ГАИМК как центр советской исторической мысли в 1932—1934 годах

В обзорах истории советской исторической науки, как вышедших еще при Брежневе, так и выпущенных в наши дни ¹, есть, на мой взгляд, важный пробел. Характеризуя научные центры — старые, академические и университетские, и возникшие после Октябрьского переворота (Коммунистическая академия, Институт красной профессуры) — мало места уделяют Государственной академии истории материальной культуры (ГАИМК). Между тем именно там вырабатывались установки, ставшие в дальнейшем обязательными для всех советских историков.

[adsense]

Выше уже говорилось о переменах, произошедших в ГАИМК после 1929 г. Тогда более половины старых сотрудников уволили как классово чуждых. Вице-президентами академии стали большевики Ф. В. Кипарисов и С. Н. Быковский, а самыми активными сотрудниками выпускники Института красной профессуры А Г. Пригожин и М. М. Цвибак, недавний пропагандист из Красной армии С. И. Ковалев, деятель культурного фронта из Тихвина В. И. Равдоникас, комсомольцы, только что окончившие ВУЗы.

Облик ГАИМК разительно изменился. Вместо изучения конкретных вопросов истории культуры в центре внимания встали проблемы глобального масштаба. Шли непрерывные дискуссии, прежде всего о формациях. Знаменитая «пятичленка», никогда в таком виде не формулированная Марксом и Энгельсом и дожившая до наших дней, родилась в этой среде. Отправной точкой служила лекция Ленина «О государстве», прочтенная в Свердловском университете в 1919 г. и опубликованная в газете «Правда», как раз в 1929 г. В этой лекции намечалась смена рабовладения феодализмом, а того в свою очередь капитализмом и социализмом.

Расстановка сил в ГАИМК менялась. Первоначально задававшие тон Быковский и Равдоникас были оттеснены на второй план Пригожиным и Цвибаком. Быковский совсем ушел из Академии, и пост вице-президента занял Пригожин.

К началу 1930-х гг. по «Академическому делу» было репрессировано свыше ста ведущих русских историков, а факультеты общественных наук в университетах были закрыты. В результате на короткий срок ГАИМК (наряду с Комакадемией в Москве) стала центром исторической науки в СССР. Сюда прибились некоторые уцелевшие после репрессий историки. Здесь в 1932— 1934 гг. вышли работы, определившие лицо советской науки на несколько десятилетий вперед.

Вот об этом я и хочу рассказать, сосредоточив внимание на публикациях трех ученых — В. В. Струве, С. А. Жебелева и Б. Д. Грекова. То, что было сказано в предшествующем очерке о П. П. Ефименко, объяснит многое в жизни и этих историков.

Во всех обзорах истории советской исторической науки выделяется как один из решающих моментов доклад В. В. Струве 1933 г. в ГАИМК, установивший, что общества Древнего Египта и Месопотамии были рабовладельческими.

Василий Васильевич Струве родился в 1889 г. В 1911 г. окончил Петербургский университет, после чего для подготовки к профессорскому званию прошел стажировку в Германии. Сначала интересовался в основном хронологией Древнего Египта и его литературой. В 1927 г. защитил диссертацию «Манефон и его время». За 1912—1933 гг. Струве напечатал несколько десятков статей по египтологии и в 1933 г. был хранителем египетского отдела Эрмитажа и действительным членом ГАИМК. С 1920 г. до закрытия факультетов общественных наук преподавал в Петроградском университете, имел звание профессора ².

При просмотре ранних работ Струве никаких следов интереса к марксизму не заметно, но с конца 1920-х гг. он явно стал искать контактов с Н. Я. Марром, говоря, что его «Новое учение о языке» очень важно для понимания Древнего Востока. В докладе 1933 г. Струве сказал, что уже три года изучает марксизм, и благодарил М. М. Цвибака за то, что тот указал ему на лекцию Ленина «О государстве».

Доклад Струве в ГАИМК состоялся 4 и 5 июня 1933 г. Назывался он «Проблема зарождения, развития и упадка рабовладельческих обществ Древнего Востока». В историографических обзорах не оговаривается, что докладу предшествовало выступление А. Г. Пригожина «Проблема социально-экономических формаций обществ Древнего Востока». Это не просто вступительное слово. В «Известиях ГАИМК» (1934, вып. 77) текст Пригожина занимает 31 стр., а текст Струве — 79. (Опубликованы и выступления в прениях — 45 стр.).

Таким образом, речь должна идти не о докладе Струве, а о дискуссии, тон которой задавал Пригожин. Разрабатывая схему из пяти формаций, он предлагал специалистам обсудить, господствовал ли на Древнем Востоке рабовладельческий способ производства, или нет. Струве был приглашен как известный египтолог.

Круг специалистов по Древнему Востоку в СССР был тогда узок. Тем не менее нельзя сказать, что иной кандидатуры найти было нельзя. Н. М. Никольский был не только сыном известного ассиролога, но и сам с дореволюционного времени до конца дней занимался Древним Востоком. Свою преданность марксизму он декларировал с начала века, а к тому же был соавтором еще весьма почитаемого М. Н. Покровского. А. И. Тюменев, хотя и интересовался больше античностью, проявлял внимание и к общественному строю Востока. Ряд книг в марксистском духе он опубликовал еще до революции и был членом и ГАИМК, и Коммунистической академии, и Академии Наук СССР (с 1932 г.).

Но Пригожин выбрал себе в союзники не их, а Струве. Ответ на поставленный вопрос Пригожин знал заранее, и Струве говорил именно то, что ему требовалось. Обругав Б. А. Тураева, М. И. Ростовцева и классиков зарубежной ориенталистики, Пригожин хвалил Струве за то, что он порвал с традициями буржуазной историографии и стоит за рабовладельческий уклад на Древнем Востоке.

Между тем вопрос отнюдь не прост. Нет сомнений в том, что рабовладение в Древнем Египте и Месопотамии было развито, но источники свидетельствуют: основными производителями были здесь вовсе не рабы, а свободные общинники — земледельцы. Маркс не говорил о рабовладельческом строе Египта и Двуречья, а писал об особом «азиатском способе производства».

В 1929 г. в Комакадемии обсуждали это положение Маркса. Докладчик С. М. Дубровский утверждал, что никакой специфики в истории Азии по сравнению с Европой нет, путь всех народов от классового общества к бесклассовому един, и выделять особый азиатский способ производства незачем. Хотя ему и возражали влиятельные тогда А. Д. Удальцов и И. М. Рейснер, точка зрения Дубровского возобладала ³. Пригожин в этой дискуссии принимал участие.

И в ГАИМК со Струве соглашались не все. Видный египтолог И. М. Лурье говорил об исконном и крайне устойчивом на Востоке феодализме. Так же думал и Тюменев. Но Пригожин поддержал Струве. Солидаризировались с ним и новые деятели ГАИМК Ковалев и Цвибак. Вскоре Струве повторил свой доклад в Москве в Комакадемии и нашел поддержку и там в лице таких ученых новой формации, как В. И. Авдиев и А. В. Мишулин.

В 1934 г. доклад Струве был опубликован. В том же году в тех же «Известиях ГАИМК» (вып. 97) появилась новая работа Струве «Очерки социально-экономической истории Древнего Востока». После решения коммунистической партии и советского правительства о возобновлении преподавания истории понадобились учебники для школ и ВУЗов, Первый том учебника «История древнего мира» под редакцией С. И. Ковалева (М. 1936) почти целиком был написан Струве.

Учебные пособия по истории Древнего Востока он публиковал в разных вариантах, начиная с 1934 и вплоть до 1941, когда в Госполитиздате вышел официально апробированный учебник для исторических факультетов ВУЗов «История древнего Востока».

С 1934 г. число публикаций Струве резко возросло. Он стал печататься даже в газетах. Так, 1 мая 1934 г. в газете «Известия» появилась его статья «Восстание “маленьких” и рабов в Египте», — несомненно связанная со словами Сталина на съезде колхозников в 1933 г. о революции рабов.

В 1934—1939 гг. Струве был депутатом Ленсовета, в 1935 г. — был избран в академики, минуя звание члена-корреспондента. В 1937 г. Струве назначили директором Института этнографии АН СССР на место расстрелянного партийца Н. М. Маторина, в 1941—1950 гг. Струве возглавлял Институт востоковедения АН СССР.

Струве, бесспорно, был крупным ученым, не только египтологом, но и ориенталистом широкого профиля. Увы, оказавшись в положении официального лидера, он показал себя человеком нетерпимым, подавляющим малейшие попытки самостоятельности у своих коллег. Крайне отрицательную роль сыграл он в судьбе крупнейшего ориенталиста И. М. Дьяконова, мешая его публикациям, не допуская до защиты докторской диссертации. В тени держал он и замечательного египтолога Ю. Я. Перепелкина. Московский египтолог К. К. Зельин, опубликовавший рецензию на учебник Струве, содержащую серьезные замечания ⁴, потерял возможность работать по избранной специальности и вынужден был заняться античностью.

Книги и статьи, предлагавшие иную, чем у Струве, интерпретацию общественного строя Древнего Востока, начали пробивать себе дорогу лишь в послевоенные годы. Авторами двух книг были люди весьма уважаемые: академик А. И. Тюменев и действительный член АН БССР и член-корреспондент АН СССР Н. М. Никольский, героически показавший себя в дни Отечественной войны ⁵. Но поколебать концепцию Струве, пользовавшуюся поддержкой свыше, даже они не смогли. Отход от нее произошел уже после XX съезда КПСС, хотя о полном отказе от этой концепции даже сейчас говорить нельзя.

Перейдем к античной проблематике. В сводках по советской историографии как одно из важнейших достижений нашей науки 1930-х гг. фигурирует исследование С. А. Жебелева «Последний Перисад и скифское восстание на Боспоре».

Сергей Александрович Жебелев был значительно старше Ефименко и Струве. Он родился в 1867 г. Окончил Петербургский университет в 1890 г., будучи оставлен для подготовки к профессорскому званию, совершил поездку по научным центрам Европы и памятникам культуры в Греции, Италии и Малой Азии. Печатался с 1889 г. и к моменту революции был автором двухсот работ. Докторская диссертация Жебелева посвящена древней Ахайе (1903). Знакомство с этими публикациями показывает, что их автор был квалифицированным антиковедом, хорошо знавшим древние языки, литературу по истории, археологии, культуре древнего мира, но исследователем, работавшим в традиционной манере, не очень ярким. Интереса к марксизму у него не замечалось ⁶.

После революции Жебелев стал товарищем председателя (вице-президентом) ГАИМК и был избран академиком. Выборы прошли не без сложностей. Возражавшие отмечали, в частности, что в учебном пособии Жебелева «Введение в археологию» целые куски взяты из немецких руководств, но это не оговорено, что граничит с плагиатом. Все же сторонников Жебелева было больше, и в 1927 г. избрание состоялось. Но вскоре пошли новые неприятности.

В 1927 г. старого профессора уволили из ЛГУ, а в 1928 г. властями был поднят вопрос о его недостойном советского ученого поведении. Жебелев издал некролог искусствоведа Я. И. Смирнова в одном из сборников Семинара им. Н. П. Кондакова, выпускавшихся русскими эмигрантами в Праге. Осуждалось и это, и то, что в некрологе говорилось о смерти Смирнова в «годы лихолетия» (1918), о дружбе автора и Смирнова с М. И. Ростовцевым. Утверждалось, что тем самым Жебелев декларировал свою близость к белоэмигрантам, особенно к ярому антисоветчику Ростовцеву. Сначала предлагалось исключить Жебелева из секции научных работников, но вскоре в газетах появились требования лишить его и звания академика. Вмешательство непременного секретаря Академии Наук С. Ф. Ольденбурга, составившего покаянное письмо, опубликованное за подписью Жебелева, погасило конфликт. Но пост вице-президента ГАИМК Жебелев потерял.

В 1931 г. в Ленинградском отделении Комакадемии обсуждался вопрос о «классовом враге на историческом фронте». Классовыми врагами были репрессированные академики С. Ф. Платонов и Е. В. Тарле. Но сотрудник ГАИМК С. А. Семенов-Зусер захотел напомнить и о Жебелеве, называл его «махровым реакционером», «плагиатором» и «фальсификатором» ⁷.

И вот, после всего этого в 1932 г. в «Известиях ГАИМК» (вып. 70) вышла брошюра Жебелева «Последний Перисад…» на 36 стр., и 6 из них занимает предисловие А. Г. Пригожина. Он отмечал, что автор — не марксист и потому не всегда верно смотрит на вещи, недостаточно борется с Ростовцевым, не только антисоветски настроенным ученым, но и фальсификатором науки. Тем не менее Жебелев сделал важное открытие: неизвестное ранее восстание рабов.

Вопрос о «революции рабов» особенно мусировался в советской литературе после упоминания этого никогда не имевшего места события Сталиным в речи на съезде колхозников-ударников в 1933 г. Но исторический журнал «Борьба классов» выходил с 1931 г., и вопрос о восстаниях рабов был актуален и до 1933 г. О восстании Спартака знали не столько по Титу Ливию, сколько по роману Р. Джованьоли, издававшемуся по-русски с 1880 г. Претендующая на научность книга А. В. Мишулина «Спартаковское восстание. Революция рабов в Риме в I в. до н. э.» вышла только в 1936 г.

Жебелев со своей работой поспел как нельзя более кстати. Старый ученый заявлял, что восстания рабов были даже на территории нашей страны. В подготовленном по заданию коммунистической партии элементарном учебнике «Истории СССР» для 3—4 классов средней школы (под ред. А. В. Шестакова, 1937 г.) восстание рабов в Причерноморье было введено и названо имя вождя восстания — Савмак. Миллионы школьников должны были знать об этом в сущности полумифическом персонаже, не получая из учебника представления о крупнейших деятелях отечественной истории. Вскоре Савмак вошел и в энциклопедии. В учебнике «Истории СССР» для 8 класса С. В. Бахрушина и А. М. Панкратовой помещен и портрет Савмака — изображение на древней монете. Таких монет единицы. Жебелев счел их связанными с главой восстания. То, что вождь рабов был царем Боспора и чеканил монеты со своим изображением, ученого не смущало.

Но на чем же собственно основан тезис Жебелева о восстании рабов?

Разбирался текст древнегреческой надписи на мраморной плите, найденной при раскопках в Херсонесе в 1878 г. Из надписи следовало, что это декрет в честь Диофанта — полководца понтийского царя Митридата Евпатора в конце II в. до н. э. Диофант прославлялся за то, что ему удалось подавить беспорядки, учиненные в Боспорском царстве скифом Савмаком, убившим царя Боспора Перисада. Надпись короткая. Некоторые слова могут быть истолкованы по разному. Текст был издан В. В. Латышевым и не раз комментировался. Историки видели в декрете отражение или династической борьбы в Боспорском царстве или сложных взаимоотношений коренного населения Северного Причерноморья скифов и колонистов-греков. Жебелев понял надпись иначе, в соответствии с тем, что требовалось в данный момент.

После этого академик был избавлен от всяких неприятностей. Лидером советского марксистского антиковедения (вроде Струве) он не стал, но числился честным ученым старой школы, плодотворно сотрудничающим с молодыми историками-марксистами. В 1934 г. Жебелева вернули в ЛГУ. В ГАИМК, сменив С. И. Ковалева, он до конца дней заведовал сектором древнего Причерноморья, а в Институте истории АН СССР курировал отдел древнего мира. В 1940 г. было отмечено 50-летие научной деятельности Жебелева. Этой дате был посвящен целиком VII том сборника «Советская археология» (1941) и часть № 1 журнала «Вестник древней истории» за 1940 г. Там мы найдем и статью официального главы советской исторической науки Б. Д. Грекова (никогда не занимавшегося античностью) «Значение работы С. А. Жебелева «Последний Перисад и скифское восстание на Боспоре» для истории нашей страны».

Жебелев умер в дни блокады Ленинграда. В «Историческом журнале» (ред. Емельян Ярославский) был напечатан обширный некролог. Автор его — А. В. Мишулин — подчеркивал, что покойный совершил великое открытие, но оценивал его не так, как прежде. Было открыто не восстание рабов, а восстание скифов — исконных жителей нашей страны против гнусных захватчиков греков (Перед войной Мишулин переключился с изучения восстаний рабов на исследование наших великих предков-славян) ⁸. И в дальнейшем о Жебелеве полагалось говорить с крайним почтением. Тот самый Семенов-Зусер, который в 1931 г. называл его ученым в кавычках, фальсификатором и плагиатором, в 1947 г. характеризовал Жебелева как крупнейшего советского историка-марксиста ⁹. Из более новых публикаций укажу на учебное пособие «Историография античной истории», выпущенное МГУ под ред. В. И. Кузищина в 1980 г. Там читаем: «новаторский характер имело исследование С. А. Жебелева «Последний Перисад…» Автор на основе тщательного анализа надписи смог открыть факт крупнейшего восстания рабов» ¹⁰.

В 1953 г. в издательстве АН СССР вышел том избранных трудов Жебелева, где перепечатан «Последний Перисад…». Этой перепечатке предшествовала еще одна. Поскольку Пригожин в 1937 г. был расстрелян, и брошюру 1932 г. с его предисловием изъяли, статью самого Жебелева поместили в «Вестнике древней истории» (1938, № 3. С. 49—71). В 1936 г. вышла она и во Франции. В 1997 г. перепечатана еще раз в Москве. ¹¹

Но, если историков Пригожина, Грекова, Семенова-Зусера, Мишулина, Кузищина трактовка Жебелевым декрета в честь Диофанта вполне убедила, то специалисты по эпиграфике смотрели на это иначе. Против чтения Жебелева выступили в 1937 г. А. С. Коцевалов на Украине и в 1940 г. М. И. Ростовцев в США. Нумизматы К. В. Голенко и Д. Г. Капанадзе установили, что монеты с изображением Савмака чеканены не на Боспоре, а в Колхиде и принадлежат не тому, кто упомянут в декрете в честь Диофанта. В 1948 г. в докладе на сессии в Симферополе известный антиковед проф. ЛГУ С. Я. Лурье предложил иное чтение надписи, снимающее вопрос о восстании рабов.

Хотя доклад не опубликовали (было лишь предельно краткое изложение его в хронике), было решено дать отпор попытке ревизовать концепцию Жебелева. В связи с этим состоялось специальное совещание в Институте истории материальной культуры АН СССР (наследнике ГАИМК). Итогом стала публикация обширной статьи о восстании Савмака в «Вестнике древней истории» в 1950 г.

Написал ее не антиковед, а ориенталист — знакомый нам В. В. Струве, категорически отвергавший чтение надписи, данное С. Я. Лурье, и настаивавший на верности чтения Жебелева. В 1968 г. эта статья переиздана. ¹²

В 1949 г. Лурье подвергая шельмованию как «космополит» и был уволен из ЛГУ. После смерти Сталина он пытался опубликовать статью о Савмаке в «Вестнике древней истории». Редколлегия отказала. Доклад 1948 г. был опубликован только в 1958 г. в польском журнале по антиковедению.

В книгах, вышедших без цензуры за рубежом, — А. С. Коцевалова (Мюнхен, 1955) и Я. С. Лурье (сына С. Я., выступившего под именем Б. Я. Копржива-Лурье, Париж, 1987), статья Жебелева про восстание рабов на Боспоре расценена как жалкое прислужничество старого ученого к тоталитарной власти. Тут были приведены фразы, якобы сказанные Жебелевым: «Мне за эту работу большевики во какую медаль навесят» и «Хотят революции — будет Вам революция» ¹³. Такова же оценка Л. С. Клейна в очерке, появившемся в России 1993 г. Работа Жебелева названа «научной аферой», а сам он уподоблен солдату Швейку ¹⁴.

А. К. Гаврилов решил заступиться за Жебелева. Он признает, что его чтение декрета в честь Диофанта весьма уязвимо. Речь там идет не о восстании рабов, а о победе Митридата над скифами. И хотя странно, как опытный эпиграфист понял некоторые слова надписи, все же работа его вполне научна. Конечно на автора влиял дух времени, но важно, что слова Сталина о восстании рабов были произнесены не до публикации Жебелева, а год спустя. Обвинять его в фальсификации нельзя ¹⁵.

Можно было бы и не спорить с А. К. Гавриловым, но надо помнить, что в 1932—1934 гг. Жебелев выпустил не одну статью о восстании рабов, а пять. Одна из них подготовлена в соавторстве с таким деятелем советской исторической науки, как С. И. Ковалев ¹⁶. Принял Жебелев участие и в пленуме ГАИМК 20—23 мая 1933 г., посвященном восстаниям рабов. Это был прямой отклик на выступление Сталина на съезде колхозников-ударников. Пленум отражен в вып. 76 «Известий ГАИМК». Основной доклад делал все тот же Пригожин. В прениях участвовали Цвибак, Ковалев, Струве и Жебелев. Наконец, переиздавая свою статью 1932 г. в 1938 г., когда Пригожин ушел в небытие, Жебелев не только не смягчил свои формулировки, но подчеркнул, что им открыто первое революционное выступление на территории нашей страны, начало борьбы угнетенных с угнетателями. Таким образом, перед нами не случайный срыв, а четкая линия поведения.

Для современников событий не было сомнений в том, что «статья о Савмаке была… заказной от советской власти» (слова Э. Миннза в письме к М. И. Ростовцеву) ¹⁷.

Опустим проблематику западноевропейского средневековья. Отметим лишь пленум ГАИМК 20—22 июня 1933 г. по проблемам феодализма. Итоги его подведены в сборнике «Основные проблемы генезиса и развития феодального общества». Докладчики опять же Пригожин и Цвибак.

Перейдем к проблемам русской истории. В историографических сводках всегда отмечается доклад Б. Д. Грекова в ГАИМК в 1933 г., ставший отправной точкой для разработки общепринятой в СССР концепции о феодализме в Древней Руси.

Борис Дмитриевич Греков родился в 1882 г. ¹⁸ Образование получил в Варшавском и Московском университетах, но магистерские экзамены сдавал и диссертацию защищал в Петербурге. Первый том диссертации «Новгородский дом святой Софии» (1915) и другие ранние работы Грекова никаких свидетельств интереса к марксизму не содержат.

[adsense]

Начав преподавание в недавно основанном Пермском университете (вместе с Г. В. Вернадским), после взятия Перми красными Греков бежал во врангелевский Крым. Там (тоже вместе с Вернадским) преподавал в Таврическом университете. 24 сентября 1919 г. на приеме в честь А. И. Деникина, посетившего П. Н. Врангеля, Греков от лица профессуры произнес речь о светлых рыцарях, борющихся против черной рати большевиков, опубликованную в газетах ¹⁹.

Все же в Константинополь со врангелевскими войсками Греков не уехал, а вернулся в Петроград, где стал работать в Археографической комиссии Академии Наук, возглавляемой С. Ф. Платоновым. Уже в 1920-х гг. старался доказать свою лояльность по отношению к новой власти, искал контактов с кругом М. Н. Покровского. В 1926 г. совместно с его последователем И. М. Троцким издал хрестоматию для школ о «Промышленном капитализме в России», приглашался читать лекции в Институте красной профессуры в Москве, был членом Ленинградского института марксизма, в 1930 г. участвовал в дискуссии о формациях. На ней выступал и Пригожин ²⁰. Греков подчеркивал, что Покровский произвел полный переворот в наших представлениях о русской истории. Покровский его снисходительно похвалил ²¹. В 1923 г. Греков был членом Василеостровского райсовета, а с 1924 до 1936 г. — уже Ленсовета.

«Академическое дело» не прошло для Грекова бесследно. 8 сентября 1930 г. он был арестован и находился под следствием в тюрьме до 11 октября 1930 г. Свое освобождение он связывал с заступничеством С. Г. Томсинского, сменившего арестованного Платонова на посту председателя Археографической комиссии, преобразованной в Историко-археографический институт АН СССР.

Конечно, Греков ни в каких антисоветских заговорах не участвовал, но, как «врангелевец», был куда более подходящей для обвинения фигурой, чем десятки ни в чем не повинных ученых, отправленных в ссылку в 1931 г. Греков же не только восстановил свое положение, но и быстро пошел в гору. Возникает догадка, что, напоминая о своем поведении в 1920-х гг., он сумел завоевать симпатии властей и о чем-то с ними договориться. Показательно, что при подготовке к изданию «Академического дела» получить из архивов ФСБ протоколы допросов Грекова не удалось.

Так или иначе через месяц после освобождения, в ноябре 1930 г., ученый секретарь Историко-археографического института АН СССР Греков оказался и в ГАИМК. Там был создан сектор феодальной формации во главе с М. М. Цвибаком — основным обвинителем «классового врага на историческом фронте» С. Ф. Платонова — недавнего покровителя Грекова. В 1931 г. в секторе выделились 9 исследовательских групп, и Греков возглавил одну из них — «Феодализм в России» и вошел в две других «Возникновение феодализма» и «Феодальный способ производства».

В ГАИМК Греков работал над темой: «Докапиталистическая рента в России» и в начале апреля 1933 г. сделал доклад «Рабство и феодализм в Киевской Руси». Обсуждение его состоялось 3 и 9 апреля 1933 г. Выступал Греков и на упоминавшемся выше пленуме ГАИМК 20—22 июня 1933 г. «Основные проблемы генезиса и развития феодального общества». Доклад о возникновении феодализма на Руси делал там Цвибак, а Грекову предоставили слово лишь в прениях ²².

Наконец, в 1934 г. в «Известиях ГАИМК» увидели свет сразу две книги Грекова. В первой — «Очерки по истории феодализма в России. Система господства и подчинения в феодальной деревне» (ИГАИМК, вып. 72) тексту автора (С. 23—159) предшествует обширное предисловие все того же А. Г. Пригожина «О некоторых своеобразиях русского феодализма» (С. 3—23). Он говорил, что после работ Грекова «ни о каком рабовладельческом этапе в развитии России не может быть и речи» (С. 13). Книга Грекова уснащена ссылками на Маркса, Энгельса, Ленина, М. Н. Покровского, С. М. Дубровского и на деятелей ГАИМК Марра, Быковского, Пригожина и Цвибака.

Во второй книге «Рабство и феодализм в древней Руси» (ИГАИМК, вып. 86) помещены материалы дискуссии в ГАИМК в апреле 1933 г. Тут тоже есть предисловие и заключение Пригожина.

Аналогия с рассмотренным выше случаем со Струве полная: и там и тут проблемные доклады в 1933 г., и там и тут поддержка одного и того же лица — Пригожина, и там и тут выход сразу двух книг в том же 1934 г.

И опять возникает вопрос: почему на роль союзника и даже лидера Пригожиным был выбран Греков. К 1931 г. серьезных специалистов по Древней Руси на свободе почти не осталось. Все были в ссылке. Из уцелевших С. В. Веселовский жил в Москве и явно не желал иметь дело с новой советской плеядой историков. Под Ленинградом обитал на птичьих правах С. Н. Чернов, побывавший в заключении и уволенный из Саратовского университета, но его позиция Пригожина не устраивала.

Греков же не только хотел найти себе место в новой ситуации, но и был среди петербургской профессуры как бы аутсайдером. Он работал с Платоновым, но вряд ли тот считал его питомцем своей школы. Ведь учился Греков в Варшаве и в Москве. По собственному свидетельству, после дружеского общения с Платоновым к 1927—1928 годам он от него отошел. В домашнем кругу Борис Дмитриевич мог прочувственно вспоминать своих современников, окончивших жизнь в ссылке и лишенных академического звания, ушедших в эмиграцию, подвергавшихся всяческим поношениям. Но все-таки он не был полноправным членом того крута, к которому они принадлежали. Характерно, что при чистке Академии Наук в 1929 году из Археографической комиссии были уволены все кроме Грекова. Приходилось искать другой круг. И И. М. Троцкий, Томсинский, Пригожин и Цвибак заметили Грекова и приняли его в свою кампанию.

Судя по изложению прений по докладу Грекова 1933 г. в «Известиях ГАИМК» (вып. 86, С. 67—144), выступали в основном люди, далекие от поставленного вопроса: рабство или феодализм господствовали в Древней Руси. Это, с одной стороны, Быковский, Пригожин, Цвибак, Ковалев, И. М. Троцкий, Струве, а с другой — еще не оперившаяся молодежь И. И. Смирнов и В. В. Мавродин. Они как раз высказались за обязательный повсюду этап рабовладения. Остальные поддержали тезис Грекова о феодализме.

Вопрос о феодализме на Руси стоял со времен И. Н. Болтина (а точнее критикуемого им Н. Леклерка) и Н. А. Полевого. Выход в свет книги Н. П. Павлова-Сильванского «Феодализм в Древней Руси» (1907) ознаменовал закрепление в исторической науке вывода о том, что на Руси, по крайней мере в XIII—XVI вв., существовали общественные отношения, в принципе аналогичные феодальным учреждениям западноевропейского средневековья. Мысль эта не стала общепринятой. Против нее возражали авторитетные ученые П. Н. Милюков и Л. П. Карсавин. Но так или иначе главное было сказано.

С. В. Юшков в своих статьях 1922—1929 гг. старался доказать, что феодализм на Руси утвердился много раньше, чем думал Павлов-Сильванский, — еще в Киевское время. То же самое говорил и Греков. Дискуссия, развернувшаяся в ГАИМК, шла по другой линии — в связи с разрабатывавшейся там теорией формаций. Феодализм на Руси признавали все, а спорили о том, предшествовало ли у нас феодализму рабовладение или первобытно-общинный строй. Греков ухватился за слова Энгельса о древних германцах, живших в условиях распада родовых отношений и перешедших сразу к феодализму, минуя рабовладение. Это предлагалось распространить и на древних славян. Но, оставляя в стороне признание многообразия форм общественного устройства у разных народов (об этом тогда никто не заикался), можно было настаивать на обязательности прохождения любым обществом всех пяти формаций ²³.

На дискуссии в ГАИМК выступали в основном люди, плохо знавшие источники. И все же не все замечания оппонентов были пустыми. Указывалась на то, что докладчик часто берет материал не только по Киевской Руси, но и из Новгорода и даже великокняжеской Москвы, и к тому же не всегда достоверный. Именно тогда С. Н. Чернов, глубоко знавший предмет, бросил Грекову упрек в «потребительском отношении к источникам». Это было куда серьезнее схоластических рассуждений И. И. Смирнова и В. В. Мавродина. Грекову приходилось считаться и с не вполне совпадавшей с его позицией М. М. Цвибака. В «Известиях ГАИМК» дважды было напечатано программное выступление Цвибака о русском феодализме ²⁴.

Положение Грекова было, таким образом, непростым, и нельзя сказать, что дискуссия окончилась его полной победой. Но его идеи были поддержаны в заключительном слове Пригожина, и прочие ортодоксы тех дней приняли это к сведению.

С этого момента началось стремительное восхождение Грекова: в 1934 г. он стал членом-корреспондентом Академии Наук СССР, в 1935 г. — академиком. В созданном в 1936 г. Институте истории АН СССР его назначили заместителем директора и руководителем Ленинградского отделения. Когда в 1937 г. директора-большевика Н. М. Лукина расстреляли, Греков переехал в Москву и возглавил институт. С этого года он член Моссовета.

В послевоенный период положение Грекова еще упрочилось. В 1946 г. он возглавлял сразу три академических института Истории, Истории материальной культуры и Славяноведения, да и все Отделение истории и философии (в 1946—1953 гг.). С 1947 г. он член Верховного Совета РСФСР, с 1950 — Верховного совета СССР. Он получил два ордена Ленина и три сталинские премии (в 1943, 1947 и 1952 гг.), был членом Комитета защиты мира и других престижных организаций.

При этом он оставался беспартийным и случалось, что ему приходилось говорить с трибуны об идеологических ошибках подчиненных ему старых партийцев, вроде А. М. Деборина или И. И. Минца. Это почему-то никого не удивляло.

Греков сделал много полезного: собрал в институте вернувшихся из ссылки историков, возродил отечественную историческую периодику («Исторические записки», «Исторический архив»), возобновил публикацию источников («Правда русская», «Судебники XV—XVI вв.» и др.). Но он был ревностным исполнителем всех предписаний ЦК КПСС, проводя перед войной борьбу со школой Покровского, а потом и все так называемые «дискуссии» 1946—1952 гг. с изобличением «реакционных ученых», «космополитов» и т. д. Жертвами кампаний стали крупнейшие историки С. Б. Веселовский (с 1947 г. уже не печатавшийся), А. И. Андреев и др.

Что-то Греков делал и по собственнЬй инициативе: мешал избранию в академики сильного своего конкурента С. В. Бахрушина, публикации блестящей книги Б. А. Романова «Люди и нравы Древней Руси»…

Построения Грекова у многих вызывали сомнения. За развитие рабовладения в Киевской Руси сперва стоял автор официального учебника «Истории СССР» А. В. Шестаков. Среди критиков были П. И. Лященко, С. В. Бахрушин, Б. Н. Тихомиров и др. В 1940—1941 гг. в Институте государства и права АН СССР Б. И. Сыромятников поднимая вопрос о необходимости пересмотра схемы, предложенной Грековым в 1933 г.

В 1936—1937 гг. репрессировали и расстреляли покровителей Грекова — Томсинского, И. М. Троцкого, Пригожина, Цвибака, но его главная книга выходила новыми и новыми изданиями. За 1935—1937 гг. издательство Академии Наук СССР выпустили четыре издания книги Грекова «Феодальные отношения в Киевском государстве». В основе ее — доклад 1933 г., опубликованный в 1934 г. Зачем же были нужны 5 изданий весьма специальной работы за 4 года? Просмотрев их, мы увидим, что отличаются они в основном тем, на кого ссылается автор. В издании 1935 г. еще есть М. Н. Покровский, Цвибак и Пригожин. Потом их имена постепенно исчезли. Книгу не отправляли в спецхран, а перепечатывали вновь и вновь. Она считалась апробированной свыше и должна была постоянно находиться в обороте. Так в конце 1930-х гг. перепечатывали книгу Ефименко, сняв ссылки на Быковского, и «Последний Перисад» Жебелева без предисловия Пригожина.

В 1939 г. книга Грекова вышла еще раз под новым названием — «Киевская Русь». При жизни автора этот вариант был переиздан еще дважды — в 1944 и 1953 гг. и посмертно в его «Избранных трудах» (1959. Т. II). Концепция не изменилась. Тут добавлен лишь очерк политической истории Киевской Руси, и социально-экономическое исследование получило ультра-патриотический оттенок, видимо, искони близкий автору.

И тогда делались попытки подорвать позиции Грекова вненаучным путем. Когда я был аспирантом, в 1951 или 1952 г., ЦК КПСС поручило Институту истории материальной культуры АН СССР дать заключение о доносе, поступившем откуда-то из провинции, от некоего В. М. Подорова. Он напоминал о поведении Грекова во врангелевском Крыму и пытался доказать, что вся дальнейшая деятельность академика была вредительской. Разумеется, ИИМК отверг эти обвинения. Заключение написал Б. А. Рыбаков (замеченный Грековым в ГАИМК еще в 1934 г.).

Греков умер через несколько месяцев после смерти Сталина.

К концу жизни положение Бориса Дмитриевича поколебалось.

Время требовало людей другого склада. Но с 1933 до 1952 г., двадцать лет, он пользовался неизменной поддержкой начальства. Критика концепции Грекова началась лишь в 1970-х гг.

Прежде чем сделать выводы из приведенных здесь материалов, подчеркну, что в мою задачу отнюдь не входили ни профессиональный разбор построений названных выше ученых, ни итоговая оценка их деятельности. Все они, безусловно, люди незаурядные, их работы сыграли свою роль в развитии нашей науки, оказывают влияние на нее и сегодня.

Цель моя другая. Обращу прежде всего внимание читателей на хронологию событий:

1932 г. Публикация статьи Жебелева о восстании рабов на Боспоре с предисловием Пригожина.
1933 г. Доклады Струве о рабовладении на Древнем Востоке и Грекова о феодализме в Древней Руси, Пленумы ГАИМК о восстаниях рабов, о феодализме в Западной Европе, на Востоке и в России. Всюду решающую роль играет председатель — Пригожин.
1934 г. Публикация книги Ефименко, двух книг Струве и двух книг Грекова, сборников, отражающих пленумы ГАИМК 1933 г.
Выпуски «Известий ГАИМК», на которые я ссылался, идут один за другим: 70, 72,74, 76, 77,86,87, 97, 100, 101, 103.

И вдруг все обрывается. В 1935 г. «Известия ГАИМК» еще выходят, но выпусков меньше, чем в 1934 г., и они посвящены не столь значительным проблемам, как раньше. На № 10 прекращается издание ежемесячного журнала «Проблемы истории докапиталистических обществ». В 1936 г. он не был возобновлен, а из «Известий ГАИМК» вышел единственный выпуск 132 — «По трассе первой очереди Московского метрополитена». В 1937 г. ГАИМК был закрыт, а в составе Академии Наук СССР появился небольшой Институт истории материальной культуры, куда взяли многих, но далеко не всех сотрудников ГАИМК.

Эти факты позволяют сделать ряд заключений. Первое: грань — 1934 г., — когда издано постановление коммунистической партии и советского правительства о восстановлении преподавания истории в школе, — во всех наших историографических сводках выделяется как крайне важная. Но мы видели, что основные установки советской исторической науки: этапы развития первобытного общества, рабовладельческий характер цивилизаций Древнего Востока, огромная роль восстаний рабов в истории, формирование феодализма в древней Руси, минуя рабовладение, на базе первобытной общины — разрабатывались не после 1934 г., а еще в 1932—1933 гг. Второе: ГАИМК сыграл решающую роль в разработке этих установок.

Третье: не может быть и речи о стихийном течении процесса. Перед нами цепь явно организованных мероприятий в рамках ГАИМК. Обычно у нас говорили об овладении марксизмом лучшими представителями дореволюционной профессуры и о подключении их к деятельности давно сложившихся марксистов из революционной среды. Думается, ясно, что дело обстояло иначе. Партийные деятели ГАИМК Быковский, Пригожин, Цвибак, поднаторев в марксизме, но не владея конкретным материалом, сами подбирали себе союзников и консультантов из среды старой профессуры. Не Струве и Греков разработали марксистскую концепцию истории Древнего Востока и Древней Руси, а люди типа Пригожина и Цвибака подсунули старым ученым некие тезисы, к которым те подобрали определенную сумму фактов из исторических источников.

Любопытно, что на роль союзников выбирались люди с несколько сомнительной с точки зрения властей репутацией. Ефименко — бывший меньшевик, Жебелев едва не потерял звание академика за дружбу с белоэмигрантом Ростовцевым, Греков произнес речь в честь Деникина и Врангеля и сидел в тюрьме по «Академическому делу». Такими людьми было легче управлять, чем занимавшими более прочные позиции.

А. К. Гаврилов назвал Пригожина «молодым партийным наглецом» и сетовал, что несчастный Жебелев вынужден был согласиться на его предисловие к своей замечательной работе о Савмаке ²⁵. Так ли это? Струве и Греков явно искали контактов с Пригожиным, а после устранения Пригожина Жебелев только усугубил свои рассуждения о восстании рабов на Боспоре.

Пригожин, Цвибак и им подобные, конечно, не были настоящими учеными, но все же это не ничтожества вроде более знакомых нам академиков-марксистов брежневских времен (Федосеева, Константинова). Это люди, получившие в Институте красной профессуры неплохую теоретическую подготовку. Да, они догматики, начетчики, социологизаторы, но не дураки. Думается, стоило бы внимательно проанализировать их публикации, чтобы понять, каков вклад партийцев ГАИМК в формирование взглядов Струве и Грекова.

Я обратил бы внимание и на С. Н. Быковского. Его брошюра «Яфетический предок восточных славян — киммерийцы» (ИГАИМК. 1931. Т. VIII. Вып. 8—9) предшествовала «Пещерным городам Крыма» В. И. Равдоникаса (ИГАИМК, 1932, Т. II «Дородовому обществ» П. П. Ефименко (ИГАИМК. 1934. Вып. 79) и «Родовому обществу степей Восточной Европы» А. П. Круглова и Г. В. Подгаецкого (ИГАИМК, 1935. Вып. 119). Следовательно, стадиальная схема, пронизывающая все эти работы, создана именно Быковским, пусть и с оглядкой на стадии развития языка Н. Я. Марра.

С чем же связана исключительная роль ГАИМК в течение трех лет — 1932—1934 — из восемнадцати, когда существовало это учреждение?

В 1931 г. по «Академическому делу» более ста историков отправили в ссылку. Факультеты общественных наук в ВУЗах закрыли. Но некий центр, где должны были вырабатываться удобные большевикам установки в области истории, был нужен. Академия Наук СССР в 1932 г. для этого еще не подходила. В 1932 г. умер М. Н. Покровский. Концепция его уже тогда не во всем устраивала Сталина и, хотя похоронили историка со всеми почестями, было ясно, что не его ближайшее окружение (С. А. Пионтковский, С. Г. Томсинский, И. М. Троцкий, Н. Н. Ванаг) займет лидирующее положение.

ГАИМК возглавлял академик Н. Я. Марр, сразу же после революции искавший контактов с большевиками, а в 1932 г. вступивший в ряды ВКПб. Марру создавалась реклама, как ученому, подарившему миру подлинно марксистское «Новое учение о языке». В помощь Марру в ГАИМК для разработки теоретических вопросов были спущены сверху Быковский, Пригожин, Цвибак и прочие. И в 1932—1934 гг. они действовали чрезвычайно активно.

Но ситуация быстро изменилась. В 1934 г. умер Н. Я. Марр. Пригожин в марте 1934 г. был назначен ректором Московского института философии, литературы, истории. Вроде бы, карьера его по-прежнему шла по восходящей. Но началась борьба с оппозицией, а Пригожин был некогда и членом Бунда, и троцкистом, за что даже на время был исключен из ВКП(б).

В № 6 «Проблем истории докапиталистических обществ» за 1934 г. в списке членов редколлегии Пригожина уже нет, а в № 7—8 нет и Цвибака, но появилась весьма критическая рецензия москвича М. П. Жакова на изданную ГАИМК в 1933 г. книгу Пригожина «Маркс и проблема социально-экономических формаций» (С. 175—194). В № 1—2 журнала за 1935 г. напечатана статья другого москвича А. Д. Удальцова «О новейших «работах» А. Г. Пригожина в области западно-европейского феодализма» (С. 223—228). Слово «работы» заключено в кавычки. В выпущенном в 1936 г. «Указателе работ ГАИМК, изданных в 1921—1935 гг.» (Известия ГАИМК. Вып. 133) уже не названа ни одна публикация Пригожина (Публикации Быковского и Кипарисова учтены).

1 декабря 1934 г. был убит Киров, и началась расправа над «троцкистами и зиновьевцами». 11 апреля 1935 г. Пригожина арестовали и выслали в Уфу. 3 марта 1937 г. он был расстрелян. В 1936 г. расстреляли Быковского и Цвибака и исполнявшего обязанности председателя ГАИМК Кипарисова ²⁶.

ГАИМК как центр исторической науки перестал быть нужен большевикам. Они взяли тогда ставку не на ленинградские учреждения, а на Академию Наук СССР с ее обновленным и «очищенным» составом. В 1934 г. Академию перевели в Москву. Коммунистическая академия влилась в большую, прекратив самостоятельное существование. Уже в 1936 г. возник Институт истории АН СССР.

Н. А. Горская опубликовала письма из архива Грекова. В 1933 г. он писал Д. М. Петрушевскому о своем желании стоять в стороне от борьбы ГАИМК с Академией Наук. Греков действительно выступал с докладами о феодализме и в АН СССР, но, как мы видели, в 1933 г. тяготел больше к ГАИМК. В этом в тот же год его упрекал недавно избранный непременным секретарем АН СССР В. П. Волгин ²⁷. Как только картина прояснилась, Греков покинул тонущий корабль ГАИМК и закрепил свои позиции в АН СССР.

Пригожин и Цвибак канули в небытие, но привлеченные ими к выработке марксистской концепции истории Древнего мира и феодализма Струве, Жебелев и Греков уцелели. В передовице к III тому «Советской археологии» (1937. С. VI) «О вредительстве в археологии» В. И. Равдоникас писал о вредителях, нагло предпосылавших трудам ведущих советских историков свои предисловия с сомнительными установками.

Происходила смена кадров. Кое-кто из плеяды, активно действовавшей в начале 30-х годов, избежал репрессий и продолжал играть какую-то роль (С. И. Ковалев, В. И. Равдоникас). Но на первый план выдвинулись не они, а ученые старой школы, заявившие о своем признании марксизма. Ефименко, Струве и Греков стали академиками. Жебелева торжественно чествовали.

Опубликовано решение ЦК ВКПб о выборах в Академию Наук 1935 г. Академиками рекомендовалось избрать В. В. Струве и Б. Д. Грекова ²⁸. Выдвинутые одновременно, они 15 лет спустя почти одновременно были отодвинуты на второй план. Струве перестал быть директором Института востоковедения, а Греков — директором Института истории. На их место поставили деятелей новой формации С. П. Толстова и А. Л. Сидорова.

Прошли десятилетия. Все помнят о замечательных ученых Ефименко, Струве, Жебелева, Грекове. О том, как создавалось их реноме, забыли. О том, кто были люди, выдвинувшие их на роль лидеров, забыли еще прочнее. Имен Пригожина и Цвибака нет ни в «Советской исторической энциклопедии», ни в большинстве историографических сводок.

Когда говорят об идеологическом прессе, давившем на нашу науку, ситуация нередко понимается превратно, примитивно: чиновники из ЦК КПСС спускали в науку неизвестно откуда взявшиеся установки, а ученые рьяно проводили их в жизнь. Бывало и так. Брошенные мимоходом слова Сталина о «революции рабов, опрокинувшей императорский Рим», кинулись развивать и подтверждать не только Пригожин и Ковалев, но и престарелый академик Жебелев.

И все же Сталина волновала в основном новейшая история, история партии, революции и предшествовавших ей лет. С 1861 г. начинается «Краткий курс истории ВКПб» (как, кстати, и «Русская история в самом сжатом очерке» М. Н. Покровского). Такие проблемы, как: господствовало ли на Древнем Востоке рабовладение или особый азиатский способ производства, а в Киевской Руси — рабовладение или феодализм — Сталина вряд ли так уж интересовали. Установки в этой области дали люди типа Пригожина и подстроившиеся к ним ученые старой школы.

В сущности, логики в их построениях было мало. Если уж всюду пять формаций, то и Русь должна была пройти этап рабовладельчества. Если допускаются отклонения от общей схемы на Руси, то почему не быть им на Древнем Востоке?

Сталин в эти мелочи не вникал. Он предоставлял разбираться в них преданным ему ученым, и среди них седовласые импозантные Струве и Греков импонировали ему больше, чем «рожденные бурей» Абрам Григорьевич Пригожин и Михаил Моисеевич Цвибак. Повторялось то же, что и с руководством РАПП. В сороковых годах Сталин говорил Константину Симонову о Л. Л. Авербахе: «сначала он был необходим… а потом стал проклятием литературы», травил хороших писателей, пришлось его убрать (т. е. расстрелять) ²⁹. Сталину было приятнее иметь дело с графом Алексеем Толстым, чем с Леопольдом Авербахом. Тот уже сыграл свою роль, уничтожив и затравив оппозиционную писательскую интеллигенцию. Отыграли свою роль и Пригожин с Цвибаком.

Еще в 1932 г. С. Н. Быковский писал в «Сообщениях ГАИМК» о том, что Сталин учит марксистов сотрудничать с учеными старой школы, если они лояльны к советской власти ³⁰. Таких ученых новое руководство ГАИМК и подыскало в лице Ефименко, Струве, Жебелева и Грекова.

Если же говорить о них самих, то в основе их поведения лежало то, что тогда называлось «сменовеховством». Рассуждали они примерно так: да, большевики захватили власть силой и совершили много преступлений и глупостей. Но власть они как никак удержали, и народ с ними смирился. Судя по ряду признаков (НЭП), они кое-что поняли и некоторых преступлений и глупостей уже не делают. Они вновь собрали распавшуюся Россию и не без успеха возрождают ее величие. Значит, можно и даже должно сотрудничать с ними во имя великой России, ради спасения русских национальных традиций, русской науки и культуры, объясняя малограмотным руководителям, что следует делать в той или иной области. Прибавьте к этому честолюбие, желание быть на первом месте, часто вовсе не безосновательное.

И, действительно, «сменовеховцы» совершили немало полезного. Затоптанная в годы «Академического дела» историческая наука начала оживать. Историю стали преподаваться и в школе, и в ВУЗах. Появились исследовательские институты истории сперва в Академии Наук СССР, а затем и в республиках. Возникла историческая периодика. Выходило много книг о прошлом, и не только о борьбе классов, но и о Киевской и Московской Руси, о культуре Древнего Египта и античной Греции, о жизни средневековой Бургундии и Кастилии. Возобновилась публикация источников.

А ведь, всего этого не было в начале 1930-х годов. Историкам Древней Руси приходилось заниматься декабристами (А. Е. Пресняков, С. Н. Чернов, тот же Б. Д. Греков), второй половиной XIX в. (Ю. В. Готье, В. И. Пичета, С. Н. Валк), даже началом XX (Б. А. Романов).

Успехи на лицо. Но нельзя забывать и о потерях. Ряд важных тем по-прежнему был закрыт (хотя бы история религии и церкви). Господствовал догматизм. Трусливо повторяли одни и те же апробированные свыше тезисы. Преследовались те, кто мыслил самостоятельно и осмеливался спорить с официальными лидерами. Нелегок был путь в науке С. Н. Замятнина, И. М. Дьяконова, К. К. Зельина, С. Я. Лурье, С. Б. Веселовского и других честных ученых.

Вот об этом, о том, как складывалась советская историческая наука в 1932—1934 гг., как тогда, по современному выражению, были «раскручены» ученые репутации некоторых достаточно случайно выбранных научных работников, мне и хотелось напомнить.