К содержанию книги «Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси» | К следующей главе
Заданная мифической судьбой асов модель поведения получила реализацию в качестве идеальной нормы в следующем за мифом творческом пласте скандинавской духовной культуры — героическом эпосе.
Героические песни «Эдды» группируются в три эпических цикла, переплетающихся и сохранившихся в разной степени завершенности: «готско-гуннский» (связанный с событиями 375 г.), «бургундский» (или, правильнее, «бургундско-готско-гуннский», отразивший гибель бургундского королевства в 435 г., битву на Каталонских полях 451г.) и «северный», основанный на событиях, которые условно можно поместить между 450—550 гг. (в некоторых случаях, возможно, даже 650 г.): гаутско-свейские войны, предания о Вёльсунгах, Скьёльдунгах, Инглингах.
Эпическое время, таким образом, обладает важным качеством, отличающим его от мифологического: оно — исторически конкретно, а потому и неповторимо. Если миф регулярно «возвращается», повторяясь в ритуале, асы совершают свои подвиги и судьбы вне связи со временем человеческих поколений, то эпическое время «было», в фиксированном отдаленном прошлом. Это прошлое увязывается, с одной стороны, с настоящим (с действительностью эпохи викингов), а с другой стороны — с мифологическим временем (асами) с помощью генеалогических перечней, куда так или иначе оказываются включенными в норме все эпические герои и где они выступают потомками асов и предками конунгов IX-X вв.
Правда, связь эта — сугубо формальна. По существу своему эпическое время — дискретно и неподвижно. Это — некая начальная точка отсчета «векторного» времени, идеальное время предков, совершивших неповторимые подвиги и оставивших потомкам высшие эталоны человеческого поведения. Во всех случаях, когда эпические персонажи действуют (а не являются просто звеном в генеалогической цепи), они воспринимаются как современники друг друга. Эпическое время внутренне едино, за пределами жизни героя сказания последовательность событий не имеет значения: это события не исторические, а эпические.
[adsense]
Также, с одной стороны, конкретно, физически (географически) вполне реально, а с другой — условно, сакрально эпическое пространство. Мир северных сказаний простирался от Уппсалы на севере до границы Римской империи на юге, от Рейна на западе до Дона на востоке. Он насыщен географическими приметами (названия рек, местностей, областей и стран) (Стеблин-Каменский 1975: 682-706). В эпосе каждый слушатель песен знал, где примерно находится эпическая Земля готов—Рейдготаланд, отделенная пограничным лесом Мюрквид, реками Данном и Даном (Днепром, Доном-Дунаем) с «речными селеньями» Архейм от Земли гуннов — Хуналанд, а с другой стороны примыкающая к знакомым островам и фьордам Балтики и Северного моря. «Скандинавский элемент», составляющий периферию хорографии эпоса, связан с важнейшими культовыми местами, центральными святилищами, такими, как Уппсала, Лейре, Еллинг (Ялангрсхейд). Фраккланд, Валланд и другие земли могли быть окрестностью действия:
Лежат по всем странам нити судьбы
(Речи Регина, 14)
Аксиологически выделенные рубежи — «поля Гнитахейд», «лес Мюрквид», «горы Ессур» — локализуются в Средней и, прежде всего, в Восточной Европе. Северное Причерноморье, где германцы соприкоснулись с греко-римским миром, дотянулись до источников «вальского золота» и получили представление о великолепии и мощи восточно-римского императора (Кьяра, кесаря), освоили письменность (магический дар Одина!), познакомились с основами христианства и, наконец, пережили страшный, сокрушительный разгром, неотразимый удар с Востока, инерция которого вытолкнула готов далеко на Запад, за Пиренеи и Альпы (Топоров 1983: 227-262), — восточноевропейское пространство обрело в германском эпическом сознании заповедный, сакральный характер.
Фольклорное освоение этого эпического пространства началось, видимо, еще во времена черняховской культуры, которую отождествляют с Готской Державой в Причерноморье, сложившейся между 170-270 гг. и разгромленной гуннами в 375 г. н. э. (Кухаренко 1980:63,76; Третьяков 1982:18-22). Готские сказания и песни о короле готов Эрманарихе (Германарихе) и др. легли в основу сочинения вестготского историка Аблавия (около 475 г.), фрагменты которого вошли в состав «Гетики» Иордана (Hachmann 1970:35-109). В частности, к Аблавию, по-видимому, восходит описание похода Германариха, когда он «domuerat Golthescytha, Thiudos, Inaunxsis, Vasinabroncas, Merens, Mordens, Imniscaris, Rogas, Tadzans, Athaul, Navego, Bubegenas, Coldas» (Iordan, 116-117).
Приведенное стандартное чтение этого одного из наиболее «темных мест» Иордана — не единственно возможное (Скржинская 1960:
265, прим. 367). Если принять давно предлагавшиеся конъектуры прежде всего образований на In-, в которых можно видеть не этно-, а топо- или гидронимы: in Aunxsis—«на Свири, в Посвирье» (финск. Aunxmaa), in Abroncas (неясный восточноевропейский гидроним?), — и если допустить в протографе замену «т» на «п», in Miscam— «в Мещере», то вместе с определимыми этнонимами текст этот превращается в латинский перевод ритмично организованной готской висы, повествующей о походах эпического конунга Ёрмунрекка, который
domuerat подчинил
Golthescytha голтескифов
Thiudos чудь
in Aunxsis на Свири
Vas весь
inAbroncas в (?)
Merens, Mordens мерю, мордву
in Miscaris в Мещере
Rogas, Tadzans рогов (?), тадзов (?)
a-ta-ul-na- …..
ve-go-bu-be- …..
ge-nas Coldas голядь (?)
Если реконструируемая виса — фрагмент «готского эпоса», то в числе первых его героев — племена Восточной Европы (отмеченные на тех же местах вдоль Волжского пути, где 500 лет спустя их застала «Повесть временных лет»).
Поэтому не случайно одна из древнейших героических песен «Эдды» — «Речи Хайдара» — посвящена событиям, происходившим в Восточной Европе в 375 г., войне Эрманариха с вождями росомонов Аммиусом и Сарусом (в «Эдде» — Хамдир и Сёрли), мстившими за смерть своей сестры Сунильды (Сванхильд).
Предание о братьях-вождях и их сестре (svan — «лебедь») перекликается со славянской легендой о Кие, Щеке, Хориве и сестре их Лыбедь (в «Эдде» есть и третий брат — Эрп) (Рыбаков 1982: 86). Это — едва ли не древнейший, но не единственный случай контаминации готского, скандинавского и восточнославянского эпоса. Межплеменной конфликт, однако, в «готских песнях», сохранившихся в «Эдде», заслонен иным, для развития эпоса более актуальным — внутриродовым. Здесь впервые обозначена центральная, движущая стержневая тема эпоса — роковое братоубийство, предопределяющее трагические судьбы всех последующих поколений (подобно тому, как это произойдет потом в роду Инглингов после сожжения Висбура или на Руси после убийства Бориса и Глеба) (Гуревич 19726: 77-78; Лихачев 1983:64-65).
Брат будет биться
с братом насмерть
нарушат сестричи
нравы рода
(Прорицание вёльвы, 45)
Хамдир и Сёрли убивают Эрпа и потому гибнут сами. Еще больший эпический масштаб тема братоубийственной распри обретает в «Песне о Хлёде», одной из древнейших в «Эдде».
Не вошедшая в основной корпус, она, однако, имеет надежную историческую подоснову, и близкие параллели в памятниках, синхронных эпохе викингов: в англосаксонской поэме X в. «Видсид» и у Саксона Грамматика (Стеблин-Каменский 1975:705). Хлёд (Лотерус, Лотар) — полугот, полугунн — вступает в борьбу за готское наследие с конунгом готов Ангантюром (в англ. традиции Онгентеов). Судьба наследия решается в страшном сражении (его сопоставляют с битвой на Каталаунских полях): «…гунны обратились в бегство, а готы убивали их… Ангантюр пошел тогда на поле боя посмотреть на убитых и нашел своего брага Хлёда. Тогда он сказал:
Сокровищ тебе
немало сулил я
немало добра
мог бы ты выбрать
битву начав
не получил ты
ни светлых колец
ни земель, ни богатства
Проклятье на нас:
тебя я убил!
То навеки запомнят:
зол норн приговор»
(Песнь о Хлёде, 30, 31)
Братоубийство в борьбе за власть — предельное выражение распада родовых отношений. Совершившись впервые в готском «эпическом пространстве», оно повторится затем в сакральной округе языческой Уппсалы и, наконец, в усобицах родичей-христиан во вполне реальном, государственно-организованном пространстве Скандинавии «королевских саг». Эпос дает модель этих ситуаций и нравственного отношения к ним, пронизанного глубокими и мощными противоречиями.
Центральный, «бургундский цикл», подчинивший себе все другие, могучий ствол общегерманского эпоса о Нибелунгах, представляет собою повествование о жизни и смерти идеального героя, Сигурда. Но, при всей идеальности, едва ли не космической значимости подвигов (включающих змееборчество, доступное разве что Тору), Сигурд в конечном счете оказывается в глубоком конфликте с традиционной системой ценностей. Коварно убитый родичами, владелец клада Нифлунгов погиб не в бою — следовательно, ему недоступен нормативный удел героев, пребывающих среди павших в битвах воинов-эйнхериев, в Валхалле Одина (Петрухин 1978: 163).
Отдано золото
выкуп немалый
за меня получил ты
сын твой несчастлив
смерть вам обоим
выкуп сулит
Хуже еще
я это знаю
родичей ссоры
конунгам новым
еще не рожденным
они суждены
(Речи Регина, 6, 8)
Роковая предопределенность индивидуальных судеб, мотивированная разрушением традиционных родовых устоев, а не только волею норн — прях Нитей Судьбы, — лейтмотив эпоса. В «распрямляющемся времени», выплескивающемся «веком мечей и секир» человеческая ценность определяется способностью мужественно идти навстречу грядущей судьбе, смерти — высшему испытанию героя. Так, преступившие нормы родового права убийцы Сигурда, зная неизбежность расплаты и мрачную направленность собственной судьбы (такой же, в общем-то, какова и судьба асов, и всего мира в этот «век волков»), отправляются на верную смерть к гуннскому конунгу Атли:
Пусть волки наследье
отнимут у Нифлунгов
серые звери
коль я останусь!
Пусть мирные хижины
станут добычей
белых медведей
колья не поеду!
Простились люди
с конунгом, плача
когда уезжал он
из гуннского дома
Сказал тогда юный
наследник Хёгни —
Путь свой вершите
как дух вам велит!
(Гренландская песнь об Атли, 11,12)
Умереть с честью — заслужить ordrómr — высшая человеческая участь:
Мы стойко бились
на трупах врагов
Мы как орлы
на сучьях древесных!
Со славой умрем
сегодня иль завтра
никто не избегнет
норн приговора!
(Речи Хамдира, 30)
Героизм мужчины — идеального воина, трактуемого как предельно индивидуализированная (хотя и схематизированная) личность, — уравновешивается и дополняется героизмом эпической женщины, совершающей высшие подвиги в защиту старого, родового права, осуществляющей месть либо побуждающей к ней следующие поколения (Стеблин-Каменский 1967:78-81).
«Бургундский цикл» (предания о Сигурде, Брюнхильд, Гудрун, Гуннаре, Хёгни и Атли) диктовал идеальные образцы человеческого поведения в мире распадающихся родовых устоев и высвобождения индивидуальных сил, тем не менее подчиненных некоей неумолимой логике «гибели мира», перестройки мироздания. Третий, «северный цикл» эпических преданий представляет собою словно бы равнодействующую между эпически осмысленной исторической реальностью эпохи Великого переселения народов («готский цикл») и нормативной идеализацией этой реальности («бургундский цикл»), между реальным общественным конфликтом (родовые и внеродовые ценности) и идеальным способом его разрешения (героическое следование неумолимой судьбе). Это соотношение близко социальной действительности эпохи викингов: между родом и эпически идеализированной личностью появляется новая социальная сила, внеродовой коллектив, дружина. В песнях «скандинавского цикла» отчетливее всего запечатлелись походы, отношения, ценностные ориентации викингов.
[adsense]
Дружина судила
витязем станет
доброе время
настало для воинов
Вождь приехал
битву покинув
лук благородный
герою вручил он
Начал расти
вяз благородный
на радость друзьям
радости свет
щедро давал он
верной дружине
жаркое золото
кровью добытое
(Первая песнь о Хельги Убийце Хундинга, 7,9)
Опираясь на эту новую силу, эпический герой смело вмешивается в родовые конфликты:
Не дал конунг
выкупа родичам
не заплатил
за убийство виры
Молвил что ждет
бури великой
копий железных
и ярости Одина
(Первая песнь о Хельги Убийце Хундинга, 12)
Личная судьба героя — вождя дружины — драматизирована не менее, нежели судьбы героев «цикла Сигурда»: по существу, ему тоже нет места в Валхалле, и вновь и вновь повторяются судьбы эпических мужей и жен, Хельги и Сигрун:
Чудится мне
или настал света конец?
Мертвые скачут!
Что же вы шпорите
ваших коней
разведано вам
домой воротиться?
Нет, не почудилось
все что ты видишь
и не настал света конец
Хоть мы и шпорим
наших коней
но не дано нам
домой воротиться
…Сперва поцелую
конунга мертвого
а ты сними
доспех окровавленный
иней покрыл
волосы Хельги
смерти роса
на теле у конунга
руки как лед
у зятя Хёгни
как мне, конунг,
тебя исцелить?
Ехать пора мне
по алой дороге
на бледном коне
по воздушной тропе
…Говорят, что Хельги и Сигрун родились вновь. Он звался тогда Хельги Хаддингьяскати, а она — Кара, дочь Хальвдана, как об этом рассказывается в Песни о Каре.
(Вторая песнь о Хельги Убийце Хундинга, 40, 41,44,49)
Возрождение совершается прежде всего в потомках героев. В «скандинавском цикле» эпических преданий получили оформление королевские генеалогии Инглингов, Ильвингов, Вёльсунгов, Скьёльдунгов, Скильвингов, Аудлингов. «Песнь о Хюндле», одна из наиболее поздних в «Эдде», — образец такой родословной, уравнивающей haldborit с hersborit — «рожденного от хольдов» и «рожденного от херсиров» — как ódłingar—«благородного», восходящего к Древним героям (Гуревич 1976:55-73). Связывая эпическое время с реальным, эти родословные стали одной из начальных форм новой сферы духовной культуры — скальдической поэзии.
К содержанию книги «Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси» | К следующей главе