В 1956—1958 гг. в Московском государственном университете имени М. В. Ломоносова, в Институте археологии Лондонского университета, в Кембриджском и Оксфордском университетах, в Музее Гимэ и в Школе живых восточных языков в Париже, в Итальянском институте Среднего и Дальнего Востока в Риме, в Алигархском университете и в Бомбейском восточном обществе в Индии мною был прочитан цикл лекций, «освященных археологическим памятникам древнего Хорезма и проблеме древних течений Аму-Дарьи в свете последних исследований Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР. Эти лекции и легли в основу настоящей книги.

Считаю приятным долгом выразить глубокую благодарность моим зарубежным коллегам, много сделавшим для организации указанных лекций в Англии, Франции, Италии и Индии: профессору Кларку (J. G. Clark, Кембридж),доктору Свану (Р. С. Swann, Оксфорд), профессору Саль (G. Salles, Париж) и профессору Массе (Н. Masse, Париж), профессору Туччи (G. Tucci, Рим), вице-канцлеру Алигархского университета Заиди (Е. Н. Zaidi) и профессору того же университета Хабибу (М. Habib), почетному секретарю Бомбейского восточного общества профессору Наик (J. G. Naik) и профессору Косамби (D. D. Ко-sambi, Бомбей).

Я особо хотел бы отметить инициативу и большую дружескую помощь, оказанную мне во время посещения Англии ныне покойным профессором В. Гордоном Чайлдом (V. G. Childe), безвременная кончина которого является тяжелой потерей как для английской, так и для мировой археологической науки.

Со времени ‘прочтения названного курса лекций прошло уже четыре полевых сезона; за этот период был накоплен богатый, во многом принципиально новый материал. К тому же центр работ экспедиции переместился на восток — в низовье Сыр-Дарьи. Все это определило необходимость значительного пополнения книги новым материалом, в особенности материалом по низовьям Сыр-Дарьи.

Кроме того, центральная проблема настоящей книги — история земель древнего орошения северных районов Средней Азии — приобрела сейчас, после январского Пленума ЦК КПСС 1961 г. и особенно после доклада Н. С. Хрущева на XXII съезде КПСС и принятия съездом третьей программы партии—программы строительства коммунизма в нашей стране, совершенно новое значение. То, что в период первоначальной работы над книгой рисовалось нам как более или менее отдаленная перспектива, стало жизненной задачей сегодняшнего дня. Б соответствии с этим была проведена значительная дополнительная работа над текстом и включен ряд данных, которые могут быть использованы практиками — строителями новых грандиозных ирригационных систем Средней Азии.

В работе над текстом неоценимую помощь мне оказали сотрудники нашей экспедиции М. А. Итина, Т. А. Жданко и Ю. А. Рапопорт, в подборе и подготовке иллюстраций — С. А. Трудновская, при составлении карт и топографических схем — Б. В. Андрианов и Н. И. Игонин. Всем перечисленным товарищам и другим сотрудникам Хорезмской экспедиции, принимавшим участие в подготовке книги к печати приношу глубокую благодарность.

С. Толстов

ВВЕДЕНИЕ

Хорезмская экспедиция Академии наук СССР приступи-к работе в 1937 г. В это время было положено начало особенно широкому археологическому исследованию Средней Азии в связи с г.тавшеи перед советскими историками и археологами большой, по-етной и неотложной задачей создания истории народов СССР, в том исле истории народов молодых среднеазиатских советских республик.

На совещании, посвященном проблемам истории и археологии Средней Азии, созванном в 1936 г. в Ленинграде, в Академии истории мате-иальной культуры (теперь Институт археологии АН СССР), были обсуждены очередные задачи в области археологии Средней Азии и поставлены дискуссионные проблемы. Уже тогда стало ясно, что период, редшествовавший арабскому завоеванию и утверждению в Средней Азии мусульманской религии, недостаточно освещен в письменных исторических источниках. В этом случае на помощь могла бы прийти археология, но до середины 30-х годов археологические исследования памятников раннего времени практически почти не проводились. В первые годы после Великой Октябрьской революции, хотя раскопки и велись в гораздо больших масштабах, чем прежде, внимание археологов Средней Азии позпрежнему было сосредоточено преимущественно на изучении великолепных памятников средневековой культовой архи-текту ты.

Наиболее острую дискуссию на совещании 1936 г. вызвал вопрос об общественном строе домусульманской Средней Азии. Большинство советских историков, следуя за крупнейшим историком Средней Азии В. В. Бартольдом, считало, что общественный строй Средней Азии уже в эпоху Ахеменидов и Александра Македонского принципиально ничем не отличался от того средневеково-феодального общественного строя, который здесь застали в VII—VIII вв. арабские завоеватели и который в дальнейшем на протяжении многих столетии оставался господствующим в среднеазиатских государствах. Лишь немногие исследователи в связи с пересмотром вопроса об общественном строе стран Древнегс Востока, ‘начатом по инициативе академика В. В. Струве, опираясь на скудные данные ‘нарративных источников, допускающих различные толкования, и столь же скудные данные археологии, ставили это положение под сомнение, выдвигая гипотезу о доминировании в Средней Азии в предшествовавший арабскому завоеванию шериод рабовладельческого общественного строя *.

Уже в середине 30-х годов целый ряд крупных экспедиций, организованных на основе широкой кооперации ученых среднеазиатских республик, Ленинграда и Москвы, стремясь разрешить, в частности, указанную выше дискуссионную проблему, сосредоточили свое внимание на античном периоде истории народов Средней Азии. Это были Термезская археологическая экспедиция Узбекистанского комитета по охране памятников старины и искусства 1936—1938 гг., возглавляемая М. Е. Массоном¹²; Семиреченская экспедиция Института истории материальной культуры АН СССР и археологических центров Казахстана и Киргизии под руководством А. Н. Бернштама, проводившая работы с 1936 г. до начала Великой Отечественной войны; Хорезмская археологоэтнографическая экспедиция, начавшая свои исследования в 1937 г. и продолжающая их по сей день; Ферганская экспедиция Академии наук Узбекской ССР во главе с М. Е. Массоном, организованная в связи со строительством Большого Ферганского канала³; Нижнезе-равшанская экспедиция той же академии, руководимая В. А. Шишкиным ⁴, и ряд других (рис. 1 и 2).

Великая Отечественная война на время прервала все эти широко развернувшиеся археологические исследования. С 1945 г. они возобновились и проводились в еще больших масштабах. Развернула свои работы Бухарская экспедиция Академии наук Узбекской ССР — преемница Нижнезеравшанской экспедиции 1938 г.⁵; исследования Се-миреченской экспедиции продолжали Тяныпано-Алайская экспедиция 1944—1949 гг., Памирская—1946—1949 гг., Памиро-Ферганская экспедиция Академии наук GCCP, Академии наук Узбекистана и Киргизского филиала Академии наук СССР, начавшая работы в 1950 г.; наконец, с 1951 до 1955 г. проводила работу Киргизская комплексная археолого-этнографическая экспедиция Академии наук СССР и АН Киргизской ССР под руководством известного антрополога Г. Ф. Дебеца.

В послевоенные годы начали также исследования новые крупные экспедиции, которые работают и поныне. Из них прежде всего нужно назвать Южно-Туркменистанскую экспедицию (руководитель М. Е. Массон) Туркменской Академии наук, Таджикскую экспедицию Академии наук Таджикской ССР, Института истории материальной культуры Академии наук СССР и Государственного Эрмитажа, которую возглавляли ныне покойные А. Ю. Якубовский и М. М. Дьяконов; теперь экспедицией руководит А. М. Беленицкий. ‘Как и в довоенные годы,

Рис. 2. Схематическая карта районов работ основных археологических экспедиций в Средней Азии

наряду с этими экспедициями ведут работы в отдельных районах Средней Азии и Казахстана ⁶⁷ другие экспедиции и отряды.

Надо отметить, что экспедиции вырастили новые кадры ученых, среди которых немало представителей коренных национальностей среднеазиатских республик. Так, за годы работ Хорезмской экспедиции защитили кандидатские диссертации 11 археологов и этнографов местных национальностей; среди защитивших докторские диссертации по материалам этой экспедиции член-корреспондент Академии наук Узбекистана Я. Г. Гулямов. Ряд молодых исследователей, начинавших свою научную деятельность в нашей экспедиции студентами-практикантами, теперь возглавляет работу на важных объектах.

Значительно активизировалась в последние годы деятельность республиканских институтов истории, археологии и этнографии, которые не только принимают живейшее участие в исследованиях указанных экспедиций, но и проводят большие самостоятельные археологические работы.

Изменился характер технической вооруженности экспедиций. Например, Хорезмская экспедиция, до войны передвигавшаяся на верблюдах, теперь использует автомашины новейших марок. Проводится механизация земляных работ. Для наиболее трудоемких из них — отвала земли из раскопов — применяются ленточные транспортеры, питающиеся энергией передвижных электростанций. Дальнейшее перемещение накопленных отвалов производится бульдозерами. Широко используются авиаметоды: визуальная разведка памятников в пустыне, съемка их с воздуха, аэрофотограмметрия, археологические авиадесанты для изучения затерянных в песках памятников (рис. 3—6).

Для проверки и уточнения датировок по археологическим материалам привлекаются новейшие достижения физики, в том числе радиокар-боновый анализ орга’ничес’К1ИХ остатков с древних памятников¹.

В конце 40-х — начале 50-х годов были опубликованы капитальные труды, подводящие итоги работ перечисленных экспедиций. Прежде всего надо отметить три тома трудов Таджикской экспедиции под общей редакцией А. Ю. Якубовского⁸; коллективные монографии, посвященные искусству древнего Пянджикента ⁹; две монографии А. Н. Берншта-ма ¹⁰: труды и материалы Южно-Туркменистанской экспедиции под редакцией М. Е. Массона¹¹; труды Киргизской экспедиции под редакцией

Рис. 3. В пустыне Кызыл-Кум встретились участники наземного hi а виз развел сиги ого мар’Ш!руто1в экспедишт.

Рис. 4. Переход через пески пустыни Кызыл-Кум.

Рис. 5. Транспортер ведет отвал грунта та раскопках средневековой столицы Хорезма в К уня-Ургенче.

Рис. 6. Съемка развалин Адамли-кала с самолета.

Г. Ф. Дебеца ¹²; наконец, книги по истории Хорезма ¹³; труды и материалы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции ¹⁴. Результаты работ всех этих экспедиций и их научные выводы нашли свое отражение в больших обобщающих трудах по истории народов Средней Азии ¹⁵.

Обильные и разнообразные археологические материалы, накопленные экспедициями, позволили установить, что с VIII—VII вв. до н. э. до IV—V вв. н. э. общественный строй земледельческих народов Средней Азии — согдийцев, бактрийцев, хорезмийцев, парфян и других — был совершенно иным, чем в последующую эпоху. Письменные источники, на показаниях которых обычно строится решение таких вопросов, по-прежнему остаются еще очень скудными. Правда, за последние годы к известным ранее относительно поздним согдийским текстам из Синьцзяна и с горы Муг добавились открытые археологами новые памятники древнейшей среднеазиатской письменности, среди которых следует особо отметить документы на черепках-остраках, остатки хозяйственного архива дворца парфянских царей. Этот архив был найден экспедицией М. Е. Массона на городище Ниса. Он содержит свыше тысячи документов, которые теперь расшифрованы и частично опубликованы ¹⁶. Большой интерес представляет обнаруженный Хорезмской экспедицией при раскопках дворца хорезмшахов на городище Топрак-кала хорезмийский архив III — начала IV в. н. э., содержащий около сотни документов на дереве и коже; работа над расшифровкой их еще продолжается ¹⁷. Не менее важны многочисленные памятники эпиграфики, надписи на глиняных и металлических сосудах, найденные в Бухаре, близ Самарканда (Тали-Барзу) ¹⁸ и в Хорезме ¹⁹, самые старые из которых датируются III—II вв. до н. э. Большую ценность пред-

ставляет и обильный нумизматический материал, в частности по Хорезму²⁰ и Согду²¹. Однако пока еще не этот материал дает нам право на важные заключения относительно социально-экономического строя и основных этапов исторического развития народов Средней Азии в домусульманский период. Решающую роль здесь играет вещественный археологический материал.

В 1948 г. на пленуме Ленинградского отделения Института истории материальной культуры,, посвященном среднеазиатской археологии, проблемы периодизации истории Средней Азии решались уже с привлечением, а подчас и на основе тех больших археологических материалов, которые были накоплены экспедициями. Уже тогда было признано, что вопрос о характере общественного строя домусульманской Средней Азии, который был центральным вопросом на совещании 1936 г., в своих основных чертах решен²².

В январе — феврале 1954 г. в Ташкенте состоялась объединенная научная сессия, посвященная истории Средней Азии и Казахстана в дореволюционный период²³. В ней приняли участие ученые среднеазиатских республик, Москвы, Ленинграда и ряда других городов Советского Союза.

Особого внимания заслуживает доклад «К вопросу о периодизации истории народов Средней Азии и Казахстана в досоветскую эпоху», сделанный на сессии членом-корреспондентом Академии наук Таджикской ССР И. С. Брагинским²⁴. В обсуждении этого доклада участвовали многие археологи. Сессия констатировала в своих решениях, что земледельческие народы Средней Азии, как и большинство народов Запада и Востока, прошли через длительную эпоху рабовладельческого способа производства.

Вместе с тем сессия отметила, что некоторые связанные с этой проблемой вопросы требуют дальнейшей доработки. Оставалось невыясненным, какой общественный строй господствовал в ту эпоху у кочевых скотоводческих народов Средней Азии. Впервые Этот вопрос был поставлен еще в 1933 г. на сессии Академии истории материальной культурьи²⁵. Еще тогда нами было высказано предположение, что общественный строй кочевников, обитавших в районах, экономически тесно связанных с передовыми центрами Средней Азии, был, как и у населения оседлых районов, рабовладельческим, хотя и сохранял в гораздо большей степени традиции первобытнообщинного, патриархально-родового строя²⁶. Однако эта точка зрения, вызвавшая не меньшие дебаты, чем вопрос об общественном строе оседлого населения, остается до сих пор дискуссионной. Дело в том, что по быту кочевых народов Средней Азии мы имеем гораздо меньше археологических материалов, чем по быту земледельческих центров, так как поселения кочевников, за редким исключением, сохранились плохо. Материал, которым ‘располагают археологи для решения данной проблемы, представлен преимущественно погребальными сооружениями. Особенно больших успехов в исследовании этих памятников достигли экспедиции, работавшие под руководством А. Н. Берн-штама в Семиречье, на правобережье средней Сыр-Дарьи, в горных районах Памира, Алая и Ферганы.

В связи с тем, что эта проблема была еще мало изучена, совещание 1954 г. рекомендовало археологическим учреждениям Советского Союза заняться ее исследованием.

На совещании была отмечена слабая изученность проблем, связанных с историей первобытного общества. Правда, в настоящее время эта область археологической науки достигла гораздо больших успехов, чем в дореволюционный период. Как известно, тогда единственным памятником первобытной эпохи, на котором велись раскопки, притом на очень низком методическом уровне, являлись холмы Анау близ Ашхабада, относящиеся к энеолиту и бронзовому веку²⁷^28 29.

Теперь мы можем назвать целый ряд памятников первобытной эпохи, открытых за годы Советской власти. Достаточно упомянуть стоянку мустьерского времени, обнаруженную в гроте Тешик-Таш в горах Байсунтау³⁰, палеолитическую пещерную стоянку Аман-Кутан³¹, верхней ал еолитическую Мочайскую пещеру в Сурхан-Дарьинской области³² и стоянку того же времени, расположенную на территории Самарканда³³.

Очень важны исследования верхнепалеолитических стоянок под Ташкентом³⁴, интересны и отдельные местонахождения в районе Крас-новодского полуострова; некоторые из них А. П. Окладников склонен относить к эпохе палеолита ³⁵. Наконец, нельзя обойти молчанием палеолитические стоянки в Восточном Казахстане³⁶ и недавние находки нижнего палеолита в Южном Казахстане³⁷. Огромный интерес представляют наскальные рисунки, относимые к неолиту и частично к бронзовому веку, найденные в урочище Зараут-сай, в Сурхан-Дарьинской

области ³⁸. Особо следует отметить многослойную Джебельскую пещеру, обнаруженную А. П. Окладниковым на юго-западном склоне гор Большие Балханы и датируемую также неолитом и бронзовым веком³⁹.

Многочисленные поселения того же времени были открыты Хорезмской экспедицией на старых руслах Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи⁴⁰. Интересный материал, характеризующий степную бронзу северной Ферганы, дали стоянки в Кайрах-Кумах⁴¹ и Вуадильский могильник⁴².

Новым этапом в изучении южных земледельческих культур подгорной полосы Туркмении явились работы >ныне покойного Б. А. Куфти-на⁴³, продолженные В. М. Массоном⁴⁴.

Большие земледельческие поселения со сходной культурой — Чуст-ское⁴⁵ и Дальверзинское⁴⁶— были обнаружены и исследованы в Фергане. Очень интересный могильник, давший смешанный материал (культур степной бронзы и южной земледельческой), был найден Я. Г. Гулямо-вым на Махан-Дарье⁴⁷. Несмотря на огромное значение всех указанных нами открытий в области первобытной среднеазиатской археологии, она по-прежнему требует большого внимания и дальнейших исследований; первобытные памятники в различных районах Средней Азии изучены неравномерно, а, главное, накопление и публикация материала начались только в последние годы (исключение составляют грот Тешик-Таш и стоянки Хорезма).

Совещание 1954 г. отметило также необходимость шире развернуть работы по исследованию средневековых памятников, которым за последние два десятилетия уделялось меньше внимания, чем памятникам античным, и поставило вопрос о важности изучения памятников, относящихся к XVII—XIX вв. Несмотря на то что поздних средневековых памятников в Средней Азии очень много и они представляют огромный интерес для истории хозяйства и культуры среднеазиатских народов, их изучением почти не занимались. Исключение составляют лишь некоторые работы ЮТАКЭ⁴® и Хорезмской экспедиции (на них мы остановимся ниже), которые показывают, какое важное значение имеют эти памятники (часто их даже трудно назвать археологическими,— к столь недавнему времени они относятся) и какие большие исторические открытия они сулят.

По окончании сессии 1954 г. в Ташкенте было проведено первое совещание археологов и этнографов Средней Азии. Это совещание, имевшее в основном организационный характер, признало целесообразным для координации работы центральных и республиканских учреждений созывать регулярно в различных городах Средней Азии, в Ленинграде и Москве совещания, посвященные истории, археологии и этнографии народов Средней Азии.

С тех пор были проведены два среднеазиатских совещания: в апреле 1955 г. в Москве⁴⁸⁴⁹ и в октябре — ноябре 1956 г. в Душанбе⁵⁰. На них вновь обсуждались проблемы первобытной археологии и проблемы общественного строя кочевых народов. Особое внимание было уделено такому важному вопросу, как взаимоотношения между земледельческими оазисами и кочевой степью. Наконец, среди проблем, выдвинутых совещаниями 1954—1956 гг., одно из главных мест занимала проблема исследования древней ирригации⁵¹; ее актуальность определяется, с одной стороны, тем, что изучение древних ирригационных систем может оказать и оказывает существенную помощь в работе геологов, геоморфологов и инженеров-ирригаторов, занимающихся созданием новых мощных ирригационных систем в Средней Азии, а с другой — тем, что исключительно богатые памятники древней ирригации (магистральные каналы, распределительная оросительная сеть, планировка полей, огородных участков и садов) могут очень скоро исчезнуть, так как в республиках Средней Азии идет бурный процесс освоения земель древнего орошения. Эта проблема, так же как неразрывно с ней связанная проблема истории древних русел великих среднеазиатских рек Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи, и стала в течение последних пяти лет центральной в работах Хорезмской экспедиции⁵².

За время своих исследований Хорезмская экспедиция, отражая общее направление археологических работ в Средней Азии, переходила от решений одной большой исторической проблемы к другой.

Внеся свой вклад в решение проблемы общественного строя населения земледельческих оазисов древней Средней Азии, экспедиция занялась новой проблемой — историей древних русел Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи и базировавшейся на их водах древней ирригации, а также историей заселения их человеком. Работы велись комплексно, в содружестве с географами, с использованием ряда новейших методов исследования; результаты их нашли свое отражение в коллективной монографии «Низовья Аму-Дарьи, Сарыкамыш, Узбой. (История формирования и заселения)»⁵³.

Археологические и геоморфологические исследования, проведенные в последние годы нашей экспедицией в низовьях Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи — Окса и Яксарта древних авторов, — показали, что в пределах древних соприкасающихся друг с другом дельт этих крупнейших среднеазиатских рек имеются обширные площади, орошавшиеся в прошлом и сохранившие следы ирригации. Земли древнего орошения изобилуют многочисленными археологическими памятниками первобытной эпохи, античности и средневековья, остатками заброшенных каналов и полей. По предварительным подсчетам, их территория не менее чем в три раза превышает площадь, занятую современной оросительной сетью в этих районах, составляя примерно 4,5 млн. га. Из них в низовьях Сыр-Дарьи (в левобережной части Кзыл-Ордынской области, а частично и в Кара-Калпакской АССР) — 2,5—2,8 млн. га\ в низовьях Аму-Дарьи — свыше 1,8 млн. га. В пределах Кара-Калпакской АССР — 0,8 млн. га; из них в южной Акча-Дарьинской дельте (Турткульский и Бирунийский районы) — 130 тыс. га, в северной Акча-Дарьинской дельте (в пределах Тахтакупырского района) — 170 тыс. га, в современной дельте Аму-Дарьи — около 0,5 млн. га. Площадь земель древнего орошения Присарыкамышской дельты (Ташаузская область) превышает 1 млн. га. Эти огромные массивы земель древнего орошения могут быть в значительной части использованы для нужд народного хозяйства ⁵⁴.

Параллельно с этими исследованиями Хорезмская экспедиция начала разработку большой проблемы, поставленной еще совещанием 1954 г.,— проблемы общественного строя кочевых племен Средней Азии и их взаимоотношений с древними рабовладельческими центрами.

В центре внимания предлагаемой читателю книги стоит вторая из указанных проблем — история древних русел и земель древнего орошения. Но материал, связанный с этой темой, дается на более широком фоне, с использованием всех данных, полученных в результате наших исследований в области истории общественного строя древнего населения земледельческих оазисов и окружающих их степных племен.

ИСТОРИЯ ПРОБЛЕМЫ

История древних течений Аму-Дарьи много десятилетий является одной из наиболее сложных и спорных проблем палеогеографии Средней Азии. Всем известны те дискуссии, которые велись по вопросу о русле Узбой в связи с гипотезой о впадении Аму-Дарьи в древности в Каспийское море. Первая экспедиция, посвященная решению данной проблемы, была организована еще Петром I; возглавлял ее Бекович-Черкасский, трагически погибший во время этой экспедиции⁵⁵. В XIX в. над этой проблемой работали многие экспедиции. Ряд ученых — геологов, географов, историков, в их числе В. В. Бартольд, Л. С. Берг, А. Э. Гедройц, А. И. Глуховской, А. М. Коншин, А. В. Каульбарс, В. А. Обручев, написали целые исследования, в которых были обоснованы различные точки зрения по этому вопросу⁵⁶.

Одной из наиболее распространенных гипотез была гипотеза В. В. Бартольда, выдвинутая им в начале XX в. и основанная на анализе известных тогда восточных рукописей. В. В. Бартольд пришел к выводу, что в период между XIII и XVI вв. воды Аму-Дарьи (которая ранее текла в том же направлении, что и теперь) повернули в сторону Каспийского моря и потекли по руслу Узбой.

Не меньше внимание уделялось этой проблеме и в зарубежной географической и исторической литературе. Достаточно назвать хотя бы книгу известного ориенталиста де Гуе⁵⁷, отстаивавшего в этом вопросе точку зрения, противоположную той, котора<я была выдвинута академиком Бартольдом. Из более поздних работ ‘следует упомянуть труд немецкого специалиста ио древней исторической географии А. Германна ⁵⁸. Значительное место отводится проблеме Узбоя в работах таких видных ученых, как Тарн⁵⁹ и Герцфельд⁶⁰. Дискуссия по данному вопросу была в значительной степени вызвана крайне противоречивыми сведениями древних и средневековых источников о течении Аму-Дарьи. Средневековые европейские авторы были связаны с восходящей к античности традицией, согласно которой Аму-Дарья (Араке — у Геродота⁶¹, Оке — у всех позднейших античных исследователей⁶²), так же как и Сыр-Дарья (Яксарт— у античных авторов⁶³), впадала в Каспийское море.

По Геродоту, в Каспий впадал лишь один из сорока рукавов Арак-са, остальные терялись в болотах и топях ⁶⁴. Представление о впадении Окса в Каспий сохраняется у всех античных авторов, за исключением одного из наиболее поздних — Аммиака Марцеллина (см. ниже), однако у подавляющего большинства этих авторов мы встречаемся со значительными противоречиями в описании Окса, требующими специального рассмотрения.

Анализ текстов античных авторов (позволяет сделать вывод, что во всяком случае в позднеантичное время устья Окса и Яксарта определялись примерно теми же координатами, что и сейчас. В сохранившихся в «Географии» Страбона отрывках сведений мореплавателя Патрокла расстояние между устьями Окса и Яксарта равно 80 парасангам (фар-сангам) или, по Страбону, 2400 стадиям, т. е. около 420 юн⁶⁵. Это приблизительно соответствует современному расстоянию между устьями Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи по восточному берегу Арала. Вероятно, расстояние между устьями Окса и Яксарта было установлено не самим Патроклом, а получено среднеазиатскими греками у хорезмийских или сакских мореплавателей, несомненно хорошо знавших этот морской путь. Позднее, во II в. н. э., Птолемей дает географические ‘координаты «Кас пийских» устьев Окса и Яксарта, которые по широте примерно совпадают с координатами современных аральских устьев обеих рек⁶⁶. Трудно сказать, кому принадлежит данное определение, но вполне возможно, что эта информация, как и сведения, упоминаемые в отчете Патрокла, была получена от хорезмийцев ⁶⁷. Римский географ I в. н. э. Помпоний Мела указывает: «Яксарт и Оке по пустыням Скифии из стран суг-дианских впадают в Скифский залив» ⁶⁸. Этот же автор впервые говорит о направлении основного течения Окса на север. О впадении Окса и Яксарта в «Скифский залив» Каспия говорит и Плиний ⁶⁹.

Скифский залив Каспийского моря, по представлениям античных авторов, тянулся далеко на восток, охватывая территорию, на которой расположено Аральское море. Наряду со Скифским заливом в античной литературе часто фигурирует «Окоийское озеро», или «Оксийское болото», являющееся также ие чем иным, как Аральским морем ⁷⁰. У позд-неримского историка Аммиана Марцеллина (IV в. н. э.) мы находим, по существу, описание Аральского двуречья; он упоминает о двух реках, «’вполне судоходных»: Араксате (у Геродота — Араке) и Диме (так называли античные авторы один из верхних притоков Яксарта), которые текут через горные хребты и долины и ‘стремительно низвергаются в равнину, покрытую лугами, где они образуют болото, называемое Оксий-ским и занимающее обширное пространство⁷¹.

Восходящее к глубокой древности представление о впадении Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи в Каспий, переплетаясь с другим представлением, неизменно подкрепляемым новыми географическими сведениями об аральском устье этих рек, привело к тому, что на античных картах Каспий изображался как вытянутый в широтном направлении водный бассейн, в который впадают Оке и Яксарт. Примером такой «увязки» противоположных концепций может послужить карта Птолемея ^,8. Эта историко-географическая традиция, сохраняемая учеными-компиляторами, перешла в средневековую литературу и в Западной Европе и, как мы увидим ‘ниже, продолжала жить даже позднее.

В восточных арабо-персидских источниках, а также на восточных средневековых картах Аму-Дарья и Сыр-Дарья не впадают в Каспийское море. Аральское море, изображаемое на картах схематично, но, главное, независимо и отдельно от Каспийского, фигурирует обычно в источниках как «Хорезмийское озеро».

Правда, отголоски старых географических представлений встречаются еще у некоторых восточных авторов в сочетании с новыми, достоверными данными непосредственной информации; это внесло много путаницы в сообщения географов IX в., например, Ибн-Хордадбеха, Якуби, а позднее ал-Масуди (X в.). Так, ал-Масуди в одном из своих трудов положил в основу описаний низовьев Аму-Дарьи (Джейхуна ⁷²⁷³) правильные сведения современного ему источника. «Река Балха, называемая Джейхун,— пишет он в книге «Мурудж аз-захаб ва* маадин ал-джавахир»,— вытекает из разных истоков; течет мимо Термеза… проходит в Хорезм, где разветвляется на много каналов. Все они текут в озеро… В этой местности нет большего озера, чем это, и говорят, это величайшее озеро всего обитаемого мира’…». В это озеро, продолжает автор, впадает также «река Ферганы и Шаша», т. е. Сыр-Дарья⁷⁴. Но в другой книге — «Китаб ат-танбих» — ал-Масуди, отдавал дань традиционным географическим представлениям, утверждает, что это озеро соединено |большими протоками с Каспийским морем⁷⁵.

Однако в том же X в. у географа Ибн-Русте появляются чрезвычайно подробные сведения о течениях Джейхуна и указания на аральскую дельту этой реки ⁷⁶. В. В. Бартольд совершенно прав в том, что ни у одного из позднейших авторов нет таких точных данных о низовьях Аму-Дарьи и о берегах Арала, как у Ибн-Русте⁷⁷. Большой интерес представляет труд арабского ученого XI в. ал-Истахри «Китаб месалик ал-мемалик». Картографический материал этой книги — «Карта мира» и «Карта Хорасана» — дает нам изображение Арала и Каспия в виде замкнутых бассейнов, без всякого намека на их соединение⁷⁸⁷⁹.

Также свободен от старой «каспийской» теории ценный труд анонимного персоязычного автора «Книга границ мира»—«Худуд ал-Алем» (наггисана в 982 г.) ⁷⁹ и сочинение ал-Макдиси «Ахсам ат-такасим фи-ма‘рифат ал-акалим», богатое новыми сведениями по географии и гидрографии Хорезма⁸⁰. Наиболее правильно, хотя и схематично, свыше 900 лет назад была отображена история Аму-Дарьи великим хорезмий-ским ученым-энциклопедистом Абу-Райханом ал-Бируни ⁸¹. Поразительно, что выводы, которые были сделаны в результате естественнонаучных, а также проводившихся в последние годы археологических исследований аму-дарьинских русел, в основных чертах совпадают с утверждениями ал-Бируни об изменениях русла Аму-Дарьи. Описывая пустыню между Джурджаном и Хорезмом (т. е. Кара-Кумы), ал-Бируни указывает, что когда-то течение Джейхуна (Аму-Дарьи) «было через нее (пустыню. — С. Т.) в Хазарское (Каспийское. — С. Т.) море, мимо города, называющегося Балхан»⁸². Впоследствии, однако, «его вода уклонилась к краям страны гузов (на север.— С. Т.). Ему встретилась гора, известная теперь под названием Фам-ал-Асад („Пасть льва”.— С. Т.)». Река гробила себе русло в этой каменной преграде и прошла через нее «приблизительно на день пути. Затем она повернула направо, по направлению к Фарабу (город в среднем течении Сыр-Дарьи. — С. Т.)… и люди построили на берегах ее более 300 городов и селений, от которых сохранились развалины до сих пор». Но это русло, которое ал-Бируни называет ал-Фахми («Русло стоячих вод»), тоже запрудилось, «и вода повернула налево, вплоть до земли печенегов, по руслу, известному теперь под названием реки Маздубаст, в пустыне, которая между Хорезмом и Джурджаном. Она затопила много местностей на долгое время и разрушила [их] также; жители их переселились на побережье Хазарского моря. Это род аланов и асов, и язык их теперь смешанный из хорезмийского и печенежского. Потом вся вода потекла по направлению к Хорезму, после того как туда текли ее остатки, и просочилась сквозь промежутки места, прегражденного скалами, которые теперь в начале равнины Хорезма. Она пробила их [скалы], затопила местность и сделала ее озером, начиная оттуда. Из-за обилия вод и силы их течения он Джейхун] был мутным от грязи, которую он нес. При расширении русла] он осаживал землю, которая была в нем; земля постепенно затвердевала от места впадения и делалась сухой, а озеро… удаляясь, дошло до гор, шедших перед ним поперек; с ними оно не могло бороться и уклонилось по направлению к северу до земли, в которой теперь живут туркмены. Между этим озером и тем, которое было у реки Маздубаст, — небольшое расстояние, а то [озеро] стало соленым и грязным… оно называется по-тюркски Хыз-тенкизи, то есть „Девичье море”» ⁸³.

Таким образом, по заключению ал-Бируни, Аму-Дарья в древности текла на запад и впадала в Каспийское море у Балхана. Впоследствии, изменив свое течение, она повернула на север, проходя через теснину Фам-ал-Асад (современная теснина Дуль-дуль-Атлаган), близ которой

до сих пор находятся развалины Данишер (по-персидски Дахан-и-шир «Пасть льва»). Через несколько десятков километров от этого места река повернула на восток по руслу Фахми (соответствует современному сухому руслу Акча-Дарьи, ошибочно рассматриваемому ал-Бируни как верхний отрезок самого южного из сыр-дарьинских староречий — Жаны-Дарьи, начинающегося действительно близ средневекового города Фа-раба — Отрара); следующий поворот ее течения был, по ал-Бируни, к Сарыкамышу и, наконец, последний — к Аральскому морю.

Ал-Бируни правильно также решил вопрос о причинах частых изменений течения великих рек пустыни; он объяснял это заносом русел речными отложениями. Реки, беря начало в горах, где они и их многочисленные притоки ведут интенсивную эрозионную деятельность, что приводит к сильной насыщенности вод твердыми наносами, по выходе на равнину откладывают эти наносы и нагромождают вдоль своих русел валы, а в низовьях — выпуклые дельты, возвышающиеся над окружающими равнинами. Это приводит к тому, что река вскоре скатывается на соседние, более низкие места, начинает прокладывать другое русло и формировать новую дельту, часто удаленную на большое расстояние от предыдущей.

Так как мы не можем остановиться здесь подробно на разборе научного значения сведений средневековых авторов об Арало-Каспийском бассейне, нам хочется лишь указать на очень важный факт, имеющий непосредственное отношение к проблеме древних русел Аму-Дарьи: в XIV—XV вв. в восточной литературе появляются как совершенно новые, не связанные с Птолемеевой концепцией сведения о повороте Аму-Дарьи к Каспию. Так, у Хафизи-Абру мы читаем: «В книгах прежних авторов упоминается Хорезмское озеро, куда впадал Джейхун. Но теперь, т. е. в 820 г. (1417 г. — С. Г.), этого озера нет; вода Джейхуна проложила себе [новый] путь и изливается в Хазарское море в месте Гбрледи… другое название этого места Акрича [Огурча]. После Хорезма река течет большею частью по пустыне до того места, где изливается в Хазарское море. Река Ходжент (Сыр-Дарья.—С. Т.) доходит до Фараба (город на Сыр-Дарье. — С. Г.); оттуда течет [дальше! и, соединившись в Хорезмской степи с Джейхуном, изливается в Хазарское море»⁸⁴. В. В. Бартольд серьезно отнесся к этому свидетельству Хафизи-Абру, отмечая, что «положение автора едва ли позволяет заподозрить его в том, что он не знал, куда впадает Аму-Дарья»; вместе с тем он указывает на имеющиеся в тексте ошибки (отождествление названий Гор-леди и Огурчи) ⁸⁵. Л. С. Берг, анализируя то место текста, где говорится о соединении Сыр-Дарьи с Аму-Дарьей, приходит к выводу, что речь может идти об одном из рукавов Жаны-Дарьи, достигающем области Даукаринских озер. Он считает, что по этому рукаву часть вод Сыр-Дарьи могла впадать в Аму-Дарью. Далее Л. С. Берг пишет, что «после поворота части Аму к Сарыкамышу, а затем и к Каспию площадь Арала должна была уменьшиться, что и могло дать повод к словам Хафизи-Абру об исчезновении его»⁸⁶.

Независимо от Хафизи-Абру и даже раньше него о повороте Аму-Дарьи в Каспийское море, происшедшем после монгольского завоевания. сообщают также арабский географ ал-Омари, персидский ученый XIV в. Хамдаллах Казвини и другие⁸⁷; а у историка походов Тимура Захир-ад-дина сохранился рассказ об отправлении в 1392 г. на судах сейидов с Каспия в Хорезм. К сожалению, обстоятельных и точных сведений об устьях Аму-Дарьи в период позднего средневековья мы не имеем. Это дало новый повод к дискуссиям и спорам среди исследователей, особенно в конце XIX — начале XX в., когда проблема, допускающая ‘возможность поворота вод Аму-Дарьи к Каспию по Узбою и создания водного пути в Среднюю Азию, стала приобретать практический характер. Острота дискуссии усугублялась путаницей в источниках, вкратце нами изложенной, и крайне плохой общей осведомленностью западноевропейской географической науки, на которую, как это ни странно, оказала сильное влияние переведенная ib XV в. на латинский язык «География» Птолемея.

Между тем в России уже в «Книге Большому Чертежу» (XVI — начало XVII в.) заключены довольно точные сведения об Аральском (называвшемся в то время «Синим») море, а на картах атласа С. Ремезова («Чертежная книга Сибири», издание 1708 г.) Каспийское и Аральское моря показаны отдельно, Аму-Дарья и Сыр-Дарья — впадающими в Арал. После экспедиций Бековича-Черкасского, направленных в 1715—1716 гг. Петром I для изучения сухого русла Аму-Дарьи, и последующих исследований Каспийского моря в 1719—1720 гг. русские карты Арало-Каспийского бассейна были дополнены и уточнены. Петр I, избранный «во уважение географических сведений его о России» членом Парижской Академии, доставил ей эту новую карту, и Академия поместила ее в своих записках⁸⁸. В результате на опубликованной Делилем в 1723 г. в Париже карте Каспийского моря впервые в истории западноевропейской науки Аму-Дарья не показана в числе рек, впадающих в Каспий⁸⁹.

«Исправление данных античной географии о Каспийском море и странах к востоку от него, — пишет В. В. Бартольд, — было одним из первых результатов русских исследований, принятых западноевропейской наукой»⁹⁰.

Однако составление правильных карт современного течения Аму-Дарьи не разрешило дискуссионных вопросов о ее историческом прошлом. Существовал ли каспийский проток Аму-Дарьи в античную эпоху и в средние века, особенно после монгольского нашествия XIII в.? Каковы были причины изменения течения реки, прекращения и предполагаемого возобновления ее течения в различные исторические периоды? По этим вопросам шли нескончаемые споры, причем в то время как большинство географов и геологов, работавших непосредственно на местах, высказывали мысль об относительной древности сухих русел Аму-Дарьи, историки, пользующиеся в основном ограниченным кругом литературных источников, отстаивали весьма различные точки зрения. При этом археологический материал, который мог способствовать разрешению этих вопросов, практически совершенно не использовался. Хотя ряд археологических памятников, расположенных на Узбое, и был зарегистрирован уже в конце XIX в. (экспедиции Коншина, Обручева и др.), однако их научное описание не производилось. Ни один специалист-археолог на протяжении XIX в. и почти всей первой половины XX в. не посетил ни Узбой, ни Сарыкамыш, ни русла древней Присарыкамышской дельты Аму-Дарьи, которые необычайно богаты прекрасно сохранившимися памятниками античности и средневековья. Археологические работы в этом районе были впервые начаты в 1939 г. Хорезмской экспедицией⁹¹ (см. рис. 1). В довоенный период мы ограничились большим разведывательным маршрутом по землям древнего орошения Присарыкамышской дельты и работами в южной части правобережной Акча-Дарьинской дельты Аму-Дарьи.

После войны, в 1947 г., экспедиция провела авиаразведку в районе Присарыкамышской дельты, Сарыкамышской впадины и верхнего участка русла Узбой до развалин раннесредневекового караван-сарая Ак-Яйла, расположенного на левом берегу Узбоя⁹². С 1950 г. проблема истории древних русел и опирающейся на них древней ирригационной сети постепенно становится центральной в исследованиях экспедиции. Сейчас мы уже располагаем вполне достаточным материалом для того, чтобы внести свою лепту в осуществляемые естествоиспытателями исследования по разрешению данной проблемы. Последние годы Хорезмская экспедиция ведет свои работы совместно с Институтом географии Академии наук СССР. Во главе геоморфологического отряда нашей экспедиции стоит А. С. Кесь—видный исследователь Узбоя, автор первой крупной ‘послереволюционной монографии, посвященной этому загадочному руслу⁹³.

Результаты естественнонаучных и археологических исследований аму-дарьинских русел могут быть кратко сформулированы следующим образом.

Огромные песчаные пустыни Кара-Кум и Кызыл-Кум, за исключением рассеянных по ним древних каменистых возвышенностей, возникли в результате деятельности вод великих среднеазиатских рек Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи. На необъятных пространствах Кара-Кумов, тянущихся от Аральского моря до гор Копет-Дага и от Аму-Дарьи до Каспия, так же как и на пространствах Кызыл-Кумов к северу от возвышенностей, окаймляющих с севера Зеравшанский оазис, — всюду встречаются следы древних течений этих рек и связанных с ними озер в виде аллювиальных и озерных отложений, в виде прекрасно выраженных в рельефе долин, разнообразных раковин водных моллюсков, береговых валов, отмелей и т. д. Пустыни имеют типичный песчаный эоловый рельеф. Но, как показал анализ, минералогический состав отложений пустыни ничем не отличается от состава современного аллювия Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи. Многочисленные древние, ныне сухие русла тянутся то в широтном, то в меридиональном направлениях, особенно в северной части этих пустынь. Некоторые из них, например русло Узбой, имеющее протяженность от Сарыкамыша до Каспия около 500 км, производят впечатление недавно покинутой долины; другие, выраженные менее резко, пересыпаны песками; в отдельных случаях они могут быть прослежены лишь при помощи картографического материала и аэроразведки. В южных Кара-Кумах, где (как мы увидим ниже) располагалась долина самого древнего из аму-дарьинских русел — пра-Аму-Дарьи, обнаружить русло пока не удалось. Его следы сгладились в процессе формирования эолового рельефа песков; и только минералогический состав слагающих эту зону песков не оставляет сомнений в том, что здесь некогда пролегала главная долина великой среднеазиатской реки⁹⁴.

В истории развития Аму-Дарьи⁹⁵ можно выделить два основных периода: первый — доисторический, приуроченный к плиоцену и нижне-и среднечетвертичному времени, ‘и второй — развивающийся в течение верхнечетвертичного и современного периодов. В первый из этих периодов Аму-Дарья, в соответствии с концепцией ал-Бируни, от района современного города Чарджоу поворачивала на запад и текла в Каспий, обводняя низменные Кара-Кумы. Аральская, Сарыкамышская, Ассаке-Кауданская и другие древние впадины были сухими. Хорезмская низменность, отделенная от Сарыкамыша и Арала перемычками не размытого еще здесь Устюрта, была, видимо, покрыта водами, приносимыми с юго-востока южными протоками Сыр-Дарьи и, возможно, Зерав-шана, не прорвавшимися еще к Аралу. Второй период можно разделить на три этапа, в течение которых были сформированы три дельты Аму-Дарьи— Акча-Дарьинская (русло Фахми, по ал-Бируни), Присарыка-мышская (Вади-Мазду бает, по ал-Бир у ни) и современная При-аральская.

В первый из этих этапов, относимый нами к раннехвалынскому времени, река проложила себе русло восточнее современного, «пропилив» возвышенную равнину Кызыл-Кумов восточнее Султан-Уиз-Дага и образовав узкий коридор длиной около 90 км при ширине 4—5 км. Это русло (ныне сухое русло Акча-Дарья) шло частично параллельно древнему меридиональному руслу, видимо, относящемуся к раннечетвертичному времени и, вероятно, покинутому одним из протоков древней Сыр-Дарьи или Зеравшана, причем оно в какой-то мере использовало долину этого древнего меридионального русла.

Севернее и южнее акча-дарьинского коридора Аму-Дарья распадалась на множество протоков, часть из которых впадала в озеро, покрывавшее Хорезмийскую низменность, а часть уходила на север и, прорезав северо-восточнее возвышенности Бель-тау пески Приаралья, несла свои воды в Аральскую впадину. Таким образом, Акча-Дарьинская дельта должна быть разделена на две — южную и северную (верхнюю и нижнюю). Восточные русла Акча-Дарьи в своих низовьях сливались с южными протоками Жаны-Дарьи — одного из старых русел Сыр-Дарьи. Итак, дельты Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи в ту эпоху соприкасались и даже в нижних частях сливались. К тому времени можно относить и первые этапы зарождения Аральского моря.

По мере повышения уровня Хорезмского озера, что было связано с заполнением его речными наносами, вода из него начала переливаться на запад, прорезая перемычки, отделявшие Аму-Дарью от Сарыкамыша. В итоге образовался ряд протоков, по которым значительная часть аму-дарьинских вод, прежде текших по протокам Акча-Дарьинской дельты, направилась в сторону Сарыкамыша, заполнила эту огромную впадину и, превысив абсолютную отметку 53 м, потекла на юг, формируя русло Узбой. Этот поворот вод Аму-Дарьи на запад, повлекший за собой формирование второй, Присарыкамышской дельты Аму-Дарьи, должен быть отнесен к позднехвалынскому времени. Надо вместе с тем сказать, что предположение о полном повороте Аму-Дарьи на запад вряд ли правильно. Материалы Хорезмской экспедиции, в первую очередь археологические, свидетельствуют о том, что часть сильно ослабленных протоков Акча-Дарьинской дельты продолжала существовать параллельно с руслом Узбой и протоками Присарыкамышской дельты. Это одновременное функционирование двух дельт должно быть отнесено нами к IV—II тысячелетию до н. э., т. е. к периоду позднего неолита, энеолита и бронзового века Хорезма. К концу второго этапа, когда формирование Акча-Дарьинской и Присарыкамышской дельт было в основном завершено, между ними появились новые русла, направившиеся прямо на север, в Аральскую впадину, и положившие начало зарождению Приаральской дельты Аму-Дарьи. Археологическую документацию изложенного выше и детальную историю аму-дарьинских и сыр-дарьиноких русел, как мы увидим ниже, тесно связанную с историей заселявших эту область народов, читатель найдет в .последующих главах.

ПЕРВОБЫТНОСТЬ

1. ЭПОХА НЕОЛИТА И ЭНЕОЛИТА

Работы Хорезмской экспедиции с самого начала были связаны главным образом с областью Южной Акча-Дарьинской дельты (рис. 7). Лишь в 1954 г. стали проводиться исследования Акча-Дарьин-скопо коридора и Северной дельты *. Прежде всего был совершен авиа-разведочный маршрут вдоль русла Акча-Дарьи до Аральского моря и обратно, сопровождаемый посадками в интересовавших нас местах и визуальным об следованием русла.

Вслед за этим экспедиция провела первый рекогносцировочный наземный маршрут, относительно кратковременный, за которым в 1955 г. последовал другой, более длительный, занявший около месяца ^{1 96 97}. Во время маршрута осуществлялись параллельно археологические и геоморфологические работы. Сейчас мы можем составить уже достаточно подробное, хотя еще, конечно, далеко не полное представление об археологических памятниках на территории этой древней дельты.

В неолитическое время Акча-Дарьинскую дельту населяли племена— носители кельтеминарской культуры (рис. 8), известной читателю по предшествующим публикациям⁹⁸, особенно в связи с открытием в 1939 г. стоянки Джанбас 4 (к югу от крупной внутридельтовой возвышенности Джанбас-кала).

С. П. Толстов, Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция 1955— 1956 гг.,— СА, 1958, № 1, стр. 106—1Г2.

Рис. 7. Карта раопространения памятников (первобытной культуры (в Акча-Дарьинской дельте:

1 — кельтеминарская культура; 2 — тазабагъябская культура;

3 — суяртанская культура, каунданокий этап; 4 — суярганская культура, камышлинский этап; 5 — тазабагъябско-суярганские стоянки; 6 — культура варварских кочевых племен железного века; 7 — русла.

Рис. 8. Кельтеминарская культура:

/—конец IV —первая половина III тысячелетня до н. э.; //— вторая половина III -начало II тысячелетия до п. э. Таблица составлена А. В. Виноградовым.

Стоянка Джанбас 4 (рис. 9), до сих пор остающаяся классическим памятником кельтеминарской культуры, представляла собой большую линзу культурного слоя, покрытую слоем такырного лёссовидного суглинка, достигавшего мощности до 40 см и подстилаемого песком. Тщательное поквадратное вскрытие перекрывающего стоянку такыра позволило установить, что перед нами остатки крупного жилища, построенного из дерева и камыша и погибшего от пожара. По обуглившимся остаткам перекрытия нам удалось полностью восстановить его конструкцию. Подтопление, наступившее почти непосредственно вслед за, пожаром, привело к тому, что стоянка оказалась перекрытой глинистыми отложениями и, таким образом, остатки конструкций, кострища, инвентарь сохранялись на протяжении более пяти тысячелетий. Эти почти уникальные условия дали нам возможность воспроизвести картину древнего жилища кельтеминарцев. Это было огромное сооружение размером 26X17 м, яйцевидного в плане очертания, воздвигнутое некогда на вершине высокой песчаной гряды. Перекрытие здания имело коническую форму. По нашим расчетам, высота жилища в средней части, там, где располагалось дымовое отверстие для центрального неугасимого костра, равнялась 8—10 м. Вокруг центрального костра размещались двумя концентрическими кругами многочисленные бытовые костры, около которых и была сосредоточена основная масса находок: кости рыб — остатки основной пищи кельтеминарцев, сравнительно немногочисленные кости наземных млекопитающих и птиц, раковины пресноводных моллюсков, керамика и каменные орудия.

На стоянке Джанбас 4, так же как и на других стоянках кельтеминарской культуры, подавляющая масса кремневых изделий имела микролитоидный характер. Стоянка Джанбас 4 является не только уникальной по сохранности, но и одним из самых древних памятников этой культуры (конец IV тысячелетия до н. э.). Остальные стоянки могут быть отнесены к различным периодам III тысячелетия до н. э. и даже к самому началу II тысячелетия до н. э.

В развитии кельтеминарской культуры различаются два этапа: ранний и поздний. Для раннего этапа характерны однотипные наконечники стрел на пластинах (кельтеминарского типа), вкладыши с притупленной спинкой, ножевидные пластины с выемкой, скребки на пластинах, скребки на отщепах, проколки. Изредка встречаются наконечники стрел с двусторонней обработкой, листовидные, с выемкой в основании.

Керамика представлена сосудами яйцевидной формы, поверхность которых сплошь покрыта орнаментом в виде прочерченных и волнистых линий, «елочки», круглых вдавлений и т. д., причем поверхность сосуда, как правило, делилась на отдельные орнаментальные пояса. Помимо яйцевидной формы характерны полусферические чаши, так называемые ладьевидные сосуды, сосуды со сферическим туловом и отогнутым наружу прямым венчиком. Некоторые кельтеминарские сосуды сплошь окрашены в красный или желтый цвет при помощи охры.

На позднем этапе кельтеминарской культуры наряду с кремневым инвентарем микролитоидных форм появляются двусторонне обработанные наконечники стрел подтреугольной и ромбовидной формы, двусторонне обработанные наконечники копий или дротиков, сделанные на крупных отщепах, массивные ножи, небольшие клиновидные топорики. В это время уже изготовлялись горшковидные сосуды с плоским дном,

Местоположение стоянок- / — пестг”»^К1?^{ЖаЯвас 4}‘

разрушения такыров; 5 -обрыв юзвышеоо™и■’ б»™,™ ^{I. * 3} ~ ^т—^акыры; -‘-зоны И. План раскопа: I-скопление ^₽сгля; 2- ямы 7 , ейЖ»? ‘ ~ ^С1™^1ка

-/-кострища. ‘ ⁶ ‘ ³ ~ «сковные очаги;

Растений³Дее ‘ —ткамн

»Ы« прокаленный nU _х ~’_с —;₽•<•

IV Развез- а — т™» ^{IIL Реконст}РУКЦИя жилища.

имеющие горло с выраженным венчиком. Орнамент далеко не всегда покрывает всю поверхность сосуда. Господствующие орнаментальные приемы: «качалка» (зубчатая или гладкая), зубчатый штамп, насечки, вдавления.

Для обоих этапов кельтеминарской культуры характерны раковинные бусы.

Если ранний этап кельтеминарской культуры изучен в основном на материалах Хорезма, го поздний этап представлен на значительно более обширной территории, в частности в Западном Казахстане⁹⁹^{100 101 102}.

Надо полагать, что верхняя дата позднего этапа кельтеминарской культуры — первые века II тысячелетия до н. э. Доказательством этого служат некоторые энеолитические стоянки в районе колодца Таджи-казган (Южная Акча-Дарьинская дельта), кремневый инвентарь которых типично кельтеминарский, в то время как керамика уже почти не сохраняет никаких неолитических черт¹⁰³. Более того, на стоянке близ озера Лявлякан (Бухарская область; рис. 10) наряду с типично кель-теминарским кремневым инвентарем обнаружены уже плоскодонные сосуды, а главное, следы меднолитейного производства ¹⁰⁴.

Чрезвычайно важны в связи с проблемой древних русел Аму-Дарьи и истории их заселения наблюдения над топографией кельтеми-нарских стоянок Южной дельты Акча-Дарьи. Как правило, они встречаются на краю дельты на границе с коренными песками, вне пределов непосредственного обводнения, или у подножия крупных внутри-дельтовых возвышенностей-островов (так, в частности, расположен комплекс стоянок близ крепости Джанбас-кала, в том числе и Джан-бас 4). Внутри дельты на такырах, окружающих как основное, так и боковые русла реки, стоянки эпохи неолита очень редки.

Как мы увидим ниже, стоянки бронзового века в южной дельте Акча-Дарьи располагались по-другому. Это несомненно свидетельствует о том, что на протяжении почти всей эпохи неолита вплоть до второй половины III тысячелетия до н. э. Акча-Дарьинская дельта была еще весьма сильно обводнена. Вся эта обширная область представляла собой болотистую местность, заросшую тугайными лесами и камышом, которые изобиловали разнообразными хищными животными и были неудобны для обитания человека. Это неудобство усугублялось крайне неустойчивым уровнем вод, нередко затоплявших пространства дельтовой области, что подтверждает стратиграфия стоянки Джанбас 4. Все это и обусловило, по-видимому, стремление кельтеминарских охотников и рыболовов держаться вне пределов собственно дельтовой области, на ее границе с коренными песками Кызыл-Кум. Об этом говорит и состав фауны кельтеминарских стоянок, где наряду с костями животных, характерных для тугайных лесов, столь же часто представлены типично песчаные формы¹⁰⁵.

Водный режим Южной Акча-Дарьинской дельты начал меняться, видимо, еще в конце эпохи неолита (во второй половине III тысячелетия до н. э.). Протоки ее, все более углубляясь, размывали лёссовые почвы, заполнявшие древнейшие позднехвалынокие русла, и периодически находили сток на север, формируя новую Северную дельту. При этом снижалась обводненность области Южной дельты, и на осушенных пространствах лёссовых такырюв между протоками создавались временами достаточно благоприятные условия для жизни людей. Именно в таких географических условиях расположены позднекельтеминар-ские стоянки Дингильдже б и Кават 7 (Турткульокий и Бирунийский районы Кара-Калпакской АССР). Последняя была раскопана в 1959—1960 гг. Как и на СтбйЖ Джанбас 4, здесь были обнаружены остатки долговременного жилища, своего рода огромного овального шалаша (размеры его по осям — 30X19 м) из жердей и камыша. Наряду с обильным инвентарем, обычным для стоянок позднего этапа кельтеминарской культуры, встречаются сосуды с клювовидными сливами и трубчатыми носиками, свидетельствующие об усилении связей с южными раинеземледельческими ‘Культурами (такие связи были отмечены и для более раннего этапа; ср. С. П. Толстов, По следам древне-хорезмийской цивилизации, стр. 172; А. В. Виноградов, К вопросу о южных связях кельтеминарской культуры,— СЭ, 1957, № 1, стр. 34 и сл.). Последнее обстоятельство представляет большой интерес, поскольку, как мы увидим ниже, для эпохи энеолита и бронзы засвидетельствовано переселение в Хорезм с юга значительных этнических групп.

Верхнеузбойская неолитическая культура, обнаруженная на западных окраинах Хорезма, может быть целиком отнесена к кельтеминар-скому кругу. Заселенность Узбоя человеком в эпоху неолита и энеолита, в IV—начале II тысячелетия до н. э., была исключительно велика (рис. 11).

Весной 1951 г. экспедиция на пяти автомашинах отправилась в маршрут из Красноводска по берегу Каспийского моря, дошла до протока Актам и солончака Келькор (некогда озера), расположенного в районе впадения Узбоя в Каспий, произвела разведку в горах Большие Бал ханы, где обследовала развалины крепостей Таш-арват и Дюйнек, затем вышла на русло Узбой и прошла по нему до колодца Чарышлы. На этом пути было проведено сплошное обследование берегов Узбоя — 226 археологических поисков со сборами подъемного материала, открыто 115 местонахождений кремневых орудий и осуществлены раскопки и шурфовки на четырех памятниках (караван-сараи и могильники) близ русла. Маршрут дал возможность уточнить много фактов, связанных с историей Узбоя, и положительно решить вопрос о течении вод Аму-Дарьи по руслу Узбой в эпоху неолита и бронзы¹⁰⁶.

Работы по изучению памятников первобытной культуры Узбоя были продолжены в 1952—1954 гг. ¹⁰⁷ (начальник отряда — М. А. Итина).

Рис. 10. Кремневые орудия со стоянки Лявлякан.

Рис. 12. Кремневые орудия верхнеузбойской культуры. Стоянки Бала-Ишем 8 (вверху) и Бала-Ишем 9 (внизу).

Рис. 13. Кремневые орудия нижнеузбойской а —стоянка № ПО;

культуры в (районе колодца Того лак: б —стоянка № 114.

на правом и левом берегах русла от урочища Калан-Кую до урочища Тоголак, в котором обнаружены две наиболее интересные стоянки — № ПО и 114.

Обе тоголакские стоянки расположены на высоком левом берегу Узбоя. Стоянка № 110 находится примерно на 300 м ниже колодца Тоголак и в 20 м от берегового обрыва. Кремневые изделия (рис. 13а) собраны на площади диаметром около 10 м, имеющей небольшой уклон в сторону русла. Находки залегали на поверхности серого аллювиального песка. Часть кремней была покрыта этим песком и размещалась на глубине 5—ГО см. Обнаруженные на стоянке .скребки на отщепах могут быть отнесены к категории округло-овальных, дельтовидных и овально-языковидных. Основная масса орудий изготовлена из светлого н коричневого непрозрачного кремня. Несмотря на то что перед нами развеянная стоянка, материал этот отнюдь нельзя рассматривать только как подъемный. Это единый комплекс, о чем свидетельствует и ‘материал, из которого сделаны орудия, н характер самих орудий.

Стоянка № 114 расположена в непосредственной близости от колодца Тоголак в районе, где долина Узбоя, резко сужаясь, вступает в Тоголакско-Бургунское ущелье. Коренной берег в месте поворота русла спускается довольно пологим уступом. Посередине спуска, на значительном пространстве, в большой котловине выдувания и были рассеяны орудия (рис. 136). В основной массе они изготовлены из тех же сортов кремня, что и орудия стоянки № НО, и объединяются однотипностью форм. Это позволяет считать находки принадлежащими к одному культурному комплексу. Здесь собрано более 130 отщепов, 71 .ножевидная пластина и много орудий: пять массивных скребков на крупных сколах и отщепах, две ножевидные пластины с выемкой и три — с обработкой сторон, один остроконечник, четыре нуклеуса и два скола с нуклеусов. Скребки со стоянки № 114 по сравнению с обнаруженными на стоянке № ПО характеризуются большей массивностью, сохранившимися следами желвачной корки. Некоторые экземпляры можно отнести к типу скребков высокой формы. Особо должна быть отмечена ножевидная пластина, имеющая с одной стороны притупляющую ретушь, а с другой— образованные пологой ретушью широкие, но неглубокие выемки; размер пластины значителен: длина—около 7 см, ширина— 1,3 см. Этот экземпляр резко отличается по материалу от остальных орудий, в том числе и от пластин с выемками. Он изготовлен из полупрозрачного дымчато-черного обсидиана, несомненно импортированного из достаточно отдаленных районов; ближайшее месторождение обсидиана такого типа находится в Закавказье.

В целом материалы стоянок № НО и 114 близки между собой. Для стоянки № 114 характерны лишь более архаические формы — массивность отщепов, из которых сделаны крупные скребки и скобелевидные орудия.

Менее обильный, но столь же интересный материал дают стоянки в районе Калан-Кую и Джойрык, расположенные в котловинах выдувания на левом берегу русла. Там обнаружено большое количество орудий, из них особо надо отметить два остроконечника. Эта форма — ведущая для нижнеузбойской культуры — некоторыми археологами сопоставляется с остроконечниками мустьерского типа. Но характер обработки этих орудий и их материал не оставляют сомнений в том, что они являются органической частью единого комплекса, который мы причисляем к нижнеузбойской культуре и который не может быть отнесен не только к палеолиту, а тем более нижнему, но даже и к раннему неолиту. Безусловно, перед нами орудия, внешне напоминающие нижнепалеолитические, однако они выполняли иные функции.

Если говорить о функции нижнеузбойских остроконечников, то наиболее реально предположение об использовании большинства из них в качестве наконечников стрел и дротиков. В этом отношении близкую параллель к нижнеузбойским наконечникам мы найдем в треугольных, изготовленных на отщепах наконечниках стрел со стесанным основанием и подправленными боковыми краями, характерных для ранних трипольских поселений; инвентарь последних обнаруживает и другие черты сходства с кремневыми изделиями Нижнего Узбоя (ср., например, дельтовидные скребки на отщепах, двухконечные скребки на ножев1ид-ных пластинах, форму нуклеусов) ¹⁰⁸.

На обеих стоянках около Тоголака была найдена керамика.

На стоянке № ПО в непосредственной близости к местонахождению кремней обнаружены многочисленные фрагменты шаровидного круглодонного сосуда с окрашенной поверхностью (рис. 14а). По своей форме этот сосуд напоминает некоторые формы, известные в Анау II.

Иной характер имеют фрагменты керамики, собранные рядом с кремнем в районе стоянки № 114 (рис. 146). Это обломки грубого толстостенного сосуда серо-зеленоватого цвета, с обильной примесью раковин. Поверхность носит следы грубого заглаживания пучками травы. Весьма архаический облик поверхности сосуда сочетается с плоским отогнутым узким венчиком с поперечными насечками на бережке, близко напоминающим форму венчика некоторых сосудов из слоя Джебел 4¹⁰⁹.

Анализ кремневого и керамического материала узбойских неолитических стоянок позволяет заключить, что процесс заселения Нижнего и Верхнего Узбоя происходил, вероятно, одновременно и, с геологической точки зрения, очень поздно, в IV—III тысячелетиях до н. э. По-видимому, с ‘севера из зоны озер и разливов вдоль русла Узбоя продвигались древ1некельтемина1рские племена, а с юга шли и оседали предгорные племена—носители ранненеолитических традиций так называемой ‘мазенда1ранской культуры обитателей пещеры Хоту (близ Астра-бада), исследовэнной К- Куном¹¹⁰.

Если вопрос о верхнеузбойской волне не вызывает сомнения, то выдвинутый тезис о происхождении нижнеузбойской культуры имеет гипотетический характер ©виду недостаточной изученности древнейших

Рис. 14. Кегамикз «ижнеузбойской культуры-а — стоянка Тоголак № ПО, керамический сосуд; б — стоянка Тоголак № 114, фрагменты керамики.

культур предгорной полосы, да и (вообще неолита Южной Туркмении и северо-восточного Ирана. О связи нимонеузбойюкой культуры с Югом свидетельствует (помимо довольно далеких аналогий с кремневым инвентарем Хоту) находка обсидиановой ножевидной пластины в Тоголаке № 114 и шаровидного сосуда с окрашенной поверхностью явно анаус-кого облика в Тоголаке № 110.

Возвращаясь к памятникам собственно кельтеминарской культуры, мы должны констатировать, что она имеет тесные связи с синхронными культурами, распространенными на весьма обширной территории.

Как мы уже отмечали в наших прежних публикациях, между собственно кельтеминарской культурой и неолитическими памятниками как восточного, так и южного Приуралья можно наметить нити культурных связей ¹¹¹. А. А. Формозов фиксирует широкое распространение кельтеминарских памятников в Западном Казахстане ¹¹²¹¹³. В статье видного исследователя археологии Западной Сибири В. Н. Чернецова отмечается тесный контакт между кельтеминарской культурой и памятниками Западного Приобья,, особенно сходство инвентаря кельтеминарской культуры с комплексом со стоянки около Андреевского озера ^,7. Как уже было сказано, очень близки кельтеминарским стоянки Прикамья, особенно Левшинская у устья р. Чусовой ¹¹⁴„ хотя они и относятся к несколько более позднему времени, чем стоянка Джанбас 4 (конец III тысячелетия до и. э., т. е. время, которым датируется большинство кельтеминарских стоянок Западного Казахстана).

Таким образом, ареал культур кельтеминарокого типа охватывает расположенную в меридиональном направлении большую область расселения охотничье-рыболовческих племен, зону бассейнов рек, берущих свое начало на среднем и южном Урале, обширный бассейн древних озер и древних протоков Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи вплоть до Нижнего Узбоя. Наиболее древними памятниками являются пока стоянки, открытые в правобережном Хорезме. Но мы думаем, что поиски в более южных районах, в частности в зоне почти не исследованной еще впадины Унгуз, пересекающей пустыню Кара-Кум в широтном направлении и делящей ее на Низменные и Заунгузские Кара-Кумы, могут дать нам много нового. К сожалению., нам также мало знакомы неолитические памятники пограничных районов Ирана и Афганистана, не говоря уже об огромной территории Индии. Пока мы не располагаем достаточным материалом по этим областям, вряд ли можно окончательно решить вопрос о первоначальных центрах распространения культур кельтеми-нарского типа.

Работы по изучению древней Акча-Дарьинской дельты Аму-Дарьи привели к накоплению большого археологического материала, позволяющего по-новому подойти к решению целого ряда проблем. В частности, они дали весьма интересный материал для освещения энеолити-

Рис. 15. Керамический сосуд, найденный на стоянке Камышлы 1.

ческой эпохи в истории Хорезма. Как мы уже упоминали, верхней датой позднекельтеминарских стоянок является конец III — начало II тысячелетия до н. э. Но именно началом II тысячелетия до н. э. датируется большая вновь открытая группа стоянок в Акча-Дарьинской дельте, которые могут быть отнесены уже к другой культуре.

В 1954 г. в районе урочища Камышлы у южного разветвления протоков Северной Акча-Дарьинской дельты были обнаружены две стоянки — Камышлы 1 и Камышлы 2; позднее, в 1955 г., было открыто около десятка стоянок этой культуры, названной камышлинской. Стоянки камышлинской культуры сохраняют в своем расположении неолитические традиции. Как и неолитические стоянки, они размещены по краю дельтовой области, на примыкающих к дельте коренных песчаных возвышенностях, а также на внут-ридельтовых грядах коренных песков. Стоянки не уходят далеко в глубь песчаных возвышенностей и находятся преиму-

щественно в ближайших к краю этих возвышенностей межгрядовых понижениях. Большая часть стоянок расположена в районе северных мысов этих возвышенностей. Как правило, стоянки примыкают к северо-восточному склону межгрядовых понижений, что несомненно связано с тенденцией защититься от господствующих северо-восточных

ветров.

Материал стоянок характеризуется сочетанием окрашенной в красный цвет и залощенной керамики с кремневым, чаще кварцитовым инвентарем. На стоянке Камышлы 1 вместе с очень типичной кварцитовой индустрией был обнаружен почти целый большой сосуд, сделанный из глины с крупными вкраплениями дресвы (рис. 15). Он имеет довольно короткое изогнутое горло при очень сильно раздутом тулове и, вероятно, уплощенном дне (дно не сохранилось). По краю горла при переходе к раздутым плечам идет налепной валик. Сосуд этот был окрашен в красный цвет и залощен. Интересный керамический материал дали и другие стоянки камышлинской культуры (рис. 16). И здесь во многих случаях внешняя поверхность сосудов покрыта красной краской и залощена.

Камышлинские сосуды сферической формы с налепными валиками имеют очень близкие аналогии на земледельческом юге. Валик как орнаментальный прием был широко распространен в земледельческих

Рис. 16. Керамика камышлинского этапа суярганской культуры: 1, 2, 4—6, 11—13— стоянка Камышлы 6; 3— стоянка Камышлы 9; 7—9— стоянка Камышлы в; 10 — стоянка Камышлы 40.

культурах Передней Азии, начиная с периода Джемдет-Наср, т. е. с конца IV тысячелетия до н. э., причем надо полагать, что появление этого приема следует связывать с наличием гончарного круга.

Наиболее близкие аналогии нашим сосудам с валиком дает керамика из слоев Шах-тепе III и П-в¹¹⁵, Ниневия 5¹¹⁶, Гавра VIII¹¹⁷, относящихся к концу IV — первой половине III тысячелетия до н. э. С другой стороны, очень близкую параллель дают расписные и нерасписные сосуды из курганов Триалети в Закавказье, которые Б. А. Куфтин¹¹⁸ датирует серединой II тысячелетия до н. э. Появление в эпоху Анау III (т. е. во II тысячелетии до н. э.) валика на горле сосудов в сочетании с короткогорлыми раздутыми формами отмечает и Г. Шмидт ¹¹⁹.

Можно полагать, что на Кавказе, как и в юго-западной Туркмении и Хорезме, распространение этого типа посуды следует относить к первой половине II тысячелетия до н. э., а его происхождение связывать с переднеазиатскими культурами «крашеной керамики». Такой датировке комплекса отнюдь не противоречит и характер сопровождающего его каменного инвентаря (рис. 17а).

Орудия из кварцита на стоянке Камышлы I представлены главным образом ножевидными пластинами. Однако в этом комплексе есть наконечник стрелы ромбической формы с выемкой в основании, обработанной с двух сторон отжимной ретушью. Наконечники этого типа известны в слое Намазга IV¹²⁰. который датируется III и, возможно, началом II тысячелетия до н. э.; они же были распространены на позднем этапе кельтеминарской культуры¹²¹, во второй половине III—начале II тысячелетия до н. э.

Еще более интересный комплекс дает стоянка Уч-Таган 2 ¹²². На юго-западном и юго-восточном склонах межгрядовой котловины, вытянутой в меридиональном направлении, обнаружены скопления керамики ка-мышлинского типа и очажные камни. На северо-восточном склоне котловины. на площади 4X4 м найдено 10 наконечников стрел из белого, серого и желтоватого кварцита, большой нож из белого кварцита, обломок копья из того же материала; все они обработаны с двух сторон тонкой отжимной ретушью. Кроме того, здесь же обнаружены ножевидные пластины из коричневого кремня и кусочки кварцита (рис. 176).

Наконечники стрел имеют миндалевидную или удлиненно-листовидную форму; в большинстве случаев в основании у них выемка. У одно-

Рис. 17. Кварцитовые орудия камышлинского этапа суярганской культуры: а — со стоянки Камышлы 1; б — со стоянки Уч-Таган 2.

го из наконечников форма, приближающаяся к ромбовидной. Наконечники такого типа были широко распространены длительное время; в частности, они характерны для позднекельтеминарских комплексов²⁷, т. е. для второй половины III — начала II тысячелетия до н. э.

Что же касается ножа из кварцита, найденного на стоянке Уч-Таган, то сходного типа нож был обнаружен на Долинском поселении около г. Нальчика²⁸, однако датируется он очень широко — II тысячелетием до ‘Н. э. Более близкую аналогию дает экземпляр со стоянки Боровое озеро 1 на р. Чусовой²⁹, относимый к середине III тысячелетия до н. э. Такие ножи, видимо, были распространены во второй половине III—II тысячелетии до н. э.

Таким образом, каменный инвентарь камышлинских стоянок в целом датируется, так же как и керамика, концом III — началом II тысячелетия до н. э.; к этому же времени может быть отнесено и появление в Хорезме племен — носителей этой культуры.

Очевидно, есть основания предполагать, что на территории Хорезма кельтеминарская культура на ее позднем этапе хронологически соприкасалась, а может быть, и сосуществовала с камышлинской.

Мы видим, что Хорезм в эпоху неолита и энеолита был зоной контактов между племенами — носителями кельтеминарской, нижнеузбойской и камышлинской культур, зоной контактов между Югом, с его древними земледельческими традициями и более высокой культурой, и Севером — своеобразной варварской периферией Юга, областью расселения охотников и рыболовов.

Южные связи нижнеузбойской культуры в сочетании с северными, приуральскими, связями кельтеминарской культуры дают основание, как и раньше, полагать, что именно в области кельтеминарской культуры надо искать корни контактов, которые отражены в лексике дойн до-европейских языков Индии (дравидийские и .мунда) и уральских (угро-финские ,и самоедские), особенно угорских³⁰. Вместе с тем, как отмечалось, камышл’инский керамический комплекс очень тесно ‘связан с земледельческим югом и свое происхождение ведет, видимо, оттуда ³¹.

Антропологический материал по хорезмийскому неолиту и энеолиту пока отсутствует. Но, как мы увидим в дальнейшем, могильник бронзового века Кокча 3 позволяет говорить о существовании в конце II тысячелетия до н. э. среди населения Хорезма прогнатного типа, сохранившегося, возможно, еще с эпохи кельтеминарской, нижнеузбойской и камышлинской культур и связанного, видимо, с индийскими дра-видоидами ³².

Таким образом, мы можем сейчас с новой стороны подойти к ранее выдвинутой нами гипотезе о наличии непосредственных контактов

*—————————————————

²⁷ А. В. Виноградов, К вопросу о южных связях кельтеминарской культуры,— СЭ, 1967, № 1, стр. 32, рис. 5,114, 13.
²⁸ А. П. Круглов и Г. В. Подгаецкий, Долинское поселение у г, Нальчика,—МИА, № 3, 1941, стр. 177, рис. 33, 10.
²⁹ О. Н. Бадер, Стоянка Нижнеадищевская и Боровое озеро 1 на р. Чусовой,— МИА. № 22, 1951, стр. 28, рис. 5, 10.
³⁰ См. работы С. П. Толстова: Древний Хорезм, сТр. 65—66; По следам древнехо-резмийской цивилизации, стр. 72—74.
³¹ Камышлинская культура, как установлено нашими последними исследованиями, является ранним этапом суярганской культуры, о которой речь пойдет ниже. По этому и другим вопросам, затронутым выше, см. С. П. Толстов и М. А. Итина, Проблема суярганской культуры, — СА, 1960, № 1.
³² Т. А. Трофимова, Палеоантропологические материалы с территории древнего Хорезма, — СЭ, 19517, № 3, стр. 14—46.

между кельтеминарской и древнеиндийской культурами ¹²³¹²⁴, которая дает единственно возможное объяснение индо-уральским лингвистическим связям. Открытие камышлинской культуры позволяет предположить, что именно она явилась важным посредствующим звеном в этих связях, и, таким образом, для подтверждения их существования вовсе не обязательно ждать, когда будут открыты кельтеминарские памятники на территории Индии.

2. ЭПОХА БРОНЗЫ. ТАЗАБАГЪЯБСКАЯ КУЛЬТУРА

Памятники следующего периода, эпохи бронзы, широко распространены на территории Хорезма; они датируются серединой II — началом I тысячелетия до н. э. Множество стоянок этого времени обнаружено по берегам протоков Акча-Дарьинской дельты количество найденных стоянок доходит здесь до ста. Характерно, что в Южной Акча-Дарьинской дельте локализация стоянок бронзового века резко отличается от локализации большинства стоянок неолитических. Основная масса стоянок эпохи бронзы расположена внутри дельты, на такыровидных суглинках в непосредственной близости к боковым протокам дельты; особенно много их на берегах небольших протоков, ширина которых не превышает 10 м. За пределами дельты, в коренных песках, стоянок этого времени почти не встречается. Мы имеем основание связывать это явление с тем, что во второй .половине II — начале I тысячелетия до н. э. обводненность Южной дельты Акча-Дарьи значительно сократилась, и, главное, в самом образе жизни, в хозяйстве древних обитателей дельты произошли коренные изменения. Место охотников и рыболовов заняли примитивные земледельцы и скотоводы.

Первой из открытых нами еще в 1938 г. культур бронзового века Хорезма была культура, получившая название тазабагьябской¹²⁵ (рис. 18). В течение длительного времени она была представлена преимущественно керамикой, обнаруженной на развеянных и разрушенных процессами эрозии многочисленных тазабагъябских стоянках. С самого начала было ясно, что тазабагьябская культура имеет черты сходства с андроновской культурой степей Казахстана и Южной Сибири и с так называемой срубной культурой Нижнего Поволжья¹²⁶.

В 1953 г. были открыты первые неразвеянные жилища тазабагьябской эпохи на стоянке Ангка 5 (рис. 19, 21) и в 1956 г.— на стоянке Кават 3 (рис. 20). Раскопки обеих стоянок позволили нам составить довольно полное представление о жилище этого времени, о хозяйстве и культуре тазабагъябских племен¹²⁷.

Рис. 18. Таблица культур эпохи бронзы:

1 —суярганская культура: 1а—ранний этап (I-я половина II тысячелетия до н. э.). \б — поздний этап (XI IX :зв.); II тазаблгъябгкая (XV XI ни); 111 i

I It ■ H К I X V I I I III! 1 • «■ I 11 11 11» till M ¹ J * HI i Г1 А—

Рис. 19. Стоянка Аыгка 5. Дом № 1. План и разрезы:

/—белый слоистый суглинок; 2— слоистый песок с железистыми включениями; 3 — плотная комковатая супесь с железистыми включениями; 4 — коричневый барханный песок; 5 — плотный коричневый спекшийся (замытый) песок; 6—коричневый слоистый суглинок; 7 — золистое пятно; 8— золистая лиьза; 9— керамика; 10 — камни; 11— остатки дерева; 12 — культурный слой; 13—поверхность пола; 14—вымостка; 15—очаг; 16—яма; 17—гранима обжитого пола; 18—остатки сосудов.

Рис 21. Стоянка Ангка 5. Дом № 1. Общий вид.

Жилища тазабагъябцев — прямоугольной формы; средняя площадь— 10X12 м, 12X15 м. Дома вырыты в земле, но не целиком, вероятнее всего, это были полуземлянки. Наземная часть стен сооружена из глины на основе из деревянных столбов, переплетенных камышом. Вход в дом располагался в восточной или в южной стене и никогда — в северной, которая была обращена в сторону господствующих ветров. В центре дома, против входа, в неглубокой яме находился центральный очаг, который вряд ли имел хозяйственное назначение, так как близ него почти нет находок. Основная масса находок сосредоточена вдоль стен жилища, где много хозяйственных ям; там же встречаются небольшие кострища.

Среди находок наиболее массовый материал составляет, как всегда, керамика (рис. 18, 22). Сосуды — лепные, изготовленные из глины с примесью дресвы и толченых раковин, внешняя поверхность сосудов иногда залощена. По форме это различные варианты горшков со слегка отогнутым горлом, округлым туловом и плоским дном. Орнамент покрывает горло сосуда и спускается по плечам, причем располагается он в виде двух орнаментальных поясов, отделенных друг от друга двумя-тремя горизонтальными полосками. Наносили его гребенчатым штампом; чаще орнамент ‘был резной, причем штамп преобладает на ранних этапах развития культуры. Орнаментальные мотивы в основном геометрические; особенно широко распространены треугольники в различных вариациях. Большие хозяйственные сосуды в некоторых случаях украшали налепным валиком, который располагался прямо под венчиком. Среди изделий из металла (рис. 18) можно назвать бронзовые однолезвийные ножи, бронзовые четырехгранные шилья с костяной рукоятью. Однако продолжают бытовать и каменные изделия.

Рис. 20. Стоянка Кават 3. План м разрез: няксн-ч-а-

/—керамика; в =; ’.’Ж

дротика; 6— cardium edule, 7 куски р /9 _ камни- 13 — яма; /4 — такырогз^-75 —^Рр^л^Рая^а:сврая супесь ^с_п^н«^на₍^^^ ^Т-черны^^1 примесями; 16-плотная светло-серая суп«ь_углей; W—:4 с^ый слой; ^/8-«V±S^₈ с™«„ 20-%^“стлевшеЛамышг красноватой пережженн-ии cyucvn, j-

Рис 22. Керамика тазабагьябской культуры: а — со стоянки Ангка 5; б — со стоянки Кават 3,

Так, на стоянке Кават 3 был найден наконечник дротика из серого сланца.

О том, что население тазабагъябских стоянок занималось земледелием, мы судим по находкам зернотерок в жилищах. Большую роль играло скотоводство: в жилище на стоянке Кават 3 были обнаружены кости быка, овцы и лошади.

Упомянутые стоянки датируются серединой — третьей четвертью 11 тысячелетия до н. э.

Местоположение тазабагъябских стоянок внутри дельты, на берегах русел позволило нам заключить, что процесс дренирования Южной дельты уже начался. Однако водный режим дельты был непостоянен, происходили периодические подтопления. Так, культурные слои всех раскопанных нами жилищ были перекрыты мощной суглинистой лин-.зой, образовавшейся в результате затопления этих жилищ и долгого стояния в них воды.

В 1954 г. нам удалось впервые открыть крупный могильник та-забагъябской культуры, могильник Кокча 3 (рис. 23), расположенный в 6—7 км к юго-западу от горы Кокча — крайнего восточного отрога Султануиздагской системы. Близ него сохранились остатки развеянного поселения. Могильник Кокча 3, раскопки которого осуществлялись под руководством М. А. Итиной и автора ¹²⁸ располож’ен на такыре, окруженном навеянными песками высотою 1—2 м, в 300 м к северу от одного из боковых русел Акча-Дарьи. К югу от поселения Кокча 3 обнаружены очень интересные планировки первобытных полей. Именно здесь удалось проследить наиболее древнюю систему первобытного искусственного орошения.

На указанном выше такыре обнаружено более 100 могильных ям. Поскольку не все ямы видны с поверхности, можно предположить, что их было больше. Никаких остатков надмогильных сооружений не найдено; могилы выделялись на поверхности лишь цветом могильного пятна. Вероятно, каменных выкладок, столь характерных для многих погребальных памятников андроповской культуры, тазабагъябцы не делали. Такыр подвергался на протяжении тысячелетий разрушениям, в результате чего его уровень сильно снизился и содержимое некоторых могил оказалось непосредственно на поверхности. Именно поэтому могильник был легко обнаружен.

Всего в 1954—1955 гг. были вскрыты 74 могилы. Они имели прямоугольные очертания, нередко приближающиеся к квадрату (рис. 24). Размеры крупных могил колебались между 2,2—2,5X1,8—2 м. Могилы размером 1—1,5X1,7—1,9 м служили для одиночных захоронений. Площадь мелких могил, оказавшихся детскими погребениями, не превышала 1 кв. м.

Из 74 раскопанных погребений 43 дали захоронения разной степени сохранности, в остальных костяки не сохранились.

Эти 43 погребения распределяются следующим образом:

Рис. 23. Могильник Кокча 3. План.

Рис. 24. Могильник Кокча 3: а — одиночное женское захоронение; б — одиночное мужское захоронение; в — парное захоронение.

Женские одиночные

Мужские одиночные

Парные разнополые: одновременные

разновременные

Парные женские:

одновременные…. .

разновременные . . . .

Женщина с ребенком

Детские одиночные

Парные детские: одновременные . . .

Наибольший интерес представляют парные погребения. Установлено, что обычно покойников хоронили не одновременно. Яму выкапывали в расчете на двух человек, однако, как правило, сначала хоронили ранее умершего — мужчину или женщину. Впоследствии яму раскапывали, первого погребенного, лежавшего все же ‘ближе к центральной оси могильной ямы, сдвигали в сторону, а на оставшееся место клали второго умершего. Об этом свидетельствует и характер положения костей одного из ‘скелетов и выявленная в ряде случаев вторая, обычно более глубокая, могильная яма. которую вырывали при захоронении позже умершего

В парных разнополых погребениях покойники лежали лицом друг к другу, в скорченном положении — мужчина на правом боку, женщина на левом.

Здесь следует подчеркнуть, что погребенные находились в обществе на равном положении. Это явствует хотя бы из того, что из шести случаев разновременных погребений в трех раньше положена женщина, в трех — мужчина. Таким образом, нет никаких оснований считать парные разнополые захоронения свидетельством господства в данном обществе сложившихся форм патриархата¹²⁹.

Нам думается, что при исследовании парных разнополых захоронений в других районах распространения культур степной бронзы обряд, подобный кюк-чинокому, ‘будет отмечен еще не раз¹³⁰.

В головах погребенных стояли один или два сосуда, вероятно, предназначенные для пищи. Однако костей животных и остатков зерен в этих сосудах обнаружено не было. Анализы на растительную пищу не дали результатов. Очевидно, в отличие от погребений срубной и андро-новокой культур тазабагьябский религиозный ритуал запрещал ‘Класть в могилу мясо животных. Судя по всему, в погребальных сосудах была вода или молочная пища, которая не оставила ‘следов.

В итоге раскопок 1954—1955 гг. мы имеем коллекцию из 76 сосудов, которые позволяют провести всестороннее исследование и сравнительный анализ материала.

Следует отметить основные формы керамики, встреченные при раскопках могильника Кокча 3:

1. Сосуды с невысоким, слегка отогнутым горлом, плавным переходом к уступу плеча, округлым туловом и плоским дном.
2. Сосуды с прямым горлом и четко выделенными плечами.
3. Сосуды с прямым горлом и ярко выраженным уступом на месте плеча. Большинство таких сосудов почти сплошь покрыты орнаментом,

Pa-re. 25. Могильник Кокча 3. Таблица керамики.

основными мотивами которого являются заштрихованные треугольники и различные сочетания ломаных линий и каплевидных насечек.

4. Сосуды, по форме приближающиеся к баночным, с коротким, направленным внутрь горлом и плавным профилем.
5. Сосуды, форма которых приближается к биконической; наиболее широкая часть тулова приходится на середине высоты сосуда; диаметр дна несколько меньше диаметра горловины. Многие экземпляры этого типа имеют у края горла дырочки для подвешивания.
6. Небольшие толстостенные чашечки, края которых иногда загнуты внутрь.
7. Короткогорлые сосуды с высокими плечами. Этот тип в могильнике довольно редок, но часто встречается на поселениях тазабагьяб-ской культуры.

Как можно видеть из прилагаемых таблиц (рис. 18, 25), в керамике могильника Кокча 3 очень четко проявляются черты сходства ее с керамикой срубной культуры Поволжья и керамикой андроповской культуры в ее западноказахстанском варианте; особенно она близка к керамике Алексеевского могильника и поселения¹³¹.

Во всех женских погребениях обнаружены разнообразные украшения (рис. 18), прежде всего бронзовые браслеты, выпукло-вогнутые в сечении, с незамкнутыми закругленными концами, заходящими один на другой. Изготовлены они из кованой полоски шириной в 1 см, толщиной в 1,5—2 мм. На некоторых из них — резной орнамент в виде полосы тонких насечек. Браслеты такого типа часто встречаются в женских погребениях срубной и андроповской культур. В качестве ближайших аналогий можно указать браслеты из женских погребений курганов Среднего Заволжья ¹³² и браслет одного из погребений могильника Ульке 1 (Казахская ССР, Актюбинская область) ¹³³. Найденные в женских погребениях височные подвески имеют форму удлиненной спирали, сдавленной в средней части. Они, как и браслеты, выпукло-вогнутые в сечении и ‘Имеют скругленные, заходящие концы. Подвески эти являются вариантом форм, широко распространенных, в частности, на Кавказе¹³⁴

Однако прямые аналогии им мы находим в срубно-хвалынских комплексах ¹³⁵. В ряде погребений обнаружены бронзовые бусы, изготовленные из плоской или выпукло-вогнутой полоски, .свернутой в трубочку, аналогии которым также встречаются в курганах срубной культуры¹³⁶ и в Алексеевском могильнике ¹³⁷. Помимо этих бус, были найдены бусы из пасты и сердолика, причем последние, возможно, свидетельствуют о существовании культурных связей с Кавказом.

В мужских погребениях, кроме сосудов, обнаружены лишь шилья. Это бронзовые шилья, четырехгранные в сечении, вставленные в рукоять, сделанную из кости барана; в ряде случаев кость почти не обработана. 3 Хорезме такое шило было обнаружено при раскопках поселения та-забагъябской культуры Кават 3, причем удалось установить, что шило прикреплялось к рукояти при помощи шнура или веревки из какого-то растительного волокна. Аналогии этим шильям мы встречаем в курганах у села Ягодное и села Хрящевка (Куйбышевская область) ¹³⁸¹³⁹, в погребениях у села Пиксяси (Мордовская АССР) ^4Э, курганах Нижнего Поволжья ¹⁴⁰.

Не меньший интерес представляет краниологический материал, добытый во время раскопок 1954—1955 гг. и исследованный Т. А. Трофимовой ¹⁴¹.

После реставрации черепов анализу были подвергнуты 14 мужских, 10 женских и 7 ювенильных и детских черепов. Большинство черепов долихонмезокраины, низко-и широколицы, значительная часть — мезог-натна.

В серии выделены два отчетливо различающихся антропологических типа: первый — с большей емкостью черепа, долихокранный и ортогнатный высокого роста; второй (рис. 26) — с небольшой емкостью черепа, долихокранный, с мезогнатным строением лицевого скелета, характеризуется средним ростом. Второй тип может быть сближен с ‘индо-дравид’оидньгм населением Индии¹⁴², первый—с европеоидными типами племен срубной культуры Поволжья и андронов-ской Казахстана.

Позволим себе еще раз напомнить о лингвистических корреспонденциях между северо-западной Сибирью, Уралом и далеким югом — Индией и высказать гипотезу, что мезогнатный тип населения Кокча 3, может быть, непосредственно восходит к пока неизвестному антропологическому типу носителей камышлинской культуры, южное происхождение которой не подлежит сомнению.

В этой связи необходимо отметить два черепа, обнаруженных А. А. Марущенко на поселении Монжуклы-тепе в бассейне Теджена и датируемых им IV тысячелетием до н. э. Один из этих черепов — типич-

Рис. 26. Модальный Кокча 3. Голова мальчика 1Ивдо-гЦ’равидоидного типа, реконструкция по черепу.

Реконструкция Г. В. Лебединской.

но дравидоидный, и, таким образом, эта находка может рассматриваться как промежуточное звено между кокчинской серией и антропологическими материалами собственно Индии (ср. Т. А. Трофимова, Черепа из могильника тазабагъябской культуры Кокча 3, — «Материалы ХЭ». вып. 5, М., 1961, стр. 145, прим. 54). Во всяком случае можно сказать одно: материал могильника Кокча 3 свидетельствует о том, что уже в ту отдаленную эпоху Хорезм — древняя «Область великих озер» Средней Азии — был центром крупных этнических скрещений.

Могильник Кокча 3 по всей совокупности данных может быть отнесен к XIII—XI вв. до н. э.

Основная масса памятников тазабагъя1бской культуры сосредоточена в Южной Акча-Дарьинской дельте; в Северной имеются лишь отдельные стоянки, причем располагаются они в ее западной части.

Появление в Хорезме в середине II тысячелетия до н. э. племен — носителей тазабагъябской культуры, очевидно, связано с первой значительной волной индоевропейских, индоиранских или иранских племен, продвигавшихся с северо-запада.

Однако область распространения тазабагъябской культуры не ограничивается территорией Акча-Дарьинской дельты. Тазабагьябская керамика встречается также в районе древней Присарыкамышской дель-

ты Аму-Дарьи и на Узбое¹⁴³. Археологом М. В. Воеводским подобная керамика была собрана с развеянных стоянок в окрестностях Ашхабада ¹⁴⁴.

Керамика тазабагъябского типа обнаружена в керамических материалах ряда земледельческих поселений: в слое Намазга VI на Намаз-га-тепе¹⁴⁵, на Теккем-тепе ¹⁴⁶, «а поселениях Тахирбай З¹⁴⁷ и Аучин-тепе в дельте Мургаба ¹⁴⁸, а также в окрестностях Ташкента¹⁴⁹. К той же культуре «может быть отнесена! керамика из ‘могильника Заман-Баба 2 на одном из сухих русел Зеравшана и с поселений в бассейне сухого русла Гур душ (Бухарская область) ¹⁵⁰.

Если раньше, когда находки этого типа были единичны, можно было говорить о наличии культурных связей между населением степи эй полосы Средней Азии и жителями ее южных подгорных районов, то теперь речь может идти о передвижении племен — носителей тазабагъябской культуры в южном направлении. Племена эти шли по водным путям, о чем свидетельствуют, в частности, находки на Узбое. Возможно, и находки, сделанные в дельте Мургаба, связаны с ее освоением не только южными земледельчеокими племенами — носителями культурьг типа Намазга VI¹⁵¹, но и племенами скотоводческо-земледельческими, носителями тазабагъябской культуры, пришедшими сюда в конце II тысячелетия до и. э.

3. СУЯРГАНСКАЯ КУЛЬТУРА

В наших прежних работах мы писали, что в Хорезме во второй половине II тысячелетия до н. э., т. е. в эпоху бронзы, наряду с тазабагъябской культурой существовала и другая культура — суярганская ¹⁵²(рис. 18).

Суя1рганская культура ‘открыта в 1945—1946 гг. Хорезмской археолого-этнографической экспедицией в районе крепости Джанбас-кала (Южная Акча-Дарьинская дельта) и исследована при раскопках сто-

янки Джанбас 6, давшей типичный для этой ‘культуры керамический комплекс¹⁵³.

На основании анализа материалов со стоянки Джанбас 6 мы пришли к выводу, что распространение суярганской культуры, возможно, вызвано «появлением в Хорезме нового этнического элемента, исторически связанного с югом, с областями Иранского нагорья и прилежащих стран»¹⁵⁴.

Со времени раскопок стоянки Джанбас 6 прошло более пятнадцати лет. Накопившийся за эти годы большой археологический материал дал нам возможность по-новому подойти к решению суярганской проблемы.

В 1954 г. в результате ‘исследования материалов со стоянок Южной дельты Акча-Дарьи встал вопрос о хронологическом разделении суяр-ганской культуры на ранний и поздний этапы ¹⁵⁵. Нами было установлено, что материалы некоторых суярганских стоянок Южной дельты Акча-Дарьи находят близкие или прямые аналогии среди материалов энеоли-тичеокой камышлинской культуры. На этом основании мы пришли к выводу, что камышлинская культура не что иное, как ранний этап суярганской культуры.

Открытие камышлинских памятников позволило в наиболее «чистом» виде исследовать ранний этап развития суярганской культуры и поставить вопрос о появлении ее в Хорезме уже в начале II тысячелетия до н. э., т. е. до проникновения туда тазабагъябских племен¹⁵⁶^157 158.

Камышлинский этап суярганской культуры мы охарактеризовали выше (см. стр. 42—46); обратимся теперь к дальнейшей истории племен, оставивших эту культуру.

Тазабагьябские и суярганские племена сосуществовали на территории Правобережного Хорезма и, вполне ‘естественно, вступали в тесные контакты. Этот период характерен пышным расцветом тазабагьябокой культуры, рядом с которой продолжала существовать суярганская культура, но уже на следующем этапе своего развития, названном нами ба-за1ркал’инским. Стоянки (Базар 2, Кокча 2 и др.) дают смешанный материал, в котором преобладают тазабагьябские черты. К концу II тысячелетия до н. э. на территории Южной Акча-Дарьинской дельты суярганская культура в значительной степени ассимилирует тазабатъябскую, становится господствующей и приобретает при этом ряд новых черт. Меняется и облик самой культуры. Резко выступают типично суярган-ские черты, тазабагьябские почти совсем исчезают. Этот этап суярганской культуры мы назвали каундинским; его верхней датой, видимо,

надо считать X—IX вв. до н. э. Наиболее типичными памятниками каун-линского этапа являются стоянки Базар 1 и Каунды 1. Каундинокие (позднесуярга’нские) стоянки в ‘основном располагаются по ‘берегам русловых протоков. Они занимают значительно большую площадь, чем раннесуярганские стоянки. Так, например, если .площадь стоянок Джан-бас 6 и Базар 2 равна примерно 60X40 м, то крупнейшая позднесуяр-ганская стоянка Каунды 1 имеет площадь 250X150 м.

Наиболее богато на каундинских стоянках представлена керамика (рис. 27). Целый ряд сосудов сделан из серого глиняного теста с большей или меньшей примесью дресвы и известковых частиц. Сосуды эти хорошо обожжены и залощены. Встречаются сосуды красноватого цвета, изготовленные из коричневой глины. В некоторых случаях качество глины лучше, черепок тоньше, при этом он покрыт красноватой или желтоватой краской и залощен.

(Сосуды, как правило, плоско донны. Орнамент сравнительно редок, располагается по горлу или плечам сосуда в виде тонких резных линий и глубоких насечек, часто образующих полоску крестиков, «елочки», или вертикально поставленных ломаных линий. Для этого периода характерно украшение горловой части сосуда рельефным пояском.

Помимо сосудов, сохраняющих камышлинские формы, широко распространены сосуды с коротким горлом, без венчика или с чуть заметным утолщением ‘вместо него, с очень крутыми плечами и округлым туловом. Именно эти сосуды в большинстве ‘случаев окрашены и залощены. Они имеют сходство с карасукскими формами.

Среди орудий из бронзы следует отметить два фрагментированных бронзовых серпа со стоянки Базар I¹⁵⁷ (рис. 28, 3). Близкие им аналогии обнаружены, например, среди находок с Большого Чуйского канала (Киргизия)¹⁵⁸, в слое Намазга VI (Туркмения) ¹⁵⁹^160 161 и в Орском районе (Южное Зауралье)¹⁶². Эти находки относятся к андроповскому времени, что позволяет нам датировать два бронзовых серпа в комплексе с керамикой концом II — может быть, началом I тысячелетия до н. э. Следует отметить также находку со стоянки Каунды 1 —небольшой бронзовый однолезвийный нож с выделенной рукоятью, на конце которой дырочка (рис. 28, /); он имеет характерный перегиб лезвия и оттянутый назад кончик. Такого же типа нож (рис. 28, 2) обнаружен на стоянке той же культуры и того же времени — Кокча 1. Эти ножи так называемого карасукского типа были широко распространены в ту эпоху; близкие им аналогии встречаются, в частности, в Западном Казахстане¹⁶³. Распространение ножей такого типа и короткогорлых сосудов с раздутым туловом, вероятно, можно объяснить появлением среди хорезмского населения новых этнических групп.

Как известно, карасукская культура позднебронзового периода, характерная для Южной Сибири (Минусинский край, Алтай, Прибай-

Рис. 27. Керамика каунданского этапа суяргайской культуры:

/, 3, 4, 6—9, 12, 13, 15, 16, 18 — со стоянки Базар 1; 2, 5, 10, 11, 14, 17, 19—22 — со стоянки Каунды 1.

калье), имеет прочные связи с синхронной культурой племен северной окраины Китая, находившихся под сильным влиянием иньской культуры. Установивший это С. В. Киселев¹⁶⁴ предполагает, что карасукская культура была занесена в Южную Сибирь с юго-востока. Это подтверждается и антропологическими данными: тип карасукского населения

Рис. 2’8. Бронзовые ножи и серп со стоянок каундинокого этапа суярганской культуры:

1 — нож, стоянка Каунды il; 2 — нож, стоянка Кокча 11;

3 — серп, стоянка Базар 1.

обнаруживает иесомиенную близость <с синхронным населением северных окраин Китая¹⁶⁵. Надо думать, что появление в культуре позднего суяргана карасукских элементов,, ранее зарегистрированных на территории Казахстана (особенно восточного), связано с передвижением каких-то племенных групп с востока.

Мы видим, таким образом, что на территории Хорезма в эпоху бронзы скрещиваются влияния различных этнических элементов: южных (камышлинский этап суярганской культуры), северных и северо-восточных, видимо, индоевропейских (андроповская и срубная струя в тазабагьябской культуре) и восточных (карасукские элементы на каунди.чском этапе суярганской культуры).

Интересно, что стоянки каундинского этапа суярганской культуры найдены не только на территории Южной Акча-Дарьинской дельты, но и на некоторых протоках Северной дельты вплоть до Арала. Более того, археологические работы последних лет дали возможность говорить о движении каундинских (позднесуярганских) племен и в южном направлении ¹⁶⁶. По данным А. А. Марущенко, типичная суярганская керамика обнаружена в нескольких пунктах южной полосы Средней Азии¹⁶⁷. Керамика эта характерна для памятников типа Яшелли (Яшел-ли-тепе близ станции Гяуре), расположенных в подгорной полосе Ко-пет-Дага ¹⁶⁸. К памятникам этого типа относятся также: Елькен-тепе у станции Каушут, которое дало яркие параллели с суярганской культурой ¹⁶⁹\ Яосы-тепе у Душана ¹⁷⁰, селище Койне-кала у селения Беурме Бахарденского района ¹⁷¹.

А. А. Марущенко отмечает, что появление подобного материала в подгорной полосе и в дельтах Теджена и Мургаба может быть отнесено к «эпохе варварской оккупации» по Пампелли¹⁷².

Мы уже упоминали о находках керамики тазабагъябского типа в дельте Мургаба. На раскопанном В. М. Массоном поселении Яз-тепе в этой же дельте им был выделен слой Яз 1, который дает керамику, идентичную керамике из слоя «варварской оккупации» Южного холма в Анау¹⁷³. Слой Яз 1 датируется первыми веками I тысячелетия до н. э.¹⁷⁴.

Керамика из слоя Яз 1 грубого изготовления, в основном лепная. Формы некоторых сосудов сходны с формами посуды тазабагъябской и позднесуярганской культур. И хотя сосуды покрыты росписью, ее мотивы, принципы расположения орнамента сближают эту керамику с образцами культуры степной бронзы¹⁷⁵.

По мнению А. А. Марущенко, в этот же круг находок, демонстрирующих проникновение в южные земледельческие районы северных скотоводческих культур, могут быть включены и североатрекские памятники типа Мадау ¹⁷⁶¹⁷⁷. Особый интерес представляет поселение Мадау-тепе. Обследовавший это поселение В. М. Массон обнаружил три вида нерасписной посуды, причем один из них, характеризующийся грубостью лепки, наличием дресвы и шамота в тесте, дает близкие аналогии каундинской посуде¹⁷⁸. В основном это относится к сосудам из первого яруса шурфа, сосудам со слегка отогнутым горлом и идущим по нему рельефным пояском, иногда даже с резным орнаментом ¹⁷⁸. Эту керамику В. М. Массон относит к первой трети I тысячелетия до н. э., но считает, что появилась она здесь, вероятно, значительно раньше — еще во второй половине II тысячелетия до н. э.¹⁷⁹. Надо полагать, что в данном случае речь может идти о конце II тысячелетия до н. э.

Все указанные выше памятники дают материал, в котором наряду с очень сильной южноземледельческой культурной традицией проявляются и черты характерные для культур степной бронзы.

Как мы могли видеть, первые находки, которые были обнаружены в южных областях Средней Азии и могли быть увязаны с культурой степной бронзы, относились к тазабагъябской культуре. Они свидетельствуют о крупных передвижениях племен, происходивших в середине II тысячелетия до н. э. (наиболее ранние материалы восходят к XV в. до н. э.) на территории Средней Азии. Второе наиболее мощное движение племен в южном и юго-восточном направлениях отмечается в конце II — начале I тысячелетия до н. э.¹⁸⁰. В нем принимали участие и суярганские племена—носители суярганской культуры на каун ди неком этапе ее развития. Археологические материалы позволяют зафиксировать продвижение этих северных скотоводческих племен по руслам рек Узбой, Атрек, Теджен, Мургаб, Аму-Дарья и Сыр-Дарья.

Вместе с тем большие изменения происходят и в южной подгорной полосе Средней Азии. Население этих областей начинает осваивать под земледелие новые районы, причем использует уже более совершенные методы искусственного орошения. Люди уходят из подгорной полосы п продвигаются по дельтам рек¹⁸¹. Таким образом, здесь протекают одновременно два сложнейших процесса: образование новых земледельческих оазисов и проникновение на юг племен—носителей степной бронзы.

В свое время нами было высказано предположение, что контакты между носителями культуры крашеной керамики и носителями сначала охотничье-рыболовной, а затем скотоводческо-земледельческих культур евразийского севера явились одной из важнейших предпосылок индоевропейского этногенеза вообще и сложения индоиранской группы индоевропейцев в частности¹⁸². Учитывая вероятную связь та-забагьябской культуры с первой волной индоевропейских, индоиранских или иранских племен, пришедших в Хорезм с северо-запада, и археологически зарегистрированное появление в южных районах Средней Азии тазабагъябских и позднесуярганских племен— носителей культуры ‘степной бронзы, мы можем вновь поставить вопрос о путях проникновения индоиранских племен на территорию Афганистана и Индии.

Конец великих цивилизаций Мохенджо-Даро и Хараппы, датируемый большинством исследователей 1600—1500 гг. до н. э., является в то же время началом нового периода в истории древней Индии, называемого «темным веком» («Dark age»). Он относится ко времени с середины II тысячелетия до н. э. до III в. до н. э. и археологически характеризуется распространением совершенно новых культур, создание которых приписывается ариям, якобы разрушившим древние цивилизации долины Инда.

Наиболее четкую стратиграфическую картину, демонстрирующую появление в долине Инда новых культур, дают верхние слои Чанху-Даро¹⁸³^184 185. Если первый из этих слоев, слой Джукар, возможно, свидетельствует о приходе в долину Инда земледельческих племен из Белуджистана, то второй из них —самый верхний — слой Джангар дает материал, свидетельствующий о проникновении сюда степных племен. В этом слое найдена керамика из серой глины, сделанная на круге медленного вращения, лощеная, несложных форм и с типичным для степной бронзы резным орнаментом в виде пояса заштрихованных треугольников, ломаных линий и т. д. Такая же керамика была найдена раньше, в местечке Джангар (Синд) именем которого названа эта культура. Но кроме керамики там ничего не обнаружено, так что датировка культуры Джангар может быть лишь предположительной. Пиг-гот относит ее к последним векам I тысячелетия до н. э.¹⁸⁶, однако нам представляется, по аналогиям с переднеазиатскими и среднеазиатскими материалами, что речь может идти скорее о начале I тысячелетия до н. э.

Как и в Средней Азии, где нам удалось проследить два этапа продвижения степных племен на юг, в Индии на рубеже II и I тысячелетий до н. э. появилась еще одна группа пришельцев с северо-запада¹⁸⁷.

Необычайно важно отметить, что в культуре племен послехарапп-ского времени прослеживаются традиции и земледельческих и степных культур эпохи бронзы; и это вполне естественно, если предположить, что племена — носители данных культур пришли сюда с северо-северо-запада, по долинам Герируда и Гильменда, из зоны контакта степняков-скотоводов и земледельцев. Очень может быть, что культура Джангар отражает дальнейшие судьбы «варварской оккупации», явные следы которой обнаружены теперь на многих памятниках, рассеянных вдоль северных окраин Иранского плоскогорья¹⁸⁸.

Вероятно, в Индии черты этой культуры скорей всего проявятся слабее, но все же дальнейшие судьбы степных племен — носителей позд-несуярганской культуры могут быть прослежены в ‘пограничных районах Афганистана и Ирана, равно как и в северной Индии, только при условии,, если на эту сторону вопроса будет обращено специальное внимание.

4. АМИРАБАДСКАЯ КУЛЬТУРА

Последней по времени культурой Хорезма, которую мы относим к первобытной эпохе, является амирабадская, датируемая IX—VIII вв. до н. э. Впервые она была открыта в 1940 г. в южной Кара-Калпакии в виде целого ряда развеянных стоянок, особенно обильных на границе песков и такыров, к северу от низовьев современного канала Амира-бад¹⁸⁹. В 1957 г. в северной части этой полосы археолого-топографическим отрядом экспедиции обнаружено около десятка поселений ами-рабадской культуры (рис. 29). Археологическому обследованию подверглись берега сухого русла, увенчанные барханными и грядовыми песками; берега русла возвышаются над уровнем его дна на 1—2 м. На всем протяжении этого русла, начиная от окрестностей Кум-калы и кончая окрестностями раннесредневекового замка Якке-Парсан, рассеяны стоянки амирабадской культуры и других более ранних культур. Особенно интересные находки сделаны в окрестностях развалин Якке-Парсана, где обнаружены остатки оросительной системы амирабад-ского времени и крупное поселение того же времени Якке-Парсан 2. Поселение это расположено в двух километрах к юго-западу от Якке-Парсана, в нижней части небольшого возвышающегося над окрестными такырами сухого русла шириною в 15 м, берега которого были укреплены дамбами. Дамбированное русло, протяженностью 1,8 км, начиналось в меридиональном главном русле в 3,8 км к юго-западу от Якке-Парсана и заканчивалось веерообразной системой мелких арыков, сохранившихся теперь на местности в виде узких (2—3 м ширины) такырных полосок, обрамленных растительностью. Между арыками были скопления керамики, очажных камней и т. д.

Стоянка Якке-Парсан 2 представляла особый интерес, так как помимо отдельных россыпей керамики на такыре были обнаружены лишенные керамики пятна, выделяющиеся по цвету. Пятна эти, имеющие подпрямоугольную форму, располагались в два ряда. На этом основании мы пришли к мысли, что здесь находятся остатки домов какого-то большого поселения; причем, судя по отсутствию керамики на по-

Рис. 29. Карта размещения амирабадских стоянок и поселении.

верхности, культурный слой должен ‘был полностью сохраниться. Исследование одного из пятен подтвердило наше предположение: в срезе шурфа мы увидели уходящий вглубь культурный слой.

Наличие на стоянке Якке-Парсан 2 около двадцати таких домов, явные следы древней ирригационной сети на площади стоянки — все это заставило нас избрать ее объектом раскопок (начальник отряда — М. А Итина), тем более что поселений амирабадской культуры столь хорошей сохранности мы до сих пор не знали.

Поселение Якке-Парсан 2 (рис. 30) расположено на такырах. Оно вытянуто в меридиональном направлении и представлено двумя рядами домов, размещенных как бы по двум сторонам одной улицы. Восточный ряд состоит из 7 домов, причем два дома, № 12 и 13, с северного конца несколько выдвинуты к востоку; остальные дома, № 7—11, стоят в один ряд и очень близко друг от друга. О. А. Кривцова-Гракова при раскопках Алексеевского поселения обратила внимание, что неко-тооые землянки были связаны; между собой проходами и поэтому могли быть объединены в один жилой комплекс¹⁹⁰. То же наблюдал К. В. Сальников при обследовании андроновских поселений Зауралья¹⁹¹. На поселении Якке-Парсан 2 такие проходы между домами найдены в одном из жилых комплексов. На расчищенных участках вокруг дома обнаружены многочисленные хозяйственные ямы; культурный слой изобилует находками костей, керамики и т. д. Дома западного ряда стоят не против домов восточного ряда, а юго-западнее их. Входы этих жилищ также обращены к западу. Несколько выделяются по своему расположению дома № 25 и 14. Дом № 25 стоит особняком, в 40 м к востоку от восточного ряда домов и ориентирован по оси северо-восток — юго-запад. Вход в дом — с юго-западной стороны. Дом № 14 ориентирован по оси северо-запад — юго-восток и. находится в 10 м к востоку от дома № 8. Такая своеобразная планировка объясняется тем, что поселение расположено на мысу между двумя каналами, которые к югу от этого поселения сливались. Такими образом, взглянув на план, мы увидим, что все дома обращены входами: к воде.

Раскопки домов поселения дали в общем единообразную картину.. Жилища вырыты в серой пылеватой супеси, которая является здесь, материнской породой. Степень их заглубленности колеблется между 0,7 и 0,9 м. Только дом № 12 заглублен на 1,1 м (от современной дневной поверхности). Все дома имеют подпрямоугольную форму и площадь до 90—110 кв. м (без входа). Раскопки показали, что дважды они подвергались подтоплению, в результате чего в каждом из них образовалась мощная суглинистая пробка, которая предохранила культурный слой от разрушения. Мощность культурного слоя невелика: 10—15 см в центральной части домов и 20—40 см у стен. Видимо, в этом поселении, так же как и на тазабагъябских стоянках, наиболее обжитой частью жилища была его пристенная часть. Столь незначительная мощность культурного слоя заставляет предположить, что пребывание здесь людей было недолговременным.

Жилища (рис. 31а, б) представляли собой полуземлянки с наземными стенами, которые были сделаны из дерева и камыша и обмазаны глиной. Вдоль стен обнаружены остатки сгоревшего дерева и

1— ирригация архаического периода; 2 — ирригация амирабадского времени; 3—следы древней ирригации; 4 —дом; 5—граница раскопок «1966—19S9 гг: 6—скопление

Рис. 30. Поселение Якке-Парсан 2. Илам:

|<«’1>лм1п<<11, 7 inpotnnic п ослоп; Я — тпкыры; 9 — отметка (п см.); !О —шурф

Разрез по линии VI-VI

Зм J

Разрез по линии 111-111

Рис. 31. Поселение Якке-Парсан 2. Дом № 14. План я разрез:

/ — такыровидный суглинок; 2— болотным горизонт; 3 — с^’песчаяо-суглин’истые отложения; 4 — культурный слой; 5 — углисто-золистый слой; 6 — керамика; 7—камень; 8 — кость; 9 — угли; 10 — фрагмент раковины Anadonta; 11— лощило керамическое; 12 — обожженная обмазка; 13—пряслице керамическое; 14—комья зеленой глины: 15—бусины; 16— кострище в виде прокаленного докрасна участка пола; 17—ямы, заполненные серой золой; 18 — ямы с неясным контуром; 19 — глыба очень плотной глины; 20 — охра; 21—фрагменты бронзы; 22 — зернотерка; 23 номер ямы.

множество кусков обмазки. Площадь всех домов усеяна ямами прямоугольной или овальной формы. Это — большие хозяйственные ямы, маленькие, как отравило, удлиненной формы очажки, наконец, столбовые ямы. Каждый дом имел один крупный центральный очаг, расположенный против входа. Обычно это длинные, до 3 м, ямы шириною около метра при средней глубине 20—30 см, стенки которых были обмазаны. Заполнение очагов составляют: прокаленный песок, белый пепел и серая супесь, насыщенная золой. Близ центрального очага находок почти нет, основная их масса сконцентрирована вокруг хозяйственных ям и в самих ямах.

Раскопки, проводившиеся на керамической россыпи к северу от дома № 14, показали, что под тонкой такырной коркой идет культурный слой мощностью от 15 дю 35 см. Лежит он на .плотной суглинистой поверхности—древней дневной поверхности поселения. Культурный слой — сплошь золистый и насыщен обломками костей, керамики, кусками обмазки, очажными камнями. По предварительному заключению, эта россыпь, равно как и другие россыпи вокруг домов,—остатки временных, летних жилищ населения Я’кке-Парсан 2,, которое зимой жило в полуземлянках, а летом — в легких наземных сооружениях близ домов. Можно предполагать, что подтопление стоянки произошло именно летом. Это тем более вероятно, что самые сильные разливы рек в Средней Азми бывают летом, во время таяния снегов в горах.

Среди многочисленных находок на стоянке, как всегда, преобладает керамика (рис. 32). Сосуды все лепные, имеют в качестве примеси в глиняном тесте шамот или дресву. Внешняя поверхность их коричневая, красная или сероватая, в большинстве случаев лощеная; иногда сосуды окрашены в красный цвет. Если есть орнамент, то покрывает он лишь полосу непосредственно под горлом. Чаще всего это резные крестики, «решетка», «елочка». По форме основную массу сосудов составляют горшки с прямым коротким горлом, раздутым туловом и, видимо, уплощенным дном. Встречаются также сосуды с воротничковым венчиком, с рельефным пояском в нижней части горла и др.

По предварительному заключению, это типичный амирабадский комплекс, генетически связанный с каундинским (позднесуярганским); он может быть датирован IX—VIII вв. до н. э. Необходимо подчеркнуть, что следы карасукского влияния, которые мы отмечали для керамики каундинского этапа, проступают здесь еще отчетливее, ибо ведущей формой этого комплекса являются характерные сосуды с прямым коротким горлом, сферическим туловом и плоским или уплощенным дном.

На стоянке найдены также изделия из бронзы’ (рис. 33). В каждом жилище обнаружены круглые в сечении иглы с ушком. В доме № 11 был найден бронзовый серп со слегка выделенной рукоятью, на которой была дырочка (рис. 33, /). Верхняя часть его довольно прямая, изогнут лишь конец. Прямые аналогии бронзовому серпу встречаются на Стариковском селище (Челябинская область)¹⁹² и на селище Ба-ланбаш (Стерлитамакский район Башкирской АССР)¹⁹³, причем обе эти находки датируются андроповским временем.

Другая интересная находка — бронзовый наконечник стрелы в доме № 12 (рис. 33, 6). Это небольшой листовидный наконечник с че-

Рис. 32. Поселение Якке-Парсан 2. Керамика.

Рис. $3. Поселение Якке-Парсан 2. Бронзовые /изделия in формы для отливки бронзовых изделий:

/ — бронзовый серп, дом № 11; 2 — бронзовая бритва (?), дом № 9; 3—-бронзовое шило с Фбстяной рукояткой, дом № И; 4 — бронзовое шило, дом № 14; 5 — бронзовый наконечник стрелы, дом № 8; 6—бронзовый наконечник стрелы, дом № 12; 7—10 — каменные литейные формы, дом № 8.

решком для насада, имеющий в верхней части, при переходе от пера к черешку, характерное утолщение. По продольному сечению пера идет выступающая жилка. Аналогичен этому наконечнику наконечник стрелы, обнаруженный в 1954 г. на Чустском поселении. В доме № 8 были найдены форма для отливки наконечников указанного типа, но без утолщения при переходе от пера к черенку (рис. 33, 7), половинки каменных форм для •отливки втульчатых листовидных наконечников стрел, также очень типичных для этого времени (рис. 33, 8, 9), бронзовый наконечник стрелы, отлитый в одной из этих форм, и литейная форма для отливки серпа (рис. 33, 10).

Среди инвентаря дома № 11 следует выделить бронзовое четырехгранное шило в костяной рукояти (рис. 33, 3). Как уже говорилось выше, все находки шильев такого типа принадлежат к срубню-хвалын-ской культуре.

Таким образом, мы видим, что все бронзовые изделия могут быть отнесены к эпохе поздней бронзы, т. е. к концу II — началу I тысячелетия до н. э. Эта датировка, следовательно, никак не расходится с датировкой амирабадской керамики, если учесть, что формы изделий из металла меняются не так уж часто и более консервативны.

Жители поселения Якке-Парсан 2 занимались земледелием, о чем, помимо находок бронзового серпа и обломка зернотерки, свидетельствует и развитая арычная сеть. Шурфы, заложенные на двух арыках, дали прекрасные арычные линзы и агроирригационный слой как амирабадского, так и более позднего, архаического времени. Судя по многочисленным находкам костей домашних животных, население занималось и скотоводством.

Раскопки поселения Якке-Парсан 2 продолжаются.

Надо сказать, что большой интерес могут представить стационарные исследования ряда других синхронных памятников. Кроме целой группы поселений близ Якке-Парсан 2, следует упомянуть амирабадское поселение к западу от стоянок Кокча¹ 1 и Кокча 2. Там, как и на Якке-Парсан 2, обнаружены! следы развитой ирригационной сети и амирабадская керамика, а также какие-то большие (диаметром до 13 .и) округлые пятна на такыре без керамики, которые, может быть, окажутся полуземлянками типа жилищ Якке-Парсан 2. Россыпей керамики вокруг этих пятен нет; возможно, они уничтожены временем, но здесь были найдены обломки ‘бронзового ножа и бронзового двуперсто листовидного втульчатого наконечника ‘Стрелы. Это несомненно синхронизирует данное поселение с поселением Якке-Парсан 2.

5. ИРРИГАЦИЯ БРОНЗОВОГО ВЕКА ХОРЕЗМА

Археологические и геоморфологические работы на территории древнейшей дельты Аму-Дарьи — Акча-Дарья дали нам возможность восстановить не только облик материальной культуры населявших ее племен, но и основы их хозяйственной жизни.

Как мы отметили выше, памятники бронзового века Хорезма связаны с возникновением первобытных форм ирригационного земледелия¹⁹⁴ (рис. 34). В районе большинства стоянок бронзового века в Южной дельте Акча-Дарьи нами обнаружены многочисленные остатки ирригационных сооружений, базировавшихся на мелких боковых затухающих протоках дельты. Самые примитивные ирригационные сооружения зарегистрированы в районе стоянки Кокча 3 и в районе находящейся поблизости стоянки Кокча 1. Здесь оросительная сеть основывалась на дамбированном узком боковом протоке дельты, в непосредственной близости от которого расположены! подквадратные огородные участки, окруженные низкими вал.икам!и размером 2,2—3X3,5—4,6 м. тянущиеся вдоль дампированного русла. Несколько более развитую систему имеют ирригационные сооружения в районе позднесуярганских (конец II тысячелетия до н. э.) стоянок Базар 1 и Базар 3. Там из бокового русла выведен распределительный канал длиной в несколько десятков метров, который орошал примыкавшие к нему поля. Величина орошаемого участка1 стоянки Базар 3 достигала примерно гектара. Значительно сложнее ирригационная система! амнрабадской культуры; от крупных протоков Акча-Дарыи идут большие магистральные каналы, тянущиеся на несколько километров; достигая в ширину десяти и более метров ¹⁹⁵, они по размерам приближаются к каналам античной эпохи. Так, например, в районе стоянки Базар 8 ряд параллельных оросительных каналов, выведенных из бокового дамбированного русла, имеют протяженность до 1 км. В нижней части каналов наблюдаются редкие ответвления. Площадь орошения стоянки Базар 8 — около 200 га, т. е. в 200 раз больше сети Базар 3.

Для позднеамирабадской культуры (конец VIII —начало VII в. до н. э.) характерна еще более развитая система ирригации. Так, на стоянках Базар 10 и 11 из крупного бокового русла Аму-Дарьи выведен канал шириной 10—13 м, тянущийся на несколько километров.

Таким образом, на материале ирригационной сети Хорезма бронзового века мы можем проследить все этапы развития орошаемого земледелия— от примитивной бассейновой системы, в миниатюре воспроизводящей ирритациоиную бассейновую систему орошения архаического Египта, до форм ирригационных сооружений, близко стоящих к формам античной эпохи. Последнее обстоятельство позволяет полагать, что 1И зарождение рабовладельческих отношений, еще в рамках господствующего первобытнообщинного строя, начинается в эту эпоху.

Географические условия Северной и Южной Акча-Дарьинской дельты были различны, так же как и образ жизни их обитателей. Южная дельта в бронзовый век была обводнена меньше, чем в неолитическую эпоху, и ее население в связи с этим, как ‘мы видели, переходило к ирригационно-земледельческому хозяйству. Северная же дельта в ту эпоху была обводнена сильнее, и ее население в ‘большей мере сохраняло традиции неолитического быта. Мы не можем утверждать, что обитатели Северной дельты не занимались земледелием. Скорее всего зачатки земледельческого хозяйства имелись и здесь, но охота, рыбная ловля и, вероятно, скотоводство играли основную роль.

На первый взгляд кажется странным предположение о большей обводненности нижней (Северной) дельты Акча-Дарьи. Однако мы должны учесть, что в водном режиме этого района могли произойти существенные изменения. Вполне возможно, что древние широтные

Рис. 34. Ирригационные сооружения Хорезма в первобытный период.

русла Акча-Дарьи в это время -питались водами Хорезмского озера, значительно повысившего свой уровень, а с востока в нижнюю дельту поступали воды из сыр-да рьинских протоков. Это предположение основывается на том, что приустьевые части русел дельты имели чрезвычайно слабые уклоны. Все это могло привести к созданию в районе та-кыров Джетым-Сенгир, тянущихся в широтном направлении южнее Бель-тау — от современной культурной полосы до низовьев Жаны-Дарьи, обширного мелководного озера, за счет которого обводнялись протоки Северной дельты Акча-Дарьи. Об этом свидетельствуют зарегистрированные на берегах этих протоков отложения озерных осадков с пресноводной фауной.

Характерно, что в бронзовом веке степень обводнения Узбоя была значительно меньше, чем в неолите. Об этом мы можем судить по количеству находок. В районе Узбоя стоянок бронзового века обнаружено намного меньше, чем стоянок эпохи неолита. Напротив, районы Северной и Южной Акча-Дарьинской дельты были заселены в бронзовом веке намного гуще, чем в неолите. В этой связи можно полагать, что в конце II тысячелетия до н. э. процесс поворота Аму-Дарьи на север, к Аральскому морю, по трассе, близкой к современной, уже начался. Памятники раннежелезного века представлены на Узбое отдельными находками бронзовых наконечников стрел скифского типа и фрагментами, иногда небольшими скоплениями, так называемой «варварской» керамики. Крупных поселений этого времени здесь найдено не было. Таким образом, мы не имеем никаких данных для того, чтобы говорить о существовании оседлого населения на берегах Узбоя в начале I тысячелетия до н. э. Это свидетельствует о том, что к началу античной эпохи постоянное течение воды по Уз’бою уже в первой половине I тысячелетия до н. э. прекратилось.

В районе .крайних низовьев Акча-Дарьинской дельты, близ Аральского моря, стоянки раннежелезного века весьма многочисленны.

Во время работ 1955 г. к северу от такыров Джетым-Сенгир и к востоку от возвышенности Бель-тау, в непосредственной близости к Аральскому морю¹⁹⁶, была впервые открыта чрезвычайно интересная культура, датируемая примерно второй четвертью и серединой I тысячелетия до н. э. и названная нами впоследствии кокчатенгизской. Памятники этой культуры распространены также на протоках дельты Жаны-Дарьи, вдоль ее русла и древних озер, питавшихся за счет этого русла.

6. ПЕРВОБЫТНЫЕ ПАМЯТНИКИ ДРЕВНЕЙ ДЕЛЬТЫ СЫР-ДАРЬИ

Исследование памятников древних русел дельты Сыр-Дарьи, начатое нами в 1946 г.¹⁹⁷¹⁹⁸ и особенно интенсивно развернувшееся за последние годы, позволяет сделать вывод о значительных изменениях в водном режиме и в направлениях нижнего течения этой реки, происходивших

История Жаны-Дарьи еще сложнее. Видимо, примерно через несколько столетий после ее возникновения, еще в период поздней античности, постоянное течение вод по руслу этой реки прекратилось, в то время как Пра-Куван-Дарья продолжала действовать и, более того, стала основным направлением Сыр-Дарьи на нижнем участке ее русла. С тех пор постоянного течения по Жаны-Дарье не было на протяжении многих столетий, включая и раннее средневековье. Но в XII—XVI вв. наступил новый период обводнения этого русла; на нем возникают многочисленные средневековые поселения и города (см. гл. «Средневековье»).

Таким образом, мы можем внести серьезные коррективы в историко-географические представления о нижнем течении Сыр-Дарьи. Очевидно, что в древности и раннем средневековье основное русло Сыр-Дарьи на участке ниже примерно района нынешней Кзыл-Орды шло не там, где сейчас: в эпоху первобытности сток шел по Инкар-Дарье, а в ранней античности — по Жаны-Дарье и Пра-Куван-Дарье; последняя была обводнена дольше Жаны-Дарьи, вплоть до раннего средневековья (об этом говорят «болотные городища» эфталитов и огузов в ее низовьях, — см. ниже).

Что же касается XII—XVI .bib., то новые материалы дают основание предполагать, что в этот период главным протоком Сыр-Дарьинской дельты снова стала Жаны-Дарья и именно она составляла ниже г. От-рара русло «Сейхуна» арабоязычных авторов средневековья. По нынешнему своему руслу (крайнему с востока протоку дельты) Сыр-Дарья, видимо, пошла сравнительно недавно, во всяком случае позднее, чем по перечисленным нами юго-западным протокам.

Мы говорили здесь лишь о главных направлениях течения вод Сыр-Дарьи по протокам ее обширной дельты; нет сомнения, что одновременно с ними действовали и другие староречья, которые то наполнялись водой, то пересыхали в зависимости от водного баланса в верхнем течении реки.

Изучение памятников первобытной культуры на древних руслах Сыр-Дарьи в ее нижнем течении находится еще на начальном этапе. Сейчас более или менее известны памятники позднекельтеминарской культуры в дельте Сыр-Дарьи, опубликованные А. А. Формозовым ¹⁹⁹. Некоторые из этих стоянок были обследованы в 1955 г. А. В. Виноградовым²⁰⁰. Первобытные памятники были обнаружены в 1958 г. Хорезмской экспедицией при изучении Инкар-Дарьи и других протоков древней дельты Сыр-Дарьи, частично являющихся староречьями Жаны-Дарьи, частично — меридиональными протоками, связывавшими Инкар-Дарыо с более северными руслами Пра-Куван-Дарьи.

Эти сравнительно кратковременные работы привели, с одной стороны, к ‘находке в западной части Инкар-Дарьи, в урочище Жалпак, к северу от колодца Чабан-Казган, ‘Скоплений энеолитических кельтеми-нарских стоянок с кварцитовым и кремневым ми1кролитоидным инвентарем, с другой — к находке стоянок бронзового века с керамикой таза-багьябского типа; две стоянки бронзового века и единичные находки неолитических орудий были обнаружены и на средней Инкар-Дарье, к юго-западу от колодца Камысты.

Рис. 35. Погребальный комплекс Тагискен на сухом русле Инкар-Дарья. Северная группа. Раскопки 1961 г. Снимок с самолета.

Уже эти первые находки показали, что археологическое обследование берегов Инкар-Дарьи представляет огромный интерес, ибо эта область была основным районом контакта неолитических и бронзовых культур Хорезма с синхронными культурами Центрального Казахстана и более северных и восточных областей.

Работы 1959 г. значительно пополнили находки памятников эпохи бронзы на Инкар-Дарье. Уже в начале разведочного маршрута в районе юго-западнее колодцев Баян было’ открыто несколько стоянок этого времени. Однако наиболее интересной оказалась группа курганов, обнаруженная в 1959 г. Инкар-дарьинским отрядом Хорезмской экспедиции на возвышенности Тагискен, круто обрывающейся над живописной излучиной русла Инкар-Дарьи (рис. 35). В 1960—1961 гг. здесь были проведены стационарные раскопки (начальник отряда — М. А. Итина).

Кроме того, в 1960 г. восточнее Тагискена, близ северного участка русла Инкар-Дарьи, обнаружены поселения, которые, судя по керамике, были оставлены людьми, хоронившими своих покойников на Тагискене. Свидетельством оседлости этих племен и занятия их ирригационным земледелием являются остатки жилищ оседлого типа и каналы, отведенные от находящегося поблизости большого русла.

Могильник Тагискен расположен примерно в 200 км к юго-западу от Кзыл-Орды, на русле Инкар-Дарья, в том месте, где она подходит к Жаны-Дарье. Погребальные сооружения имели вид курганов, которых первоначально было обнаружено 11, но после дешифрирования на местности данных аэрофотосъемки было установлено, что их более 70. Отчетливо выделяются две группы. Северная группа, состоящая из 11 курганов, расположена в центральной части изгиба плато. Вторая, южная, группа, содержащая наибольшее количество насыпей, в основном дает сакские курганные захоронения, датируемые VI—V вв. до н. э. Северная группа менее однородна в хронологическом отношении, ибо содержащиеся в ней погребальные сооружения датируются большим периодом, охватывающим, видимо, почти все I тысячелетие до н. э. Кроме того, основная масса погребальных сооружений северной группы курганами в собственном смысле слова не является.

Наибольший интерес представляет обнаруженный здесь некрополь эпохи поздней бронзы, предварительно датируемый нами IX—VIII вв. до н. э. с возможными отклонениями в ту или другую сторону. Это комплекс погребальных сооружений из прямоугольного сырцового кирпича (54X28X10—12 см, 48X32X10—42 см), которые принадлежат безусловно к одной культуре. Среди них можно уже попытаться выделить ранние и поздние постройки. К более ранним сооружениям относятся мавзолеи 4, 5а и 7 (рис. 36; 117,. 1), возведенные из кирпича, сделанного из местной коренной породы и имеющего рыжеватый цвет.

Планировочные .принципы этих построек одинаковы; опишем наиболее сохранившееся сооружение 5а (раскопки его проведены В. А. До-ховицем).

Древним строителям удалось чрезвычайно остроумно совместить здесь квадратный внешний контур с циркульным построением внутренних помещений. Длина внешних стен около 18 м-, ориентированы они по странам света!. В каре стен вписан круг диаметром 14 >и; сделано это весьма расчетливо: по осям планировки внутренние стены слегка подтесаны, затем круговая линия выдерживается посредством добавления к .плоскости стены дополнительной кладки и толстой обмазки; в углах по касательной к кругу установлены мощные кирпичные колонны. На расстоянии 1,6 м по кругу расположено 12 (в мавзолее 4 их восемь) прямоугольных кирпичных колонн, сохранившихся на высоту до 2 м. Так образуется идущий по кольцу внешний коридор. Еще на 1,3 м ближе ■; центру установлено 8 (в мавзолее 4 — четыре) таких же колонн, образующих в плане прямоугольник — центральную камеру сооружения. По внешнему контуру кольцо колонн соединено тонкой кирпичной или плетневой стенкой, покрытой толстой обмазкой. С внутренней стороны к ней пристроены глиняные скамьи, занимающие пространство между колоннами. Колонны, образующие центральную камеру, стенками не соединялись.

Таким образом была создана планировка, включающая в квадрат два кольцевых коридора, охватывающих тоже квадратную камеру.

Вход в мавзолей находился в восточной стене и вел прямо во внутренний коридор. Во внешний коридор попасть было невозможно, так как он был перегорожен двумя тонкими стенками, между которыми и находился проход. В полу, по внешней и внутренней стороне колони, равно как и по внутренней стороне внешней стены мавзолея, кон-

Рис. 36. Тагискен. Погребальное сооружение 5а; вид с запада

центрическими окружностями располагаются столбовые ямки диаметром 15—20 см. Следует сказать, что с конструктивной точки зрения никакой надобности в создании здесь столбовой конструкции не было. Кирпичные колонны вполне обеспечивали прочную опору для перекрытия. Дело, вероятно, в том, что дом для умершего всегда подражает жилищу, в котором он обитал при жизни. Надо думать, что жилища тагискенцев был,и круглыми в плане и имели столбовую конструкцию, которая в дом для мертвого была перенесена уже чисто традиционно. Можно (полагать также, что обилие деревянных конструкций давало горючий материал, необходимый для погребального ритуала. Ибо в мавзолеях совершалось трупосожжение, причем оно предполагало не только (кремацию покойника в центральной камере, но и создание кольца огня вокруг нее.

В центральной камере, а иногда и во внутреннем коридоре, располагался сопровождающий покойника погребальный инвентарь: керамика, орудия из бронзы, бронзовые и золотые украшения и прочее.

И коридоры и камера были перекрыты. Есть основания думать, что мавзолеи эти представляли собой цилиндроконические сооружения из сырцового кирпича и дерева, обрамленные квадратом внешней стены — ограды.

Для понимания такой конструкции большое значение имеет сравнительный этнографический материал. Нам известны на обширной территории, главным образом в Восточной и Южной Африке, аналогичные сооружения, но не погребального, а жилого назначения. Характерны они также для значительной части Судана й Эфиопии ²⁰¹. Здесь господствует цилиндроконический жилой дом, .построенный из дерева, травы и прутье®. Впоследствии в Эфиопии и других районах (подобные постройки могли быть дворцовыми и даже церковными сооружениями. Как и на Тагискене, в этих домах сочетаются деревянные и глиняные конструкции. Деревянные столбы, стоящие по кольцу, составляют основу ци-липдроконического сооружения, они окружают центральное помещение, где посередине расположены столбы, поддерживающие обрамление дымового отверстия и раму, на которую опирается коническая кровля. При этом за пределами главного дома часто бывает внешний коридор, окаймленный столбами, или галерея, иногда не имеющая внешней стены. Как правило, есть и двор, который бывает круглым, овальным или квадратным.

Вернемся к Тагискену.

В момент совершения обряда горел весь мавзолей. Вопрос о том, в каком виде он продолжал существовать в дальнейшем, остается открытым. Надо сказать, что эти мавзолеи служили местом захоронения вождей, причем вокруг каждого из них группировались более скромные по масштабам погребения членов их семьи и приближенных. Эти погребения пристраивались к основному, образуя с ним единый комплекс. Сплошная зачистка площади между указанными мавзолеями в северном и южном направлениях, которая еще далеко не закончена, дала вокруг мавзолея 5а шесть сооружений, с южной стороны мавзолея 7 — пять и вокруг мавзолея 4 — три. При такой ситуации предположение, что после окончания обряда над мавзолеем насыпался курган, отпадает. Тем не менее сомнительно, что здание так и оставалось стоять в разрушенном виде. Возможно, мавзолеи заново перекрывали, при этом опорой для перекрытия служили кирпичные колонны.

Позднее пристроенные погребения представляют собой прямоугольные ограды из голубовато-белого сырцового кирпича, поставленные на древней дневной поверхности, причем могильная яма заглублена в материке на 60—80 см. На площади некрополя встречаются могильные ямы, также вырытые в грунте, но не имеющие оград; некоторые из них, несомненно, более ранние, так как они перекрыты погребениями с оградой. Однако до полной камеральной обработки материала установить точно хронологическую последовательность всех захоронений могильника затруднительно.

При раскопках некоторых мавзолеев были обнаружены ямы с костями животных — козы, коровы. Они сопровождают погребения в оградах, а во многих случаях располагаются внутри погребального сооружения. В относительно более поздний период появляются сооружения — упрощенный вариант древних мавзолеев, сохранивший все основные принципы их конструкции. Это прежде всего сооружения 4а и 5в. У них отсутствует внешний квадратный контур; наружная стена мавзолея круглая, между ней и прямоугольной камерой—кольцевой коридор. Вход по-прежнему в восточной стене, система столбовых ям та же, но колонн нет, и столбы уже играют в конструкции активную роль. Как и в мавзолее 7, место трупосожжения обрамлено канавкой и имеет вид земляного стола. По-видимому, наиболее позд-

Рис. 37. Тапиокен. Раскопки ‘погребального сооружения № 6. Снимок с са’молета.

ним среди погребальных сооружений этой культуры является мавзолей 6, раскопанный в 1960 г. Ю. А. Рапопортом (рис. 37).

Диаметр холма достигал 50 м, максимальная его высота — около 1,8 м. Как показали раскопки, бугор заключал развалины круглого в плане погребального сооружения диаметром около 25 м, состоящего из цилиндрического центрального массива (диаметром около 15 jh), сложенного из сырцового кирпича размером 50—60X25—30X10 см, и вписанной в массив квадратной погребальной камеры. Массив этот охвачен кольцом внешней стены; между ним и последней располагается коридор шириной 2,05 м. С востока как внешняя, так и внутренняя стены прорезаны проходом, примерно метровой ширины. Система столбовых ям отсутствует, но столбы здесь не нужны, так как внешняя стена сооружения представляла собой ограду.

Погребальная камера ориентирована сторонами по странам света; площадь — 7,3×6,9 м. Она заглублена на 1,3 м ниже уровня древней дневной поверхности, и, таким образом, нижняя часть ее стен образуется вертикальным срезом материкового грунта. Выше шла кирпичная кладка, положенная на тонкий слой камыша. Заслуживают упоминания две ямы, вырытые в земляной части западной стены до возведения кладки. Одна из ям идет не менее чем на 2 м под стену и содержит множество костей, а возможно, и скелеты крупных животных, вероятно, коров. Видимо, здесь мы имеем дело с так называемой «жертвой закладки». Стены камеры были обложены толстым слоем камыша и веток, пол покрыт тонкой глиняной обмазкой, поверх него положены циновки. Вдоль стен, по периметру камеры, прорыта канавка шириной 60—70 см и глубиной до 30 см. Таким образом центральная часть камеры оказывалась как бы приподнятой. В камере совершалось трупосожжение. Погребальный инвентарь обнаружен в основном здесь. В каждом ее углу стояла группа сосудов, причем в одной группе были главным образом кувшины, в другой — миски и т. д. В камере же были обнаружены бронзовые серповидные ножи, бронзовые иглы, поделки из золота. Большой интерес представляют бронзовые гвозди (их .найдено около стен более ста), которыми, очевидно, прикрепляли к стенам ‘камеры ковры .или кошмы.

Мавзолей 6 — погребение очень знатного лица. Как и мавзолеи 4, 5а и 7, он по размерам, обилию инвентаря и сложности ритуала мало отличается от ‘скифсиих царских курганов. Это дает возможность .полагать, что в рассматриваемую эпоху здесь, как и в Хорезме, в недрах первобытнообщинного строя уже зарождались рабовладельческие отношения.

Предварительная обработка материалов могильника позволяет прийти к некоторым заключениям. Материалом для датировки таги-скенских сооружений служит прежде всего керамика (рис. 38). Керамика всех погребальных сооружений довольно однотипна. Однако в мавзолее 6 ее особенно много, причем большая часть сосудов сделана на круге, что характерно именно для этого керамического комплекса. Но все основные встреченные там формы были найдены в других сооружениях. Это, пожалуй, не относится лишь к одной группе круговых сосудов, о которых речь будет идти ниже.

Среди лепной керамики тагискенских сооружений очень четко выделяются две категории сосудов. Первая —сосуды типа ‘Открытых горшков или мисок, стенки которых сплошь покрыты резным орнаментом, спускающимся в виде фестонов; его основными компонентами являются треугольники, ромбы, меандр и т. д. Это (посуда андроповского типа, но по форме тулова и по наличию .подтреугольного венчика она может быть отнесена к позднеандроновскому времени

Вторая категория сосудов — небольшие горшки с коротким прямым или слегка отогнутым горлом и сильно раздутым, иногда просто сферическим туловом. Они великолепно залощены и покрыты орнаментом сплошь или в виде фестонов.

Эта керамика находит себе подчас прямые аналогии в дынды-баевско-бегазинских комплексах Центрального Казахстана (Бугалы II; некоторые комплексы Бегазы; Дындыбай, курган 11) ^1Ю. Все они датируются началом I тысячелетия до н. э., не позднее VIII в. Такой датировке не противоречат и четыре бронзовых наконечника стрел, листовидных, со скрытой втулкой и очень узким пером, найденные (по два) в мавзолеях 4 и 7. Наконечники этого типа известны для памятников Северного, Восточного и Центрального Казахстана ^И|, где они всюду датируются IX—VIII вв. до н. э.

(Среди сосудов, сделанных на круге, выделяются короткогорлые с округлым туловом и небольшим плоским дном, покрытые горизонтальным рифлением. Этот тип посуды широко распространен и встречается во всех сооружениях. Для комплекса мавзолеев 6 и 56 харак-

¹¹⁰ М. П. Грязнов, Памятники Карасукского этапа в Центральном Казахстане.— СА, XVI, ‘19512, стр. 137—(141, -рис. (5—9.—Пользуемся случаем принести благодарность К. А. Акишеву, любезно познакомившему нас со своими зарисовками материала указанных памятников.
¹¹¹ С. С. Черников: Поселения эпохи бронзы в Северном Казахстане,—КСИИМК, 53, 1954, рис. 23, 7; О работах Восточно-Казахстанской экспедиции (1952 г.)-— К’СИИМ’К, 64, 1.9Э6, .рис. ’19, 2; см. также: М. П. Грязнов, Памятники Карасукского этапа в Центральном Казахстане, — СА, XVI, 19512, .рис. 3, 26.

терны узкогорлые кувшины без ручек, с очень сильно раздутым туловом, украшенным великолепным геометрическим орнаментом, с пастовым заполнением; иногда сосуды покрыты горизонтальным рифлением. Наконец, в мавзолее 6 были обнаружены два хума, которые имеют уже совершенно античное глиняное тесто. Их поверхность рифленая; у дна очень своеобразный перегиб, который типичен (но в более угловатых формах) для античной керамики архаического периода Хорезма, поселений в дельте Мургаба (Яз-тепе), городищ Кобадиана ^,12.

Таким образом, для тагискенской культуры характерно сочетание двух элементов. В ней проявляются традиции, уводящие нас в эпоху бронзы, в круг андроповской, а затем дындыбаевско-бегазинской культур Центрального Казахстана. И вместе с тем в ней присутствует еще один компонент, свидетельствующий о том, что своими корнями она связана с высокой южной цивилизацией. Мы имеем в виду великолепные сосуды, сделанные на гончарном круге, и применение в строительстве сырцового кирпича. На данном этапе наших исследований истоки этих южных влияний для нас еще не совсем ясны, однако по некоторым данным мы можем предположить, что тагискенские мавзолеи — наиболее ранний из известных нам памятников, принадлежащих одному из самых южных сакских племен — сакаравакам. Основная территория их расселения находилась южнее и восточнее; бассейн Инкар-Дарьи—северная периферия этой территории. Быть может, южная локализация этих племен и связанная с этим возможность их более близких контактов с населением южных районов Средней Азии, находившимся на более высокой ступени развития, и объясняют появление гончарного круга и сырцового кирпича в культуре Тагискена. Эта культура, подвергшаяся сильному влиянию высокой цивилизации юга, сохраняет, и довольно явно, черты культуры местной степной бронзы. Та писке некий комплекс дает нам ключ к пониманию ряда элементов культуры сакских племен второй половины I тысячелетия до н. э., населявших область нижнего течения Сыр-Дарьи. Характерный для погребального ритуала могильника Тагискен обряд трупосож-жения представляет большой интерес для дальнейшей истории погребального обряда у племен, заселявших эту территорию в последующие эпохи. Как мы увидим ниже, обряд трупосожжения прослеживается в этом районе и по некоторым погребальным памятникам следующего исторического периода — у степных «варваров» античного времени.

Анализ ‘географического распространения памятников эпохи бронзы, в зоне древней дельты Сыр-Дарьи позволяет прийти к выводу, что в то время, когда в западной части этой дельты господствовала таза-багьябская культура Хорезма, особенно ярким памятником которой служат стоянки в районе колодцев Бурлы (открытые в 1958 г.; поиск № 29), .в верхнем течении Инкар-Дарьи .процветала другая культура,— весьма ювоеобраз1ный вариант культур степной бронзы исследуемой территории,— названная нами инк ар-дар винской.

Из памятников, относящихся к рубежу бронзового и раннежелез-ного веков, следует отметить стоянку Мурзалы 1 (поиск № 60), откры-

^1,12 См.: М. Г. Воробьева, Керамика Хорезма античного периода, — «Труды ХЭ», т. IV, 11(939, стр. 7’1, ipinc. ‘2; В. М. Массон, Древнеземледельчеокая культура Маргиа-ны,—МИА, № 73, il^l909, стр. 204, табл. XXXVII и сл.; М. М. Дьяконов, Археологические работы в нижнем течении реки Кафирнигана (Кобадиана),—МИА, № 37, .1933, стр. 280—*2181, рис. ’10, ПЭ.

Рис. 138. Тагитеен. Группа кбрам1ическ’их сосудов из «потреб альното сооружения № 6.

тую в 1958 г. на нижнем отрезке Инкар-Дарьи. Два сосуда с этой стоянки имеют много общего с керамикой амирабадской культуры Хорезма, которая в свою очередь обнаруживает черты сходства с кара-сукской культурой более восточных районов. Однако находка эта единичная; надо надеяться, что дальнейшие исследования в этом районе позволят заполнить существующую пока лакуну между памятниками тазабагъябской и инкар-дарьинской культур бронзового века и гораздо более многочисленными памятниками последующего исторического периода — античной эпохи.

1. ИРРИГАЦИЯ АНТИЧНОГО ХОРЕЗМА

К VII—VI ив. до н. э. в Хорезме происходят коренные изменения в хозяйственном, общественном и культурном укладе. Быстрое прогрессивное развитие 1ирр1игацион1ного земледельческого хозяйства, связанное, видимо, с появлением новых орудий труда, изготовленных уже из железа²⁰², создает предпосылки для перехода к античному, рабовладельческому способу производства. Этот переход прежде всего был необходим потому, что в условиях сохранения первобытнообщинных социальных отношений дальнейшее развитие земледелия оказывалось невозможным. Такой ненадежный источник орошения, как затухающие, постоянно меняющие свое направление протоки дельты, не мог полностью удовлетворить потребности населения. Параллельно этим протокам сооружаются огромные каналы, которые берут свое начало непосредственно из Аму-Дарьи; они становятся стабильными источниками орошения полей (рис. 39). Анализ топографии античной ирригационной сети показывает, что это не что иное как искусственное воспроизведение древней дельты Аму-Дарьи. Создание такой грандиозной системы было не под силу изолированным первобытным общинам. Оно требовало государственной централизации крупного масштаба и привлечения массовой рабочей силы, не занятой другими видами земледельческого труда. В тех исторических условиях и при той технической базе этой силой могли быть только рабы *, контингенты которых пополнялись за счет войн между племенами, а затем и государствами.

История античной ирригационной сети Хорезма, построенной трудом огромных масс военнопленных рабов, может быть довольно полно прослежена по прекрасно сохранившимся памятникам античной ирригации ²⁰³ (рис. 40). Могучие каналы протяженностью в несколько де-

I ‘lie : V I I 11111 и i .111 и- >ц и i<i > • iii i ГМ1.1 \|||H MH 111 I 11′ 1111 • i i • I н • P 11«• I. i

Рис. 10. Канал античного времени близ крепости Кырк кыз.

сятков километров при ширине в 20—-10 м орошали огромные площади древних полей, рядом с которыми находились античные города, укрепленные и открытые поселения. Эти каналы — величественный памятник труду многотысячных масс безымянных рабов, труд которых лежал и в основе великолепных цивилизаций античного Средиземноморья и классического Востока. Так была создана грандиозная система хо-резмчйской ирригации — подобно другим ирригационным системам Средней Азии и прочих стран древнего орошаемого земледелия.

Ирригационная сеть античного периода охватывает всю территорию как Присарыкамышской, так и Южной Акча-Дарьинской дельты Аму-Дарьи. Крупные крепости: Кзыл-кала, Гопрак-кала, Аяз-кала, Кырк-кыз-кала, Кургашин-кала, Базар-кала, Джанбас-кала — на правом берегу п Гяур-кала. Канга-кала, Мангыр-кала, безымянное большое поселение в низовьях Среднего Даудана, две античные крепости на возвышенности Бутеп-тау— на левом берегу Аму-Дарьи — показывают степень освоенности территории древних дельт в античное время. Характерно. что все крепости расположены или в низовьях крупных каналов (на правобережье Аму-Дарьи), или в низовьях действовавших в то время протоков Присарыкамышской де 1ьты Аму-Дарьи (в левобережном Хорезме). Такое размещение античных памятников евнде-тел ьствует о том, что уже с серед шы I тысячелетия до н. э. в Южной Акча-Дарьинской дельте орошение полей базировалось на обширной искусственно созданной ирригационной сети. Ни по одному из протоков Южной Акча-Дарьинскон дельты в этот период течение уже не возоб-Новые материалы но истории развития ирригации в Хорезме,— КСИЭ, XXVI, 1957, стр. 7—ДО и таблица .между сгр. 8 hi 9; Б. 13. Андрианов, Из истории земель древнего орошения Хорезмского оазиса, — сб. «Памяти академика Л. С. Берга», М.—Л., 1953, стр. 353—059’; ‘«Низовья Аму-Дарьи, Сарыкамыш, Узбой…»,— «Материалы ХЭ», вып 3, М.. 1’960, гл. И, IV.

Рис. 41 Канал архаического периода близ крепости Базар-кала. Снимок с самолета.

аовлялось. Мы видим, что античная ирригационная система правого берега как бы повторяет древнюю Акча-Дарьинскую дельту. Основные, наиболее мощные античные ирригационные магистрали, как бы продолжающие направление современных крупных каналов Кельтеминар, Тазабагъяб и Амирабад, идут параллельно трем самым значительным ответвлениям Южной Акча-Дарьинской дельты.

Наиболее подробно нами исследована зона восточного канала — древнего Кельтемипара.

Ранние античные .памятники зоны древнего Кельтеминара датипи-ются архаическим периодом истории Хорезма — VII—V вв. до н. э. (рис. 41). Памятники этого времени сохранились плохо ввиду интенсивного использования орошаемых земель древнего Кельтеминара в позднейший период античности — в кангюйскую и кушанскую эпохи. Однако обнаруженные нами остатки поселений позволяют датировать синхронные им ирригационные сооружения. Каналы архаического периода характеризуются огромными размерами: их ширина достигает между береговыми валами 30—40 м. Тянутся они по краю массива лёссэвид-ных суглинков параллельно старому руслу одного из крупных протоков Акча-Дарьин’ской дельты. Магистральный канал, видимо, брал в это время свое начало уже из самой Аму-Дарьи. Ответвления его — распределительные и оросительные каналы — отходят от магистрали под прямым углом только в одну сторону, в данном случае восточную, так как к западу располагалось старое русло. Магистральный канал имел протяженность в несколько десятков километров, берега его были густо заселены, о чем свидетельствуют многочисленные остатки поселений и прекрасно сохранившаяся планировка древних полей.

Тот же тип ирригации, видимо, существовал и в последующем, кангюйском периоде (IV в. до и. э. — I в. н. э.). Для кушанского времени (II—III вв. н. э.) характерен переход к более совершенной и экономной системе орошения, в известной степени приближающейся к позднейшим средневековым системам. Магистральный канал кушанского времени, продолживший древний Кельтеминар, располагается посередине огромного массива лёссовидных суглинков; по правую и левую стороны от него под острым углом отходят ответвления. Древние русла, вдоль которых были проведены архаические каналы, служили сбросовыми зонами кушанской ирригационной системы. Этот новый, усовершенствованный тип ирригации отличается вместе с тем значительно меньшей шириной каналов — между береговыми валами магистрального канала всего лишь 10—15 м; зато эти каналы глубже, чем каналы предшествующего времени.

Несколько иной была обстановка на относительно молодой При-сарыкамышской дельте, где, по-видимому, еще продолжали функционировать важнейшие древние протоки. Так, например, течение воды, хотя и очень небольшое, было по Южному Даудану, который проходил к востоку от Канга-калы и питал ирригационную систему, расположенную перед его устьем к северо-востоку от Канга-гыра. До Сарыкамыша этот проток уже не доходил. Довольно сильным было течение по одному из протоков Среднего Даудана, воды которого достигали котловины Тюнюклю, заполняли ее, а из нее вытекали по каньону Даудана в Сарыкамыш.

Мощная оросительная сеть Дарьялыка, относящаяся к позднему средневековью, почти полностью стерла следы античной ирригации этого района. Однако расположение античных крепостей на возвышенности Бутен-тау свидетельствует о том, что, по всей вероятности, русло Дарьялыка также в какой-то мере функционировало в античную эпоху. Нами особенно детально изучена ирригационная система древнего канала Чермен-яб, проложенного вдоль трассы южного протока Даудана, в верхней части обычно называемого Туны-Дарья, а в нижней, близ Сарыкамыша,— Канга-Дарья. Древнейшие каналы, относящиеся к архаическому периоду и орошавшие район наиболее ранних из известных нам хорезмийских античных крепостей, ‘Кюзели-гыр и Калалы-гыр, как сейчас можно считать установленным, берут свое начало от протекавшего здесь в широтном направлении верхнего отрезка Южного Даудана. Канал отходит от русла почти перпендикулярно, устремляется в меридиональном направлении на юг и через 6—8 км заканчивается в районе небольшого ответвления того же русла, как бы огибающего с юга группу узких островов дельты с разбросанными между протоками останцевыми возвышенностями, увенчанными развалинами крепостей.

Из архаических каналов наиболее внушительное впечатление производит канал, находящийся примерно посередине между крепостями Калалы-гыр и Кюзели-гыр. Его головное сооружение расположено между двумя безымянными останцевыми возвышенностями. Общая ширина сооружения достигает 70 м при расстоянии в 40 м между береговыми валами. Интересно, что многочисленные головные сооружения широких и коротких каналов архаического периода повторяются в аналогичных сооружениях кангюйского времени, причем некоторые кангюйские системы, как и прежде, берут свои истоки в отдельных протоках Южного Даудана и орошают небольшие замкнутые участки. Таков, например, канал, воды которого питали окрестности Калалы-гыр 2. Видимо, и Северный Даудан в раннеантичный период в значительной степени продолжал действовать, орошая окрестности античного городища Мангыр-кала.

Очень любопытна датируемая раннеантичным временем ирригационная система, орошавшая окрестности крепости Канга-кала. Здесь в качестве источников орошения были использованы затухающие протоки дельты КанганДарьи, расположенные в ’непосредственной ‘близости от Сарыка1МЫ1ша. От них под прямым углом отходили небольшие распределительные ианалы и еще более мелкая оросительная сеть.

Изучение ирригационной системы Канга-Дарьи позволяет убедиться в том, что Канга-Дарьинская дельта за период античности не раз меняла свое положение, то приближаясь к Сарыкамышскому озеру, то отдаляясь от него. Соответственно этому меняла свое положение и опиравшаяся на эту дельту ирригационная система.

Мы видим, таким образом, что на протяжении ранней античности ирригация левобережного Хорезма в какой-то мере базировалась на затухающих протоках дельты, чем отличалась от правобережной ирригационной системы. Однако уже в кангюйско-кушанский и особенно в кушанский период заметна тенденция к объединению каналов в одну большую систему; такая система хорошо прослеживается в районе крепости Калалы-гыр и особенно южнее, по линии Куюсай-кала —Шах-Сенем— Гяур-кала — юго-западный мыс Тарым-кая.

В кушанское время все отдельные ирригационные системы Южного Даудана, опирающиеся на его затухающие протоки, соединяются в одну. Эту систему можно проследить вверх до излучины Южного Даудана, где канал кушанского времени сечет почти под прямым углом более ранние каналы. В другом месте эта система идет параллельно средневековому Чермен-ябу, который тянется вверх вплоть до современной культурной полосы к северу от городища Змухшир (средневековый город Замахшар). Здесь местность покрыта густой сетью средневековой ирригации, поздними протоками и сбросами ирригационных вод в сухое русло Даудана; поэтому трудно решить вопрос об истоках кушанского Чермен-яба. Однако вполне вероятно, что он также питался водами Аму-Дарьи, как и правобережные каналы этой и предшествующих эпох²⁰⁴.

Итак, к концу античной эпохи, особенно когда Хорезм вошел в состав огромной среднеазиатско-индийской империи Кушанов — одной из четырех великих империй античности, ирригационная система как

Рис. 42. Ложе канала Чермен-яб кубанского /времени.

правобережного, так и левобережного Хорезма подвергается коренной реконструкции. Архаическая и классическая кап поиска я системы сменяются более прогрессивными и экономными формами ирригации ку-ша некой эпохи, во многом предвосхищающими формы, которые получили полное развитие только в средние века (рис. 42).

В период наибольшего развития ирригационного хозяйства античного ‘Времени, в к а нтю й’око-<куш а-н’ск и и период (IV в. до н. э.— II в. н. э.), общая площадь, занятая под ирригацией на землях древнего орошения в низовьях Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи, равнялась 3,5—3,8 млн. га, в том числе устойчивые очаги интенсивного орошения занимали около 1,7 млн. га и районы неустойчивого дельтового орошения— 1,8— 2,1 млн. га. Чежду низовьями Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи эти цифры распределялись следующим образом: в низовьях Аму-Дарьи—околи 1,3 млн. га (в том числе устойчивые очаги орошения—700 тыс., неустойчивое дельтовое орошение — 600 тыс. га)\ в низовьях Сыр-Дарьи — 2,2—2,5 млн. га (в том числе устойчивые очаги орошения — около I млн. га, неустойчивое дельтовое орошение— 1,2—1,5 млн. га\ об ирри-1 анионных системах в низовьях Сыр-Дарьи см. ниже). При подсчете следует считывать, что все ныне орошенные земли в древности также находились под орошением; таким образом, в античный период было орошено земель в четыре раза больше, чем сейчас.

Однако нужно иметь в виду, что в античное время процент фактически орошаемых земель на общей площади, охваченной ирригационной сетью, был ниже, чем теперь. Например, в Кара Калпакии в настоящее время орошается 30—40% земель, пригодных для орошения; в античное же время земель, пригодных для использования, орошалось не более 1.0%. Плотность земледельческого населения также была гораздо ниже: в настоящее время в Хорезмской области на 1 кв. км приходится 80 человек, а в эпоху античности на 1 кв. км приходилось 25—50 человек.

Земледелие античного периода характеризовалось большим разнообразием сельскохозяйственных культур. Обнаруженные при археологических раскопках зерна, косточки плодов и другие растительные остатки позволили установить, что в то время возделывались зерновые (просо, ячмень и пшеница), садовые и бахчевые (абрикосы, персики, сливы, виноград, дыни), а также, по всей видимости, и технические культуры (находка семян кунжута и фрагментов хлопчатобумажных тканей).

В областях с неустойчивым орошаемым земледелием на периферии древнего Хорезмского оазиса и в низовьях Сыр-Дарьи возделывались преимущественно просо, ячмень и бахчевые культуры. Хозяйство имело комплексный характер; земледелие сочеталось со скотоводством, причем значительный процент составляли крупный рогатый скот и лошади.

История ирригации свидетельствует о том, что в Хорезме в ку-шанское время, как и в Средиземноморье в римское, создавались уже материальные предпосылки для перехода к более прогрессивному средневеково-феодальному способу производства. Однако, как и на Западе, в Средней Азии этот переход оказался затяжным и мучительным; он сопровождался тяжелым социально-политическим кризисом, варварскими завоеваниями, хозяйственным и культурным упадком.

2. ПАМЯТНИКИ АРХАИЧЕСКОГО ХОРЕЗМА. КЮЗЕЛИ-ГЫР. ДИНГИЛЬДЖЕ

Мы лишены в данном труде возможности осветить достаточно подробно результаты наших работ по изучению памятников хорез-мийской античности, которые были начаты еще в 1939 г. и в большинстве своем опубликованы²⁰⁵.

Остановимся на итогах раскопок последних лет.

В 1953 г. мы возобновили раскопки наиболее древнего из известных нам памятников античной культуры Хорезма — городища Кюзели-гыр; предварительная характеристика этого памятника, в основном базирующаяся на рекогносцировочных работах, была уже дана в книге «Древний Хорезм»²⁰⁶. Напомним, что эта крепость расположена близ одного из крупнейших каналов архаического периода, на вершине останцовой возвышенности, носящей название Кюзели-гыр, что в переводе значит «Холм с керамикой».

Крепость имеет подтреугольную форму; общая протяженность памятника с севера на юг околю 1 км (рис. 43). Основным датирующим материалом служат многочисленные находки бронзовых наконечников

Рис. 43. Городище Кюзели-гыр. План:

/ — грядовые пески; 2 — такыры; 3— расчищенные стены; 4 — шурфы; 5 — нерасчищенные стены; 6 — полосы поверхностной расчистки (штриховкой обозначены выходы культурного слоя); I—VII—раскопы.

Рис. 44. Кюзели-гыр. Бронзовые наконечники стрел.

стрел скифского типа, которые должны быть отнесены к VI—V вв. до н. э. (древнейшие ив них восходят к рубежу VII—VI вв. до н. э.) ²⁰⁷(рис. 44).

Раскопки, проведенные здесь в 1953—1954 гг. под руководством О. А. Вишневской и автора, не только значительно обогатили наши представления о жизни хорезмийцев архаического периода, но и несколько уточнили ту характеристику Кюзели-гыра, которую мы дали в наших первых публикациях.

Оказалось, что «жилые стены» городища имеют в своей основе одно сплошное коридорообразное помещение, охватывающее весь его периметр (рис. 45). На юго-востоке ширина этого помещения равна 2,5 м, в районе же северного раскопа она достигает 4 м. Сохранившиеся остатки стен коридора сложены из пахсы (глинобитная кладка); однако, судя по завалу, верхняя часть стен была сложена из сырцового кирпича. В коридоре, особенно ‘в южной части городища, повсеместно обнаружен культурный слой, свидетельствующий об использовании коридора под жилье. Со стороны городища (в южной его половине) к внешнему коридорообразному жилому помещению примыкают один-два ряда помещений различных размеров и планировки. Одни из них имеют кирпичные стены, другие — каркасные. В этих помещениях, как и во внешнем коридоре, была сосредоточена основная масса археологических находок: многочисленные фрагменты сосудов, бронзовые наконечники стрел скифского типа, датируемые VI—V вв. до н. э.„ обломок бронзового браслета, железный серп, большое количество бус, в основном каменных и иногда стеклянных²⁰⁸, весьма характерных для того же исторического периода. Находка железного серпа свидетельствует о применении железа для изготовления орудий. Правда, других железных орудий на Кюзели-гыре пока не найдено, однако в юго-восточной части городища, в системе жилой стены, обнаружены следы крупной железоделательной мастерской, сильно разрушенной. Здесь всюду встречаются следы интенсивного горения, а также железные шлаки и крицы. В культурном слое всех помещений найдены кости домашних животных.

Раскопки показали, что крепость пережила два строительных периода. Следует отметить некоторые особенности строительной техники нижнего горизонта (датируемого VI — началом V в. до н. э.), резко отличающейся от строительной техники классического Хорезма. Например, совсем иной стандарт сырцового кирпича, не квадратный (40X40X10 см), типичный для периода классической хорезмийской античности, а прямоугольный, размером 52X26X10 см. Перекрытия плоские, своды не зарегистрированы. Вместо присущего классическому периоду открытого очага — двухкамерный очаг — печь (рис. 46). Если прибавить к этому архаический характер керамики и исключительное обилие бронзовых наконечников стрел скифского типа и учесть полное отсутствие пращевых камней, которые уже с рубежа V—IV вв. до н. э. начинают играть огромную роль, то можно говорить о специфических чертах архаического Хорезма.

Судя по верхнему строительному горизонту Кюзели-гыра, датируемому также V в. до н. э., но более поздним его отрезком, переход к квадратному кирпичу совершался уже на протяжении этого столетия. Между керамическими комплексами нижнего и верхнего горизонтов почти нет различий. Однако в верхнем из них мы находим целый ряд своеобразных форм, которые впоследствии, в классический кан-гюйский период, получили полное развитие²⁰⁹.

Рис. 45. Кюзели-гыр. Раскопанный участок коридорообразного помещения и примыкающих построек (югочвосточнын раскоп). Снимок с самолета.

Рис. 46. Кк>зели-гыр. 1953 год. Двухкамерный очаг раскапывает аспирант Джума Дурдыев (с 1955 г. — заведующий сектором археологии Института истории и археологии АН Туркменской ССР).

Для кюзелигырской керамики особенно типичны цилиндрические сосуды с резко выступающим в нижней части ребром; от него стенки круто поворачивают ко дну, диаметр которого обычно меньше диаметра устья. Наряду с посудой этой формы встречаются миски, бокалы, тазы и т. д.²¹⁰.

В центре городища были обнаружены остатки очень крупного здания, культурный слой которого сохранился на толщину всего около полуметра. Находки в этом здании, существовавшем в течение обоих строительных периодов, ничем не отличаются от находок на «жилых стенах», однако планировка и размеры помещений здесь совсем иные. Раскопанный нами большой зал центрального здания Кюзели-гыра занимает площадь 285 кв. м. Он имеет множество очагов, относящихся к обоим горизонтам. Таких же размеров и пропорций и другие примыкающие к этому залу помещения, пока еще слабо затронутые раскопками. Регулярная планировка и огромная площадь помещений придают всему комплексу торжественный, парадный вид. Если мы вспомним узкий жилой коридор крепостной стены с примыкающими к нему тесными жилищами-казематами и сравним его с упомянутыми выше парадными комнатами, то сможем заключить, что городище служило местом поселения различных социальных групп.

Большой интерес представляют раскопанные в 1953 г. к северу от центрального здания основания трех башен (рис. 47). Сейчас пока не удалось определить их назначение (но они несомненно связаны с центральным зданием). Возможно, это какие-то культовые сооружения —

Рис. 47. Кюзели-гыр. Раскопки цоколей трех .сооружений в центре городища. Снимок с самолета.

может быть, «атешгах» («место огня») — или цокольные части башнеобразных погребальных сооружений, занимавших, как известно, видное место в древней зороастрийской архитектуре. Любопытно, что такие башни были обнаружены на городище более позднего кангюйского времени (IV в. до н. э.— I в. н. э.) — Бурлы-кала,! расположенном <на юго-iBocточном склоне гор Султан-Уиз-Даг, и на ‘городище того же времени Большая Айбугир-кала ²¹¹ (урочище Айбугир). Рекогносцировочные раскопки башни на Айбугир-кала дали обломки оссуариев в виде человеческих фигур, сделанных примерно в половину натуральной величины.

Следует отметить, что планировка Кюзели-гыра довольно близко напоминает планировку открытого нами еще в 1946 г. на среднем отрезке русла Жаны-Дарьи грандиозного овального укрепления Чирик-рабат, которое находилось в центре расселения племенного союза апа-сиаков. Тем же временем, что и Кюзели-гыр, датируется нижний слой Чирик-ра(?ата, котя этот памятник существовал несколько дольше (до II в. до н. э.). Здесь также в центре городища обнаружено крупное сооружение, своего рода акрополь, а к северу от него — три больших погребальных кургана с песчаными насыпями. Между прочим, на Чирик-рабате, так же как и на Кюзели-гыре, большая часть населения была сосредоточена преимущественно в юго-западной части городища;

Рис. 48. Кюзели-тыр:

а— башня на участке северо-восточной стены; б — участок северо-восточной стены.

северная часть, расположенная на обоих городищах на более низких отметках, была заселена меньше²¹².

Чрезвычайно интересными оказались раскопки одного из участков северной стены Кюзели-гыра, где фортификационные сооружения сохранились значительно лучше, чем в южной части городища. Стена здесь сохранилась на высоту до 3,5 м. Такая сохранность стены в первую очередь объясняется тем, что со времени постройки ее почти или совсем не использовали. Внутристенный коридор был искусственно забит речным илом, извлеченным, по всей вероятности, из каналов при их чистке. При помощи такого же материала стене и извне была придана большая мощность. Жилой коридор был возведен на этой древней стене, превращенной таким образом в мощный цоколь более поздней городской стены. Древняя стена, благодаря этому хорошо сохранившаяся, существенно отличается от известных нам многочисленных сооружений кангюйской эпохи (рис. 48). Ее бойницы имеют не стреловидную, а прямоугольную форму; выложены они не в сырцовой кладке, а в пахсе и расположены в два яруса в шахматном порядке, но не в двух, а в одном этаже стрелковой галереи, что давало возможность одному стрелку обслуживать бойницы обоих ярусов.

Не только в архитектуре, гончарном искусстве и оружии мы наблюдаем резкие различия между архаическим и классическим периодами античного Хорезма. О них свидетельствуют также и результаты определений костей домашних животных, найденных на городище Кюзели-гыр. Если в классическую эпоху основную часть стада составлял мелкий рогатый скот, то для архаического периода характерно преобладание в стаде крупного рогатого скота, лошадей и верблюдов. Это ‘Видно из данных по поголовью крупного рогатого скота (в процентах от общего поголовья): Кюзели-гыр (архаический период) — 52%, Джан’бас-кала и Топракжала (классический и кушанский периоды) — 25,5 и 22,5%. Сходный состав стада зарегистрирован на более поздних тохарских памятниках ‘Ком.плекса1 Джеты-асар на Куван-Дарье, где крупный рогатый скот составлял 47,6%. На аналогичный состав стада указывают нам тексты Авесты. Перед’ нами, бесспорно, сохранение древнего, восходящего еще к бронзовому веку типа полукочевого скотоводства,.

Архаическая культура Хорезма известна не только по находкам на городище Кюзели-гыр. Керамика типа кюзелигырской найдена также в районе городских стен городища Базар-кала ²¹³, которое в целом (особенно цитадель) датируется более поздним кангюйским или даже ку-шанским временем.

Многочисленные архаические поселения и разветвленная ирригационная сеть этого периода обнаружены в зоне древнего Кельтеми-нара ²¹⁴.

В 1955 г. в урочише Дингильдже было открыто поселение, которое может быть датировано концом V в. до «. э. (т. е. оно синхронно верхнему слою Кюзели-гыра) ²¹⁵. В 1958—1960 гг. отрядом, руководимым

М. Г. Воробьевой, было раскопано ‘большое 1многокомнатн’ое здание, площадью 43×25 м,— видимо, загородная усадьба представителей местной аристократии (рис. 49). Это здание вытянуто с востока на’ запад; расположено оно в северонвосточном углу усадьбы и окружено внешней глинобитной стеной мощностью свыше 2 м. Главный вход находился в середине южной стены’ дома и вел в центральный коридор, делящий здание на две половины,— далекий прототип дализа (лапана) в современной народной архитектуре Хорезма ²¹⁶. Здание содержит ряд прямоугольных комнат, размещенных по обе стороны центрального коридора; высота стен сейчас не превышает 65 см. В большинстве раскопанных комнат имелись квадратные и прямоугольные очажные выкладки из квадратных и прямоугольных сырцовых кирпичей размером 42—44X42— 44X10—11 см и 50—52X42—44 X 10—12 см.

Керамика в основном сохраняет архаические формы, но здесь уже встречаются формы переходные к раннеканпойским — хумчи с росписью, новые типы красноангобированных чаш, кувшины и другие сосуды. Из прочих находок должны быть отмечены железный серп, бронзовые наконечники стрел, украшения и среди них бирюзовые бусы.

Интересно для истории архитектуры открытие остатков круглых колонн из необожженной глины, внутри которых находился каркас из вертикальных жердей. Другой любопытной особенностью архитектуры усадьбы являются подземные помещения, функционировавшие, правда, лишь короткое время, а затем засыпанные. На территории усадьбы раскопан также небольшой прямоугольный бассейн.

Археологические работы, проводившиеся в течение последнего десятилетия на территории Средней Азии, показали, что культура Хорезма архаического периода находит себе близкие аналогии в культуре целого ряда памятников юга Средней Азии.

Эти черты сходства особенно ярко проявляются при анализе керамического материала (рис. 50). Так, близкие аналогии хорезмийской керамике дают комплексы керамики, в целом датируемые тем же временем, что и хорезмийский (т. е. VII—V или VII—IV вв. до н. э.), из слоя Афрасиаб I (Согд) ²¹⁷^{218 219 220}, Кобадиан I (городище Кала-и-мир, северная Бактрия) ^|7, одного из слоев в Балхе (южная Бактрия) ^|8, нижнего слоя городища Гяур-кала, древнего Мерва (Маргиана) ^1Э, слоев Яз II и Яз III (дельта Мургаба, Маргиана)²²¹.

Рис. 50. Керамика городища Кюзели-гыр, архаического поселения близ Дингильдже и синхронных нм памятников Средней Азии. Таблица составлена М. Г. Воробьевой.

Совершенно очевидно, что, отличаясь подчас в деталях профиля или отделки поверхности, эти керамические комплексы относятся к одному культурному пласту, к одной большой этнокультурной провинции. Так, к особенностям хорезмийской посуды кюзелигырского типа следует отнести покрытие поверхности красным ангобом, в то время как в других районах Средней Азии посуду покрывали жидким беловатым ангобом (Афрасиаб I) или желтоватым и густым белым (Гяур-кала в Старом Мерве, Кобадиан I) ²²². Кюзелигырский керамический комплекс обнаруживает более далекие, но все же несомненные связи, в частности с керамикой ахеменидского поселения в Сузах²²³, а керамика из соответствующих слоев многочисленных поселений, указанных выше, находит себе аналогии среди керамики городища Над-и-Али в Афганском Сеистане²²⁴. Культурная близость между Хорезмом « южными областями Средней Азии проявляется в это время не только в керамике. Так, мы, повсюду .встречаем прямоугольный сырцовый кирпич, размеры которого варьируют в пределах хорезми некого стандарта, и трехперые бронзовые наконечники стрел скифского типа ²²⁵. Наконец, в слое Афрасиаб I был найден железный серп, близкий ’кюзел1игырскому²²⁶. Очень может быть, что в южных районах Средней Азии эта культура испытывает влияние более древних южных культур, а <в Хорезме она выступает в наиболее чистом виде.

В целом .весь этот комплекс памятников свидетельствует о сохраняющемся и развивающемся в этот период единстве культуры иранских племен и народностей.

Сходство кюзелигырской (архаической) культуры Хорезма VII— V вв. до н. э. с культурами Яз II и Яз III (Мургабский оазис), с одной стороны, и с другой — наличие в культуре позднебронзового века Яз I аналогий хорезмийским керамическим формам (см. выше) заставляют предполагать, что в формировании раннеантичной культуры Хорезма и культуры дельты Мургаба участвовали какие-то родственные племена, которые именно в конце II — начале I тысячелетия до н. э. поддерживали тесные культурные связи. Процесс смешения южных и северных этнокультурных элементов, происходивший в Хорезме в бронзовом веке, послужил основой для сложения античной ираноязычной хорезмийской народности. Для южных областей Средней Азии это было, вероятно, и время становления парфянских и маргианских этнических общностей²²⁷.

Следует подчеркнуть также ‘несомненное сходство архаических культур земледельческих оазисов Средней Азии с культурой смифо-саиекого мира. Мы уже упоминали, что в археологических комплексах всех указанных памятников неизменно встречаются бронзовые ‘наконечники стрел скифского типа. Кроме того, обращает на себя внимание отмеченное выше сходство планировок Кюзели-гыра и Чирик-рабата — древней столицы апасиаков, выявленное в процессе исследований апасиакских памятников Жаны-Дарьи. «Жилые стены» Кюзели-гыра неожиданно находят себе аналогии среди европейских памятников скифской культуры, в частности знаменитого Бельского городища²²⁸, зольники которого могут быть интерпретированы путем сопоставления с «жилыми стенами» Кюзели-гыра.

Все эти факты свидетельствуют о существовании в ту эпоху тесных культурных связей в пределах скифо-иранского мира. Интересно, что на Бехистунских рельефах одежда и вооружение хорезмийцев, согдийцев и бактрийцев близки скифским образцам. В то же время известно, что согдийский и древнехорезмийский языки принадлежат к той же восточной или североиранской ветви иранской группы языков, к которой относятся современный осетинский и ягнобский языки, а также язык европейских скифов, насколько мы можем судить о нем на основании топонимики и других данных.

К концу архаического периода относится чрезвычайно интересный памятник — большая, стоящая на возвышенности крепость Калалы-гыр, расположенная к востоку от Кюзели-гыра²²⁹. Раскопки этой крепости проводились в 1953 и 1958 гг. (начальник отряда — Ю. А. Рапопорт) .

Калалы-гыр представляет собой прямоугольник площадью 1000Х Х700 м (рис. 51). Стены городища усилены башнями, четверо ворот Калалы-гыра защищены сложными предвратными лабиринтами и башнями. Близ западной стены крепости, с ее внутренней стороны, расположено грандиозное дворцовое здание. Исследования показали, что постройка как стен, так и дворцового здания не была завершена и городище было заброшено. Впоследствии, в кангюйскую и кушанскую эпохи, частично использовались лишь дворцовое здание и некоторые участки городской стены. Дворец возведен частью на материковой скале, частью на выходах материкового песка (на таком же песке построены и крепостные стены). Основания стен составляют пахсовые блоки высотой 1,15—1,3 м, на которые положен сырцовый кирпич обычных античных размеров (40X40X10 см). В плане здание — квадратное (80X80 м), в пределах этого квадрата имеются два внутренних двора; два других — южный и восточный — примыкают к нему снаружи. Вокруг внутренних дворов находится около 30 помещений (рис. 52). Перекрытия были плоские; полы покрыты толстым слоем глины, лежащим непосредственно на материковой поверхности или на выкладке из сырцового кирпича.

Рис. 51. Городище Калалы-гыр 1. План.

Рис. 53. Калалы-гыр 1. Голова грифона. Отливка п-о древней форме.

В качестве строительного материала часто использовали алебастр. Были обнаружены алебастровые кирпичи античного стандарта, но толщиной 5 см, а также кирпичи, составляющие V₂ и ^]/₄ стандарта, фигурные алебастровые кирпичи. Применялись они для выкладки верхней части стен (там, где на них опира лось плоское перекрытие), карнизов и, возможно, для настила кровли дворцового здания. Из алебастра изготовлялись и архитектурные декоративные детали. Во дворце была найдена алебастровая форма для отливки головы грифона (рис. 53). Любопытно, что ана логин этому изображению встречаются в скульптуре дворца Ксеркса в Персе поле ²³⁰.

Как удалось установить во время раскопок 1958 г., в залах дворца плоские перекрытия поддерживались колоннами, базы некоторых из них сохранились. В помещении № 23 были обнаружены остатки шести колонн, стоявших в

Рис. 54. Калалы-гыр 1. Один из залов дворца (помещение № 23).

ства, и культурным слоем, образовавшимся при последующем использовании здания в раннекангюйс1К|Ий период, когда ,в нем, вероятно, размещался хорезмийский пограничный гарнизон. Находки из культурного слоя, относящиеся к кангюйскому времени, представлены керамикой, терракотами и т. д.²³¹. Особенно надо отметить ручку сосуда с изображением головы льва!²³² и прекрасный целый сероглиняный ритон, украшенный протомой крылатого коня (рис. 55). Следует обратить внимание на то, что для хореэмийской античности характерна красноглиняная, а не сероглиняная лощеная посуда, часто .встречающаяся в керамических комплексах среднеазиатского юга.

Однако очень скоро в результате какой-то катастрофы, связанной с пожаром, здание опять было заброшено и снова, в позднекангюйский и кушанский периоды, использовано уже в качестве грандиозного зо-роастрийского некрополя, раскопки которого дали богатый и интересный материал. Еще во время маршрута 1939 г. на развалинах дворцового здания нами были обнаружены фрагменты оссуариев и погребение в хуме²³³. В 1946 г. начальник экспедиции по обводнению и освоению пустыни Кара-Кум К. И. Божко нашел несколько оссуариев на западной стене к северу от дворцового здания. На место находки выехал сотрудник Института истории, языка и литературы Туркменского фи-

Рис. 55. Калалы-гыр 1. Керамический ритон.

лиала АН СССР С. А. Вязигин, который затем опубликовал краткий отчет о своих работах³³.

В 1950 г. мы провели небольшие рекогносцировочные раскопки на Калалы-гыре и выявили еще несколько оссуариев на внутренней стороне крепостной стены, близ северо-западного угла, и на северном предвратном сооружении³⁴. При раскопках 1953 г. в дворцовом здании, преимущественно в его стенах, а также в ямах, пробитых в завале и культурном слое, обнаружено более 40 оссуариев различных типов и размеров³⁵ (рис. 56). В них оказалось свыше 100 захоронений. Погребения, как правило, коллективные: в большинстве оссуариев находилось несколько черепов и незначительное количество длинных костей. Помимо оссуарных, были обнаружены погребения в сосудах и просто в нишах, вырубленных в стенах.

Оссуарии сделаны из камня, обожженной и сырой глины (рис. 57). Следует отметить пес

М С. А. 0ИИГИ11, Оссуарии С ewtfiffifff ^^ы‘^гыр ¹ Таи^зссой области Турк-

‘менской ССР, — ВДИ, 1948, № 3, стр. 150—155.

³⁴ С. П. Толстов, Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР в 1950 г., — СА, XVIII, 1953, стр. 315—319.
³⁵ С. П. Толстов, Итоги работ Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1953 г., — ВДИ, 1955, № 3, стр. 197—200.
³⁶ См. работы С. И. Толстова: Древний Хорезм, стр. 149, рис. 87; По следам древ-нехорезмийской цивилизации, стр. 199, рис. 70, 6.
³⁷ С. И. Толстов, Древний ‘Хорезм, табл. 33, 2.
³⁸ «Чуйская долина. Труды Семиреченской археологической экспедиции», — МИА, № 14, 1950, табл. XII, 4—5.

Рис. 56. Калалы-гыр

1. Occxapiiu в нишах стен комнаты № 10.

селения ‘Гой-тюбе²³⁴ (территория древнего А.хангерана). Эти аналогии позволяют видеть в комплексе калалыгырских оссуариев разнообразные переходные формы, характеризовавшие, видимо, последний этап античного периода. И действительно, по выработке глиняной массы и приемам обработки поверхности керамические сосуды для захоронения. случайные фрагменты бытовой керамики, встречающиеся в по-гребениях, а также и керамические оссуарии могут быть датированы кушанскнм временем, II—III вв. н. э., с возможными незначительными отклонениями в ту или другую сторону. Эта датировка, установленная «традиционным» археологическим путем, хорошо совпала с результатом радиокарбонового анализа: угли, найденные, вместе с керамикой, характерной для этого слоя, отнесены к 179 г. н. э.²³⁵.

Наконец,’надо отметить расположенные на северное стене крепости два крупных сооружения, напоминающие гоячарные печи, верхние камеры которых использовались (трудно сказать, было ли это их первоначальным назначением) в качестве «башен молчания» (дасем) — мест подготовки трупов для вторичного захоронения — в оссуариях.

Подведем некоторые итоги.

Для жизни городища Калалы-гыр характерны три периода. Строительство городища происходило либо накануне падения власти Ахе-мешгдов в Хорезме, либо вскоре после освобождения Хорезма от подчинения ахеменидскому Ирану. И в том и в другом случае время постройки падает на рубеж \—IV вв. до н. э. В пользу первого пред-

³⁹ М. Е. Массон, Ахангеран. Архевлого-топоарафический

очерк. Ташкент, 1953,

Рис. 57. Калалы-гыр 1. Оссуарии.

/ — каменный; 2 — из необожженной глины; 3—6 — керамические.

положения говорит и то_Л что постройка города, как и крепости, командовавшей над большими ирригационными узлами архаического периода, могла входить в систему тех мероприятий, о которых сообщает Геродот в известном рассказе об ирригационной политике ахеменидских царей²³⁶. Крепость осталась недостроенной. Это может быть объяснено именно тем, что с падением ахеменидской власти отпала надобность в завершении этого строительства.

Через несколько десятилетий после прекращения строительства во дворцовом здании расположился небольшой хорезмийский пограничный гарнизон. После пожара городище было вновь заброшено и затем (не ранее I в. н. э.) использовано как некрополь, который просуществовал до IV в. н. э.

4. ПАМЯТНИКИ КАНГЮЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ. КОЙ-КРЫЛГАН-КАЛА

В следующий, классический, период хорезмийской античности, называемый нами кангюйским (по имени царства Кангха, по китайским источникам — Кангюй, гегемоном которого в эту эпоху был Хорезм; см. ниже), материальная культура Хорезма достигает расцвета и характеризуется значительным своеобразием. Она является одной из тех локальных культур, которые сложились к этому времени на базе, как мы видели, единой, В основных чертах архаической культуры ираноязычных племен Средней Азии, Афганистана и Ирана. К кангюйскому периоду относятся городища Джанбас-кала, Кургашин-кала, Базар-кала, Кюнерли-кала, Кой-Крылган-кала и др.

Наибольший интерес представляют развалины Кой-Крылган-ка-лы ²³⁷—основной объект наших раскопок в 1951—1957-гг-.²³⁸ (рис. 58).

Кой-Крылган-кала — замечательный памятник классической кан-гюйской культуры Хорезма, датируемый IV в. до н. э. — I в. н. э., — представляет собою башнеобразное цилиндрическое здание диаметром

Рис. 60. Кой-Крылгян-кала. Плаи памятника.

Рис. 61. Кой-Крылтан-кала. Реконструкция памятника. Архитектор N. С. Лапиров-Скобло.

42 л; при сохранившейся высоте до 8 м над окружающей равниной (рис. 59), обнесенное снаружи круглой стеной (диаметр внешнего кольца 87.5 лг), с девятью башнями. Площадь внешнего кольца застроена

многочисленными комнатами неправильной планировки, хотя в общем

PhiC. 62. Кой-Крылган-кала Одна из лестниц и колодец в центральном здании (снято через арку шротивкхтежащей лестницы).

и подчиняющейся ‘радиальному принципу (рис. 60). Судя по характеру находок, этот комплекс помещении был использован в первую очередь для размещения слуг и рабов. Совершенно иная планировка у центрального башнеобразного здания, имеющего два этажа, из которых нижний, цокольный, почти полностью сохранился. Помещения этого этажа с мощными стенами из сырцового кирпича дают строгую планировку (рис. 61). По диаметру, по линии запад — восток, находилось одно центральное сводчатое помещение (центральный неф), разделенное посередине поперечной СТСПОЙ. По

две двухмаршевые лестницы, ведущие на второй этаж во внешнюю стрелковую галерею, (Mcmafoluj® ШИ (рис. 62). Впрочем, выход наверх с западных лестниц был заложен кирпичом еще в процессе постройки здания. По обе стороны центрального помещения располагались по хордам круга боковые сводчатые комнаты, открывающиеся арками в центральный неф. Чрезвычайно интересны окна, освещавшие помещения нижне-

Рис. 63. Кой-Крылгаи-кала. Снимок с самолета; сделан в 1957 г. после завершения раскопок. На переднем плане остатки предвратных укреплений.

го цокольного этажа; они были обнаружены в торцовых стенах всех комнат, кроме северной. Оконные проемы находились ниже линии бойниц стрелковой галереи и шли внутрь наклонно, через шестиметровую толщу внешней стены башнеобразного здания.

При сопоставлении материала центральной башни и внешнего кольца помещений выявлено, что судьба их была различна. Помещения центрального здания использовались после его постройки на рубеже IV и III вв. до н. э. сравнительно короткое время, причем за этот период помещения дважды перепланировались и не позднее начала II в. до н. э. были покинуты (впоследствии они были вновь освоены лишь частично).

Помещения внешнего кольца были обитаемы на протяжении не менее четырех столетий, три этом они многократно подвергались перепланировке.

Первоначально внешний пояс стен окружал, по-видимому, незастроенное пространство двора, расположенного между внешней стеной и центральным зданием. Об этом наглядно свидетельствуют сохранившиеся на древнейшей внутренней стене внешнего кольца многочисленные бойницы прямоугольной формы, характерной для архаического периода истории хорезмийской фортификации. К первоначальной планировке крепости относится и окружавший ее ров, который проходил в четырех метрах от внешней крепостной стены; ширина его достигала 15 м при глубине до 3 м. Очень скоро прямоугольные бойницы были забиты глиной, после чего была сооружена вторая внешняя стена крепости. Между двумя крепостными стенами возникла стрелковая галерея с девятью башнями.

С восточной стороны крепости находится предвратный лабиринт весьма своеобразной формы. Вход в крепость фланкировали две полуциркульные башни (ширина их равна 9 .и, выступание — 6 м). Сохра-

Рис. 64. Кой-Крылган-кала. Комната с хумами.

■пились также остатки двух отсечных стенок, образующих последний отрезок предвратного лабиринта. Особый интерес вызывают две мощные стены, начинавшиеся в 21—23 м севернее и южнее оси ворот и идущие в восточном направлении. Надо шолагать, что это следы обширного предвратного укрепления, защищавшего ворота с внешней стороны (рис. 63).

Пространство между центральным круглым зданием и стеной постепенно застраивалось, при 1’ем самыми ранними были помещения преимущественно складские, служившие местом хранения запасов (там сохранились многочисленные хумы — пифосы; рис. 64).

В более поздний период, около середины II в. до н. э., началась застройка остального пространства внутри кольцевой стены; вокруг центральной башни был создан распределительный узкий коридор, двери из которого вели в помещения, группирующиеся в комплексы

радиально расположенных комнат, разделенных глухими стенами. По всей вероятности, именно в связи с этой перестройкой остатки более раннего инвентаря были частично зарыты в многочисленных ямах, обнаруженных на площади внешнего кольца. Угли, найденные в одной из таких ям с раннекангюйским комплексом, были датированы радиокарбоновым методом 141 г. до н. э.²³⁹. Наблюдаются следы еще ряда перестроек, которые, однако, не изменили основного, сложившегося уже при пост(ройке внутреннего обходного коридора, принципа планировки. Тогда же на расстоянии около двух метров от основной крепостной стены была возведена стенка толщиной в два кирпича, высота которой, видимо, не превышала 1,5 м. Судя по (размерам, эта стена, как и аналогичные сооружения средневековой фортификации, служила для задержки нападающих перед ос-«овкым укрепляв. В 1ИШИ ИИ ОЙЗ РВД11Ш W битными орудиями и оказалась лежащей на внешней стене крепости. Архитектурный анализ койкрылганских фортификационных систем приводит к заключению, что эта барьерная стенка была возведена на последнем этапе истории памятника уже тогда, когда башни предвратного укрепления были разрушены, а ров засыпан.

Помещения центрального здания и нижнего горизонта внешнего кольца дают нам ’ исключительно обильный материал раннекангюй-ского времени, позволяющий гораздо полнее, чем мы могли это сделать прежде, охарактеризовать классический период хорезмийской античности.

Необычайно богат керамический материал²⁴⁰ (рис. 65). Должны быть отмечены прекрасные образцы хумов, богато украшенных полихромным спиральным орнаментом или рядами опоясывающих сосуд резных полос, углов и треугольников, закрашенных красной краской; сосуды типа кувшинов с ручкой, увенчанной головой льва²⁴¹ (рис. 65а); многочисленные формы миниатюрных косметических сосудов (среди них выделяется небольшой сосуд, горло которого оформлено в виде головы человека) и т. д. Весьма многочисленны находки керамических ритонов, украшенных протомами коней и Прифонов. Большой интерес представляют фрагменты вьючных фляг с барельефной сюжетной или орнаментальной композицией (рис. 65в, д—з). На одной из фляг с рельефом в центре изображена в профиль бородатая голова, слева от которой (сохранилась только левая половина композиции) помещен грифон с туловищем коня (рис. 65<Э). На другой фляге — всадник в головном уборе скифского типа, с длинным копьем наперевес (рис. 65е), на фрагменте третьей фляги — женщина, сидящая на троне, кормит грудью ребенка; четвертый керамический рельеф — человеческая голова в своеоб1разном высоком шлеме, гребень которого увенчан головой фантастической птицы (рис. 65ж); образ этой птицы встречается и в более позднем хорезмийском искусстве, на одной из росписей Топрак-калы. Назатыльник шлема оформлен в виде человеческой маски. Пятый рельеф (находка 1955 г.) изображает бородатого человека с виноградной гроздью в руке; за спиной у него на лямке фляга для вина, подобная флягам рассматриваемого типа (рис. 65з).

Указанные находки дали возможность определить, что многие керамические рельефы, обнаруженные в Хорезме в предшествующие годы, несомненно являлись фрагментами баклаг. Среди них найденные в 1938 г. фрагменты рельефов с изображениями воина в «аттическом» шлеме, всадников, тигра и джейрана, верблюда (Джанбас-кала) и тигра (Кургашин-кала) ²⁴². Такие фляги или баклаги, правда, более простых форм, меньших размеров и лишенные рельефных украшений, широко известны нам по находкам на памятниках кушанского времени в Хорезме (Аяз-кала), на средней и верхней Сыр-Дарье (могильник близ Ширин-сая) ²⁴³, в Ферганской долине²⁴⁴ и Южной Бактрии (Ветрам) ²⁴⁵. Некоторую параллель этим формам мы находим также в более поздних вьючных флягах кочевых и полукочевых племен северной части Средней Азии (тохары, гунны, эфталиты). В период раннего средневековья в Средней Азии традиции «хорезмийских баклаг» сохраняются в отдельных композициях «сасанидского серебра», но полностью исчезают в керамике.

Рис. 65. Кпн-Крылган-кала. Обри щы керамики.

а—фрагмент кувшина с ручкой, украшенной изображением льва; б—бокал; о—фляга, украшенная орнаментальной композицией; г —крышка сосуда.

Рельефы на керамических флягах: д — грифон; е — всадник; ж —голова в шлеме, украшенном головой фантастической птицы; з — изображение мужчины с виноградной гроздью, флягой и кувшином.

Отметим, что значительная часть хумов, судя по находкам косточек винограда, использовалась для хранения вина. О развитии виноделия в Хорезме в эпоху расцвета кангюйской культуры свидетельствуют также терракотовые статуэтки, изображающие божество виноделия — Хорезмийского Диониса — в виде обнаженной мужской фигуры с кистью винограда в одной руке и садовым ножом в другой (рис. 66а).

Из многочисленных произведений мелкой пластики наиболее распространены терракотовые статуэтки женского божества, видимо, богини плодородия земли и аму-дарьинских вод, известной нам из иранских источников под именем Ардвисуры Анахиты. Основная масса статуэток такого рода представляет женскую фигуру в богато орнаментированной пышной одежде: левая рука богини опущена вниз, правая лежит на груди или держит плод граната²⁴⁶ (рис. 666). Любопытно, что этнографи

ческие материалы свидетельствуют о живучести древних представлений, относящихся к женскому божеству, связанному с Аму-Дарьей и культом плодородия. Наряду с этим типом женских изображений встречается другой тип статуэток — женская фигура с чашей для вина в одной руке и миниатюрной амфорой в другой (рис. 66в). Такая композиция до сих пор не встречалась, несмотря на обилие терракот, найденных в Средней Азии, и в частности в Хорезме. Атрибуты данной статуэтки позволяют думать, что перед нами, по всей вероятности, изображение богини, связанной с вакхическим культом; о существовании пережитков культа такой богини по имени Мина еще в XI в. сообщал ал-Бируни²⁴⁷.

Сравнительно немногочисленны мужские статуэтки. Зато исключительно обильны находки изображений животных, преимущественно коней. Надо сказать, что если на Кой-Крылган-кале основная масса находок представлена фигурками коней, то на других памятниках Хорезма этого времени мы встречаем и статуэтки верблюдов, баранов, птиц и т. д.²⁴⁸. Отметим также миниатюрную терракоту, изображающую ежа, выполненную с большим реализмом.

В поздних слоях помещений внешнего кольца как форма сосудов, так и характер терракотовой скульптуры меняются. Для верхних слоев особенно типичны статуэтки богини-матери, кормящей ребенка, названной нами Хорезмийской Мадонной, более ранний образ которой мы на

блюдали на отмеченном выше рельефе (рис. 66а).

Появляются в большом количестве алебастровые статуэтки.

Среди статуэток выделяется довольно крупная фигурка сидящей женщины в пышной одежде (рис. G6<?), а также миниатюрная статуэт-

о обезьяны с детенышем (рис. ббж), выполненная с большим ИН 11ЭШПИ потури, 010 штузти wiilii № Г Т³‘

■г

минских террйКбТ ГЛИНЯНОГО Т6СТЗ СбрО-ЗелеНОВЯТОГО оттенка И производит впечатление привозной вещи. По стилистическим особенностям статуэтка женщины и фигурка обезьянки очень близки к произведениям искусства древней Индии.

Большой интерес представляют найденные в 1954 г. в верхнем слое Кой-Крылган-калы несколько фрагментов стенной многоцветной росписи, содержащих изображения двух миниатюрных человеческих фигур, причем в одной из них можно узнать лучника (рис. 67). По технике испол-

Рис. 65, ЬАш-Крылгаи-ка.ш. Герр а китовые статуэтки:

г/—бог—покровитель виноделия, хорезмийское божество дионисийского круга; б—богиня плодородия (Анахита); богиня с амфорой (Мина); г — боптнячать; д — си дящая женщина; е—голова старухи. Изображение богини хтпничеокого круга;

ж— изображение обезьяны с детенышем.

Рис. 67 Кой-Крылган-кала. «Лучник». Фрагмент росписи.

нения эти росписи очень близки к фрескам Топрак-калы, по стилю они отличаются от последних. Пока данные фрагменты служат наиболее древним образцом хорезмийской стенной монументальной живописи.

Целый ряд фактов свидетельствует о процессе варваризации классической хорезмийской культуры, начавшемся с середины II в. до н. э в связи с движением степных племен. Привлекают внимание находки различной формы сероглиняных, сделанных без круга, но очень тонко обработанных черноангобированных лощеных сосудов с прочерченным I еометрическим орнаментом (рис. 68а), являющихся прототипом более поздней керамики Джеты-асара и имеющих много общего с более ранней керамикой Северного Кавказа.

Не менее интересна обнаруженная во внешнем кольце помещений предназначенная для вертела керамическая подставка с развилкой, ЖМ11ЩВИЯ ИЙ № Wi ^НВД№ ^?TOii! были сделаны в 1938—1939 гг. в Джанбас-кале и Базар-кале, но из-за фрагментарности предметов назначение их тогда определено не было ⁴. Любопытна близость данной формы кухонной утвари к известным «рогатым кирпичам» скифского времени на Северном Кавказе⁵⁵. Следует том и прямой ручкой, заканчивающейся головой барана (рис. 68<з). Некоторую аналогию этому ковшу мы находим в инвентаре одной из гробниц фамильной усыпальницы эриставов — высших сановников Иберийского царства (Восточная Грузия). Там найден серебряный ковш.

’• Гам же, стр. 207, табл. 78—ВО.

^,5 Н. В. Трубникова, Городецкие племена и связь их со скифами и сарматами,— КСИИМК, XXXIV, 1950, стр. 127.

Рж. 68. Кой-Крылган-кала:

а — миниатюрный чернолощеный сосуд; б — керамическая подставка для вертела, в — керамический ковш.

ручка которого тоже увенчана головкой барана (II—III вв. н. э.). Надо оказать, что широкое 1прон1И1иновен1Ие сарматских элементов в хорезмийское прикладное искусство совпадает с упрощением и огрублением классических форм ремесленной хорезмийской керамики²⁴⁹.

Обильны находки железных предметов, главным образом в верхних слоях, памятника. Из них следует выделить железный серп, несколько ножей, крюк для подвешивания котла, щипчики для выщипывания бороды и особо отметить трехграиные наконечники стрел. Эти находки дают нам право говорить, что в позднекангюйский период истории Хорезма уже намечается смена бронзовых наконечников стрел железными — процесс, характерный для сарматского периода истории степных племен.

В нижнем горизонте К’ОЙ-Крылган-калы обнаружено несколько древних надписей (рис. 69), которые могут быть датированы III -в., самое позднее — началом II в. до н. э. Таким образом, эти .надписи являются пока древнейшим из известных нам памятников древнехо-резмийского языка и письменности. Письмо — арамейское, близкое к исходным образцам; язык, бесспорно, 1восточноира1нс1кий. Одна из надписей на хуме ясно читается SPBR/DK; по всем данным, это личное имя — Аслабарак или Аспабадак²⁵⁰; по основе (аспа ‘конь’) и по именному аффиксу К настоящая надпись, бесспорно, иранского происхождения и означает «едущий на коне» или «сидящий на коне», собственно «всадник» (рис. 69а). На венчике другого хума была надпись, первый знак которой несомненно раннеарамейский «лям»—этот знак в более поздних хорезмийских текстах встречается только в арамейских идеограммах, второй — «зе» или «вав», третий — «реш» или «каф» вероятнее последний (именной суффикс К). Еще одна надпись, также из одного слова, процарапана на спинке архаической женской статуэтки. Надпись тушью (первый ‘случай письма тушью на хорезмийской керамике) сделана на плече хумчи, найденной во втором горизонте в одном из помещений юго-западной части внешнего кольца. Большинство знаков хорошо читается, причем некоторые из них имеют весьма архаический характер. Вся надпись читается:—BNT’S/HK. Видимо, это

тоже собственное имя с тем же именным суффиксом К (рис. 696).

Говоря о Кой-Крылган-кале, следует упомянуть о найденных на памятнике фрагментах примерно десяти оссуариев и погребальной маски. Большой интерес представляют статуарные оссуарии, обнаруженные также в окрестностях Кой-Крылган-калы.

Статуарные оссуарии кангюйского периода весьма своеобразны; пока они самые ранние в нашей сейчас уже весьма обильной коллекции. В основном это квадратные глиняные ящики для костей, увенчанные скульптурным изображением человека в натуральную величину или в половину натуральной величины. Прежде всего должны быть названы: оссуарий со скульптурным изображением сидящей со спущенными ногами женщины в половину натуральной величины (рис. 70а)²⁵¹ и оссуарий из окрестностей Кой-Крылган-калы, увенчанный скульптурой сидящего со скрещенными ногами мужчины (натуральной вели-

Рис. 69. Кой-Крылган-кала. Надписи на стенках хумов: а — процарапанная; б — написанная тушью.

чины) (рис. 706). Волосы у мужчины острижены по парфянскому образцу, край нижней челюсти окаймляет борода (в Хорезме до сих пор сохранилась манера носить такую бороду). На шее у него ожерелье с фигурками баранов — сюжет, выступающий в прикладном искусстве верхних слоев Кой-Крылгана и весьма характерный для сарматского искусства²⁵². Здесь уместно заметить, что этнографический материал о культовом значении многих животных (быка, барана, коня) помогает интерпретировать находки — изображения этих животных. Особенно четко прослеживается культовое значение быка — древнего среднеазиатского тотема. С ним до недавнего времени были связаны ритуальные трапезы, восходящие к культу плодородия и, может быть, к более древним обрядам — к тотемическим интичнумам.

Статуи людей, помещенные на крышках оссуариев, являлись скорее всего изображениями умерших в виде хто1нических божеств. Воз’ни1кно-

Рис. 70. Статуарные оссуарии:

а — керамический оссуарий, увенчанный фигурой сидящей женщины. Кой-Крылган-кала; б — керамический оссуарии, увенчанный фигурой сидящего мужчины. Окрестности Кой-Крылган-калы. Реставрация Ю. А. Рапопорта.

Ротс. 71. Керамическая маска. О к р естн ости Ко й • Кр ыл г а н -к а л ы.

вение хорезмийских статуарных оссуариев»⁰, подчас поразительно напоминающих этрусские, связано, вероятно, первоначально с обрядом трупосож-жсяшя. Это сходство объясняется, возможно, сходством исходных форм и связанных с ними рели г иоз н ы х пр едставл ен ий. Кроются ли за этой общностью форм древние культурные или этнические связи — вопрос дальнейшего исследования. Исходный тип надо искать в «лицевых урнах»»¹ или урнах с погребальными масками. Погребальная керамическая маска (рис. 71) была найдена в окрестностях Кой-Крылган-ка-лы ²⁵³^254 255. На самом городище были обнаружены’ обломки керамической маски со сквозными ноздрями и ртом, раскрашенной .по алебастровой подгрун-говке²⁵⁶. Видимо, сочетание сосуда, куда собирался пепел, и такой маски и было той формой. из которой родились урны-статуи, а затем и статуарные оссуарии.

По наблюдениям Ю. А. Рапопорта и нашим, оссуарный обряд Хорезма, как и других районов, где он был распространен, имеет сложную историю, являясь контаминацией обряда трупосожжения с обрядам выбрасывания трупов на ‘возвышенных (Местах.

Некоторый намек на бытование в бронзовом веке Хорезма, в су-ярганской культуре обряда кремации параллельно с ингумацией дают раскопки на суяргаяской стоянке Кокча I, где в ямах, по форме и размерам похожих на могильные ямы Кокча 3, можно было проследить черный сажистый слой с перегоревшими костями и немногочисленными фрагментами керамики. Видимо, .в раннекапгюиский период господствовал еще оссуарный обряд с трупосожжением. Весьма вероятно, что Кой-Крылган-кала была храмом погребального культа и одновременно центром астрального культа и астрономических наблюдений. Центральное здание строилось как погребальное и скорее всего было связано с обрядом трупосожжения. Этот своеобразный «дом мертвых» был сожжен вместе с трупом знатного лица — князя, а может быть, и хорез-мийского царя. Пепел умершего и, возможно, сопровождавших его в загробный мир людей был извлечен из пожарища и помещен в оссуарии. Прах знатного человека был положен в оссуарий, сделанный, по всей вероятности, из ценных материалов. Ценные оосуарии, как и другие ценные предметы, были унесены при разграблении храма на рубеже I и II вв. и. э. В период своего существования погребальный храм стал центром крупного храмового хозяйства; вокруг ре го выросли многочисленные подсобные помещения и жилища жрецов, храмовых слуг и рабов, теснившихся внутри внешнего кольца стен.

Вместе с тем планировка как центрального здания, так и внешнего кольца во многом повторяет рисунок явно астрального характера, сделанный на одной керамической дисковидной крышке сосуда, найденной в 1955 г. на Кой-Крылган-кале. Весьма возможно, что пять своеобразных, совершенно уникальных окон нижнего этажа центрального здания служили для астрономических наблюдений. В северо-восточном секторе верхнего этажа центрального здания сохранился явно относящийся к позднему периоду фрагмент стены с мощным фундаментом, заглубленным в завале одного из помещений. Стена ориентирована с севера на юг и, возможно, служила базой для астрономического инструмента типа квадранта.

Жизнь храма в конце I в. н. э. внезапно оборвалась. Время его запустения падает на время присоединения Хорезма к Кушанской империи. Вполне вероятно, что это запустение Кой-Крылган-калы, хронологически совпадающее с прекращением, начиная со времени Канишки, чеканки хорезмийских монет, возобновившейся лишь в III в. н. э., связано с борьбой буддийской империи с древним государственным культом, в частности с династическим культом Хорезма.

Касаясь здесь религиозных представлений и обрядов древних хорезмийцев, мы еще раз хотели бы подчеркнуть, какой захватывающий интерес для историков представляют прошедшие через тысячелетия отголоски древних верований, которые нередко удается зафиксировать этнографам при исследовании старинных мест культа — мазаров, кладбищ, погребальных обычаев и различных семейно-бытовых обрядов.

В процессе этих исследований часто как бы оживают, приобретая осязаемые черты реальности, многие археологические материалы, в частности весь комплекс находок, связанный с зороастризмом, господ-■■■1ЛШИ1 ИИ. Си ■ИЩИ ■»’ ности, его концепции четырех священных стихий и строго разработанной регламентации «чистого» и «нечистого», пережитки культа священного огня и представлений, узаконенных Авестой, о недозволенности соприкосновения мертвого тела с землей и водой во избежание осквернения священных стихий сохраняются в погребальном обряде, в целом ряде поверий и обычаев, особенно у узбеков южного Хорезма²⁵⁷, которых можно считать непосредственными, почти прямыми потомками хорезмийцев.

Некоторые ритуальные предписания, касающиеся, например, очищения оскверненных падалью водоемов или очищения собранного урожая зерна, буквально перекликаются с соответственными предписаниями Вендидада.

До недавнего времени бытовало специфическое отношение к представителям профессии смывальщиков умерших, составлявших своего рода «касту» отверженных; их положение в обществе поразительно напоминало положение «’служителей мертвых» в зороа1стрийском Иране и Средней Азии, как о том свидетельствуют китайские источники середины I тысячелетия н. э.

Как мы уже упоминали, Кой-Кры1Л^,га1н-‘Кала была ‘разрушена и, видимо, еще в древности сильно разграблена (подтверждением этого служит кладоискательскцй ход, обнаруженный при раскопках центрального здания). Однако в кушанское время жизнь в полуразрушенной крепости возобновилась.

При раскопках комнаты № 11 центрального здания обнаружено, что она использовалась дважды. Вначале эта комната являлась одной из органических частей архитектурного плана здания. После разрушения крепости перекрывающий помещение свод обвалился, и на этом завале, дополненном еще выбросом из большого колодца, вырытого уже позднее, было выстроено помещение, время существования которого, судя по керамике, относится к кушанскому периоду.

По всем данным, после того как крепость опустела, западная половина центрального здания была перестроена. Может быть, поэтому на нижнем полу западной части центрального нефа (помещение 4а) не были обнаружены регулярно лежащие кирпичи сводов — при перестройке разрушающиеся своды были просто срублены. Люди, жившие в этих помещениях, и пользовались большим колодцем.

Сопоставляя археологические материалы с Кой-Крылган-калы с материалами других памятников того же кангюйского времени²⁵⁸²⁵⁹ (ранее опубликованными), мы можем заметить, что эта классическая эпоха в истории и культуре Хорезма, восходящая еще к архаическому периоду, была обогащена разнообразными культурными заимствованиями. Это прежде всего было связано с тем, что Хорезм входил в состав империи Ахеменидов. Хорезмийцы занимали различные должности в западных провинциях Ахеменидского царства, служили в военном гарнизоне Элефантины (Египет) принимая участие в походах Ксеркса, они ‘столкнулись с греками²⁶⁰. Такое широкое культурное общение не могло не сказаться на облике хорезмийской культуры.

После освобождения Хорезма от ахеменидской зависимости (рубеж V и IV вв. до н. э.) начался период пышного расцвета кангюйской культуры.

Эта эпоха характерна также установлением тесных экономических и политических связей между Хорезмом и окружающими его степными племенами. Результатом этого явилось влияние рабовладельческого Хорезма на культуру варварских степных племен. В то же время во II в. до н. э., в позднекангюйский период, шел процесс некоторой варваризации кангюйской культуры, несомненно связанный с проникновением в нее степных элементов.

5. СКИФСКИЕ ПЛЕМЕНА НИЖНЕЙ СЫР-ДАРЬИ

Как мы уже говорили, на грани первобытной и античной эпох в периферической части новой Приаральской дельтьи, в низовьях еще действующих протоков Присарыкамышской, на продолжающих функционировать южных протоках дельты Сыр-Дарьи (Куван-Дарья и Жаны-Дарья), а также на сбросовых водах огромной искусственной «дельты» — ирригационной системы древнего Хорезма — создается своеобразное хозяйство «полукочевых земледельцев» — носителей кокча-тенгизской культуры, в известной мере продолжавших традиции культуры племен той же территории в эпоху бронзового века. Эти «варварские» племена, ‘.составляющие периферию рабовладельческого общества, развиваются в тесном хозяйственном, социально-политическом и культурном взаимодействии >с передовыми центрами античной культуры Хорезма и, в известной мере, ‘бассейна верхней и средней Сыр-Дарьи. Культура этих племен хорошо представлена такими памятниками, как Джеты-асар, Чирик-рабат, Бабиш-мулла, Баланды ,и Барак-там.

В связи с исследованиями памятников бассейна Жаны-Дарьи и Куван-Дарьи — древних русел Сыр-Дарьи — культура степных племен может быть теперь освещена гораздо полнее (рис. 72). Во время работ прошлых лет уже была определена территория расселения трех крупных племенных союзов среднеазиатских скифов (саков): апасиаков — бассейн Жаны-Дарьи, тохаров — бассейн Куван-Дарьи, аугасиев — бассейн нижнего междуречья Куван-Дарьи и Сыр-Дарьи²⁶¹. В 1959 г. на Инкар-Дарье обнаружена, по всем данным, культура четвертого племенного союза —сакараваков.

Мы уже охарактеризовали в первой главе природные особенности области древней дельты Сыр-Дарьи. Это была обширная страна, пересеченная многочисленными протоками, насыщенная болотами и озерами, страна, древний ландшафт которой живо ассоциируется с описанием Страбона, где он сообщает о маосагетах, занимающих «болота, образуемые реками», или «острова на этих болотах»²⁶². Сейчас уже нет сомнений в том, что именно здесь находилась упомянутая Страбоном страна и именно «массагеты болот и островов» были тем населением, которое оставило памятники исследуемой нами кокча-тенгизской культуры.

В более поздних источниках²⁶³ массагеты «болот и островов» все чаще выступают под собирательным именем апасиаков, т. е. водных пли

Рис 72. Карта расселения древних племен и распространения археологических культур в бассейне Жаны-Дарьи и Куван-Дарьи.

речных саков. Под этим названием они известны историкам походов Александра Македонского в позднегреческой и ‘римской литературе.

Кокча-тенгизская культура апасиаков была открыта нами при изучении северной части самого восточного из древних русел Аму-Дарьи — Акча-Дарьи; затем мы проследили ее далее на восток, по руслу Жаны-Дарьи. Эта своеобразная культура хронологически делится на два эта-nai: ранний —VII—V вв. до н. э. и поздний — IV—II вв. до н. э. Стоянки раннего этапа обнаружены в северном приморском районе дельты Акча-Дарьи (урочище Ак-сага), а также к северу от Барак-тама и в бассейне Жаны-Дарьи близ колодцев Жалдыбай (рис. 73).

Памятники раннего этапа кокча-тенгизской культуры чрезвычайно своеобразны,. Они расположены так же, как и памятники бронзового века, в крайних межгрядовых понижениях внутридельтовых массивов коренных песков. Для стоянок кокча-тенгизской культуры чрезвычайно характерно сочетание весьма противоречивых элементов. Основную массу орудий составляют грубые кварцитовые пластины и фрагменты шлифованных топоров из черного песчаника. Керамика несет на себе отпечаток традиций бронзового века: сосуды, в основном грубые, нередко сохраняют бедный штампованный и нарезной орнамент, напоминающий орнамент керамики камышлинской культуры. Наряду с этими находками мы встречаем на стоянках бронзовые орудия, в частности наконечники стрел скифского типа, являющиеся здесь основным датирующим материалом, а также крупные бронзовые рыболовные крючки и, что самое любопытное, многочисленные следы железоделательного производства: крицы и шлаки.

Наиболее типичной чертой кокча-тенгизской культуры является широкое использование кварцита в качестве материала для изготовления орудий: грубых пластин, ножей, проколок, скребел очень больших размеров. Интересно, что кварцитовые орудия бытуют не только на раннем этапе кокча-тенгизской культуры, но и на позднем, наряду с многочисленными искусно изготовленными железными изделиями. Кварцитовая индустрия — самый важный признак при определении поселений апасиакских племен.

Поздняя кокча-тенгизская культура имеет локальные варианты (акча-дарьинский и жаны-дарьинский), для которых одинаково характерно появление полуоседлых поселений, земледелия, основанного на ирригационной сети, питающейся мелкими протоками дельты; занятие земледелием сочеталось со скотоводством; наряду с ними существовали охота, рыболовство, ремесло. На формирование кокча-тенгизской культуры на позднем этапе оказывали влияние тесные связи с Хорезмом кангюйской эпохи.

Акча-дарьинский вариант апасиакской культуры изучался нами на материале селений, расположенных к востоку от замков Барак-там (см. ниже); однако наибольшее внимание за последние годы было уделено исследованию жаны-дарьинского варианта, самым крупным памятником которого является столица племенного союза апасиаков — городище Чирик-рабат⁷¹.

^п См. работы С. П. Толстова: Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР в 1948 г., — «Известия АН СССР. Серия истории я философии», 1949, № 3, стр. 254; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР 1949 г., — «Известия АН СССР. Серия истории и философии», 1950, Xs 6, стр. 521—522; Хорезмская

Рис. 73. Кокча-тенгизская культура:

а —керамика; б — налеп в виде головы льва; в — кварцитовые орудия; г — бронзовые наконечники стрел; д — рыболовный крючок.

Городище Чирик-рабат находится в 300 км юго-западнее г. Кзыл-Орды, в пустыне Кызыл-Кум (рис. 74). Это городище было открыто нами в 1946 г. и вновь обследовано в 1948 и 1949 гг. После первой обработки полученных материалов возникновение памятника было отнесено к середине I тысячелетия до н. э.²⁶⁴²⁶⁵. Проведенные на городище в 1957— 1958 гг. раскопки под руководством Ю. А. Рапопорта и С. А. Труднов-ской ‘позволили не только детализировать датировку памятника, но и составить более полное представление о нем.

Городище расположено на возвышенности, высота которой достигает 15 м. План городища (рис. 75) соответствует овальным очертаниям холма, длина которого равна 850 м при ширине около 600 м.

На площади городища обнаружены следы нескольких разновременных поясов укреплений. Наибольшую площадь (42,16 га) имеет древнейшее городище, овальное в плане и окруженное двойным поясом укреплений. К тому же времени относится подпрямоугольное укрепление (12,4 га), расположенное в центральной части памятника, которое можно рассматривать как цитадель древнего городища.

Южную половину площади древнего городища (20 га) отсекает стена более позднего поселения, укрепления которого сохранились полнее всего. Тогда же была сооружена поздняя прямоугольная цитадель. Удалось установить, что в целом время существования памятника весьма непродолжительно — V—II вв. до н. э. Вторично городище было освоено в XII в., но к основной жизни памятника это заселение уже никакого отношения не имеет.

Городище окружено рвом шириной 40 м и глубиной (от основания крепостных стен) 4,5 м. Внешняя стена крепости, охватывающая ров, сильно разрушена; во внутренней стене, толщина которой равна 4,5 м, расположена стрелковая галерея шириной 1,8 м. Эта стена усилена башнями прямоугольных очертаний со скругленными углами, которые выступали из плоскости стены на 6 м и сообщались изнутри со стрелковой галереей. Крепостная стена и башни прорезаны стреловидными бойницами. Таким образом, фортификационная система апасиаков — явное подражание античным хорезмийским образцам.

По-видимому, самой древней группой памятников этого комплекса являются курганы; нами было обнаружено 6 курганов, из которых 4 находились в пределах древней цитадели. Один из них, расположенный в северо-восточной части, был подвергнут раскопкам (рис. 76).

Насыпь кургана—округлых очертаний; диаметр ее около 60 м, высота достигает 3,5 м над уровнем окружающей местности. В центре кургана обнаружена заплывшая воронка диаметром около 30 м — свидетельство того, что курган был разграблен. При раскопках вскрыты погребальная камера и дромос. Могильная камера вырублена в плотном песчаном материковом слое с известковыми включениями; в плане она представляет собой почти правильный квадрат (7,5X7,2 м). Сохранившаяся высота стен равна 2,5 м-, они так же, как и пол камеры,

Рис. 74. Городище Чирик-рабат. Снимок с самолета.

Ряс. 75. погребальное зда-

I — центральная группа курганов; П- кургаи X , Hl_ _{афичеокий} раскоп;

нир* IV—■ квадратное погребальное здание, v ^v н г т

^н ’ VI — поздняя цитадель.

Рис. 76. Чирик-рабат. ‘Курган № 1. План -и разрез.

покрыты тонким слоем глиняной обмазки с побелкой. В северо-западной части камеры в полу вырыта неглубокая (около 35 см) овальная яма, по-видимому, связанная с ограблением кургана. Никаких следов человеческих костей в камере не оказалось. Вход в погребальную камеру оформлен в виде шести крутых широких ступеней, также вырубленных в материковом грунте; они выводили на горизонтальный пол дромоса, уровень которого на 0,5 м выше уровня пола камеры. Пол и стены дромоса тоже покрыты тонким слоем глиняной обмазки. После совершения обряда погребения камера была засыпана. Дромос и могильная камера покрыты мощным камышовым настилом, который над дромосом сохранился in situ. Настил состоял из шести слоев камыша, положенных друг на друга, причем толщина каждого слоя равна 2— 3 см.

В 1958 г. в районе дромоса, в насыпи кургана над просевшим над ступенями камышовым настилом, обнаружены два погребения. Костяки лежали на спине в вытянутом положении, головами на северо-запад; около них не было никакого погребального инвентаря. Затем была вскрыта часть курганной насыпи, примыкающей к восточной стене дромоса. Там было найдено еще восемь человеческих костяков, четыре из которых погребены непосредственно в песчаной насыпи над древним такыром и четыре — <в узких ямах, пробитых в древмем такыре под насыпью. К сожалению, рыхлый песчаный грунт не позволяет выявить контуров и стенок могильных ям у погребений в насыпи. Из десяти обнаруженных здесь погребений семь костяков ориентированы на северо-запад, два смещены в северном направлении, а один приближается к западной ориентировке. Все костяки лежат на спине, в вытянутом положении, с прижатыми к туловищу руками, и лишь один — на правом боку с согнутыми в коленях ногами. Никаких находок при костяках не обнаружено.

Полученный при раскопках насыпи кургана краниологический материал, как мы увидим ниже, весьма интересен. Есть основания предполагать, что все погребения в насыпи, включая и погребения над дромосом, относятся к средневековью и синхронны небольшому поселению хорезмшахского времени, зарегистрированному в юго-западной части городища. По-видимому, это поселение и соответствовало упоминаемому в «Инша» (сборнике документов XII в.) пункту Саг-дере, расположенному по дороге из Хорезма в Дженд. «Саг-дере» — тюрко-иранское сочетание слов со значением «Правая долина», «Правое русло»²⁶⁶. В пользу датировки погребений в насыпи кургана периодом средневековья говорит и точно соответствующая мусульманскому обряду ориентировка костяков и отсутствие вещей. Видимо, обнаруженные нами захоронения — остатки кладбища хорезмийской колонии на Чирик-рабате, так как кочевнические погребения этого времени имеют совершенно отличный ритуал.

Ввиду разграбления кургана вещей в нем обнаружено мало. Это прежде всего несколько фрагментов керамики, должно быть остатков кувшинов, лепных и изготовленных на круге. Здесь же был найден железный меч с плоской рукоятью, вероятно овальным навершием, бабочковидным перекрестьем и масои1В1НЫ1м широким лезвием (рис. 82в).

Рис. 77. Чирик-рабат. Круглое погребальное здание.

Аналогии этому мечу мы встречаем в Западном Казахстане (могильник Кара-Оба) ²⁶⁷, в Приуралье (поселок Нежинский Оренбургской области) ²⁶⁸²⁶⁹, а также в Европейской части СССР — среди находок из курганов на р. Псел^7в. Все эти находки определенно датируются рубежом V и IV вв. до н. э.

К находкам из кургана относится также бронзовый наконечник стрелы скифского типа, трехперый, втульчатый, и небольшая поделка из золота. Последняя изготовлена из листового металла и имеет форму полуцилиндра с выбитым на шаблоне диагональным рифлением. По краям пробиты дырочки для гвоздиков, которые также были золотыми. Видимо, это обкладка для какого-то цилиндрического предмета (рис. 81, справа, внизу). Наконец, среди находок обнаружены два отщепа из кварцита. Как мы уже отмечали, кварцит играл большую роль в инвентаре апасиакских племен вплоть до конца I тысячелетия до н. э.

Судя по находкам, курган может быть датирован V—IV вв. до н. э.

Помимо курганов—наиболее древних погребальных сооружений— на городище Чирик-рабат были раскопаны еще два погребальных здания. Одно из них, круглое в плане, расположено в юго-восточной части городища. Развалины этого здания, имеющего в диаметре 38,5 м, сохранились на высоту 8,4 м (рис. 77). В’нутри здание разделено двумя ориентированными точно по странам света и пересекающимися в цент-

Рис. 78. Чирик-рабат. К-руглое погребальное здание. План и разрез.

ре стенами трехметровой толщины на четыре квадратных помещения (рис. 78).

Размеры помещений (около 5,9X5,9 я) и планировка одинаковы. Вдоль стен тянутся широкие суфы (высотой 40—45 см), сложенные из сырцового кирпича и покрытые тонкой глиняной саманной обмазкой. Ширина¹ суф у разных стен несколько варьирует. На суфах сохранились угловые выкладки, предназначавшиеся для укрепления угловых столбов. В плане эти выкладки приближаются к четверти круга с радиусом 1,32 л/, высота их от 85 до 95 см. Пол в помещениях выстлан сырцовым кирпичом и покрыт тонкой глиняной саманной обмазкой. Вход в здание, расположенный в южной стене и представлявший собой десятиметровы1Й коридор шириной 1,7 м, приводил в юго-восточное помещение. Помеще

ния, размещавшиеся се-

Рис. 79. Чирик-тЛбат. Круглое погребальное здание. Схематическая реконструкция архитектора

Л С. Лапииа-СйМа

вернее, сообщались проходами (сдвинутыми к центральной стене) с расположенными южнее их помещениями, а те в свою очередь были связаны между собой еще одним проходом. Все помещения были погребальными камерами.

В северо-восточной! части здания на высоте 7,25 м в массиве стен сохранились остатки узенького коридорчика шириной всего 0,5 м, соединявшего несколько совершенно разрушенных более широких помещений. По-видимому, этот коридорчик некогда опоясывал по периметру всю внутреннюю планировку (рис.79).

Стены здания сложены из сырцового, в основном крупного прямоугольного кирпича, размеры которого колеблются от 47X29X9,5 до 53X31X ХП см. В кладке здания прослежено несколько горизонтальных камышовых прослоек.

При внутренней отделке помещений применен очень своеобразный прием, впервые зарегистрированный нами в этом погребальном сооружении. Поверх тонкого слоя глиняной саманной обмазки толщиной до 3 см, нанесенного непосредственно на поверхность кирпичной стены, был положен другой, более мощный слой толщиной до 10—16 см, в который для прочности добавлены желваки известково- и железисто-

Рис. 80. Чирик-рабат. Круглое погребальное здание. Помещение № 1. Восточная половина.

песчанистых стяжений. Этот слой заключал в себе каркас из вертикально поставленных на расстоянии 25—30 см друг от друга жердей диаметром 10—12 см. Вместо жердей нами обнаружены лишь отпечатки в глине в виде округлых в сечении каналов, в которых кое-где выявлены^остатки обуглившегося дерева и зола. В углах помещений располагались столбы (‘рис. 80) диаметром около 45 см, примазанные к стенам тем же слоем, в котором заключен каркас. Сохранилась лишь обмазка столбов, образующая как бы полые полуколонны, внутри которых найденьг куски сгнившего и обуглившегося дерева. Поверх обмазки, заключавшей жерди, положены два тонких слоя глины с саманом. В нижней части стен шла выкладка, укреплявшая основания угловых столбов. Она также состояла из толстого, включавшего камни и жерди, слоя глины, который был покрыт еще двумя слоями саманной обмазки.

Деревянный каркас, вероятно, предназначался для поддержки перекрытия. Помещения в свое время сильно пострадали от огня, оставившего повсюду свои следы. При этом сгорели все деревянные конструкции, рухнуло перекрытие и обвалилась часть обмазки стен.

Еще в древности здание было ограблено проникшими через вход грабителями, которые были вынуждены пробивать себе путь в завале сгоревшего перекрытия. Следы ‘грабительских порубок ‘остались во всех помещениях и в коридоре. Во входе и по обе стороны от него снаружи хорошо прослеживается грабительский выброс, в котором обнаружен целый ряд находок, в том числе ‘фрагмент пострадавшей от огня халцедоновой ахеменидской, геммы с изображением единоборства бородатого мужчины — царя или божества — с фантастическим животным; сох ранилась лишь верхняя половина изображения (рис. 81). На суфах в помещениях найдены обломки кальцинированных человеческих костей и уцелевшие в небольшом числе после грабежа предметы погребального инвентаря. В основном они сосредоточены близ стен помещений, обмазка которых к моменту ограбления частично обвалилась, прикрыв собой часть погребального инвентаря, благодаря этому оставшегося не замеченным грабителями.

Раскопки круглого погребального здания на Чирик-рабате дали ценный и разнообразный материал, датирующий памятник концом IV или рубежам IV и III вв. до и. э. Отметим два небольших бронзовых трехлопастных наконечника стрел скифского типа со скрытой втулкой, мелкие железные трехлопастные наконечники стрел раннесарматского облика, согнутые железный нож и кинжал плохой сохранности, фрагменты железной пряжки. Найдены также железная застежка со следами обкладки из золотой фольги, фрагменты гребня из ‘слоновой кости, много пострадавших от огня стеклянных и каменных бус, в том числе несколько крупных цилиндрических из ляпис-лазури, мелкие кусочки черной шерстяной ткани, на отдельных фрагментах которой видны следы вышивки золотыми нитями, цилиндрические бронзовые пронизки и бронзовый колокольчик. При раскопках обнаружено значительное количество золотых и серебряных украшений (рис. 81): круглые золотые бляшки с отверстиями для нашивки, крупная чеканная нашивная бляшка в виде четырехлепестковой розетки (лепестки по краю оформлены валиком и ложной зернью), множество мелких золотых прошивок, часть из .них с поперечным рифлением. Очень интересны две парные золотые подвески (височные или от серег) со сканным орнаментом и бахромой из золотой проволочки, представляющих собой ряд завитков в форме латинской буквы S, три золотых колокольчика и шесть крупных, длиной 2,5 см, поперечно-рифленых пронизей из серебра.

Наиболее богато находками северо-западное помещение, где на западной суфе и близ прохода в слое грабительского выброса обнаружены остатки железного пластинчатого доспеха катафрактария (рис. 82). Так как доспех побывал в огне, значительные участки его ошлаковались, отдельные пластины сплавились, что дает возможность судить о первоначальном виде этого доспеха. Его реставрация и окончательная реконструкция потребуют много времени, однако уже сейчас ясно, что он состоял главным образом из квадратных (7X7 см) железных пластин, толщина которых превышала 2 мм. В образуемой пластинами чешуе открытой оставалась лишь нижняя треть каждой из них; верхняя часть была закрыта двумя вышележащими пластинами (рис. 82а). Следовательно, все участки брани имели толщину трех пластин. Узкие (3,3 см) длинные пластины, входившие в состав доспеха, несомненно, образовывали участки лат, требовавшие известной подвижности. Скорее всего, они закрывали руки и ноги воина подобно тому, как это можно видеть на кушанских монетах и других изображениях катафрактариев тех народов, судьбы которых тесно связаны со Средней Азией (рис. 825, е, ж). Можно полагать, что узкими пластинами были защищены и бока воина, что также должно было обеспечивать ему большую подвижность. Вероятно, именно эту часть доспеха, состоящую из 14 пластин длиной около 40 см и связанную с крупной пластиной — набедренником, своего рода широким железным поясом, удалось найти относительно сохранной (рис. 826).

Рис. 8i. Чприк-рабат. Ювелирные изделия и оттиск печати.

Рис. Вооружение •апасиаксколо но ина:

а—б—детали пластинчатого доспеха, Чирик-рабат, круглое погребальное здание; в — железный меч. Чирик-рабат, курган № 1; г — ва1риант реконструкции доспеха; д — парфянский катафрактарий, рисунок из Дура-Европос; е — статуя кушанского царя Канишки, музей в Матура; ж—кушанский царь Васудева, с изображения на монете.

В целом можно утверждать, что апасиакский доспех был весьма совершенным и обеспечивал надежную защиту воина. Здесь уместно вспомнить свидетельство Арриана²⁷⁰ о том, что во время стычки македонян со скифами на Сыр-Дарье доспех (&<Ьра£) .сакского катафрак-тария был пробит при введении в бой стрелометной машины (примечательно в данном случае стремление историка отметить это событие). Доспех, найденный на Чирик-рабате, датируется тем же временем, что и указанный исторический эпизод.

Несомненно, что развитие сакского защитного вооружения шло под сильнейшим влиянием Хорезма. Обнаруживается сходство хорез-мийского доспеха, известного, правда, по материалам более позднего времени, из дворца Топрак-кала с доспехом, найденным на Чирик-рабате. Таким образом, получено наглядное подтверждение правильности тех выводов, к которым мы пришли при исследовании вопросов истории военного искусства Хорезма²⁷¹. Напомним, что в книге «Древний Хорезм» в главе (базирующейся на данных античных источников) «Конница Кангюя» появление катафрактариев — тяжело вооруженных воинов в пластинчатых доспехах — мы связывали с Хорезмом и окрестными степями. Такой доспех мы и нашли в камере цилиндрического погребального здания на Чирик-рабате.

Второе погребальное здание городища Чирик-раб ат (рис. 83), стоящее к юго-западу от курганов, дало иную планировку, чем первое. Оно почти квадратное в плане (19,5×19 м), имеет мощные (до 5—5,5 м толщины) стены из сырцового кирпича, квадратного (38—40 X Х35—38X8—10 см) или прямоугольного (40—48X35—38X8—10 см). Здесь также встречаются ‘слои раствора с камышом. Отметим, что в растворе кладки было найдено несколько бронзовых трехлопастных втульчатых наконечников стрел. Стена толщиной 3,9—4,0 м делит здание на два помещения — № 1 (северо-западное) и № 2 (юго-восточное), которые ‘соединяются проходом, причем вход в здание и этот проход по оси не совпадают. Судя по остаткам деревянных столбов, вход в здание был оформлен двустворчатой дверью. В проходе обнаружена закладка из сырцового кирпича. Пол в обоих помещениях сложен из двух рядов кирпичей, лежащих на материке и покрытых ‘сверху слоем саманной обмазки. В середине комнаты помещения № 1 на полу обнаружено беспорядочное скопление человеческих костей — три черепа,, кости конечностей, тазовые и др. Здесь, несомненно, потрудились грабители. Об этом свидетельствуют следы лопат, рубящих инструментов и небольшая яма, пробитая до материка. Tai же картина наблюдается и в помещении № 2, первом от входа. В его западной половине при разграблении вырыта небольшая яма. В восточной части этого помещения вскрыта большая (4,55X2,6 л<) яма, которую выкопали не грабители (они лишь растащили ее содержимое). Это специальная погребальная яма, вырытая в полу. На дне могильной ямы у северо-восточной стенки найдены женский череп и небольшое количество костей скелета. Видимо, костяк мал головой па северо-восток. в севсрвом углу ямы оОвврукв сосуд, внутри которого находились три каменных и одно костяное грузило. Найдены также золотые пронизки и золотые круглые нашивные бляш-

ки, фрагменты бронзового зеркала, остатки костяного гребня, зеленые бусы из стекла и египетской пасты, 10 бусин из агата. На дне ямы лежал трехгранный черешковый железный наконечник стрелы.

Рис. 83. Чирик-рабат. Квадратное погребальное здание:

Д —план; Б, В, Г —разрезы (Б — по 1—1; В — по 2—2; Г — по 3—3); X— место находки черепа.

Других аналогичных ям в мавзолее не обнаружено, и это заставляет полагать, что все остальные погребенные лежали на полу или над полом. Таким образом, захоронение в яме не ‘относится к основному комплексу, хотя и ‘близко ему по времени, а является «впускным» и совершенным с соблюдением иного ритуала. Находка в женском погребении наконечника стрелы — первое свидетельство наличия в исследуемом районе погребений вооруженных женщин, которые характерны для. сав-роматских и сарматских племен, и стойкости матриархальных традиций, отмечаемых для среднеазиатских саков письменными источниками.

Керамика обоих помещений датируется III—II вв. до н. э.

В южной части городища, близ городской стены, был заложен стратиграфический раскоп, где была вскрыта многослойная жилая застройка, верхний слой ‘которой датируется XII—XIII вв. н. э. Всего вскрыто 3 античных строительных горизонта и 6 полов (общая толщина культурного слоя выше 2 ле). Все полы дали бытовой культурный слой с обилием лепной и ремесленной керамики, костей животных и других находок. На третьем полу найден трехперый бронзовый наконечник стрелы со ‘скрытой втулкой. Между прочим, на более поздних полах ‘сделанная на круге керамика встречается чаще, чем на полак ранних, хотя в целом на городище преобладает лепная посуда²⁷². Круговая керамика (рис. 84) представлена хумами^ хумчами, кувшинами, мисками, чашами и т. д., которые имеют красноватую поверхность, иногда ангоб’Ированы, редко покрыты ленточной росписью — красным цветом по светлому ангобу. В целом эта керамика ‘очень близка хорез-мийской, некоторые формы (главным образом кувшины) ²⁷³ находят в Хорезме прямые аналогии. Широкогорлые кувшины с уступом на плечиках попадаются реже, но эта форма известна и за пределами Хорезма. Так, аналогичные сосуды найдены в Кую-Мазарском могильнике²⁷⁴ и в Фергане на городище Эйлатан (IV горизонт)²⁷⁵. Видимо, керамика такого типа была распространена не позднее II в. до н. э.

Примечательно, что в керамическом комплексе с Чирик-рабата были обнаружены вьючные баклаги — форма, характерная для керамики кангюйского времени. Правда, здесь на них нет рельефного орнамента, лишь иногда их поверхность украшена прочерченными концентрическими окружностями, но и в Хорезме вьючные баклаги без рельефа преобладают.

В лепной керамике наиболее распространенная форма — горшки; однако наряду с ними встречались хумы, хумчи,, миски, сковороды. Близкие параллели горшкам с Чирик-рабата найти трудно. По .пропорциям и общему облику известное сходство 1на1блюда’ется среди некоторых форм сарматской керамики Нижнего Поволжья и отчасти Южного Приуралья IV—III вв. до н. э.

Некоторые <|юрмы лепных мисок с лощеной поверхностью ЙМёЙТ аналогии в керамическом материале с поселения близ Дингильдже

Рис. 84. Чирик-рабат. Таблицы керамических форм («составлены М. Г. Воробьевой): а — из раскопа у крепостной стены в северо-восточной части городища;

б — ‘из стратиграфического раскопа в юго-западной части городища.

(V в. до н. э., Хорезм) ²⁷⁶, из слоя Афрасиаб III (IV—II вв. до н. э.)²⁷⁷ и датируемого III—II вв. до н. э. слоя древнего Мерва²⁷⁸. По свидетельству К. Ф. Смирнова, сосуды с подобной обработкой поверхности характерны для сарматских комплексов IV—II вв. до н. э.

В целом керамика с Чирик-рабата относится к одному историческому периоду и может быть датирована IV—II вв. до н. э. Судя по приведенным аналогиям, население Чирик-рабата общалось не только с Хорезмом, влияние которого было особенно сильно, но и с другими областями Средней Азии.

Итоги раскопок столицы апасиаков позволяют наметить основные этапы истории этого городища. Возникновение его, видимо, относится к V в. до н. э., может быть, к концу VI в. до н. э. Самым древним его компонентом являются курганы. Эти погребальные сооружения, воздвигнутые на вершине холма, были центром, вокруг которого развивалось все строительство города. Вероятно, вслед за сооружением курганов-погребений скифских вождей или «царей» возникло поселение охраняющих погребения воинов, разросшееся затем в крупный населенный пункт, окруженный овальной стеной с башнями и рвом. Стена эта, по предварительному заключению, была воздвигнута в IV в. до н. э. Подпрямоугольная цитадель, охватывающая древнейшие курганы, как можно полагать, почти синхронна им.

Ко времени существования этих древних фортификационных сооружений относятся и более поздние, чем курганы, погребальные здания — круглое и подквадратное. Подквадратное здание расположено на поле одного из древних курганов, а круглое входит в систему оборонительной стены, выстроенной в последний этап жизни городища — III — начало II в. до н. э. Видимо, в связи с тем, что оказалось невозможным оборонять все огромное пространство городища, его юго-западная часть была отделена вновь построенной стеной; остальные стены этой части Чирик-рабата, судя по их сохранности, были отремонтированы. Они опоясывают господствующий над долиной Жаны-Дарьи естественный холм, увенчанный группой погребальных сооружений. Таким образом, в последний период своего существования городище приобрело тот живописный вид, который и до сих пор производит сильное впечатление.

Следующим объектом наших исследований был крупный комплекс апасиакских поселений Бабиш-мулла²⁷⁹ (городище Бабиш-мулла I и погребальное здание Бабиш-мулла 2), расположенный между двумя

Рис. 85. Схема района городища Бабиш-мулла:

/ — развалины античных укреплений; 2 — скопления керамики (остатки поселений) и номера поисков; 3—остатки древних каналов; 4—1позднесредневековый мазер; 5—курган; 6—мастерская статуэток; 7—старые русла, возвышающиеся над уровнем такыра (дамбиров энные русла?); 8— старые русла, выраженные такырными полосами и растительностью; У — старые русла, сохранившие отрицательные формы рельефа.

Рис. 86. Магистральный канал к югу от городища Бабиш-мулла.

боковыми ‘руслами Жаны-Дарьи, в 40 к,м к северо-северо-востоку от Чирик-рабата. Если окрестности Чирик-рабата перекрыты поздними ирригационными отложениями, связанными с каракалпакской ирригацией XVIII—XIX вв., то район Бабиш-муллы свободен от этих напластований и поэтому представляет собой замечательно сохранившийся комплекс сельских поселений апасиакюв (рис. 85), тянущийся в широтном направлении на 40 км и в меридиональном — на 15—20 км. Нами обследованы десятки поселений. Некоторые из них были, возможно, центрами расселения отдельных племен, входивших в апасиакский союз. Основной магистральный канал, снабжавший водой бабиш-муллинские поселения, брал свое начало из русла в 6 км к югу от Бабиш-муллы 1 (рис. 86). На этом канале было расположено три больших поселения: одно рядом с крепостью, другое в 1 км севернее ее и третье в 1,5 км к югу.

Поселения сохранились или в виде невысоких бугров, скрывающих в себе остатки домов, или в виде выступающих на такырах планировок, иногда подчеркнутых растительностью и покрытых обильными россыпями керамики. На некоторых поселениях зарегистрированы остатки гончарных печей. Особо следует отметить большую группу гончарных печей на поселении, расположенном в 6 км к юго-востоку от Бабиш-муллы. Кроме фрагментов керамики, среди которой преобладает ремесленная, найдено множество орудий из кварцита, скифские трехперые наконечники стрел, датируемые IV—II вв. до н. э., зернотерки, железные шлаки и обломки криц (рис. 87а, в). Несколько бо-

Рис. 87. Поселения близ городища Бабиш-мулла: а — кварцитовые орудия; б — терракотовые статуэтки; в —бронзовые наконечники стрел.

Рис. 88. Комплекс Бабиш-мулла. Снимок с самолета:

/—Бабиш-мулла 1: /—«донжон»; 2—«Большой дом»; 3—цитадель. II—Бабиш-мул-ла 2. III — русло древнего канала.

Рис. 89. Городище Бабиш-мулла 1. План цитадели.

При раскопках обнаружено, что крепость имеет несколько строительных периодов, не выходящих, однако, хронологически за пределы IV—II вв. до н. э.

Наиболее полно стратиграфию удалось проследить при раскопкаи так называемого «донжона» (начальник раскопа Б. И. Вайнберг). Всего па «донжоне» выявлено три строительных периода, внутри которых можно ‘Отметить еще значительное количество перестроек и ремонтов. В первом строительном периоде на месте «донжона» было предвратное сооружение цитадели. По своим размерам это предвратное сооружение совпадало с последующим зданием «донжона» — остатки внешних стен его со стреловидными бойницами обнаружены в основании внешних стен «донжона».

Во втором строительном периоде на месте предвратного сооружения возникло хорошо укрепленное здание со сводчатыми помещениями и центральным открытым коридором—входом в цитадель, делящим здание на две части; арочные проходы из помещений выводили в этот коридор. Видимо, в этот период в «донжоне» находился центр обороны крепости. Именно тогда крепость, очевидно, была взята штурмом: при раскопках одной из сводчатых комнат у западной стены «донжона», являвшейся одновременно частью внешней стены крепости, было установлено, что эта стена разрушена стенобитной машиной — тараном, пробившим отверстие выше пяты свода.

«Донжон» второго строительного периода имел следующую планировку: в западной половине были два помещения, вытянутые с запада на восток; в восточной части планировка несколько иная: одно из помещений (северное) также вытянуто с запада на восток, а с юга к нему примыкают две комнаты, вытянутые с севера на юг. Стены комнат «донжона» сложены из чередующихся рядов пахсовой и кирпичной кладок. Кирпич в кладке как квадратный, стандарта 45X45X10 см, так и прямоугольный, размером 40—45X31—38X10—12 см. Такая техника кладки стен была распространена много столетий спустя в афри-гидском Хорезме и встречается в раннесредневековых памятниках других районов.

Перекрытия помещений второго строительного периода’, как уже указывалось, сводчатые; своды одинарные и двойные (помещение № 3 в восточной половине «донжона») клались наклонными поперечными отрезками из трапециевидных (клинчатых) кирпичей. Кривая свода трехцентрового построения имеет очень высокий подъем. Стены и своды внутри покрыты слоем саманно-глиняной штукатурки. Интересно, что ма этом этапе внешний, южный фасад «донжона» был украшен выступающими на 20 см пилястрами—с каждой стороны от входа в коридор по три пилястра. «Донжон» Бабиш-муллы 1 — один из древнейших известных в настоящее время памятников среднеазиатской античности, в котором используется архитектурный прием оформления пилястрами внешнего фасада здания.

Все помещения описываемого строительного периода — жилые, в них обнаружены хозяйственные ямы, выкладка для установки жерновов, остатки проса в культурном слое, много костей животных и бытовой керамики. Для керамики этого слоя ведущей формой являются хумы с оттянутым внутрь сосуда венчиком и плоским краем, характерные для раннепарфянских комплексов. Остальная керамика (хумчи и горшки с круглым венчиком, миски и т. д.) встречается и в верхних слоях.

В третьем строительном периоде «донжон» был совершенно реконструировав, сводчатые помещения предшествующего периода были забутованы и вошли, таким образом, в мощный стилобат «донжона», поднимавшийся иа высоту 5 м над равниной.

Здание было одето как снаружи, так и внутри — по обе стороны ворот — новой кирпичной «рубашкой». На стилобате был возведен целый ряд новых комнат, к сожалению, плохо сохранившихся в результате размыва. Осевой коридор был оформлен в виде двустороннего пандуса, от которого ответвлялся другой пандус, выводивший в верхние помещения «донжона». Он отходил от осевого пандуса на восток неда

леко от южного входа в «донжон», затем поворачивал на север, шел вдоль западной стены восточного массива «донжона» и близ ее северного конца выходил в уровень помещений,, возведенных на ‘стилобате. Здесь он поворачивал на запад и обрывался у края прохода ворот. В этом месте была сделана одна из любопытных, хотя и скромных, находок — обрывок зажатой в кирпичной кладке веревки, несомненно связанной с переброшенным через проход подъемным мостом, который вел в западную половину «донжона». У южного выхода из центрального коридора цитадели «донжона» ‘Сохранились пазы для балок обвязки ворот и деревянный подпятник, на котором вращались ворота. Как показали раскопки 1960 г., вход в город и к воротам цитадели шел вдоль западной половины «донжона» по пандусу, который в последний период с юга был ограничен пахсовой стеной; в ней обнаружены сохранившиеся лишь в нижней части бойницы, приспособленные для стрельбы с колена. С внешней стороны стена была украшена невысоким глиняным рельефом, обрамлявшим бойницы. В этой же стене против центрального коридора «донжона» был проход в город.

Находки верхнего слоя «донжона» также дали много костей животных и керамики, которая очень близка керамике верхних слоев «Большого дома»; хумы отличаются от форм нижнего горизонта скругленным, слегка отогнутым наружу венчиком. Интересен фрагмент тонкостенного розового бокала с резким перегибом в нижней трети тупова сосуда. Аналогии этому бокалу имеются среди раннеантичных сосудов Южной Туркмении, Кобадиана и других памятников Таджикистана, относящихся ко времени не позже III—II вв. до н. э. На пандусе «донжона» обнаружена бронзовая скифского типа стрела III—II вв. до н. э.

Раскопками установлено, что рассматриваемое нами здание не напрасно получило название «донжон». Несомненно, это прообраз афригидских донжонов, которые в более поздний исторический период (VII—VIII вв. н. э.) прошли такой же путь в своем развитии. Вначале афригидские донжоны также в нижнем этаже имели помещения, перекрытые сводами, а затем, с VIII в., донжоны строились на сплошном хмассивном глинобитном стилобате, причем нередко для конструкции стилобата использовались забутованные помещения и сам донжон возводился на месте предвратного сооружения. Мы видим здесь, таким образом, новое доказательство того, что формирование афригидского нием тех архитектурных фбрм, КбТбрЫё бЫЛИ ВЫрабОТЙИЫ В СТ6ПИЫХ областях далекой северо-восточной периферии древнего Хорезма, в бассейне Жаны-Дарьи.

На «Большом доме», как уже отмечалось, раскопками вскрыто около половины площади здания (рис. 89). В плане оно квадратное (44X44 м); стены его ориентированы по странам света. По углам и в середине каждой стены находились полукруглые в плане башни. Угловые башни не имеют внутри помещений и представляют собой как бы усиленные углы дома. В наружных стенах дома обнаружены стреловидные, а в толще башен — треугольные бойницы, расходящиеся веером и размещенные группами по три; каждую из таких групп мог обслуживать один стрелок. Вход в здание (ширина его около 2 м) расположен в южной стене между двумя полукруглыми башнями, сложенными из сырцового кирпича. Восточная половина здания, где производились раскопки, отделена¹ от остальной части дома стеной, идущей с юга на север от восточной башни входа; в южной части этой, стены обнаружен проход.

При раскопках установлены три строительных периода, причем планировка этого замкнутого комплекса, судя по всем данным, мало изменялась на протяжении всех строительных периодов.

В 1960 г. было вскрыто семь помещений нижнего горизонта. Из них центральное место занимает большое помещение, по сторонам которого размещаются небольшие и узкие комнаты; с юга к нему примыкает айван, открывающийся во двор, который охватывает все расположенное южнее пространство раскопанной части «Большого дома». Описываемая группа помещений связывалась с айваном двумя симметрично расположенными в боковых стенах его входами. Стены помещений этого строительного периода были сложены из сырцового кирпича (со стороной 40—45 см) на глиняном растворе и покрыты глиняной штукатуркой. В айване и прилегающих ‘боковых помещениях на ряде участков стен обнаружена побелка на штукатурке. Кроме того, в стенах айвана на высоте 90—93 см от уровня пола имеются симметрично расположенные ниши (три в северной стене и по одной в боковых стенах к югу от проходов) глубиной 25—28 см-, боковые стенки этих ниш сделаны в виде трех прямоугольных в плане уступов. На уступах, стенках и дне ниш очень хорошо сохранилась побелка. Верхняя часть ниш, к сожалению, срублена при перестройке здания, так что о форме ее судить невозможно. Стены помещений нижнего горизонта сохранились на высоту 60—130 см, сами помещения на эту высоту были забутованы.

Культурный слой на полу помещений нижнего горизонта не обнаружен, как и не обнаружено сколько-нибудь значительных следов, свидетельствующих о запустении этих помещений (обычные в таких случаях следы действия дождевой воды и песка). В связи с этим можно предположить, что забутовка пространства между древними стенами началась непосредственно вслед за их сооружением.

Помещения среднего горизонта возведены на цоколе, образовавшемся, таким образом, из забутованных плотной пахсой или засыпанных глиной нижних помещений.

Помещения среднего строительного периода «Большого дома» объединялись в отдельные комплексы связанных между собой комнат. В одной из них почти всю площадь занимал большой очаг. Возможно, это было ‘культовое помещение. Несколько южнее этого помещения обнаружены остатки нижних топочных камер (овальных в плане, размером около 2,5X1 м) гончарных печей, вырытых в забутовке нижних помещений. Камеры этих печей уже в срубленном виде были перекрыты сохранившимися полами среднего горизонта, так же как и хозяйственные ямы в некоторых помещениях (рис. 90); в них наряду с фрагментами керамики обнаружены медные литки и фрагменты изделий, свидетельствующие о меднолитейном производстве.

Р.ис. 90. Бабиш-мулла ‘1. «Большой дом». Помещение № 1.

Удалось установить, что в период создания полов среднего горизонта верхняя часть печей и жилая поверхность, соответствующая времени их функционирования, были срублены, очевидно, в процессе нивелировки. К тому же периоду, что и описанные выше печи, относится хорошо сохранившаяся гончарная печь, примыкающая к внутренней стене здания близ западной башни у входа на «Большой дом». В камере сохранилась загрузка в виде сильно раздавленных кувшиновидных сосудов и чаш хорошего качества, покрытых красным ангобом.

В верхнем горизонте здание было основательно отремонтировано, некоторые помещения частично перестроены. Кладка стен среднего и верхнего горизонта .резко отличается от регулярной кладки нижнего горизонта. Она часто хаотична; сырцовый кирпич комбинируется о пахсой; во время ремонта и перестройки у основных стен внутри помещений были сделаны приставные стены, в которых кирпич иногда положен на ребро.

Из находок, сделанных при раскопках на «Большом доме», наиболее интересные относятся к нижнему полу верхнего горизонта: поделка из трубчатой кости крупного домашнего животного, похожая на крышку костяного пенала, окрашенная ‘снаружи красной краской;- фрагмент деревянной чаши с бронзовой обкладкой по верхнему краю; фрагмент стенки бронзового котла «скифского» типа с орнаментом в виде ложного жгутика; лезвие железного ножа; бусы; каменные лощила; бронзовые наконечники стрел скифского типа; железные панцирные бляшки и дру-

гие мелкие ‘предметы, we ‘считая ‘встречающихся в большом количестве черепков керамических сосудов. В одном из помещений обнаружена своеобразная находка: черепа двух баранов, а возле этих черепов — два скопления астрагалов с подшлифованными боковыми поверхностями (в одном скоплении — 42 штуки, .в другом — 63). Должно быть, в древности бьпла широко распространена игра,, в которой бараньи астрагалы служили игральными костями. В отличие от современной игры, по-узбекски называемой «ошик уйнаш», в древнем варианте этой игры какую-то роль выполнял и бараний череп.

Некоторые помещения были складскими; в них обнаружено множество хумов. Интересна находка керамического рельефа, видимо, связанного с облицовкой стен помещения. В помещении с большим очагом (среднего горизонта) в золе этого очага лежал костяной трехгранный втульчатый наконечник стрелы скифского типа.

Видимо, строительные периоды «Большого дома» и «донжона» не вполне соответствуют друг другу. Нижний горизонт «Большого дома», как по строительным приемам, так и по керамическому материалу, правда, весьма скудному, должен быть сопоставлен с первым и вторым горизонтами ‘«донжона». Второй и третий горизонты соответствую г верхнему горизонту «донжона», как мы видели, плохо сохранившемуся. Любопытно, что здание нижнего горизонта «Большого дома» осталось недостроенным. Возможно, это позволяет синхронизировать его с концом второго периода «донжона», когда, как уже отмечалось, крепость была’ взята штурмом. Строительство было продолжено в иных архитектурных традициях и,, вероятно’, в иной пол.итической обстановке. Видимо, к самому началу второго периода относится использование части недостроенного и забутованного здания для гончарного производства.

Особый интерес представляют раскопки погребального здания Бабиш-мулла 2 (рис. 91). Здание это квадратное в плане, площадью 21X21 м, возвышается на высоту до 7 м над современной поверхностью такыра. Основанием сооружения служил цоколь, сложенный из шести рядов пахсовых блоков. На этом цоколе, имеющем площадь более чем 30X30 м и высоту около 3,5 м от уровня древней дневной поверхности, и было возведено здание из квадратного сырцового кирпича, состоящее из угловых погребальных залов и взаимно пересекающихся коридоров, ориентированных строго по странам света (рис. 92). Все залы, кроме одного, имели выход в коридор. По внешнему периметру здания шел узкий коридор. В середине каждой стены внутренние крестообразно пересекавшиеся коридоры заканчивались арочным проходом, который вел во внешний коридор, образовывавший перед каждой аркой небольшую площадку. В месте скрещения внутренних коридоров, к их стенам, были поставлены опоры для арок. Погребальные комнаты и коридоры перекрывались сводами, сложенными из клинчатого сырцового кирпича, причем в качестве расклинки использовалась керамика!. Стены помещений покрыты слоем алебастра.

Угловые погребальные залы имеют размеры от 4,4X5 м до 5,3X6 м. Два из них — северо-восточный и юго-восточный — разделены посередине поперечной стеной, ориентированной с востока на запад. И коридоры, и залы сильно пострадали от грабителей, особенно залы в восточной половине здания.

Северо-западный и юго-западный залы сохранились лучше. Наиболее интересным оказалось северо-западное погребальное помещение (рис. 93). Пол его выложен крупным прямоугольным обожженным

Рис. 91. Бабиш-мулла 2 Общий вид погребального здания.

кирпичом (34—43X28—31X5 см), покрыт алебастровым раствором и раскрашен в шахматном порядке красной и белой краской. Вдоль северной, южной и восточной стен из того же материала, что и пол, сделаны ступенчатые выкладки шириной 1,3 it и высотой 0,5 м. Ступени по такому же принципу раскрашены красной и белой краской. Фасады выкладок — красного цвета, по низу идет черная полоса, переходящая на пол.

Вдоль южной и восточной стен погребального помещения шли пристроенные к ним стены, причем южная стена поставлена впритык к основной, а восточная врублена в основную стену. Помещение в древности было ограблено.Остатки костяков и два черепа найдены в завале прохода и в заполнении ямы, вырубленной грабителями в середине помещения. Из вещей сохранились лишь каменные бусины, две деревянные планки, возможно, от носилок, и обломки какого-то железного предмета.

Юго-западная погребальная комната вымощена сырцовым кирпичом; приставные стены образовали как бы погребальную камеру внутри комнаты. Здесь также побывали грабители. В этой комнате обнаружены остатки не менее трех скелетов. Надо полагать, что в данном случае погребения совершались прямо на полу: может быть, покойники лежали на погребальных носилках или деревянных помостах, остатки которых в изобилии встречались в завале. Погребения были богатыми (рис. 94); найдено много золотых полусферических нашивных бляшек, золотые пронизки, массивные золотые бусины с зернью, различные бусы из камня — одна из янтаря и одна из красного сердолика, а на полу около прохода ib коридор обнаружен небольшой железный черешковый наконечник трехлопастмой стрелы.

Рис. 92. Бабиш-мулла 2. Плаи и разрез

Сооружение Бабиш-мулла 2 представляет огромный интерес, так как оно несомненно связано с городищем Бабиш-мулла 1; раскопки Бабиш-муллы 2 дают возможность расширить наши представления о древних апасиакских племенах.

Синхронность этих двух памятников позволяет рассматривать в целом найденную на них керамику (рис. 95). Лепная и ремесленная керамика Бабиш-муллы²⁸⁰ отличается от хорезмийской бедностью форм. Среди лепной посуды преобладают горшки, среди круговой — горшки, миски, хумы и хумчи. Почти все видьи ремесленной посуды с Бабиш-муллы встречаются в керамике Хорезма кангюйского времени (с IV по II bib. до н. э.) ²⁸¹. Обращает на себя внимание незначительное количество расписных сосудов, сравнительно большое—■ сероглиняных, наличие сосудов с налепным валиком, украшенным широкими вертикальными выемками, и фрагментов крупных сосудов или оссуариев с налепным валиком, орнаментированным пальцевыми вдавлениями. Этот прием орнаментации, как и украшение валика ямками, использовался и гончарами джетыасарских поселений Нижней Сыр-Дарьи, оставленных племенами тохаров²⁸².

Аналогичный способ орнаментации мы встречаем также уже в более поздних памятниках варварской периферии Хорезма — Барак-там и Игды-кала (см. ниже), датируемых IV в. н. э.²⁸³. В самом Хорезме развитие этой традиции наблюдается лишь в афригидский период, в VI—Vlbl вв. и. э.

Некоторые формы посуды из Бабиш-муллы, неизвестные пока в Хорезме, находят аналогии в материалах с других территорий. Так, например, миски с резким перегибом наружу в верхней части были широко распространены среди керамики древнего Мерва в III в. до,н. э.—

I в. н. э.²⁸⁴. Близкие по форме чаши, но среди лепной керамики, известны из слоя Каунчи 1²⁸⁵.

Небольшие сероглиняные мисочки имеют близкие параллели в посуде древней Бактрии из слоя Кобадиан II (III—II вв. до н. э.) ²⁸⁶. Фрагмент хума, правда единственный, сделанный из светлой глины, покрытый белым ангобом и окрашенный по венчику и шейке красной краской, находит себе аналогию в Согде, в слое Афрасиаб II (IV—

II вв. до н. э.) ²⁸⁷.

Полученные материалы — трехперые скифские наконечники стрел IV—II вв. до н. э., керамика, близкая хорезмийской IV—II вв. до н. э., бусы этого же времени — позволяют датировать весь комплекс Бабиш-муллы IV—II вв. до н. э.

Приведенные при анализе находок с Чирик-рабата и Бабиш-Мул-лы аналогии свидетельствуют о связях апасиаков, обитавших в ниж-

Рис. 93. Бабпш-мулла 2. Северо-западное погребальное помещение Рисунок архитектора Ю. В. Стеблюка.

Рис. 94. Комплекс Бабиш-мулла. Ювелирные изделия.

Ряс. 95. ‘Ба<би’ш-мулла Ч. Кер’ам1ика:

— >с деЛ’З ин а я на круге; б — лепная

нем течении Жаны-Дарьи, с окружающим их миром. Наиболее тесной эта связь была с Хорезмом, влияние которого прослеживается не только на керамике, но и в строительном деле; подтверждением этого может служить, в частности, комплекс Бабиш-мулла²⁸⁸. В культуре апа-сиаков четко выступают и местные самобытные черты. Так, при наличии высокой строительной техники, развитого керамического ремесла (рис. 96), знакомства с техникой выработки железа, изготовления украшений из золота и бронзы и в этот поздний период многие орудия труда были сделаны еще из кварцита.

В конце полевого сезона 1959 г. было открыто, а в полевом сезоне 1960 г. частично раскопано расположенное на небольшом возвышении (высота над уровнем современного такыра, находящегося западнее,— 2,7 л) <в 800 м севернее Бабиш-муллы 2 могильное сооружение еще одного, неизвестного до сих пор типа. Это квадратная в плане (5,5X Х5,5 м) площадка, представляющая собой участок естественного такырного грунта, который при окапывании получил форму ступенчатой пирамидки. Ориентирована площадка сторонами по странам света. В поверхности каждой из ступенек вырыты неглубокие ровики. В них находились захоронения (рис. 97). Здесь обнаружено шесть детских (младенческих) захоронений в крупных горшкообразных сосудах грубой ручной лепки; четыре из них найдены около углов площадки и два — около середины сторон. Вскрыты также три погребения в ямах близ стенок центральной площадки. В одном погребении обнаружен костяк взрослого, лежащего скорченно, головой на запад (инвентарь отсутствует); во втором погребении скелет подростка лежал вытянуто, на спине, головой на северо-запад (у головы стоял небольшой гончарный сосуд с округлыми боками и узким горлом); и, наконец, третье погребение принадлежало взрослому, лежавшему тоже на спине, головой на юго-восток (без вещей). Ровики по сторонам центральной площадки заполнены супесью, как и могильные ямы; над супесью идут слои серого песка: это дает основание полагать, что обнаруженное могильное сооружение было перекрыто курганной насыпью диаметром около 18—20 м. Видимо, перед нами одно из рядовых ‘захоронений Б абмш -мул лин около оазис а.

В 1959 г. во время инкар-дарьинского разведочного археологического маршрута были открыты еще два апасиакских поселения с небольшим центральным городком. Одно из них, в непосредственной близости от Чирик-рабата, в 7 км к юго-востоку от него, расположено на приспособленном для орошения дамбированном русле, которое ответвляется от Жаны-Дарьи в окрестностях возвышенности Ак-кыр. Поселение составляют несколько больших домов; из них лучше всего сохранилось прямоугольное здание на левом берегу канала. Останцы его стен имеют высоту 2,2 м, площадь развалин равна 50×30 м. На развалина» этого здания и на буграх, оставшихся от других домов на правом берегу русла, отмечены обильные россыпи керамики. Другое поселение находится в урочище Баланды, в 40 км к юго-востоку от Чирик-рабата.

Комплекс Баланды включает три памятника: крепость (Баланды 1)

Pmc. 96. Керамика а-пасиакскнх племен: а — изготовленная на круге; б—грубой руиной лепки.

Рис. 97. Могильное сооружение севернее Бабиш-муллы 2.

с прилегающим к ней сельским поселением и два погребальных сооружения (Баланды 2 и Баланды 3). Укрепление Баланды 1, прямоугольное в плане, площадью 80X130 м, окружено стенами из сырцового кирпича античных размеров; по углам юго-западной и северо-восточной стен — по две полукруглых башни (рис. 98). Стены .местами сохранились на высоту более 3 м; лучше всего сохранились юго-западная стена и южный угол с башней. Стены и башни прорезаны стреловидными бойницами; вход в ‘крепость—в северо-западной стене. Внутри крепости планировка не просматривается: вся внутренняя площадь сильно приподнята над окружающей местностью и представляет собой твердый, незаросший такыр, на котором найдена керамика бабиш-муллинского типа. Баланды 1 —один из интереснейших распространенных у местных степных племен античного времени памятников, в которых фортификация хорезмийского типа сочетается с «варварской» кладкой стен.

В 1960 г. на городище Баланды 1 начались рекогносцировочные раскопки. Небольшой .по площади раскоп у северо-западной стены дал ряд ценных находок. Следует отметить изящную рамку из костяных пластин, внутри которой заключена тонкая дощечка, выстланная с обеих сторон слюдой. Дощечка была расписана, но сохранились лишь отдельные пятна алого цвета и слабые следы позолоты. Найдены также тщательно выточенные из слоновой кости столбики с глубокими кольцевыми пропилами, заполненными синей пастой, маленькие грибовидные навер-шия и орнаментированные накладки из того же материала. Очень изящны бронзовые поделки в виде стилизованных листьев античного облика. Можно думать,, что, как и рамка, все эти предметы — детали какой-то богато украшенной шкатулки. Возможно, частью хранившихся в ней драгоценностей являются найденные здесь же обломки золотых и серебряных ювелирных изделий, жемчужины (определяемые специали

Рис. 98. Городище Баланды >1:

А — план (/—II— участки раскопов), Б — разрез; В — фасад.

стами как происходящие из Индии) и фрагменты небольших стеклянных сосудов (видимо, сирийского производства). Последние имеют форму неглубоких блюдечек, украшены черной росписью, позолотой, а в некоторых случаях — рельефом в виде розеток.

Раскопки были продолжены в 1961 г.; в результате этих работ установлено, что Баланды 1 — это большой укрепленный дом, в жилом комплексе которого вскрыто несколько парадных, украшенных цветной штукатуркой помещений. Сделанные в одной из этих комнат находки уточняют установленную ранее дату памятника, ограничивая ее III— II вв. до н. э. В их числе следует упомянуть костяные пластинки с резным орнаментом, фрагменты стеклянных сосудов, большое бронзовое зеркало. Особо отметим каменное изображение льва, подвергшееся сильному воздействию традиций скифского «звериного стиля» (рис. 99). Некоторые из этих вещей говорят о далеких связях местного населения, а изучение прекрасной резьбы по дереву и слоновой кости, имеющей несомненные аналогии в каракалпакском орнаментальном искусстве, может пролить свет на происхождение художественной культуры народов Приаралья.

С севера и северо-запада к крепости примыкает поселение, состоявшее из отдельных домов, которые сохранились в форме пологих бугров, усыпанных фрагментами керамики и обломками кварцита. Между домами видны следы оград и арыки, бравшие начало от небольшого канала, огибавшего поселение с северной и северо-западной стороны.

Канал прослежен нами на протяжении 2,5 км. Его ширина не превышает 10 м. Среди подъемного материала с поселения, кроме фрагментов керамики, аналогичных бабиш-муллинской, встречаются бронзовые наконечники стрел IV—II вв. до и. э., разнообразные кварцитовые изделия, украшения — подвески, бусы из сердолика и стекла. Из стеклянных бус выделяются экземпляры с позолотой, близкие найденным ранее на Кой-Крылган-кале, Бабиш-мулле и других памятниках кан-гюйского времени.

Погребальное сооружение Баланды 2, расположенное всего в одном километре к востоку от крепости, было совершенно неожиданной и наиболее интересной находкой, сделанной во время маршрута 1959 г. (рис. 100). Сооружение оказалось перекрытым куполом, до сих пор неизвестным в архитектуре Средней Азии античной эпохи. Открытие купола в архитектурном памятнике степных варварских племен северо-восточной периферии Хорезма, не знавшего .вплоть до афригидскюго времени техники купольного перекрытия,— факт первостепенной важности. Было решено немедленно провести раскопки на Баланды 2 ²⁸⁹. Это — круглое в плане сооружение диаметром около 16 м\ стены его возвышаются над современным уровнем такыров на 4,5 м. Памятник представляет собой низкий цилиндр, обработанный двадцатью пятью выступающими треугольными лопатками, образующими грани. Такой архитектурный прием имеет явно декоративный характер. Вход в здание расположен в его южной части и оформлен в виде намечающегося портала с арочным проемом. Центральную часть здания занимает круглое помещение диаметром 5,5 м, перекрытое куполом, вершина которого обрушилась. На сохранившейся высоте купол ложный, т. е. образован

Рис. 99. Изображение зверя из кварцита. Городище Баланды 1.

путем напуска верхних рядов кирпичей над нижними. Опирается он на кирпичные стены, построенные со значительным уклоном: у основания толщина их равна 160—165 см, а на высоте 1,5 м от пола, где начинается купол,— 125 см. Стены, как и купол, покрыты слоем саманной обмазки. Пол круглого зала — земляной.

Внешняя кольцевая стена здания отстоит от внутренней (стеньи круглого зала) на 2,3 м. Расположенные между ними семь помещений разделены радиальными стенками. Сообщались эти помещения проходами; но сквозного прохода по всему кольцу комнат не было: глухая радиальная стена, находившаяся на противоположной входу стороне, делила кольцо помещений на две примерно равные половины. Одно из помещений, прилегающее к входу, играло роль вестибюля; все четыре его стены имели арочные дверные проемы: в южной стене был вход в здание, в северной — в центральный купольный зал, в восточной и западной — в соседние комнаты кольца помещений, опоясывающих зал (рис. 101).

В одном из углов вестибюля остались следы слоя белого алебастра, которым, видимо, были покрыты стены. Стены остальных кольцевых помещений покрыты глиняной обмазкой с саманом. Перекрытия этих помещений — сводчатые. Высота пят сводов над уровнем пола — 1,56м. Прием кладки сводов во многом резко отличается от приемов хорезмийской кладки; в частности, переход от различных участков округлых стен, на которые опирается свод, сделан при помощи особых совершенно неизвестных в Хорезме форм клинчатого трапециевидного кирпича. В завале кольцевых помещений найдены фрагменты керамики, употреблявшиеся для расклинки сводов. Керамика — тонкостенная и часто покрыта красным ангобом; в большинстве это осколки кувшинообразных сосудов, чаш и небольших хумчей, тех же форм, что и посуда с Бабиш-муллы, датируемая IV—II вв. до н. э.

Раскопки, проведенные на Баланды 2 в 1960 г., показали, что мавзолей был основательно разграблен еще в древности. Однако полу-

Рис. 100. Купольный мавзолей Баланды 2. Снимок с самолета.

ченный материал не оставляет сомнения в том, что по крайней мере в части помещений, расположенных по кольцу, находились погребения. На полу устанавливались сделанные из дощечек и брусьев гробы или носилки, конструкцию которых, быть может, удастся восстановить благодаря неплохой сохранности дерева. Сходные деревянные детали обнаружены при раскопках погребальных камер на Бабиш-мулле 2. В центральном зале следов погребения нет. Возможно, находившееся здесь наиболее богатое захоронение было полностью расхищено грабителями. Но не исключено, что тут было какое-то святилище, связанное с погребальным культом.

Из находок, сделанных при раскопках Баланды 2, отметим рукоятку из резной кости, по технике обработки очень близкую к костяным поделкам с городища Баланды 1, обрывки кожаного изделия, украшенного золотом, железный нож и фрагменты тонких хлопчатобумажных тканей простого плетения. Ткани окрашены в красный и желтый цвета и расписаны черными, синими и темно-красными полосами.

Анализ конструкций Баланды 2, в особенности его купола, приводит к интересным результатам. Мы знаем, что ложный купол давно существовал на Востоке и в Средиземноморье. Но все известные древнейшие купольные здания — памятники совершенно иного типа и стиля, а главное, они не имеют прямого продолжения в своем развитии. Купольные здания характерны лишь для архаического периода, а затем их сменяют другие архитектурные формы’.

Между тем перед нами такой тип купольного сооружения, который продолжал жить в Средней Азии и Казахстане вплоть до недавнего прошлого. Форма купола Баланды 2 через ряд веков выплывает в Афригидском государстве VI—VIII вв., например, в памятниках Беркут-

Рис. 101. Купольный мавзолей Баланды 2. План и разрез.

калинского оазиса (Кумбаскан-кала, замок № 36, полукупольное перекрытие в замке № 50 и др.) ^w. Через несколько столетий ложный купол афригидского времени сменяется (возможно, под византийским влиянием, проникшим через арабскую среду) более совершенной формой настоящего купола. Не исключено, однако, что все элементы настоящего купола имелись уже на Баланды 2. В пользу этого говорят данные анализа кривой сохранившейся части перекрытия, а также наличие в центре зала ямы от столба, который, очевидно, поддерживал строительные леса. Последние были необходимы именно в том случае, если купол был сведен в замке, т. е. был истинным. Но, ввиду того что верхняя часть перекрытия рухнула, решить этот вопрос окончательно можно будет лишь после находки других сходных памятников.

Известно, что истинный купол появляется и получает широкое распространение в римской архитектуре только в самом конце республики. Первое описание купола принадлежит Витрувию (I в. до н. э.). Примерно тем же временем датируются наиболее древние купольные конструкции в римской архитектуре. Примечательно, что появляются они внезапно, а не в результате эволюции местных строительных форм. К этому времени Рим уже давно имел тесные контакты с Парфией.

Между тем наш памятник никак не может быть датирован позднее, чем II в. до н. э.; есть основания полагать, что он был построен значительно раньше, в IV в. до н. э. Дело в том, что в конце этого столетия обряд трупоположения у апасиаков, видимо, сменяется обрядом трупо-сожжения, и вместо погребальных сооружений, описанных уже нами, в конце периода заселения этого района апасиаками возникают другие типы погребений. Словом, перед нами памятник, который есть основание датировать ранним периодом античности. Если же он относится к IV в. до н. э., то из этого следует, что апасиакский купол был известен еще за двести-триста лет до появления его в Римской империи. Открытие купольного здания Баланды 2 дает возможность трактовать «круглый зал» в Нисе как перекрытый куполом, а не деревянной шатровой конструкцией, как думает Г. А. Пугаченкова²⁹⁰²⁹¹. Если наше предположение правильно, то купол в Нисе свидетельствует об эволюции архитектурных форм, возникших в степи среди полукочевого населения, форм, которые впоследствии были развиты парфянской архитектурой.

Третий памятник урочища Баланды — Баланды 3, так же как и находящиеся невдалеке к востоку развалины, обозначенные на карте под названием Асар, оказались погребальными сооружениями уже знакомого нам типа, аналогичного развалинам Чирик 2, Чагырлы 2 (обследованы впервые в 1946 г.), Бельтам 1 (обследован в 1957 г.) и целого ряда других. Это очень распространенный вид погребальных сооружений в бассейне Жаны-Дарьи, на территории апасиаков. Конструкция их своеобразна: это небольшие круглые в плане сооружения, поднятые на глиняный цоколь. Круглая внутренняя камера обычно делится взаимно-перпендикулярными, идущими по диаметру, стенами на четыре помещения (поэтому сооружения такого типа мы условно называем «крестовинами»). Однако может быть лишь три или две камеры (рис. 102, 117).

Погребальное сооружение Баланды 3 было раскопано в 1959 г. (раскопки этого и других аналогичных памятников проведены Л. М. Левиной). Диаметр постройки 8,6 м, высота достигаетт 2,8 м, диаметр камеры, поставленной на полутораметровом глинобитном цоколе, 6,6 м. Пересекающиеся под прямым утлом стены делят камеру на погребальные помещения. В них обнаружены обгорелые человеческие кости, в том числе фрагменты трех черепов, пяти нижних челюстей и т. д. В северо-восточном секторе, где было основное скопление костей, обожжены докрасна пол и обмазка стен. Найденный здесь керамический материал, в том числе два круговых кувшинчика, покрытые красным ангобом, позволил датировать Баланды 3 последними веками до нашей эры.

В 1957 г. был заложен шурф, а в 1961 г. начаты раскопки на развалинах Чирик 2, расположенных в 5 км. западнее городища Чирик-рабат. Диаметр постройки более 17 м, сохранилась она на высоту до 5,3 м. Высота цоколя 0,6 м. Отмечено несколько перестроек; сейчас раскрыт верхний горизонт, имеющий отметку пола +275 см. На этом уровне внутреннее пространство разделено стеной на северную и южную половины, причем северная делится еще на две камеры. Вход в здание расположен с юга. Глиняный пол раскрытого горизонта намазан поверх кирпичной вымостки и сильно прокален, обожжена также обмазка стен. Непосредственно над полом лежал слой, образовавшийся в результате интенсивного горения; в нем были перемешаны мелкие обломки опаленных человеческих костей, тростник, комки прокаленной глины. Датировку сооружения дают обломки сосудов и серьга с коралловой подвеской, аналогии которым мы встречаем в материалах с Бабиш-муллы и Чирик-рабата.

Таким образом, несомненно, что в погребальных сооружениях Баланды 3 и Чирик 2 обнаружены следы кремации. Иным, видимо, был ритуал при погребении в конструктивно сходной постройке Асар, находящейся в 4,5 км к северо-востоку от Баланды 3.

Диаметр этого круглого сооружения 15 м, высота около 4 м; высота цоколя до 65 см. Стены выложены из чередующихся слоев пахсовых блоков и кирпича. Внутренний диаметр постройки 10,5 м. Сооружение делится стеной на две половины, вход располагался с северо-северо-запада. Камеры были заполнены глиняным завалом, в котором встречаются тростник, дерево, солома и множество разрозненных человеческих костей. Здесь обнаружено свыше 20 черепов. Найдены отлично сохранившиеся деревянные детали погребальных носилок (в том числе резные ножки). В завале обнаружены также фрагменты деревянных сосудов, плетеных корзин, костяные бусы ит. д. Бронзовые наконечники стрел позволяют отнести постройку к IV—II вв. до н. э.».

В непосредственной близости от урочища Баланды был выявлен и раскопан могильник Баланды 4, где похоронены, как мы полагаем, рядовые жители одного из находившихся поблизости апасиакских поселений. На левом береговом валу Инкар-Дарьи расположена могильная яма овальных очертаний (длина осей 5 и 3 м)\ ее глубина

⁹⁹ Скорее ее можно датировать концом этого периода, когда «крестовины» начинают здесь господствовать.

Рис. 102. Погребальное сооружение Баланды 3. План и разрез.

Рис. 103. Могильник Баланды 4. План и разрез раскопа.

в настоящее время около 40 см, прежде, вероятно, была больше (рис. 103). Там обнаружено 7 скелетов, лежавших на спине и ориентированных головой на юго-восток. При погребениях найдены 11 керамических сосудов, железные кинжал и ножи, бронзовые втульчатые наконечники стрел IV—II вв. до н. э., а также различные украшения: спиралевидное височное кольцо, стеклянные подвески, бусы и т. д.

В 1959 г. на древнем русле Инкар-Дарьи, на самом юге дельтовой области Сыр-Дарьи, на границе ее с коренными песками пустыни Кызыл-Кум, найдена еще одна категория памятников — поселения и курганы, создателями которых были не апасиаки, а какое-то иное племя; культура его отличается от апасиакской и названа нами культурой «шлаковых курганов».

Обследуя первый курган, расположенный на берегу русла Инкар-Дарьи, мы подумали сначала, что это разрушенная гончарная печь. Как и все остальные найденные вслед за ним курганы, он был опоясан кольцом из глыб гончарного шлака. Однако внутри кольца оказалась

площадка с фрагментами керамики и мелкими обломками обожженных человеческих костей; на каждом из курганов были найдены также бронзовые стрелы, датируемые VI—V вв. до н. э.

Для всех шести обследованных нами курганов, более или менее различных, характерно: расположение на берегу, шлаковое кольцо, находки обожженных костей и бронзовых трехлопастных раннескифских стрел, преимущественно лепная античная керамика; среди сосудов есть оригинальные формы. Как и стрелы, керамика датирует шлаковые курганы VI—V bib. до н. э. (рис. 104). На курганах и поселениях почти полностью отсутствуют находки кварцитового инвентаря, столь обильные на апасиакских памятниках. Встречается лишь небольшое число осколков кварцита, терки; орудий же — ножей, скребков и пр.— нет.

Раскопки одного из шлаковых курганов, оказавшегося, к сожалению, ограбленным, дали возможность выяснить некоторые особенности погребального обряда. Не вызывает сомнения, что это был обряд трупосожжения.

Сначала выкапывали кольцевой ров шириной около 1 м, глубиной до 20 см. Ров окружал площадку диаметром около 10 м. Затем ров засыпали комьями глины и над ним возводили круг высотой около 1 м из глыб шлака. Пространство внутри круга засыпалось песком с примесью пылеватой глины и мелких глиняных комьев. На этой песчаной насыпке, вероятно, и происходило трупоеожжение. Близ ее центра обнаружено горелое пятно красноватого цвета — видимо, следы прокален-ности грунта. В районе красного пятна в слое засыпки найдены фрагменты небольшого сосудика котлообразной формы, грубой ручной лепки и множество мелких фрагментов обгорелых человеческих костей. После совершения обряда трупосожжения, по всем данным, сверху возводили курганную насыпь, тоже из песка с примесью глины.

Оригинальный обряд, при котором кольцо вокруг курганов возводилось из глыб шлака, возможно, свидетельствует о той роли, которую играл культ огня в жизни племени, воздвигнувшего эти курганы. О довольно высоком экономическом развитии этих племен говорит умение достигать в гончарных печах весьма высокой температуры, достаточной для производства огромных глыб шлака, очевидно, специально вырабатывавшегося для укладки кольца вокруг курганов.

Самый крупный шлаковый курган был обнаружен на памятнике Сенгир-там, зафиксированном (но детально тогда не обследованном) еще в 1946 г. На каменистой возвышенности близ колодца Баян, внутри, круглого в плане архитектурного сооружения, кирпичная стена которого возвышается и до сих пор на 5,7 м, опоясывая площадь диаметром около 34 м, расположен огромный шлаковый курган такого же типа, как и другие, находящиеся неподалеку на Инкар-Дарье, но значительно больших размеров. Можно предположить, что здесь, «а северо-восточной окраине территории распространения шлаковых курганов, на возвкшенности был похоронен один из вождей племени, для которого был характерен этотвид погребальных соор ужений (рис. 105).

Кто же был носителем культуры шлаковых курганов? Вопрос об определении этого племени, нам кажется, не встречает особых затруднений. Уже давно советские исследователи и зарубежные ученые (одним из последних свое мнение по этому поводу высказал В. Тарн) помещали приблизительно на этой территории сыгравшее крупную роль в завоевании Бактрии и Индии племя, сакараваков, самое южное из

Р<ис. 1’04. Керамика .и стрелы с поселений и курганов сакараваков:

а — сосуды ручной лепки; б — керамика, изготовленная на гончарном круге; в — бронзовые трехлопастные наконечники стрел.

Рис. 105. Погребальный комплекс Сенгир-там. На переднем плане шлаковый кур-гаи Сенгир-там 1. Снимок с самолета.

сакских племен, упоминаемое .многими древними авторами (в ахеменид-ских надписях— саки-хаумаварга, в раннеантичных источниках — саки-амюргии). Видимо, есть все основания полагать, что мы открыли памятники этого племени. Возможно, что район Инкар-Дарьп лишь периферия расселения сакараваков— племени, стоявшего на более ‘высоком уровне развития, чем апасиаки (оно не употребляло кварцитовых орудий), центр территории которого надо искать южнее или восточнее.

Анализ погребальных -памятников на Инкар-Дарье дает нам возможность, .в частности, проследить историю погребального обряда, связанного о ритуалом трупосожжен-ия.

К тагискен-ским мавзолеям эпохи поздней бронзы генетически несомненно восходит погребальное сооружение № 2, раскопанное на той же возвышенности в 1961 г. Оно имеет кирпичную стену, окружающую на расстоянии 3.5 ж центральное круглое здание. Последнее представляет собой цоколь высотой выше метра, на котором возведены две взаимно пересекающиеся стенки, образующие четыре камеры, -соединенные между собой. Вход -располагался в юго-восточной стороне постройки и шел по пересекавшему коридор пандусу. Интересно. что коридор был буквально забит глыбами гончарного шлака и кусками ошлакованных кирпичей,— здесь происходило -основное горение при совершении обряда трупосожжения. Погребение было ограблено. Среди находок — несколько фрагментов сероглиняной лощеной керамики, золотые про-низки, каменные грузила.

Сооружение такого же типа было обнаружено нами раньше неподалеку от 1 агискена и названо Кзыл-тепе. Пока трудно сказать что-нибудь определенное о дате этих построек, но они несомненно явля

ются прообразом целой серии погребальных ‘сооружений, известных под названием «крестовин» и датируемых последними веками до нашей эры (см. стр. 178—179).

Линию тагискенских погребальных сооружений с деревянной столбовой конструкцией продолжают сакские курганные захоронения, обнаруженные в южной части тагискенского комплекса и на бугре Уйгарак, расположенном в 25 км к востоку от Тагискена. Стационарные раскопки уйгаракского могильника, состоящего из 80 курганов, были начаты в 1961 г. (начальник отряда О. А. Вишневская). Здесь были раскопаны курганы № 8, 37, 66, имеющие насыпь диаметром 20—24 м и высотой 0,7—1,2 м. Последняя перекрывала древнюю дневную поверхность, в которой были вырыты одно или два кольца столбовых ям. В центре круга

Р.ис. 106. Кургаиный могильщик Уйгарак. Бронзовые пряжки от конской сбруи: а — с изображением голов горного барана ‘(курган № 66); б — со стилизованными головками грифонов 1(кур’га’Н’ № в).

помещали покойника (ориентация неустойчивая), которого клали на спину на подстилку из травы и камыша и покрывали таким же слоем с примесью хвороста. Во всех указанных курганах, кроме № 66, где мы находим явные доказательства того, что деревянное сооружение на столбах было воздвигнуто и при совершении обряда сожжено, столбовые ямки имели ритуальное значение. Обряд трупосожжения происходил и здесь, но сгорал, видимо, лишь покрывавший покойника ‘слой травы и камыша. Среди погребального .инвентаря — предметы, конской сбруи, причем особо выделяются две ‘бляхи, выполненные в прекрасном «зверином стиле». Одна из них украшена стилизованными головками грифонов, вторая—изображениями двух архаров с загнутыми рогами (рис. 106). Обнаружены также бронзовые двуперые и трехперые втуль-чатые наконечники стрел, трехдырчатый псалий, стремевидные удила и т. д. В целом эти курганы датируются VI—V вв. до н. э. (возможно, и VII—V вв. до н. э.).

Второй тип сакских курганов (открытых в 1961 г.) представлен как на Тагискене (курганы № 29 и 54), так и на Уйгараке (курган № 61). Они имеют насыпь диаметром 20—22 м, высотой 1 — 1,6 м; под ней в материке находится грунтовая прямоугольная яма глубиной 1,5—2 м.

По периметру дна вырыта канавка, таким образом покойник оказывался лежащим как бы на «земляном столе». Дно ямы устилали травой и камышом, поверх погребаемого клали циновки, поверх них—дерево. Яму не засыпали, а перекрывали слоем дерева и камыша, на нем делали насыпь высотой 30—40 см. Поверхность ее заравнивали и перекрывали еще одним слоем дерева и камыша, после чего возводили курган.

Очень интересный материал дали раскопки кургана № 54 на Таги-скене. Он принадлежал, видимо, знатному лицу, о чем свидетельствуют значительные размеры камеры и ведущий в нее двенадцатиметровый дромос. Курган был разграблен, однако часть инвентаря сохранилась; это золотые накладки от пояса, верхняя половина железного меча с ба-бочковидным перекрестием и втульчатый двуперый наконечник стрелы. Последние два предмета позволяют датировать наш курган V в. до н. э. Особо следует отметить, что покойник ‘был .положен .по диагонали подквадратной камеры, головой на восток, ноги были раскинуты в коленях, образуя ромб. Таким образом,. кург.ан № 54 (сходное устройство, а можно полагать и расположение погребенного имел курган № 1 на Чирик-рабате) чрезвычайно напоминает диагональные погребения V в. до н. э., обнаруженные К. Ф. Смирновым на Илеке. Они особенно типичны для Среднего Поволжья во II в. до н. э. и связываются, на наш взгляд вполне основательно, с одним из сарматских племен — роксоланами (К- Ф. Смирнов, О погребениях роксолан,— ВДИ, 1948, № 1). Курганы с диагональными погребениями в бассейне Нижней Сыр-Дарьи— самый восточный (и один из самых древних) комплекс сооружений этого типа. В целом восточная группа древнее западной, что служит лишним доводом в пользу предположения о приходе роксолан в степи Поволжья с востока и ставит вопрос об исходном районе этого движения.

Третьим сакским племенем из четырех, упоминаемых Помпеем Трогом, были сыр-дарьинские тохары, которые оккупировали собственно Бактрию, бассейн Верхней Аму-Дарьи, получивший впоследствии название Тохаристана. Как мы уже говорили, первоначальной территорией расселения тохаров был бассейн одного из сыр-дарьинских русел — Куван-Дарьи. Здесь, в урочище Джеты-асар, в 1947—1951 гг. были исследованы памятники этих племен, культура которых резко отличается от культуры апасиаков и сакараваков ^ltM>.

Эти памятники охватывают большой хронологический период, от середины I тысячелетия до н. э. до VI—VIJ в. н. э., но, поскольку перед нами единый этнокультурный комплекс, существовавший непрерывно на одном и том же месте, мы выйдем несколько за рамки описываемой нами эпохи и рассмотрим джеты-асарский круг памятников целиком.

По-казахски Джеты-асар значит «семь городищ», «семь памятников», но практически их гораздо больше — около двадцати. Крупнейший из памятников этого комплекса — городище Алтын-асар — имеет

¹⁰⁰ О работах на памятниках джеты-асарской группы см. труды С. П. Толстова: Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция в 1948 г.,— «Известия АН СССР. Серия истории и философии», 1949, № 3, стр. 246—254; По следам древнехорезмийской цивилизации» стр. 125—1*40; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР (1945—1948 гг.)» — «Труды ХЭ», т. il, М., 1952, стр. 16—29; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР в 1949 г., — «Известия АН СССР. Серия истории и философии», 1950, № 6, стр. 521—529; Археологические работы Хорезмской экспедиции 1951 г., — СА, XIX, 1954, стр. 258—262; Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг., — «Труды ХЭ», т. И, М., 1958, стр. 235—252.

Рис. 107. Городище Алтын-эсэр. Снимок с сзмолетз.

неправильные трапециевидные очертания и занимает площадь в 16 га (рис. 107). Внутренняя площадь городища сохранила следы застройки. Над городищем возвышаются четыре главных сооружения. Первое из них («Большой дом») — огромный жилой массив, превратившийся ныне в оплывший холм, второе («Малый дом») — видимо, погребальное сооружение. Третье и четвертое—круглая и прямоугольная ограды, назначение которых неясно. «Большой дом» имеет Спиралевидную планировку, которая на других памятниках (особенно на Джеты-асар 9 и Мейшекты-асар ²⁹²) выражена еще ярче. Параллелей этой планировке за пределами джеты-асарского комплекса мы пока не находим²⁹³. Однако подобный тип планировки встречается среди географически и хронологически удаленных памятников, например в хеттском городище Алишар Гююк²⁹⁴. Несомненные традиции спиральной планировки выступают также в большом хеттском городище Зенджирли и в некоторых слоях Трои. Все это весьма примечательно, ибо хеттский язык обнаруживает связи с тохарским ²⁹⁵. Кроме того, между хеттами Малой Азии и тохарами Средней Азии лежит область распространения

Рис. 108. Алтын-асар. План и разрезы раскопанного участка «Большого дома».

Рис. 109. Алтын-асар. Одно из помещений «Большого дома». У дальней стены глиняная подставка для зернотерки. Справа заложенная дверь.

таких родственных между собой народов, как иллирийцы, фрако-фри-гийцы и относимые к последней группе киммерийцы. Крайним восточным осколком языка фракийских киммерийцев многие исследователи считают тохарский, имеющий тесные связи, с одной стороны, со славянскими и балтийскими языками, а с другой — с греческим и армянским²⁹⁶. В культурном отношении фракийские связи некоторых при-аральских народов, объединяемых в массагетский комплекс, куда входили и тохары, прослеживаются достаточно ясно²⁹⁶.

Наконец, некоторые следы распространения спиральной планировки поселений хетто-тохарского типа мы встречаем на территории Восточной Европы, в частности на исследованном Т. С. Пассек трипольском поселении Коломийщина ²⁹⁷. Вполне возможно, что именно на территории расселения фрако-фригийских племен и следует искать недостающие звенья, которые помогут связать истоки архитектуры Джеты-асара с припонтийским миром. Как мы увидим дальше, связи эти явственно проступают в керамике.

Однако вернемся к «Большому дому». Раскопки показали, что хронологически толща культурных напластований здесь может быть раз

Рис. 110. Алтын-асар. «Большой дом». Роспись в одном из помещений нижнего горизонта.

делена на два горизонта: нижний— «горизонт зернотерок» (середина первого тысячелетия до пашей эры — ‘первые века нашей эры) и верхний— «.горизонт жерновов» (III—VII вв. н. э.).

Общая мощность культурного слоя 10 м, причем из 16 строительных ярусов 10 относятся к «горизонту зернотерок», мощность этих ярусов равна 7 я (рис. 108). Исследование ‘строительных ярусов было облегчено тем, что каждый новый ярус возводился над забутованными строительным мусором, а не разрушенными старыми помещениями. Нижние три яруса исследованы пока недостаточно. Что же касается архитектуры, то нижний горизонт дает параллельные ряды; длинных узких помещений, каждое из которых разделялось на отрезки поперечными стенками. Длинные стены были оштукатурены, короткие представляли собой голую поверхность кирпичной сырцовой кладки. Помещения отапливались при помощи небольших вделанных в стены очагов типа каминов, где, видимо, и приготавливали пищу. Этому же слою принадлежит и крупная гончарная печь, открытая в системе планировки этого жилого комплекса. Верхние шесть строительных ярусов относятся к «горизонту жерновов» и характеризуются особым типом планировки, где место пристенных каминов занимает центральный открытый очаг, со всех сторон окруженный суфои, которая лишь в одном месте прорезана входом в комнату (рис. 109). В самом верхнем ярусе уже встречаются длинные очаги.

Интересной особенностью стен одного из залов нижнего горизонта является роспись в виде кружочков и гирлянд, нанесенных красным цветом по белому фону (рис. 110).

Для характеристики керамики нижних слоев памятника мы пока располагаем лишь материалами из шурфа, доведенною до материка на периферийном участке массива «Большого дома» (следует отметить наличие расписном керамики), и из древнего колодца, расчищенного в комплексе «Малого дома». Керамика «Малого дома» существенно отличается от материала, полученного при раскопках помещений «Большого дома». Таким образом, для понимания раннего керамического комплекса все еще имеет большое значение подъемный материал, собранный на тохарских городищах джеты-асарского урочища, в том числе и на Алтын-аса ре.

Рис. 111. Тохарская керамика:

/__|_Верхний горизонт; //—средний горизонт; /// — нижний горизонт. Л —шурф (помещение № 1 «Большого дома» Алтын-асара); Б — «Малый дом», колодец; В — подъемный материал с городищ комплекса памятников Джеты-асар.

Таблица подготовлена Л. М. Левиной.

Рис. 112. Джеты-асар 9. Сиимок с самолета.

Хотя почти все сосуды’, найденные при раскопках «Большого дома», сделаны без круга, они поражают тонкостью выделки, разнообразием и изяществом форм. Преобладает черная, редко красновато-бурая лощеная керамика, часто с прорезным угловато-ленточным орнаментом, грубые кухонные котелки с пальцевыми вдавлениями по краям, широкие миски. В верхнем горизонте найдена глиняная имитация поздней формы скифского бронзового котла на коническом поддоне, с вертикальными ручками (рис. 111). В глине переданы вертикальные швы и заклепки бронзового прототипа. По своей форме джеты-гсарский котел примыкает к так называемым гуннским котлам первых веков нашей эры, широко распространенным в среднеазиатских степях. Интересны покрытые алебастром и раскрашенные светильники на высокой ножке и др.

Наряду с этим встречаются типично эллинистические формы, не характерные для античной Средней Азии, что, возможно, свидетельствует о наличии непосредственных связей с Северным Причерноморьем через северокаспийские степи. Керамика «Большого дома» обнаруживает также некоторое сходство с керамикой сарматских племен Поволжья. Многие сосуды украшены рельефными изображениями в виде «бараньих рогов», групп конических выступов и т. д. Любопытны рельефные изображения змей с разинутой пастью.

Надо отметить, что на протяжении всей истории в керамике Джеты-асара сохраняются древние традиции, связывающие ее с киммерийской керамикой Северного Причерноморья. Обращают на себя внимание связи керамики кизил-кобинской культуры (тавры Горного Крыма) ²⁹⁸

с керамикой тохарской культуры (Джеты-асар), а также сходство последней с керамикой киммерийских памятников Поднепровья (например, с Бельского городища) ²⁹⁹. Надо отметить вместе с тем наличие параллелей, близких нашему комплексу, в памятниках Северного Кавказа предскифского времени (например, Алхастинское поселение около Орджоникидзе) ³⁰⁰³⁰¹.

Таким образом, отмеченные нами связи тохарских племен с при-понтийским миром, прослеживаемые по данным архитектуры, наблюдаются и в керамике.

Помимо раскопок на Алтын-асаре, мы провели рекогносцировочные работы и на другом памятнике джеты-асарской группы — на городище Джеты-асар 9, планировка которого также оказалась спиральной (рис. 112). Нами были вскрыты помещения с суфами, соответствующие «горизонту жерновов» Алтын-асара. Эти помещения имели плоские перекрытия из глины и жердей. Часть помещений с внешней стороны спирали была перекрыта коробовыми оводами. Среди находок выделяются баклага с плоским боком, иного типа, чем хорезмийская, но близкая экземпляру из Кенкольского могильника ^1Н, плоская бронзовая подвеска с изображением слона, железный кинжал и медная монета, относящаяся, вероятно, к III—IV вв. н. э. После того как мы доказали, что монеты этого типа не принадлежат к хорезмийской чеканке, они были исследованы М. М. Явич ³⁰² и отнесены к раннебухарской чеканке, предшествовавшей появлению так называемых «монет Бухар-худа-тов».

Материалы раскопок позволяют думать, что в хозяйстве сыр-дарь-инских тохаров скотоводство играло очень большую роль. Крупный рогатый скот, лошади и верблюды составляли вместе 47,6% стада, принадлежавшего жителям Джеты-асара. В частности, о господствующей роли скотоводства можно судить по своеобразной особенности джеты-асарской строительной техники позднего периода — использованию костей крупного рогатого скота в качестве строительного материала. Слой перерубленных пополам костей клали в основание кирпичных перегородок между комнатами, эпифизами наружу, придавая стенам большую устойчивость. О развитии земледелия свидетельствуют находки зернотерок и жерновов, а также многочисленные находки зерен ячменя и проса. Обследование окрестностей Алтын-асара показало, что ирригационная система имела крайне примитивный характер. Для орошения использовали естественные сильно извилистые и разветвленные протоки Куван-Дарьи, общая ширина которых достигала обычно 60—100 л-ц берега протоков были укреплены дамбами. Небольшие поля распола-

Рис. 11З. Типы погребальных сооружений <в окрестностях Алтын-аюара:

/—курган с круглой камерой, северная курганная группа: а — разрез, б—план по уровню верхней вымосгки, в — план по уровню нижнего пола; //—курган № 4 со склепом из сырцового кирпича, западная курганная группа; III— погребение внутри выкладки из сырцового кирпича; IV — погребение на дневной поверхности в могильнике западнее памятника; V—VI — курганы с ямами, южная курганная группа.

Рис. 114. Алтын-асар. «Малый дом».

гались в непосредственной близости от поселений, вдоль русел. Редкие и очень короткие арыки в несколько метров шириной отходили от русел под прямым углом, образуя простейшие, угловатые по конфигурации системы.

Все это свидетельствует о примитивном характере земледелия, которое в отличие от скотоводства играло подсобную роль. Судя по находке крупного рыболовного крючка и костей рыб, население занималось и рыболовством.

Изучение погребальных сооружений Джеты-асарского урочища было начато во время работ на городище Алтын-асар ¹¹³ (рис. 113).

Следует прежде всего отметить так называемый «Малый дом», расположенный, как и круглое погребальное здание Чирик-рабата, в линии крепостных стен городища. Это сооружение имеет цилиндрическую форму, высота его равна примерно 10 м, диаметр — около 30 м (рис. 114). На высоте около 6 м массив здания опоясан узким коридором — пандусом, стену которого прорезают двери, ведущие в глубь сооружения. Внутренняя часть постройки, забитая пахсой, еще не раскопана. Однако значительное сходство «Малого дома» с погребальными памятниками апасиаков позволяет почти с полной уверенностью утверждать, что и он является мавзолеем, относящимся к той же эпохе, что и круглое здание на Чирик-рабате. К более позднему времени относится раскопанная севернее городища погребальная постройка, которая типологически связана с «Малым домом». Постройка эта диаметром около 9 м также круглая в плане; сохранилась она на высоту примерно 2 м. Стены внутренней камеры украшены многоцветными росписями^1И, пол вы- ³⁰³³⁰⁴ мощен сырцовыми кирпичами (рис. 113, /). Можно полагать, что покойника клали на суфу, расположенную у северной стены, напротив входа. Сооружение, возможно, перестраивалось для вторичного использования и многократно перерывалось грабителями.

К западу от городища раскопано погребальное сооружение иного характера. Это подземный склеп из сырцового кирпича, близкий в плане к квадрату (3,5X3,7 м) и ориентированный диагоналями по странам света (рис. 113, //). Умершего клали головой на запад, видимо, в кирпичной цисте. В одной из стен имелся проем, для спуска к которому была вырыта яма — дромос. Возможно, что первоначально склеп был перекрыт ложным сводом. Все сооружение было скрыто под невысокой курганной насыпью. Этот тип захоронений довольно часто встречается в районе Алтын-асара и, вероятно, является относительно ранним. Там же был обнаружен упрощенный вариант подземного склепа — сооружение, возведенное прямо на поверхности земли и представлявшее собой фактически невысокую ограду, покрытую насыпью (рис. 113, III).

Южнее городища расположена курганная группа, которая датируется более поздним временем. Здесь захоронения производились в ямах; их глубина достигает 2 м:, ямы выстланы камышом и иногда перекрыты настилом из жердей. Курганные насыпи невысоки (рис. ИЗ, V—VI). Покойников клали на спину, головой на север. С умершими помещались различные вещи, в том числе оружие, уже гунно-сарматского облика.

Наряду с погребениями, отмеченными могильными постройками или курганами, обнаружены захоронения, расположенные прямо на поверхности и лишь чуть присыпанные землей. Можно полагать, что так хоронили бедняков и рабов (рис. ИЗ, IV). Многочисленные курганные группы помимо района Алтын-асара зарегистрированы также на территории всего урочища Джеты-асар. Изучение их — дело будущего.

Подводя итоги, можно сказать, что культура тохарских племен на протяжении всей ее тысячелетней истории отличается большой устойчивостью. Как и племена аугасиев Нижней Сыр-Дарьи (см. ниже), тохарские племена, заложившие основу джеты-асарской культуры, подверглись, видимо, в Ш—IV .bib. н. э. влиянию гуннской культуры (и языка) и вошли как один из компонентов в состав «белых гуннов» (эфталитов).

В пользу этого говорит краниологический материал с Алтын-асара, исследованный Т. А. Трофимовой *¹⁵. В то время как два мужских черепа принадлежат к европеоидному мезокранному, длинно- и узколицему типу, связанному с восточносредиземноморским, женский череп, датируемый, очевидно, первыми веками нашей эры, несет на себе отпечаток метисации восточносредиземноморского типа с монголоидным, долихо-кранным, североазиатского облика, характерного, как известно, для гуннов. Аналогичный метисированный европеоидно-монголоидный тип (хотя в состав его входят другие компоненты) обнаружен и в Кенкольском могильнике «³⁰⁵.

Теперь нам известны все четыре важнейших присырдарьинских племени. о которых упоминают названные выше древние авторы. Это асии — усуни, археологические памятники их открыты в Казахстане

Рис. (L15. «Болотные городища»: а — Куиж-кескен-кала: б — Янгикент Снимки с самолета.

и Киргизии; тохары, памятники которых обнаружены в урочище Дже-ты-асар и обследованы в 1946—1951 гг.; апасиаки, культура которых с 1956 г. детально изучается нами, и, наконец, сакараваки, культура которых была открыта ib 4959 г.

Остановимся в двух словах еще на одном племени, упоминаемом Птолемеем ‘наряду с тохарами. Это аугалы Птолемея^п7, аттассии Страбона ³⁰⁶^307 308, а угасни Стефана Византийского. В описании Согдианы Птолемей довольно четко локализует район обитания этих племен ниже области расселения ятиев и тохаров. Таким образом, территорией аугасиев могла быть дельта Сыр-Дарьи — область, расположенная по течению Яксарта ниже, чем места расселения тохаров и ятиев. Видимо, к имени аугасиев, одного из племен массагетского союза, восходит первоначально более позднее этническое название огуз ^11Э.

Памятники, которые можно приписать аугасиям, были обследованы нами в 1946 г.³⁰⁹ (рис. 115). Эти так называемые «болотные городища» расположены на треугольном полуострове (или острове), лежащем к югу от Казалинска и ограниченном с севера Сыр-Дарьей, с запада — Аральским морем и с юго-востока — болотистыми камышовыми плавнями, в которые впадает староречье Куван-Дарьи. Среди городищ самым крупным является Куюк-кескен-кала (рис. 115а), затем Янгикент (позднее Джанкент) (рис. 1156) и Куюк-кала. Все оми довольно ‘неправильной, иногда приближающейся к прямоугольной, формы, окружены стеной и рвом; каждое из них имеет цитадель больших размеров (210X210 м, 50X50 лит. д.). Обследование этих городищ показало, что они, как и джеты-асарский комплекс, существовали в течение весьма длительного ‘отрезка времени.

В подъемном материале с «болотных городищ» встречаются фрагменты керамики бронзового века (конца II—начала I тысячелетия до н. э.; см. рис. 116), свидетельствующие о древности заселения данного района; причем в орнаментации керамики античной эпохи, которую можно отнести ко времени существования самих городищ, отчетливо прослеживаются традиции эпохи бронзы. Для данного комплекса характерно также наличие краснолощеной керамики, близкой к хорезмий-ской посуде кангюйско-кушанского времени, и лепных сосудов типа джеты-асарских.

Интерес вызывает своеобразная группа керамики, представленная грубыми сосудами, украшенными пышным орнаментом, в мотивах которого преобладают процветшие отрезки спирали и листовидные узоры. Этот орнаментальный стиль ведет нас в древний и главным образом в раннесредневековый мир тюркских кочевников Монголии, Средней Азии и Южной Сибири ³¹⁰. Близкие мотивы мы находим и в современном народном искусстве, особенно в киргизском и казахском ³¹¹.

Рис. 116. Керамика «болотных городищ»:

/ — керамика бронзового века, конец II—начало I тысячелетия до н. э.; 2 —

ка середины I тысячелетия до н. э. —середины I тысячелетия н. э.: 3 —керамика

^Р VIII—X вв. н. э.

Таблица подготовлена Л. М. Левиной.

Надо полагать, что керамика этого типа наиболее характерна для V—VII вв. ‘Н. э., хотя весьма вероятно, что проникновение данного орнаментального стиля относится к более раннему времени.

Таким образом, «болотные городища» были построены, очевидно, не позднее, чем во второй половине I тысячелетия до н. э., на территории, освоенной предками их населения уже в ‘бронзовом веке.

Мы уже упоминали, что на культуру аугасиев в III—IV вв. н. э. оказала сильное влияние гуннская культура; это привело к образованию в низовьях Сыр-Дарьи одного из центров варварского государства хионитов-эфталитов и формированию новой культуры.

Материал, относящийся к эфталитскому (V—VI вв. н. э.) времени, сохраняя более древние черты, дает уже новые элементы, чрезвычайно сближающие его с материалом афригидской культуры Хорезма. Общие черты обнаруживаются и в керамике, и в строительной технике; в частности, кирпич имеет размеры почти такие же, как и афригидский (33X33X10—33X35X10 см).

Несомненно, что аугасии, так же как апасиаки и тохары, находились в тесных контактах с Хорезмом.

История «болотных городищ» завершается в X—XI вв., когда их обитателями стали тюркские племена, выступающие в источниках под именем огузов. Очевидно, эти городища низовьев Сыр-Дарьи могут рассматриваться как одна из важных групп тех городов гузов, о которых пишет ал-Идриси ³¹². Отметим, что на базе одного из «болотных городищ» возникает одна из столиц огузского союза племен — город Янгикент.

Материалы, накопленные в последнее время, дают возможность по-новому поставить вопрос об уровне социального развития сакских племен исследуемого района. Это тем более важно, что вопрос об общественном строе населения степей Средней Азии и Казахстана в античный период до сих пор остается дискуссионным. Сейчас уже нет сомнений в том, что это было общество, далеко продвинувшееся вперед в своем развитии, общество, которое, помимо скотоводческого хозяйства, имело своеобразные и довольно совершенные формы ирригационного земледелия и развитое ремесло. Характер вооружения апасиакских ка-тафрактариев свидетельствует о высоком развитии военного искусства и военной организации. Это способствовало успеху дальних походов присырдарьинских саков, во’ II в. до н. э. завоевавших Бактрию, а затем и значительную часть Индии. Грандиозные оборонительные и •Погребальные сооружения, как и все упомянутое выше, несовместимы с первобытнообщинным строем в его классической форме; эти сооружения безусловно созданы силами общества, разделенного на классы. Для той эпохи это могло быть только общество рабовладельческое, которое, однако, несло на себе следы .первобытнообщинного строя. Данное предположение может быть подкреплено сведениями античных авторов, которые упоминают о многочисленных сакских племенах, фигурирующих под своими племенными названиями. Это дает возможность говорить о сохранении у них в античную эпоху племенной организации. Еще одним архаическим признаком является применение апасиаками на всем протяжении их истории орудий из кварцита.

Таким образом, хотя общественный строй приаральоких саков был уже рабовладельческим, ему были свойственны некоторые архаические черты. Это и дает нам право охарактеризовать его как патриархальнорабовладельческий.

Свое политическое выражение этот строй нашел в создании конфедерации массагетских племен низовьев Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи, т. е. той обширной области объединенных дельт этих рек, которая известна в иранской литературной традиции под именем Кангха. Этот термин имеет прозрачную индоевропейскую этимологию — «страна каналов», «страна протоков». Хорезм был только частью этой области, правда, частью, продвинувшейся в своем развитии далеко вперед и ставшей политическим гегемоном Кангхи ³¹³.

Мы уже кратко описали антропологический тип тохаров Джеты-асара. Большой интерес для разработки проблем этногенеза народов Средней Азии имеет также краниологический материал с апасиакских памятников. Антропологический материал, исследованный Т. А. Трофимовой,— черепа с Чирик-рабата, Бабиш-муллы и др.— показывает, что в основе антропологического типа местного населения античной эпохи лежит тип, характерный для андроповской и тазабагьябской культур бронзового века; постепенно он подвергается процессу грацилизации (т. е. облегчения костного скелета головы) и брахикефализации — частично за счет внутренних процессов развития черепной коробки, связанных с прогрессом в быту, а частично за счет смешения с другими племенами. Тип, который дают наши памятники, занимает место между андроповским и современным типом среднеазиатского Междуречья. Любопытно, что уже в этих, столь ранних черепах обнаруживается монголоидная примесь, иногда отчетливо выступающая. Факт проникновения в IV—II вв. до н. э. в Среднюю Азию монголоидной примеси до сих пор зарегистрирован не был ³¹⁴.

Подведем некоторые итоги анализа открытых нами за последние годы разнообразных погребальных памятников предсакских и сакских племен бассейна Ижар-Дарьи и Жаны-Дарьи (рис. 117). Прежде всего следует подчеркнуть, что уже для бронзового века можно отметить здесь два обряда: трупосожжение и трупоположение. Первый из них впоследствии стал характерен для сакаравакских племен и дал несколько вариантов погребальных сооружений. Древнейший тип этих построек представлен тагискенским мавзолеем 5а (IX в. до и. э.), в основе планировки которого лежал круг, вписанный в квадрат внешней стены. Позднее этот квадрат либо не возводился, и тогда оставался лишь круг с вписанной внутрь него квадратной камерой (Тагискен 5e, VIII в. до и. э.), либо квадрат заменялся кольцевой внешней стеной (Тагискен 6, VIII—VII вв. до н. э.). Уже к античному времени, т. е. к собственно сакаравакской культуре, относится погребальное сооружение № 2 Тагискена. Здесь круглая внутренняя камера равделена на четыре сектора и опоясана коридором, который в результате сильнейшего горения оказался забитым глыбами гончарных шлаков и ошлакованными сырцовыми кирпичами. Очень близок по конструкции тагискен-скому сооружению № 2 так называемый «Красный ‘курган», где круглое

Рис. 117. Схема развития погребальных сооружений племен древней дельты Сыр-Дарьи:

1 — Тагискен, № 5а; 2—Тагискен, № 6; 3 — Тагискен, № 5в; 4 — шлаковый курган, №4; 5 — Уйгарак, курган № 66; 6 — Тагискен, № 2; 7—Чирик-рабат, круглый мавзолей; 8 — Баланды 3; 9 — Чирик 2. I— Кокча 3; // — Тагискен, № 54; III— Чирик-рабат, курган № 1; IV — Тагискен, № 1; V — Баланды 2; VI — Бабиш-мулла 2;

VII — Асар.

строение с прямоугольной внутренней камерой также Рыло охвачено кольцом забитого гончарными шлаками коридора. Упрощенный вариант подобных построек можно видеть в «шлаковых ‘курганах», у которых ■площадка, где производилась кремация, окружалась кольцом шлаковых глыб, а затем покрывалась курганной насыпью (иногда, как мы отметили при описании Сенгир-тама, «шлаковый курган» охватывала еще кольцевая стена). К этой группе сооружений близок еще один вариант захоронения, при котором над умершим, положенным на землю, воздвигали цилиндро-коническую хижину (‘основой ее служили два кольца столбов); хижину эту сжигали; потом над пожарищем насыпался курган (Уйгарак, курган № 66). Наиболее поздними погребальными постройками, где производилось трупосожжение, являются «крестовины», однако они распространены также и на территории апасиаков, для которых первоначально характерно было трупоположение.

В отличие от надземных или наземных сакаравакских трупосож-жений эти погребения производились в заглубленных могильных ямах и камерах, в некоторых случаях имевших дромосы (Чирик-рабат, курган № 1; Тагискен, курган № 54). Сверху насыпался курган.

Однако под влиянием сакаравакских мавзолеев и на территории апасиаков с IV—III вв. до н. э. начинают воздвигаться сложные погребальные постройки для надземных трупоположений (Бабиш-мулла 2, Баланды 2, Асар). Вероятно, на¹ рубеже IV и III вв. до н. э. в апаоиак-ской среде возобладали сакаравакские культовые, в частности погребальные, традиции (в области материальной культуры, как мы видели, отмечено обратное явление). Об этом свидетельствует круглое погребальное здание с крестообразной внутренней планировкой, построенное на крупнейшем апасиакском городище Чирик-рабат. Этот мавзолей был сожжен вместе с телами умерших и богатым инвентарем. Широкое распространение во II в. до н. э. получают «крестовины» (Баланды 3 и др.), где также четко прослеживается кремация.

В этой связи интересно отметить, что термин «дахма» (важнейшее сооружение зороастрийского погребального цикла) первоначально означал «место горения». Возможно, что здесь мы находим отражение противоречивости форм погребального обряда, существовавшего у различных иранских племен, в частности у скифских (сакских).

Наконец, необходимо указать на несомненную ‘Связь, существовавшую между погребальными памятниками сакских племен низовий Сыр-Дарьи и культовыми сооружениями Хорезма. Так, безусловно крестообразна в своей основе планировка центрального здания Кой-Крылган-калы. Ближайшую аналогию ей дает план относящегося примерно к тому же времени мавзолея № 1, раскопанного в 1961 г. на Тагискене.

Это цилиндрическое, поднятое на цоколь здание диаметром свыше 16 м. По его оои с юго-востока на северо-запад вытянуто центральное помещение, длина которого около 11 м. По перпендикулярному диаметру расположены два боковых помещения, имевшие, как и центральное, ширину 2,6 м. Таким образом, крестообразная планировка здесь была выражена чрезвычайно четко.

Крестообразную планировку имело также центральное здание паркового комплекса, находившегося рядом с городищем Шах-Сенем. Эта постройка сложена из кирпичей античного стандарта. Весьма вероятно, что в античный период она была погребальной. Если же учесть, что нижний слой крепости Шах-Сенем относится к кангюйскому

времени, то здесь можно видеть комплекс, сочетающий городище и погребальную постройку, т. е. аналогичный бабиш-муллинскому.

Подводя итог, следует обратить внимание на то, что, видимо, не случайно II в. до н. э. — верхняя дата исследованных памятников древней дельты Жаны-Дарьи античного времени. Именно в середине II в. до н. э. произошло массовое движение степных племен присырдарьин-ских районов на юг — в Бактрию и в Индию. Известно, что все четыре местных племени — асии (асианы — усуни), пасианы (апасиаки), тохары и сакараваки — упоминаются античными источниками как участники завоевания Бактрии и Индии³¹⁵. Совпадение времени этого движения, указанного античными авторами, с датой исчезновения апасиаков с территории их расселения, которую фиксируют археологические материалы,— явление примечательное.

Конечно, не все население покинуло присырдарьинскую территорию— часть его, правда незначительная, осталась и перешла, видимо, в основном к пастушескому образу жизни; но из оставшегося населения большинство передвинулось ближе к устьям Аму-Дарьи, где впоследствии возник такой интересный памятник, как Барак-там, в котором явственно прослеживаются традиции апасиакской культуры.

Уже на данном, далеко не законченном этапе исследования многочисленных и разнообразных памятников древней дельты Сыр-Дарьи можно сделать некоторые исторические выводы. Культура жителей этой обширной области имеет многовековую историю развития — от бронзового века и даже неолита до средневековья. На протяжении этого длительного периода она сильно менялась, сначала под влиянием античного, а потом средневекового Хорезма; в эпоху античности, особенно поздней, и в эпоху средневековья, главным образом раннего, эта культура в свою очередь сама оказывала сильное влияние на развитие Хорезма. В генезисе афригидской ‘культуры Хорезма эти варварские элементы играли такую же большую роль, какую сыграли варвары в становлении средневековой культуры Запада. Именно здесь, в районе древней дельты Сыр-Дарьи, зародился целый ряд открытий и изобретений, которые отразились на культуре не только Хорезма, но и более отдаленных областей.

Оставим на время Сыр-Дарью и вернемся в низовья Аму-Дарьи, в Хорезм.

6. ПОЗДНЕАНТИЧНЫЕ ПАМЯТНИКИ ХОРЕЗМА. ТОПРАК-КАЛА

Кушанская эпоха на территории Хорезма представ лен а огромным количеством памятников; результаты исследования большинства из них опубликованы нами ранее³¹⁶. Некоторые памятники, такие, как Гяур-кала (аму-дарьинская) ³¹⁷³¹⁸, Куня-Уаз^12Э, античный слой средневековой

Рис. 118. Аяз-кала. Комплекс развалин крепостей и усадеб кушанского времени. Снимок с самолета.

Рис. 119. Городище Топрак-кала. Над лагерем экспедиции возвышается массив дворца. Снимок с самолета.

Рис. 120. Дворец Топрак-кала. Снимок с самолета.

Рис. 121. Дворец Топрак-кала. План:

/ — северо-западная башня; 2 — северный двор; 3— шурф; 4 — северо-восточная башня; 5—«алебастровый зал»; 6 — «зал царей»; 7 — восточный двор; 8 — «зал танцующих масок»; 9 — «зал побед; 10 — «зал оленей»; 11 — «зал темнокожих гвардейцев 12 — «зал с кругами»; 13— южная башня.

крепости Шах-Сенем ³¹⁹ и другие, изучены и опубликованы сравнительно недавно.

Эти памятники, как и поселение кушанского времени, раскопанное нами еще до Великой Отечественной войны близ Аяз-калы (рис. 118), дают возможность разносторонне охарактеризовать хозяйство и культуру Хорезма последнего периода его античной истории периода, когда он входил, по данным нумизматики, в состав великой среднеазиатско-индийокой империи Кушаиов (рубеж I и II в<в. и. э.— начало III в. н. э.). Наиболее значительным памятником этого времени, раскопанным Хорезмской экспедицией, является дворец правителей Хорезма рубежа III и IV в,в. н. э., обнаруженный в мертвом городе

. 01 2 3 а-5см

II I -I 1-1

Рис. 122. Топчак-кал а. Мужская голова. Алебастр.

Топрак-кала. Результаты работ неоднократно публиковались³²⁰, но мы все же считаем необходимым кратко остановиться на описании этого памятника и некоторых сделанных там находок (рис. 119).

Дворец Топрак-кала представляет собой трехбашенный замок, сохранившийся на высоту около 25 м (северо-западная и южная башни). Его центральная часть занимала площадь около 80X80 м. Северо-западный и северо-восточный углы и южная стена замыкались большими (около 40X40 м) квадратными башнями с многочисленными внутренними помещениями (рис. 120, 121).

Вход во дворец находился в восточной стене центрального массива. Перпендикулярно этой стене ко входу вел пандус, замыкавший с юга

Рис. 123. Топрак-кала. «Зал царей». Изображение супруги царя Вазама-ра. Необожженная глина.

нам суфах, разделенных ажурными

восточный двор замка. Почти в центре пандуса стояла башня. Стены дворца с внешней стороны в их верхней части были, очевидно, украшены скульптурой. Одной из деталей такого скульптурного украшения является крупная, примерно в полтора раза больше натуральной величины, мужская алебастровая голова в скифском головном уборе (рис. 122), найденная в одном из помещений, расположенных вдоль южной стены. Пандус подводил к началу коридора, огибавшего северо-восточный угол дворца. Коридор представлял собой анфиладу узких помещений, соединявшихся арками; стены коридора украшала роспись, в которой преобладал растительный орнамент. В середине северной стены был проход во внутренние дворцовые помещения. Последние располагались в два этажа, но удовлетворительно сохранился лишь первый этаж.

Помещения дворца имели различное назначение. Была обнаружена целая группа парадных залов. К ним прежде всего относится огромный (280 кв. м) «зал царей», где на высоких, примыкающих к сте-решетками на отдельные ниши,

размещались скульптурные группы, изображающие царей Хорезма в окружении их жен, приближенных и божеств-покровителей. Статуи выполнены из необожженной глины с удивительным мастерством¹³²(рис. 123, 124, 134). Скульптура—объемная и горельефная—была раскрашена; особенно разнообразна по цвету одежда — белая, зеленая, розовая, голубая, красная, черная. Пышность убранства этого зала подчеркивали великолепные росписи, сохранившиеся на стенах в нишах. В одной из них. например, на ярко-синем фоне изображены белые и красные лилии; отметим, что в других помещениях дворца наряду с орнаментальной живописью были росписи, изображавшие людей, птиц, животных (рис. 125).

Преддверием к внутренним помещениям дворца служил «алебастровый зал», откуда, повернув налево (на восток), можно было ^1,2 М. Г. Воробьева. /( вопросу о технике внутренней отделки помещений дворца Топрак-кала,— «Труды ХЭ», т. I, М., 1952, стр. 67—86.

Рис, 1124. Топ’рак-кала. Статуи из ’необожженной глины.

Рис. «1’2*5. Топрак-кала. Фрагмент (росписи с изображением фазана из помещения у северо-западной башни.

Рис. 126. Топрак-кала. Горельефная композиция в «зале победэ

попасть в «зал побед». Его стены были украшены горельефными изображениями сидящего царя и венчающей его богини победы Ники (рис. 126), причем композиционное решение этой сцены весьма характерно для парфянских и раннехорезмийских монет. Направо из «алебастрового зала» имелся вход в «зал темнокожих гвардейцев». В нем по стенам в нишах располагались статуи стоящих царей, а между ними — статуи темнокожих воинов в железных чешуйчатых панцирях, тиарообразных головных уборах, с плетеными из камыша щитами (рис. 127). Эти фигуры, видимо, стояли на своеобразных постаментах в виде огромных двойных волют с закручивающимися на концах спиралями ³²¹.

Антропологический тип этих воинов, близкий к некоторым южноиндийским дравидоидным типам ³²², является одним из свидетельств той роли, которую играли индийские контингенты в военных формированиях позднекушанского Хорезма.

В западной части дворца открыты еще два зала. Один из них — «зал оленей» — был украшен скульптурным фризом с изображением фигур оленей (рис. 128), пасущихся (судя по отдельным найденным здесь же фрагментам) среди деревьев, обвитых виноградными лозами.

Над этим фризом был расположен другой, с изображением грифонов, сохранившийся хуже. Одно из этих изображений, на котором фантастическое животное представлено с орлиным клювом, с большими крыльями и звериными лапами, сохранилось полнее (рис. 1286). И олени, и грифоны на фризах раскрашены. Трактовка изображения оленей уводит нас в мир скифо-сарматского искусства. Как известно, сходного типа изображения оленей были обнаружены на кайме ворсового ковра из пятого Пазырыкского кургана; причем характерно, что над «фризом оленей» тоже находится «фриз грифонов» ³²³. Это сближает данную композицию с топрак-калинской. С. И. Руденко приписывает ворсовому ковру иранское происхождение и датирует его V в. до н. э. (ахеменид-ский период) *³⁶. Однако гораздо более вероятно, что в формировании культуры горноалтайских курганов большую роль играли массаге-ты. Можно предположить, что пазырыкский ковер—произведение тех массагетских племен, которые в конце IV в. и в III в. до н. э. в результате больших политических событий, связанных с походами Александра Македонского, двинулись в Центральную Азию (где они стали известны под именем «Большие юечжи») и вошли там в тесное соприкос-

Рис. 128. Тоирак-кала:

— изображение оленя; б — фрагмент изображения грифона

st?

новение с племенами Монголии и Алтая ¹³⁷. Одним из аргументов в пользу движения среднеазиатских племен в IV—III вв. до «. э. на восток служит находка в Пазырыкских курганах коня типично среднеазиатской породы ¹³⁸. Учитывая все эти обстоятельства, мы не можем согласиться

с датировкой, предложенной С. И. Руденко, и считаем возможным отнести пазырыкский ковер к концу IV или даже началу III в. до н. э.³²⁴^{325 326 327}.

Другой зал — «зал танцующих масок» — украшен фигурами танцующих людей, которые, судя по находке головы одной из скульптур, были в фантастических масках (рис. 129). Можно предположить, что сцены эти являются отображением какого-то дионисийского культа, который был широко распространен в период хорезмийской античности.

В южной части дво1рца располагался «комплекс гарема» (рис. 130). Стены его комнат украшены великолепными росписями в виде женских портретных изображений в профиль (рис. 131). К востоку от гарема находился «комплекс арсенала»; в него входили: мастерская по производству луков, склад оружия и военного убранства. В юго-восточном углу здания, в комнатах несохранившегося второго этажа, очевидно, размещался дворцовый а1рхив, так как в завале трех помещений арсенала обнаружены древние хорезмийские документы, упавшие, видимо, сверху.

Всего было найдено около сотни документов, из них 18 текстов на дереве в очень хорошем состоянии, остальные на коже. Лишь 8 крупных фрагментов уцелели непосредственно на коже. Остальные сохранились в

Рис. 129. Топрак-кала. Изображение фантастической маски из «зала танцующих масок».

виде отпечатков на глиняных натеках, заполнивших пространство между слоями пергамента, позднее истлевшего. Таким образом, только 26 документов могут быть сравнительно легко прочтены. Остальные требуют большой реставраторской и экспериментально-фотографической работы. Дешифровка их станет возможной после прочтения лучше сохранившихся экземпляров. Как уже было нами отмечено ¹⁴°, архив документов из Топрак-калы довольно определенно делится на две группы:

Рис. 130. Топрак-кала. Панорама раскопок дворца. На переднем плане «зал с кругами», входивший в «комплекс гарема».

Рис. 131. Топрак-кала. Роспись на стене одного из помещений «комплекса гарема».

а) Тексты на дереве, написанные четким каллиграфическим почерком, почти без лигатур, имеют ряд общих, повторяемых почти во всех документах этой группы элементов. Для них характерно: одна и та же структура; наличие повторяющихся терминов (один в начале текста и другой после знаков, делящих текст документа на «абзацы»); большое число следующих за этими терминами имен собственных иранского происхождения. Это, видимо, реестры лиц, подлежащих налоговому обложению или повинностям.

б) Тексты на коже, характеризуемые постоянным повторением предлога-идеограммы MN, наличием цифровых знаков, а также обозначений исчисляемых предметов (или мер продуктов).

Это, должно быть, сводные хозяйственные документы, фиксирующие ряд поступлений, полученных в течение определенного периода; некоторые из текстов датированы началом двухсотых годов, вероятно, как мы увидим ниже,, «эры Шака», тождественной с «эрой Канишки».

Характеристика топрак-калинского архива во всем основном остается верной и сейчас. В настоящее время можно внести некоторые уточнения в первую попытку чтения и отчасти толкования документов 1-й группы (тексты на дереве). Это относится прежде всего к слову, открывающему документы такого типа. Третий знак в соответствии с нашим чтением ряда слов (’ZT, идеограмма BSNT, имена собственные, начинающиеся с ’RT’…³²⁸³²⁹ и др.) надо читать не М, а Т. Слово в целом читается в таком случае BYT’— арамейская идеограмма со значением «дом», «семья (familia)», «семейная община», «род». Второй из упомянутых выше терминов (после разделительного знака, в начале абзацев текста, кроме первого),, который я читал DBR(N’) «debir» — «писец», «должностное лицо», а И. М. Дьяконов и В. А. Лившиц—DWR(N’) — «двор», также в смысле «дома», «семьи», может быть прочитан как идеограмма ‘BD(N’)—«рабы», «слуги» (с хорезмийским показателем множественности — N’). Надо напомнить, что в основе этого слова твердо можно считать установленным чтение только второй буквы — В. Первая и третья буквы могут читаться как d, г, к и, наконец, в идеографическом начертании — как «’». (Ср. начертание «’» в слове «*Ь» в 19-й строке нижепубликуемого документа на коже № 5.) В связи с увеличением, по сравнению с тем, что мы ранее полагали, удельного веса идеограмм в хорезмийских текстах (см. выше об идеограмме BYT’, а также ниже, в связи с терминологией степеней родства) это чтение является более вероятным, чем ранее предложенное. Надо при этом также отметить, что в результате сравнительного анализа начертаний отдельных букв в различных документах архива — начертания К и D для первой буквы и К и R для третьей почти невероятны, что заставляет наше первое чтение считать малоправдоподобным. Не исключено, однако, чтение RBDN’ — слово, пока не поддающееся истолкованию.

Как уже отмечалось, слово 7RBDN’ следует за разделительным знаком, в начале второго, третьего, а также четвертого и пятого абзацев документов этого типа. В опубликованном нами ранее документе слово, следующее за 7RBDN’ и идеограммой ZK (относительное место-

имение), читается плохо, а четвертый и пятый абзацы вообще отсутствуют. В этой связи мы публикуем самый крупный документ нашей коллекции (которую мы сейчас готовим совместно с В. А. Лившицем к полному изданию), где налицо все пять упомянутых выше абзацев, а слово, следующее за термином 7RBDN’, в заголовке третьего абзаца, определяется очень легко (рис. 132а).

После второго разделительного знака ясно читается:

7RBDN’ ZK ’NTTYH—«рабы, слуги жены его (жен его)». ’NTTYH— арамейская идеограмма — «жена его» ¹⁴². Если первое слово также окажется арамейской идеограммой, то таковой будет вся строка из трех слов, причем третье из них со сложной системой арамейских же флексий.

После третьего разделительного знака читается: 7RBDN’ DBYWRTYH — также арамейская идеограмма, значение которой подлежит уточнению.

И, наконец, после четвертого знака абзаца и слова ’RBDN’ мы читаем BRY’DYH—арамейская идеограмма от основы BR — «сын»¹⁴³, по-видимому, «рабы, слуги сына (сыновей) его». Все изложенное выше свидетельствует, что система арамейских идеограмм в хорезмийской письменности во многом существенно отличается от таковой в других иранских письменностях арамейского происхождения. Как эта система, так и характер написания арамейских знаков позволяет возводить хо-резмийское письмо непосредственно к арамейскому прототипу ахеме-нидского времени. В целом текст № 8 можно транслитерировать так:

I столбец справа

(1) BYT’ [W’HSMN] (2) W’HSMN

(3)М__- ^?(’)ZT (4)BR _HW§ ’ZT

(5) N’WGRNK Z/N’MK (6)* (7) 7RBDN’

(8) P/ST’YWRK

II столбец

(9) D’TBNK
(10) RW§NM’NK (11) T/HW§K

(12) BRBWRK (13) MRTY’P/SK

(14) MTRY’BRTK (15) S/HWRZB’NK

(16) BWTB’P/SK Z/NMK (17) P/SD/RBZTK

(18) BYWRP/SRK (19) WHW§MNK

? ? ? ? ? ?

III столбец

(20)* (21) 7RBDN’ ZK ’NTTYH (22) RW/ZMBYG/WRK

(23) BY/WT’NK (24)* (25) 7RBDN’ DBYWRTYH

(26) D/K’K (27) BRNBZ’NK (28)*

(29) 7RBDN’ BRY’TDYH (30) KRTYZ’NK ’ZT

? ?

Текст документа № 10 (рис. 1326) может сейчас читаться:

Recto

(1) BYT’ S/TRK (2) S/TRK (3) BW/YGR/DP/SK ’ZT ___________________________ ? ?

¹⁴² И H. Винников, Словарь арамейских надписей, — «Палестинский сборник», № 3 (66), 1958, стр. 206.
¹⁴³ И. Н. Винников, Словарь арамейских надписей, — «Палестинский сборник». № 4(67), 19519, стр. 215 и сл.

(4) BW/YG ’ZT (5)* (6) 7RBDN’ (7) M’MK

(8) RWM’ZTK (9) D’D’NSK (10)’BRT/MZR/D — К

(11) ’WBNW§TKS/HW — К (12) ’RTNWW-K

(13) GWRNK (14) TRRKTK ’ ^{? ?}

? ? ?

Verso

(15) M’MK (16) R’§DKW/ZK (17)*

(18) 7RBDN’ ZK ’N[TT]YH
(19) RKTG/WW’NK (20) MR§BK ? ?

Как мы уже отмечали ¹⁴⁴, собственные имена списков явно иранского происхождения. Почти все они имеют иранский именной суффикс К и иранскую этимологию; довольно значительная часть из них несомненно теофорные. Отметим в документе № 8 такие имена, как Вахшу-ман, Вахушма(н), Митриабартак; в документе № 10 — Румазтак, Ар-та.., и др. Однако в наших текстах по сравнению с парфянскими, саса-нидскими и согдийскими процент таких имен намного меньше.

Ряд имен, прежде всего два первых, идущих вслед за лицом, именем которого назван BYT’, сопровождаются термином ’ZT — «азат» — «свободный» ¹⁴⁵. Правда, иногда это слово следует за некоторыми именами 7RBDN’, что при предлагаемом толковании как будто противоречит значению термина. Но это затруднение может быть преодолено, если ’BDN’ будет истолковано как «слуга», или «азат» в этом случае— как «вольноотпущенник». Кроме ’ZT, в качестве следующего за собственным именем слова встречается изредка термин Z/N’MK, значение которого неясно. Этот термин мы встречаем дважды в документе № 8: в конце первого параграфа, после упомянутых выше двух «азатов» и в конце главного списка 7RBDN’ (в параграфе втором).

Совершенно иного характера другие публикуемые нами два текста (рис. 132в, г)—фрагменты хозяйственных документов на коже. Важно, что они имеют дату. Сохранившиеся строки и слова первого из них (рис. 132в) восстанавливаются примерно так: (1) /M/N… (2) /Х/Ш III (3) MN М…—.. (4) X III I…. (5) MN—…. (6) X III—…—….

(7) T/SWP/S—… (8) XX III II (9) MN B/DW/GNM/T’… (10) XX

III II (И) MN ’WT—… (12) MN MRG’—… (13) MN RYTYMK

(14) MN WT/S(T/SW)Z§/”WNP/S— (15) MN ’WR§—T/SN X —

(16) MN ’BZ’WBRN T/SN X (17) ,M/N WR/DBYGN T/SN X (18)/B/SNT ПС XXX II WN’G (19) …TWR—N’LB’MG (20) — IIC

————————— ? ? ?

¹⁴⁴ «Труды ХЭ», т. II, M., 1*9518, стр. 208.
¹⁴⁵ В. А. Лившиц предпочитает толковать ’ZT в «наших текстах как «сын», ««рожденный»; в хорезмийских текстах XII—XIII вв. z’dk, zadik. Однако он считает возможным существование в III в. двух параллельных и по существу идентичных форм: zatak «рожденный», «дитя», «сын» (откуда более позднее zadik) и azit, ’zt в том же значении. Но против этого говорит следующее: 1. Господство в семейной терминологии хорезмийских документов арамейской идеопрафмки, в том числе и «наличие арамейского BR «сын»; 2. Строго определенное место, отводимое термину ’zt в начале списка — всегда два имени, оканчивающиеся на ’zt сразу же после имени главы BYT’ (среди ’BDN’ это слово ’zt встречается без определенной системы); это говорит за то, что два «азата»—скорее род должностных лиц в составе BYT’; 3. Неизменное для всех иранских языков как того времени, так и более поздних, вплоть до современных, значение «азат» — «свободный», «свобода». Однако толкование ’zt «сын» не исключено, особенно если подтвердится предложенное В. А. Лившицем толкование Z’MK как «зять».

Это, безусловно, реестр каких-то поступлений от различных лиц, имена которых написаны скорописным курсивом, отличающимся, хотя и незначительно, от шрифта дощечек. Строки 1—10 через одну начинаются с идеограммы MN ’от’, за которой следуют собственные имена, читаемые с трудом, но в большинстве несущие явные черты иранского происхождения; каждая последующая строка содержит группу цифровых знаков обычного для арамейского круга письменности типа. В строках с 11 по 14 этого чередования нет: видимо, цифровые знаки в несохранившейся части этих строк располагались вслед за именами. Строки с 15 по 17 построены иначе. Они начинаются той же идеограммой MN, но после имен идет слово TN — хорошо известный из осетинского и персидского нумератив при исчислении людей, реже — животных; его основное значение — «тело» (В. А. Лившиц предпочитает здесь видеть SN — осет. соен — «вино») и цифровой знак десятка.

Можно предположить, что в предыдущих, плохо сохранившихся в левой части строках TN стояло в конце строки. Если наше чтение TN ’человек’ (нумератив) верно, то перед нами списки каких-то людей, представляемых общинами или отдельными лицами, возможно, для трудовой или военной повинности, а может быть, в списках указано количество людей, подчиненных переименованным в списке лицам. В пользу этого предположения говорит то, что в списке даются круглые цифры: знаки сильно испорченных верхних строк означают, очевидно, цифру 15, в строках 8-й и 10-й — 25, в 15-й, вероятно,— 15, а в 16-й и 17-й— 10. Подведенный в последней, 20-й строке общий итог равен также весьма круглой цифре — 200. Наш цифровой итог на уцелевших строках равен 130, следовательно, остаток падает на четыре строки (11—14), не сохранившие цифр, вероятно, уже знакомых нам — 10, 10„ 25 и 25.

Особенно интересна 18-я строка, начало которой читается: «В год (BSNT — арамейская идеограмма) двести двадцать второй…». Это первый датированный текст нашего архива. Однако необходимо сделать оговорку к этой датировке: в тексте сохранилось только два знака десятков, но след стершегося знака после второго знака десятков и непропорционально большое расстояние между группами знаков десятков и единиц говорят в пользу определения даты документа не 222-м, а 232-м годом.

Публикуемый нами второй фрагмент документа на коже (рис. 132г) читается так: «(1) BSNT ПС XXXI (2) RSNY BRZDT’TN—

(3) SYR’RTK (4) —SX——(5) ——»; в сохранившейся

? ?? ? ? ?

части он может быть переведен: «(1) В год 231 (2) получил (? ср. осетинское райсын ‘получить’, райсаен ‘получение’) Бараздат ³³⁰ (3) от Ши-рартака (?) (4)—(5)—».

Сейчас можно считать установленным чтение большинства знаков хорезмийского алфавита, стоявшего, как мы отметили уже в нашей первой публикации, близко к авроманскому (добавим — и несийскому), но отличавшегося некоторыми специфическими чертами. Каждый знак — прежде всего R, К и D, обычно в алфавитах арамейского происхождения легко смешиваемые, — имеет, особенно на дощечках, свое специфическое начертание. Подлежит уточнению чтение знаков Р и S, которые, судя по последующей истории хорезмийского языка, должны занять в письменности значительное место.

Язык документов, несомненно, был языком иранским, предком средневекового хорезмийского языка XII—XIII вв., памятники которого исследуются А. А. Фрейманом³³¹ и другими учеными.

Среди документов из дворца Топрак-кала имеются три датированных. Они написаны на коже и помечены годами 207, 231 и 232 неизвестной эры. Культурный слой, в котором найдены эти документы, относится к рубежу кушанского и кушано-афригидского периодов истории Хорезма, т. е. к концу III —началу IV в. н. э. Если предположить, что самые поздние из указанных документов написаны в первом десятилетии IV в. н. э., то начало неизвестной эры должно быть датировано временем между 69 и 78 гг. н. э. Из известных нам летосчислений на этот отрезок времени, а именно на последнюю, наиболее вероятную дату его, приходится начало только одной эры — индийской «эры Шака». Летосчисление, начинающееся во второй половине I в. н. э., не могло быть хорезмийским, ввиду того что из трех хорезмийских летосчислений, указанных Бируни в его хронологии, две падают на II тысячелетие до н. э., а третья — «эра Африга» — начинается с 305 г. н. э. Единственная страна, которая могла дать Хорезму в I в. н. э. летосчисление, была Индия, ибо Хорезм в течение целого века входил в состав индийско-среднеазиатской империи Кушанов, и индийская культура оказала на него очень сильное воздействие. Это отразилось, в частности, на скульптуре Топрак-калы, которая очень близка к ганд-харской скульптуре. То же можно сказать о многих хорезмийских терракотах как антропоморфных, так и зооморфных (обезьяны, слоны, носороги) с Джанбас-калы, Ангка-калы, Гяур-калы и др. Живопись Топрак-калы имеет много аналогий в замечательных росписях Аджанты. Стенные росписи нашего памятника и по стилю, и по технике занимают место в той лакуне, которая разделяет ранние и поздние росписи Аджанты,—первые из них относятся к I—II вв. н. э., а вторые—к VI— VIII вв. Чрезвычайно ярко индо-хорезмийские связи выступают в архитектурном декоре «зала темнокожих гвардейцев» дворца Топрак-кала. Как мы уже отмечали, судя по изображениям воинов в этом зале и результатам анализа палео-антропологического материала из крепости Калалы-гыр 1, можно предполагать появление индийского компонента в составе населения Хорезма во II в. н. э.; видимо, это были военные колонисты из южных областей Кушанской империи.

Датированные документы из Топрак-калы, позволившие установить распространение в Хорезме в качестве официального летосчисления индийской «эры Шака» («Скифская эра»), начинающейся в 78 г. н. э., — важный исторический источник и для решения некоторых дискуссионных вопросов хронологии этой эпохи, в частности вопроса о времени правления кушанского царя Канишки. В этой связи большое значение имеет также хорезмийский нумизматический материал, собранный на Топрак-кале, очень богатой находками монет, и на других исследованных нами городищах.

Среди находок, сделанных на Топрак-кале, должна быть отмечена одна из наиболее ранних хорезмийских монет — так называемая монета «безымянного» хорезмийского царя, конца I в. до н. э., опубликованная нами впервые в 1945 г.³³². (Второй экземпляр такой монеты имеется в коллекции Б. Н. Кастальского.) Мы уже тогда обратили внимание на связь хорезмийской чеканки с чеканкой греко-бактрий-ского царя Евкратида. Последующие исследования подтвердили это предположение. Был обнаружен прототип нашей монеты в старых собраниях Государственного Эрмитажа — более ранняя переходная форма тетрадрахм в подражание Евкратиду, опубликованная В. М. Массоном ³³³ и имеющая на реверсе ранний вариант сиявушид-ской тамги. Датируется эта монета второй половиной — концом II в. до н. э.

К концу II в. до н. э. или к первой половине I в. до м>. э. относится тетрадрахма с изображением хорезмийского царя, обнаруженная летом 1960 г. научным сотрудником нашей экспедиции Б. И. Вайнберг в собрании Самаркандского музея ¹⁵°. Эта монета представляет собой следующее переходное звено между монетой В. М. Массона и хорезмий-скими монетами «безымянного» царя. На аверсе — царь в округлой коране с изображением орла. Портрет царя даже в деталях очень близок к изображению на монетах «безымянного» царя. На реверсе — Диоскуры и хорезмийская тамга. Греческая надпись, более деформированная, чем на монете В. М. Массона, сближается с надписью «безымянного» царя. В дальнейшем этот тип монет переживает принципиальное изменение: место греческих Диоскуров занял хорезмий-ский всадник — символ божественного предка династии — Сиявуша.

С началом господства кушанов в Хорезме собственно хорезмийская чеканка прерывается, вытесняясь повсеместно монетами кушанских царей. На территории Хорезма найдено около 60 медных кушанских монет чеканки царей Кадфиза II, Канишки, Хувишки, Васудевы I, возможно и Васудевы II. Большинство хорезмийских кушанских монет (кроме монет Кадфиза II) имеет надчеканку в виде знака S (рис. 133). В послекушанское время тот же знак имеют и собственно хорезмийские серебряные монеты, названные нами монетами Арта-муха и его супруги, датируемые первыми десятилетиями III в. и. э., а также мелкая медная монета еще одного правителя. Видимо, S-образная надчеканка на кушанских монетах — первое проявление тенденции хорезмийских правителей в процессе восстановления суверенитета Хорезма снова взять под свой контроль монетное обращение в стране.

На хорезмийских монетах времени правления сасанидского царя Шапура I (241—272 гг. н. э.) вместо S-образного знака Сиявушидов мы встречаем тамгу в виде креста с закругленными концами. Эти монеты с крестообразной тамгой вклиниваются в историю хорезмийской чеканки между рассмотренными хорезмийскими монетами с S-образным знаком и последующими монетами хорезмийских правителей, монетами, на которых окончательно восстанавливается тип ран-несиявушидской тамги, характерной еще для докушанской хорезмий-

Рис. 133. Кушанские монеты, найденные в Хорезме, и хорезмийские монеты: 1. Кушанские монеты, найденные на памятниках правобережного Хорезма (медь): 1 — Кадфиза II; 2, 3 — Канишки; 4—7 — Хувишки; 8—11— Васудевы. 11. Варварское подражание монетам Евкратида (серебро). ///. Ранняя хорезмнйская монета из собрания Самаркандского музея (серебро). IV Монета «безымянного» царя Хорезма (серебро). V Мелкая монета с S-образной тамгой. VI. Монеты Артамуха и его супруги (серебро). VII. Монеты индо-хорезм ийской династии (медь). VIII. Монета хорезмийского царя Вазамара (серебро). IX. Монета хорезмийского царя Африга (серебро).

ской чеканки. Факт резкого и неожиданного изменения типа тамги правителей Хорезма и возвращение впоследствии к древним символам можно объяснить только временным ‘переходом власти в Хорезме к другой неизвестной нам династии, чуждой среднеазиатским традициям и символике. Крест с закругленными концами (санскр. swastika) прочно входит в круг индийской символики, в том числе и нумизматической. Есть основание предполагать, что в Хорезме в середине III в. н. э. к власти пришла новая династия индийского происхождения. По монетам нам известны три представителя (но, возможно, их было пять) этой династии. Историческая ситуация этого времени исключает возможность появления в Хорезме новой индийской династии в результате завоевания: должно быть, ее привел к власти внутренний политический переворот. Она была основана скорее всего одним из предводителей «темнокожей гвардии», оставшейся в Хорезме со времен Кушанской империи. Имя первого из индо-хорезмийских правителей, имеющееся на его монетах, — WPMNK, следует читать «Вирамнак», — широко известное в эту эпоху индийское имя, возможно, с хорезмийским именным суффиксом К. Нам кажется несомненным, что именно эта индо-Хорезмии-ская династия заложила основу той династии, которая -впоследствии получила свое -имя от основателя новой хорезмийской эры, начавшейся в 305 г. н. э., — имя царя Африга.

Таким образом, судя по нашим нумизматическим материалам, в период с момента господства кушанской чеканки (без хорезмийской надчеканки в виде S) вплоть до царствования Африга в Хорезме происходили крупные исторические события и сменилось не менее девяти правителей. Учитывая это обстоятельство, мы не можем согласиться с предложением Р. Гиршма-на передвинуть дату начала царствования кушанского царя Каниш-ки с традиционной, принятой историками даты — 78 г. н. э. на 144 г. н. э.³³⁴. ‘Как показано в специальном исследовании, посвященном этой проблеме³³⁵, анализ хорез-мийских датированных документов с Топрак-калы и хорезмийской нумизматики не допускает возможности такой передвижки дат. Если принять гипотезу Р. Гиршмана, то на всю раскрытую нами сложную

Рис. 134. Топрак-кала. Так называемая «Красная голова».

Рис. 135. Топрак-кала. Аспират Рзмбет Кообергенов (с I960 г. заведующий сектором Института истории, языка и литературы Каракалпакского филиала АН Узбекской ССР) показывает начальнику экспедиции результаты своей работы.

историю послекуш а некого денежного обращения в Хорезме оставалось бы всего не более полувека, что полностью противоречит нашему материалу. Исходя из этого соображения, мы датируем по-прежнему «эру Канишки» 78 г. н. э. Данные р адио к ар бонового анализа органических материалов некоторых хорезмийских памятников также не подтверждают гипотезы Р. Гиршмана и говорят в пользу традиционной даты Канишки. Все изложенное выше позволяет нам, так же как и другим советским исследователям, а также большинству индийских специалистов, прийти к выводу, что «эра Канишки» и «эра Шака» тождественны.

Подводя некоторые итоги, мы должны подчеркнуть, что хорезмий-окая культура глубоко своеобразна и самобытна. Связь Хорезма с окружающим миром — с Б^ртрией, Индией, Парфией, Передней Азией и Северным Причерноморьем — безусловно сказалась на его культуре. Однако связь с этими странами и их влияние, которое мы могли проследить, находят отражение лишь в отдельных элементах необычайно оригинального в своей основе хорезмийского искусства, наиболее ярко представленного материалами раскопок Тюпрак-калы. И планировка дворца Топрак-калы, и художественное оформление некоторых комнат, и композиция скульптурных и живописных произведений, и орнаментальные элементы — все очень своеобразно¹ и характеризуется ярко выраженным единством стиля.

Работы на Топрак-кале еще далеко не закончены. Предстоит осуществить раскопки в городе, исследовать большой загородный комплекс, находящийся в непосредственной близости к городищу, к северу от него, а также произвести раскопки отдельных небольших усадеб того же времени, расположенных в нескольких километрах от города. Но все это уже второй, следующий этап наших работ на этом памятнике.

Рис. 136. Каага-кала. Внутренняя камера башни.

7. ПОЗДНЕАНТИЧНЫЕ ПАМЯТНИКИ ПЕРИФЕРИИ ХОРЕЗМА

Чрезвычайно интересен памятник, отражающий появление нового этнического элемента на западных окраинах Хорезма .в позднекушан-ское время — крепость Канга-кала³³⁶. Это крайний юго-западный форпост Хорезма, расположенный поблизости от юго-восточной части Са-рыкамышского озера. Раскопки крепости были начаты в 1953 г. и продолжены в 1955 г. На ирригационной системе окрестностей Канга-калы мы уже. останавливались выше.

Крепость эта, издали малозаметная, была открыта нами только, в 1952 г. Она представляла собой сильно оплывший бугор, расположенный на юго-западном склоне возвышенности Канга-гыр (рис. 137)_ Внешне памятник выглядел сильно разрушенным. Однако при раскопках выяснилось, что внутренние помещения прекрасно сохранились. Копать этот замечательный памятник благодаря рыхлому завалу оказалось гораздо легче, чем другие античные памятники Хорезма, в которых мощный завал глинобитной кладки и сырцового кирпича спаивается со стенами, сделанными из того же материала. Городище имеет форму, приближающуюся к прямоугольной; его примерная площадь 233X200 м (рис. 138). Оно было окружено мощной стеной, сложенной из сырцового кирпича хорезмийского стандарта (40X40 X10 см)_тс выступающими прямоугольниками башен (вероятно, по три с каждой стороны). Одним из важных элементов в системе защиты городища был ров, особенно хорошо прослеженный у северо-западной стены.

Раскопки башни, расположенной в центре северо-западной стены

Рис. 137. Крепость Канга-кала. Снимок с самолета.

Рис. 138. Канга-кала. План:

/ — выходы стен; 2—хумы; 5 —плиты (известняк); 4—песчаная гряда; 5—кустарник

Рис, 139. Ка’нга-кала. Захоронения с деформированными черепами.

крепости (рис. 136), показали, что стены ее прорезаны бойницами, по три с каждой стороны, причем средняя бойница находилась над полом выше, чем крайние две, и предназначалась для стрельбы стоя. Любопытна форма бойниц. Они стреловидны и тоже повторяют хорезмий-ские образцы, но в отличие от последних имеют очень короткий «черешок стрелы». Это чрезвычайно существенная деталь, характерная для фортификационных приемов варваров, переработавших для себя обычную хорезмийскую форму (ор. памятники апасиаков). Из башни во внутристенный коридор (ширина 3,1 м) вел проход с плоским перекрытием. Внутристенный коридор служил, видимо, стрелковой галереей: на одном из участков его в северо-восточной стене обнаружена бойница упомянутой выше формы. Вся внутренняя площадь городища была застроена. Судя по проступающей на поверхности планировке, это были отдельные жилые массивы. Комплекс помещений отчетливо выделяется в центре городища. Небольшие раскопки, проведенные здесь и в юго-восточной части городища, свидетельствуют о том, что комнаты имели плоские перекрытия из продольных и поперечных деревянных балок, связанных жгутами из камыша, поверх которых настилали плетеные из камыша циновки типа современных бердан. Вся эта конструкция покрывалась изнутри толстым слоем глиняной обмазки. Помещение в центральной части городища, как и другие, погибло от пожара, благодаря чему здесь почти целиком сохранилась обуглившаяся деревянная дверь одного из проходов, сделанная из брусьев, скрепленных между собой деревянными гвоздями. Дверной проем был также укреплен деревянной рамой

В юго-восточном углу городища обнаружена гончарная печь диаметром 1,6 м, вокруг которой в изобилии был разбросан гончарный шлак.

Рис. 140. Реконструкция по черепу из захоронений на городище Канга-кала. Реконструкция Т. С. Сурниной

Рис. 141. Реконструкция по черепу с городища Калалы-гыр. Реконструкция Г. В. Лебединской.

Исследование крепости показало, что она существовала на протяжении почти тысячелетия — от середины I тысячелетия до и. э. до IV в. н. э. Самый древний слой из вскрытых нами — раннекангюйский, датируемый IV—III вв. до н. э. В нижних слоях раскопа 1955 г. выявлена керамика переходных форм между материалом Кюзели-гыра и Кой-Крылган-калы. В осыпях крепости найдены многочисленные наконечники скифских стрел VI—V вв. до н. э., а на примыкающих к крепости полях сделаны обильные находки керамики того же времени. Все это позволяет с полной уверенностью говорить, что крепость построена не позднее V в. до н. э. И мы не сомневаемся в том, что дальнейшее углубление раскопок вскроет слой архаической хорезмийской культуры. Крепость перестала существовать в результате большой военной катастрофы. Верхний слой содержит повсюду следы древнего пожара, а близ восточного угла крепости со стороны Канга-Дарьи обнаружены следы огромного пролома в стене, который, по-видимому, и помог врагу овладеть крепостью.

Большой интерес представляют многочисленные погребения. Они были найдены еще во время разведочных раскопок 1953 г. в одной из комнат, относящейся к верхнему слою, датируемому IV в. н. э. (рис. 139).

Комната имела площадь 4,4X4,8 м. и соединялась с расположенным к северо-востоку от нее помещением скользящим проходом. В центре комнаты был прямоугольный очаг из сырцовых кирпичей, положенных в один ряд и покрытых сверху слоем обмазки. Вокруг очага на подстилке из травы или камыша находилось 15 человеческих черепов

и около большинства из них кучки длинных костей; в одном случае можно предполагать, что кости были завернуты в кусок материи. Все эти погребения сопровождались вещами, из которых следует назвать керамику, мраморную ячеистую коробочку, изделия из железа и бронзы. Однако особенно любопытна находка алебастровой маски в

виде головы бородатого мужчины. Сохранилась лишь ее нижняя часть; причем лицо маски окрашено в розовый цвет, губы — в красный, борода— в черный. Здесь же обнаружен фрагмент какой-то объемной скульптуры, сделанной из алебастра на матерчатой основе.

Надо сказать, что помещение с такой же планировкой ‘было раскопано яа городище Куня-Уаз; оно датируется III—IV вв. и. э. В центре помещения также находится очагнвыкладка, вокруг которого располагались погребения, но в оссуариях. И лишь в одном случае череп и стопка костей лежали на подстилке на полу. Здесь тоже обнаружены фрагменты объемной скульптуры, выполненной совершенно в той же технике, что и образцы с Канга-калы ³³⁷.

Рис. 142. Городище Гяур-ка-ла. Скульптура II в. н. э.

Определенный антропологом Т. А. Трофимовой физический тип людей, погребенных на городище Канга-кала, необычайно своеобразен (рис. 140) и резко отличается от обычного древнехорезмийского типа, хорошо нам известного по могильнику в крепости Калалы-гыр ³³⁸. Люди, похороненные в калалы-гыр-ских оссуариях, относятся к двум европеоидным типам — суббрахикранному и длинноголовому, длиннолицему. Общий облик калалыгырцев, особенно ярко ‘выступающий на пластической реконструкции, сделанной ,в лаборатории М. М. Герасимова по методу ‘этого исследователя (рис. 141), очень близок к типу современных хорезмийских узбеков. Облик людей, похороненных в верхнем слое Канга-калы, больше всего напоминает современных хорезмийских туркмен. В основе этого типа лежит длинноголовый монголоидный тип, близкий к антропологическому типу населения Северного Китая эпохи неолита и выступающий в смешении с европеоидными компонентами. Впрочем, монголоидную примесь у населения Хорезма можно констатировать и в более раннее время. Находка в 1952 г. на Гяур-кале

(аму-дарьинской) в слое II в. н. э. великолепной скульптурной головы в скифском головном уборе ³³⁹ (рис. 142) свидетельствует о вероятном наличии в хорезмийском этническом типе того времени некоторой монголоидной примеси. Однако в IV в. на окраинах Хорезма уже несомненно появляются значительные группы монголоидных племен. Тот же тип (при сходном ритуале) выявлен и при анализе черепов из погребальной комнаты на городище Куня-Уаз ³⁴⁰ (рис. 143). По всем данным, все эти погребения принадлежали кочевникам-хионитам, именно в IV в. появляющимся на северо-восточных границах Сасанидскюго Ирана. Видимо, с сасанидско-х1ионитскими войнами и связана гибель Канга-калы.

Рис. 143. Реконструкция по черепу с городища Куня-Уаз. Графическая реконструкция прюф. М. М. Герасимова.

Для полноты характеристики антропологического состава населения древнего Хорезма надо отметить, что во время раскопок в Калалы-гыре в одной из дахм («башен молчания») на северной стене крепости, а также в части оссуариев обнаружены погребения, датируемые II—III вв., людей еще одного также неевропеоидного типа ³⁴¹ (рис. 144). ‘Черепа из погребений в ‘основном принадлежали малорослым представителям 1индо-дравидоидного прогнат-ного типа, известного для Хорезма III в. по скульптурам «зала темнокожих воинов» в Топрак-кале. Пока трудно сказать, появился ли в древнем Хорезме этот антропологический тип в результате индо-хорезмийских связей, которые наблюдаются в IV— II тысячелетиях до н. э. по памятникам кельтеминарской неолитической культуры и по материалам могильника бронзового века Кокча 3, или вследствие набора индийских военных контингентов в период, когда большая часть Индии и Средней Азии входила в состав одного политического объединения — Кушанской империи. Вероятнее всего второе, особенно в связи с наличием в составе населения Хорезма II—III вв. компактных индо* дравидоидных групп.

Возвращаясь к раскопкам Канга-калы, мы можем констатировать, что результаты исследования крепости могут служить серьезным аргументом в пользу выдвинутой нами в свое время гипотезы, отождествляющей Кангюйское царство китайских источников с союзом древних сако-массагетских государств и племен, гегемоном которого был Хорезм³⁴²³⁴³. Есть все основания полагать, что район этой крепости южного протока При-сарыкамышской дельты Аму-Дарьи—Канга-Дарья — очень древнее. Если это так, то тогда упоминаемая в раннесредневековых зароаст рийских источниках и иранском эпосе, литературно обработанном великим писателем рубежа X—XI столетий Фирдоуси, река Канга должна быть отождествлена не с Сыр-Дарьей, как это ■пытаются делать некоторые исследователи вслед за Фирдоуси ^1ео, а с южным, наиболее близким к Северному Ирану протоком древней объединенной дельты Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи, хотя первоначально этот термин распространялся на всю территорию этих дельт.

С IV—V .вв, ирригационная сеть на правом и особенно на левом берегах Аму-Дарьи вступает в период глубокого упадка. Значительные отрезки нижних участков больших правобережных магистралей перестают функционировать. Очень резко сокращается система древнего Кельтеминара. Запустевают обширные пространства земель древнего орошения левого берега. Этот процесс сильного сокращения ирригационных площадей сочетается с упадком ремесла, выражающимся, в частности, в ухудшении качества керамики, которая все еще,’впрочем, сохраняет античные формы. Запустевают многочисленные города. Перед нами яркая картина глубокого социально-экономического кризиса, переживаемого страной. С этим кризисом, несомненно, связано и отмеченное выше изменение в этническом составе населения Хорезма, особенно его

название орошавшего

Рис. 144. Реконструкция ■по черепу с городища Калалы-гыр. Реконструкция Г. В. Лебединской.

окраинных областей, которое объясняется наступлением степных варварских племен.

Возможно, что процесс упадка ирригационной системы левобережного Хорезма, связанный с кризисом рабовладельческого общественного строя Хорезма., привел к частичному повороту вод Аму-Дарьи опять на запад, в сторону Сарыкамыша. И может быть, в этот период, падающий на середину I тысячелетия и. э., уровень вод Сарыкамыша достиг критической абсолютной отметки—52—53 м, допускающей сброс вод в русло Узбоя.

Последний раз мы упомянули об Узбое на страницах нашей книги.

Рис. 145. Игды-кала. Общий вид памятника.

говоря о характере заселенности его берегов в античную эпоху, позволяющем утверждать, что малочисленное кочевое население, оставившее нам небольшое количество стоянок с грубой лепной керамикой и скифскими бронзовыми стрелами, базировалось, как и позднее в средние века, в основном на колодцах. Об этом же свидетельствуют и те скудные находки ремесленной античной керамики, судя по которым в античный период не только оседлого населения, но и сколько-нибудь значительного торгового пути по Узбою не существовало. Единственное исключение составляю! относящиеся к самому концу античной эпохи (IV—V вв. н. э.) развалины укрепления Игды-кала^ расположенного близ колодцев Верхние Игды на левом берегу Узбоя, образующего в этом районе своеобразный каньон, прорезанный в коренных породах с вертикальными скалистыми обрывами высотой 25—30 м (рис. 145). Игды-кала была открыта в 1954 г. и подвергнута рекогносцировочным раскопкам в 1956 г.³⁴⁴ (рис. 146).

Крепость — в плане неправильная трапеция. Северная стена крепости обращена к руслу, остальные три стены окружены рвом, вырубленным в коренной породе; ширина рва достигает 8 м, глубина — 2— 2,5 м. В центральной части южной стены был, вероятно, вход в крепость; к нему вела узкая (7—-8 At), насыпанная из камня дамба. Стены крепости мощностью до 2,5 м сложены из известняковых плит, приближающихся к размерам античного сырцового кирпича (40X40X15 см)-, плиты положены вперевязку, без раствора. По внешнему периметру стен располагались прямоугольные (2X2,5 м) выступающие башни; причем две угловые башни образовывали на каждом углу фигуру в виде «ласточкина хвоста». Этот прием обороны углов широко применялся в хорезмийской античной фортификации. Стены и башни были прорезаны бойницами, имевшими, очевидно, стреловидную форму, также характерную для Хорезма античного времени. Небольшие внутрибашенные помещения (рис. 147) выходили в коридор, опоясывающий крепость по внутреннему периметру. В строительстве использовался, между прочим, и сырцовый кирпич античных размеров, который обнаружен в завале перекрытий и в субструкциях полов. Однако стремление сохранить хорезмийскую архитектурную традицию проявляется более всего в своеобразном строительном приеме: каменные стены крепости снаружи и изнутри покрыты слоем глиняной обмазки.

Керамика (рис. 148) дает интересное сочетание ремесленных хорасанских (южнотуркменоких) поз днеантичных (IV в. н. э.) форм (преимущественно хумы) с «.варварскими»; среди последних выделяются крупные сосуды с ‘кружковым орнаментам и хумы с (пальцевыми вдавлениями по краю, известные в Хорезме как раннеафригидские и датируемые нами (концом IV—V вв. н. э.

Очевидно, Игды-кала — укрепление, контролировавшее Игдинский каньон, было построено хионитами как важный узел обороны против сасанидских войск. Сохраняя определенную самобытность в культуре

(что, в частности, проявляется в ‘керамике), крепость во всех деталях повторяет принципы хорезмийской фортификации и строительного дела.

Положение крепости позволяет предполагать, что в это время существовал водный путь по Узбою из Хорасана в Хорезм, что может быть связано с возможным кратковременным прорывом вод по Узбою в IV и V вв. Этот прорыв был вполне вероятен в исторических условиях той эпохи, когда крушение рабовладельческого строя привело к гибели античной системы орошения в Хорезме, что в свою очередь могло привести к возобновлению стока вод по старым руслам -в Сарыкамыш (как это имело место и позже, после нашествия Чингис-хана и Тимура). Серьезным аргументом в пользу предположения о кратковременном прорыве аму-дарьинских вод по Узбою в позднеантичное время является одно из свидетельств ал-Бируни. У этого автора Сарыкамышское озеро (впервые им описанное) названо тюркским термином — «Хыз-Тенкизи», т. е. «Девичье море», в то время как другие урочища названы иранскими или арабскими терминами. Вполне возможно, ал-Бируни потому терминологически выделяет Сарыкамыш, что в период распространения в районе Сарыкамыша тюркских племен это озеро еще существовало на довольно высоких отметках, которые позволили именовать его морем. А нам известно, что достоверные сведения о проникновении в этот район тюркоязычных племен восходят ко времени не ранее IV в. н. э. Менее важным, но все же заслуживающим упоминания аргументом служит находка на склоне Сарыкамышской низины, на абсолютной отметке около 30 м, монеты хорезмийской династии Аф-ригидов, датируемой VII или началом VIII в.

Канга-кала и Куня-Уаз (их верхние слои), Игды-кала — памятники, оставленные «варварскими» племенами хионито-эфталитской группы. Эти памятники демонстрируют нам культуру отдаленной периферии Хорезма уже на новой ступени развития, в эпоху поздней античности. Мы имели возможность убедиться в том, что в период ранней античности племена, населявшие обширные степные пространства бассейна Сыр-Дарьи, при всей самобытности своей культуры находились под сильнейшим хорезмийским влиянием и в свою очередь влияли на Хорезм. Та же картина наблюдается и позднее—в III—IV вв. н. э.

Эти тесные связи Хорезма с окружающей его кочевой периферией могут быть прослежены и дальше на материалах таких памятников, как Барак-там в северной дельте Акча-Дарьи (IV—V вв. н. э.) и крепость Куюк-кала близ гор Кушкана-тау (V—VIII вв. н. э.). Эти памятники, представляя большой интерес для характеристики хозяйства и культуры кочевых племен, вместе с тем с новой стороны освещают генезис раннесредневековой афригидской культуры Хорезма. Как мы уже подчеркивали, происхождение афригидской керамики и афригидской архитектуры может быть понято только с учетом той роли, которую играли степные, хионито-эфталитские элементы в их формировании.

Заслуживают внимания исследования, производившиеся на Барак-таме ³⁴⁵. Этот комплекс (рис. 149) представлен тремя замками, вокруг

Рис. ‘147. Игды-кала. Раскопки башни.

Рис. 149. План комплекса Барак-там.

/—такыры; 2— такыры поросшие; 3— кусты саксаула; 4— пески, поросшие саксаулом; 5 — керамические печи с шлаком; 6 — отдельное жилище; 7 — большое скопление керамики; 8—водоем.

Рис. 150. Барак-там 1. Общий вид.

которых располагалось большое поселение. Здесь же обнаружены древние поля, базировавшиеся на одном из старых русел нижней дельты Акча-Дарьи, подтопленном водами Жаны-Дарьи. Найденная на поселении «варварская» керамика сочетается с позднеантичной хорез-мийской, изготовлявшейся на месте по-видимому, рабами-хорезмийцами. Из «варварских» форм следует назвать хумы протоафригидского типа.

Лучше всего сохранился замок Барак-там 1 (рис. 150), который и был подвергнут раскопкам (начальник отряда Е. Е. Неразик). Барак-там 1—двухэтажное здание (рис. 151), нижний этаж которого, состоящий из ряда сводчатых помещений, соединялся с верхним посредством пандуса. Это сооружение не во всем следовало античным хорезмийским традициям, отвечая, видимо, бытовым и эстетическим запросам хозяев замка — хионитских вождей, которые построили его на северо-восточной окраине Хорезма на рубеже IV и V вв.

Здание построено из сырцового кирпича типичных античных хорезмийских размеров, но детали его планировки существенно отличаются от хорезмийских сооружений. Особый интерес вызывает размещавшийся на верхнем этаже парадный зал (рис. 152) с огромными нишами с циркульными арками по стенам и большой суфой. Любопытно, что суфа как архитектурная деталь появляется в хорезмийской архитектуре только в афригидское время; в памятниках же «варварских» племен (апасиаки, тохары) мы встречаем ее гораздо раньше, еще в конце 1 тысячелетия до н. э. Совершенно ясно, что если «варварские», хионито-эфталитские хумы являются прототипом афригидских, то и хионито-эфталийский замок Барак-там — несомненный прототип афригидских замков.

Суфы парадного зала были украшены коврами; их следы отпеча-

Рис. 161. Барак-там:

/ — план второго этажа; 2 —план первого этажа; 3, 4— разрезы.

тались на поверхности суф. В примыкающем к залу помещении найдены фрагменты шерстяного ворсового ковра; его нити были окрашены растительными красками в синий, красный, розовый и золотистый цвета. Центральное поле ковра было заполнено какой-то сюжетной композицией, от которой сохранилась лишь незначительная часть. В центре зала располагался своеобразный очаг-жертвенник в виде усеченной перевернутой пирамиды, выложенной из сырцового кирпича. Перекрытие зала составляли две перекрещивающиеся мощные арки, сложенные из двух рядов сырцового кирпича (рис. 153). Арки были намного выше стен замка. Никаких признаков плоского деревянного перекрытия нет. Это наводит на мысль, что четыре угла зала были перекрыты тканью или войлоком, унесенными жителями, когда они покидали замок. В целом это своеобразная юрта., но не с деревянным, а с сырцовым остовом, юрта, повторяющая, однако, все основные черты кочевого жилища.

К близкому, но более позднему (времени относится расположенное в современной дельте Аму-Дарьи городище Куюк-кала, история которого уводит нас уже в эпоху раннего средневековья’. Однако его исторические связи восходят к традициям культуры античных племен бассейна Сыр-Дарьи. Исследование этого городища³⁴⁶³⁴⁷ (рис. 154), находившегося на плоской возвышенности близ гор Кушкана-тау, пролило новый свет на культуру эфталито-тюркских племен, уже известных нам по материалам с «болотных городищ» и по верхнему слою Джеты-асэра.

Крепость занимает площадь в 41 га. Внутри располагались две прямоугольные цитадели, подходящие друг к другу под углом. Проведенные здесь рекогносцировочные раскопки дали мощный культурный слой (2,3 м), разделяющийся на три строительных периода, причем верхний датируется началом VIII в. н. э.

Необычайно любопытны две круглые кирпичные выкладки в западной части городища — вероятно, остатки субструкций юрт (рис. 155).

Предположительное время постройки крепости — V—VI вв. н. э. Надо думать, что верхний горизонт крепости занимает промежуточное положение между поздними слоями Джеты-асара и афригидскими памятниками Хорезма. Об этом свидетельствует и собранный здесь подъемный материал, состоящий из небольшого количества афригидских хумов, нескольких позднеафригидских монет VIII в. н. э. и многочисленной керамики эфталито-тюркского облика (рис. 156).

Население Куюк-калы занималось земледелием, скотоводством и ремеслами. Обнаружены остатки железоделательных, меднолитейных и керамических мастерских.

Возможно, перед нами один из городов самостоятельного владения Кердер, независимого от Хорезма в эпоху арабского завоевания; население Кердера говорило на особом языке — не хорезмийском и не тюркском ^1е4, вероятнее всего, на одном из эфталитских диалектов. Отметим, что в литературе не раз высказывалась гипотеза, отождествлявшая имя Кердер с именем кидаритов — одного из объединений хионито-эфталитских племен³⁴⁸.

Рис. 152. Барак-там 1. Парадный зал.

Рис. 153. Барак-там 1. Завал арок парадного зала.

Рис. 154. Городище Куюк-кала. Снимок с самолета.

Рис. 155. Куюк-кала. Циркульная выкладка субструкции.

исследования ряда памятников,

Рис. 156. Куюк-кала. Керамический сосуд.

В последние годы экспедицией Каракалпакского филиала Академии наук Узбекской ССР (руководитель В. Н. Ягодин) проводятся положенных в других районах современной дельты Аму-Дарьи, многие из которых обнаруживают признаки тесных связей с только что описанным нами памятником и «болотными городищами» Нижней Сыр-Дарьи. Среди этих памятников особенно выделяется городище Ток-кала, на котором развернуты стационарные раскопки (руководитель А. В. Гудкова), а также памятники кердерского владения, приобретающие сейчас все более и более конкретную материальную характеристику. Однако научное обобщение этого материала — дело будущего.

Надо полагать, что в IV—V вв. дельты Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи были центром «варварского государства» хионитов-эфталитов, сложившегося на древнем сакско-мас-сагетском субстрате, с отмеченной уже нами сильной примесью восточных гунно-тюркских элементов. Потомки тюркизированных в VI— VII вв. хионитов-эфталитов выступают в VIII—IX вв. под собирательным именем огузов. Как мы видели выше, в X в. их столицей становится вновь освоенное «болотное городище» Янгикент.

История переходного периода между рабовладельческим и феодальным общественным строем, детально разработанная в применении к странам Западной Европы, для стран Востока еще во многих отношениях неразрешенная проблема. Ф. Энгельс в свое время отметил характерную для этой эпохи ‘закономерность, заключающуюся в том, что развитое рабовладельческое ‘Общество, вступив в период кризиса и разложения, не находит в себе сил, способных обеспечить переход к новой, прогрессивной общественной формации. Разрешение этого противоречия совершается в большинстве случаев путем завоевания гибнущего общества другим, более сильным…³⁴⁹.

При изучении истории Хорезма и прилегающих областей нашей экспедиции удалось проследить ту же закономерность. В этой восточной стране, как и на Западе, зарождающиеся в недрах рабовладельческого общества материальные предпосылки исторически более прогрессивного феодального строя не приводят непосредственно к новой общественной формации, а влекут за собой длительный период кризиса и застоя рабовладельческого общества, внутри -которого не оказывается сил для того, чтобы возглавить победу новых общественных отношений. Эти силы находятся на периферии рабовладельческого общества, в среде тесно связанных с ним «варварских» племен — германских и славянских в Европе, скифо-массагетских и гунно-тюркских в исследуемом районе, в бассейне Аральского моря. Только в свете этих фактов мы можем понять специфику смены античной культуры Хорезма новой, феодально-средневековой, в которой элементы древних античных хорезмийских традиций переплетаются с элементами, почерпнутыми из культуры «варварских» племен. И дело вовсе не в (массовой смене населения. Исследования истории антропологического состава населения Хорезма показывают, что примесь восточных элементов в этом населении была весьма незначительной. Да и сами окружавшие в ту эпоху Хорезм «варварские» племена являлись, как мы выдели, прежде всего носителями древних скифо-массагетских традиций, на протяжении веков развивавшихся в тесном контакте с Хорезмом. Пожалуй, ярче всего (новые элементы проявились в языке, однако и древ-нехорезмийский язык, подвергшись сильному тюркскому влиянию, сохранялся в отдельных районах Южного Хорезма вплоть до XIII— XIV вв.

Мы уже указывали в наших предыдущих работах ³⁵⁰, что отмеченная Ф. Энгельсом закономерность перехода от рабовладения к феодализму характерна и для всех других стран Востока-, прошедших в своем историческом развитии рабовладельческую стадию. Но тогда мы опирались лишь на весьма спорные данные письменных источников.’ Сейчас же мы имеем возможность проследить этот процесс на осиль-¹ных материальных памятниках этого периода и еще раз убедиться в том, насколько глубоко основоположники марксизма проникли в исследование важнейших исторических закономерностей отдаленного прошлого, несмотря на относительную скудость материала, которым наука тогда располагала.

Срелневековье

1. АНТИЧНОСТЬ И СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

Первое, что бросается в глаза при ознакомлении со средневековыми памятниками, — это резкое отличие их от памятников античных. Создается впечатление, что это памятники разных народов. Если бы мы последовали традиции, характерной для буржуазной археологии, объясняющей все сколько-нибудь значительные изменения в культуре переселениями народов или заимствованиями, нам бы и пришлось сделать такое заключение. Однако более глубокое исследование приводит к совершенно иным выводам. Перед нами не культура двух народов, а культура двух общественно-экономических формаций, культура одного народа на двух этапах его исторического развития.

Прежде всего эти изменения сказываются на основе основ народного хозяйства Хорезма — ирригационной системе. Уже в конце рабовладельческой эпохи намечается процесс .прогрессивного развития системы ирригации.

Мы уже знаем, что древняя ирригация Хорезма представляет собой систему огромных каналов, которые идут параллельно протокам затухающей древней дельты и имеют весьма архаическую структуру распределительной и оросительной сети. Эта ирригация свидетельствует о недостаточно полном изучении древними ирригаторами законов движения воды. Сооружение подобной оросительной сети несомненно требовало огромных затрат непроизводительного труда. Лишь в конце рабовладельческого периода, во II—III вв. н. э., ирригационная система совершенствуется. Это уже прототип будущей средневековой ирригации, для которой характерен переход от широких и мелких каналов к более узким и глубоким, с многочисленными разветвлениями и чрезвычайно регулярной мелкой оросительной сетью (рис. 157).

В эпоху средневековья совершенствуются методы ведения сельского хозяйства. Еще в начале афригидского периода (V—VI вв.), а может быть, и несколько ранее, начинают употреблять селитренные удобрения (разбрасывание по полям остатков старых построек), однако в развитом средневековье они используются более широко. Кроме того, с IX—X вв. вводится система подъема воды на поля при помощи чигиря, что свидетельствует о внедрении принципа вращения в конструкцию водоподъемных механизмов.

Рис. 157. Таблица ирригационных систем средневекового Хорезма.

В V—VI вв. наблюдается процесс резкого сокращения орошаемых площадей. Это объясняется глубоким социалыно-эккжомическим кризисом. вызванным крушением рабовладельческого строя .и зарождением в условиях гражданских воин и «варварских» нашествий феодального строя.

В VII—VIII вв. идет быстрый процесс расширения орошаемых площадей, но он неоднократно .прерывается в .связи с феодальными войнами, характерными для этой эпохи. Особенно ‘бурным этот процесс был в эпоху Великих Хорезмшахов в XII — начале XIII в. Однако и он был .прерван еще более тяжелыми феодальными войнами, связанными с монгольским нашествием и особенно с походами Тимура.

В XII—XIV вв., в период максимального развития орошения в низовьях Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи, общая площадь земель, занятых под ирригацией, составляла около двух третей орошаемой площади периода наивысшего развития античной ирригации,— 2,4 млн. га (в том числе устойчивые очаги интенсивного орошения—1,4 млн. га-, площадь неустойчивого дельтового орошения — около 1 млн. га). В низовьях Аму-Дарьи было орошено 1,2 млн. га (в том числе устойчивые очаги интенсивного орошения — около 0,7 млн. га; неустойчивое дельтовое орошение— 0,5 млн. га). В низовьях Сыр-Дарьи общая площадь земель, занятых под ирригацию, сократилась почти на 1 млн. га и равнялась 1,2 млн. га (в том числе устойчивые очаги интенсивного орошения — 700—800 тыс. га; неустойчивое дельтовое орошение — 400—500 тыс. га).

Вместе с тем необходимо отметить, что плотность населения в средние века была значительно выше, чем в античности, а в ряде районов даже выше, чем в современном Хорезмском оазисе (например, в Кават-калинском средневековом оазисе XII—XIII вв. на 1 кв. км приходилось около 200 человек). Процент использования земель под орошение в пределах культурных оазисов приближался к современному.

Ассортимент возделываемых сельскохозяйственных культур в средневековый период был значительно шире, чем в античный. Наряду с зерновыми культурами — просом, пшеницей, ячменем — зафиксированы абрикосы, персики, виноград, сливы, груши, дыни, арбузы, тыквы, огурцы, морковь, бобовые (бобы и маш), а также хлопок и кунжут. В при-сырдарьинских областях полуоседлые племена возделывали в X—XI вв. просо, пшеницу, люцерну и бахчевые культуры.

Ирригационные системы этого периода уже приближались в известной мере к современным оросительным системам. Магистральные каналы были уже, но глубже. Планировка систем характеризовалась сложной «ветвистой» конфигурацией. Дальнейшее развитие ирригационной техники уменьшило непроизводительные расходы воды в оросительных системах.

Кризис, связанный с падением рабовладельческого строя и варварскими нашествиями, мы можем наблюдать также при рассмотрении истории ремесла. Для древнего периода характерно исключительно мощное развитие ремесленной промышленности, ярче всего выступающее в области гончарства. Но, несмотря на целый ряд прогрессивных изменений, на протяжении всей эпохи сохраняются в основном одни и те же формы и типы ремесленных изделий (рис. 158). В IV—V вв. характер ремесленной промышленности резко изменяется. Высокое мастерство в изготовлении керамики, связанное прежде всего с применением ножного гончарного круга, утрачивается. В керамических комплексах преобладают примитивные формы сосудов, изготовленных

без круга. Лишь постепенно, начиная с VII—IX вв., возникают новые типы ремесленной керамики, однако совершенно иного характера, чем произведения античного ремесла (рис. 159). В частности, широкое распространение разнообразной поливной керамики начинается именно в IX в. С афригидского времени и позднее, в эпоху Великих Хорезмшахов, на керамике наблюдается сильное влияние степных присырдарьинских племен.

То, что очень ярко проявляется при изучении такого массового археологического материала, как керамический, менее отчетливо выступает при исследовании других ремесел.

Поселения и жилища двух рассматриваемых эпох также чрезвычайно непохожи друг на друга. Представление о том, что древний город Средней Азии почти ничем не отличался от города средневекового, неверно. Прежде всего мы можем наблюдать это в самой планировке городов. Планировка в античный период, как правило, строго регулярна. Основная часть города всегда находится в пределах крепостных стен, представляющих со’бой правильный ‘прямоугольник ’. То, что -в изобилии представлено памятниками Хорезма, может быть прослежено также и на менее эффектных и хуже сохранившихся памятниках других районов Средней Азии. Напротив, средневековые города, возникающие впервые в VI—VII вв. частью на развалинах античных городов (причем, как правило, античные и средневековые культурные слои разделены стерильным слоем, свидетельствующим о периоде запустения), а частью на равнине, вокруг стен раннефеодальных замков, имеют обычно неправильную планировку.

Различия между античными и раннесредневековыми сельскими поселениями выступают особенно ярко.

В античный период,, на протяжении большей его части, мы не наблюдаем существенной разницы между городскими и сельскими поселениями. По-видимому, население, в том числе и земледельческое, было сосредоточено главным образом за стенами больших укрепленных поселений городского типа. При этом следует заметить, что жилые постройки, расположенные вне городов, за редким исключением, производят впечатление летних усадеб городского населения. Лишь в поздней античности, в основном в период ‘Кушанской империи, возникают обширные открытые неукрепленные поселения.

В раннесредневековый период—как до арабского завоевания, так и сразу после него — большая часть населения живет уже в укрепленных замках, расположенных среди полей³⁵¹³⁵². Только в XII в. в Хорезме появляются открытые средневековые поселения, с неукрепленными домами крестьян и феодальными замками, укрепления которых имеют преимущественно декоративный характер³⁵³. В городах сосредоточена относительно незначительная часть населения, преимущественно феодальная знать н ее слуги. Лишь постепенно начинает зарождаться прослойка городских ремесленников, которые живут в особых кварталах.

Очень резко бросаются в глаза различия между древним и средневековым периодом в области строительного дела и фортификации (рис. 160). Для античности характерны постройки из крупного, обычно квадратного сырцового кирпича. Из него сооружаются как жилые зда-

Рис. 160. Сравнительная таблица строительных приемов в Хорезме в период античности и средневековья:

/ — античный период; // — афригидский период; III — средневековый период.

ния, так и городские стены с внутренними стрелковыми галереями, которые открываются наружу многочисленными бойницами стреловидной формы. Средневековые укрепления и жилища — это преимущественно глинобитные сооружения. Кирпич значительно меньших размеров, чем античный, употребляется сравнительно редко. Стены городов, крепостей и замков представляют собой глинобитный массив, как правило, лишенный бойниц. Воины, защищавшие укрепления, размещались не во внутренних галереях стен, а наверху стены, между зубцами.

Характерно, что в античный период подавляющая масса населения живет в укрепленных городах, выстроенных обычно близ хвостовой части арыков, на границе оазиса и пустыни. Таким образом, укрепленные города, заселенные ремесленным и земледельческим населением, образуют как бы сплошную цепь, которая защищает культурные земли оазиса от нападения извне.

Для раннего средневековья характерно размещение крупных замков и крепостей в узловых пунктах ирригационной сети. Замок феодала как бы господствует над сельским поселением. Феодал мог в любой момент лишить жителей воды, узел распределения которой находился у подножия его замка. Позднее, как мы можем проследить на памятниках XI—XIII вв., города располагаются в центре оазиса, а периферия его оказывается почти не защищенной или защищенной разбросанными на известном расстоянии друг от друга сторожевыми сигнальными башнями; наблюдатели могли лишь своевременно сообщить о приближении врага, но ни в коей мере не были в состоянии организовать эффективную защиту на границах оазиса. Следовательно, сельское население было подвержено опасности нападения извне. В случае вторжения неприятеля оно могло лишь спрятаться за стенами крупного города или феодального замка, бросив на произвол судьбы свои поля. Это, как известно, подтверждается и достаточно обильными данными письменных источников.

Чрезвычайно интересен материал по искусству различных районов Средней Азии, добытый нашими экспедициями. Мы не будем останавливаться на этом подробно, отметим лишь, что искусство античного периода в своем развитии может быть подразделено по крайней мере на два значительных исторических этапа. Первый из них — архаический— относится к VII—IV вв. до н. э., когда народы Средней Азии развивают свои собственные традиции в области искусства. Второй начинается с IV—III вв. до н. э. и продолжается по существу до конца античной эпохи, когда искусство Средней Азии оказывается включенным в обширный круг развития эллинистического искусства Востока. Если Парфия и Согд находятся под непосредственным прямым воздействием греческой культуры и культуры переднеазиатского эллинизма, о чем ярко свидетельствуют не только многочисленные терракоты Согда³⁵⁴, но и прекрасные образцы каменной скульптуры Нисы³⁵⁵, то искусство Бактрии и Хорезма неотделимо от индо-буддийской или гандхарской школы эллинистического искусства. Подтверждением этого служат прекрасный каменный фриз с изображениями музыкантов, найденный М. Е. Массоном в 1933 г. в Айртаме близ Термеза ³⁵⁶, и ‘Грандиозный музей глиняной сырцовой скульптуры — парадные залы дворца хорезмшахов Топрак-кала (см. выше). Эти традиции, за немногими исключениями (изображения на хорезмийских монетах VIII в.), обрываются в V—VI вв. Произведения искусства начала VIII в., открытые в Bapaixine, возле Бухары³⁵⁷, Пянджикенте, около Самарканда ³⁵⁸, а в последнее время — в замке Балалык-тепе в Сурхандарьинской области³⁵⁹, раскрывают особый мир художественных представлений. Живопись Варахши, Пянджикента и Балалык-тепе очень далека от произведений античной живописи Топрак-калы; отдаленные параллели ей мы можем скорее встретить в искусстве сасанидского Ирана и Византии. Это — искусство зарождающегося средневековья.

Анализ всего материала, которым мы располагаем, показывает, что между античным периодом истории Средней Азии и средневековым лежит пропасть, и это отнюдь не связано с арабским завоеванием и утверждением ислама. Наоборот, как мы видели, те изменения, которые наблюдаются на грани средневековья, происходят раньше арабского завоевания и раньше торжества ислама. Конечно, вторжение арабов, приобщивших Среднюю Азию к политической и культурной жизни Передней Азии, и тем более торжество мусульманской религии, которая, в частности, наложила запрет на изображение человека, внесло ряд новых черт в средневековую культуру Средней Азии. Но, судя по археологическому материалу, основные черты средневековой культуры сложились еще в VI—VII вв. — накануне вторжения арабов. Таким образом, делавшиеся не раз в прошлом попытки объяснить различия между так называемой домусульманской и мусульманской культурой в Средней Азии вторжением нового этнического элемента являются явно несостоятельными. В основе этих изменений лежит внутренний процесс развития производительных сил и связанные с ним большие социально-экономические сдвиги.

В формировании средневековой культуры, особенно культуры Хорезма, большую роль сыграли «варварские» кочевые и полукочевые племена, окружавшие Хорезмийский оазис. Культура этих племен на протяжении всего античного периода испытывала на себе мощное хо-резмийское влияние, а в рассматриваемую эпоху крушения рабовладельческого строя в Хорезме она в свою очередь сыграла крупную роль в формировании средневековой культуры Хорезма,— процесс, очевидно, связанный с инфильтрацией степных тюркских элементов в Хорезмский оазис; одним из проявлений этого процесса нужно считать и постепенную языковую тюркизацию населения Хорезма.

2. ПАМЯТНИКИ БАССЕЙНА ГАВХОРЭ

Об истории Аму-Дарьи и ее дельты, действовавшей в средние века, можно судить не только по археологическим памятникам, но и по письменным источникам, в частности по трудам восточных историков и географов. В первой главе мы уже дали обзор ценных, относящихся к этой проблеме сведений средневековых авторов. На основании этих сведений, а также изучения раннесредневековых памятников и ирригационных систем мы пришли к выводу, что в домонгольское время Аму-Дарья полностью впадала в Арал. Старые русла на Присарыкамышской дельте, так же как и Сарыкамыш, были безводны. До XI в. орошенная зона левобережья не выходила за пределы современных культурных земель. В правобережье в VII в.— начале VIII в. были вновь освоены земли, заброшенные в конце античности. Эти земли располагались в зоне современного канала Тазабагъяб и далее — вплоть до крепости Кырк-кыз и частично в зоне канала Кель-теминар — до крепостей Адамли-кала и Кузы-крылган (рис. 161). Здесь сохранились замечательные памятники раннего, домусульманского средневекового Хорезма. Особенно интересен так называемый Беркут-калинский мертвый оазис VIII в., который мы начали обследовать еще до того, как указанные земли были вновь освоены колхозами Турткуль-ского района.

В 1938—1939 гг., когда мы впервые стали проводить археологические исследования этого района, здесь лежали мертвые пески; среди барханов виднелись бесчисленные развалины замков, крепостей, укрепленных усадеб, городов, растянувшиеся по обеим сторонам пересохшего канала и его ответвлений с юга на север полосой около 17 км. Уже в те годы работ Хорезмской экспедиции раскопки нескольких замков позволили уяснить целый ряд важных вопросов социально-экономической истории Хорезма в афригидскую эпоху и получить богатейшие материалы по истории зодчества Средней Азии накануне арабского завоевания. Сейчас раннесредневековый оазис вновь орошен и освоен. Параллельно древнему сухому каналу проходит полноводный большой канал Кырк-кыз, по берегам которого раскинулись зеленые поля и сады огромного колхоза; как островки, возвышаются над хлопковыми полями руины афригидских замков и крепостей; они тщательно охраняются от разрушения—наша экспедиция продолжает их исследование³⁶⁰.

В 1954—1955 гг. был подвергнут раскопкам самый крупный памятник этого археологического комплекса — крепость Беркут-кала (рис. 162). Она была построена на месте большого укрепления позднеантичной эпохи; одну из башен античного укрепления, скрытую в холме, на котором воздвигнута раннесредневековая Беркут-кала, удалось обнаружить и расчистить. У стен афригидской Беркут-калы располагался небольшой городок — очевидно, центр всей округи, раскопки которого также велись экспедицией.

При раскопках многочисленных замков этого обширного поселения, проведенных в последние годы, при изучении планировки жилищ и исследовании разнообразных находок получено много нового материала,

Рис. 161. Каналы и поля афригидского времени у прелости Карга-кала.

Рис. ‘162. Беркут-кал а.

Рис. 163. Беркут-калинский оазис, замок № 28 (план).

Рис. 164. Замок Якке-Парсан VIII в. н. э снимок с самолета

характеризующего хозяйство, быт, семейный уклад, культуру и искусство населения афригидского Хорезма.

Как для раннеантичной усадьбы урочища Дингильдже, так и для жилых домов афригидского времени типична планировка с централь

ным коридором — дализом — и помещениями, расположенными по сторонам его (рис. 163). Такая планировка прослеживается и в более поздних усадьбах XII—XIII вв., и в узбекских, туркменских и каракалпакских домах-усадьбах «хаули» и «там» XIX — начала XX в. Из памятников Беркут-калинского оазиса особый интерес вызывает чрезвычайно красивый замок VIII в. Як

Рис. 1165. Документ на коже, майденный в замке Якке-Па.рса’н.

ке-Парсан, раскопки которого начаты в 1959 г. Якке-Парсан — уникальный архитектурный ансамбль (рис. 164). Примечательно, что он не был, как обычно, окружен рвом, а стоял как остров на искусственном квадратном озерке. Раскопки высокой жилой башни — донжона, находившейся в центре живописного городища, дали ценные находки: многочисленные обрывки хлопчатобумажных, шелковых, шерстяных (в гом числе ковровых) тканей; фрагменты одежды, кожаной обуви, некоторые предметы утвари, керамику. Но наибольшую ценность представляют довольно крупная деревянная печать с изображением павлина, держащего в клюве венок, и два документа — на дереве и коже.

При обследовании афригидских памятников мы ранее неоднократно встречали оттиски на глине, сделанные большими печатями, на которых вырезаны всевозможные сюжеты; так, известны опубликованные нами в «Древнем Хорезме» отпечатки изображения человеческих фигур: четырехрукой богини, .всадника, поражающего стрелой джейрана, и др. ^и‘. Теперь мы впервые нашли уже не оттиск, а прекрасно сохранившуюся печать. Что касается документов, обнаруженных ■в донжоне Якке-Парсана, то они не очень хорошей сохранности, но при соответствующей обработке могут быть восстановлены и прочтены. Научная ценность этой находки обусловливается тем, что до сих пор памятники хорезмийокой письменности VII—VIII вв. н. э. не были известны, если не считать надписей на монетах. Впервые найденные тексты этого исторического периода дадут возможность расширить сведения о хорезмийской письменности накануне установления в Хорезме арабской графики (рис. 165).

Чтение этих текстов — дело будущего. Но уже сейчас можно отметить значительное изменение начертания многих знаков (ср., напри-

мер, начертание М в идеограмме MN в начале публикуемого документа) и общее видоизменение шрифта в сторону развития элементов кур-сивности, что для этого времени было нами уже отмечено в связи с описанием позднеафригидских монет и надписей на серебряных сосудах хорезмийского происхождения, относящихся к этому же времени ³⁶¹.

После арабского завоевания земли Беркут-калинского оазиса вновь запустели: В раннем средневековье, до XIII в., продолжала действовать лишь одна из больших магистралей правобережья — древний Амира-бад, средневековый Гавхорэ.

Вдоль сухого русла Гавхорэ на 15 км тянется полоса такыров шириной 2—3 км, частично пересыпанных песками и сплошь покрытых бесчисленными развалинами крепостей и неукрепленных крестьянских усадеб, разбросанных среди прекрасно сохранившихся планировок средневековых полей, оконтуренных каналами оросительной сети.

Наиболее крупный из памятников этого средневекового сельского района (рустака)—развалины крепости Кават-кала. На примыкающем к Кават-кале пространстве в 8 кв. км экспедицией зарегистрировано свыше девяноста крестьянских усадеб; по археологическим данным, плотность населения здесь примерно в четыре раза превышала плотность населения более раннего Беркут-калинского оазиса. Памятники этого района ярко характеризуют культуру феодального Хорезма эпохи Великих Хорезмшахов, условия быта богатой аристократии и жителей небольших крестьянских усадеб. Раскопки Кават-калы, проведенные в 1956 г., помогли установить, что это не укрепленный городок, как мы полагали прежде, а крупный замок (видимо, резиденция правителя рустака), резко отличающийся от остальных замков мелких феодалов. В Кават-кале раскопан ряд богато оформленных помещений— залов с колоннами и резными дверьми ³⁶².

Вдоль канала к югу от крепости Кават-кала расположены еще четыре замка. Это квадратные в плане укрепления, вход в которые оформлен порталами со стрельчатыми арками и декоративными гранеными башенками по углам. Жилые помещения размещены вдоль стен в виде каре, оставляя внутри обширный двор. Пахсовые стены замков тонкие, они не имели для обороны серьезного значения. Вокруг богатых замков находятся многочисленные усадьбы мелких землевладельцев и крестьян, огражденные невысокими глиняными дувалами. Особенностью усадеб и замков являются так называемые «каптар-ханы» (буквально — «голубятни»), которые стояли во дворе или примыкали к жилым домам (рис. 166). Это название связано с характерной для такого рода зданий (типичных главным образом для Хорезма XII— XIV вв., но встречающихся и в других районах Средней Азии) внутренней отделкой стен в виде многочисленных арочных нишек (рис. 167). Раскопки этих своеобразных архитектурных сооружений Кават-калинского оазиса показали, что хотя их интерьеры и напоминают архитектурное оформление сохранившихся доныне в ряде стран

Рис. 166. Кават-калинский оазис, усадьба № 22, «катар-хама».

Рис. 167. Ка в ат-кали некий оазис. Внутренняя стена «каптар-ханы».

Ближнего и Среднего Востока голубятен, тем не менее эти здания ничего общего с голубятнями не имеют; нишки делались для украшения стен парадных помещений, служивших, видимо, гостиными вроде современных узбекских «мехман-хана»³⁶³. Известный путешественник XIV в. Ибн-Батута описал такую парадную комнату в доме ургенчского казия— в многочисленные нишки, обтянутые материей, ставили изящную декоративную стеклянную и металлическую посуду ³⁶⁴.

Между усадьбами располагались и культовые здания. Так, в 1956 г. невдалеке от Кават-калы было раскопано архитектурное сооружение типа ханаки.

Богатый материал, добытый при исследовании памятников Кават-калинского оазиса, свидетельствует о высоком уровне прикладного искусства. Керамика — монохромная и расписная бирюзовая поливная посуда, серые и черные неполивные сосуды с богатым рельефным орнаментом, многоцветная люстровая керамика «рейских» и «кашанских» типов, как и архитектура с ее пышным декоративизмом — нитками, полуколоннами, резьбой .по глине и алебастру, отражает стиль аристократического искусства хорезм’шахского времени.

Археологические материалы, в особенности обильные монетные находки. датируют памятники этого обширного поселения XII в. — началом XIII в. Они также подтверждают, что гибель Кават-калинского оазиса связана с трагическими событиями — приходом монголов, которые разрушили богатый рустак и подвергли его пожарам и грабежу. В XIII в. оазис запустел подобно Беркут-калинокому. Канал Гав-хорэ пересох, плодородные поля превратились в пустыню.

Археолого-топографический отряд нашей экспедиции под руководством Б. В. Андрианова несколько лет занимался изучением и топографической съемкой (с использованием материалов аэрофото) земель древнего орошения Турткульского и Бирунийского районов Кара-Кал-пакской АССР; в процессе этой работы детальная съемка была проведена и на территории Беркут-калинского и Кават-калинского средневековых оазисов. Работа над историко-ирригационной картой, в настоящее время уже законченной ³⁶⁵, дала .много ценных материалов для решения вопросов, связанных с историей средневековой ирригации.

В XII в., в период наибольшего расцвета средневекового Хорезма, на левобережных землях древнего орошения, вдоль древнего русла Туны-Дарьи на юг до урочища Хатыб, был восстановлен античный канал Чермен-яб, на котором возникли крупные поселения: Кзылча-кала и Шах-Сенем. Поселение Шах-Сенем ³⁶⁶³⁶⁷ может быть идентифицировано с упоминаемым источниками XIII в. городом Субурны^|8, буквально — «Мыс воды»; это название вполне соответствует зоне средневекового Чермен-яба, представлявшего узкий, глубоко врезавшийся на юг, в глубь пустыни, клин орошенной земли.

Природные условия этих районов были близки к современным. Однако в конце первой трети XIII в. положение резко изменилось.

3. УЗБОЙ И САРЫКАМЫШ

В начале нашей книги мы уже упоминали о той дискуссии, которая велась в течение многих десятилетий вокруг сведений восточных источников XII—XVII вв., позволявших говорить о повороте в этот период вод Аму-Дарьи вновь в Каспийское море.

Именно эти крайне противоречивые показания источников привели двух крупнейших историков-востоковедов, занимавшихся проблемой течения Аму-Дарьи, — Де-Гуе и Бартольда — к прямо противоположным точкам зрения. Дискуссию эту еще нельзя признать законченной. Однако сейчас, когда имеются данные археологических исследований, которые велись Хорезмской экопедицией в тесном контакте с геоморфологами, нужно считать эту дискуссию уже близкой к завершению.

Монголы разрушили плотины и каналы, увели в плен и обратили в бегство местное население, которое могло бы восстановить ирригационную сеть. В результате произошел прорыв аму-дарьинских вод, видимо, по всем руслам к Сарыкамышу.

Тенденция к новому скатыванию вод Аму-Дарьи по старым руслам в Сарыкамыш, по сведениям Макдиси, возникла уже в X в., и тогда в связи с этим была построена мощная плотина для защиты Ургенча с востока ³⁶⁸. О значении этой плотины и ее ежегодных ремонтах рассказывает и Якут, посетивший Ургенч накануне монгольского нашествия ³⁶⁹.

Источники сообщают о затоплении Ургенча, Хазараспа, о прорыве вод по Туиы-Дарье и затоплении Субурны (Шах-Сенема) ³⁷⁰. Однако, как известно, Хорезм довольно быстро сумел оправиться от этого разгрома. По археологическим данным, уже во второй половине XIII в. и в XIV в. создаются ирригационные системы, базирующиеся на Дарья-лыке и Даудане. Исследование показало, что вода Даудана в это время полностью разбиралась на орошение. Земли Чермен-яба запустели. Вместе с тем близ возвышенности Кой-Крылан, недалеко от Сарыкамы-ша, выросло в XIV в. значительное поселение, видимо, базировавшееся на водах соседнего озера, со временем превратившегося в солончак. Археологические исследования на Узбое и в Сарыкамышской котловине, особенно раскопки укрепления Зенги-баба (Сарыкамышское), свидетельствуют, что, несмотря на сильный прорыв вод Аму-Дарьи, вода в Сарыкамыше не достигала в XIII—XIV вв. абсолютной отметки 53 м, и стока по Узбою не произошло.

Очень показательны раскопки караван-сарая XI—XIV вв. Талай-хан-ата на Узбое, к северу от Куртыша ³⁷¹. Удалось установить, что си-

Рис. 168. Караван-сарай Талайхан-ата:

и — водосборный желоб; б — водосборная цистерна — сардоба.

Рис. 169. Схема размещения ирригационных систем на склонах Сарыкамышской впадины (штрихами обозначено расположение ирригационных валов).

стема водоснабжения караван-сарая, базировавшаяся в XI в. — начале XIII в. на атмосферных водах, собираемых с такыров при помощи водосборных желобов и труб (рис. 168а, б), была быстро восстановлена после монгольского разгрома и улучшена; действовала она до конца XIV в. Это исключает гипотезу о течении в XIII—XIV вв. воды по Узбою, на берегу которого стоит караван-сарай. Ниже мы остановимся на результатах раскопок Зенги-баба, которые в еще большей мере исключают подобное предположение. Однако на рубеже XIV и XV вв. положение вновь меняется.

Рис. 170. Район средневековой ирригации ‘Сарыкамыша: а — планировка полей; б — следы юрт.

Исследователи неоднократно отмечали по склонам Сарыкамыша какие-то ирригационные сооружения³⁷² (рис. 169). В течение 1952— 1954 гг. их обследовали (с проведением раскопок) археологи Хорезм

ской экспедиции совместно с геоморфологами ³⁷³. При этом, помимо ирригационных сооружений, были обнаружены планировки полей, следы жилищ (рис. 170 а, б), керамика, монеты и другие находки, указывающие на то, что в период XV — начала XVII вв. население здесь было многочисленным, занималось оно земледелием и домашними промыслами, в частности гончарством и выплавкой железа.

По данным хорезмийского историка XVII в. Абульгази, незадолго до его времени территория Сарыкамыша и верхнего Узбоя вплоть до урочища Кары-Кичит ³⁷⁴ была заселена туркменским племенем адаклы-хызыр, занимавшимся не только скотоводством, но и земледелием³⁷⁵. Уже после первого знакомства с ирригационной системой Сарыкамыша мы выдвинули предположение, что именно этому племени принадлежало сарыкамышское орошение. Для проверки этой гипотезы в 1954 г. к туркменскому племени хызыр-эли — вероятным потомкам позднесредневековых адаклы-хызыр, — обитающему в настоящее время в Чар-джоуской области Туркменской ССР и в Каракульском районе Бухарской области Узбекской ССР, был направлен специальный этнографический отряд нашей экспедиции под руководством Г. П. Васильевой³⁷⁶. Результаты превзошли все ожидания.

По преданиям, собранным этнографами, хызыр-эли около 300 лет тому назад пришли откуда-то из района старого Ургенча. Обосновавшись, они создали вокруг озера Каракуль ирригационную систему, которая, по сведениям стариков-информаторов, чрезвычайно напоминала сарыкамышскую ирригацию. Кроме земледелия и скотоводства, хызыр-элинцы еще в прошлом (как и сейчас) занимались домашними промыслами, в частности керамическим. Надо отметить, что среди их родовых названий мы встречаем слово «демирчи», что значит «кузнец» (более точно: имеющий отношение к обработке железа). Все эти сведения делают наше первоначальное предположение несомненным.

Ирригационные сооружения, которые опоясывают кольцом всю Сарыкамышскую впадину на уровне между абсолютными отметками 10 и 40 jm. а также ирригационные сооружения, которые встречаются в южном заливе Сарыкамыша у истоков Узбоя на отметках около 50 м, состоят из ступенеобразно расположенных валов-акведуков, прерывающихся частыми бассейнами (рис. 171). Эти валы тянутся вдоль склона, причем некоторые из них (в юго-восточной системе) имеют длину до 7 км. Такая система ирригационных сооружений свидетельствует о том, что они предназначались для подъема воды из озера и распределения ее на полях. Размещение оросительных систем и следы подтопления их нижних частей указывают на значительные колебания уровня озера в течение весьма короткого времени.

Рис. 171. Валы-акведуки восточной ирригационной системы Сарыкамыша.

Большой интерес представляют также отмеченные выше остатки крепости времени Великих Хорезмшахов (XII—XIII вв.) Зенги-баба, позднее превращенной в кладбище. Крепость находилась в юго-восточной части Сарыкамыша на абсолютных отметках около 51 м. Раскопки

Рис. il«Z2. Крепость Зенпи-баба. .Стра-типрафический шурф: 1— серый эоловый песок; 2—галька мелкая, смешанная с (раковинами Dreissensia и Theodeoxus; 3 — галька -крупная с песком и ра ковин а ми тех же видов: 4 — «верхний пол; 5, 7, 9, 11 — слои песка; 6, 8 — прослойки растительных остатков; 10 — завал штукатурки; 12 — нижний пол; 13— поверхность озео-ной галечной террасы; 14 — стена.

этой крепости, тгроведенные <в 1953 г.²³, показали, что она была затоплена озером в конце XIV или в начале XV в. и затем погребена под слоем озерного галечника с песком и обильными колониями раковин Dreissensia (рис. 172). ³⁷⁷

Кроме того, на северо-восточной окраине Сарыкамышского озера, в низовьях Дарьялыка, на абсолютных отметках свыше 53 м, нами была открыта небольшая ирригационная система, датируемая находками керамики концом XIV в. н. э.; это позволяет предполагать, что максимальный уровень подъема вод в Сарыкамыше в тот период на какое-то, видимо очень короткое, время достиг весьма высоких отметок, допускающих сток воды в Узбой.

Таким образом, на основе результатов комплексных археологогеоморфологических работ по изучению всех этих памятников можно сделать вывод, что в конце XIV в. после многократных нападений на Хорезм и его разгрома Тимуром произошли новый, еще более значительный прорыв вод Аму-Дарьи на запад в Сарыкамыш и образование там озера местами глубиной до 90 м. В это время возобновилось течение по большинству отмерших уже староречий Присарыкамышской дельты.

Однако количество воды, поступавшее в Сарыкамыш, было не так велико, чтобы надолго заполнить впадину до уровня, необходимого для возобновления течения воды по Узбою. В моменты максимального подъема уровня Сарыкамышского озера вода могла переливаться в Узбой, но лишь в небольших количествах и на короткое время. Все же вода успела проникнуть в северо-западный залив Сарыкамыша — впадину Ассаке-Каудан — и затопить его, в результате чего образовалось обширное озеро.

Об этом свидетельствует обследованная нами в 1954 г. крепость XIV в. с тем же названием Ассаке-Каудан, расположенная над чинком Устюрта, на северном берегу впадины³⁷⁸ (рис. 173). Установлено, что чинк, на котором стояла крепость, был подмыт озером и часть стен крепости обрушилась. А так как крепость функционировала в XIV в., то мы можем считать, что затопление впадины Ассаке-Каудан произошло также на рубеже XIV—XV вв., т. е. после похода Тимура. Но высокое стояние воды в Сарыкамыше было весьма кратковременным. Вскоре часть протоков, питавших средневековое Сары-камышское озеро, отмерла, и уровень озера начал быстро падать и в конце концов снизился до абсолютных отметок в 10—15 м. Затем приток воды со стороны Аму-Дарьи несколько увеличился, и уровень озера опять поднялся до отметок около 30 м. Это повышение уровня произошло приблизительно в конце XV в., т. е. менее чем через 100 лет после затопления впадины. На таком уровне вода держалась до середины XVI в., затем горизонт озера стал падать, а вода постепенно засоло-няться.

Концом XVI и началом XVII в. датируются самые поздние ирригационные системы Сарыкамыша — Западная и Восточная, базировавшиеся на водах озера, имевшего отметку около 10 м над уровнем океана.

Когда уровень озера снизился до отметок 0 м над уровнем океана, вода уже была настолько соленой, что в ней поселился солоноводный моллюск Cardium edule L. Впоследствии озеро распалось на ряд соленых озер, занимавших отдельные котловины, расположенные в центре Сарыкамыша.

Рис. 173. Крепость Ассаке-Каудан. Схема «расположения крепости:

А — расположение крепости; Б — план; В — разрез.

4. КУНЯ-УРГЕНЧ

Мы не можем не сказать хотя бы несколько слов о результатах раскопок самого крупного памятника средневекового Хорезма, его столицы Куня-Ургенч (рис. 174). Работы экспедиции, проводившиеся в 1952 г., в основном были сосредоточены на территории Таш-калы³⁷⁹ — ■квартала Куня-Ургенча, восстановленного после страшного разгрома города Тимуром; этот квартал существовал до XVII в., пока жители Старого Ургенча не были переселены ханом-историком Абульгази в расположенный близ Хивы Новый Ургенч —современный центр Хорезмской области Узбекистана. На Таш-кале были заложены три больших раскопа—на городской стене в районе южных ворот³⁸⁰ (рис. 175), в районе так называемых Ворот Караван-сарая³⁸¹ (рис. 176) и в районе предполагаемого местоположения минарета’³⁸², выстроенного в 1011 г. и рухнувшего на рубеже XIX и XX вв. (рис. 177).

Материалы, полученные в результате раскопок, рисуют полную драматизма историю столицы Хорезма последних столетий. Вскоы-

Рис. 174. Куня-Ургенч. Вид с самолета на Таш-калу— один ив кварталов средневековой столицы Хорезма. Заметно направление главной улицы и улицы, ведущей к порталу Караван-сарая.

Рис 175. Раскопанный участок крепостной стены близ южных ворот Таш-калы.

Рис. 176. Раскопки улицы Караван-сарая.

Рис. 177. Основание минарета XI в.

ты основание минарета, сохранившееся вплоть до опоясывавшего его мраморного кольца, и остатки синхронной ему раннесредневековой мечети (основания стен, полы из жженого кирпича, пирамидальные каменные базы колонн). Выяснилось, что предположение о непрерывном существовании раннесредневекового минарета до конца XIX в. неверно. Чингис-хан разрушил это сооружение. Минарет был восстановлен лишь в XIV в., примерно одновременно с постройкой сохранившегося •и до сих пор большого куня ургенчского минарета Кутлуг-Тимура. Человеческие костя и черепа, обломки оружия, обнаруженные в районе минаретт, свидетельствуют о страшной резне, которой завершилась героическая оборона Ургенча от полчищ Чингис-хана. В XIV в. был восстановлен не только минарет, но и мечеть, получившая совершенно иной архитектурный облик. Двор мечети был окружен аркадами, опиравшимися на мощные кирпичные столбы. После вторичного разрушения мечети, связанного с нашествием Тимура, она была вновь восстановлена, но место пышных аркад заняли деревянные столбы, опирающиеся на грубо отесанные каменные базы.

Яркую картину того упадка, который переживала культура Хорезма XV—XVII вв., дают также два южных района, где были вскрыты городские кварталы с улицами, рынками, жилыми домами богатых купцов и бедных ремесленников. Примечательно, что дома построены преимущественно из старого кирпича XIII—XIV вв., положенного на рыхлом глиняном растворе. Замечательная резьба по алебастру, характерная для XII—XIII вв. и сохранившаяся еще и в XIV в., сменяется грубым и бедным рисунком, наносившимся штампом. Черты упадка сказываются и в керамике. Исчезают типичные для XIV в. полуфаянсы.

Однако на протяжении всей позднесредневековой истории Ургенча отчетливо выступают черты широких международных связей, особенно

Рис. 178. Куня-Ургеич. Образны импортной китайской керамики.

Рис. 179. Куня-Ургенч. Отопительные сооружения одного из домов.

связей с Китаем. О них свидетельствуют распространение китайской системы отопления жилых помещений (рис. 179), обильные находки китайской импортной керамики (рис. 178) и местные ‘Подражания китайским образцам ³⁸³.

Раскопки в Куня-Урген-че, как и исследование позднесредневековых памятников Узбоя и Сарыкамыша, воссоздают мрачную картину нашествия полчищ Чинтис-хана, а позднее Тимура и связанной с этими нашествиями глубокой феодальной раздробленности, характеризующейся бесконечными феодальными войнами и набегами кочевников.

Все эти политические события губительно влияли на развитие хозяйства Хорезма. Они привели к нарушению правильной деятельности ирригационной сети, для восстановления которой потребовались громадные усилия всего народа на протяжении последующих веков.

5. СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ПАМЯТНИКИ ДРЕВНЕЙ ДЕЛЬТЫ СЫР-ДАРЬИ

Вернемся к северо-восточным окраинам Хорезма, междуречью низовий Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи, где в античное время развивалась своеобразная культура полукочевых племен, хозяйство которых базировалось на водах крупных южных протоков Сыр-Дарыниской дельты — Жаны-Дарьи и Пра-Кувда-Дарьи.

Течение Жаны-Дарьи в ту пору не было постоянным.; в эпоху средневековья она периодами пересыхала полностью или частично, не достигая моря и обводняя лишь прилегающие к ее верхнему и среднему течению районы.

Во всяком случае у нас есть серьезные основания предполагать, что в период раннего средневековья течение вод по Жаны-Дарье надолго прекратилось. Напомним свидетельство создателя первой науч

ной истории Аму-Дарьи ал-Бируни о том, что древнейшее из северных русел Аму-Дарьи — русло Фахми, («Русло стоячих вод») — шло по направлению к Фарабу, т. е. к району среднего течения Сыр-Дарьи. Как мы уже отмечали выше, Бируни под этим названием явно подразумевал самое восточное из древних русел Аму-Дарьи — Акча-Дарью и смыкающееся с ней километрах в ста от Арала русло Жаны-Дарьи.

Исходя из имеющихся у нас данных, можно думать, что в X в. русло Акча-Дарьи обводнялось за счет сбросовых вод Суяргана — позднего сбросового протока Аму-Дарьи, который проходит к востоку от земель древнего орошения Турткульского района и впадает далее в Акча-Дарью.

Скорее всего так же обстояло дело и с Жаны-Дарьей, которая не имела постоянного течения, но часто затоплялась паводками Сыр-Дарьи. Вероятно, именно отсутствие постоянно текущих вод привело Бируни к ошибочному заключению, что Жаны-Дарья — древнее русло Аму-Дарьи. Однако, видимо, уже в том же XI в. произошел новый длительный прорыв вод по Жаны-Дарье. На ее берегах сохранились многочисленные памятники городских и сельских поселений XII—XIV вв., в том числе развалины большого города Дженда (современная Джан-кала), хорошо известного из средневековых письменных источников как крупнейший центр огузского племенного союза и как пункт, связанный с одним из эпизодов героической борьбы полководца хорезмшаха Тм-мур-Мелика с монгольскими захватчиками. Течение воды по Пра-Ку-ван-Дарье, очевидно, прекратилось значительно раньше. Памятники джеты-асарской культуры не заходят позднее VIII в. н. э.

Что же касается Пикар-Дарьи, то, по последним археологическим данным, она в верхнем своем течении была обводнена еще в IX— XII вв.; нами обнаружено множество памятников — ирригация, сельские поселения, крепости, ‘принадлежавшие, по-видимому, полукочевым племенам огузов, жившим здесь в раннем средневековье, до хорезм-шахского времени, т. е. в период, когда были почти совсем пустынны берега пересохшей Жаны-Дарьи.

Окончательное формирование современного русла нижней Сыр-Дарьи, очевидно, может быть датировано временем около XV в., когда снова прекращается течение воды по Жаны-Дарье. Однако и после сформирования современного русла Сыр-Дарьи течение воды по древним южным протоком ее дельты периодически возобновляется, особенно в XVIII — начале XIX в., когда весь обширный, к тому времени ставший пуиыней, район бассейнов Куван-Дарьи и Жаны-Дарьи населяется трудолюбивым народом полуоседлых ирригаторов пустынных дельтовых областей — каракалпаками. Следы своеобразных каракалпакских ирригационных сооружений, их поселения, крепости и мазары являются последними по времени массовыми памятниками этого района.

О том, что жизнь человека на обширной территории древней дельты Сыр-Дарьи полностью не прекращалась ни в эпоху поздней античности, ни в раннем средневековье, свидетельствует связь культуры средневековых племен этой области с культурой древних народов, выявленная нами на основании археологических данных. Если бы произошла полная смена населения, подобная преемственность была бы исключена.

Мы видели также, что монголоидные антропологические элементы, игравшие столь большую роль в формировании средневекового населения Приаралья, появляются в среде апасиакского населения уже в

IV—II вв. до iH. э. в качестве пока еще незначительной, но все же заметной примеси. Наконец, историко-этнографические данные по этногенезу средневековых и современных народов Приаралья свидетельствуют о существовании такой же преемственности в этнических процессах, происходивших на этой территории и в более позднее время.

Нам уже пришлось в ряде работ обосновать свои выводы о связи этногенеза туркмен -и каракалпаков с древним и ;ранн1есредневековым населением’ Приаралья³⁸⁴.

На основании анализа древних текстов (Птолемея и др.) и археологических данных мы пришли к выводу, что раннесредневековая этнонимика Приаралья в общих чертах повторяет этнонимику этой области времен Птолемея и более древних авторов. Название античной конфедерации племен Нижней Сыр-Дарьи и Хорезма в античную эпоху— Кангха (китайское написание Кангюй) выступает в .средневековье в качестве имени большого союза <присырдарьинских тюркских племен — Канглы (более ранняя форма — Кангар: так по сведениям Константина Багрянородного в X в. именовалась часть печенегов) ³⁸⁵. Основные племена, упоминаемые Птолемеем как обитатели бассейна Нижней Сыр-Дарьи, в средние века также выступают под названиями, сходными с древними этнонимами. Вероятнее всего, что именно в низовьях Сыр-Дарьи, близ ее устья, на территории, занятой, по Птолемею, древним? народам аугасиев, а не в Монголии сформировались огузы. На восток-имя «огузы» было¹, очевидно, занесено в период экспансии эфталитов-. (VI в. н. э.), в состав которых в качестве существенного элемента входили и сыр-дарьинские протоогузские племена. Сопоставление и анализ этнонимов «аугасии» (II в. н. э.) и «огузы» (VI в. и. э.) привело нас к заключению, что получившее впоследствии широкое распространение и собирательное значение слано «огуз» восходит первоначально к названию массагетского племени аугасиев³⁸⁶.

Локализация в IX—X вв. древних поселений печенегов в Приаралье (по Ибн Русте и Ибн Фадлану — в районе Устюрта, по Масуди — в низовьях Сыр-Дарьи) подтверждает наш вывод (сделанный на основе анализа этих этнонимов), что в имени печенегов сохранились следы исторической преемственности этой раннесредневековой народности Приаралья с древней народностью апасиаков — «■водных саков» («па-сианы» Страбона), которые были так же тесно связаны с древними аугасиями, как впоследствии были связаны своими историческими судьбами средневековые печенеги с соседними племенами огузов³⁸⁷.

Не менее интересно исследование древнего этнонима «тохар» (та-хоры — у Птолемея)—носителей культуры археологического комплекса Джеты-асар, расположенного на русле Куван-Дарьи³⁸⁸. Этот этноним встречается в средневековых источниках в форме «дюкер» как название одного из огузских племен, подобно тому как в составе огузского племенного союза фигурирует (по данным Махмуда Кашгарского — XI в. и Рашид-ад-дина — XIV в.) племя «печенег» («биджне» у Рашид-ад-дина)³⁸⁹. Оба эти «племени» представляют собой, очевидно, ассимилиро-

275

ванные огузами группы одноименных средневековых народностей. В дальнейшем потомки древних обитателей низовий Сыр-Дарьи продолжали играть значительную роль в этнической истории населения При-аралья: как известно, огузы составили основное ядро в этногенезе туркмен, а печенеги вместе с частью огузов влились в состав формировавшегося в Приаралье каракалпакского народа³⁹⁰.

Археологическое исследование огузских памятников северо-восточных окраин средневекового Хорезма было начато Хорезмской экспедицией еще в 1946 г. на городищах -и развалинам, названных нами в совокупности «болотными городищами» (см. выше; рис. 115а, б). Расположены они неподалеку от Казалинска на плоской, низменной, влажной равнине, ограниченной на севере Сыр-Дарьей, на западе — Аральским морем и на востоке — полосой болот и камышовых плавней, которыми заканчивается староречье Куван-Дарьи. Это -исконный район обитания огузов; ряд исторических источников свидетельствует, что находящийся в .низовьях Сыр-Дарьи город Янгикент в X—XI в-в. был резиденцией «царя гузов». Изучение в 1946 г. «болотных городищ» огузов позволило осветить многие вопросы, связанные с происхождением этого народа, его социально-экономическим строем, образом жизни и культурой. Были поставлены и некоторые более общие проблемы этнической истории населения Приаралья, а также установлен факт, что жители этих дельтовых областей вследствие специфики природных условий на протяжении всего периода средневековья сохранили древние традиции полу-оседлого комплексного хозяйства.

В 1959, 1960 и 1961 гг. работами маршрутного археологического отряда Хорезмской экспедиции была открыта и обследована еще одна, южная, группа огузских памятников, ранее совершенно неизвестная, расположенная в бассейне Инкар-Дарьи.

Исследования памятников огузов значительно расширили круг сведений о хозяйстве, культуре и .быте этого народа.

Центром расселения южной группы огузов, видимо пришедших в IX—XI вв. с севера на Инкар-Дарью в связи с ее обводнением в этот период, был район восточного участка русла; на западных участках его, изучавшихся нами в 1958 и 1959 гг., господствующее место занимают памятники первобытного и античного времени. Однако и здесь мы встретили местами следы деятельности средневекового населения; в частности, в урочище Баян, на такырах, среди поселений «варварских» племен античного времени расположены связанные с системой озерной ирригации оросительные каналы, плотины и сооружения, которые, несомненно, были вторично освоены в средние века; многие каналы оказались пере-углубленными, вдоль них видны следы полей, поселений и чигирей, датируемых керамикой X—XI вв. Восточнее (в этом районе работы проводились в 1960 и 1961 гг.), где наблюдается разветвление русла Инкар-Дарьи на северный и южный участки, уже господствуют средневековые археологические памятники. Здесь много средневековых каналов, причем ирригация сохраняет примитивный характер, типичный для неустойчивого земледелия полуоседлых дельтовых районов. Встречаются также переуглубленные древние каналы, системы водоемов-бассейнов, плотины из ветвей и глины. По берегам Инкар-Дарьи на ее северном отрезке обнаружено множество развалин крестьянских усадеб, сохранившихся в виде квадратных планировок (рис. 180). При-

Рис. 180. 1—4 — типы раннесредневековых усадеб-крепостей на северном отрезке Инкар-Дарьи; 5 — Зангар-кала.

1 — стена; 2— следы планировок; 3— ров; 4 — растительность.

мером может послужить усадьба (поиск № 15, 1960 г.) площадью 60X60 м, стены которой сохранились в виде валов шириной около 2 м. Северная стена непосредственно примыкает к руслу; в него же упираются концы внешней ограды, имеющей очертания неправильного круга, обрамляющего с трех сторон квадратную планировку, к стенам которой изнутри, видимо, примыкали жилые помещения — на валах много фрагментов средневековой керамики, лепной и ремесленной, и обломки печины. На других, подобных этой, планировках обнаружены и развалины жилых помещений, расположенных по периметру стен. По всей вероятности, эти жилища существовали наряду с юртами,

сстановленными во внутреннем дворе, теперь густо заросшем травой и кустарником. Внешний двор, примыкающий к жилому комплексу квадратной планировки, очевидно, служил загоном для скота. Неподалеку от таких укрепленных усадеб сельского типа, как правило, находятся каналы, отведенные из Инкар-Дарьи.

В 1961 г. была открыта и обследована наиболее хорошо сохранившаяся укрепленная усадьба этого типа, названная нами Ходжа-каз-ган 3. Она расположена восточнее, к северо-востоку от урочища Кок-сенгир, на очень большом магистральном канале, входящем в систему ирригации северного отрезка Инкар-Дарьи. Размер центрального жилого массива, так же как и упомянутой выше квадратной планировки, 60×60 м, но оборонительные стены его сохранились здесь на высоту до 1,5 м при толщине у основания 8—9 м. Внешняя стена, более размытая, обрамляет городище неправильным, вытянутым с севера на юг полукольцом; упирается она на северо-западе и юго-западе в берега канала, который таким образом на протяжении около 200 м входит в систему обороны поселения. На городище очень много фрагментов керамики, лепной и ремесленной, причем не только на территории усадьбы, огражденной стенами, но и за внешней стеной, к юго-западной части которой, видимо, примыкали жилища большого сельского поселения.

Другой тип укрепленных сельских усадеб этого района имеет в основе очертания не квадрат, а круг диаметром около 100 м; жилые помещения в круглых усадьбах также примыкают задней стеной к ограде (поиск № 17, 1960 г.), оставляя свободной внутреннюю часть огороженной площади.

Помимо этих небольших усадеб в 1960 г. в районе между северным и южным руслами Инкар-Дарьи, в урочище Сарлы-там и близ бугра Зангар-тюбе, открыты два крупных огузских городища, названные нами Сарлы-там-кала и Зангар-кала.

Комплекс памятников урочища Сарлы-там включает крепость, прилегающее к ней поселение и мазар, стоящий на высоком песчаном бугре близ крепости (рис. 181). Городище Сарлы-там-кала имеет в плане нвправильую округлую форму диаметром около 250 м. В северной части его находится квадратная (70X70 м) цитадель, обращенная входом на юг; с трех сторон ее окружает городская стена, которая примыкает двумя концами к северной стене цитадели. Стены цитадели укреплены башнями: две обрамляют вход, четыре располагаются по углам; помимо того, по одной башне находится в середине каждой стены, кроме стены с входом. Башня в северной стене цитадели, против ворот, выделяется своей величиной, возвышаясь на 5 м от уровня современной дневной поверхности. В цитадели прослеживается планировка трех зданий. Городская стена, сохранившаяся на высоту в среднем до 3 м, имеет вид большого вала; в ней 26 башен; в юго-западной части стены — ворота; обнаружены остатки предвратного сооружения. Внутри городища, как и в цитадели, прослеживаются остатки строений с густыми россыпями керамики. С севера к крепости непосредственно примыкает пригород, также обнесенный стеной с семью башнями. По контурам пригород приближается к полукругу. Стены его не прилегают к северной стене города вплотную, а образуют здесь широкие проходы со следами конструкции ворот.

За пределами стен городища, к западу, простирается поселение площадью около 300X400 м. Многочисленные бугры усыпаны керамикой.

Рис. 181. Комплекс археологических памятников в урочище Сарлы-там между северным и южным руслами Ин-кар-Дарьи. Снимок с самолета.

Рис 182. Мазар Сарлы-там (инкар-дарьипский): а — общий вид; б — фасад; в — план; г разрез.

Помимо остатков домов здесь различаются следы разных ремесленных производств — гончарных печей, печей для обжига кирпича; много шлаков, обломков крицы. На окраине поселения сохранились развалины нескольких небольших мазаров. С восточной стороны городища хорошо прослеживаются участки полей с поливными бороздами.

В 250 м к юго-западу от крепости возвышается мазар Сарлы-там (рис. 182). Это — чрезвычайно изящное архитектурное сооружение с хорошо сохранившимся высоким порталом, украшенным резными терракотовыми плитами. Этот тип декора, как известно, характерен для караханидского времени—XI—XII вв. В плане здание мазара представляет собой квадрат; длина стороны его — около 10 м. Стены сложены из жженого кирпича размером 27Х27Х4>5 см и 23,5X12,5X4,5 см; перекрытие— купольное. По углам мазара выложены из кирпича круглые пилястры диаметром около 40 см. В мазар ведет вход со стрельчатой аркой; в стенах находятся ниши, на ганчевой штукатурке — следы росписи. Внутри девять могил, расположенных в два ряда.

Сарлы-там-кала и прилегающее к ней поселение датируются найденной здесь в изобилии керамикой периодом, синхронным с маза-ром Сарлы-там. Здесь преобладает лепная керамика, преимущественно кухонные горшки. Широко распространены горшки с шейкой, украшенной налепным валиком с защипами. Часты находки фрагментов чаш, крышек для сосудов с прочерченным узором на лицевой стороне. Гончарные изделия ремесленного изготовления датируются преимущественно X—XII вв. Из наиболее ранней керамики характерны чаши на дисковидном поддоне и (кувшины с прочерченным линейным, волнистым или арочным узором, с красноватым обжигом. Серые кувшины с высокой округлого сечения ручкой, датируемые в Хорезме XII— XIII вв., ‘видимо, появились здесь раньше; весьма вероятно, что эта форма изделий пришла в Хорезм из северо-восточных степей и была заимствована и развита хорезмийскими ремесленниками, как и некоторые другие формы материальной культуры и искусства, у соседних степных племен. Поливной керамики на Сарлы-там-кале найдено очень мало, датируется она в тех же хронологических границах.

Городище Зангар-кала расположено всего в трех километрах северо-восточнее Сарлы-тама и относится к тому же историческому периоду. В планировке его много черт, сходных с Сарлы-там-калой; квадратная цитадель, округлые очертания городища, диаметр которого достигает 300 м, пригород, примыкающий к северной стене цитадели. Однако здесь есть вторая внешняя стена, охватывающая обширное пространство окружающей местности с орошенными полями и строениями. Все стены Зангар-калы сильно размыты; подъемный керамический материал идентичен сарлы-тамскому; соотношение лепной и ремесленной неполивной керамики то же; найдены всего два фрагмента поливных сосудов, датируемых X—XI вв.

В 1961 г. была впервые обследована еще одна большая крепость этого типа — Ходжа-казган I, возникшая, видимо, одновременно с Сарлы-там-калой и Зангар-калой; но в отличие от них она расположена не на Инкар-Дарье, а на верхней Жаны-Дарье. По своей планировке Ходжа-казган I входит в круг раннесредневековых укреплений Инкар-Дарьи с типичной квадратной цитаделью (120X120 м), стены которой в виде огромных валов возвышаются до 4 м и укреплены восемью башнями; цитадель окружена глубоким рвом, а внешняя стена крепости упирается двумя концами в русло Жаны-Дарьи. К югу от цитадели, на всей территории крепости находилось поселение, вероятно, городского торгово-ремесленного типа; сохранились бугры от домов и развалины кирпичных мазаров. На поверхности, помимо обильных россыпей керамики, так же как и на обоих описанных выше городищах, много гончарного шлака, крицы. Судя по единичным находкам среди преобладающего раннесредневекового материала керамики XIV—XV вв. и по некоторым деталям конструкции, Ходжа-каз-ган I. стоявшая на обводненной Жаны-Дарье, существовала и в более поздний период, когда течение воды по инкар-дарьинским руслам прекратилось, а в начале XIX в., возможно, использовалась в качестве хивинского или кокандского укрепления.

Следует отметить, что во время визуальной авиаразведки, совершенной после археологических работ в 1960 г., нами была осмотрена с воздуха крепость Асанас, находящаяся южнее Кзыл-Орды, на границе современной культурной полосы, прилегающей к левому берегу Сыр-Дарьи. Характер памятника, планировка его и даже расположение близ него на бугре мазара чрезвычайно сходны с архитектурным комплексом урочища Сарлы-там. Наземное обследование памятника, проведенное маршрутным отрядом в 1961 г., подтвердило эти наблюдения. Развалины Асанас уже давно отождествлены исследователями, в том числе В. В. Бартольдом, со средневековым городом Ашанас (или Эшнас), который, по свидетельству Джувейни, был захвачен в 1219 г. монгольскими войсками под предводительством Джучи во время похода из Сыгнака в Дженд; однако в исторической литературе Ашанас до сих пор считался городом, построенным согдийскими торговцами в присырдарьинских степях, населенных якобы кочевниками, никогда не знавшими городской жизни и культуры.

Вопреки этому мнению итоги нашего обследования свидетельствуют, что Ашанас был городом, построенным теми же местными при-сырдарьинскими полуоседлыми племенами, которые воздвигали в раннем средневековье своеобразные укрепленные торгово-ремесленные города в бассейне Инкар-Дарьи. Это подтверждают и характерная планировка городища, и многие черты фортификации, в особенности же подъемный керамический материал. Керамика Асанаса настолько близка керамике обследованных нами инкар-дарьинских городищ, что этническая принадлежность жителей города, так же как и его строителей, не вызывает сомнений. Окрестности Асанаса отнюдь не производят впечатления пустынной кочевой степи; здесь множество сельских средневековых поселений с прилегающими к ним обширными полями, которые орошались ирригационной сетью, базировавшейся на водах крупного магистрального канала Асанас-Узяка.

Трудно переоценить значение своеобразных раннесредневековых памятников Инкар-Дарьи для исследования истории степных полуосед-лых племен северо-восточных окраин Хорезмского государства, игравших такую большую роль в его политической жизни и культуре.

В эпоху Великих Хорезмшахов, государство которых простиралось далеко на северо-восток от центральных областей Хорезма, охватывая частично и правобережье средней Сыр-Дарьи с такими крупными городами, как Сыгнак, Отрар и другие, ожили районы, прилегающие к Жаны-Дарье. Поселения хорезмшахского времени зарегистрированы вдоль русла Жаны-Дарьи по всему среднему течению и в верховьях; здесь обнаружено немало памятников монгольского времени и более поздних, датируемых XV—XVII вв.

Полоса средневековых культурных оазисов, расположенная вдоль Жаны-Дарьи и пересекающая мертвые пески пустыни Кызыл-‘Кум, имела большое историческое значение, соединяя две обширные культурные области низовий великих среднеазиатских рек³⁹¹. Примером местного типа сельского поселения хорезмшахского времени может служить поселение, открытое в 1958 г. отрядом под руководством Б. В. Андрианова близ колодца Мурзалы. Расположено оно у большого естественного русла, ширина которого достигала 60 м. Это русло использовалось в качестве магистрального канала; его берега закреплены дамбами, а по дну проложен арык. Поселение состояло из главного вытянутого вдоль канала жилого массива площадью 70X50 м и отдельных усадеб, состоявших из основного здания и находившейся рядом каптар-ханы— сооружения, как мы выше отмечали, чрезвычайно характерного для хорезмшахского времени. Главный жилой массив сохранил следы внутренней планировки. На развалинах здания собрано множество фрагментов серой, поливной и неполивной керамики XII—XIII вв.

Другое сельское поселение, датируемое XII—XIV вв., было обнаружено экспедицией в шести километрах к юго-востоку от колодца Иркибай. Это — отдельные постройки и усадьбы, тянущиеся вдоль большого арыка. Стены домов, сложенные из квадратного сырцового кирпича размером 27X27X9 см, в ряде случаев сохранились на высоту до 1,2 м. Кое-где видны следы оград, окружавших усадьбы. В этом поселении наряду с поливной керамикой хорезмшахского и золотоордынского времени встречается лепная, грубая, варварского (кочевнического) типа керамика с рельефным лепным и резным узором, изготовленная, видимо, местными сельскими мастерами. Среди других находок можно отметить бусы, монеты, поделки из золота.

В урочище Ак-Мамбет и к югу от мазара Зангар также были обнаружены группы средневековых поселений, датируемые XII—XIV вв.

В урочище Ак-Мамбет на развалинах средневекового городища сохранились бугры — остатки построек, причем в одном случае удалось проследить типичную для средневекового хорезмского дома планировку— пересекающий здание коридор, по обеим сторонам которого расположены комнаты. В окрестностях селения — поля с густой оросительной сетью, питавшейся водами Жаны-Дарьи. На развалинах и полях обильны находки керамики, в том числе глазурованной, с бирюзовой, а также белой с синим поливой с черной подглазурной росписью.

Выше упоминалось еще об одном поселении хорезмшахского времени, находившемся в юго-западной части античного городища Чирик-рабат; оно отождествляется нами с упоминаемым в средневековых источниках поселением Сагдере.

Одно из наиболее интересных и своеобразных средневековых поселений бассейна Жаны-Дарьи было открытое и обследованное нами в 1959 г. большое поселение, находившееся в шести километрах к югу от бугра Уйгарак. Площадь поселения около 500X400 м; расположено оно на большом канале, подходящем к нему с запада. На поселении прослеживаются остатки нескольких значительных по размерам строений, сохранившихся в виде бугров, поднимающихся над современной поверхностью на 1,5—2 м; от некоторых домов остались лишь основания. Судя по следам планировки поселка, эти дома составляли почти сплошную застройку, тесную и беспорядочную. Более свободно стояли дома на окраинах. Поселение Уйгарак на основании подъемного материала может быть отнесено к типу ремесленных полугородских центров. Многочисленные находки медных и керамических шлаков, железных криц свидетельствуют о развитии железоделательного, гончарного и других производств.

Наряду с высококачественными ремесленного изготовления керамическими сосудами встречаются и грубые, лепные изделия (рис. 183). Ремесленные формы схожи с хорезмийскими Хорезм шахского времени. Лепные очень оригинальны. Они богато украшены разнообразными на-лепами, пальцевыми вдавлениями. защипами (сходная керамика найдена на поселениях близ колодцев Мурзалы и Иркибай). Один из светильников имеет ручку в виде фигурки животного, похожего на медведя; в одном из кувшинов, сохранившемся целиком, обнаружены семена дыни. Кроме керамики на поселении найдены железные предметы — серп, наконечник копья, обломки железных ножей, а также бронзовые зеркала с рельефным узором на обратной стороне и различные ювелирные украшения — каменные и стеклянные бусы, кольца, браслеты из стеклянной пасты. Обильный материал с поселения позволяет датировать его XII—XIV вв. — эпохой монгольского завоевания и несколько более поздним периодом. Найдено также более тридцати монет этого времени; обилие их свидетельствует о значительной роли торговли в хозяйственной жизни поселения Уйгарак. Примечательно, что рядом с поселением Уйгарак были расположены прекрасно орошенные поля, на которых видны следы усадеб полуоседлого типа, состоявших из юрт (уцелели круги их земляной обваловки), полуземлянок и небольших хозяйственных помещений (должно быть, загонов и землянок для домашнего скота), непосредственно примыкавших к жилью. Эти жилые комплексы, выстроенные на окраинах отдельных участков, тщательно обработанных (как можно судить по следам планировки и оросительной сети полей), принадлежали, видимо, населению, отличавшемуся своим этническим происхождением от жителей ремесленных кварталов городка. Вероятнее всего, что население городка было хорезмий-ским, а полуоседлые скотоводы-земледельцы — основные обитатели его окрестностей — были огузами, входившими в состав населения Дженд-ского владения. До перенесения (в XI в.) ставки огузских правителей ябгу в Янгикент центром огузов был Дженд³⁹², от которого селение Уйгарак находилось лишь в 150 км к юго-западу.

Мы полагаем, что сочетание хорезмийских форм ремесленной керамики с варварскими формами объясняется именно этими особенностями этнического состава населения Уйгарака. Многие типы сосудов могли быть выполнены ремесленниками по заказам кочевого и полукочевого населения окружающих степей и поэтому, естественно, соответствовали традиционным формам и вкусу степняков.

Детальное обследование в 1960 г. расположенных к востоку от крепости Кум-кала двух групп развалин, называемых Восточная, или Вторая Кум-кала и Мартык-кала, дает возможность значительно дополнить характеристику сельских поселений бассейна Жаны-Дарьи хорезм-шахского и золотоордынского времени.

Восточная Кум-кала — крупная, но неукрепленная феодальная усадьба с примыкающим к ней селением. Усадьба состоит из большого жилого комплекса, представляющего в плане прямоугольник размером

Рис. 183. Находки с поселения Уйгарак:

1 — колечко ив стеклянной пасты; 2— лопаточка; 3 —лепной кувшинчик; 4 — желез-най серп; 5 — бронзовое зеркало; 6 — пиала; 7 — лепная кружка; 8— лепной светильник с изображением зверя на ручке; 9 — часть каменного котла; 10 — поливной сосуд с двуцветной (синей и черной) росписью.

200X155 м, с развалинами жилого дома, в котором сохранились комнаты и коридоры, расположенные в ряд; с севера к дому примыкали айваны, а с юга — двор. Конструкция стен, окружающих двор, как и стен самого дома, — низкокачественная: это перемежающиеся слои сырцового кирпича нестандартных размеров и глины. К северу от жилого комплекса усадьбы раскинулся большой участок (площадью 160Х Х140 м) внешнего двора или сада, огороженный глиняной стеной типа дувала без каких бы то ни было следов фортификации; ворота были в северной стене. Близ восточной стены в саду находилась постройка (площадью около 35X22 м), от которой сохранился лишь продолговатый бугор в 1,5 м высоты. Вероятно, это был дом для приема гостей, возможно — каптар-хана; прямо перед домом, в центре сада располагался небольшой квадратный водоем — хауз.

С юга и юго-запада к усадьбе феодала, видимо, владетеля здешней округи, примыкают остатки кварталов большого поселения. На многих участках найдены шлаки и крицы — следы ремесленного производства. В этом же районе встречаются круглые бугры высотой около 2 м, диаметром до 12 м, служившие, очевидно, площадками для установки юрт. Эти бугры очень напоминают бугры на полях близ Уйгарака и, очевидно, так же как и последние, являются остатками жилья местного полукочевого населения. За поселением простирается хорошо орошенная местность — поля, сады, окруженные оградой, многочисленные ирригационные каналы.

Обильная керамика с Восточной Кум-калы имеет общие черты с керамикой поселения Уйгарак. Здесь много глазурованной посуды, датируемой по аналогиям с хорезмийскими формами XII—XIV вв.; среди неполивной керамики есть и лепные изделия — разнообразные котлы, орнаментированные крышки, ульевидные очажки, светильники.

В двух километрах к северу от Восточной Кум-калы находятся развалины Мартык-калы—поселения из маленьких, компактно расположенных домов-усадеб, среди которых выделяется своими размерами (18Х Х18 м) и хорошей сохранностью дом, принадлежавший, видимо, владельцу этого селения. Планировка дома очень любопытна: в нем было девять помещений, в том числе центральный квадратный «зал» с четырьмя узкими проходами-коридорчиками по углам, ведущими в «вестибюли», выходящие на северный и южный фасады здания; возможно, они были открытыми, типа айванов. Кладка стен этого дома аналогична кладке стен Восточной Кум-калы. Керамика — преимущественно ремесленная; она также сходна с восточно-кум-калинокой и синхронна ей — относится в основном к XII—XIV вв.

Из городских средневековых поселений на Жаны-Дарье крупнейшими являются Бештам-кала, Джан-кала (средневековый Дженд) и Кум-кала.

Городище Бештам-кала, открытое в 1946 г., в 1958 г. подверглось более детальному изучению. Крепость находится на южном берегу сухого русла Жаны-Дарьи в непосредственном соседстве с Орунбай-ка-лой — каракалпакской феодальной усадьбой XVIII — начала XIX в. В плане это неправильный прямоугольник с двумя закругленными углами; площадь городища около 390X300 м (рис. 184). Система укреплений состояла из двойного кольца стен, сложенных из пахсовых блоков, и большого рва. Внутренняя стена — более мощная, с множеством башен и коридором внутри, внешняя — ниже внутренней; непосредственно за ней находился ров шириной около 20 м при глубине

Рис. 184 Городище Бештам-кала. Снимок с самолета.

2—3,5 м. Очень интересна конструкция ворот, которые имелись и в северной и в южной стенах городища. На севере ворота вели к руслу, где, очевидно, был мост через реку; в этом месте вдоль противоположного берега расположен большой вал со следами построек и россыпями керамики. Видимо, это какое-то сооружение оборонного характера. В южной стене сохранились остатки вторых ворот с крупным сложным предвратным сооружением. Отметим, что ворота были защищены также системой :рвов, заполнявшихся водой.

Поверхность городища густо заросла саксаулом, так же как и пространство между стенами и ров. Это чрезвычайно усложняет выявление внутренней планировки. В центре городища еще в 1946 г. было зафиксировано прямоугольное здание из жженого кирпича (размер кирпича 23X23X4,5 см). В направлении север — юг удалось проследить центральную улицу, делящую городище на две части. Планировку отдельных домов установить трудно.

В северо-восточной части городища имеется большой пониженный участок: возможно, здесь был водоем или базарная площадь. Вся северо-западная часть городища в новое время была занята, вероятно, каракалпакским аулом. От юрт сохранились сильно обвалованные круги; причем материал для обваловки брали прямо с поверхности городища, вследствие чего в валах обильны находки средневековой керамики и других предметов.

Находки с Бештам-калы богаты и разнообразны (рис. 185). На внешнем склоне внутренней средневековой стены (на юго-западном участке последней) обнаружены фрагменты металлического круглого щита с серебряным умбоном. Щит покрыт тонким слоем олова, придававшего ему серебристый цвет. При зачистке склона на этом же участке найдены два железных наконечника копья и три железные стрелы. Здесь, видимо, шел бой, крепость брали приступом. Керамика очень разнообразна: сероглиняная, красноватая, светло-желтая — без поливы; поливная керамика также нескольких видов. Основная масса керамики датирует крепость XII—XIII вв. На Бештам-кале встречаются также фрагменты посуды монгольского времени, лепной посуды с рельефным и резным узорами, бусы с голубой поливой и из пасты с инкрустацией, большое количество металла, стекла, несколько фрагментов сфероконусов, а также фрагменты каменных сосудов из талькового камня, характерных для Хорезма хорезмшахского времени. Обильны находки криц, гончарных шлаков.

В 1946 г. наша экспедиция обследовала также крупное средневековое городище Джан-кала (рис. 186), в результате чего была установлена тождественность этого памятника с известным по письменным источникам Джейдом³⁹³, крайним восточным форпостом средневекового Хорезма до его превращения в мировую державу в конце

XII — начале XIII в. В 1958 г. один из отрядов экспедиции под руководством Б. В. Андрианова вторично был в Дженде. Наконец, в 1961 г. маршрутный отряд под руководством автора вновь работал на этом памятнике, причем план городища был существенно уточнен.

Дженд — центр обширного района, густо заселенного в XII—

XIII вв. Следы средневековой ирригации, усадеб, укреплений тянутся отсюда километров на 40—50 к востоку, вдоль южного берега Жаны-

Рис. 185. Бештам-кала. Оружие, найденное на крепостной стене.

Дарьи почти до края современной, прилегающей к Сыр-Дарье культурной полосы. В этом большом оазисе Джан-кала (Дженд)—самый крупный и наиболее интересный памятник.

Дженд упоминается многими средневековыми авторами³⁹⁴; значение его с XI в. до монгольского нашествия было так велико, что даже Аральское море иногда называли «Джендским»³⁹⁵. В 1220 г. монголы захватили Дженд; в нем долго находилась ставка Джучи, который лишь на следующий год отправился отсюда на осаду Ургенча. Во второй половине XIII в. Дженд посетил среднеазиатский ученый Джемал Карши; он сообщает об упадке этого прежде очень богатого города, ставшего, по его словам, «ничтожным». Однако в Дженде и в ту пору «оставался оживленный базар и купцы продолжали туда ездить с расчетом на прибыль»³⁹⁶³⁹⁷.

Дженд находится в 115 км к западу-юго-западу от Кзыл-Орды, па правом берегу Жаны-Дарьи, в 4 км от основного русла, на ее древнем боковом протоке. Площадь городища около 40 га.

Развалины, обнаруженные на территории Дженда, разновременны. Среди них можно увидеть и остатки каракалпакских поселений (заплывшие землянки, круглые основания и защитные валики от юрт, загоны для скота). К позднему времени относятся также центральная цитадель с одинокой сторожевой башней и городская стена в виде насыпного двухметрового вала с буграми (вероятно, остатками башен); за стеной — глубокий ров. Здание цитадели сложено из сырцового кирпича и разделено коридором на две половины, каждая из которых включает 8—10 помещений. Башня, восьмиугольная в плане, сохранилась на высоту около 7 м; сооружена из пахсы и сырцового кирпича. Стена — неправильной конфигурации; окруженная ею часть городища вытянута с северо-востока на юго-запад и имеет площадь примерно 600X500 м. В это позднее укрепление включены развалины средневекового здания (площадью 20×30 ju), сложенного из обожженного кирпича размером 28X28X4,5 см. Обильные средневековые постройки примыкают главным образом к крупному каналу, пересекающему центральную часть городища, и представляют собой или большие бугры, усеянные керамикой, или основания стен из жженого кирпича. К западу от главной части городища располагается эффектный садово-парковый комплекс с трапециевидной в плане оградой ^4Я. Здесь находятся развалины загородного дворца правителя Дженда. Видны следы лестницы. Здание было сложено на возвышенной прямоугольной площадке из сырцового кирпича.

Керамика с городища относится к нескольким историческим периодам. Большую группу составляют изделия, типологически близкие формам, бытовавшим в Хорезме в XIII—XIV вв. Это кувшины серого обжига с ручкой округлого сечения, узкогорлые кувшины с плечами, украшенными» рельефным орнаментом, поливные кашинные сосуды нескольких видов — с бирюзовой глазурью и черной росписью, с двуцветной, синей и темно-серой или зеленоватой росписью по белому фону и др.³⁹⁸.

Рис. 186. Городище Джан-кала, развалины средневекового города Дженд. Снимок с воздуха. 1—стена и ров; 2—цитадель; 3 — канал; 4 — садово-парковые комплексы.

Кроме этих типов керамики, обнаружены изделия, не встречавшиеся на хорезмийских памятниках: серые горшки ремесленного производства с массивными горизонтальными ручками, поливные открытые чаши с глазурованной облицовкой на неангобированной красноватой поверхности, иногда украшенные росписью. Эта керамика еще не датируется точно, но имеет аналогии среди материалов с поселения хорез.мшах-ского времени у колодцев Мурзалы. К третьей группе керамики относятся толстостенные сосуды светло-серого обжига, украшенные прочерченным линейным узором, и поливные — с низкокачественной бирюзовой поливой, покрывающей внутреннюю сторону сосудов. Эти керамические изделия близко напоминают позднесредневековые изделия Хорезма. Наконец, на городище найдены образцы хорошо известных люстровых сосудов XV—XVI вв., селадоновых и фарфоровых чаш (типа кобальт) XVI—XVII вв., импортировавшихся в Среднюю Азию из Ирана и Китая.

Крепость Кум-кал а, расположенная в 12 км от Дженда, на самом берегу (левом) Жаны-Дарьи, русло которой делает здесь крутой меандр и заполнено сбросовой сыр-дарьинской водой, живописно возвышается над голубой рекой; ее мощные, хорошо сохранившиеся стены с массивными башнями образуют неправильный четырехугольник; стены окружены глубоким рвом. Внутри территория крепости густо заросла высокими кустами саксаула, мешающими восстановить во всех деталях планировку зданий и улиц. Общие размеры городища — 300X400 м. На стенах крепости, в ее северо-восточном углу воздвигнут мазар более позднего времени, чем крепость. Памятник, впервые обследованный Хорезмской экспедицией в 1946 г., легко датируется обильным подъемным материалом, относящимся преимущественно к XII—XIV вв. Наиболее значительные скопления керамики были обнаружены в северной части городища.

Из культовых архитектурных памятников средневековья в бассейне Жаны-Дарьи очень интересен мазар Сарлы-там (рис. 187), который по сравнению с одноименным описанным выше инкар-дарьинским Сар-лы-тамом относится к более позднему периоду — XIV—XV вв.

Сарлы-там стоит в густой чаще саксаульника на берегу Жаны-Дарьи, которая подходит к мазару с восточной и северо-восточной стороны. Это развалины ‘великолепного купольного здания с высоким порталом. По своим архитектурным формам Сарлы-там не уступает мазарам Куня-Ургенча. Размер его 10X15 м; он построен из обожженного кирпича стандарта 24x24x5 см. Во внутреннее помещение ведут два прохода — в южной и северной стенах; центральный вход, оформленный порталом (в настоящее время он сильно разрушен) со стрельчатой аркой, располагался в южной стене. Пилоны портала были украшены специальным облицовочным кирпичом высокого качества, клиновидной формы. Портал некогда украшала орнаментальная полоса из майолики (тоже разрушена). Арка портала сложена из чередующихся простых облицовочных кирпичей и кирпичей, покрытых бирюзовой поливой. Пространство между пилонами портала было перекрыто полукуполом на ячеистых тромпах. Помещение мавзолея перекрывал двойной купол из обожженного кирпича. Купол покоился на шестигранном барабане. Переход от прямоугольного помещения к шестигранному барабану осуществлен при помощи восьмиугольника, образованного стрельчатыми нишами-тромпами на углах помещения и неглубокими (около 15 см) стрельчатыми нишами в плос-

Р.ис. 187. Мазар Сарлы-там (жаиы-дарьинский): 1 — план; 2— фасад; 3 — разрез.

Рис. 188. Комплекс Сарлы-там на Жаны-Дарье. План местности.

кости стен. В барабане сохранились остатки окон. Форму купола по уцелевшей его части определить трудно.

С востока и запада к мазару Сарлы-там примыкают прямоугольные пристройки, сохранившиеся в виде невысоких, до метра, валов (рис. 188). Площадь пристроек 10X13 м. К этому комплексу с севера примыкает территория площадью 110X90 м, окруженная глинобитной стеной, сохранившейся на высоте около полуметра. По пеоиметру стены идут полукруглые башни, расположенные на неравном расстоянии друг от друга. В 80 м к югу от памятника находится еще один комплекс, состоящий из остатков прямоугольного в плане сооружения из пахсы (12X8 м) и примыкающего к нему здания из жженого кирпича. При зачистке этого здания выявлено, что южная стена была оформлена в виде граней многоугольника. Намечается и внутренняя планировка. К северо-западу от этого комплекса заметны следы какой-то оборонительной стены с двумя башнями.

В окрестностях Сарлы-тама обследованы остатки поселений и оросительной системы XVI—XVII вв. В 11 км к югу от него, у колодца Беш-Чунгул, обнаружен интересный ирригационный узел. Русло Жаны-Дарьи перегорожено здесь высокой плотиной и дамбой; возле них на обоих берегах реки находятся обводные каналы. Плотина была сооружена для подъема воды во всех каналах, расположенных выше ее по руслу Жаны-Дарьи, до Сарлы-тама. На левом берегу у плотины оказались россыпи средневековой керамики, датирующие это сооружение.

Археологическое исследование средневековых памятников, находящихся на руслах древней Сыр-Дарьинской дельты, продолжается. Обилие и своеобразие этих памятников — залог того, что в ближайшие годы будут получены новые данные по истории этой обширной области с ее разноплеменным населением, образ жизни, хозяйство, культура и быт которого в значительной степени обусловливались неустойчивым режимом водных источников — обводненностью или пересыханием основных русел и дельтовых протоков великой среднеазиатской реки — средневекового Сейхуна.

U OBOE ВРЕ/ИЯ

1. ИСТОРИЧЕСКАЯ ОБСТАНОВКА В СРЕДНЕЙ АЗИИ XVI -XIX вв.

Одной из особенностей комплексных работ Хорезмской экспедиции является организация ею в широких масштабах археологических исследований на памятниках XVIII—XIX вв. в заброшенных по разным историческим причинам земледельческих поселениях.

этом отношении наши исследования отходят от традиционного представления о поздней хронологической границе археологии, проходящей, по мнению многих ученых, где-то в XVI в., самое позднее в XVII в.. Другими словами, согласно их мнению, в сферу деятельности археологов входит первобытная эпоха — время господства первобытнообщинного строя; древняя история —период, когда доминирующей была рабовладельческая социально-экономическая формация антагонистического общества, и средние века — время господства феодальной формации. Лишь в отдельных случаях, чрезвычайно редко, внимание археологов привлекают исторические памятники, относящиеся к более позднему — новому времени’.

Понятие «новое время» хронологически соответствует понятию эпохи капитализма. Не случайно, что до сих пор дискуссионным является точное хронологическое определение этого понятия. По мнению одних, новое время начинается в XVI в., по мнению других — в XVII, третьи датируют начало этой исторической эпохи последним десятилетием XVIII в. Надо сказать, что сторонники всех этих точек зрения по-своему правы.

Первые из них берут в качестве определяющей вехи первую буржуазную революцию, связанную с захватом власти¹ представителями класса капиталистов в Европе, — Нидерландскую революцию 1566— 1609 гг.

Представители второй точки зрения переломной исторической вехой считают английскую буржуазную революцию 1640—1660 гг.

И, наконец, третьи берут в основу периодизации Французскую буржуазную революцию 1789 и последующих годов, которой предшествовала американская буржуазная революция 1775—1776 гг.

Собственно, между этими крупнейшими событиями политического оформления «нового» — капиталистического мира и надо располагать начало «нового»—капиталистического времени, хотя элементы капитализма в экономической жизни и в политических движениях появились раньше Нидерландской революции, а Французская (революция вовсе не означала окончательной победы капитализма во всем мире. Мы знаем, что феодальный общественный строй, феодальные политические отношения и феодальная культура продолжали сохраняться на протяжении XIX и начала XX в. на территории многих стран. Это наблюдается даже в наиболее передовых капиталистических странах, в том числе в Соединенных Штатах, где окончательная победа капитализма связана с гражданской войной 1861 —1865 гг., когда капиталистический «север» победил феодальный «юг», чтобы потом быстро найти (как это некогда было в Англии, после революции XVII в.) общую линию за счет интересов рабочего класса, крестьянства и в первую очередь вчерашних рабов — негров, в целях освобождения которых и велась якобы эта война.

Еще более устойчиво сохранялись в период нового времени феодальные и даже ‘патриархально-феодальные отношения у большинства народов стран Востока, в том числе и Средней Азии.

Условия экономического и политического развития Средней Азии в позднем средневековье (с XIII—XIV вв.) ив новый период были неблагоприятны. Результатом монгольского нашествия было длительное отставание стран, ставших жертвой этого события. Примером может послужить сопоставление исторических судеб стран Азии и Западной Европы.

До XIII в. Западная Европа была одним из весьма отсталых уголков евразийского континента. Уровень культуры ее народов в те времена был несравнимо ниже уровня культурного развития народов Китая. Индии, стран Ближнего Востока, Средней Азии, где в X—XII вв. существовали такие гиганты научной мысли, как бухарец Абу-Али Ибн Сина (Авиценна), хорезмийцы Мухаммед Ибн Муса ал-Хорезми и Абу-Рай-хан ал-Бируни, и замечательные поэты и писатели — Фирдоуси, Насир-и Хосроу и целая плеяда, других.

Но в позднем средневековье Западная Европа вырвалась вперед, избежав нашествия орд Чингис-хана благодаря тому щиту, которым для нее явилось Русское государство.

В странах Средней Азии, Среднего и Ближнего Востока последствия монгольского нашествия оказались особенно тяжелыми из-за разрушения созданной трудом многих десятков поколений ирригационной сети. При существовавшем в те времена уровне производительных сил она могла быть восстановлена только в течение веков. Как указывает К. Маркс, тяжелейшими последствиями разрушения ирригационной сети в тех странах Востока, где она является основой экономики, «объясняется тот факт, что одна опустошительная война оказывалась способной обезлюдить страну на целые столетия и лишить ее всей ее цивилизации» *.

Однако и после монгольского нашествия политическая обстановка оставалась мало благоприятной для восстановления и прогрессивного развития экономики Средней Азии. Выше мы отмечали на примере Хорезма и окружающих его областей, какие бедствия повлекли за собой завоевательные походы Тимура.

Помимо этого, после монгольского нашествия, вызвавшего крупные передвижения населения степных областей Центральной и Средней

Азии, участились военные набеги степных кочевых и полукочевых племен на земледельческие оазисы. Вместе с тем задача обороны ирригационных систем, земледельческих поселений и городов от кочевников, которая была на Востоке такой же важной функцией центрального правительства, как и забота о строительстве и поддержании в порядке каналов, и привела к развитию .государственной централизации раннесредневековой Средней Азии, оказалась невыполнимой при новой, обусловленной монгольским нашествием обстановке.

Если кратковременный период феодальной раздробленности, последовавший за падением раннефеодального Саманидского государства, был уже в середине XII в. преодолен государством Хорезмшахов, вставшим на путь формирования зрелой военно-бюрократической феодальной монархии³⁹⁹, то монгольское нашествие послужило предпосылкой для наступления нового периода феодального распада и раздробленности, для развязывания междоусобий, постоянным источником которых были жестокие распри аристойратии степных племен с их отсталым патриархально-феодальным общественным укладом и унаследованными от Чин-гис-хана и Тимура военно-феодальными традициями.

Прерванный событиями XIII—XIV вв. процесс формирования в Средней Азии централизованной феодальной монархии в этих исторических условиях не мог возобновиться ⁴⁰⁰.

Заключение ‘Ф. Энгельса об условиях развития феодальной Германии в XVI и последующих веках ⁴⁰¹, о том, «что недостаточное промышленное, торговое и сельскохозяйственное развитие Германии…» допускало «лишь местную и провинциальную централизацию и что поэтому носители этой централизации внутри раздробленности — князья — составляли единственное сословие, на пользу которому должно было пойти всякое изменение существующих общественных и политических отношений»⁴⁰², может быть в еще большей степени отнесено к народам Средней Азии того же и последующего времени.

То, что говорит Энгельс о децентрализации, местной и провинциальной самостоятельности, промышленном и торговом отчуждении друг от друга и слабом развитии путей сообщения⁴⁰³, может с еще большим правом быть применено к Средней Азии: ее горные хребты и огромные пространства пустынь создавали величайшие препятствия для торговых связей. Для преодоления этих препятствий требовался весьма высокий уровень развития производительных сил; к тому же старые экономические очаги являлись естественными центрами, к которым тяготели близлежащие оазисы и степные племена. И все же, несмотря на крайне замедленный путь социально-экономического развития в период XVI— XVIII вв., в Средней Азии постепенно сформировались в процессе частичного, неполного преодоления феодальной раздробленности три очага провинциальной централизации — Бухарское, Хивинское и Коканд-ское ханства.

Эти государства оказались многонациональными образованиями, хотя все они и возглавлялись узбекскими династиями. Хорезм, с XVII в. ‘известный России и Западу как Хивинское ханство (хотя сами

хивинцы именовали себя по-прежнему «хорезмийцами», а свое государство— «вековечным», «богоохраняемым» «государством Хорезма»⁴⁰⁴), включал в свой состав узбеков, туркмен, каракалпаков и казахов; Бухара—узбеков, таджиков, туркмен, в различные периоды также казахов и киргизов, не говоря о мелких этнических группах — арабах, евреях, м.ервских переселенцах — иранцах и др. В Коканде — самом молодом из среднеазиатских ханств — жили узбеки, таджики, казахи, каракалпаки, киргизы и др. !

В исторической обстановке XVI—XVIII вв. такая многоплсменность была одной из существенных причин политической слабости новообразованных ханств.

Общая отсталость ‘социально-экономического развития Средней Азии особенно обострилась к XVIII в. Нескончаемые войны, низкая техника, глубокая застойность феодальных и патриархально-феодальных отношений в земледельческом хозяйстве, скотоводстве и ремесле — «все это не давало возможности возникновения машинного производства и мешало развитию наемного труда, складыванию капиталистических отношений и образованию внутри феодального общества класса промышленной буржуазии, которая в тех условиях! могла бы возглавить борьбу за переход к новой общественно-экономической формации… Этот кризис мог быть разрешен только путем революции, но для ее совершения еще не созрели внутренние силы. Многочисленные народные возмущения не могли в тех условиях перерасти в антифеодальную (революцию» ⁴⁰⁵. Восстания жестоко подавлялись ханами, часто они использовались местными правителями в борьбе друг-против друга или с центральной властью.

В создавшихся условиях Средняя Азия представляла собой удобный объект для захватнических устремлений соседних стран. В первой четверти XVIII в. с востока продвинулись войска Джунгарии, завоевавшей Казахстан и присырдарьинские (районы. В середине XVIII в. среднеазиатские ханства подверглись нападению Ирана и были покорены Надир-шахом.

В то же время над Средней Азией нависла угроза колониального захвата Англией, окончательно утвердившей свое империалистическое господство в Индии. Однако наибольшее влияние на* исторические судьбы среднеазиатских народов оказывала другая могущественная страна. Уже в середине XVI в. восстанавливается Русское государство, так же как и Средняя Азия явившееся жертвой монгольского нашествия и феодальных грабежей наследников Чингис-хана.

В этот период Россия прочно укрепилась на Нижней Волге и в Западной Сибири, т. е. в непосредственной близости от Средней Азии и Казахстана.

В XVI—XVII вв. все больше росли и усиливались существовавшие с древних времен торговые и дипломатические связи среднеазиатских ханств со своим северо-западным соседом. В XVIII в., в период наиболее острой борьбы против нашествия джунгар и войск Надир-шаха, эти ханства, особенно Хивинское, и степные народы — казахи, туркмены, каракалпакиг-пытаются установить с Россией политический контакт и соответственно исторической обстановке того времени ищут ее поддержки путем вступления в систему вассалитета Русского государства. И позднее, в XIX в., острые феодальные противоречия и классовая борьба неоднократно заставляли определенные общественные прослойки, особенно торговую буржуазию, и целые племенные группы некоторых народов искать выхода из исключительно тяжелого положения путем вхождения в состав Русского государства.

Присоединение Средней Азии к России, начавшееся в XVIII в. со вступления в вассальные отношения с ней казахских жузов и каракалпаков, завершилось в 90-х годах XIX в. В 1873 г. к Российской империи отошла правобережная часть Хивинского ханства, где был затем образован Аму-Дарьинский отдел Туркестанского генерал-губернаторства; другая часть ханства, на левом берегу Аму-Дарьи, осталась под властью хивинских ханов кунградской династии и продолжала свое существование с прежним названием Хивинского ханства под эгидой России на положении ее «вассального владения».

Помимо воли царизма и вопреки угнетательской национально-колониальной политике российского военно-феодального империализма, присоединение Средней Азии к России вызвало целый ряд прогрессивных процессов в политической жизни, экономике и культуре среднеазиатских народов. Однако важнейшим из последствий этого исторического события было сближение народов Средней Азии с русским народом и приобщение их освободительной борьбы к самому передовому революционному движению эпохи — к (революционной борьбе русского пролетариата под руководством большевистской партии за свержение царского самодержавия в России н за> установление Советской власти, диктатуры пролетариата.

Великая Октябрьская социалистическая революция, совершенная русским пролетариатом в союзе с трудящимися массами всех народов России, знаменовала собой уже рождение следующей исторической э|ры.

И всемирная история нового времени, насыщенная исключительно важными историческими событиями, и конкретная история, и история культуры отдельных стран, особенно стран Востока, далеко не полностью и часто весьма односторонне освещены письменными источниками. Для полного и действительно объективного освещения общественных и культурных явлений этой эпохи археологический материал и данные этнографии играют исключительно крупную (роль, особенно для стран с ирригационным земледелием, политическая и социально-экономическая история которых обычно непосредственно влияла на карту ирригационных систем и расположенных на них селений и городов. В наибольшей степени это относится к тем народам, положение которых в системе многонациональных среднеазиатских позднефеодальных государств было неравноправным и неустойчивым.

При археологическом изучении заброшенных сельских поселений таких народов — крепостей, жилищ и оросительной сети — часто встречаются неизгладимые следы перенесенных ими бедствий, грабительских и карательных походов ханских войск.

Образование Хивинского ханства и централизация политической власти способствовали постепенному восстановлению разрушенной на рубеже XIV и XV вв. ирригационной сети Хорезмского оазиса, а со второй половины XVII в. стало развертываться строительство новых больших каналов в центральных районах Хорезма, населенных узбеками. С конца XVII в. этот процесс распространяется и на земли древнего орошения периферии Хорезма, включая Нижнюю Сыр-Дарью. Туркмены и особенно каракалпаки, жившие постоянно в обстановке упорной борьбы с хивинскими ханами, неоднократно, несмотря на крайне тяжелые условия, на долгие периоды восстанавливали обширные культурные оазисы дельтовых областей великих среднеазиатских рек, превращавшиеся затем снова в результате войн и острой классовой и межнациональной борьбы в мертвую пустыню. Площадь освоенных в новое время земель древнего орошения не достигала максимального размера территории, орошенной в средние века. Она составляла около 1,9 млн. га (в том числе устойчивые очаги интенсивного земледелия 740 тыс. га; неустойчивое дельтовое орошение 1—1,1 млн. га).

На землях древнего орошения в низовьях Аму-Дарьи в XVII в.— начале XIX в. были освоены лишь незначительные территории. Площадь земель с устойчивым интенсивным орошением не превышала 250 тыс. га; территории с неустойчивым дельтовым орошением составляли 400—500 тыс. га. В низовьях Сыр-Дарьи общая площадь была .примерно такая же, как и в средние века,— 1,2 млн. га (в том числе с устойчивым интенсивным орошением 400—500 тыс. га, с неустойчивым дельтовым орошением 600—800 тыс. га).

2. ПОКИНУТЫЕ ТУРКМЕНСКИЕ ПОСЕЛЕНИЯ XIX в.

Изучением заброшенных туркменских поселений занимаются комплексные отряды экспедиции (начальники отрядов Б. В. Андрианов, Г. П. Васильева, Б. И. Вайнберг). Работа проводится путем сочетания археологических и археолого-топографических изысканий с этнографическими, поскольку немало сведений об этих поздних памятниках до сих пор сохраняется в исторических преданиях местного населения и даже в памяти стариков.

За последние годы были обследованы десятки поселений, свыше тысячи развалин жилищ на пустынной территории около 3 тыс. кв. км, простирающейся от Айбугира на севере до Заунгузских Кара-Кумов на юге и от чинка Устюрта и Сарыкамыша на западе до культурной полосы Ташаузской области на востоке. При этом тщательно изучались не только собственно селения — крепости, усадьбы, хозяйственные постройки, остатки ремесленных мастерских, архитектура мечетей и других культовых памятников, но и ирригационная сеть со всеми связанными с ней сооружениями (плотины, водохранилища и т. д.). В результате на карту нанесены системы каналов Есаул-баши, Хан-яба, Ноумыра, Сипай-яба, Калпак-яргана, Шамурата, плотина Еген-клыч на Дарьялыке с туркменской ирригацией в районе этой плотины.

Эти работы дали возможность с достоверностью очертить границы расселения туркмен в XIX в. на землях древнего орошения левобережного Хорезма; точно установлено место обитания отдельных родо-племенных групп на этой территории, выявлены причины их переселений или ухода из Хорезма в другие районы Туркмении, история возникновения и гибели .многочисленных туркменских селений. Покинутые поселения оказались ценным историческим источником, свидетельствующим о мужественной борьбе хорезмийских туркмен против притеснения их хивинскими ханами, борьбе за воду — за жизнь.

Еще в первой половине XIX в. в связи с крупными прорывами аму-дарьинских вод по Даудану и Дарьялыку появляется возможность освоения земель древнего орошения левобережного Хорезма. На основе реконструкции средневековой ирригационной сети хивинские ханы силами узбекских и каракалпакских землекопов ‘создают ряд новых оросительных каналов в зоне Дарьялыка (таких, как Хан-яб, Сипай-яб) и в районе русел Даудана (канал Шамурат в урочище Уаз). Значительная часть орошенных этими каналами земель была роздана в виде земельных наделов за военную службу (атлык) туркменским племенам. Земли эти были расположены на хвостовых участках каналов, что позволяло ханам, закрывая каналы и лишая население воды, держать в повиновении туркмен, когда те проявляли непокорность. Однако они часто поднимали восстания; особенно остро протекала борьба с ханами в 50-х годах XIX в. Тогда хивинское правительство перекрыло каналы туркмен. Лишенные воды, земледельческие угодья погибли, и население вынуждено было уходить в другие места или вместо земледелия заниматься кочевым скотоводством.

Но в дальнейшем, как показали исследования покинутых туркменских поселений на Дарьялыке⁴⁰⁶, туркменские племена, издавна хорошо знавшие ирригационное земледелие, с чрезвычайным упорством и настойчивостью использовали временные обводнения Дарьялыка. Бережно сохраняя каждую каплю воды постоянно пересыхающего протока, туркменские племена применяли в прошлом веке целый ряд гидротехнических приемов, которые были в ходу и у сарыкамышских туркмен позднего средневековья. В этом отношении очень характерны системы резервных водоемов-водохранилищ, используемых для подъема уровня воды в оросительной сети. По каналу, а в случае надобности и по двум, вода шла в водоемы, где достигала высоких отметок и затем ‘пускалась самотеком на поля.

И во второй половине XIX в. туркмены, снова используя все прорывы аму-дарьинских вод в Дарьялык, упорно продолжают вести земледельческое хозяйство на освоенных ими землях, не покидая своих оседлых поселений и занимаясь орошаемым земледелием (рис. 189), сочетавшимся с отгонным пастбищным скотоводством.

Большое историко-культурное значение имеет изучение туркменской народной архитектуры, существование которой вовсе отрицалось дореволюционными авторами и даже некоторыми советскими учеными, утверждавшими, что постоянное жилище оседлого типа появилось v туркмен лишь с 20—30-х годов XX в., а встречавшиеся у них до этого времени глинобитные постройки были возведены узбекскими, таджикскими или персидскими мастерами. Между тем, как показали исследования последних лет, проводившиеся на юге Туркмении Южнотуркме-нистанской археологической экспедицией, а на севере Хорезмской экспедицией, у туркмен издавна существовала довольно развитая и своеобразная архитектура оседлого типа, традиции которой восходят отчасти к раннесредневековым городищам огузов, отчасти к архитектуре средневекового Хорезма. При этом связи туркменской народной архитектуры XVIII—XIX вв. с архитектурой Хорезма, несомненно, имеют древнюю основу. Они обусловлены этнической историей, процессом этногенеза туркмен; н меньше всего в данном случае можно’ говорить о поздних заимствованиях туркменами у хорезмских узбеков

Рис. 189. Туркменские ирригационные сооружения и поля XIX в. в окрестностях Машрык-сенгира.

Рис. 190 Заброшенные усадьбы туркмен-иомудов в урочище Беватан. Снимок с самолета.

опыта народного зодчества. Исследование позволило выявить различные типы туркменских поселений Хорезма в XIX в.^,0.

Основную массу их составляли сельские поселения так называемого «хуторского» типа, характерные для Хорезма еще с эпохи раннего средневековья (рис. 190). По ответвлениям больших каналов селились отдельные родовые подразделения; группа усадеб членов одного такого подразделения образовывала селение. В этих селениях отсутствуют общественные центры; базаров нет.

К другому виду поселений относятся родовые укрепления (сенгир, кала), сооружавшиеся в периоды обострения политической обстановки. Часть этих укреплений — небольшие крепости, внутри которых помещались лишь юрты и загоны для скота (Караул-кала, Эрез-кала и др.). Большинство же укреплений представляло собой обнесенные глинобитными стенами или земляным валом со рвом крепости различных размеров, внутри которых располагались землянки, жилые и хозяйственные глинобитные постройки (Машрык-сенгир, Теке-сенгир и др.; рис. 191)»

Третий тип туркменского поселения, так называемый «базар», в XIX в. в Хорезме развития не получил. Лишь к северо-западу от Куня-Ургенча, в низовьях канала XIX в. Есаул-баши, близ крепости Кызыл-ча-кала, были открыты развалины торгового поселения типа «базара». В этом неукрепленном селении было не более ста усадеб, тянущихся вдоль четырех параллельных улиц, которые пересекала магистральная улица, идущая перпендикулярно им.

В ряде мест здесь сохранились следы ремесленных производств (гончарного, железоделательного, хлебопекарного) и остатки айванов, построенных вдоль улиц, на которых велась торговля.

При сопоставлении сведений, полученных от информаторов, с данными, приведенными Базинером и Каульбарсом^п, и изучении картографического материала удалось выяснить, что «базар» у Кызыл-ча-калы был построен, вероятно, при содействии, а может быть, и по инициативе хивинского хана (когда «хан стал сговорчивым»⁴⁰⁷^408 409) туркменами, которые хотели возвратиться на Мангышлак после постройки там русского укрепления Ново-Александровское. Предполагалось, что этот «базар» будет способствовать экономическим связям туркмен Устюрта и северо-западных окраин Хорезма с Хивинским ханством и тем самым отвлечет их от стремления укрепить связи с Россией. Однако «базар» существовал недолго: после ликвидации в 30-х годах XIX в. Ново-Александровского укрепления он стал не нужен хивинскому правительству и был заброшен. Судя по материалам путешествия Базине-ра, к 1842 г. туркменский «базар» у Кызылча-калы уже находился в запустении.

Таким образом, изучение памятников нового времени, расположенных на землях древнего орошения левобережного Хорезма, дало возможность восстановить многие страницы истории хозяйства и культуры северных туркмен, создавших еще в недавнем прошлом на освоенных

Рис. 191. Туркменское укрепление XIX в. Марык-сенгир. Снимок с самолета.

ими землях крупный земледельческий район, который погиб в результате карательных мероприятий хивинских ханов и общей крайней социально-экономической отсталости феодального Хивинского ханства.

Все реже и реже доходила вода до туркменских полей, расположенных на границах оазиса с пустыней. Попытки нового освоения территории покинутых туркменских поселений неоднократно предпринимались в конце XIX и начале XX столетий, но переустройство и восстановление оросительной сети было не под силу находившейся в состоянии глубокого экономического и политического упадка «вассальной» Хиве. Разумеется, в освоении этих земель, доходы с которых поступали бы в ханскую казну, отнюдь не было заинтересовано и царское правительство; даже в центральных областях своих «туркестанских» владений оно не обеспечивало необходимых ассигнований на ирригационное строительство.

3. КАРАКАЛПАКСКИЕ ПОСЕЛЕНИЯ XVIII—XIX вв. В НИЗОВЬЯХ СЫР-ДАРЬИ

Наша экспедиция проводит также работу по исследованию покинутых каракалпакских поселений в низовьях Сыр-Дарьи.

Предками каракалпаков были древние племена побережья и дельтовых областей Приаралья; до XIX — начала XX в. они в значительной степени сохраняли архаический комплексный тип хозяйства, сочетающий поливное земледелие, скотоводство и рыболовство.

Исторические и историко-этнографические источники свидетельствуют .о значительном распространении земледелия в XVIII в. у каракалпаков в низовьях Сыр-Дарьи, на Куван-Дарье и близ многочисленных озер дельты; на орошаемых землях преобладали посевы пшеницы, проса и ячменя, а также бахчевых (дыни) ⁴¹⁰. По историческим данным, земледелие у каракалпаков было развито настолько, что они платили хлебом дань своим владетелям — казахским ханам — и меняли хлеб на баранов у казахов.

Что же касается скотоводства у каракалпаков, то они разводили главным образом крупный рогатый скот, гораздо меньше — лошадей, баранов и коз и еще реже — верблюдов. «Пропитание их (каракалпаков. — С. Т.) как наипаче от земледелия и содержания рогатого скота, которым они весьма изобилуют»,— пишет один из авторов XVIII в., П. Рычков ⁴¹¹. Рогатый скот использовался также для пахоты и как транспортное средство — быков запрягали в арбы.

Более многочисленные и подробные данные о хозяйстве каракалпаков, относящиеся к XIX в., свидетельствуют о значительном распространении у них, помимо посевов указанных выше культур, рисосеяния, а также о наличии посевов джугары, люцерны, кендыря, кунжута, бах-

Рис. 192. План каракалпакских ирригационных систем и поселений в урочище Клы: / — глубоко врезанное основное русло Жаны-Дарьи; 2 — боковые слабо врезанные русла Жаны*-Дарьи; 3— каракалпакские каналы и поля; 4 — каракалпакское укрепление; 5 — мазар; 6 — поиски 1956 г.

чевых и огородных культур (лук, морковь, горох, перец) ⁴¹². Русские путешественники, следовавшие из Хорезмского оазиса к низовьям Сыр-Дарьи через Северные Кызыл-Кумы, отмечают, что каракалпаки сеяли в этих районах в основном просо и рис; посевы риса производились везде, где это позволяло обилие оросительной воды ⁴¹³. Возделыванием пшеницы, ячменя, проса и риса занимались и соседи каракалпаков — присырдарьинские казахи ⁴¹⁴.

Разведение крупного рогатого скота в первой половине XIX в. оставалось характерной особенностью хозяйства каракалпаков. Для крупного рогатого скота и лошадей практиковалась заготовка корма на зиму: камышового сена, соломы риса, проса, пшеницы, ячменя, а также стеблей джугары и люцерны ⁴¹⁵.

В середине XVIII столетия возобновила на несколько десятилетий свое течение пересохшая в позднем средневековье Жаны-Дарья. К ее берегам переселилась тогда значительная часть каракалпаков с низовий Сыр-Дарьи и Куван-Дарьи. где они подвергались непрерывным нападениям: сначала, в 20-х годах,— со стороны джунгар, а в 40-х годах— со стороны казахских феодалов-ханов, которые путем угроз и разрушительных набегов хотели удержать в своем подчинении каракалпаков вопреки стремлениям последних перейти в подданство России. В результате этого переселения каракалпаки создали на Жаны-Дарье крупный земледельческий район, заново освоив в первую очередь прежние средневековые земледельческие оазисы. Как показали наши исследования, в целом ряде районов на Жаны-Дарье каракалпакская ирригация перекрывает античную и средневековую; каракалпаки использовали старые средневековые каналы, углубляя и перестраивая их. Они использовали также и покинутые в античности и в средние века городские поселения. На городищах Чирик-рабат, Бештам-кала, Дженд и других экспедиция обнаружила следы сраинителыно недавних, относящихся к XVIII — началу XIX в. каракалпакских поселений и явные свидетельства проведенных каракалпаками работ по обновлению фортификационных сооружений этих городов. Однако, помимо старых оазисов, каракалпаками были освоены и обширные, прежде пустынные пространства в бассейне Жаны-Дарьи. Путем археолопо-топоГ|р1афических исследований с применением аэрофотосъемки постепенно ‘восстанавливается детальная нарта области их расселения — аулы, крепости, крупные феодальные усадьбы, мазары и огромная, хорошо сохранившаяся ирригационная сеть, орошавшая поля, сады и бахчи (рис. 192).

Особенностью каракалпакского земледелия было применение сложившегося на протяжении веков опыта искусного использования каирных увлажненных земель островов и пойм в дельтах рек, дна осушенных или высохших озер, протоков дельт, служивших оросительными каналами, а также распространение различных способов лиманного

Рис. 103. Каракалпакская плотина на боковом протоке Жаны-Дарьи.

орошения ⁴¹⁶. Наряду с этим ка|ракалпаки сооружали силами родовых водо-земельных общин мелкие и крупные каналы. Здесь следует упомянуть о своеобразных водоподъемных плотинах, перегораживающих русла (рис. 193), узких, глубоких арыках с чигирными ямами, о системах водоемов-водохранилищ, дамбах и т. д. Спецификой традиционных форм каракалпакской ирригации была хорошая приспособленность к природным условиям дельтового земледелия. Известно, что опыт каракалпаков в строительстве каналов широко использовался даже хивинскими ханами для постройки оросительных систем в северо-западных областях ханства..

Покинутые поселения, оросительные системы и поля жаны-дарьин-ских каракалпаков дают большой материал для изучения традиционных форм земледелия, истоки которых восходят к древнейшим этапам истории степных племен северной периферии Хорезма.

Правильной интерпретации этого материала способствуют ценные сведения, собранные этнографами среди каракалпаков дельты Аму-Дарьи, о сохранении в основных чертах в дореволюционных каракалпакских аулах пережитков родовой водо-земельной общины, в частности традиционной родовой системы водопользования⁴¹⁷.

При отсутствии в исторической литературе сведений о хозяйстве и быте той крупной группы каракалпаков, которая .в XVIII—начале XIX в. обитала в бассейне Жаны-Дарьи, материалы, добытые и исследованные нашей экспедицией, являются основным и едва ли не единственным источником для восстановления большого и очень важного

Рис. 194. Каракалпакская крепость Орунбай-кала.

периода гстории каракалпаков, когда они проявили себя особенно ярко как народ, обладающий огромным трудолюбием и ценным хозяйственным опытом в освоении пустынных дельтовых областей.

Жизнь каракалпакских поселений на Жаны-Дарье была прервана в начале XIX в. в связи с завоеванием этой области войсками хивинского хана Мухаммед-Рахима и последовавшим затем насильственным переселением каракалпаков в пределы ханства¹, в дельту Аму-Дарьи. Оставшиеся без надзора каналы пересохли, запустевшие селения разрушились, а вскоре опять пересохла и Жаны-Дарья; ее бассейн стал превращаться в пустыню.

По историческим преданиям, на этот раз пересыхание Жаны-Дарьи было вызвано строительством у истоков реки плотины, преграждавшей течение вод Сыр-Дарьи в ее русло. Предполагают, что эта плотина была создана кокандцами около 1820 г., тогда же, когда была возведена кокандская крепость Ак-мечеть на месте современной Кзыл-Орды.

Однако частичные обводнения Жаны-Дарьи отмечаются и в более поздний период. Самое значительное из них относится к 50-м годам XIX в. Вот как описывает его А. Грен, руководивший в 1859 г. экспедицией, которая занималась исследованием Жаны-Дарьи: «В течение этого времени (до осени 1852 г.— С. Т.) бывшее по берегам ее хлебопашество должно было само собою прекратиться (потому что земледелие в здешнем крае возможно лишь только при помощи искусственного орошения), и местность, прежде оживленная деятельностью многих тысяч рук, обратилась в совершенную пустыню. В 1852 г. киргизский (казахский. — С. Т.) батыр Бухарбей, восставший против коканд-цев, разрушил плотину Кара-бугут, и с этого времени вода Сыра вновь устремилась в русло Джаны-Дарьи… Таким образом, вода из Сыра, наполняя постепенно русло своего рукава и разливаясь по низменным его прибрежьям, дошла в настоящее время (1859 г. — С. Т.) до урочища Биш-мазар, образовав при устье обширный бассейн, называемый озерами Акча и Кукча-Денгиз (Белое и Синее моря). Длина настоящего течения Джаны-Дарьи, следуя по всем ее изгибам, простирается свыше 350 верст»²¹.

Детальному обследованию Хорезмской экспедицией подверглась каракалпакская ирригационная сеть от низовьев Жаны-Дарьи до окрестностей Чирик-рабата. Большое внимание было уделено району Орунбай-калы. Орунбай-кала — крупный центр управления каракалпаками, феодальная усадьба, резиденция бия (правителя) Орунбай-мангыта, хорошо известного по историческим источникам начала XIX в. и собранным этнографами преданиям²² (рис. 194).

В 1958 г. археолого-топографический отряд распространил свои работы и на районы каракалпакских поселений северного протока Сыр-Дарьииской дельты — Куван-Дарью, к северу от развалин Бабиш-мул-лы; там экспедиция изучала каракалпакское орошение лиманного типа. В этом районе отрядом было открыто крупное каракалпакское укрепление — Яман-асар.

Новый комплекс археологических памятников XVIII — начала XIX в. был открыт экспедицией в 1961 г. в бассейне Майли-Узяка. меридионального протока, соединявшего русла Жаны-Дарьи и Куван-Дарьи и широко использовавшегося для ирригации. На правом берегу Майли-Узяка, в 30 км к северу от Джан-калы (Дженда), были обследованы развалины Бузук-калы — крепости, построенной по типу хорошо уже нам известных каракалпакских укреплений западной части бассейна Жаны-Дарьи. Ниже по течению Майли-Узяка, на местности, пересеченной бесчисленными каналами со следами селений полуоседлого типа (с кругами от обваловки юрт), расположенных среди полей, оказался целый комплекс крепостей, носящих общее название Хатын-кала. Наибольший интерес представляет крупнейшая из них, занимающая площадь около 6 га,—Хатын-кала I, с прямоугольной цитаделью, в центре которой имеется массивное высокое укрепленное здание; его мощные стены достигают и сейчас 4 м высоты и 7 м толщины. Городище находится на самом берегу Майли-Узяка, и внешняя стена его, так же как на раннесредневековых городищах Инкар-Дарьи, образует незамкнутый круг, примыкая двумя концами к руслу.

Очень сложна система обороны западного угла цитадели, где был большой выступ — бастион, господствовавший над подходом к крепости со стороны реки и входивший в систему обороны ворот цитадели. Интересно, что близ этого бастиона найдено несколько небольших железных ядер, видимо от фальконета, — вещественные следы вражеского штурма. Сопоставление координат Хатын-калы I с данными карт низовий Сыр-Дарьи, составленных в первой половине и середине XIX в., позволяет отождествить эти развалины с хивинской крепостью Ходжа-Нияз, о которой имеются сведения в исторических источниках. В связи с проникновением в начале XIX в. кокандского влияния на казахское население района между Куван-Дарьей и Сыр-Дарьей, издавна нахо-

²¹ Ар. Грен, Экспедиция для исследования р. Джаны-Дарьи (летом 1859 г.) (из путевых заметок о Киргизской степи), — «Инженерный журнал», 1863, № 1, стр. 76—77.
²² Т. А Жданко, Каракалпаки Хорезмского оазиса,—«Труды ХЭ», т. I, М., 1952, стр. 522—524

давшегося под суверенитетом Хивинского ханства, и постройкой ряда кокайдских крепостей на средней Сыр-Дарье правительство Алла-Кули-хана хивинского решило возвести укрепления на берегу Куван-Дарьи для противодействия кокандцам. Самым крупным с|реди этих укреплений была Ходжа-Нияз-кала, основанная .в 30-х годах XIX в. Около 1840 г. эту крепость после длительной борьбы захватили кокандцы, но в результате дипломатических переговоров вскоре возвратили Хиве. И только тогда, когда русскими войсками была взята в 1853 г. Ак-мечеть, а кокандцы оттеснены ими от Сыр-Дарьи, хивинские войска покинули крепости, воздвигнутые на Куван-Дарье, в том числе (в 1856 г.) и Ходжа-Нияз-калу.

Детальное обследование Хатын-калы I (Ходжа-Нияз-калы) дает нам возможность внести существенные дополнения в скудные сведения исторических источников.

По-видимому, первоначально на этом месте располагалась более старая крепость, построенная местными средневековыми племенами. Средневековая крепость существовала, вероятно, в виде хорошо сохранившихся развалин или даже функционировала в XVIII в., когда бассейн Куван-Дарьи был заселен и освоен каракалпаками, занимавшимися здесь, как указывалось, земледелием и скотоводством. При возникновении же необходимости срочно построить в этом районе хивинские укрепления, естественно, целесообразно было использовать местные старые крепости, в значительной степени сохранившие свои фортификационные сооружения — стены, рвы и пр. Так что есть все основания предполагать, что Ходжа-Нияз-кала, игравшая такую крупную роль в истории кокандско-хивинских отношений, была возведена на месте традиционного для присырдарьинских районов средневекового укрепления, повторяя его конфигурацию, или даже была лишь восстановлена и заново укреплена, в своей основе сохраняя старинную планировку.

Изучение каракалпакской ирригационной сети (частично использованной казахами после ухода каракалпаков в Хивинское ханство) и покинутых каракалпакских поселений XVIII —начала XIX в. на верхней Жаны-Дарье и на Куван-Дарье еще не закончено. Продолжение исследований в этом районе, где шла в указанный период упорная и острая борьба казахских, хивинских и кокандских ханов за господство над .местным полуоседлым населением — каракалпаками и казахами, очевидно, позволит внести еще много новых данных в историю хозяйства и культуры этих двух народов.

Периодические обводнения и пересыхания Жаны-Дарьи и Куван-Дарьи, как правило, не были обусловлены естественными причинами: заиливанием их истоков, понижением уровня вод Сыр-Дарьи и др. Феодальные правители в корыстных целях часто умышленно преграждали сток воды в эти русла, обрекая на гибель поля и селения трудолюбивых жителей дельты Сыр-Дарьи. Они и здесь, как на туркменских землях Хивинского ханства, использовали воду в качестве мощного средства порабощения и эксплуатации своих подданных.

К моменту присоединения низовий Сыр-Дарьи к территории России в результате феодальных войн середины XIX в. и насильственного переселения земледельческого населения левобережья Сыр-Дарьи — каракалпаков в низовья Аму-Дарьи (в пределы основной территории Хивинского ханства) бассейн Жаны-Дарьи и Куван-Дарьи превратился в пустыню. У русских исследователей, офицеров, инженеров и ученых неоднократно возникала мысль о целесообразности и возможности обводнить Жаны-Дарью, обеспечив постоянное и устойчивое течение воды по ее руслу.

Так, в 1875 г. известным ученым, географом и зоологом Н. А. Се-верцовым была написана туркестанскому генерал-губернатору К. П. Кауфману докладная записка об устройстве дороги между Сыр-Дарьей и Аму-Дарьей путем восстановления течения Жаны-Дарьи. Основываясь на собственных исследованиях и наблюдениях, проведенных во время экспедиций 1857—1858 и 1874 гг., Н. А. Северцов выступил по существу не только с предложением о прокладывании нового почтового тракта из Хорезмского оазиса на Казалинск вдоль Жаны-Дарьи. Это был первый смелый проект освоения северных Кызыл-Кумов.

При изучении русла Жаны-Дарьи он обнаружил следы ее протоков, сообщавшихся с крайними восточными рукавами Аму-Дарьи, что привело его к выводам о существовании в прошлом «непрерывного водяного сообщения» между Сыр-Дарьей и Аму-Дарьей. Н. А. Северцов предложил восстановить это «водяное сообщение» и создать «полосу оседлости и орошаемых полей» вдоль него по Жаны-Дарье и протоку, соединявшему ее в районе к югу от Бель-тау с рукавом Аму-Дарьи Караколом (ныне широтное сухое русло Аму-Дарьи к востоку от Тахта-Купыра — Каракуль-сай), связанным с системой Даукаринских озер.

Ученый горячо и убедительно писал генерал-губернатору о том, «что можно без значительных трудов и издержек» возобновить течение Жаны-Дарьи «и притом прочно, чтобы не пересыхало». «Не менее возможно, — писал он далее, — и соединение возобновленной Джаны-Дарьи с Караколом — рукавом Аму и возобновление… некогда проведенных из Джаны-Дарьи а1рыков. Эта возможность сделать производительной полосу степи, теперь пустынной, уже сама по себе заслуживает полного внимания» ⁴¹⁸.

Н. А. Северцов подробно обосновывает свой проект, прилагая схематическую карту, чертежи и излагая свои соображения по поводу того, как лучше при небольших затратах труда и средств достигнуть главной цели— «оросить и заселить возможно большую полосу пустыни между Сыром и Аму и возможно более приблизить к Аму нижний конец этой полосы, орошаемой Джаны-Дарьей»⁴¹⁹. Так, еще в 70-х годах прошлого столетия замечательный русский ученый впервые выдвинул ставшую в наши дни столь насущной проблему обводнения, освоения и заселения северных Кызыл-Кумов.

Однако проект Н. А. Северцова, как и многие другие проекты представителей передовой русской интеллигенции, в которых отражено благородное стремление к переустройству и всестороннему развитию вновь п|рисоединенного к России края, не получил отклика и был похоронен в архивах канцелярии туркестанского генерал-губернатора.

Проблема орошения новых земель в Туркестане все же не могла не привлекать внимания царского правительства. Проекты создания новых районов орошения появились уже в первые годы после присоединения Средней Азии к России. За счет проектируемого орошения правительство предполагало создать новый «Русский Туркестан» — обширную территорию для колонизации —и заселить его русскими крестьянами из центральных ‘районов страны, где рост безземельного крестьянства создавал наибольшую напряженность общественно-политической обстановки. Однако за весь период власти царизма, помимо ирригационного строительства на землях личного поместья царской фамилии — так называемого Мургабского государева имения, — были освоены лишь небольшие участки земель в Голодной степи, переданные в пользование переселенцам.

Характерные для царизма ведомственная разобщенность и бюрократизм, затруднявшие решение вопроса о финансировании ирригационного строительства, организационная беспомощность и низкий технический уровень ирригационных работ, наконец, колонизаторский подход к решению крупных хозяйственных задач обрекли все многочисленные проекты орошения новых земель в Туркестане на неизбежный провал⁴²⁰.

ЗЕМЛИ ДРЕВНЕГО ОРОШЕНИЯ ПРИАРАЛЬЯ В ПРОШЛОМ, НАСТОЯЩЕМ И БУДУЩЕМ

(Вместо заключения)

Земли древнего орошения низовьев Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи — Окса и Яксарта древних авторов—представляют собой огромный массив, простирающийся от района Кзыл-Орды на. востоке до восточного побережья Аральского моря и далее через современную дельту Аму-Дарьи до Сарыкамышской котловины на севере Кара-кумской пустыни. Всю эту территорию пересекают сухие русла древних дельтовых протоков великих среднеазиатских рек и следы ответвлявшихся от них каналов, по берегам которых расположены многочисленные развалины селений, крепостей и городов, окруженных планировками полей с сохранившейся на них мелкой оросительной сетью.

Изучение археологических памятников показывает, что Хорезм и сопредельные с ним дельтовые области являются древними центрами орошаемого земледелия. С давних времен здесь было развито возделывание зерновых и технических культур, в том числе хлопчатника, виноградарство, садоводство и бахчеводство. Об этом свидетельствуют массовые находки семян пшенипы, проса, ячменя, хлопка, винограда, дынь, косточек урюка и других плодов, обнаруженные в процессе археологических раскопок. Все эти сельскохозяйственные культуры были известны уже в середине I тысячелетия до и. э. По сообщению китайских источников, из Средней Азии (по-видимому, именно из описываемого района) китайцы заимствовали культуру люцерны.

Ко временам глубокой древности восходит также хозяйственный опыт населения дельтовых районов Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи в области животноводства, в разведении крупного и мелкого рогатого скота, лошадей и верблюдов.

Как показали наши исследования, и в древности, и в средние века соединявшиеся дельты Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи составляли’ единый хозяйственный район. Между населявшими его народами и племенами издавна установились тесные экономические и культурные связи. Их сближали и общие исторические судьбы.

Уже в античный период Хорезмский оазис и область древней дельты Сыр-Дарьи были политически объединены в мощную конфедерацию сакско-массагетских племен, носившую название Кангха—«Страна каналов». В средние века низовья Сыр-Дарьи (бассейны Жаны-Дарьи и Куван-Дарьи) входили в пределы Хорезмского государства.

В период новой истории левобережье Нижней Сыр-Дарьи также более всего тяготело экономически к Хорезмскому оазису, хотя в XIX в. хивинским ханам, распространявшим свою власть на этот район, и приходилось бороться за него с соседним Кокандским ханством.

Работы Хорезмской экспедиции показали, что историческая динамика оросительных систем определяется прежде всего¹ социальными факторами, а не природными, как полагают до сих пор многие иссле-.дователи. Эти авторы объясняют запустение земель древнего орошения различными физико-географическими причинами: общим усыханием центральных районов Азии, изменением климата под воздействием различных геофизических факторов (изменение солнечной радиации, колебание земной оси и пр.), наступлением пустыни, изменением направления течения рек и т. д.

Археологические исследования доказали ошибочность такого рода гипотез. Установлено, что упадок искусственного орошения и запустение цветущих оазисов в Хорезме, как и на Нижнем Зеравшане, в бассейне Сурхан-Дарьи и в Фергане, были обусловлены прежде всего социальными и политическими причинами — опустошительными войнами, ростом феодальной раздробленности, феодальными усобицами.

Когда общество переживало кризис, природные факторы (разливы и наводнения, смывавшие плотины и дамбы, перемещение сыпучих песков, засоление культурных площадей и т. п.) усугубляли опустошение культурных земель и вызывали перемещение земледельческого населения. Периоды же расцвета орошения совпадали с периодом роста политической централизации — важнейшего условия успешного развития ирригационного хозяйства.

История самих дельтовых русел, в том числе таких крупных, как Узбой, Жаны-Дарья и Куван-Дарья, на протяжении последних двух с половиной тысячелетий также определялась не природными, а социально-экономическими факторами. Основные направления течения рек уже в античную эпоху были взяты человеком под контроль. И только тогда, когда вследствие создавшихся в тот или иной период исторических условий этот контроль ослабевал, вступали в силу природные факторы, и воды рек меняли направления, прорываясь к морю по древним руслам или прокладывая новые.

Как мы видели, функционирование античных оросительных систем земель древнего орошения прекратилось в связи с социально-политическим кризисом, обусловленным крушением рабовладельческого общества, или (это относится к бассейну южного протока древней дельты Сыр-Дарьи — Жаны-Дарье) крупными военными событиями и передвижениями племен в античное время.

Запустение цветущих средневековых оазисов в низовьях Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи было вызвано монгольским нашествием и особенно разрушительными походами Тимура в конце XIV в.

Запустение значительных территорий, освоенных каракалпаками в бассейне Жаны-Дарьи и Куван-Дарьи и туркменами в Присарыка-мышской дельте, также было связано с политическими событиями — феодальными войнами начала и середины XIX в.

Еще раз напомним по этому поводу слова К- Маркса о том, что в странах, где земледелие базируется на искусственном орошении, одна разорительная война может «обезлюдить страну на целые столетия и лишить ее всей ее цивилизации» *. Земли древнего орошения При-аралья являются убедительным подтверждением этого положения.

Грандиозный музей истории трудовых подвигов предков современных народов Хорезмского оазиса и низовьев Сыр-Дарьи, который представляют собой «земли древнего орошения» Приаралья, вместе с тем является суровым напоминанием о том, что несут людям бесконечные войны, порождаемые своекорыстными интересами борющихся между собой группировок господствующих классов. Все эти прекрасные памятники, созданные трудом человека, война превратила в «мертвые города», «мертвые селения», «мертвые оазисы». Когда, вернувшись с фронта Великой Отечественной войны, я посмотрел новыми глазами на хорошо мне знакомые памятники, я остро почувствовал, как близко эти древние развалины напоминают руины наших городов, разрушенных фашистами.

И если войны рабовладельческой и феодальной эпох создали такое страшное, хотя и величественное, кладбище, то что же может принести человечеству война, ужасными репетициями которой были Хиросима и Нагасаки? Потому так дороги строителям новых социалистических республик Средней Азии, как и всему советскому народу, всем простым людям мира, принципы мирного сосуществования государств с различным социально-экономическим строем. Предложения о всеобщем и полном разоружении, внесенные главой Советского правительства Н. С. Хрущевым на XIV—XV сессиях Генеральной ассамблеи ООН и с новой силой прозвучавшие в его выступлении с трибуны Всемирного конгресса за всеобщее разоружение и мир, открывают новый этап в истории человечества, исключая войну как средство международной политики. Мирное сосуществование и разоружение являются для всех народов мира, их детей и внуков залогом мирного труда, призванного обеспечить прогрессивное развитие мировой культуры и создание таких великих культурных ценностей, которые оставят далеко позади то, что создали наши предки и чем мы обладаем сейчас.

* ♦

После Великой Октябрьской социалистической революции, когда одним из первых декретов Советской власти земля и вода были переданы трудовому народу, Коммунистическая партия и Советское правительство проявили исключительное внимание и заботу о дальнейшем развитии ирригации в республиках Советского Востока.

Еще весной 1918 г. был издан декрет Совнаркома за подписью В. И. Ульянова (Ленина) «Об ассигновании 50 млн. руб. на оросительные работы в Туркестане и об организации этих работ». Это была широкая программа водохозяйственного строительства, которая предусматривала орошение сотен тысяч десятин новых земель в Голодной степи, в Фергане, в долине р. Чу и других районах Средней Азии.

¹ К. Маркс, Британское владычество в Индии, — К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 9, изд. 2, стр. 132.

Придавая огромное значение ирригации как основе развития народного хозяйства восточных республик, В. И. Ленин писал: «Орошение… пересоздаст край, возродит его, похоронит прошлое, укрепит переход к социализму»⁴²¹.

В годы пятилеток во всех республиках Средней Азии и в Казахстане велись большие работы по ирригационному строительству и расширению площади орошаемых земель. В 1939—1940 и последующих годах развернулось всенародное движение за переустройство ирригации. Методом народных строек были созданы сотни километров новых каналов, огромные водохранилища и другие гидротехнические сооружения. Народное ирригационное строительство, осуществляемое колхозами, стало важным фактором не только переустройства оросительной сети, но и освоения пустынных земель. Так, в годы Великой Отечественной войны был восстановлен канал Шуманай в низовьях Аму-Дарьи, пересохший и заброшенный в XIX в. Земли мертвой Шуманайской степи, оживленные трудом тысяч колхозников, составляют ныне угодья крупных хлопководческих совхозов. В те же годы в Турткульском районе Кара-Калпакии началось строительство Кырк-кызского канала, оросившего большой массив земель в Кызыл-Кумах, в районе раннесредневековых поселений, погибших в VIII в., в период арабского завоевания. Ныне Кырк-кызский массив вновь освоенных земель древнего орошения с расположенным здесь колхозом имени XXI съезда КПСС превратился в цветущий, густонаселенный оазис (рис. 195). Восточнее Кырк-кыза успешное наступление на пустыню вдоль древнего русла канала Кель-теминар ведет колхоз им. Горького.

Переломным этапом развития орошения и освоения новых земель были решения январского Пленума ЦК КПСС 1961 г. и особенно решения исторического XXII съезда КПСС, в которых было подчеркнуто огромное значение ирригации как надежного средства получения гарантированных высоких урожаев, как важного условия развития сельского хозяйства в период строительства коммунистического’ общества. После Пленума партийные, хозяйственные и научные организации провели большую работу по проектированию новых грандиозных ирригационных строек в Средней Азии и Казахстане, в первую очередь в бассейнах Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи.

Н. С. Хрущев в своем докладе на XXII съезде КПСС о Программе Коммунистической партии Советского Союза сообщил, что, согласно перспективному плану ирригационного строительства, разрабатываемому по поручению ЦК КПСС Государственным экономическим советом, сейчас ставится задача—увеличить площадь орошаемых земель; она должна возрасти с имеющихся в настоящее время в стране 9 млн. га примерно до 28 млн. га; при этом в бассейне Сыр-Дарьи, в Голодной степи намечается оросить 800—850 тыс. га, а в низовьях рек Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи планируется создание новых районов рисосеяния с площадью орошаемых земель около 900 тыс. га⁴²².

Археологические и геоморфологические исследования, ‘проведенные за последние годы на земля1.х древнего орошения, дают возможность выявить дополнительные резервы земель, которые могут, как мы полагаем, существенно увеличить площадь, проектируемую к первоочеред-

Ьывший ’<Беркут-калинский мертвый оазис». Колхозы социалистического Хорезма отвоевывают у пустыни земли древнего орошения.

ному освоению в области древних и современных дельт Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи.

По нашим подсчетам, земли древнего орошения здесь не менее чем в три раза превышают территорию, запятую современной оросительной сетью. Общая площадь их, по предварительным подсчетам, достигнет не менее 4,5 млн. га, в том числе в низовьях Сыр-Дарьи (в левобережной части Кзыл-Ординской области, а частично и в Кара-Калпакской АССР) — 2,5—2,8 млн. га, а в низовьях Аму-Дарьи—свыше 1,8 млн. га. В пределах Кара-Калпакской АССР они составляют всего 800 тыс. га, из них в Южной Акча-Дарьинской дельте (Турткульский и Бируний-ский районы) — 130 тыс. га, в Северной Акча-Дарьинской дельте (в пределах Тахта купырского района) — 170 тыс. га, в современной дельте Аму-Дарьи —около 500 тыс. га. Площадь земель древнего орошения Присарыкамышской дельты (Ташаузскаяобласть) превышает 1 млн.га⁴²³

В новых, социалистических условиях имеются все предпосылки для полного и успешного освоения этих орошавшихся в древности и в средние века территорий. Факт троекратного освоения этих земель на длительный срок за последние два с половиной тысячелетия позволяет утверждать, что при современных технических средствах задача их нового освоения вполне выполнима.

Многовековая земледельческая практика неоднократного освоения земель древнего орошения в низовьях Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи, а также современный опыт по их освоению, осуществляемый пока в очень незначительных масштабах колхозами и совхозами Кара-Калпакии, Ташаузской области Туркмении и Кзыл-Ординской области Казахстана, доказывают, что основная масса заброшенных и опустыненных земель не потеряла в настоящее время ‘своих плодородных качеств и дает в первые же годы высокие урожаи.

«Наступление песков» на земли древнего орошения может быть успешно приостановлено путем уже разработанных колхозами — освои-телями пустыни несложных приемов мелиорации (заиление песков речными водами, распахивание барханов и древесные насаждения вдоль новых арыков, вызывающие быстрое отступление песков). На протяжении многих сотен лет земледельцы Хорезма и Нижней Сыр-Дарьи выработали также ряд простых приемов для борьбы с засолением полей; они широко использовали и используют в качестве коллекторов естественные понижения и старые русла.

Пригодность этих площадей к земледелию подтверждается и исследованиями почвоведов и географов, по мнению которых на рассматриваемой нами территории древних дельт преобладают незасоленные или слабозасоленные пустынно-такыровидные сероземные почвы на древнеаллювиальных отложениях, имеющих глубокие грунтовые воды⁴²⁴.

Как мы уже отмечали, освоение земель древнего орошения пока

еще протекает крайне медленно и в небольших масштабах. Между тем этот процесс может быть резко ускорен без крупных капиталовложений в строительство новых гидротехнических сооружений. Земли древнего орошения, как правило, находятся на гипсометрических отметках, близких к современному уровню воды в Аму-Дарье и Сыр-Дарье, и потому не потребуется никаких новых дорогостоящих гидротехнических сооружений для подъема воды. Очень незначительный подъем воды, который может потребоваться для самотечного орошения отдельных массивов, может быть обеспечен уже имеющимися и проектируемыми сооружениями в данном районе. Важно отметить, что в период максимального развития древней ирригации, в четыре раза по общей площади превосходившей современную, из-за несовершенства ирригационных систем воды расходовалось очень много, без сомнения, гораздо больше, чем расходуется в настоящее время. Это является важным аргументом в пользу того, что при более экономном ее расходовании в современной ирригационной сети аму-дарьинской и сыр-дарь-инской воды будет вполне достаточно не только для освоения всех ранее находившихся под ирригацией земель, но и для их расширения.

Большая часть земель древнего орошения бассейна Нижней Аму-Дарьи площадью около 1,5 млн. га может быть использована для расширения посевов хлопчатника.

В низовьях Сыр-Дарьи — наиболее крупном массиве земель древнего орошения с общей площадью 2,5—2,8 млн. га — роль главных водных магистралей могли бы сыграть старые русла Жаны-Дарьи и Куван-Дарьи, питавшие водой древние оросительные системы. Это значительно удешевило бы освоение указанных территорий.

С нашей точки зрения в настоящее время было бы целесообразно вернуться к предложению замечательного русского ученого XIX в. Н. А. Северцева, разработав его ‘проект в соответствии с новыми историческими условиями социалистической эпохи и представив его в более реальной, перспективной форме. Восстановление существовавшего в древности и в средние века соединения через Жаны-Дарью дельтовых областей Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи позволило бы объединить располагающиеся в низовьях этих рек изолированные районы рисосеяния и создать в юго-восточном Приаралье рисоводческий район с площадью, значительно более обширной по сравнению с ныне проектируемой. На вновь обводненных и орошенных землях бассейнов Жаны-Дарьи и Куван-Дарьи, используемых в настоящее время в основном для экстенсивного отгонного овцеводства⁶, можно создать базу для крупных многоотраслевых хозяйств, где возделывание таких зерновых культур, как рис, пшеница, просо, сочеталось бы с кормовыми — кукурузой, джугарой, а также с люцерной, кормовой свеклой, бобовыми и бахчевыми культурами. Это дало бы возможность с успехом развивать здесь интенсивное стойловое животноводство с большим удельным весом крупного рогатого скота, который, как мы видели, с древнейших времен в этих районах составлял основную часть стада.

⁶ Дальнейшее развитие овцеводства в этих районах может иметь весьма неожиданные пагубные последствия для земель древнего орошения. Известно, что переход к этому направлению скотоводства .в послемонгольское время привел в ряде районов к разрушению верхнего почвенного поюрова и .превращению обширных плодородных территорий в песчаную пустыню. Такая судьба постигла, в частности, огромную территорию Прикаспийской низменности (см. Е. И. Крупнов, За экономическое возрождение Прикаспийской низменности,— СА, 1961, № 3, стр. 11).

Древняя Кангха — «Страна каналов» — может и должна вновь превратиться из почти бесплодной пустыни в богатый сельскохозяйственный район, ‘пересеченный густой сетью полноводных рек, протоков и каналов, с (многочисленным населением, успешно, развивающим в условиях социалистической эпохи унаследованный им от своих предков многовековой опыт освоения дельтовых областей Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи.

Жестокие законы развития классового общества превратили этот некогда цветущий край в пустыню. Законы развития нового, коммунистического общества, сформулированные в Коммунистическом ‘манифесте XX века — новой Программе КПСС, заставят вновь эти обширные пространства пустынных земель служить человеку, служить обществу, строящему коммунизм.

Народы советских социалистических республик Средней Азии и Казахстана, осуществляя предначертанную Программой КПСС задачу — создание всесторонне развитого и высокопродуктивного сельского хозяйства как обязательного условия построения коммунизма, — уже начали наступление на пустыню и шаг за шагом оживляют мертвые безводные пески.

В этой борьбе одна из первоочередных задач — использование огромных резервов, подготовленных тысячелетним трудом предков народов Средней Азии и Казахстана,— земель древнего орошения.

Зак. 1629

В. В. Струве, Проблема зарождения, развития и упадка рабовладельческих обществ древнего Востока, — «Известия ГАИМК», вып. 77, М.—Л., 1934; С. П. Толстов: Основные вопросы древней истории Средней Азии,—ВДИ, 1938, № 1; Тирания Абруя, — «ИстО]рические записки», 1938, № 3.

«Термезская археологическая комплексная экспедиция 1936—1933 гг.»,— «Труды АН Узбекской ССР. История, археология», т. I, Ташкент, 4940; т. II, Ташкент, 1945.

Отчеты об этих работах см. в кн.: «Труды Института истории и археологии АН Узбекской ССР», т. IV, Ташкент, 1951.

⁴

См. .работы В. А. Шишкина: Резная штуковая декорация из развалин города Варахша, — «Искусство», 1938, № 5, стр. 148—152; Археологические работы 1937 года в западной части Бухарского оазиса, Ташкент, 1940; Исследование городища Варахша и его окрестностей, — КСИИМК. X, 1941, стр. 3—15; Архитектурная декорация дворца в Варахше, — ТОВЭ, т. IV, 1947, стр. 225—292.

⁵

«Археологические исследования на городище Варахша и в Бухарском оазисе в 1947—1953 гг.», — «Труды Института истории и археологии АН Узбекской ССР», т. VIII, Ташкент, 1956.

⁶

Обзор работ большинства экспедиций до 1946 г. см. в ст.: А. Н. Бернштам, Среднеазиатская древность и ее изучение за 30 лет, — ВДИ, 1947, № 3. стр. 81—92.

⁷

См. А. П. Виноградов, А. Л. Девирц, Э. И. Добкина, И. Г. Маркова, Л. Г. Мар-тишенко. Определение абсолютного возраста по С ^м,—«Геохимия»,’1959, №8, стр. 667.— Данные этих анализов привлечены в статьях С. П. Толстова: Датированные документы из дворца Топрак-кала и проблема «эры Шака» и «эры Канишки»,—«Проблемы востоковедения», ‘1961, № >1, стр. 69; Приаральские скифы и Хорезм, — СЭ, 1961, ‘№ 4, стр. 143

⁸

«Труды Согдийско-Таджикской археологической экспедиции», т. I, 1946—1947,— МИА, № 15, 1950; «Труды Таджикской археологической экспедиции», т. II, 1948— 1950, — МИА. № 37, 1953; «Труды Таджикской археологической экспедиции», т. III, 1951—1953. — МИА, № 66, 1958.

⁹

«Живопись древнего Пянджикента», М., 1954; «Скульптура и живопись древнего Пянджикента», М., 1959.

¹⁰

«Труды Семиреченской археологической экспедиции», составлены под руководством А. Н. Бернштама, — МИА, № 14, 1950; А. Н. Бернштам, Историко-археологические очерки центрального Тянь-Шаня и Памиро-Алая,— МИА, № 26, 1952.

¹¹

«Труды Южно-Туркменистанской археологической комплексной экспедиции», тт. I—IX, Ашхабад, 1949—1958; «Материалы Южно-Туркменисга1нской археологической комплексной экспедиции», вып. 1—2, Ашхабад — М.—Л.,1949—1951.

¹²

«Труды Киргизской археолого-этнографической экспедиции», т. I, М., 1956; т. II, М., 1959; т. Ill, Фрунзе, Г959; т. IV, М., 1961.

¹³

См. работы С. П. Толстова: Древний Хорезм, М., 1948; По следам древнехорез-мийской цивилизации, М., 19*46.

¹⁴

«Труды Хорезмской археолого-этнот1раф|И^|ческ1ой экспедиции АН СССР», тт. I— IV, М., 1952—1958; «Материалы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР», вып. 1—5, М., 1959—1961.

¹⁵

«История народов Узбекистана», под ред. В. Захидова, Я. Гулямова, Р. Набиева, С. П. Толстова, тт. I—II, Ташкент, 194/7—11950 (изд. 2, Ташкент, 1965); Б Г. Гафуров, История таджикского народа, т. I, М., 1949 (изд. 2, М., 1952); «История Туркменской ССР», под ред. А. Каррыева, О. Кулиева, М. Е. Массона, А. А. Рослякова, Ш. Ташлиева, Г. Чарыева, т. I, кн. 1—2, Ашхабад, 1907; «История Киргизии», тт. 1—2, Фрунзе 1906; «История Казахской ССР», ред. коллегия: М. О. Ауэзов, С. К. Баишев, И. С. Горохводатский, С. К. Кенесбасв, С. М. Муканов, А. Н. Нусупбеков, С. Н. Покровский, М. С Сапаргалиев, В. Ф. Шахматов, т. I, Алма-Ата, 1957.

¹⁶

И. М. Дьяконов, М. М. Дьяконов, В. А. Лившиц, М. Е. Массон, Налоговые парфянские документы II века до н. э. из Нисы,— «Материалы Южно-Туркменистан-ской археологической комплексной экспедиции», вып. 2, М.—Л., 1951; И. М. Дьяконов, М. М. Дьяконов, В. А. Лившиц, Парфянский архив из древней Нисы, — ВДИ, 1953, ЛЬ 4, стр. 114—1’30.

¹⁷

См. работы С. П. Толстова: Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг.,— «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 207—212; Итоги двадцати лет работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции (1937— 1956),— СЭ, 1957, № 4, стр. 32—33.

¹⁸

А. А. Фрейман, Древнейшая согдийская надпись, — ВДИ, 1939, № 3; В. А. Лившиц, К. В. Кауфман, И. М. Дьяконов, О древней согдийской письменности Бухары,— ВДИ, 1954, № 1, стр. 150—163; В. А. Лившиц, Три согдийских надписи, — «Известия Отделения общественных наук Академии наук Тадж. ССР», вып. 14, 1957; Г. В. Григорьев, Городище Тали-Барзу, — ТОВЭ, т. II, 1940, стр. 87—102, табл. IV, 2; Г. В. Григорьев, Поселения древнего Согда, — КСИИМК, VI, 1940, стр. 24—3*4.

¹⁹

С. П. Толстов, Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг., — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 179, рис. 75.

²⁰

С. П. Толстов, Монеты шахов древнего Хорезма и древнехорезмийский алфавит,— ВДИ, 1938, № 4, стр. 1’20—145.

²¹

См. работы О. И. Смирновой: Материалы к сводному каталогу согдийских монет,— ЭВ, VI, 1992; Монеты из раскопок древнего Пянджикента (1947), — МИА, № 15, 1950; Согдийские монеты как новый источник для истории Средней Азии, — СВ, VI, 1949; Согдийские монеты собрания нумизматического отдела Госудирственного Эрмитажа,— ЭВ, IV, 1951.

²²

Материалы пленума ЛОИИМК см. в КСИИМК, XXVIII, 1949.

²³

«Материалы объединенной научной сессии, посвященной истории Средней Азии и Казахстана в дооктябрьский период», Ташкент, 1955.

²⁴

Там же, стр. 413—437.

²⁵

«Основные проблемы генезиса и развития феодального общества», — «Известия ГАИМК», вып. 103, Л., 1934.

²⁶

²⁸ С. П. Толстов, Генезис феодализма в кочевых скотоводческих обществах,— «Известия ГАИМК», вып. 103, Л., 1934, стр. 165—199.

²⁷

¹⁷ R. Pumpelly, Explorations in Turkestan, vol. I—II, Washington, 1908. — О «мето

²⁸

дике» работ американской экспедиции, проводившей эти раскопки, см. 1Б. А. Литвин-

²⁹

ский, Намазга-тепе. По данным раскопок 1949—1950 гг„ — СЭ, 1952, ■№ 4, стр. 36.

³⁰

См. работы А. П. Окладникова: Мустьерская стоянка в гроте Тешик-Таш в Узбекистане, — КОИИМК, II, 11939, стр. 8—9; Находка неандертальца в Узбекистане, — ВДИ, 1939, № I, стр. 256—257; Неандертальский человек и следы его культуры в Средней Азии, — СА, 1940, № 6, стр. 5—19; см. также сб. «Исследование палеолитической пещеры Тешик-Таш», Ташкент, 1940; сб. «Тешик-Таш. Палеолитический человек», М., 1949.

³¹

Д. Н. Лев, Древний палеолит в Аман-Кутане, Самарканд, 1949.

³²

⁸⁰ «История Узбекской ССР», т. I, кн. 1, Ташкент, 1955, стр. 21.

³³

Там же, стр. 19.

³⁴

⁸² Там же, стр. 18—19.

³⁵

⁸³ А. П. Окладников, Древнейшие археологические памятники Красноводского полуострова (Отчет о полевых исследованиях 1947 г.), — «Труды ЮТАКЭ», т. II, Ашхабад, 1953, стр. 73—104.

³⁶

⁸⁴ См. работы С. С. Черникова: Находки палеолитических стоянок в Восточном Казахстане,—«Вестник АН Казахской ССР», 1951, № 12, стр. 68—70; Восточно-Казахстанская экспедиция 1950 г., — КОИИМК, XLVIII, 1952, стр. 81—84.

³⁷

Г. А. Ярмак, Первые находки палеолитических орудий в Южном Казахстане,— «Вестник АН Казахской ССР», 1957, № 7, стр. 104—108; X. А. Алпысбаев, Находки нижнего палеолита в Южном Казахстане, — «Труды Института истории, археологии и этнографии АН Казахской СОР», т. 7, Алма-Ата, 1959, стр. 232—241.

³⁸

«История Узбекской ОСР», т. I, кн. 1, стр. 20—’21; А. Рогинская, Зараут-сай, [М.], Детгиз, 1950.

³⁹

А. П. Окладников, Пещера Джебел — памятник древней культуры прикаспийских племен Туркмении, — «Труды ЮТАКЭ», т. VII, Ашхабад, 1956, стр. 11—216.

⁴⁰

³⁶ См. работы С. П. Толстова: Древний Хорезм, стр. 59—68; По следам древнехо-резмийской цивилизации, стр. 615—78; Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг.,— «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 38—57, 66— 68; Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1954 г., — СВ, 1955, № 6, стр. 95—103; Итоги двадцати лет работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции (1937—1956 гг.), — СЭ, 1957, № 4, стр. 36—41; см. также работы М. А. Итиной: Памятники первобытной культуры Верхнего Узбоя, — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 259—310; Работы Узбойского отряда в 1954 г., — КСИЭ, XXVI, 1957, стр. 105—ИЗ.

⁴¹

⁸⁹ А. П. Окладников, Предварительный отчет об исследовании памятников каменного и бронзового веков в 1 аджикистане летом 1954 г., — «Груды Института истории, археологии и этнографии АН Таджикской ССР*, т. XXXVII, ,1956, стр. 7—»112; Б. А. Лит-В’инский, Работы отряда по изучению памятников бронзового века в Кайрак-Кумах в 1955 г., «Археологические работы в Таджикистане в 1955 г.», — «Труды Института истории, археологии *и этнографии АН Таджикской ССР», т. LXIII, ,1956, сто. 27—36.

⁴²

См. статьи Б. 3. Гамбурга и Н. Г. Горбуновой: Могильник эпохи бронзы в Ферганской долине, — КСИИМК, 63, 1956, стр. 85—93; Новые данные о культуре эпохи бронзы Ферганской долины, — СА. 1957, № 3. сто. 130—П 35.

⁴³

См. работы Б. А. Куфтина: Работы ЮТАКЭ в 1952 г. по изучению «культуры Анау», — «Известия Академии наук Туркм. ССР», 1954, № 1, стр. 22—29; Полевой отчет о работе XIV отряда ЮТАКЭ по изучению культуры первобытнообщинных оседло-земледельческих поселений эпохи меди и бронзы в 1952 г., — «Труды ЮТАКЭ», т. VII, Ашхабад, 1956, стр. 260—290.

⁴⁴

См. работы В. М. Массона: Расписная керамика Южной Туркмении по раскопкам Б. А. Куфтина, — «Труды ЮТАКЭ», т. VII, Ашхабад, 1956, стр. 291—373; Первобытнообщинный строй на территории Туркмении (энеолит, бронзовый век и эпоха раннего железа), — там же, стр. 233—259; Древнеземледельческая культура Мар-гианы. — МИ А. № 73, 1959.

⁴⁵

М. Э. Воронец, Археологические исследования Института истории и археологии и Музея истории АН Узбекской ССР на территории Ферганы в 1950—1951 гг., — «Труды Музея истории Узбекской ССР», вып. 2, 195’4, стр. 53—58; см. также работы В. И. Спр’Ишевского: Чустская стоянка эпохи бронзы (Наманганская обл. Раскопки 1953 г.), — СЭ, 1954, № 3, стр. 6’9—76; Чустское поселение эпохи бронзы (из раскопок 1954 г.), — КСИИМК, 69, 1957, стр. 40—49; Чустское поселение эпохи бронзы (раскопки 1955 г.), — КСИИМК, 71, 1958, стр. 86—98.

⁴⁶

Ю. А. Заднепровский, Дальверзинское селище, — КСИИМК, 69, 1957, стр. 50— 57.

⁴⁷

Я. Г. Гулямов, Археологические работы к западу от Бухарского оазиса,— «Труды Института истории и археологии АН Узбекской ССР», т. VIII, Ташкент, 1956, стр. 149—157; Е. Е. Кузьмина, Могильник Заман-Баба (К вопросу о культурных свят зях населения долины нижнего Зеравшана в III—II тысячелетиях до н. э.), — СЭ, 1958, № 2, стр. 24—-33; «История Узбекской ССР», т. I, кн. 1. стр. 28—29.

⁴⁸

⁴⁸ В. А. Левина, Д. М. Овезов, Г. А. Пугаченкоза, Архитектура туркменского народного жилища, — «Труды ЮТАКЭ», т. I’ll, М., 1953.

⁴⁹

Материалы этого совещания опубликованы в журнале «Краткие сообщения Института этнографии», XXVI, 1557.

⁵⁰

«Материалы второго совещания археологов и этнографов Средней Азии (‘29 октября—4 ноября 19’56 г.)», М.—Л., 1059; Т. А. Жданко и М. А. Итона, Второе Среднеазиатское совещание археологов и этнографов, — СЭ, ,19517, № 2, стр. 1’46—’163.

⁵¹

⁴⁹ С. П. Толстов и Б. В. Андрианов, Новые материалы по истории развития ирригации в Хорезме, — КСИЭ, XXVI, .1957, стр. 5—11; Б. А. Латынин, Вопросы истории ирригации древней Ферганы, — КС-ИИМК, 64, 1956, стр. 15—’26.

⁵²

В предшествующие годы историей хорезмской ирригации занимался сотрудник Хорезмской экспедиции Я. Г. Гулямо® (см.: Я. Г. Гулямов, История орошения Хорезма с древнейших времен до наших дней, Ташкент, 1957).

⁵³

«Материалы ХЭ», вып. 3, М., I960.

⁵⁴

С. П. Толстов: Приаральские скифы и Хорезм (к истории заселения и освоения древней дельты Сыр-Дарьи), — СЭ, 1961, № 4, стр. 446; О землях древнего орошения в низовьях Амр-Дарьи и Сыр-Дарьи и о возможности их освоения в современных условиях, — «Общественные науки в Узбекистане», <1961, № 8, стр. ‘1—10.

⁵⁵

А. Н. (Попов, Сношения России с Хивою и Бухарою при Петре Великом, — «Записки РГО», СПб., 1853, кн. 9, стр. 237—271 и 318—338; Д. М. Лебедев, География в России петровского времени, М.—Л., 1950, стр. 106—117.

⁵⁶

См. В. В. Бартольд: Сведения об Аральском море и низовьях Аму-Дарьи с

древнейших времен до XVII в.,—‘«Известия Туркестане ко^!го отдела РГО», IV, «Научные результаты Аральской экспедиции», вып. 2, Ташкент, 1902; К вопросу о впадении Аму-Дарьи в Каспийское море, — («Записки Восточного отдела Русского арх оологического общества», т. XIV, вып. 1, 1902; Л. С. Берг, О прежнем впадении Аму-Дарьи в Каспийское море, — «Земле1веден1ие», т. ТХ, кн. 4, 1902, История исследования Туркмении. Туркмения, т. I, Л., 19219′; А. Э. Гедройц, Предварительный

отчет о геологических исследованиях на сухих руслах Аму-Дарьи, — «Известия РГО», т. 18, вып. 2, il<882, стр. 77—d05; А. И. Глуховской, Пропуск вод реки Аму-Дарьи по старому ее руслу в Каспийское море и образование непрерывного водного Аму-Дарьин-ско-Каспийского пути от границ Афганистана по Аму-Дарье, Каспию, Волге и Мариинской системе до Петербурга и Балтийского моря, СПб., 1893; А. В. Каульбарс, Древнейшие русла Аму-Дарьи, — «Записки РГО по общей географии», т. XVII, вып. 4, 1887, стр. 1—133; А. М. Коншин, Разъяснение вопроса о древнем течении Аму-Дарьи по современным геологическим и физико-географическим данным, — «Записки РГО по общей географии», т. XXX’IlIiI, вып. 1, 1897, стр. 1—256; В. А. Обручев, Закаспийская низменность, — «Записки РГО по общей географии», т. XX, вып. 3, 1890.

⁵⁷

^J М. J. de Goeje, Das alte Belt der Oxus, Leiden, 1875.

⁵⁸

A. Hermann, Alte Geographic des unteren Oxusgebiets, Berlin, 1914.

⁵⁹

W. Tarn, Greeks in Bactria and India, Cambridge, 1938, pp. 491—493.

⁶⁰

⁰ E. Herzfeld, Zoroastr and his World, vol. 2, Princeton, 4947, pp. 688—703.

⁶¹

¹ О термине Араке как об одном из древнейших названий речной топонимики цнркумкаспийского района (Волга, Араке, Аму-Дарья) см. наш этюд «Три Аракса» в работе <-Из предыстории Руси» (СЭ, VI—VII, 1*947, стр. 412—45).

⁶²

Наряду с термином Араке у Геродота в ином контексте (Herod., Ill, 147) встречается .и термин Акес, близкий к названию -крупного верхнего притока Аму-Дарьи Вахша, считавшегося в древности истоком этой реки. О том, что название Вахш некогда распространялось на всю реку, подтверждают сведения ал-Бируни («Избранные сочинения», Ташкент. 1957, стр. 258), в которьих это слово сохранилось как хорез-мийское имя духа-покровителя Аму-Дарьи. В литературе XIX — начала XX в. термин Акес часто выступает в форме «Ак», что связано с ошибочным отбрасыванием «с» основы, принятого за греческий именной суффикс. Это долго препятствовало правильному толкованию текста Геродота, содержащего сведения о реке Акес-. Отождествление имени Акес с именем Аму-Дарьи принадлежит В. В. Бартольду («Сведения об Аральском море…», стр. 8); доводы Бартольда были нами поддержаны и подкреплены новыми аргументами (iC. П. Толстов, Древний Хорезм, стр. 43). Старая, ничем не обоснованная попытка отождествить Акес с Тедженом-Герирудом, к сожалению, повторяется и некоторыми новейшими авторами (И. М. Дьяконов, История Мидии, М.—Л., 1956, стр. 357). Окс-Акес-Вахш, видимо, диалектальные варианты одного древнего имени. В тюркской речи термин Окуз, как имя Аму-Дарьи, сохраняется вплоть до XVI—XIX вв. (Мухаммед Салих, Шейбани-намэ, изд. П. М. Мели-оранского, СПб., 1908). Доныне имя Окуз сохранилось как название одного из западных п ро^тсков дельты Аму-Дарьи.

⁶³

Этимология имени Яксарт неясна. Преобладающее в современной литературе объяснение имени Яксарт. как «река истинного жемчуга», предложенное И. Марквар-том и опивающееся на китайское истолкование этого названия (ом. 1. Marqua^rt, Die Chronologic der altturkischen Inschrtften, Leipzig, 1898, Ss. 5—6; Ed. Chavannes, Documents sur les Tou-Kiue (Turks) occidentaux,—«Труды Орхонской экспедиции», т. VI, СПб., •Г903, стр. 9, 140; W. Tomaschek, Sogdiana, — «Sitzungsberichte der Kais. Akad. der Wiss. in Wien, phiL-hist. Classe», Bd CXVI, part II, S. 50 и др.; см. также: С. Кляшторный, Яксарт. — Сыр-Дарья, — СЭ, 1953, № 3, стр. 189—190), представляется нам мало вероятным, так как совершенно не соответствует законам развития речной топонимики. Птолемей упоминает «большое племя яксартов», которое «живет на реке того же названия» (Ptolem., VI, 14). Если правильна наша гипотеза о тождестве основы этого имени (якса) с основой имени восточносарматского племени яксаматов (см., С. П. Толстов, По следам дргвнехорезмийской цивилизации, стр. 102), то яксаматы — «народ яксов» и Яксарт — Яксаварта—«Страна яксов». Древнее, видимо, восходящее еще к индоиранским корням, название Сыр-Дарьи — «Яксарт» оказалось довольно устойчивым, ибо именно оно сохранилось в форме Хашарт или Хасарт во времена ал-Бируни (al-Bkuni, А 1-Капйп al-Mas’udi. Makala 5, 575, Hyderabad, 1954—1956, и даже позднее (см.: В. В. Бартольд, К. истории орошения Туркестана, СПб., 1914, стр. 130).

Сыр-Дарья в античной географической литературе встречается не только под именем Яксарт, но и под названием Танане, тождественным античному названию Дона. Однако в позднеантичной литературе подобное отождествление опровергается (Solin, 49, 5). Там же мы находим и скифское название Сыр-Дарьи — Силис, к которому, несомненно, восходит современное название реки (ibid.).

⁶⁴

«’.Herod., I, 202.

⁶⁵

Strab., XI, 11, ‘5; см. также: В. В. Бартольд, Сведения об Аральском море…,— «Известия Туркестанского отдела РГО», IV, выл. 2, Ташкент, 1902, -стр. >14.

⁶⁶

Л. С. Берг, Аральское море, — «Известия Туркестанского отдела РГО», т. V, СПб., 1908, стр-. 3.

⁶⁷

О хорезми-йской астрономии раннего средневековья см. сборник «>Бируни», под ред. С. П. Толстова, -М.—Л., 1950, стр. 1’8—19.

⁶⁸

Pomp. Mela, 111, 12, — ВДИ, 1949, № -l, стр. 285.

⁶⁹

¹⁶ Plin.. Nat. hist., Ill, 42.

⁷⁰

Ptolem., IV, 12; Л. С. Берг, Аральское море, стр. 3.

⁷¹

Amm. Marcell., XXIII, 6, 59.

⁷²

Часть карты Птолемея, включающая Среднюю Азию (ио изданию 1*4190 г.), опубликована в кн.: Л. С. Берг, Аральское море, — «Известия Туркестанского отдела РГО», т. V, СПб., 1908, стр. 5.

⁷³

Арабские источники, начиная с самых ранних, вводят в речную топонимику Средней Азии два совершенно новых термина: Джейхун (Аму-Дарья) и Сейхун (Сыр-Дарья). Оба термина заимствованы из Библии. Это названия двух райских рек — Тихон и Фисон. Перенесение «райской топонимики» на Среднюю Азию само по себе очень любопытно. Видимо, культурные области Средней Азии произвели на арабских завоевателей столь сильное впечатление, что эта страна была ими отождествлена с библейским раем.

⁷⁴

Ma^oudi, Les prairies d’or. Texte et trad, par C. Barbier de Meynard et Pavet de Courteille, Paris, I, 1861, pp. 211—212; см. также: Л. С. Берг, Аральское море,— «Известия Туркестанского отдела РГО», т. V, СПб., 1908, стр. 8.

⁷⁵

См.: Л. С. Берг, Аральское море, — «Известия Туркестанского отдела РГО», т. V, СПб., .1908, стр. 9.

⁷⁶

Ибн-Русте, Китаб ал-алак ан-нафиса, — МИТТ, ‘I, стр. 150.

⁷⁷

В. В. Бартольд, Сведения об Аральском море…, — «Известия Туркестанского отдела РГО», IV, вып. 2, Ташкент, 1902, стр. 83.

⁷⁸

См. копии карт ал-Истахри в кн.: Л. С. Берг, Аральское море, — «Известия

⁷⁹

Туркестанского отдела РГО», т. V, ОПб., 1908, стр. 10, 11.

⁸⁰

«Худуд ал-Алем», рукопись Туманского с введением и указателем В. В. Бартольда, 11930,—МИТТ, I, стр. 209, 210.

²⁶ Ал-Макдиси, Ахсан ат-такасим фи-ма’рифат ал-акалим, — МИТТ, I, стр. 188— 189

⁸¹

Перевод текста ал-Бирунн см.: С. Волин, К истории древнего Хорезма,— ВДИ, 1941, № 1, стр. 193—194.

⁸²

Балхан—’название гор в южных Кара-Кумах, которые с востока и юга огибает ‘русло Узбой. ‘Следов древнего города нами пока здесь не обнаружено.

⁸³

» ВДИ, 119411, № 1, стр. 198—194.

⁸⁴

Перевод и анализ сведений Хафизи-Абру см. в работах В. В. Бартольда: Хафизи-Абру и его сочинения. «Ал-Музаффарие». Сборник статей учеников проф. В. Ф. Розена, СПб., 1897, стр. 7—в; Сведения об Аральском море…, — «Известия Туркестанского отдела РГО», IV, вып. 2, Ташкент, 1902, стр. 74; Л. С. Берг, Аральское море, — «Известия Туркестанского отдела РГО», т. V, СПб., 1908, стр. 23—25.

⁸⁵

В. В. Бартольд, Сведения об Аральском море…, стр. 74.

⁸⁶

Л. С. Берг, Аральское море, — «Известия Туркестанского отдела РГО», т. V, СПб., 1908, стр. 25.

⁸⁷

См.: В. В. Бартольд, Сведения об Аральском море…, стр. 615—59, 87; Л. С. Берг, Аральское море, стр. Й2—28.

⁸⁸

К. М. Бэр, Заслуги Петра Великого по части распространения географических познаний о России и пограничных с нею землях Азии, я. Г1, — «’Записки РГО», кн. IV, СПб., 1850, стр. 275—276.

⁸⁹

Л. С. Берг, Аральское море, стр. 45.

⁹⁰

:В. Б. ‘Бартольд, История изучения Востока в Европе и России, Л., 1925. стр. 204.

⁹¹

См. работы С. П. Толстова: Древности Верхнего Хорезма (основные итоги работ Хорезмской экспедиции ИИМК 1939 г.),— ВДИ, 1941, № 1, стр. 176—181; Хорезмская экспедиция 1939 г., — КОИИМК, VI, 1940, стр. 77—79.

⁹²

С. П. Толстов, По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 298—306.

⁹³

А. С. Кесь, Русло Узбой и его генезис, — «Труды Института географии АН СССР», вып. XXX, 1939.

⁹⁴

См. И. П. Герасимов: Основные черты развития современной поверхности Турана,— «Труды Института географии АН СССР», вып. ‘XXI, il!937; Физико-географический очерк Сарыкамыша, — «Труды Института географии АН СССР», вьгп. XXXV, 194*0, стр. 67 и ел.; И. П. Герасимов и К. К. Марков, Четвертичная геология, М., 1939, стр. 136—140; А. С. Кесь: Русло Узбой и его генезис,— «Труды Института географии АН СССР», вып. XXX, 1939; Геоморфологическая характеристика Узбоя,— «Труды 2-й сессии АН Туркменской ССР», Ашхабад, 1952, стр. 45—58; Происхождение Узбоя, — «Известия АН СССР, серия географическая», 1952, № 1, стр. 14—26; Развитие рельефа Сарыкамышской впадины. — «Труды Института географии АН СССР», вып. LXH, 1957, стр. 159—204; К вопросу о верхнечетвертичной истории системы Аму-Дарья — Сарыкамыш — Узбой, — «Труды Комиссии по .изучению четвертичного периода АН СССР», вып. 13, 4957, стр. 188—‘200; Б. А. Федорович: Древние реки в пустынях Турана, — «Материалы по четвертичному периоду СССР»-, вып. 3, 195’2, стр. 204—^ИЗ; Об основных процессах рельефообразования Турана, — «Проблемы физической географии», т. XV, 1950, стр. 7’5—1104; Пески пустынь, их происхождение, развитие рельефа и вопросы освоения. Докторская диссертация, М., 1952 (рукопись).

⁹⁵

JB основу краткого изложения истории древних русел Аму-Дарьи здесь и ниже положены следующие работы: С. П. Толстов и А. С. Кесь, История первобытных поселений на. протоках древних дельт Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи,—«Вопросы географии. Сборник статей для XVIII Международного географического конгресса», М.—Л., 1956. стр. 327—336; С. П. Толстов, А. С. Кесь, Т. А. Жданко, История средневекового Сары-камышского озера, — об. «Вопросы геоморфологии и палеогеографии Азии», М., 1955, стр. 37—76; А. С. Кесь, Природные факторы, обусловливающие расселение древнего человека в пустынях Средней Азии, — КСИЭ, XXX, 1958, стр. 3—15; «Низовья Аму-Дарьи, Сарыкамыш, Узбой i(История формирования и заселения)», — «Материалы ХЭх вып. 3. М., 1960.

⁹⁶

С П. Толстов, Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции

⁹⁷

АН СССР в 1954 г., — СВ, 1955, № 6, стр. 95—103.

⁹⁸

О памятниках кельтеминарской культуры на территории Акча-Дарьинской дельты см. работы С. П. Толстова: Древности Верхнего Хорезма, — ВДИ, 1941, № 1. стр. 156; Древний Хорезм, стр. 59—66; По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 65—74; Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1954 г., — СВ, 1955, № 6, стр. 96; Итоги двадцати лет работы Хорезмской археологоэтнографической экспедиции (1937—1956),—СЭ, 1957, № 4, стр. 37—40; S. Р. Tolstov, The early culture of Khwarizm, — «Antiquity», 1946, № 78, pip. 92—99; см. также статьи А. В. Виноградова: К вопросу о южных связях кельтеминарской культуры, — СЭ, 1957, № 1, стр. 25—4’5; Раннекельтеминарская стоянка Куняк I, — КСИЭ, XXX, 1958, стр. 16—22; кроме того, см. кн. «Низовья Аму-Дарьи, Сарыкамыш, Узбой…», — «Материалы ХЭ», вып. 8, М., I960, стр. 66—82.

⁹⁹

Об этом подробнее см.: А. В. Виноградов, К вопросу о южных связях кельтеминарской культуры,— СЭ, 1957, № 1, стр. 25-—45; а также работы А. А. Формозова:

¹⁰⁰

Об открытии кельтеминарской культуры в Казахстане, — «Вестник Казахстанского фи

¹⁰¹

лиала АН СССР», 1945, № 2, стр. 6—8; Новые точки кельтеминарской культуры в Казахстане, — «Вестник Казахстанского филиала АН СССР», 1946, № 5, стр. 24 и сл.; Кельтеминарская культура в Западном Казахстане, — КСИИМК, XXV, ‘1949, стр. 49’—58; Новые материалы о стоянках с микролитическим инвентарем в Казахстане,—КСИИМК.

¹⁰²

XXXI, 1950, стр. 141—147.

¹⁰³

«Низовья Аму-Дарьи, Сарыкамыш, Узбой…»,— «Материалы ХЭ», вып. 3, М., 1960, стр. 76—80.

¹⁰⁴

Там же, стр. 81—82; С. П. Толстое, Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция 1955—1956 гг., — СА, 1958, № 1, стр. 111, рис. 6.

¹⁰⁵

Определение видов см. в кн.: С. П. Толстов, Древний Хорезм, стр. 60.

¹⁰⁶

Об этом маршруте см. работы С. П. Толстова: Археологические работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1951 г., — СА, XIX, 1954, стр. 239 и сл.; Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг., — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 35—63.

¹⁰⁷

⁸ См. работы М. А. Итиной: Работы Узбойского отряда в 1957 г., — КСИЭ, XXVI, 1957, стр. 105—11’3; Памятники первобытной культуры Верхнего Узбоя, — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 258—309.

¹⁰⁸

Б. Л. Богаевский, Орудия производства и домашние животные Триполья, Л., Г937, стр. ‘94—197, рис. 47, 48; «Тршпльска культура», т. I, К’ШВ, 1’940, ст.р. 350, рис. 7, 8; Т. С. Пассек, Периодизация трипольских поселений, — МИА, № 10, 1949, стр. 102, рис. 1—3; С. Н. Бибиков, Поселение Лука-Врублевецкая,— МИА, № ’38, 1953, стр. 89— 90, табл. 11—13.

¹⁰⁹

А. П. Окладников, Пещера Джебел…, — «Труды ЮТАКЭ», т. VII, Ашхабад, 1956, стр. 77, рис. 45.—Мы никак не можем согласиться с А. П. Окладниковым, который считает керамические комплексы каждого из слоев пещеры хронологически не связанными с кремневой индустрией этих слоев; подобная точка зрения нашла свое отражение в составленной им таблице (между стр. 198 и 199). А. П. Окладников полагает, что керамика могла проникнуть из верхних слоев в нижние естественным путем (по иорам и т. д.), но в таком случае наиболее мобильным материалом является, конечно, кремень, уж не говоря о том, что подобное проникновение вещей из слоя в слой в данном случае представляется маловероятным.

¹¹⁰

С. S. Coon, Excavations in Hotu Cave, Iran, — «Proceedings of the American philosophical Society», Philadelphia, 1962, vol. 96, № 3.

¹¹¹

С. П. Толстов, По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 71; А. В. Збруева, Древние культурные связи Средней Азии и Приуралья, — В ДИ, 1946, № 3, стр. 163—186.

¹¹²

А. А. Формозов, Об открытии кельтеминарской культуры в Казахстане, — «Вестник Казахстанского филиала АН ССОР», ’1’9145, № 2. Ом. также другие ip-а’боты того же автора.

¹¹³

В. Н. Чернецов, Древняя история Нижнего Приобья, — М’ИА, № 35, 1953, стр. 54—62.

¹¹⁴

Н. А. Прокошев, К вопросу о неолитических памятниках Камского Приуралья,— МИА, № 1, 1440, стр. 20—39; А. В. Шмидт, Стоянка у станции Левшино, — СА, V, 1940. стр. 1—30.

¹¹⁵

Т. J. Arne, Excavations at Chah-Tepe, Iran, Stockholm, ‘11945, p. 473, fig. 302; iabl. II, fig. 404 a.

¹¹⁶

R. Campbell-Thompson and M. E. L. Mallowan, Excavations at Nineveh 1931— :932,— «Annales of archaeology and anthropology», vol. XX, 1933, tabl. LII, fig. 13, tab!. LIII, fig. 6, 7.

¹¹⁷

A. E. Speiser, Excavations at Tepe Gawra, vol. I, Philadelphia, 1935, tab. LXVIII, fig. 409.

¹¹⁸

Б. А. Куфтин, Археологические раскопки в Триалети, Тбилиси, 194’1, табл. LXXV и LXXVII.

¹¹⁹

См. кн.: R. Pumpelly, Explorations in Turkestan, vol. I, Washington, 1908, p. 138. fig. 143, 146.

¹²⁰

Б. А. Куфтин, Полевой отчет о работе XIV отряда ЮТАКЭ по изучению культуры первобытнообщинных оседлоземледельческих поселений эпохи меди и бронзы в 1952 г.,— «Труды ЮТАКЭ», т. VII, Ашхабад, 1956, таблица между стр. 288 и ‘289.

¹²¹

С. П. Толстов, Итоги двадцати лет работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции (1937—1956),— СЭ, 1957, № 4, рис. 7, 11.

¹²²

С. П. Толстов, Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция 1955— 1956 гг., — GX, 1958, № 1, стр. 108, рис. 3.

¹²³

С. П. Толстов, Древний Хорезм., стр. 6’5—66.

¹²⁴

«Низовья Аму-Дарьи, Сарыкамыш, Узбой…», — «Материалы ХЭ», вып. 3, М.,

¹²⁵

1960, гл. II.

¹²⁶

См. работы С. П. Толстова: Древнехорезмийские памятники в Кара-Калпакии, — ВДИ, 1939, № 3, стр. 174—’176; Древний Хорезм, сир. 66—68; По следам древне-хорезмийской цивилизации, стр. 76—78.

³⁶ С. П. Толстов, Древний Хорезм, стр. 67.

¹²⁷

Об открытии и исследовании этих стоянок см. работы: С. П. Толстов, Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг.,— «Труды ХЭ», т. II, М., .1958, стр. 90—91; С. П. Толстов, Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция 1955—1956 гг., — СА, 1958, № 1, стр. 41’2—116; М. А. Итина, Новые стоянки тазабагьябской культуры, — «Материалы ХЭ», вып. I, М., 1959, стр. 52—69; М. А. Итина, Раскопки стоянок тазабагьябской культуры Ангка 5 и Кават 3 в 1957 г..— «Материалы ХЭ», вып. 4, М., <1960, стр. 82—103.

¹²⁸

С. П. Толстов: Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1954 г., — СВ, 1955, № 6, стр. 99—103; Хорезмская археологоэтнографическая экспедиция 1955—1956 гг., — СА, 1958, № 1, стр. 112; Итоги двадцати лет работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции (1937—1956), — СЭ, 1967, № 4, стр. 40—41; см. также: «Низовья Аму-Дарьи, Сарыкамыш, Узбой…»,—«Материалы ХЭ», вып. 3, М., 19*60, гл. М, стр. 93—И&; «Могильник бронзового века Кокча 3», — ‘«Материалы ХЭ», вып. 5, М., 11961.

¹²⁹

См., например: А. П. Круглов и Г. В. Подгаецкий, Родовое общество степей Восточной Европы, М., 1935, стр. 165.

¹³⁰

До недавнего времени такой обряд захоронения никем зарегистрирован не был. В 1956—11958 гг. В. С. Сорокиным проводились раскопки андроповского могильника Тасты-Бутак II (Казахская ‘ССР, Актюбинская обл.), где ему при анализе материалов парных захоронений удалось проследить погребальный обряд, аналогичный кокчин-скому (см. работы В. С. Сорокина: Новые археологические данные к вопросу о развитии древней семьи, — СА, 1959, № 4; Могильник Тасты-Бутак 1 (раскопки 1956— 1957 гг.),— КОИИМК, 80, 1960.

¹³¹

О. А.’Кривцова-Гракова, Алексеевское поселение и могильник, — «Труды ГИМ», XVII, 1948, стр. 126—147; Н. Я. Мерперт, Материалы по археологии Среднего Заволжья,— МИД, № 42, 1954. стр. 39—15’6.

¹³²

Н. Я. Мерперт, Материалы по археологии Среднего Заволжья, — МИ А, № 42, 1954, стр. 149.

¹³³

В. «С. Сорокин, Археологические памятники северо-западной части Актюбинской области, — КСИИМК, вып. 71, 1958, стр. 78—80; рис. 10, 1, 2.

¹³⁴

См., например: Е. И. Крупнов, Материалы по археологии Северной Осетии доко-

¹³⁵

банского периода,—МИД, № 23, 1951, стр. 57, рис. 19, 5; Я. И. Гуммель, Некоторые памятники раннебронзовой эпохи Азербайджана, — КСИИМК, XX, il948, стрЯв, рис. 8,6; А. П. Круглов, Северо-восточный Кавказ во II—I тыс. до н. э., — МИД, № 68, 1958, стр. 1123, рис. 47, 1—6.

¹³⁶

И. Я. Мерлерт, Материалы по археологии Среднего Заволжья, — МИД, № 42, 19’54, стр. 66, рис. 13; стр. 113, рис. 31; В. В. Гольмстен, Неолитические памятники Самарской губернии,— «Труды секции археологии РАНИОН», т. IV, стр. 126, рис. 42.

⁴⁶ Н. Я. Мерлерт, Материалы по археологии Среднего Заволжья, — МИД. № 42. 1954, стр. 149.

¹³⁷

О. А. Кривцова-Гракова, Алексеевское поселение и могильник,—-«’Труды ПИМ», XVII, 1048, рис. 35 и 36.

¹³⁸

Н. я. Мерперт, Материалы по археологии Среднего Заволжья, — МИД, № 42, Ш54, стр. 611, рис. 10, 4; стр. ‘Р13, рж. 31, 5.

¹³⁹

П. Д. Степанов, Курганы эпохи бронзы у с. Пиксяси Мордовской АССР,— КСИИМК, ®ып. 69, 1955, стр. 77, рис. 28, 4.

¹⁴⁰

И. В. Синицын, Поселения эпохи бронзы степных районов Заволжья, — СА, XI, 1949, стр. 211.

¹⁴¹

См. работы Т. А. Трофимовой: Палеоантропологические материалы с территории древнего Хорезма, — СЭ, 1957, № 3, стр. 10—16; Древнее население Хорезма по данным палеоантропологии, — ’«Материалы ХЭ», ®ып. 2. М.. 1*959. стр. 115—29; Черепа из могильника тазабагъябской культуры Кокча 3, — «Материалы ХЭ», вып. 5, М., 1961, стр. 97—146; Т. A. Trofimova, Palaeoanthropological remains corning from the territory of Ancient Khorezm, — «East and West», Year VIII, ₍195I7, № 3, pip. 283—290.

¹⁴²

Под этим термином T. А. Трофимова подразумевает тип, характерный для современного населения Индии, несущий черты смешения индо-афганских типов с южноиндийскими (др-а1в>ид|Оидньгми).Об антропологически смешанных группах населения Индии см. Н. Risley, The people of India, Calcutta— London, 1915. D. N. Majumdar, Races and Cultures of India, Bombay, 1958.

¹⁴³

О находках на Узбое см.: С. П. Толстов, Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции. АН СССР в 1949—1953 гг., — «Труды ХЭ», т. IT, М., .1958, стр. ’52, рис. 22; М. А. Илина, Памятники первобытной культуры Верхнего Узбоя,— «Труды ХЭ», т. Г1, М., :1^|9*5в, стр. 2167 и др.

¹⁴⁴

⁶⁴ А. В. Збруева, Древние культурные связи Средней Азии и Приуралья, — ВДИ, 1946, № 3, стр. 1’86.

¹⁴⁵

В. М. Массон, Расписная керамика Южной Туркмении по раскопкам Б, А. Куфтина,— «Труды ЮТАКЭ», т. VII, Ашхабад, 1956, стр. 312.

¹⁴⁶

А. Ф. Ганялин, Теккем-тепе,— «Труды Института истории, археологии и этнографии АН Туркменской ССР», т. П, Ашхабад, 119’516, стр. 84—86; В. М. Массон, Первобытнообщинный строй на территории Туркмении, — «Труды ЮТАКЭ», т. VII, Ашхабад, 1956, стр. 231.

¹⁴⁷

См. работы В. М. Массона; Первобытнообщинный строй на территории Турк

мении,— «Труды ЮТАКЭ», т. VII, Ашхабад, 1956, стр. 251; Поселения поздней бронзы и раннего железа в дельте Мургаба, — КСИИМК, 64, 1956, стр. 62; Изучение древнеземледельческих поселений в дельте Мургаба, — КСИИМК, 69, 1957,

стр. 59, рис. 19.

¹⁴⁸

⁶⁸ В. М. Массон, Изучение древнеземледельческих поселений в дельте Мургаба,— КСИИМК, 69, 1957, стр. 59.

¹⁴⁹

Т. Г. Оболдуева, Погребения эпохи бронзы в Ташкентской области, — КСИИМК, 59, ^!1955, стр. 448, рис. 62.

¹⁵⁰

Я. Г. Гулямов, Археологические работы к западу от Бухарского оазиса,— «Труды Института историк и археологии АН Узбекской ССР», вып. VIII, Ташкент, 1956, стр. 151, рис. 4; стр. 156.

¹⁵¹

В. М. Массон, Поселения поздней бронзы и раннего железа в дельте Мургаба, — КСИИМК, 64, 1956, стр. 66.

¹⁵²

С. П. Толстов, По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 78.

¹⁵³

О стоянке Джанбас 6 см.: Я. Г. Гулямов, История орошения Хорезма с древнейших времен до наших дней, Ташкент, 119517, ст.р. 51—54; а также работы С. П. Толстова: По следам древнехорезмийокой цивилизации, стр. 77—78; Древний Хорезм, стр. 348.

¹⁵⁴

^w С. П. Толстов, По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 78. — О южном происхождении суя.р га некой культуры предположительно писал и копавший стоянку Я. Г. Гулямов; но у него эта мысль выражена не столь четко, поскольку он считает суярганскую культуру генетически связанной с неолитической кельтеминарской, а наличие всех характерных для суярганской культуры черт, тесно связывающих ее с южными земледельческими областями, объясняет южными влияниями, имевшими

¹⁵⁵

место еще в неолите, а не прямым южным происхождением суярганских племен (см. Я- Г. Гулямов, История орошения Хорезма с древнейших времен до наших дней,

¹⁵⁶

стр. 51—54).

¹⁵⁷

С. П. Толстов, Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1954 г., — СВ, 1955, № 6, стр. 98.

¹⁵⁸

С. П. Толстов, Итоги двадцати лет работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции (1937—1956), — СЭ, 1957, № 4, стр. 41, рис. 8.

¹⁵⁹

С. П. Толстов, Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1954 г., — СВ, 1955, № 6, стр. 97, рис. 6, 1, 2.

¹⁶⁰

^м «Чуйская долина. Труды Семиреченской археологической экспедиции», — МИА, № 14, 1950, табл. XXXVI. 3.

¹⁶¹

Б. А. Куфтин, Полевой отчет…, — «Труды ЮТАКЭ», т. VII, Ашхабад, 1956, таблица между стр. 288 и 289.

¹⁶²

К. В. Сальников, Бронзовый век Южного Зауралья, — МИА, № 21, 1951, стр. 109, рис. 114,1.

¹⁶³

М. П. Грязнов, Казахстанский очаг бронзовой культуры, — сб. «Казаки», вып. 15, 1929, фиг. 3, 11.

¹⁶⁴

С. В. Киселев, Древняя история Южной Сибири,—МИА, № 9, 1949, стр. 103— :08.

¹⁶⁵

Г. Ф. Дебец, Палеоантропология СССР, М.—Л., 1948, стр. 81—82.

¹⁶⁶

С. П. Толстов «и М. А. Итина, Проблема суярганской культуры, — СА, 1961, № 1, стр. 30—132.

¹⁶⁷

А. А. Марущенко, Старый Серахс (отчет о раскопках 1953 г.), — «Труды Ин ститута истории, археологии и этнографии АН Туркменской ССР», т. М, Ашхабад, 1956, стр. 173’—*174; стр. «174, сноска .1. — Говоря о сходстве керамики яшеллинского типа с суярганской, А. А. Марущенко полемизирует с ‘нами по поводу датировки суяртан-ской культуры; он считает, что ее следует относить к концу II—началу I тысячелетия до н. э. А. А. Марущенко совершенно прав, поскольку привлекает для аналогии материал каундинского этапа суярганской культуры; что же касается камышлинского (раннесуярганского) комплекса, то его более ранняя датировка бесспорна.

¹⁶⁸

См. работы А. А. Марущенко: Старый Серахс…,— «Труды Института ‘истории, археологии и этнографии АН Туркменской ССР», т. II, Ашхабад, 1956, стр. 175; Анау, историческая справка, — «Архитектурные памятники Туркмении», вып. I, Москва—Ашхабад, 1939, стр. 101.

¹⁶⁹

А. А. Марущенко, Итоги полевых археологических работ 1953 г. Института истории, археологии и этнографии АН Туркменской ССР, — «Труды Института истории, археологии и этнографии АН Туркменской ССР», т. ill, Ашхабад, 1956, стр. 6—7; В. М. Массон, Первобытнообщинный строй на территории Туркмении,— «Труды ЮТАКЭ», т. VII, Ашхабад, 1956, стр. 252.

¹⁷⁰

В. М. Массон, Первобытнообщинный строй на территории Туркмении, — «Труды ЮТАКЭ», т. VII, Ашхабад, 1956, стр. 236; С. А. Ершов, Холм Яссы-тепе 2 (раскопки 1952 г.) — «Известия АН Туркменской ССР», 1952, № 6, стр. 3—7.

¹⁷¹

См. работы А. А. Марущенко: Итоги полевых археологических работ 1953 г…/— «Труды Института истории, археологии и этнографии АН Туркменской ССР», т. II, Ашхабад, 1956,” стр. 6—7; Старый Серахс…, — «Труды Института истории, археологии и этнографии АН Туркменской ССР», т. II, Ашхабад, 11956, стр. 473′, си. 3.

¹⁷²

А. А. Марущенко, Старый Серахс…, — «Труды Института истории, археологии и этнографии АН Туркменской ССР», т. II, Ашхабад, 1956, стр. 173.

¹⁷³

В. М. Массон, Поселения поздней бронзы и раннего железа в дельте Мургаба,— КСИИМК, 64, 1956, стр. 64.

¹⁷⁴

Там же, стр. 65.

¹⁷⁵

См. труды В. М. Массона: Поселения поздней бронзы и раннего железа в дельте Мургаба, — КСИИМК, ’6*4, >119156, стр. 6’3, рис. 23—первый ряд ‘сверху; четвертый ряд, крайний левый сосуд; Изучение древнеземледельческих поселений в дельте Мургаба,— КСИИМК, 69, 1957, стр. 63, рис. 20, 1, 2.

¹⁷⁶

А. А. Марущенко, Старый Серахс…,— «Труды Института истории, археологии и этнографии АН Туркменской ССР», т. И. Ашхабад, 1956, стр. 173.

¹⁷⁷

В. М. Массон, Археологические работы на Мисрианской равнине, — КСИИМК, 69, 1957, стр. 69, рис. 23 «(правый крайний ряд).

¹⁷⁸

Там же (второй сосуд сверху); В. М. Массон, Памятники культуры архаического Дахистана в юго-западной Туркмении,— «Труды ЮТАКЭ», т. VII, Ашхабад, 1956, стр. 410, рис. 25, 5.

¹⁷⁹

В. М. Массой, Археологические работы на Мисрианской равнине, — КСИИМК, 69, 1957, стр. 68.

¹⁸⁰

С. П. Толстов и (М. А. Итана, Проблема суярганской культуры, — СА, ‘И960, № I, стр. 33.

¹⁸¹

⁸⁰ В. М. Массон, Первобытнообщинный строй на территории Туркмении, — «Труды ЮТАКЭ», т. VII, Ашхабад, 195’6, стр. 253—254.

¹⁸²

С. П. Толстов, Древний Хорезм, стр. 68.

¹⁸³

Е. Mackay, Chanhu-daro Excavations 1935—1936, New Haven, 1943, pp. 13’2—133; Э. Маккей, Древнейшая культура долины Инда, IM., 1931, стр. 31—3i2.

¹⁸⁴

Е. Mackay, Chanhu-daro Excavations 1935—1936, -pp. 132—ГЗЗ, tabl. XXXIX, XL.

¹⁸⁵

N. G. Majumdar, Explorations in Sind, — «Memoires of Archaeological Survey of India», № 48, 1934.

¹⁸⁶

S. Piggot, Prehistoric India to 1000 В. C., London, 1950, p. 227.

¹⁸⁷

Ibid., p. 240.

¹⁸⁸

В работе «Древнеземледельческая культура Маргианы» (МИА, № 73, 1959) на стр. Г21 В. М. Массон, в противовес своим прежним взглядам и без подкрепления .новыми материалами, пишет: «…есть все основания полагать, что культурные влияния (в эпоху поздней бронзы. — С. Т.) шли в обратном направлении, с юга на север». Автор в данном случае полемизирует с выводом о движении на юг племен ‘«степной бронзы», которое детально прослежено мнопими советскими учеными, в том числе и им самим. Этот неожиданный поворот на (180° во взглядах В. М. Массона мы, естественно, не можем принять во внимание.

¹⁸⁹

Об амирабадской культуре см. работы С. П. Толстова: Новые материалы по истории культуры Древнего Хорезма, — ВДИ, 1946, № 1, стр. 66—67; Древний Хорезм, •тр. 68—70; По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 89—90.

¹⁹⁰

О. А. Кривцова-Гракь~ 1, Алексеевское поселение и могильник, — «Труды ГИМ», вып. XVII, М„ 1948, стр. 77—78.

¹⁹¹

К. В. Сальников, Андроповские поселения Зауралья, — СА, XX, 1954, стр. 250

¹⁹²

К. В. Сальников, Андроповские поселения Зауралья, — СА, XX, 1954, стр. 244, рис. 30.

¹⁹³

К- В. Сальников, Абашевская культура на Южном Урале — СА, XXI, 19’54, стр. ’66, рис. 11, 1; стр. 66, рис. 11В.

¹⁹⁴

С. П. Толстов и Б. В. Андрианов, Новые материалы по истории развития ирригации в Хорезме,— КСИЭ, XXVI, 1957, стр. 5—6, таблица между стр. 8 и 9, верхний ряд.

¹⁹⁵

Об амирабадской ирригации см.: С. П. Толстов и Б. В Андрианов, Новые материалы по истории развития ирригации в Хорезме, стр. 6—7; таблица «Историческое развитие ‘иргригациомных систем Хорезма. Первобытный период».

¹⁹⁶

С. П. Толстов, Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция 1955 — 1956 гг.—СА, 11958, № 1, стр. 109—ililO.—В этой .работе опечатка — кокчатенпизская

¹⁹⁷

культура отнесена к середине И тысячелетия до н. э.

¹⁹⁸

См. работы С. П. Толстова: Хорезмская экспедиция, — КСИИМК, XXI, 1947, стр. 33’—314; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР в 1946 г. — «Известия АН СССР. Серия истории и философии», 1947, № 2, стр. ISO—’181; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция в 1948 г., — «Известия АН СССР. Серия истории и философии», 1949, № ‘3, стр. 246—254.

¹⁹⁹

Ссылку на эти публикации см. выше.

²⁰⁰

А. В. Виноградов, Археологическая разведка в районе Аральска-Саксаульской в 1955 г., — «Труды Института истории, археологии и этнографии АН Казахской ССР» т. 7, Алма-Ата, ‘1959, стр. 75—85.

²⁰¹

^,м См. например: I. Cunningham, Uganda and its peoples, >1905; L. Frobenius, Das unbekannte Afrika, Mtinchen, 1923; Deutsche Aksum—Expedition, Bd III, Profan-und Kultbauten Nordabessiniens, Berlin, 19113.

²⁰²

Детальное обоснование этого тезиса см.: С. П. Толстов, Древний Хорезм, спр. 273; С. П. Толстов, Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг., —«Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. Ы5.

²⁰³

Я- Г. Гулямов, История орошения Хорезма с древнейших времен до наших дней, Ташкент, 1957, стр. 76—107; С. П. Толстов, Древний Хорезм, стр. 43—54; С. П. Толстов, Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949 — 1953 гг., — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 100—ГГб; С. П. Толстов и Б. В. Андрианов.

²⁰⁴

О Чермен-ябе см. работы С. П. Толстова: Хорезмская экспедиция 1939 г.,— КСИИМК, VI, 1940, стр. 76—79; Древности Верхнего Хорезма, — ВДИ, 1941, № 2, стр. 177—179; Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг.,—‘«Труды ХЭ», т. 41, М., 11958, стр. 1112—1114; ам. также ст. Б. В. Андрианова: Аохеолого-топографические исследования древней ирригационной сети канала Чермен-Вб, — «Труды ХЭ», т. 41, М., (1958, стр. 311¹—028.

²⁰⁵

См. работы С. П. Толстова: Древний Хорезм; По следам древнехорезмийской цивилизации.

²⁰⁶

‘ ч дом nil 1ШВД а. Вт t п. током: иш m стр. 77-^82; Яо следам древнехорезмийской цивилизации, ст.р. 93—109; Городища с жилыми стенами, — КСИИМК, XVII, 1947, стр. 3—8; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция 1950 г.,— СА, XVIII, 1953, стр. 318; Археологические памятники на трассе Главного Туркменского канала (разведки Хорезмской экспедиции АН СССР в 1950—1951 гг.),— «Вестник АН СССР», 19’52, № 4, стр. 47; Итоги работ Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР за 1951—1953 гг., — «Доклады Советской делегации на XXIII Международном конгрессе (востоковедов. Секция Ирана, Армении и Средней Азии», М., 1954, стр. 1Ф—115; Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции 1951—1954 гг.,— «Вопросы истории», 1955, № 3, стр. 176—177; Итоги работ Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1953 г.,— ВДИ, 1955, № 3, -стр. <193—197; Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции 1949—1953 гг., — «Труды ХЭ», т. И, М., 1958, стр. 143—Г53.

²⁰⁷

Предлагаемая работа была сдана в печать, прежде чем вышла в свет книга В. М. Массона «Древнеземледельческая культура Маргианы», и поэтому *мы не имели возможности н-а страницах нашей книги вступить в полемику с В. М. Массоном. Но нельзя обойти молчанием те страницы, где дается характеристика и датировка городища Кюзели-гыр (В. М. Массон, Древнеземледелъческая культура Маргианы, ст. ‘5?—¹54). Намеченные В. М. Массоном -верхняя и нижняя границы кюзелитырского комплекса (V—начало или -половина IV в. до н. э.),а также связанные с этим его рассуждения о позднем характере кюзелигырской культуры совершенно не соответствуют действительности. Свою датировку памятника В. М. Массон основывает на сходстве керамики Кюзели-гыра с керамикой из слоя Яз HI (ЧоС)—3’50 гг.) В. М. Массон упускает из вида, что материал с Кюэели-гыра тождествен материалу из слоя Яз ИЧ (650—4-50 гг.), о чем с несом нежностью свидетельствуют приводимые им же таблицы керамики. В слое же Яз ПИ встречаются пережиточные -архаические формы, которые, кстати, имеются и в раннекангюйской культуре.

Другим аргументом в пользу столь поздней датировки ‘Кюзели-гыра В. М. Массон считает наличие на городище гончарного квартала раннекангюйского времени, который он синхронизирует с верхним слоем -памятника. Однако исследования, проведенные здесь М. Г. Воробьевой (см. ее статью «Гончарные печи античного Хорезма»,—1КСИЭ, т. XXVI, Гъ<5’7, -стр. GI13-—11*7), исключают возможность такого предположения, тем более что -отличие кангюйского материала от архаического для специалиста очевидно. К сожалению, В. М. Массон не воспользовался возможностью ознакомиться с подлинными материалами с городища Кюзели-гыр, хранящимися в фондах Хорезмской экспедиции в Москве -и Ленинграде. Мы убеждены, что это помогло бы В. М. Массону избежать допущенной им ошибки.

²⁰⁸

По определению Г. Г. Леммлейна и С. А. Трудновской бусы подтверждают датировку памятника, данную при рассмотрении наконечников стрел.

²⁰⁹

См. работы М. Г. Воробьевой: Керамика с городища Кюзели-гыр, — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 029—346; Керамика Хорезма рабовладельческой эпохи,— КОИЭ, XXTI, 4955, стр. 73—74; стр. 75, рис. I; Керамика Хорезма античного периода,— «Труды ХЭ», т. IV, М.» 1959, стр 66—84.

²¹⁰

М. Г. Воробьева, Керамика Хорезма рабовладельческой эпохи, — КСИЭ, XXII 1955, стр. 74.

²¹¹

См. работы С. П. Толстова: Археологические работы Хорезмской экспедиции АН СССР в 1952 г., — ВДИ, 1953, № 2, стр. 184; Работы Хорезмской археологоэтнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг.,—‘«Труды ХЭ», т. Ф1, М., 1958. стр. 74—78.

²¹²

Более подробно о городище Чир’ик^р’абат см. стр. 139^—<1’34.

²¹³

См. работы С. П. Толстова: Древний Хорезм, стр. 11’2—113; По следам древне-хорезмийской цивилизации, стр. 113, рис. 25.

²¹⁴

С. П. Толстов и Б В. Андрианов, Новые материалы по истории ирригации в Хорезме, — КСИЭ, XXVI, 1957, стр. 7—8.

²¹⁵

С. П. Толстов, Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция 1955— 1956 гг., — СА, 1938, № 1, стр. 116—118.

²¹⁶

М. В. Сазонова, К этнографии узбеков Южного Хорезма,— «Труды ХЭ», т. I, М., 11962, стр. 283, рис. 1’5, стр. 284; К. Л. Задыхива, Узбеки дельты Аму-Дарьи,— «Труды ХЭ», т. I, М., 1952, стр. 365, рис. 1’1; Т. А. Жданко, Каракалпаки Хорезмского оазиса, — «Труды ХЭ», т. 4, М., 495(2, стр. ‘5136, рис. 16а; ср. С. П. Толстов, Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР (1945—1948 гг.),— «Труды ХЭ», т. I, М., 1952, стр. 13, рис. I.

²¹⁷

¹⁹ А. И. Тереножии’Н, Согд и Чач,— КОИИМ1К, ХХХИ’Г, 1950, стр. ,153—1’56, рис. 69, II.

²¹⁸

См. М. М. Дьяконов: Археологические работы в нижнем течении реки Кафирни-гана \(Кобадиан) (1950—1951 гг.), — МИА, 1№ 317, 1963, стр. 279—282 и рис. 18, 19; Сложение классового общества в Северной Бактрии,—СА, XIX,’1904, стр. ISO—1106, рис. 2—6.

²¹⁹

D. Schlumberger, La prospection archeologique de Bactres, — «Syria», vol. 26, part 3. Paris, 1949, pp. 180—181, fig. 6.

²²⁰

Б. Б. Пиотровский, Разведочные работы на Гяур-кале в Старом Мерее, — «Материалы ЮТАКЭ», вып. 1, Ашхабад, 1949, стр. 35—41.

²²¹

См. работы В. М. Массона: Древнемаргианское поселение Дз-депе,— «Известия АН Туркменской СОР», 1955, № 3, стр. 3—9; Поселения поздней бронзы и раннего железа в дельте Мургаба, — КСИИМК. 64, ‘1956, стр. 62—67, рис. 25; Изучение древнеземледельческих поселений в дельте Мургаба,—1КСИЙМ1К, 69,1957, стр. 61—65, рис. 21.

²²²

М. Г. Воробьева, Керамика с городища Кюзели-гыр, — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 344.

²²³

R. Ghirshman, Village Perse-Achemenide, — «Memoires de la mission archeolo-gique en Iran», t. XXXVI, Mission de Susiane, Paris, 11054.

²²⁴

R. Ghirshman, Fouilles de Nad-i-Ali dans le Seistan Afghan, — «Revue des Arts Asiatiques», X’HI, Paris, 1039, .pip. .10—Й2.

²²⁵

Об этих находках см.: В. М. Маосон, Проблема древней Бактрии и новый археологический материал, — СА, 1958, № 2, стр. 56—57.

²²⁶

А. И. Тереножкин, Согд и Чач,— КСИИМК, XXXI’I’I, ‘1950, рис. 69, //, 2.

²²⁷

В. М. Массон, Первобытнообщинный строй на территории Туркмении,—«Труды ЮТАКЭ», т. VII, Ашхабад, 1956, стр. 255.

²²⁸

В. А. Городцов, Дневник, археологических исследований в Зеньковском уезде Полтавской губернии в 1906 г. Исследование Бельского городища, — «Труды четырнадцатого археологического съезда в Чернигове, 1909», т. H’l, М., 1911, стр. 93—161.

²²⁹

О работах на городище Калалы-гыр 1 см. труды С. П. Толстова: Древности Верхнего Хорезма,— ВДИ, 1941, № 1, стр. 178; Древний Хорезм, стр. 80; По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 93—94; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция 1950 г.,— СА, XVIII, 1953, стр. 315—318; Археологические памятники на трассе Главного Туркменского канала. Разведка Хорезмской экспедиции АН СССР в 1950—1951 гг., — «Вестник Академии наук OGOP», 1952, № 4, стр. 47—49; Итоги работ Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1953 г.,— ВДИ, 1955, № 3, стр. 197—200; Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг.,— «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 153—’167.

²³⁰

Ср. L. Vanden Berghe, Archeologie de I’lran ancien, Leiden, 4959, fig. 43e. О близости архитектуры дворцового здания Калалы-гыра и ахеменидских дворцов см.: Ю. А. Рапопорт и М. С. Лапиров-Скобло, Раскопки дворцового здания на городище Калалы-гыр в 1958 г., — «Материалы ХЭ», вып. 6.

²³¹

Радиокарбоновым анализом, проведенным в Институте геохимии АН СССР, материал ‘из этого слоя датирован 380 г. до и. э.

²³²

М. Г. Воробьева, Изображения львов на ручках сосудов из Хорезма, — КСИЭ, XXX, 1’9158, стр. 42, рмс. 2, /; стр. 43, рис. 3, 7.

²³³

С. П. Толстов, Древности Верхнего Хорезма, — ВДИ, 1941. № 2, стр. 178.

²³⁴

стр 31, рис 22.

²³⁵

«Геохимия», 1959, №8, стр. G67.

²³⁶

■» Herod.. HI, 117.

²³⁷

<2 О ‘работах на Кой-К’рылган-кале ом. труды С. П. Толстова: Доевнехооезмийскае памятники Кара-Калпакии. — ВДИ, 1939, № 3, стр. 181; Древний Хорезм, стр. 99—100; По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 112, 119—120; Хорезмская археологоэтнографическая экспедиция АН СССР в 1950 г., — СА, XVIII, 1953, стр. 317—318: Археологические работы Хорезмской аохеолого-этногпафической экспедиции &Н СССР в

1951 г., —СА, XIX, 1954. сто. 255—258; Работы Хооезмской экспедиции АН СССР по раскопкам памятника IV—/// вв. до н. э. — Кой-Крылган-кала (март—май 1952 г.),— ВДИ, 1953, № 1, стр 160—174; Аохеологические исследования Хорезмской экспедиции
1952 г.,— «Вестник АН СССР», 1953. № 8. стр. 39—40; Итоги работ Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1953 г., — ВДИ, 1955, № 3, стр. 201— 204; Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—
1953 гг., —«Труды ХЭ». т. II, М.. 4958. сто. 168—<192; Работы Хорезмской археологоэтнографической экспедиции в 1954 г., — СВ, 1955, № 6. стр. 85—95; Итоги работ Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР за 1951—1953 гг.. — «Доклады советской делегации на XXIII Международном конгрессе востоковедов Секция Иоана, Армении и Средней Азии», М.. 1954, стр. 1’о—10; Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции 1951—1954 гг., — «Вопросы истории». 1955. № 3, стр. ]77—179; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция 1955—1956 гг., — СА, 1958. № 1. сто. 118—123; Итоги двадцати лет работы Хооезмской археолого-этнографической экспедиции (1937—1956), — СЭ. 1957, № 4, стр. 46—131; см. также: М. С. Лапи-ров-Скобло. К вопросу о реконструкции памятника античного Хорезма — Кой-Крылган-кала,— КСИЭ, XXVI, 1956, стр. 121—127.

²³⁸

⁴³ Работами руководил С. П. Толстов, начальники отряда — М. Г. Воробьева и Ю. А. Рапопорт.

²³⁹

«Геохимия», 1959, № 8, стр. 667

²⁴⁰

М. Г. Воробьева: Керамика Хорезма рабовладельческой эпохи, — КСИЭ, XXII, 1935, стр. 74—78, рис. 2; Керамика Хорезма античного периода, — «Труды ХЭ», т. IV, М., ‘1959, спр. 84—1144.

²⁴¹

⁴⁸ М. Г. Воробьева, Изображения львов на ручках сосудов из Хорезма, — КСИЭ, XXX, 1958, стр. 40—53.

²⁴²

С. П. Толстов, Древний Хорезм, табл. 82, рис. 1—5.

²⁴³

В. Ф. Гайдукевич, Могильник близ Ширин-сая в Узбекистане, — СА, XVI, 1952, стр. 342, рис. 11, стр. 354.

²⁴⁴

Т. Г. Ьболдуева, Отчет о работе первого отряда археологической экспедиции на строительстве Большого Ферганского канала,—«Труды Института истории и археологии АН Узбекской ССР», т. IV, 1951, стр. 12, табл. I, 9; стр. 25, табл. IX, 8.

²⁴⁵

R. Ghirshman, Begram, — «Recherches archeologiques et historiques sur les Kou-clians», t. XII, Caire, 1946, pl. XXXVIII. B. G. 358; pl. XL, B. G. 365.

²⁴⁶

См. С. П. Толстов, По следам древнехорезмийской цивилизации, рис. 61.

²⁴⁷

Абурейхан Бируни, Избранные произведения, т. I, — «Памятники минувших поколений», Ташкент, ‘1957, стр. 257.

²⁴⁸

С. П. Толстов, Древний Хорезм, табл. 81.

²⁴⁹

М. Г. Воробьева, Керамика Хорезма рабовладельческой эпохи,— КСИЭ, XXII. 1955, стр. 78—80, рис. 79

²⁵⁰

И. М. Оранский, анализируя нашу первую публикацию этой надписи, -склоняется к первому варианту предложенного мами чтения (см. И. М. Оранский, Введение в иранскую филологию, М., I19&0, стр. 1211).

²⁵¹

С. П. Толстов, Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР в 1950 г., — СА, XVIII, 1953, стр. 317—318, рис. 5 и 5а.

²⁵²

К. М. Скало-н, Изображения животных на керамике сарматского периода,— «Труды отдела iwcrojpinin первобытной культуры Государственного Эрмитажа», т I. Л., 1041, стр. 174-185.

132

²⁵³

⁵⁰ Ю. А. Рапопорт: К вопросу о хорезмийских статуарных оссуариях, — КСИЭ, XXX, Ю, ст>р. 54—6’5; Некоторые вопросы сложения зороастринекой погребальной обрядности,— «XXV Международный конгресс востоковедов, доклады делегации СССР», М., 1960.

²⁵⁴

Обломки таких урн найдены в окрестностях Кои-Крылган-калы; обнаруженные вместе с ними уттш были датиров’а’Ны ’рубежом III <и И .вв. до -и. э. (ipадиокарбоновый анализ Института геохимии АН СССР, МО—104).

²⁵⁵

С. П. Толстов, Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции в 1949—1953 гг., — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 190, рис. 85.

²⁵⁶

Ю. А. Рапопорт, К вопроси о хорезмийских статуарных оссуариях,— КСИЭ. XXX, 1958, стр. 58, рис. 9.

²⁵⁷

Г. П. Снесарев, Работы узбекского этнографического отряда Хорезмской экспедиции в 1954 г., — КСИЭ, XXVI, 1957, стр. 131—Г37.

²⁵⁸

См. работы С. П. Толстова: Древний Хорезм, стр. 84—102; По следам древне-хорезмийской цивилизации, стр. 113—123.

²⁵⁹

Ed. Meyer, Der Papyrusfund von Elefantine, Leipzig, 1912, S. 28.

²⁶⁰

Herod.. VII, 21.

²⁶¹

“ Вопрос о |расселен1И1и ПЛИ1ГОП ЩОМ ИШСДОММИй

•ряда зарубежных и советских ученых. См. например: W. W. Tarn, Greeks in Bactria and India, Cambridge, ‘Г936; В. В. Струве, Поход Дария на саков — массагетов,— «Известия АН СССР. Серия истории и философии», т. III, 1946, № 3; К- В. Тревер, Этнический состав населения Средней Азии в VI—V вв. до н. э.,— СЭ, ■ ‘1947, т. VI—VII.

Работы советских экспедиций ‘позволши привлечь для решения этой проблемы археологические данные. См.: А. Н. Бернштам, Историко-археологические очерки Тянь-Шаня Памиро-Алая (МИА, № 26, М.—Л., 1952) и др.; С. П. Толстов, По следам древнехорезмийской цивилизации; Огузы, печенеги, море Даукара (СЭ, 1950, №4); Приарильские скифы и Хорезм (СЭ, 1961, № 4); ‘«Les scythes de Г Aral et le Khorezm», — «Iranica Antiqua», vol. I, Leiden, 196’1.

²⁶²

Strab., XI, 8, 6-6.

²⁶³

Текст Страбона о массагетских племенах, по мнению большинства современных ‘исследователей, (восходит к более раннему времени (концу VI—(началу V в. до н. э.) и в основе его лежат произведения Гекатея Милетского.

²⁶⁴

археолого-этнографическая экспедиция АН СССР (1945—1948),— «Труды ХЭ», т. I, М., 1952, стр. 11—12; Огузы, печенеги, море Даукара,— СЭ, 1950, № 4, стр. 51—52 и карта; Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949— 1953 гг., — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 235; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция 1955—1956 гг., — СА, 1958, № 1, стр. 109—110.

²⁶⁵

См. работы С. П. Толстова: Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР в 1946 г., — «Известия АН СССР. Серия истории ■» философии», 1Г947, № 2, стр. 180; По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 98—99.

²⁶⁶

В. В. Бартольд, Туркестан, т. I (тексты), стр. 41. — Об идентификации этого пункта с Чирнкчрабатом см. нашу работу «По следам древнехорезмийской цивилизации», стр. 61.

²⁶⁷

И. В. Синицын, Археологические исследования в Саратовской области и Западном Казахстане, — КСИИМК, XLV, 1952, стр. 67, рис. 27,1.

²⁶⁸

Б. Н. Граков, Курганы в окрестностях поселка Нежинского Оренбургского уезда,— «Труды секции археологии РАНИОН», т. IV, 1928, стр. 148, рис. 1.

²⁶⁹

В. А. Ильинская, Памятники скифского времени в бассейне р. Псел, — СА, XXVII, 1957, стр. 237, рис. 2, 1.

²⁷⁰

Anab., IV, 4.

²⁷¹

С. П. Толстов, Древний Хорезм, стр. 224—227.

²⁷²

С. П. ТИМ, М, Г, ВШВ в. А. РЖПЩТ, йрш® V^я‘ лого-этнографической экспедиции в 1957 г., — «Материалы ХЭ», вып. 4, М., 19б6, стр. 32—40.

²⁷³

С. П. Толстов, Итоги двадцати лет работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции (1937—1956),— СЭ, 1957, №4, рис. 19.

²⁷⁴

О. В. Обельченко, Кую-Мазарский могильник,— «Труды (Института ‘.истор’ии и археологии АН Узбекской ССР», вып. VIII, 1956, стр. 215.

²⁷⁵

Коллекция Л’ОИА, ф*р. VI—19.

²⁷⁶

^м С. П. Толстов, Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция 1955— 1956 гг., — СА, П 998, №’1, стр. 117, рис. 11.

²⁷⁷

А. И. Тереножкин, Согд и Чач, — КСИИМК, XXXIV, 1950, стр. 154, рис. 69, IV, 1.

²⁷⁸

Л. М. Рутковская, Парфянская керамика древнего Мерва, — СА, 1955, № 3, стр. 123, рис. 2.

²⁷⁹

⁸⁸ О работах на Бабиш-мулле см. труды С. П. Толстова: Хорезмская археологоэтнографическая экспедиция АН СССР в 1946 г.,— «Известия АН СССР. Серия истории и философии», т IV, № 2, 1947, стр. Г80; По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 57—58; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР 1948 г.,— «Известия АН СССР. Серия истории и философии», т. VI, № 3, 1949, стр. 254; Хорезм-и шши м им (М-М Л-Луды а. т. I, М., !195i2, стр. ЗО—-01; С. П. Толстов, М. Г. Воробьева, Ю. А. Рапопорт, Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции в 1957 г., — «Материалы ХЭ», вып. 4, М., 1960, сир. 40—59.

²⁸⁰

Керамика с поселения Бабиш-мулла исследована М. Г. Воробьевой.

²⁸¹

С. П. Толстов, Итоги двадцати лет работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции (1937—1956), — СЭ, 1957, № 4, рис. 19 (второй и третий ряды снизу).

²⁸²

С. П. Толстов, Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция (1945— 1948 гг.),— «Труды ХЭ», т. I, М., 1952, стр. 24—25; рис. 12, 13.

²⁸³

С. П. Толстов, Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция 1955— 1956 гг., — СА, 1958, № 1, стр. Г27 и сл.

²⁸⁴

Л. М. Рутковская, Парфянская керамика древнего Мерва, — СА, 1958, № 3, стр. Г20 и сл.

²⁸⁵

Г. В. Григорьев, Каунчи-тепе (раскопки 1935 г.), Ташкент, 1940, стр. 40, рис. 50

²⁸⁶

М. М. Дьяконов, Археологические работы в нижнем течении реки Кафирнигана (Кобадиан), 1950—1951 гг.,—МИА, № 37, 19513, стр. 304, ■рис. 20, табл. Х’И, 30.

²⁸⁷

А. И. Тереножкин, Согд и Чач, — КСИИМК, XXXIV, стр. 154, рис. 69, III, 9.

²⁸⁸

С. П. Толстов, По следам, древнехорезмийской цивилизации, стр. Э7—58; ср.: В. Л. ‘Воронина, Строительная техника древнего Хорезма,—«Труды ХЭ», т. I, М., 1952, стр. 87 и сл.

²⁸⁹

Раскопки велись Е. Е. Неразик и архитектором Ю. В. Стеблюком.

²⁹⁰

См. работы С. П. Толстова: Древний Хорезм, стр. 145—Г48; По следам древне-хорезмийской цивилизации, стр. 198; а также ст. В. Л. Ворониной: Строительная техника древнего Хорезма, — «Труды ХЭ», т. I, М., 1952, стр. 98—99.

²⁹¹

Г. А. Пугаченкова, Пути развития архитектуры Южного Туркменистана поры рабовладения и эллинизма, — «Труды ЮТАКЭ», т. VI, М., 1958, стр. 101.

²⁹²

С. П. Толстов, Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР (1945—1948 гг.),-—«Труды ХЭ», т. I, М., 1952, стр. 27.

²⁹³

Однзко некоторую пзрэллель джеты-асарским планировкам представляет городище Турпак-кала в левобережном Хорезме (ом. С. П. Толстов, Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг.», —«Труды ХЭ», т. I, М., 1952, стр. 29. рис. 8).

²⁹⁴

¹⁰⁸ Е. Schmidt, The Alishar Huyuk, seasons of 1928 and 1929, Part I, Chicago, 1932, p. 31, fig. 27; p. 81, fig. 93.

²⁹⁵

В. В Бартольд, Восточноиранский вопрос, — «Известия ГАИМК», вып. 2 1922, стр. 364.

²⁹⁶

ке Pocorny, Die Siellung des Tocharischen im Kreise der indogermanischen Spra-chen,— «Berichte des Forschungs Institutes fiir Osten und Orient in Wien», III, 1923, S. 150, fl.; E. Benveniste, Tokharien et Indo-European, — «Festschrift fiir H. Hirt», 11936, II, p. 237.

^,oe См. работы С. П. Толстова: Древний Хорезм, стр. 197 и сл.; По следам древне-хорезмийской цивилизации, стр. 81—82. — Большой интерес в этой связи представляет недавнее исследование Т. Д. Златковской «К вопросу об этногенезе фракийских племен» (СЭ, ‘1961, № 6).

²⁹⁷

Т. С. Пассек, Периодизация трипольских поселений,—МИД, № ilO, ‘1949> стр. 132—133, рис. 70—71. — Планировка трактуется Т. С. Пассек как неправильный круг. На деле это — правильная спираль.

²⁹⁸

П. Н. Шульц, Тавро-скифская экспедиция, — КСИИМК, XXVII, 1949, стр. 66; ом. работы О. Д. Дантевской: Раскопки Симферопольского поселения киэилм>бинской

192

²⁹⁹

A. A. Potapov, Inkrustierte Keratnik von Belsk,— «Eurasia Septentrionalis Antique», IV, Helsinki, 1929′, Ss. 162—168; ,B. А. Городцов, Дневник археологических исследований в Зеньковском уезде Полтавской губернии в 1906 г. Исследование Бельского городища, — «Труды XIV Археологического съезда», т. Ill, 19111, стр. ,1’34; табл. I.

³⁰⁰

^1,10 См. работы Е. И. Крупнова: Археологические памятники верховьев р. Терека и бассейна р. Сунжи, — «Труды ГИМ», XVII, М., i]948, стр. 47 и сл.; Киммерийцы на Северном Кавказе, — МИА, №68, 1958, стр. 186, рис. 6 и стр. 192—195.

³⁰¹

«Чуйская долина. Труды Семиреченской археологической экспедиции», — МИА, №<14, I960, табл. XCV, рис. 100.

³⁰²

М. М. Явич, Замечания о неисследованном среднеазиатском алфавите,— ТОВЭ, т. IV, 1947,- стр. 205—222.

1 3 С. П. Толстов 193 www.xorezm.coi

³⁰³

^1,3 С. П. Толстов, Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг., — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 243—250.

³⁰⁴

С. И. Толстов, Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР в 1949 г., — «Известия АН СССР. Серия истории и философии», 1950, Я» 6.

³⁰⁵

¹¹⁵ Т. А. Трофимова, Материалы по палеоантропологии Хорезма и сопредельных областей, — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 639—649.
¹¹⁶ В. В. Гинзбург и Е. В. Жиров, Антропологический материал из Кенкольского могильника, — «Сборник МАЭ», X, 1949, стр. 264.

³⁰⁶

Ptolem., VI, 12,4.

³⁰⁷

Strab., XI, 8,8;

³⁰⁸

С. П. Толстов, Огузы, печенеги, море Даукара,— СЭ, 1950, № 4, стр. 49—5’1.

³⁰⁹

^Г2° См. работы С. П. Толстова: Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР в 1946 г., — «Известия АН СССР. Серия истории ‘И философии», 1947, № 2, стр. 180—1в1; Города гузов,— СЭ, 1947, № в, стр. 57—71 и сл.; По следам древнехо-резмийской цивилизации, стр. 210—213.

³¹⁰

С. Trever, Excavations in Northern Mongolia, iL., 491312, tabl. 4; A. H. Бернштам. Кенкольский могильник, Л„ 11940, табл. ХХ’РП; W. Radloff, Atlas der Altertumer der Mongolia, SPb., *1892, Taf. XII, Fig. 4, 6.

³¹¹

P. Шнейдер, Казакская орнаментика, — сб. «Казаки», Л., 1927; А. Н. Берн-штам, Историко-культурное прошлое северной Киргизии, Фрунзе, 1943, стр. 15— 19.

³¹²

Ал-Ид’риои, 1086—109 а, б (Р. A. Jaubert, Giographie d’Edrisi, Paris, 1836— 1840; МИТТ, т. I, стр. 220—222).

³¹³

С. П. Толстов: Древний Хорезм, стр. 20—26; По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 145 и сл.

³¹⁴

Намек на контакт монголоидных групп сакскими племенами мы встречаем у Геродота (IV, 23). Он упоминает об обитавшей рядом с исседо-нами (асии — усуни более поздних авторов) явно монголоидной народности аргиппеев.

³¹⁵

См. работы С. П. Толстова: По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 140—143; Огузы печенеги, море Даукара,— СЭ, 1950, № 4, стр. 51—54.

³¹⁶

См. работы С. П. Толстова: Древний Хорезм, стр. 402—^!Н19; По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 154—190.

³¹⁷

С. П. Толстов,. Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг.,— «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. ‘11912—1195; Ю. А. Рапопорт и С. А. Трудновская, Городище Гяур-кала,— «Труды ХЭ», т. II, М., 1958 стр. 347—366.

³¹⁸

С. П. Толстов, Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг., — «Труды ХЭ», т. HI, М., 1958, стр. 216—219; Е. Е. Неразик, Археологическое обследование городища Куня-Уаз в 1952 г., — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 367—396.

³¹⁹

С. П. Толстов, Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг.,— «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 2119—224; Ю. А. Рапопорт, Раскопки городища Шах-Сенем & 1952 г.,— «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 397— 420.

³²⁰

О работах на Топрак-кале см. труды С. П. Толстова: Новые материалы по истории культуры древнего Хорезма, — ВДИ, 1946» № 1, стр. 69—72; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР в 1945 г., — «Известия АН СССР. Серия истории и философии», 1946, № 1, стр. 84—85; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР в 1946 г., —«Известия АН СССР. Серия ‘истории и философии», 1947, № 2, стр. 177—178; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР в 1947 г., — «Известия АН СССР. Серия истории и философии», 1948, № 2, стр. 182— 186; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР в 1948 г., — «Известия АН СССР. Серия истории и философии», 1949, № 3, стр. 355—251; Древний Хорезм, стр. Г19—Г24; По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 164—190; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР (1945—1948 гг.), — «Труды ХЭ», т. I, М., 1952, стр. 31—44; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция в 1949 г., — «Известия АН СССР. Серия истории и философии», 1950, № 6, стр. 514—521; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР 1950 г.,— С А, XVIII, 1953, стр. 306—313; Итоги двадцати лет работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции (1937—1956), — СЭ, 1957, № 4, стр. 31—35; Работы Хорезмской археологоэтнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг., — «Труды ХЭ», т. II, М.» 1958, стр. 195-^216.

³²¹

М. А. Орлов Реконструкция сзала воинов» дворца III в. н. э. Топрак-кала,— «Труды ХЭ», т. I, М, 1952, стр. 47—66.

³²²

Т. А. Трофимова, Краниологические материалы из крепостей Калалы-гыр 1 и 2, — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 608—609.

³²³

С. И. Руденко, Культура населения Горного Алтая в скифское время, М.—Л., 1953, табл. CXV и CXVI, стр. 352—353.

^1М Там же, стр. 353 и сл.; см. также: С. И. Руденко, Горноалтайские находки и скифы, М.—Л., 1952, стр. 76 и сл.

³²⁴

Подробнее об этом см. С. П. Толстов, Древний Хорезм, стр. 241—247.

³²⁵

В. О. Витт, Лошадь Древнего Востока, — сб. «Конские породы Средней Азии», М„ 1937, стр. 24; стр. 23, рис. 11.

³²⁶

Аналогичную датировку Пазырыкских курганов дает С. В. Киселев в книге «Древняя история Южной Сибири», — МИА, № 9, 1949, стр. 215—216.

³²⁷

Предварительная характеристика и дешифровка некоторой части этого архива была дана .нами ранее (см. «Известия АН СССР. Серия истории и философии», 1949,

³²⁸

№ 3, стр. 281. а также «Труды ХЭ», т. •!, М., 119512, стр. 42—44; «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 208—212; СЭ, 1957, № 4, стр. 02, прим. 4).

³²⁹

На это чтение соответствующего знака мы обратили внимание еще в 1938 г. (см. С. П Толстов, Монеты шахов древнего Хорезма и древнехорезмийский алфавит,— ВДИ, 1938, № 4, стр. 120—145).

³³⁰

Бараздат — типично иранское имя, известное и в форме Вараздат, особенно среди династических имен армянских Аршакидов (ср. F. Justi, Iranisches Namenbuch, Marburg, 1895, Ss. 348—349).

³³¹

См. работы А. А. Фреймаиа: Хорезмийский язык,—^Ученые записки Института востоковедения АН СССР», VII, 1939; Образование прошедшего времени в хорез-мийском языке, — «Ученые записки ЛГУ», № 60, 1940; Согдо-хорезмийские диалектологические отношения, — СВ, IV, 49417; Артикль в хорезмийском языке, — СВ, VI, 1949; Хорезмийский язык. Материалы и исследования, т. I, М.—Л., •195’1-

³³²

С. П. Толстов К истории хорезмийских Сиявушидов, — «Известия: АН СССР, Серия истории и философии», 1945, № 4, стр. 275—286; Древний Хорезм, табл. 84,2—3.

³³³

В. М. Массон, Редкая среднеазиатская монета из собрания Государственного Эрмитажа, — ВДИ, 1953, № 3, стр. 167—169. — Автор статьи ошибочно полагает, что эта монета — сыр-дарьинский вариант варварского подражания монетам Евкратида.

¹⁶⁰ См. ст. Б. И. Вайнберг в ВДИ, 1962, № 1, стр. 125 « ал.

³³⁴

R. Ghirshman, Begram, — «Recherches archeologiques et historiques sur les Kou-chans», t. XII, Caire, 1946; R. Ghirshman, Le probleme de la chronologic des Kouchans.— «Caiers cThistoire mondiale», 191517, vol. Ill, l№ 3.

³³⁵

С. П. Толстов, Датированные документы из дворца Топрак-кала и проблема «эры Шака» и «эры Канишки»,—«Проблемы востоковедения», 196>1, № 1, стр. 54—>71.

³³⁶

О работах ла городище ‘Канга-кала см. труды С. П. Толстова: Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг., — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 70—73, 94; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР 1955—1956 гг., —СА, 1958, № I, стр. 124—125.

³³⁷

Е. Е. Неразик, Археологическое обследование городища Куня-Уаз в 1952 г.,— «Труды ХЭ», т. И, М., 1958, стр. 380—382; С. П. Толстов, Работы Хорезмской экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг., — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 217—218.

³³⁸

Т. А. Трофимова, Краниологические материалы из античных крепостей Калалы-гыр 1 и 2,—‘«Труды ХЭ»¹, т. TI, М„ ‘1958, стр. 543—630.

³³⁹

Ю. А. Рапопорт л С. А. Трудноиская, Городище Гяур-хала,—«Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 364—366, рис. 10; С. П. Толстов, Работы Хорезмской археологоэтнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг., — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 193—=19*4, рис. 88.

³⁴⁰

¹⁶⁷ См. работы Т. А. Трофимовой: Материалы по палеоантропологии Хорезма и сопредельных областей, — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 649^—683; Древнее население Хорезма по данным антропологии, — «Материалы ХЭ», вып. 2, М., 1959, стр. 80—105.

³⁴¹

¹⁶⁸ См. работы Т. А. Трофимовой: Краниологические материалы из античных крепостей Калалы-гыр 1 и 2, —«Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 553—570, 591—604;

Древнее население Хорезма по данным антропологии, — «Материалы ХЭ», вып. 2, М., 1959, стр. 30—76.

³⁴²

См. .работы С. П. Толстова: Древний Хорезм, стр. ’20—’25; По следам древне-хорезмийокой цивилизации, стр. 145 и сл.

³⁴³

Г. В. Птицын, К вопросу о географии Шах-Намэ, — ТОВЭ, т. IV, 1947. стр. 307 и сл.

³⁴⁴

О работах на Игды-кале см. труды С. Я. Толстова: Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1954 г., — СВ, 1955, № 6, стр. 109—ПО; Итоги двадцати лет работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР (1937—1956), — СЭ, 1957, № 4, стр. 54; Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг., — «Труды ХЭ», т. И, М., 1958, стр. 99—100; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция 1955—1956 гг., — СА, 1958, № 1, стр. 125—127. См. также «Материалы ХЭ», вып. 3, М., 1960, стр. 321—324.

³⁴⁵

О работах «а Барак-таме см. труды С. П. Толстова: Хорезмская археологоэтнографическая экспедиция 1945 г., — «Известия АН СССР. Серия истории и философии», 1946, № 1, стр. 85; По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 21, 53 и сл.; Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция 1955—1956 гг., — СА, 1958, № 1, стр. 127—130; см. также: М. А. Орлов, Барак-там (новые памятники позднеантичной архитектуры северо-восточного Хорезма), — «Труды ХЭ», т. I, М., 1952, стр. 135—152; Е. Е. Неразик, М. С. Лапиров-Скобло, Раскопки Барак-тама I в 1956 г., — «Материалы ХЭ», вып. 1, М., 1959, стр. 81—95.

³⁴⁶

¹⁰³ Е. Е. Неразнк и Ю. А. Рапопорт, Куюк-кала в 1956 г., — «Материалы ХЭ», вып. 1, М., 1959, стр. 128—142.

³⁴⁷

«Jacut’s Geographisches Worterbuch herausgegeben von Ferdinand Wiistenfeld», Leipzig, t. VI, 9870, S. 12517; МИТТ, т. I, стр; 431.

³⁴⁸

P. Lerch, Khiva oder Kharezm, СПб., ‘1873, S. 00; H. Веселовский, Очерк историко-географических сведений о Хивинском ханстве, С’Пб., 1877, стр. 13. —Подробнее об этом см. нашу статью «Города гуэов» (СЭ, 1947, № 3, стр. 76—78 и сл.).

³⁴⁹

См. Ф. Энгельс, Из подготовительных работ к «Анти-Дюрингу», — К- Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 20, изд. 2, стр. 643.

³⁵⁰

С. П. Толстов, Военная демократия и проблема «генетической революции»,— «Проблемы .истории дооп-италистическта обществ», 1935, №• 7—8, ст,р. 207 и сл.

³⁵¹

С. П. Толстов, Древний Хорезм, рис. 29, 46, 47, 50, 62.

³⁵²

Там же, стр 128^152.

³⁵³

Там же, стр. 154—169.

³⁵⁴

См. например, работы Г. В. Григорьева: Л’ вопросу о художественном ремесле домусульманского Согда, — КСИИМК, ХШ1, 1946, стр. 94—.103; Городище Тали-Барзу,— ТОВЭ, т. II, ‘1940, стр. 87—104; М. Э. .Воронец, Древнейшие терракоты музея истории АН УзССР.— «Бюллетень АН УвССР», Ташкент, 1947, № 5, ст.р. 26—Э1’; С. Тте-ver, Terracottas from Afrasiab, Leningrad, 1934.

³⁵⁵

^s M. E. Массон и Г. А. Пугаченкова, Мраморные статуи парфянского времени из Старой Нисы, (Предварительная публикация.),— «Ежегодник Института истории искусств, 1956», М., 1957, стр. 460—489; А. Л. Монгайт, Археология в СССР, М., 1955, стр. 294, рис. между стр. 296 и 297.

³⁵⁶

М. Е. Массон, Находка фрагмента скульптурного фриза первых веков нашей эры, — «Материалы Узкомстариса», вып. 1, Ташкент, 1933.

³⁵⁷

См. работы В. А. Шишкина: «Варахша» (Предварительное сообщение о работах 1949—1953 гг.),— СА, XXiHI, 1955, стр. 101—130; Некоторые итоги археологических работ на городище Варахша (1947—1953 гг.),— «Труды Института истории и археологии АН Узбекской ССР», вып. VIII, Ташкент, 1956, стр. 3—42; Резная штуковая декорация из развалин города Варахша, — «Искусство», 1938, № 5.

³⁵⁸

См. «Живопись древнего Пянджикента» М., 1954; «Скульптура и живопись древнего Пянджикента», М., 1959.

³⁵⁹

См. работы Л. И. Альбаума: Раскопки Балалык-тепе в 1955 г., — КСИИМК, 73, 1959, стр. 86—91; Балалык-тепе. К. истории материальной культуры и искусства Тохаристана, Ташкент, 1960.

³⁶⁰

См. .работы С. П. Толстова: Древний Хорезм, стр. 128—’153; По следам древне-хорезмийокой цивилизации, стр. 194—209; см. также: Е. Е. Неразик¹, Раскопки в Бер-кут-калинском оазисе в 1953—1956 гг., — «Материалы ХЭ», вып. 1, М., 1959, стр. 96— 127; Т. А. Жданко, Быт колхозников-переселенцев на вновь освоенных землях древнего орошения Кара-Калпакии, — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 705—760.

³⁶¹

С. П. Толстов, Монеты шахов древнего Хорезма, — ВДИ, 1938, № 4, стр. 120 и сл.; Древний Хорезм, стр. 1В7 и сл. — Открытие текстов Якке-Пароана делает бесспорным наше определение упомянутых выше сосудов как хореэм1ийских. Так же должно быть определено и блюдо, найденное у дер. Бартым в 19Э1 г. (см. О. Н. Бадер и А. П. Смирнов, «Серебро Закамское» первых веков нашей эры. Бартымское местонахождение, М., 1954, стр. 1’5—17, рис. 6).

³⁶²

Н. Н. Вактурская и О. А. Вишневская, Памятники Хорезма эпохи Великих Хорезмшахов, — «Материалы ХЭ», вып. I, .М., 1959, стр. 105—1<58.

³⁶³

С. П. Толстов, Древний Хорезм, стр. 159—164, рис. 96.

³⁶⁴

См. В. Г. Тизенгаузен, Сборник материалов, относящихся к истооии Золотой Орды. т. ‘1, СПб, 4384, стр. ЗЮ.

³⁶⁵

Предварительную публикацию части карты (бассейн канала Гавхорэ) см. Б. В. Андрианов, Археолого-топографические исследования на землях древнего орошения Турткульского и Бирунийского районов Кара-Далпакской АССР в 1955—1956гг.,— «Материалы ХЭ», вып. I, М., 1959, стр. 143—149.

³⁶⁶

*’ О раскопках городища Шах-Сенем см. Ю. А. Рапопорт, Раскопки городища Шах-Сенем в 1952 г.,—‘«Труды ХЭ», т. И¹, М., 1968, стр. 3&1—420.

³⁶⁷

«Ibn -el-Athiri chronicon, quod perfectissimum inscribtur», ed. C. J. Tornberg. Lugd. Batavorum, v. XI, 247—МИТТ, т. I, стр. 404; «Jacut’s Geographisches Worterbuch» he-rausgegeben von Ferd. Wiistenfeld, Leipzig, Bd III, 32, 182—МИТТ, т. I, стр. 423—424; Джувейни, Тарих-Джехангушн,— «Gibb memorial series», XVI, 2, 19—МИТТ, т. I, стр. 446.

³⁶⁸

Ал-Макдиси, BGA, II, 288 — МИТТ, т. I, стр. 187—188.

³⁶⁹

«Jacut’s Georgaphisches Worterbuch», t. IT, S. 483 —МИТТ, т. Т, стр. 420.

³⁷⁰

В. В. Бартольд, К истории орошения Туркестана, СПб., 1914, стр. 88.

³⁷¹

О работах на Талайхан-ата см. труды С. П. Толстова: Археологические работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1951 г., — СА, XIX. 1954, стр. 250—253; Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг., — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 232—235; см. также: О. А. Вишневская, Раскопки караван-сараев Ак-Яйла и Талайхан-ата, — «Труды ХЭ». т. II, М., 1958, стр. 431—466.

³⁷²

Лупандин, Рекогносцировка Узбоя и описание его частей от кол. Бала-Ишем до кол. Сарыкамыш,— «Известия Кавказского отделения РГО», 1875, т. IV, стр. 11; А. И. Свинцов, Река Аму-Дарья и ее древнее соединение с Каспийским морем (Уз-бой),— «Известия собрания инженеров путей сообщения», 1884, № 9—10, стр. 230; см. также статьи А. М. Коншина: Сарыкамышокий озерный бассейн и Западный Уз-бой, — «Известия РГО», 1885, XXI. стр. 206; Разъяснение вопроса о древнем течении Аму-Дарьи, — «Записки РГО по общей геопрафии», т. XXXIII, 1897, № 1, стр. 98, 102—103, 155.

264

³⁷³

См. работы С. П. Толстова: По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 306; Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг., — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 116—142; см. также С. П. Толстов, А. С. Кесь, Т. А. Жданко: История Сарыкамышского озера в средние века, — «Изве-сгия АН СССР. Серия географическая», 1954, № 1, стр. 41—51; История средневекового Сарыкамышского озера,—«Вопросы геоморфологии и палеогеографии Азии», М., 1955, стр. 37—76.

³⁷⁴

Переправа Кары-Кичит, упоминавшаяся в источниках, была, как установлено, на Среднем Узбое, в месте выхода русла из песков юго-западнее Янаджи, там, где на правом берегу к руслу подходит Устюрт.

³⁷⁵

Абульгази. Родословное древо тюрков, пер. Г. Саблукова, — «Известия Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете», т. XXI, 1906, вып. 5—6, стр. 183, 186.

³⁷⁶

Г. П. Васильева. Работы Туркменского этнографического отряда в 1954— 1956 гг.,— «Материалы ХЭ», вып. I, М., 1959, стр. 168—<178.

³⁷⁷

²⁸ С. П. Толстов, А. С. Кесь, Т. А. Жданко, История средневекового Сарыкамыш-ского озера, — «Вопросы геоморфологии и палеогеографии Азии», М., 1955. стр. 48—54.

³⁷⁸

С. П. Толстов, Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1954 г., — СВ, 1955, № 6, стр. 106—108.

³⁷⁹

Н. Н. Вактурская, Раскопки городища Ургенч в 1952 г.,— «Труды ХЭ», т. II. М., 1958, стр. 467—494; С. П. Толстов, Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг., — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 224—232.

³⁸⁰

⁸¹ А. Г. Тургенев-Амитиров. Раскопки комплекса южных ворот и крепостной стены Таш-калы, — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 495—504.

³⁸¹

Г. А. Федоров-Давыдов, Раскопки квартала XV—XVII вв. на городище Таш-кала, — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 505—528; М. С. Лапиров-Скобло, Портал развалин караван-сарая на городище Таш-кала в Куня-Ургенче,—«Труды ХЭ», т. II, М., 1998, стр. 529—542.

³⁸²

³⁸ С. П. Толстов, Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949—1953 гг., — «Труды ХЭ», т. II, М., 1958, стр. 229—230.

³⁸³

Н. Н. Вактурская, К вопросу о культурных связях средневекового Хорезма с Китаем, — «Материалы второго совещания археологов и этнографов Средней Азии». М.—Л., 1959, стр. 28—36.

³⁸⁴

См. работы С. П. Толстова: К вопросу о происхождении каракалпакского народа,— КСИЭ, II, 1947, стр. 69—75; Города гузов,—СЭ, 1947, № 3, стр. 55—<102; Огузы, печенеги, море Даукара, — СЭ, 1950, № 4.

³⁸⁵

С. П. Толстов, Древний Хорезм, стр. 23—24.

³⁸⁶

С. П. Толстов, Огузы, печенеги, море Даукара, — СЭ, 1950, № 4, стр. 49—51.

³⁸⁷

³³ Там же, стр. 51—52.

³⁸⁸

Там же стр. 52—54.

³⁸⁹

С. ГГ. Толстов, Города гузов, — СЭ, 1947, № 3, стр. 79, 82—83.

18*

³⁹⁰

Там же, стр. 55—102.

³⁹¹

См. С. П. Толстов: Города гузов, СЭ, 1947, № 3, стр. 100—102; К вопросу о происхождении каракалпакского народа, — КСИЭ, II, 1947.

³⁹²

См. стр. 288—290.

³⁹³

С. П. Толстов, По следам древнехорезмийской цивилизации, стр. 60—61.

³⁹⁴

См. В. В. Бартольд, К истории орошения Туркестана, стр. 150 и сл.

³⁹⁵

Там же, стр. 150.

³⁹⁶

Там же, стр. 153.

³⁹⁷

М. А. Орлов, Памятники садово-паркового искусства средневекового Хорезма,— «Труды ХЭ», 1.1, М., 1952, стр. 166—171.

³⁹⁸

Н. Н. Вактурская, Хронологическая классификация средневековой керамики Хорезма, — «Труды ХЭ», т. IV, М., I960, стр. 320 и сл.

³⁹⁹

См. С. П. Толстов, Древний Хорезм, стр. 13 и сл., 154—170, 344.

⁴⁰⁰

См. С. П. Толстов, К двадцатилетию национального размежевания Средней Азии, — СЭ, 1950, № 1, стр. 5—6.

⁴⁰¹

См. Ф. Энгельс, Крестьянская война в Германии, — К. Маркс и Ф. Энгельс,

⁴⁰²

Сочинения, т. 7, изд. «2, М., 1956, стр. 343—437.

⁴⁰³

Там же, стр. 434.

⁶ Там же, стр. 347—348.

⁴⁰⁴

См., например, Хивинские хроники XIX века Мухаммеда мираба Муниса и Мухаммеда Риза-мираба Агехи «Фирдаусу-уль-Икбаль», «Джами-уль-вакиат-и-сул-т-аи’и» -и- «’Гульшен-и-Девлет» («Материалы по истории каракалпаков». Труды Института востоковедения, т. VII, М.—Л., 1938, стр. 95, 112; МИТТ, т. II, М.—Л., 1938, стр. 579, 594, 601 и др.).

⁴⁰⁵

Б. Г. Гафуров, История таджикского народа, т. I, М., 1949, стр. 390.

⁴⁰⁶

Б. В. Андрианов, Г. П. Васильева, Опыт археолого-этнографического изучения покинутых туркменских поселений XIX в., — «Известия АН Туркменской ССР», 1957, Xi 2, стр. 105.

⁴⁰⁷

Б. И. Вайнберг, К истории туркменских поселений XIX в. в Хорезме, — СЭ, 1959, № 5, стр. 33 и сл.

⁴⁰⁸

П. С. Савельев, Путешествие Базинера через Киргизскую степь в Хиву,— «Географические известия», 1849, № 4, стр. 164; А. В. Каульбарс, Низовья Ами-Дарьи, описанные по собственным исследованиям в 1873 г., — «Записки РГО», т. IX, 1881, стр. 406.

⁴⁰⁹

«Дневник переводчика-армянина Турпаева, посланного в 1834 г. из Ново-Александровского укрепления в Хиву», — «Записки РГО», т. I, 1867, стр. 125.

⁴¹⁰

«Поездка из Орска в Хиву и обратно, совершенная в 1740—1741 годах поручиком Гладышевым и геодезистом Муравиным», — «Известия Русского географического общества», СПб., 1850, стр. 588—589; Т. А. Жданко Очерки исторической этнографии каракалпаков. Родоплеменная структура и расселение в XIX — начале XX века, М.—Л¹., 1950, стр. 139 и сл.; Каракалпаки Хорезмского оазиса,— «Труды ХЭ». т. I, М., 1952, стр. 466; Б. В. Андрианов, Изучение каракалпакской ирригации в бассейне Жаны-Дарьи в 1956—1957 гг., — «Материалы ХЭ», вып. 4, М., 1960, стр. 172—190; С. П. Толстов, История освоения древней дельты Сыр-Дарьи, — «Тезисы докладов на заседаниях, посвященных итогам полевых исследований в 1960 г», М., 1961, стр. 31—32.

⁴¹¹

П. Рычков, Топография Оренбургской губернии. Сочинения и переводы, к пользе и увеселению служащих, СПб., 1887, ч. I, стр. 17.

⁴¹²

Риза Кули Мирза, Краткий очерк Аму-Дарьинской области, СПб., 1875, стр. 20-21.

⁴¹³

А. В. Каульбарс, Низовья Аму-Дарьи, описанные по собственным исследованиям в 1873 г., — «Записки Русского географического общества по общей географии», т. IX, СПб., 1881, стр. 552.

⁴¹⁴

Там же, стр. 562; см. также: А. Левшин, Описание киргиз-казачьих или кир-гиз-кайсацких орд и степей, ч. III, СПб., 1832, стр. 200.

⁴¹⁵

Т. А. Жданко, Каракалпаки Хорезмского оазиса, — «Труды ХЭ», т. I, М.. 1952, стр. 489—493; С. Камалов, Народно-освободительная борьба каракалпаков протия хивинских ханов в XIX в.,— «Труды ХЭ», т. Ill, М., 1958, стр. ГЗб—’144.

⁴¹⁶

Т. А Жданко, Патриархально-феодальные отношения у полуоседлого населения Средней Азии. «Материалы первой всесоюзной научной конференции востоковедов в г. Ташкенте», — «Известия АН УзССР», Ташкент, 1958, стр. 628—638.

⁴¹⁷

Т. А. Ждстко, Новые материалы по патриархальным пережиткам в земельноводной общине Средней Азии. «Материалы второго совещания археологов и этнографов Средней Азии», — «Известия АН УзССР», Ташкент, 1958, стр. 99—106.

⁴¹⁸

Н. А. Северцов, Сборник документов. Русские ученые — исследователи Средней Азии, т. II, Ташкент, 1958, стр. 91—92.

⁴¹⁹

Там же, стр. 109.

⁴²⁰

См. А. М. Аманов, Экономическое развитие Средней Азии (колониальный период), Ташкент, 1959, стр. 270—273.

⁴²¹

В. И. Ленин, Товарищам — коммунистам Азербайджана, Грузии, Армении, Дагестана, Горской республики, — Сочинения, т. 32. изд. 4, стр. 297.

⁴²²

«XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет», I, М., 1962, стр. 190.

⁴²³

Как мы уже отмечали, в Средней Азии есть еще ряд областей с обширными массивами земель древнего орошения. Из них мы должны особо отметить территории, расположенные к северо-западу и западу от Бухарского оазиса. Они занимают площадь 600—700 тыс. га, что примерно вдвое превышает современный Бухарский оазис. Эта обширная территория легко может быть использована для возделывания восокосортного хлопчатника.

⁴²⁴

Б. М. Георгиевский, Южный Хорезм. Геология Узбекской ССР, т. 2, Ташкент, 1937; И. П. Герасимов, Е. Н. Иванова и Д. И. Тарасов, Почвенно-мелиоративный очерк дельты и долины р. Аму-Дарьи, «Труды СОПС АН СССР. Серия кара-калпак-ская», вып. 6, М., 1935; В. М. Боровский и М. А. Погребинский, Древняя дельта Сыр-Дарьи и Северные Кызыл-Ку мы, т. I, Алма-Ата, 1959; и др.

Толстов С.П. По древним дельтам Окса и Яксарта

ПЕРВОБЫТНОСТЬ

Срелневековье

U OBOE ВРЕ/ИЯ

В этот день:

Рубрики

Свежие записи

Счетчики

Полезное

Учебники

Книги

Сборники

Периодика