К содержанию книги «Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси» | К следующей главе
Первый национальный «небесный патрон» Скандинавии, Олав Святой, был убит своими бывшими подданными в походе, который нельзя даже назвать в полном смысле миссионерским, «крестовым походом» против норвежских язычников: церковь, ориентировавшаяся на датскую корону, выступила против Олава и даже отказала ему в погребении. Тайным сторонникам конунга пришлось прибегнуть к хитрости:
«Торгильс послал своих людей в город и велел им сказать Сигурду епископу, что они привезли тело Олава конунга. Когда епископу стало об этом известно, он послал к причалу своих людей. Они сели в лодку, подплыли к кораблю Торгильса и сказали, чтобы им отдали тело конунга. Торгильс и его люди взяли гроб, стоявший на палубе (вместо тела Олава набитый камнями. — Г. Л.), и перенесли к ним в лодку. Затем люди Сигурда епископа выплыли на середину фьорда и сбросили этот гроб в море» (Сага об Олаве Святом, 238) (Снорри Стурлусон 1995:370).
Подлинное место погребения конунга удалось скрыть от датчан. Ропот против них усиливался.
«Во многом обвиняли Сигурда епископа. Вражда против него стала так сильна, что он посчитал за лучшее отплыть на запад в Англию к Кнуту конунгу. После этого тренды послали людей в Упплёнд, чтобы просить Гримкеля епископа (давнего соратника Олава. — Г. Л.) приехать на север в Трандхейм. Когда Олав конунг отправился на восток в Гардарики, он отослал Гримкеля епископа обратно в Норвегию. С тех пор тот был в Упплёнде. Когда епископу передали просьбу трендов, он сразу же собрался в путь. Он охотно согласился поехать, так как верил тому, что говорили о чудесах и святости Олава конунга» (Сага об Олаве Святом, 243) (Снорри Стурлусон 1995: 372).
[adsense]
Через несколько лет, после смерти Кнута и утверждения сына Олава Магнуса на норвежском престоле, развивающийся стихийно культ Олава Святого стал официальным государственным культом, а конунг провозглашен церковью «вечным королем Норвегии», perpetuus rex Norvegiae (История Норвегии 1980:140). Начинает складываться по существу своему народная «сага об Олаве». В центре любой саги — судьба личности. В «родовой саге» судьба личности сопряжена с судьбою рода, составляет его часть. По мере развития этого, наиболее позднего, жанра устного народного творчества совершается переход к новой системе ценностей, отражающей сложение новой, раннеклассовой государственной социальной структуры, и постепенное внедрение новой, средневековой феодально-христианской идеологии. Нормы «родовых саг» качественно преобразуются, как преобразуются общественные отношения. Обобщением этого преобразования стали «королевские саги», составившие в конечном счете грандиозное эпическое полотно «Хеймскринглы». Судьба королевского рода Инглингов (к которому возводили себя и норвежские короли, прямые потомки Олава) становится судьбой страны, Норвегии; совершенное в незапамятные времена эпических сказаний в королевском роду давнее отцеубийство предвещает повторяющуюся из поколения в поколение вражду родичей; в этой борьбе поднимется и обретет мученическую кончину сакральный патрон Норвегии, Олав Святой. Окрашенная христианскими тонами, но языческая по своему происхождению королевская «слава», «rómr», как воплощение его предопределенной родовыми нормами судьбы, осмысливается как небесное Спасение, воплощение предопределяющей божественной воли, закрепленное канонизацией «короля-мученика» (Гуревич 1972:60-82).
Плавная постепенность преобразования собственного, в основной своей части — дофеодального, культурного фонда, с максимально возможным использованием его потенциала в новых, средневековых условиях прослеживается не только в древнесеверной литературе, но по существу — во всех сферах скандинавской культуры: «северный путь» развития феодализма в целом характеризовался осторожным, по-своему экономным отношением к сохранению накопленного предшествующими поколениями социально-экономического наследия «варварского общества».
В сфере культуры это проявилось, в частности, в постепенной эволюции массового погребального обряда: характерная для эпохи викингов пестрота и разнообразие, «калейдоскопичность» его вариантов объяснялись, с одной стороны, развитием, взаимопроникновением, переплетением древних племенных обычаев, достаточно разнообразных; с другой — нараставшей неопределенностью «представлений викингов о сущности загробной жизни», своего рода индифферентностью этих представлений, среди которых можно уловить тенденции уже со средневековой мировоззренческой окраской. Не только равнодушие к традиционным мифам и культам улавливается порою в характеристиках людей, полагавшихся более на свою силу и удачу, нежели на помощь Одина и Тора. Кризис языческого миросознания все глубже охватывает сферу социальных отношений. «Червь сомнения» подтачивает носителей традиционного родового кодекса, реализация которого в условиях возрастающих межродовых столкновений, и при этом — распада устойчивости изначального «варварского» социума, приобретает все более взаимоистребительный и бесперспективный характер. Одна из центральных фигур исландских «родовых саг», знаменитый викинг Гуннар из Хлидаренди, прославленный непревзойденными воинскими добродетелями и доблестями, заявляет в таком порыве сомнений: «— Может, я не так храбр, как другие, потому что мне труднее, чем другим, решиться убить человека» (Сага о Ньяле, 54) (Исландские саги 1972: 537). Его друг, мудрый Ньяль, один из рьяных сторонников христианства в дальнейшем, предостерегает Гуннара: «— Никогда не убивай более одного человека из одного рода, никогда не нарушай мира, который помогли тебе заключить хорошие люди» (Сага о Ньяле, 55) (Исландские саги 1972: 537). Родовые нормы, высшей из которых была обязанность кровной мести, подвергаются все более заметным ограничениям. Христианская заповедь «Не убий» стимулировала этот процесс, удачно канонизируя и закрепляя тенденцию, объективно созревавшую и пробивавшую себе дорогу в скандинавском обществе на исходе эпохи викингов.
Отмирание язычества, пережившего и отразившего ту страшную фазу распада общественных отношений, когда:
брат будет биться с братом насмерть, кровные родичи режут друг друга, мерзко в мире, нет меры блуду…
(Прорицание вёльвы)
— проявилось и в постепенном, но последовательном вытеснении из погребальной практики традиционных (изначально — для всей Скандинавии) языческих, основанных на кремации мертвых, погребальных ритуалов — обычаем ингумации, по своим внешним признакам все более сближающимся с христианской погребальной обрядностью, а в конечном счете и переходящим в нее. В XI в. обычай ингумации мертвых, практически с безынвентарными погребениями, где по материалу неразличимы бывают захоронения мужчин и женщин, становится господствующим в Дании. Примерно в это же время христианский обряд распространяется в Сконе, на юге Скандинавского полуострова (входившем в состав Датской державы). Раннее распространение трупоположения характерно для могильников Готланда, где к концу эпохи викингов ингумация становится господствующим обрядом (в континентальной Швеции вытеснение языческих традиций происходит значительно медленнее). Наряду с традиционными языческими могильниками, на Готланде появляются (и некоторое время сосуществуют со старыми языческими кладбищами) собственно средневековые, христианские приходские кладбища при церквях: ранние, женские захоронения помещались к северу от храма, несколько позднее, также по христианскому обряду, в южной части этих кладбищ стали хоронить мужчин. Эрик Нюлен отмечает, что в этих могилах нет вещей (кроме деталей одежды) и даже керамики, хотя в синхронных этим кладбищам языческих могильниках еще продолжали класть в могилы глиняные сосуды с приношениями (Славяне и скандинавы 1986: 166).
Постепенное и все более глубокое проникновение христианских норм в культуру ярко раскрывают памятники, раскопанные в Хёрнинге (Дания). Здесь примерно через сто лет после введения христианства была построена церковь: деревянное здание (богато украшенное резьбой) было возведено на языческом кургане, который разровняли, сохранив при этом, однако, погребение — захоронение знатной женщины в погребальной камере; как отмечает Эльза Роэсдаль, эта особа была как бы посмертно принята церковью (Славяне и скандинавы 1986: 136). Точно так же родичи скальда Эгиля Скаллагримссона спустя много лет перенесли в церковь его останки (что не помешало, впрочем, любопытствующему священнику «испытать на прочность» топором череп знаменитого скальда и викинга, который умер некрещеным) (Сага об Эгиле, 86) (Исландские саги 1972:250-251).
Тесное сплетение языческих и христианских черт проявилось и в церковной культуре Скандинавии XI-XII вв., и прежде всего в архитектуре деревянных церквей, продолжающих традиции дохристианского народного зодчества Севера. Нередко их венчали (как в Чёллунге на Готланде или в Сёдерала, Хёльсингланд) установленные в качестве церковного флюгера бронзовые держатели языческих стягов, некогда помещавшиеся на мачтах боевых кораблей викингов и украшенные изображениями «Большого Зверя». Орнаментальные мотивы «стиля Рингерике», в котором выполнена деревянная резьба норвежских церквей, сочетают с традиционной звериной орнаментикой викингов проникшие из западного и восточного искусства растительные мотивы, но то же сочетание прослеживается и в произведениях языческой культуры. На пути к вершинам декоративного искусства, воплощенным в резных порталах норвежских храмов, северная орнаментика появилась также на многих сотнях поминальных рунических камней XI-XII вв., в композициях, причудливо, но органично объединивших языческие и христианские элементы.
Среди создателей этого искусства ведущую роль играли мастера-христиане Гуннар (автор около 20 памятников первой четверти ХI в.), а также Асмунд, возможно тождественный клирику Осмунду, упомянутому у Адама Бременского: он был младшим родственником Сигфрида, епископа при дворе Олава Шётконунга, англосакса по рождению; был послан им для получения образования в Бремен, побывал в Риме и был посвящен в епископы в Польше. Учеником Осмунда был резчик Фот, создавший до 40 рунических камней (расположенных вдоль пути из Уппсалы в Стокгольм). Известны и другие мастера и школы. Самым выдающимся из них был резчик Эпир, оставивший 43 подписных памятника, причем, как подчеркивает Е. А. Мельникова, «все они, по-видимому, с самого начала устанавливались на церковных дворах» (Мельникова 1977:16-19).
Адаптируясь к складывающейся церковно-административной структуре и культуре Средневековья, языческое наследие оставалось во многом — живым и полнокровным. Живыми оставались «старые боги», асы, в сознании не только бондов, продолжавших тайком приносить им жертвы. Даже самые рьяные сторонники новой веры, конунги-миссионеры, сочетали со своими христианско-государственными убеждениями и устремлениями глубокую веру в истинность языческих мифов.
«Рассказывают, что, когда Олав конунг гостил в Эгвальдснесе, однажды вечером туда пришел какой-то человек, старый и очень красноречивый. У него быkа шляпа с широкими полями и только один глаз (курсив мой, — Г. Л.). Он умел рассказывать обо всех странах. Он завел разговор с конунгом. Конунгу очень понравились его речи. Конунг расспрашивал его о многих вещах, и гость всегда умел ответить на его вопросы, так что конунг засиделся с ним до позднего вечера. Вот спрашивает конунг, не знает ли тот, кто такой был Эгвальд, по которому названы мыс и усадьба. Гость отвечает, что Эгвальд был очень воинственный конунг и поклонялся всего больше одной корове (Аудумла, священная корова скандинавской мифологии. — Г. Л.). Он погребен здесь… а в другом месте недалеко отсюда была погребена та корова (местные божества языческого «локуса». — Г. Л.) Такие вещи рассказывал гость и многое другое о конунгах или древних событиях.
Так как была уже поздняя ночь, епископ напомнил конунгу, что пора ложиться спать. Конунг так и сделал. Но когда он разделся и лег в постель, гость сел на ступеньку у его ложа и еще долго разговаривал с конунгом…
Некоторое время спустя конунг проснулся и спросил, где гость, и велел позвать его. Но гостя нигде не нашли… он дал им [слугам] два больших и жирных куска говядины, и они сварили их вместе с другими. Тогда конунг велел все это варево выбросить.
— Наверно, это был не человек, — сказал он, — это был, наверно, Один, в которого язычники долго верили. Но Одину не удастся перехитрить меня» (Сага об Олаве, сыне Трюггви, 64) (Снорри Стурлусон 1995: 139).
Верить в старых богов не перестали. Им только не полагалось больше приносить жертвы.
Церковь и ее служители постепенно, исподволь вписываются в сложившуюся традиционную, в своих существенных чертах — все еще неизменную, общественную структуру, где им приходится порою брать на себя вовсе не свойственные роли. Можно обнаружить священников и даже монахов — на борту боевого корабля, в составе дружины: «Сигурд со своими людьми поплыл вдоль фьорда. За ним последовали Бьёрн сын Эгиля, Гуннар из Гимсара, Халльдор сын Сигурда, Аслак сын Хакона, братья Бенедикт и Эйрик (монахи. — Г. Л.), а также дружина, которая раньше следовала за Магнусом конунгом, и много других людей» (Сага о сыновьях Харальда Гилли, 11) (Снорри Стурлусон 1995: 515). Иногда духовным лицам приходится возглавить ополчение вооруженных бондов: «Предводителями их назначили Иона Курицу, сына Кальва Кривого, брата Ивара-епископа, и Йона Дербника, священника. Они взошли на “Оленя”. На нем было двадцать две скамьи для гребцов. Это был самый быстроходный из кораблей». Впрочем, они не всегда справляются с возложенными обязанностями. «Они отправились на поиски Сигурда, но не нашли его и вернулись, не покрыв себя славой, потому что, как говорят, они видели Сигурда и его людей, но не решились напасть на них» (Сага о сыновьях Харальда Гилли, 7) (Снорри Стурлусон 1995:519-520). В массе своей, и к прямым своим церковным функциям служители, вышедшие из Среды местных бондов, далеко не всегда были достаточно подготовлены, что по-своему тоже способствовало хотя и медленному, но мирному врастанию церкви в ткань общественного организма: «На корабле был священник по имени Бард. Он был родом с западных фьордов. Человек он был еще молодой и мало ученый. Его попросили отправиться в усадьбу (крестить новорожденного). Он боялся, что не справится, так как был еще мало чему обучен, и ехать отказался» (Сага об Олаве Святом, 188) (Снорри Стурлусон 1995: 293). В усадьбах бондов появляются и клирики, приехавшие с Запада, главным образом из Англии. Положение их также иногда оказывается довольно сложным. «Она была дружественно расположена к одному английскому священнику по имени Рикард, который жил у ее братьев, и оказывала ему многие услуги и делала разные одолжения из доброжелательности. Это не привело к добру…» — поверив сплетням, братья калечат священника, и его исцеление становится одним из «посмертных чудес» Святого Олава (Сага о сыновьях Харальда Гилли, 25) (Снорри Стурлусон 1995:530-532).
Чудеса Олава в большинстве случаев, однако, носили вполне реалистический характер и были прежде всего свидетельством настойчивой общественной потребности возвысить посмертный авторитет конунга, чья жизнь и гибель в бою стали символом национальной и государственной самостоятельности и целостности страны. Первые «чудеса» — это собственно военные победы и свершения сторонников норвежской королевской династии, во главе с Магнусом, сыном Олава. Перед решающей битвой «конунг уснул, и ему приснился сон. Он увидел святого Олава конунга, отца своего, и тот сказал ему: — …Я буду с тобой в этой битве. .. — Магнус-конунг сбросил с себя кольчугу. На нем была только красная шелковая рубашка, в руках — секира Хель, принадлежавшая прежде Олаву-конунгу (также, без кольчуг, пошел в свою последнюю битву Харальд Хардрада с его воинами. — Г. Л.). Битва была непродолжительна. Люди конунга сражались яростно… После окончания битвы Магнус-конунг приказал перевязывать раны своим людям, но лекарей в войске оказалось меньше, чем требовалось. Тогда конунг… выбрал двенадцать человеке самыми мягкими руками… И хотя никто из них прежде не делал перевязок, все они стали превосходными лекарями… После этой битвы широко по всем странам распространилась весть о чуде, которое сотворил конунг Олав Святой» (Сага о Магнусе Добром, 28) (Снорри Стурлусон 1995: 393-394). Но ни в одном из этих эпизодов не было ничего сверхъестественного, иррационального, — кроме массового общественного желания утвердить в новой форме, за которую всю свою жизнь боролся Олав, сакральные качества конунга.
Именно давлением общественного сознания, самосознания средневековой народности, выходящей на историческую арену, определялся дальнейший ход событий. «Тогда епископ с согласия конунга и по решению всего народа (курсив мой. — Г, Л.) объявил, что Олав конунг — святой. Затем гроб с телом конунга внесли в церковь Клеменса и поставили над алтарем» (Сага об Олаве Святом, 244) (Снорри Стурлусон 1995: 373). Культ Олава при этом первоначально приобретает, как и прежние языческие культы, прежде всего локальный, конкретно-местный характер (как и все средневековые культы «святых»), освящая определенный выделенный «локус», в данном случае — Нидарос (Трондхейм), основанный конунгами город, который стал главным духовным центром, сакральной столицей христианской Норвегии.
«Из песчаного холма, где был сначала похоронен Олав-конунг, забил чудесный родник… Сначала там построили часовню, а на том месте, где лежало тело конунга, поставили алтарь. Теперь на этом месте стоит церковь Христа. На том месте, где была могила конунга (после перезахоронения, но до провозглашения культа. — Г. Л.), Эйнстейн-архиепископ велел поставить главный алтарь, когда он построил огромный собор, который и теперь стоит (собор в Трондхейме XI-XII вв., «самое величественное и прекрасное церковное здание скандинавского севера» [Всеобщая история архитектуры 1963, 11: 158]. — Г. Л.). На месте той хижины, где тело конунга оставили на ночь, теперь стоит церковь Олава. А то место, куда мощи конунга перенесли с корабля, называется Склоном Олава, теперь это место — прямо в середине города» (Сага об Олаве Святом, 245) (Снорри Стурлусон 1995:373-374).
Церковное строительство продолжается, становясь важной общественной обязанностью королей «из рода Олава Святого»:
«Конунг Магнус сын Олава велел построить церковь Олава в Каупанге на том месте, где тело конунга пролежало ночь… Церковь не была еще закончена, когда конунг умер. Харальд-конунг приказал завершить недоделанное. Он велел возвести в усадьбе каменную палату, и она еще не была закончена, когда он велел заложить церковь Марии на песчаном холме, неподалеку оттого места, где были погребены святые останки конунга в первую зиму после его гибели… Мощи Олава сохранялись в церкви Олава, пока строилась церковь Марии. Харальд-конунг велел построить усадьбу конунга ниже церкви Марии на берегу реки, где и сейчас она стоит. А палаты, которые он построил, он превратил в церковь Григория» (Сага о Харальде Суровом, 38) (Снорри Стурлусон 1995: 424).
Убранство этих храмов, внешнее и внутреннее, выполняли художники, владевшие всем арсеналом средств традиционного искусства эпохи викингов, будь то ювелирное ремесло, резьба по дереву; даже скальдическую поэзию, как и саги, использовали для оформления культа первого «святого короля» Скандинавии.
«Магнус-конунг велел изготовить раку, отделанную золотом и серебром и выложенную драгоценными камнями. Эта рака была сделана наподобие гроба, такого же размера и вида. Под нею были ножки, а сверху крышка, украшенная головами драконов. На задней части крышки были петли, а спереди запоры, замыкаемые на ключ. Потом Магнус-конунг приказал уложить в раку святые останки Олава-конунга. Много чудес произвели святые мощи Олава-конунга. Скальд Сигват говорит:
Вот, лежит в злаченой раке вождь, вошедший к богу, ибо был он благ, державец, сердцем. Идут толпы — спала с глаз их темень — вязов колец, что к гробнице сей стекались слепы.
Был принят закон для всей Норвегии праздновать день Олава конунга. И с тех пор этот день почитали как величайший праздник. Об этом говорит скальд Сигват» (Сага о Магнусе Добром, 10) (Снорри Стурлусон 1995: 384).
Формы поклонения, которых требовал новый культ, вполне сочетались с привычны¬ми формами деятельности, вплоть до викингских походов:
«После этой славной победы Гутхорм возвращается домой радостный, со всею добычей, которую захватил в бою. Была взята каждая десятая монета из захваченного серебра («церковная десятина викингов»! — Г. Л.), как он дал обет святому Олаву-конунгу, и было столь огромное богатство, что из этого серебра Гутхорм велел изготовить распятие ростом с него или с того бойца, который стоял на носу корабля, и было это изображение высотою в семь локтей. Гутхорм подарил таким образом изготовленное распятие церкви святого Олава-конунга» (Сага о Харальде Суровом, 55) (Снорри Стурлусон 1995:433).
Эпоха викингов заканчивалась: начатая разграблением церквей и монастырей Британии, она завершалась принесением «законной доли» захваченной добычи, по данному обету, в церковь, посвященную памяти одного из конунгов-викингов, королей-миссионеров. «Варварское общество» Северной Европы осваивало культурные нормы феодального Средневековья. Христианизация Скандинавии приобретала все более отчетливые формы, северное общество понемногу адаптировалось к общеевропейской цивилизации, сохранив,правда, определенное своеобразие. Более всего оно проявилось в том, что по мере торжества государственности христианизация все более приобретала «местный колорит». Утверждался не только и не столько культ Христа и девы Марии, сколько, прежде всего, поклонявшихся этим новым божествам «Святых королей» Средневековья.
[adsense]
Норвегия, для которой вопрос самостоятельного существования и самосознания стоял особенно остро, в этом отношении опередила другие скандинавские страны, и культ Олава Святого в силу этого стал общескандинавским. Вскоре, однако, и в Дании был канонизирован погибший после семилетнего правления конунг Кнут, сын Свейна (Сага о Магнусе Голоногом, 5) (Снорри Стурлусон 1995: 466). Кнут Святой погиб во время народного восстания 1086 г., предшествовавшего длительной феодальной усобице, растянувшейся на четверть века и прекращенной только датским королем Вальдемаром Великим (1157-1182) (Кан 1980:29).
Церковная организация Дании, несмотря на эти усобицы, развивалась вполне стабильно. Девять датских епископатов добились независимости от гамбургской церкви, когда в 1104 г. было основано архиепископство в Лунде. Лундскому архиепископу были подчинены и четыре епископата Норвегии (История Норвегии 1980: 143). Скандинавская церковь стала полноправным членом римско-католического церковного сообщества, феодальная знать северных стран — участником общеевропейских политических процессов наступившей «эпохи крестовых походов».
Норвежский король Сигурд Магнуссон (1103-1130), правнук Харальда Хардрады (и зять Мстислава Владимировича Мономаха, последнего единовластного князя Киевской Руси), получил прозвище «Странник Иерусалимский» (Jorsalafarar), что не вполне адекватно переводят как «Крестоносец». В молодости, двадцати лет отроду, он совершил в 1108-1110 гг. поход во главе флота из шестидесяти кораблей вокруг всей Европы, в Палестину: «не было более славного похода из Норвегии, чем этот», сообщает «Хеймскрингла» (Сага о сыновьях Магнуса Голоногого, 13) (Снорри Стурлусон 1995: 487). Сигурд Крестоносец вместе с войсками главы Иерусалимского королевства крестоносцев Болдуина участвовал в осаде и штурме Сайды. Из крестового похода норвежский король, посетивший дворы всех государей Западной Европы, Иерусалим и Константинополь, вернулся с определенным идейным зарядом и программой дальнейшего укрепления церковной организации. И светские, и духовные власти зарубежного христианского мира всячески поддерживали его в этом:
«По совету Бальдвини-конунга [Балдуина] и патриарха, взяли стружку от святого креста [Креста Господня, хранившегося в Иерусалиме], и они оба поклялись над святыней, что это действительно стружка от святого креста, на котором сам Бог был замучен. Затем эту святыню передали Сигурду-конунгу с условием, что он и двенадцать его людей поклянутся распространять всеми силами христианство и учредить у себя в стране архиепископство. А крест пусть хранится там, где покоится святой Олав-конунг, и пусть собирается десятина, и пусть он сам тоже ее платит» (Сага о сыновьях Магнуса Голоногого, 11) (Снорри Стурлусон 1995:485-486).
Вернувшись, Сигурд осуществил многое из задуманного, сообразуя при этом церковные интересы с другими задачами государственного строительства Норвегии:
«Он долго оставался в Конунгахелле и очень способствовал процветанию этого торгового города. Он построил там большую крепость и велел вырыть вокруг нее большой ров. Она была из дерна и камня. В крепости были выстроены дома и церковь. Он велел хранить святой крест в Конунгахелле и тем самым не сдержал клятвы, которую он дал в Йорсалаланде (Иерусалиме, где Сигурд пообещал поместить реликвию там же, где мощи св. Олава, в Нидаросе на севере страны. — Г. Л.). Но десятину он ввел и выполнил большую часть того, что он поклялся выполнить» (Сага о сыновьях Магнуса Голоногого, 19) (Снорри Стурлусон 1995:489).
Завершение «церковной программы» Сигурда Крестоносца относится ко времени совместного правления сыновей Харальда Гилли, королей Эйстейна, Сигурда, Инги. В 1152-1153 гг. «Николас кардинал из Румаборга (Рима; Николай — в 1154-1159 гг. папа римский Адриан IV. — Г. Л.) приехал в Норвегию… он соизволил посвятить Йона сына Биргира в архиепископы в Трандхейме, пожаловал ему одеяние, которое называется паллиум, и постановил, что престол архиепископа должен быть в Нидаросе в церкви Христа, где покоится конунг Олав Святой. А раньше в Норвегии были только епископы» (Сага о сыновьях Харальда Гилли, 23) (Снорри Стурлусон 1995: 530). Преемник Йона, Эйнстейн, принял новые меры для укрепления позиций церкви.
«Архиепископ вступил в переговоры с бондами. Он сказал им сперва о нуждах своей церкви, о том, насколько велико должно быть ее благолепие, чтобы она стала достойной той славы, которую она приобрела с тех пор, как в ней находится архиепископский престол. Он потребовал от бондов, чтобы они платили ему подать полновесным и серебряными эйрирам и… подать полновесными серебряными эйрирами, которую он хотел получить, была вдвое больше той, которую обычно получал конунг. И благодаря поддержке родичей и друзей архиепископа и его собственным стараниям, его требование было принято и стало законом во всем Трёндеяаге, а также в тех фюльках, которые входили в его епархию» (Сага о сыновьях Харальда Гилли, 16) (Снорри стурлусон 1995: 563).
Новая расстановка социально-политических сил обрисовывается в середине XII в. Архиепископ Эйнстейн, с одной стороны, добился заметного увеличения подати с бондов, с другой — поддержал права одного из спорных претендентов на королевский престол, Магнуса Эрлингссона. «Хеймскрингла» передает важный, отражающий новые тенденции в феодальном развитии страны, диалог Эйнстейна с отцом нового конунга, Эрлингом:
«— Правда ли, владыко, что, как говорят люди, Вы увеличили подать, которую Вам должны платить бонды на севере страны?.. Если Вы хотите приумножить Ваши права, то Вы, конечно, поможете нам также приумножить права конунга… Если Магнус не так провозглашен конунгом, как исстари было в обычае здесь в стране, то в Вашей власти дать ему корону и в согласии с божьим законом помазать его на царство… Здесь в стране есть теперь архиепископ. Это высокая честь и слава нашей стране. Так приумножим их. Пусть будет у нас коронованный конунг, как у англичан или датчан» (Сага о Магнусе, сыне Эрлинга, 21) (Снорри Стурлусон 1995: 565-566).
Так Норвегия превращается, союзными действиями церкви и королевской власти, в полноценную феодально-христианскую державу.
По мере утверждения феодально-христианской государственности внутри скандинавских стран формирующееся в северных королевствах рыцарство переходит ко все более активной феодальной экспансии, включаясь в «крестовые походы» XII-XIII вв. Заморское путешествие норвежских рыцарей Сигурда Крестоносца было в начале XII столетия экзотической прогулкой (хотя и способствующей усвоению идеи религиозной войны). Но в середине того же столетия знамя «борьбы с язычниками» поднимается на Балтике. В 1147 г. саксонский герцог Генрих Лев и бранденбургский маркграф Альбрехт Медведь начинают «крестовый поход» против славянских язычников, ободритов. После гибели ободритского князя Никлота на завоеванных землях в 1160 г. было образовано немецкое герцогство Мекленбург. При Вальдемаре Великом, с 1157 г., в крестоносную экспансию на Балтике включается Дания. Датские войска вторгаются в земли ободритов и соседних славянских племен, в 1163 г. датчане взяли приступом и разрушили крупнейший храмовый город, Аркону, и подчинили остров Рюген.
Правда, в начале XIII в. большую часть своих завоеваний на южном побережье Балтики датские короли Кнут VI и Вальдемар II вынуждены были уступить немцам. Однако в 1219 г. Вальдемар, прозванный Победителем, совершил успешный «крестовый поход» в Северную Эстонию и завладел Ревелем. К 1227 г. «крестовые походы» датчан закончились: остров Рюген, Ревель и земли Северной Эстонии остались в их власти.
Шведский король Эйрик IX, провозглашенный Святым, в 1155 г. начал «первый крестовый поход» шведов в Финляндию; его сопровождал уппсальский епископ Генрих, через год, видимо, убитый в сражении. Шведам, однако, удалось закрепиться в юго-западной Финляндии.
В 1164 г. при короле Карле Сверкерсоне учреждается третье скандинавское архиепископство, в Уппсалле. Шведские архиепископы обеспечивали более прочное положение королевской власти. С. Д. Ковалевский подчеркивает, что в Швеции церковь выступала носительницей канонического и римского права, а «опираясь на римское право, король мог заявлять равные, ранее неизвестные в Швеции притязания на власть в различных сферах». Активизируется и внешняя экспансия: продолжением «первого крестового похода», очевидно, было вторжение шведского войска в пределы Руси и осада Ладоги в том же 1164 году, окончившаяся разгромом захватчиков. Возобновление крестоносной активности связано с публикацией буллы папы Григория IX, в 1237 г. провозгласившего крестовый поход против тавастов и других финских племен. Войско ярла Биргера начинает «второй крестовый поход» шведов в Финляндию, как и первый, продолженный в русские пределы и завершившийся разгромом шведского войска на берегах Невы 15 июля 1240 г.
«Святые короли», выдвинувшиеся в период зарождения и становления феодальной формации как символ национально-государственного единства скандинавских стран, по мере укрепления и торжества феодального строя, освящаемого сложившейся церковной иерархией средневекового общества, становятся знаменем обращенной против внешнего, окружающего «языческого мира» соседних народов Балтики крестоносной феодальной экспансии.
К содержанию книги «Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси» | К следующей главе