К содержанию книги «Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси» | К следующей главе
Миграции и последовательное оседание варягов в Восточной Европе вдоль Пути из Варяг в Греки — сейчас явление очевидное и достаточно неплохо изученное. Рейды дружин VIII(?)—IX вв., отложившиеся немногочисленными сожжениями с остатками ладей викингов — в курганах Плакуна Ладоги, переходят к оседлости воинов, а затем и военно-торговых семей скандинавов в ключевых пунктах формирующейся коммуникативной сети IX-XI вв. Великолепие того же погребального обряда в Больших курганах Гнездова позволяет определить даже «удельный вес» скандинавских эмигрантов в социальной элите Древней Руси. Камерные погребения, начиная с того же Плакуна, в Гнездове, Киеве, Шестовицах, Тимереве, а затем и сельских некрополях «боярских усадеб» X-XI вв., вроде Удрая или могильника Рапти-Наволок в Полужье (раскопки Н. И. Платоновой и В. Ю. Соболева), документируют становление господствующего класса Древнерусского государства, где «миграция и оседлость» варягов, безусловно, была одним из факторов, воздействовавших практически на все развивавшиеся в этом государстве процессы (Лебедев 2001: 77-80).
Военно-политические и базовые этнокультурные аспекты этих процессов — становление княжеской власти и консолидированной ею «руси», создающей «Рускую землю», Русь как государственный организм, полиэтничное население ее урбанистических центров, торгово-ремесленная активность этого населения (движение «импортов» и технологий) — в последнем десятилетии изучаются по все более изощренным и результативным методикам. Вероятно, актуальным становится выход на высший уровень этих процессов, изучение их структуры и конкретного хода в освоении Русью и странами Северной Европы фундаментальных ценностей христианской цивилизации (см. Ладога и религиозное сознание. Третьи чтения памяти Анны Мачинской, 1997).
[adsense]
Определяются начальные звенья и ступени освоения этой проблематики, где первичная систематизация доступного археологического материала в целом осуществлена (Мусин 1988). «Варяжские пещеры» первых отшельников-христиан Киево-Печерской Лавры, безусловно, ключевой «топохрон», фиксирующий состоявшееся «обращение» процесса миграции — от движения «народа неведомого и ничтожного» Послания патриарха Фотия 860 г. в движение православных неофитов, точно по легендарной трассе летописного пути апостола Андрея в Скифию. Детализация этого обращения, очевидно, может быть установлена при углубленном анализе «могильников с ингумациями» X-XII вв. близ или на месте волховских сопок (Конецкий 1984: 154-172), причем среди них, наряду с некрополями боярской «челяди» Нередицы или Деревениц под Новгородом, особый интерес представляет, вероятно, к сожалению ныне недоступный могильник, исследованный Н. Е. Бранденбургом у основания им же раскопанной «на снос» сопки Михаила-Архангела над Волховскими Порогами. Наконец, апогей этого процесса запечатлел, судя по антропологическим данным, также, наверное, малодоступный для дальнейшего изучения могильник ХI-ХII(?) вв. у церкви Климента на Земляном городище Старой Ладоги (Санкина 1998:72—75), где установлена по крайней мере физическая преемственность со скандинавскими первопоселенцами прихожан первого известного нам ладожского православного Храма (1152 г.).
Культ папы римского Климента в Восточной и Северной Европе, с 988 г. (Крещения Владимира Святого), становится в последние годы особым и, видимо, очень значимым для дальнейшего осмысления духовных процессов тысячелетней давности предметом исторического изучения. Храмы Св. Климента в XI-XII вв. были воздвигнуты в Висбю, Нидаросе, Осло и, в общей сложности, в 80 приморских городах и сельских приходах прибрежных областей Дании и Сконе, северо-западной Германии, юго-во-сточной Англии; этот «римско-православный культ» играл роль связующей идеологии в конфессионально разделенном пространстве средневековой Скандобалтики, особенно в период, предшествовавший становлению немецкой Ганзы XIV-XVI вв. (Hoffmann 1997; Lebedev 1999: 438-439). Весьма интересны последние наблюдения С. Л. Кузьмина, позволяющие снизить начальную дату некрополя и перекликающиеся с гипотезой Д. Хофманна о возможном появлении ладожской церкви Св. Климента непосредственно после Крещения Руси в Новгороде и Ладоге (Кузьмин 2002).
В таком случае именно Ладога, наряду с великокняжеским Киевом со времен если не Рюрика (предположительно крещеного в молодости), то от Олега Вещего, осуществившего успешный натиск от Ладоги, Новгорода и Киева на христианский Константинополь, и до Ярослава Мудрого, последнего из киевских «сюзеренов» Ладоги IX-XI вв., становится вероятным (а возможно, именно — ключевым) пунктом «обращения» миграции из военно-грабительских или государственно-политических движений народов Скандобалтики в движение через Русь — на Север Европы, «из Грек в Варяги», христианских духовных ценностей, конфессиональных форм, ритуалов и атрибутов религиозной культуры.
Взаимодействия эти были тем более важными, что вплоть до эпохи Крестовых походов сознание духовной связи христиан Востока и Запада в Северной Европе поддерживалось и развивалось православной церковью Руси. Св. Кирилл Туровской (до 1169 — до 1182) проповедовал почитание, наравне со святыми Православной Церкви Кириллом и Мефодием, Борисом и Глебом, Войцехом и Вацлавом Чешским, «святых первомученников» Магнуса, Кнуда, Олава вместе с папой римским Климентом (Бубнов, Лихачева, Покровская 1976:41). Почитание Кнуда датский медиевист Д. Линн соотносит с Кнудом Лавардом, зятем Мстислава Владимировича Мономаха, «мучеником Оденсе» (Lind 1990: 1-21). Русско-датские связи, устанавливавшиеся в «дохристианские» времена Рюрика, обретали вполне отчетливую христианскую форму и содержание, основанные на реальных, в том числе династических, отношениях, установленных и поддерживавшихся на протяжении нескольких столетий через Ладогу.
Этот аспект представляется тем более важным, что в Ладоге, помимо не выявленных христианских храмов «варягов» — церкви Св. Николая или даже церкви Олава Святого, известных по письменным текстам, прежде всего следует видеть военный плацдарм «обратной миграции» миссионерских походов «конунгов-викингов» конца X-XI вв.
Альдейгьюборг был непременным отправным пунктом для Олава Трюгвасона с «греческим епископом Павлом» и другими священниками, крестившими язычников Англии и Норвегии, равно как Олава Святого с его дружиною в 1030 г., Магнуса Доброго, утвердившего через пятнадцать лет в Скандинавии культ этого норвежского короля — христианского первомученика Севера, соправителя Магнуса, а затем и единовластного конунга до 1066 г., Харальда Хардрады с Елизаветой Ярославной. Лишь сто лет спустя, с учреждением в Швеции при Карле Сверкерсоне в 1164 г. католического архиепископата в Уппсале, можно считать оформившимися не только конфессиональные различия, но и острые, до военных обострений, противоречия между православным населением Северо-Западной Руси и католическим — Скандинавии.
Лишь с этого времени радикально меняется характер движения по старинным водным путям миграций. 1164 год — первый поход шведского войска к стенам Ладоги и в Приладожье, открывающий серию «крестовых походов» XII-XIV вв., и церковь Георгия в Ладоге, с ее фреской «Чудо о Змие». стала, как предполагают исследователи, памятником победы над крестоносцами, одержанной под стенами ладожской крепости.
Предшествующие столетия ознаменованы сравнительно «мирным» движением духовных ценностей. При этом даже военно-дружинные формы этого движения, когда воины конунга Олава впервые пометили свои шлемы знаком креста, направлены с Востока на Запад (точнее, полуязыческий Север Европы). Предметы византийско-христианского круга, не только киевские «писанки» и тельные крестики шведской Сигтуны (естественно, связанной Путем из Варяг в Греки с православными городами Руси), но и артефакты византийско-православной культуры в приатлантическом Нидаросе, Городе Олава Святого в Норвегии (Christofersen 1987: 73,85 а. о.) указывают на действенность «миграционной трассы» Волховско-Днепровской магистрали, вплоть до середины XI в., как составной части общеевропейского пути движения духовных ценностей от Нидароса до Иерусалима.
Устойчивое закрепление в сагах «Хеймскринглы» мотива пребывания «на Востоке, в Гардах», воспринимавшихся как путь к христианским святыням вплоть до XIII в., обязательное включение этого «русского элемента» в повествование, подводившее итог социально-политическому и духовному развитию Скандинавии эпохи викингов, заставляет внимательно проанализировать контекст русско-скандинавских отношений в IX-XI вв., без исследования которых не может быть полной характеристика Скандинавии эпохи викингов.
К содержанию книги «Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси» | К следующей главе