Очерки семантики

История изучения смысла наскальных изображений непродолжительна, но богата острыми дискуссиями, в ходе которых высказывались различные гипотезы и теории. «Петроглифам приписывали и магическое, и мифологическое, и мемориальное, и чисто эстетическое значение. Говорилось и о том, что рисунки на скалах делали просто так, для развлечения и забавы» [Формозов, 1969 (II), с. 246]. В одной из недавно вышедших книг, например, сказано, что «первобытное искусство возникает как искусство жизненной правды, в которой и общественный интерес и объективные тенденции развития действительности совпадают» [Еремеев, 1970, с. 261] ¹.

[adsense]

Авторы работ, опубликованных в 30—50-е годы, как правило, весьма решительно обращались к вопросам семантической интерпретации наскальных рисунков. Сейчас в профессиональных исследованиях наблюдается почти обратная тенденция: либо полный отказ от рассмотрения проблем семантики [Формозов, 1969 (II), с. 22—23], либо осторожный подход с учетом всей сложности задачи и с пониманием необходимости предшествующей источниковедческой проработки источников [Столяр, 1977, с. 25; Кадырбаев, Марьяшев, 1977, с. 25 и другие работы].

Крупный знаток археологии и этнографии Западной Сибири, отдавший много сил изучению наскальных рисунков, В. Н. Чернецов писал: «Если трудно бывает расшифровать письменность на неизвестном языке, то еще труднее проникнуть в содержание и смысл наскальных изображений, в которых роль индивидуального творчества и случайности несоизмеримо выше, чем в самой примитивной письменности» [Чернецов, 1964, с. 5]. Продолжая эту мысль, можно добавить, что проблема раскрытия смысла петроглифов — это еще и проблема «перевода» с языка зрительных образов на язык словесных сообщений. Лаже когда нам заведомо известно, что хотел сказать художник (например, при пересказе смысла современной картины), при таком «переводе» происходят невосполнимые потери в силу разной природы самих языков.

Сложность семантической интерпретации наскальных изображений, естественно, прежде всего обусловлена недостаточностью наших знаний о духовной жизни древних людей. А. П. Окладников и А. И. Мартынов пишут: «В любом искусстве человека волнует не только его форма, средства изображения, художественное мастерство, но и содержание, которое может быть весьма различным. Причем о внешней стороне любого искусства, даже самого древнего, самого необычного с точки зрения привычных представлений современного человека, говорить всегда проще, нежели о его внутреннем смысловом содержании. Правда, эти две стороны искусства нераздельны, они органически слиты и составляют одно целое. Однако когда речь идет о первобытном искусстве и в наших руках нет ничего другого, кроме рисунков и археологических находок, внутренняя сторона такого далекого от нас искусства, его семантика, естественно, представляется делом весьма трудным. Несмотря на трудности, именно эта область искусства является наиболее волнующей и наиболее ценной, раскрывающей духовный мир людей. При этом надо учитывать, что смысловое содержание древнего искусства значительно отличалось от современного искусства, оно не укладывается в наши представления об эстетике. С ним связывались многие стороны не только духовной, но и производственной деятельности первобытного человека.

Наша задача — попытаться раскрыть содержание этого искусства, познать мировоззрение древнего человека, его идеи и взгляды. Но как быть? Ведь перед нами, в сущности, безмолвные памятники — писаницы, понять которые, пожалуй, так же трудно, даже еще труднее, чем прочитать древнюю неизвестную письменность…» [Окладников, Мартынов, 1972, с. 193].

Главным источником сведений, которые могут способствовать объяснению семантики петроглифов, А. П. Окладников и А. И. Мартынов считают мифологию «ныне живущих местных народов Сибири, само происхождение которых тесно связано с Северной Азией и своими корнями уходит в дремуче-далекую старину, о которой здесь идет речь. Мифы и религиозные представления этих народов, значительно изменившись в течение тысячелетий, тем не менее несут в себе драгоценные крупицы седой старины, отголоски той эпохи, когда у подножий писаных скал воспроизводились легенды о происхождении людей, о вселенной и зверях» [Окладников, Мартынов, 1972, с. 193].

Разделяя эту точку зрения, автор настоящей книги также попытался в данной главе соотнести содержание некоторых наскальных изобразительных сцен с содержанием определенных мифологических текстов.

Правда, скептически настроенный читатель может поставить вопрос о том, можно ли считать доказанным, что в петроглифах отражены именно мифологические сюжеты, а не что-либо иное. Ведь никаких прямых свидетельств этому нет ни на одном изображении. Однако что считать прямым свидетельством? Если сопровождающую надпись, указывающую на то, что на этом камне изображен реальный
лось, а на том — лось-вселенная, то таких прямых свидетельств не будет никогда. Если же таким свидетельством считать изображения типа «колдуна» из пещеры Трех братьев (Арьеж, Франция) или изображение зооантропоморфного существа из Черемушного Лога (Енисей, рис. 94; 96), то мифологический характер таких образов, по-видимому, можно постулировать. В этом плане представляется удачной, например, попытка интерпретации петроглифов Онежского озера, предпринятая К. Д. Лаушкиным [Лаушкин, 1959; 1962].

Следует также отметить, что большинство исторических фактов получено археологией не прямыми, а косвенными методами исследования. В данном случае можно, к примеру, использовать метод рабочей гипотезы. Допустим, что наскальные рисунки содержат фрагменты мифологических сюжетов. Тогда, хотя бы в отдельных случаях должны встречаться такие петроглифические композиции, которые, во-первых, обнаруживают близкое сходство с несомненно мифологическими ситуациями, зафиксированными в письменных источниках, и, во-вторых, более убедительному и непротиворечивому объяснению не поддаются.

Прежде чем обратиться к непосредственному сопоставлению изобразительных и письменных мифологических текстов, попытаемся уточнить некоторые терминологические и методические вопросы.