Бадер О.Н. Погребения в верхнем палеолите и могила на стоянке Сунгирь

К содержанию журнала «Советская археология» (1967, №3)

«Первая предпосылка всякой человеческой истории — это, конечно, существование живых человеческих индивидов. Поэтому первый конкретный факт, который подлежит констатированию, — телесная организация этих индивидов и обусловленное ею отношение их к остальной природе» ¹. Погребения людей, исследуемые археологами и антропологами, играют огромную роль в формировании научных представлений о древнейших, да и более близких нам периодах истории человечества; они служат необходимым дополнением наших знаний о физическом облике, верованиях, общественной структуре древнего населения различных эпох и территорий и о сложной, частью давно забытой его истории, по крупицам восстанавливаемой археологией и другими науками.

Особенно большое значение имеет изучение палеолитических погребений, очень редких и тем более весомых в научном отношении. Именно они нарисовали картину формирования современного антропологического типа еще в глубинах палеолита. Именно они позволили установить возникновение погребального ритуала, следовательно, и зачатков религиозных представлений еще в начале верхнего палеолита, а может быть, еще раньше. Они же дают представление о распространении уже дифференцировавшихся в верхнем палеолите расово-антропологических типов и об истории их взаимоотношений, особенно сложной в контактных зонах ареалов.

Первые верхнепалеолитические погребения явились не менее сенсационным и крупным научным открытием, чем открытие палеолитической пещерной живописи. Они стали известны раньше, чем пещерное искусство: уже в 1823 г. в Уэльсе в культурном слое ориньякского времени в пещере Пэвиленд Бёкландом обнаружен окрашенный скелет, получивший известность под именем «красной лэди». В 1852 г. во Франции в пещере Ориньяк у северных склонов Пиренеев открыты остатки 17 погребенных (?) скелетов и предметы материальной культуры, отнесенные Ларте к начальной поре верхнего палеолита. В 1868 г. Ларте обнаружил погребения (?) пяти скелетов в гроте Кро-Маньон в Дордони, антропологические особенности которых позволили установить черты особой ископаемой европеоидной кроманьонской расы, господствовавшей среди населения Европы на протяжении верхнего палеолита. Еще раньше, в 1863 г. в Брюникеле (Южная Франция) также были найдены остатки погребения мадленского времени. В 70-х годах во Франции был найден ряд важнейших погребений. Таковы ориньякские погребения, исследованные Ривьером в 1872, 1874 и 1875 гг. в гроте Кавийон и гроте Детей в знаменитой группе гротов Гримальди близ Ментоны на Ривьере (северо-запад Италии, у французской границы), погребения мадленского времени в Нижнем Ложери II (1872 г.) и в Сорде (1872, 1873 гг.) и ряд других находок. В последние два десятилетия XIX в. и в начале XX в. находки верхнепалеолитических погребений были значительно увеличены в числе и в гротах Гримальди, и во многих других пунктах Западной Европы, перечисление которых заняло бы слишком много места. В настоящее время карта распространения верхнепалеолитических погребений, насчитывающая десятки пунктов (не считая многих десятков отдельных скелетных остатков), показывает распространение их не только на страны Западной Европы, но и Средней Европы (например, погребения близ Брно, Брюкса, Пржедмоста в ЧССР, близ Обер-Касселя в ФРГ п др.), а также в Африке и в Азии.

Общий обзор уже известных вне СССР верхнепалеолитических погребений показывает возникновение сложного и разнообразного погребального ритуала, обусловленного сложными и разнообразными представлениями наших далеких предков о природе смерти и о загробной жизни.

Прежде всего нужно отметить, что все известные погребения связаны с местами поселений; вынесенные за их пределы палеолитические могильники не известны, если не считать погребения в пещере Кро-Маньон, где оно совершено не прямо на месте жилья, а несколько в стороне, в глубине пещеры, у поверхности.

Чаще всего это одиночные или коллективные погребения двух-трех человек. Однако известны и более многочисленные коллективные погребения, как, например, близ Ориньяка во Франции, где были положены тесно друг к другу 17 скелетов, без вещей, или у Пржедмоста в Моравии, где были открыты вместе 14 скелетов и остатки еще 6, также без вещей.

В подавляющем большинстве случаев погребались нерасчлененные трупы в вытянутом на спине положении или на боку с подогнутыми ногами; иногда ноги так сильно согнуты, что берцовые кости оказываются параллельными бедру, указывая на искусственное перевязывание ног трупа (например, шанселадский скелет в убежище Раймонден). Зафиксировано и положение скелета вниз лицом (Кро-Маньон), а также с согнутыми и несколько приподнятыми ногами (например, Барма Гранде, Комб-Капелль).

Одной из характернейших особенностей верхнепалеолитического погребального ритуала является обычай укладывать труп на красную землю, красную краску или густо посыпать его красной охрой сверху. Этот ритуал, хотя и не обязательный, впервые отмеченный полтора столетия назад в Пэвиленде, особенно ярко выражен в ориньякских погребениях гротов Гримальди, проходит через весь верхний палеолит до азильских погребений в Мае д’Азиль включительно и продолжает существовать в некоторых культурах неолита и ранней бронзы. Иногда погребения лежат на кострищах, очагах (например, Грот Детей, Боссо да Торре, Ложери-От) и даже на мощном слое пепла и угля (например, в Барма-Гранде до 60 см толщиной). Кажется, красная краска заменяла положение на очаге, символизируя огонь. Погребение, найденное Аббо в Барма-Гранде, позволяет предполагать частичное сожжение трупа. Известны случаи укладывания трупов на подсыпанный слой раковин (женские скелеты в Гримальди).

В большинстве случаев мы имеем дело с погребением прямо на поверхности поселения, в связи с чем его обитатели, видимо, покидали его на время. Защита погребения от расхищения зверями могла достигаться путем покрытия его сверху деревом или более прочными покровами. Так, скелет, найденный у Брно, был окрашен охрой и прикрыт бивнем и лопаткой мамонта. В Гроте Детей головы погребенных были защищены плоским камнем, положенным на два другие. Голова и ноги погребения № 2 в том же гроте были защищены камнями. Погребение, исследованное в Барма Гранде в 1894 г., было защищено тремя большими плоскими камнями: один покрывал нижнюю часть ног, второй — бедра, третий — верхнюю часть тела и голову и подпирался тремя камнями сбоку. Голова, грудь и ноги погребения в Комб-Капелль были защищены камнями. Коллективное погребение в Пржедмосте также было закрыто камнями. Каменными плитами были защищены и погребения на стоянке Солютре. Погребение в Ложери-От вместо этого было обильно засыпано песком.

Но известны примеры и приготовления для погребения специального углубления, могилы. В качестве примера можно указать на погребения в Боссо да Торре и Комб-Капелль; а в пещере Барма Гранде на месте поселения была вырыта неглубокая, но правильная могила для трех трупов. Чрезвычайно интересна большая коллективная могила, открытая в Пржедмосте археологом Машкой; обнаруженные здесь остатки 20 скелетов залегали в лёссе между двумя культурными слоями и, следовательно, связаны с верхним из них. Таким образом, рисуется картина помещения скелетов в могилу или в углубленное в землю жилище; сверху они были закрыты камнями. Погребение в жилище можно предполагать и на стоянке Солютре.

Сложный ритуал и богатое убранство некоторых верхнепалеолитических погребений иллюстрируют большую заботу по отношению к умершим, проявлявшуюся независимо от их пола и возраста. Умершие погребались, насколько можно судить, в одежде и головных уборах, с разнообразными украшениями и орудиями труда из камня и кости. По богатству убранства особенно выделяются некоторые погребения в гротах Гримальди близ Ментоны. Излюбленным украшением головных уборов и одежды служили здесь просверленные морские раковины и зубы животных, а также различные подвески из бивня мамонта. По количеству предметов особенно выделяются два детских скелета в Гроте Детей, на которых в области таза оказалось около 1000 просверленных раковин, нашитых в свое время на какую-то одежду или покров.

Помимо трупоположения, в Западной Европе отмечен и существенно иной тип верхнепалеолитических погребений — погребение головы, отделенной от туловища. Такое погребение было обнаружено в гроте Плакар в департаменте Шаранты (Франция). Здесь в самых нижних мадленских слоях были обнаружены тесно прижатые друг к другу четыре черепа; из других костей здесь оказались только плечевая и бедренная кости. На другой стоянке, Арси-сюр-Кюр, в культурном слое были найдены три черепа, также тесно прижатые друг к другу, и тут же кремневый нож. Такой способ погребения, видимо, существовал наряду с другими на протяжении всей мадленской эпохи и нашел одно из наиболее ярких проявлений в известных захоронениях черепов в пещере Офнет в Баварии.

На территории СССР также известны верхнепалеолитические погребения. Они представляют, естественно, особый интерес для нас. Они немногочисленны, но во многом дополняют средне- и западноевропейский материал. Коротко остановимся па них, оставляя в стороне находки отдельных человеческих костей на стоянках.

Четыре погребения изучены на Дону, у с. Костёнок.

В 1952 г. на Городцовской стоянке (Костёнки XV) раскопками А. Н. Рогачева было открыто погребение ребенка 4—5 лет. Оно было совершено в жилище, в специально вырытой могиле овальной формы, глубиною 0,43 м от пола жилища, размерами 1,24 X 0,80 м, ориентированной большим диаметром с севера на юг. Умерший был помещен в могилу в сидячем, сильно скорченном положении. Есть основания полагать, что могила не была засыпана землей, а покрыта лопаткой мамонта и землей, впоследствии провалившимися в могилу. Дно могилы предварительно было засыпано красной краской, после чего на нем было устроено из глины сиденье для умершего. При погребении в могиле найден большой костяной нож и около 70 кремневых отщепов, сложенных, видимо, в мешочек, в том числе десяток концевых скребков и проколка. Рядом лежали костяное лощило и костяная игла с отломанным ушком.

Это интересное погребение, как и вся стоянка, с которой оно связано и топографически, и по типу найденных вещей, относится к ранней, хотя и не самой древней поре верхнего палеолита ².

Второе погребение близ Костёнок, открытое в 1953 г. также А. Н. Рогачевым, принадлежало ребенку 6—7 лет и находилось в могиле глубиною 1 м от поверхности, на левом боку, в слегка скорченном положении, головой на юго-запад, лицом к северо-западу. Скелет был покрыт трубчатыми костями и частями лопаток мамонта, расположенными в три яруса, плохой сохранности, но имевшими общую толщину в 0,35 м. Ни вещей, ни следов краски в могиле не оказалось. Эта могила интересна также своим расположением в стороне от палеолитических поселений, ближайшие следы которых в виде кремневых изделий на поверхности находятся на расстоянии не менее 100 м от могилы ³.

Третье погребение найдено в том же 1953 г. на Замятнинской стоянке (Костёнки II) в раскопках П. И. Борисковского. По данным последнего, тело пожилого мужчины было помещено в сидячем, искусственно скорченном путем перевязывания положении в специально построенную из костей мамонта погребальную камеру, непосредственно прилегавшую к стене жилища. Вероятно, труп, помещенный в погребальную камеру, был засыпан суглинком только до плеч; голова и руки были оставлены на поверхности, из-за чего впоследствии были в силу каких-то причин отделены и найдены рядом. Погребальный инвентарь и следы краски отсутствовали. По указанию исследователя, «погребальную камеру стоянки Замятнина можно рассматривать как небольшой домик, специально построенный для покойника в общем той же техникой, какой было построено соседнее с ним жилище для живых» ⁴. По определению Г. Ф. Дебеца антропологический облик догребенного наиболее близок поздним кроманьонцам мадленского времени в Западной Европе, что находится в соответствии с археологической датировкой стоянки Замятнина.

Наконец, четвертое костёнковское погребение исследовано в 1954 г. А. Н. Рогачевым на стоянке Маркина гора (Костёнки XIV). Оно было в свое время совершенно в овальной могиле, размерами 0,99X0,39 м, ориентированной с запада на восток, вырытой на глубину 0,31—0,48 м от покатого на склоне третьего культурного слоя стоянки. Корытообразное дно могилы было покрыто порошком темно-красной краски. На нем лежал головой к западу скелет мужчины 25 лет в сильно скорченном положении, в свое время, видимо, связанный, на левом боку. Погребальный инвентарь отсутствовал, но кости скелета были окрашены темнокрасной охрой. Антропологический облик погребенного, по Г. Ф. Дебецу, отличался некоторыми негроидными чертами. Археологический возраст — ранняя, но не самая ранняя пора верхнего палеолита ⁵.

В Сибири уже давно известно исследованное в 1929 г. М. М. Герасимовым интереснейшее погребение на стоянке Мальта на р. Белой, близ Иркутска. Здесь, под культурным слоем стоянки, в специально вырытой на глубину несколько больше 0,60 м могильной яме овальной формы размерами 1,15 X 0,68 м, ориентированной с юго-запада на северо-восток, обнаружен скелет ребенка 3—4 лет, лежавший на спине с вытянутыми вдоль тела руками и ногами. Череп лежал несколько выше остальных костей на подстилке из толченого железистого кровавика. Тело умершего было дополнительно защищено на дне могилы сооружением из больших каменных плит, образовавших нечто вроде дольмена: две плиты были поставлены вертикально по бокам трупа, третья плита лежала плашмя между ними. Могила вместе с каменным обрамлением была полностью басыпана землей. Некоторые кости черепа сохранили ярко-красный цвет, следы красной краски были заметны на всех костях скелета. На дне могилы вокруг скелета и на нем лежало множестно совершенно оригинальных украшений, сделанных преимущественно из бивня мамонта, в том числе сложное ожерелье, диадема, браслет; кроме того, крупное колющее орудие — кинжал из бивня мамонта, кремневые проколка, острие, ножевидная пластина и крупный ретушированный нож ⁶. В связи с плохой сохранностью скелета он не мог быть использован для антропологических наблюдений. «По мнению Герасимова, череп характеризуется долихокранной формой» ⁷. М. М. Герасимов в своей последней книге O восстановлении лица по черепу подтверждает, что мальтинское погребение «представляет только чисто археологический интерес» ⁸.

Мы видим, что, хоть и немногочисленные пока, верхнепалеолитические погребения на территории СССР внесли немало нового в наши представления о погребальном ритуале и палеантропологии древнейшего населения Евразии. Таковы прежде всего сидячие погребения в Костёнках, погребения в специально пристроенной к жилищу погребальной камере на стоянке Замятнина, погребение 3—4-летнего ребенка в Мальте, сопровождавшегося орудиями взрослого человека, которые этот ребенок еще не мог использовать, негроидные черты скелета в Костенках XIV на Дону.

Учитывая все, что нам известно о позднепалеолитических погребениях, необходимо констатировать, что уже в этой глубокой древности «берет начало множество, казалось бы, очень развитых и своеобразных элементов погребальной обрядности, широко представленных в более поздние эпохи» ⁹. Для возникновения и развития этой обрядности необходимо было очень значительное время, и присутствие ее уже в раннюю пору верхнего палеолита позволяет допускать ее зарождение еще в предшествующее, мустьерское время.

Рассмотрение археологических и этнографических данных не позволяет считать особенности погребального ритуала надежным этнокультурным или хронологическим признаком, хотя, скажем, сидячие верхнепа- леолитические погребения пока встречены только на Дону. В одном и том же могильнике рядом нередко встречаются захоронения, совершенные по различным обрядам. Данные этнографии показывают, что сочетание различных особенностей погребального обряда отмечается чаще у наиболее примитивных племен, у которых именно в силу их примитивности уживаются различные формы религиозных представлений и обрядов, еще не унифицированных ¹⁰.

По мнению Г. Шурца, погребальный обряд даже не находится в тесной связи с уровнем культуры, и нередко у одной и той же этнокультурной группы существуют самые разнообразные обычаи, и у очень примитивных племен можно встретить весьма развитые формы погребальных обрядов ¹¹.

Одним из существенных общих элементов погребальной обрядности в верхнем палеолите является убеждение, что умерший не вполне уходил из среды живших, а незримо присутствовал среди них, что особенно подчеркивается сидячей позой погребенных, и что он в этой своей незримой, загробной жизни нуждался и в жилище, и в одежде, и в орудиях труда. Поэтому умерших хоронили или в жилище, у очага, даже на нем, после чего жилище временно покидалось, или иногда в специально сооружаемом погребальном жилище, в могиле на поселении. При этом первобытные племена «постоянно колеблются между страхом перед мертвецом и уважением к нему, поэтому и погребальные обычаи колеблются между двумя крайностями: уничтожением трупов и сохранением их» ¹². «От мертвеца стремятся избавиться совсем, или же примирить его с собой и привязать к себе» ¹³. Этим может объясняться, с одной стороны, связывание трупов в некоторых палеолитических захоронениях и укладывание их вниз лицом, чтобы умерший не видел выхода из жилища или пещеры, а с другой, несомненные доказательства очень заботливого отношения к умершему.

Большая редкость палеолитических погребений при обилии поселений и отсутствии специальных палеолитических мест погребения, могильников для всех членов рода, которые появляются только в мезолите и неолите, заставляют предполагать существование обычаев, в силу которых не все члены рода подвергались погребению, а лишь некоторые. Этнография и в этом отношении сохранила нам разнообразные примеры: поедание трупов, выбрасывание их на уничтожение зверями и птицами, помещение на плот или лодку или выбрасывание прямо в воду, помещение трупов на деревья и другие способы избавления от умерших, применение которых приводило к почти полному исчезновению даже их костных остатков.

После всего сказанного о верхнепалеолитических погребениях вообще будет легче оценить значение погребения, обнаруженного на стоянке Сунгирь под Москвой, уникального как по сложности ритуала, так и по богатству могильного инвентаря.

* * *

Стоянка Сунгирь находится близ восточной окраины г. Владимира, в 190 км к востоку от Москвы. Расположена в начале пологого склона плато в сторону р. Клязьмы и древнего оврага, по которому протекает ручей Сунгирь, на левом берегу Клязьмы и правом берегу ручья. Залегает в покровных надморенных суглинках на склоне ко второй надпойменной террасе; приурочена ко второй (сверху) погребенной почве, нарушенной криотурбациями, с явлением солифлюкции и ледяных клиньев, вследствие чего очаги и другие бытовые детали на стоянке оказались сильно испорченными, а кости и другие остатки приняли в культурном слое неправильное положение, вплоть до вертикального.

Будучи расположена на 70 км севернее Карачаровской стоянки на Оке, многие десятилетия считавшейся самой северной стоянкой в Европе, Сунгирская стоянка сразу привлекла к себе широкое научное внимание специалистов, так как она дает возможность по-новому осветить проблему первоначального заселения европейского Севера человеком (рис. 1).

Стоянка и ее широкие окрестности были впервые обследованы мною в 1956 г. ¹⁴, после чего в 1957—1966 гг. она многократно исследовалась раскопками Института археологии под моим руководством и экспедицией Геологического института Академии наук под руководством В. И. Громова. В изучении стоянки приняли участие многие другие специалисты, в частности акад. В. Н. Сукачев, взявший на себя палеоботанические исследования. В 1963 г. на стоянке в течение пяти дней работали участники Международного симпозиума по стратиграфии и периодизации палеолита Восточной и Средней Европы ¹⁵.

В 1961 г. доклад об итогах изучения памятников был сделан на VI конгрессе INQUA в Варшаве. Результатом изучения стоянки и их интерпретации посвящены уже довольно многочисленные публикации ¹⁶, что освобождает нас от необходимости останавливаться на них здесь подробно.

Несмотря на хорошую изученность стратиграфии стоянки и ее района, геологи не пришли к единому мнению о геологическом возрасте стоянки. Так, В. И. Громов, первоначально относивший стоянку ко времени не старше одинцовского (Ri-г) и не моложе начала микулинского (RW), в настоящее время датирует ее концом микулинского времени; Л. Д. Шорыгина определяет ее время как микулинское межледниковье; А. И. Москвитин — между главной фазой калининского оледенения и концом последующего верхневолжского потепления; С. М. Цейтлин и И. К. Иванова относят стоянку к началу осташковского оледенения; Н. И. Кригер — предположительно к мологошекснинскому времени. Симпозиум 1963 г. в своей резолюции отметил, «что культурный горизонт Сунгирской стоянки относился ко времени не древнее первого интерстадиала валдайского оледенения( Wi—W11)». Все участники симпозиума признали, что культурные остатки стоянки Сунгирь приурочены к основанию верхней толщи суглинков и верхней части второй снизу погребенной почвы степного типа, находящейся в толще суглинков и отделенной перерывом от нижней погребенной подзолистой почвы. Последнюю многие из участников симпозиума относят к микулинскому времени. Таким образом, в настоящее время мы не располагаем согласованной общепринятой геологической датировкой стоянки.

Фаунистические остатки стоянки, по В. И. Громову, содержат преимущественно кости мелких форм северного оленя (Rangifer tarandus) и цесца (Alopex lagopus), в меньшем количестве лошади (Equus caballus), бизона (Bison priscus), слона (Elephas sp. Mammuthus?) и др.

Флористические остатки, по В. Н. Сукачеву, состоят из небольшого количества спор и пыльцы и довольно большого числа очень мелких кусочков древесины. Среди последних преобладает береза, кроме того, определены ель и сосна. Пыльца принадлежит главным образом древесным породам: много ели, меньше березы и сосны, ольха единична. Кроме того, встречена пыльца полыней, маревых и др.; одно зерно пыльцы, по-видимому, принадлежало эфедре.

Остатки флоры и фауны из культурного слоя приводят к выводу, что стоянка, по всей вероятности, располагалась в перигляциальной зоне, довольно далеко от края ледника. Ландшафт в окрестностях стоянки представлял собою мало облесенную территорию с небольшими участками леса, состоявшего главным образом из ели и, реже, из сосны и березы. Лесные участки разделялись сухими пространствами, занятыми травянистой растительностью, среди которой значительное место занимали ксерофитные виды.

В археологическом отношении стоянка характеризуется довольно разнообразным инвентарем изделий из камня, кости и рога. Кремневая техника совершенна, но отличается сохранением примитивных способов раскалывания кремня, невысоким качеством вообще немногочисленных ножевидных пластинок и резцов, заметной ролью некоторых архаичных форм, прежде всего скребловидных орудий (рис. 2). Наиболее специфической формой стоянки Сунгирь являются подтреугольные кремневые наконечники с вогнутой базой, обработанные великолепной плоской «солютрейской» ретушью (рис. 2, 1). Подобные наконечники известны в мустьерской Ильской стоянке на Северном Кавказе и в наиболее ранних верхнепалеолитических стоянках бассейна Дона. Имеются также украшения — просверленные подвески из плоских каменных галек (рис. 2, 10) и ископаемых раковин.

Костяной инвентарь имеет развитой облик. Он включает длинные наконечники овального сечения из бивня мамонта (рис. 2, 12), мотыгообразные роговые орудия, различные острия, украшения из просверленных зубов песца и просверленных бус (рис. 2, 7—9), сделанных из бивня мамонта; имеется также плоская фигурка, изображающая большеголовую лошадь или сайгу, дополнительно украшенная точечным орнаментом и окрашенная красной краской (рис. 2, 11).

Значительное сходство кремневого инвентаря Сунгирской стоянки с инвентарем древнейших стоянок костёнковской группы на Дону типа нижнего, 5-го слоя стоянки Костёнки I позволяет отнести все эти стоянки к своеобразной костёнковско-сунгирской культуре, составить представление о распространении ее на область, пока ограниченную северным течением Дона и Клязьмой и относящуюся, судя по стратиграфическому положению донских стоянок, к первой половине позднего палеолита. Развитой характер костяного инвентаря Сунгирской стоянки заставляет считать ее одним из позднейших памятников этой культуры.

Обладая рядом особенностей, сближающих ее с селетской культурой Центральной Европы, костёнковско-сунгирская культура не является селетской культурой, но вместе с селетом характеризует внеориньякский вариант становления позднепалеолитической культуры на мустьерскои основе.

В 1964 г. на участках 157 (р, с, т) раскопа II было обнаружено интенсивное вытянутое с юго-запада на северо-восток пятно чистого порошка ярко-красной охры, на поверхности которого в его юго-западном конце лежали довольно крупный, плоский камень четырехугольной формы и человеческий череп плохой сохранности, лицом вниз, без нижней челюсти и зубов. Горизонтальная зачистка раскопа на этих участках на 20 см выше черепа демонстрировалась годом раньше участникам Международного симпозиума по стратиграфии и периодизации палеолита; никаких признаков могильной ямы на том уровне не наблюдалось.

Охристое пятно с камнем и черепом находилось в пределах почвенного и культурного слоя, на высоте 10—15 см над подстилающим суглинком (линия контакта не вполне четка). Как оказалось позже, прямо под охристым пятном находилась могила, в контуры которой оно полностью вписывается и поверхность которой после ее засыпки оно, очевидно, представляло (рис. 3).

Указанное пятно охры с черепом и камнем помимо сотрудников экспедиции осмотрели специально приглашенные мною В. И. Громов (Геологический ин-т АН СССР), М. М. Герасимов (Ин-т этнографии АН СССР), Р. Феустель (Веймар, ГДР) и другие лица. Все без исключения специалисты пришли к единодушному выводу о принадлежности перечисленных остатков к культурному слою стоянки.

Под верхним слоем чистой охры, приобретшим в результате оседания земли, которой была засыпана могила, слабо корытообразную форму, наблюдалось еще три менее значительных пятна чистой охры — выше контакта с подстилающим, на его уровне и, самое крупное, ниже его. Вместе с ними также в пределах могилы наблюдались серые пятна гумусированной земли, входившие вместе с желтой супесью в состав засыни могилы. Однако преобладание желтой супеси в засыпи могилы скрадывало контуры последней, что мешало их обрисовке; поэтому они были полностью зафиксированы только близ дна могилы, на уровне, когда показалась верхняя часть черепа.

В итоге выяснилась следующая картина. Могила была вырыта, считая от верхней площадки охры, на глубину 60—65 см, прорезав около 15 см почвенно-культурного слоя и 48—50 см подстилающей желтой супеси. Она имела форму сильно вытянутого овала, максимальные размеры близ дна 2,05 Х0,70 м, и была ориентирована с юго-запада на северо- восток. Изголовье было на 8—9 см выше дна могилы под ногами.

В могиле лежал скелет мужчины 55—65 лет (по Г. Ф. Дебецу) в вытянутом на спине положении, головой на северо-восток, с кистями рук, скрещенными на тазовых костях, густо засыпанный порошком красной охры и с исключительно богатым инвентарем изделий из кости и камня (рис. 4).

При изучении погребения на месте, длившемся 30 дней, прослежены многие детали, позволяющие судить о сложном ритуале погребения. После того как могила была вырыта, ее дно было посыпано углем и золой.

Об этом свидетельствует повсеместно прослеженная под нижним слоем охры, прямо на дне могилы очень тонкая серо-черная, местами интенсивно-черная прослоечка, содержащая отдельные угольки; особенно хорошо это было заметно за стопами, у правого локтя и у левого плеча.

На дне могилы, под левым крылом таза и ниже слоя охры оказалось кремневое скребловидное орудие. Оно лежало в незначительном углублении, заполненном слабо гумусированной землей, и попало туда до посыпки дна могилы охрой и положения в могилу трупа.

Затем могила была густо посыпана порошком красной охры, образовавшим местами слой до 3 см толщины и покрывшим отчасти и нижнюю часть стенок могилы.

Только после этого в могилу был уложен умерший и снова густо посыпан охрой. Помимо многочисленных украшений на одежде и браслетов на руках, о которых речь пойдет ниже, между голенями трупа был положен ретушированный кремневый нож; он, как и скелет, лежал на слое охры и сверху был ею засыпан.

На втором слое охры, покрывавшей скелет и основную массу украшений, лежало еще несколько рядов преимущественно более крупных бус; их можно связывать с каким-то покровом, вероятно, одеждой, которая не была одета на труп, а покрыла его сверху. Это доказывается и тем фактом, что ряды этого верхнего слоя бус не охватывали туловища, как бусы нижнего слоя, а пересекали сверху кости правой руки, выходя за пределы скелета. После этого посыпка охрой была произведена в третий раз.

После засыпки могилы, в процессе которой еще по крайней мере три раза густо посыпалась охра, поверхность могилы, видимо, на уровне поверхности почвы того времени, была еще раз и наиболее густо засыпана охрой, обозначавшей на стоянке место могилы, и на нее положены камень и череп человека или отделенная от туловища голова. Надо полагать, что это был череп, а не голова, так как в последнем случае животные (возможно, собаки, песцы) вряд ли оставили бы ее в покое. Кроме того, по наблюдению М. М. Герасимова, на черепе имеются следы надрезов. Эти надрезы могут являться следами искусственного удаления с черепа мягких частей.

Череп, судя по его плохой сохранности, отсутствию нижней челюсти и зубов и по состоянию его поверхности, долгое время находился на поверхности. Он принадлежал, по Г. Ф. Дебецу, женщине европеоидного типа. В черепе, среди его обломков, найдены зуб песца и заготовка еще не просверленной костяной бусы с перехватом, типичной для Сунгиря формы. Вероятно, оба предмета случайно совпали с черепом в культурном слое и не имели к нему прямого отношения.

Выше уже упоминалось о возникшем в верхнем палеолите обычае ритуального захоронения черепов, отделенных от туловища (Плакар и Арси-сюр-Кюр, Франция). Но в связи с находкой отдельного женского черепа на Сунгире имеет особенно большой интерес другая находка в том же гроте Плакар, относящаяся к более позднему горизонту мадленской эпохи. Здесь были обнаружены женский череп и нижняя челюсть от него, окруженные раковинами улитки, которые частично просверлены. Последнее обстоятельство позволяет придавать этой находке ритуальное значение. Ритуальный смысл еще яснее выступает на Сунгире, где женский череп (или голова) был положен на густо посыпанную красной охрой поверхность могилы и был явно с нею связан.

Подобные древнейшие обычаи захоронения или оставления на поверхности поселения отделенных от туловища черепов перекликаются с этнографическими примерами. Так, житель Тибета, бросающий труп своего отца на съедение зверям, сохранял его голову как святыню. В других случаях голову «нередко отделяют от тела и бальзамируют или же хранят в виде черепа, очищенного от мяса (разрядка моя.— О. Б.), очевидно, предполагая, что в нем живет душа человека» ¹⁷.

С этой точки зрения женский череп на могиле сунгирца мог бы принадлежать, скажем, его матери, не удостоенной в свое время индивидуального захоронения в земле.

Хотя отдельные элементы ритуала, наблюдавшиеся в погребении на Сунгире (искусственная могила, положение трупа, употребление красной краски, следы угля, присутствие украшений и орудий труда, даже находка отдельного черепа женщины) не являются новостью в верхнепалеолитических погребениях, но их сочетание на Сунгире уникально. Оно рисует чрезвычайную сложность погребальных обрядов уже того отдаленного времени.

В палеолитическом возрасте могилы и остатков обоих скелетов не возникает ни малейших сомнений. Он вытекает из уже упомянутой, вполне ясной связи верхней охристой площадки могилы с культурным слоем стоянки, а также из полной идентичности найденных при скелете вещей (рис. 5, кроме пластинчатых браслетов из бивня мамонта) с такими же вещами из культурного слоя стоянки (рис. 2).

Кроме того, плейстоценовый возраст погребения доказывается ледяной трещиной, перерезавшей всю могилу поперек и продолжавшейся еще на 90 см ниже ее дна; в это время, следовательно, могила была в зоне вечной мерзлоты. Трещина заполнена стерильным желтоватым суглинком; это указывает на то, что она берет свое начало в покровных суглинках, перекрывающих почвенно-культурный слой (рис. 6). Она прослеживалась на всем протяжении культурного слоя и над ним, будучи вытянута вдоль раскопа 1963—1964 гг. приблизительно с северо-запада на юго-восток. Трещина разрезала скелет немного выше таза, раздвинула позвонки на 4 см и разорвала локтевые и лучевые кости обеих рук (рис. 4). В заполняющем ее желтом суглинке обнаружены две бусы на 5—6 см ниже дна могилы. Таким образом, почти не потревожив погребения, ледяной клин подтверждает палеолитический возраст погребения. Основной горизонт, затронутый солифлюкцией, находится выше погребения, это предохранило последнее от разрушений, постигших культурный слой стоянки.

Инвентарь погребения необычайно богат и значительно превосходит в этом отношении знаменитые палеолитические погребения в Гроте Детей, Барма-Гранде, Боссо да-Торре, Кавийон, Лез-Ото, Комб- Капелль, Ложери-Басс, Пржедмо- сте, Костёнках, Мальте и других памятниках. Одних просверленных бус из бивня мамонта здесь оказалось больше трех с половиной тысяч.

На черепе обнаружена лента из тройного ряда плотно нанизанных и обнимала затылок (рис. 4). Эта нитей бус. Она лежала на лбу, висках и обнимала затылок. Эта лента, надо полагать, была нашита на головной убор, скорее всего шапку, а не на более свободный капюшон, о чем говорит плотное облегание черепа лентой, не образующей складок. Сзади на шапку были нашиты два десятка просверленных клыков песца; они лежали в области затылка без видимого порядка. Всего на шапку было нашито до 500 бус.

На туловище, руках и ногах бусы располагались более или менее длинными рядами, нередко очень плотными. Это могло получиться при нанизывании их на сухожилие с последующей нашивкой на одежду непосредственно или сперва на кожаную, быть может, окрашенную ленту, а уже затем на одежду. Нашивание рядов бус на одежду подтверждается тем, что они преимущественно пересекали грудь и живот и уходили под спину.

Таких поперечных рядов бус, лежавших непосредственно на костях, т. е. принадлежавших, видимо, к нательной одежде, было семь. Ряды второй, третий и четвертый (считая сверху) плотно прилегают друг к другу и образуют сплошную ленту (рис. 4). Нижний, седьмой ряд доходит до пояса. Все поперечные ряды бус нательной одежды не имеют разрывов, из чего можно сделать заключение о нераспашном характере одежды, одевавшейся через голову.

На плечевых костях обеих рук, немного выше локтей, находились браслеты, состоявшие из очень тонких пластинок из бивней мамонта (рис. 5, 3) вместе с нитками бус; видимо, они были нашиты на одежду, чему соответствует и диаметр браслетов. На запястьях были такие же браслеты. Всего пластинчатых браслетов, оказавшихся сильно поломанными, было около 20 штук.

Еще интереснее расположение рядов бус в области ног. На щиколотках и под коленями были перевязи из нескольких рядов бус каждая. Верхние перевязи, нод коленями, были украшены пучками более крупных костяных подвесок (рис. 5, 4). Бусами была расшита и обувь. Для реконструкции костюма особенно большое значение имеют длинные вертикальные ряды бус, т. е. нашитые вдоль ног. Они начинаются от самых пяток, т. е. переходят от штанов на обувь; это подтвержает предположение о пришивании обуви к штанам, достаточное число примеров чему имеется в этнографии. Выше эти вертикальные ряды пересекают перевязи на щиколотках и голенях, тянутся вдоль бедер, далее раздваиваются и своими отростками почти соединяются под пахом. Такое их расположение больше всего соответствует очертаниям штанов и противоречит предположению об отдельных штанинах, прикреплявшихся ремешками к поясу. Кстати, вдоль обеих ног поверхность охры обрисовывала как бы складки; они могли образоваться на толстых меховых или кожаных штанах во время засыпки их охрой и затем землей.

Одежда, подобная описанной, сохранилась до нашей эпохи у некоторых народов Севера, а отдельные ее элементы имеют на Севере точные аналогии. Она принадлежит к арктическому типу и как бы начинает историю арктического костюма. Наиболее полные аналогии нам удалось найти у индейцев-атабасков (кутчинов) у Кенайского залива в Северо-Западной Америке ¹⁸. На кожаных, замшевых штанах, сшитых вместе с мягкой обувью ¹⁹, имеются боковые нашивки в виде цветных полосок кожи, украшенных иглами дикобраза, идущие от обуви до верха, и такие же перевязки на щиколотках и под коленями.

Верхний пласт более крупных бус, принадлежавший, видимо, одежде, накинутой сверху на умершего уже в могиле, состоял из нескольких поперечных рядов бус, нашитых, надо полагать, спереди, и одного вертикального ряда под ними; последний мог быть нашит и на спине. К верхнему пласту бус принадлежит и каменная сверленая подвеска, найденная на груди (рис. 5, 6).

Что касается одежды арктического типа, то она пока не имеет аналогий в палеолитических погребениях Евразии. Правда, в погр. № 1 и 2 в Гроте Детей, в гротах Кавийон, Барма-Гранде, Боссода Торре, Комб-Каппель и некоторых других отмечены следы головных уборов в виде украшений, в некоторых случаях они реконструируются как шапки. Но для восстановления одежды, защищавшей тело, данные отсутствовали, если не считать расшитых раковинами передников или юбочек в погребении двух детей у Ментоны.

Гораздо больше для реконструкции одежды дают палеолитические статуэтки. На статуэтках из Ментоны, Брассемпуи, Виллендорфа, Лосселя, Костёнок I, Гагарина изображены головные уборы; на статуэтках из Авдеева, Долни-Вестонице, Ментоны, Лооселя, Брассемпуи, Ложери- Басс, Истюриц усматриваются следы плащей (?) или татуировок. Зато на сибирских статуэтках из Бурети и Мальты можно видеть изображение меховой одежды типа комбинезона с капюшоном на голове. Однако в Европе таких статуэток нет. Сунгирское же погребение позволяет гораздо детальнее представить себе костюм обитателей тогдашнего севера, чем сибирские статуэтки. Впрочем, для реконструкции палеолитического костюма следует использовать и сочетать данные как погребений, так и статуэток.

Украшения на нашем погребении имеют параллели на статуэтках. Это относится прежде всего к браслетам. Они изображены на статуэтке № 1 из Костёнок I, на одной статуэтке из Мальты и статуэтке № 4 из Авдеева. Но браслеты имели слишком универсальное употребление, чтобы привлекать к себе особое внимание. Значительно своеобразнее изображения перевязей в верхней части груди, имеющиеся на трех статуэтках из Костёнок I и обломке плитки мергеля оттуда же (рис. 7). Им соответствует тройная поперечная лента бус в верхней части груди нашего погребения (рис. 4). Конечно, это совпадение может иметь конвергентный характер; но не исключена и историко-культурная связь в происхождении этого элемента на Сунгире и в Костёнках I, тем более, что культурная связь более раннего слоя Костёнок I с Сунгирем не подлежит сомнению.

Обилие украшений на костюме сунгирца и кисти на верхних перевязях ног делают маловероятным, что на умершем был одет повседневный будничный костюм. Скорее это праздничная, обрядовая одежда. Однако богатство костюма может быть в известной мере объяснено и возрастом умершего.

Многие бусы имеют тонкую сглаженность на поверхности, которая могла быть приобретена только в результате длительного ношения бус. Конечно, срок их службы был неизмеримо более длительным, чем время службы одного костюма. Поэтому не подлежит сомнению, что бусы или полоски кожи, на которые они были нашиты, не раз перешивались со старого на новый костюм.

Сверленые бусы, сделанные из бивня мамонта, по С. А. Семенову, сверлились с помощью простого сверла, вращаемого между ладонями. По его мнению, учитывая весь процесс, начиная с разделки бивня, изготовление каждой бусы должно было занимать 30—60 минут. Если взять 45 минут как среднюю цифру и помножить их на 3500, то получим сумму в 2625 часов, употребленных на изготовление только одних бус, которые носил на себе сунгирец; принимая во внимание два десятка браслетов из тонких пластинок слоновой кости, все остальные вещи и, видимо, богатый, пестрый обрядовый костюм, можно составить представление об очень большой ценности погребального инвентаря в могиле сунгирца. Это богатство убранства и солидный возраст, до которого лишь очень редко доживали люди в палеолитическую эпоху, свидетельствуют о каком-то особом, почетном месте, которое занимал умерший в обществе.

Скелет позволяет составить себе представление об антропологическом облике погребенного человека. Он охарактеризован Г. Ф. Дебецем в следующей статье. М. М. Герасимов работает над восстановлением скульптурного портрета сунгирца.

В заключение считаю нужным остановиться на некоторых соображениях, уже высказанных по поводу описанных палеоантропологических находок и их осмысления. Они принадлежат В. И. Громову, познакомившемуся с находкой в 1965 г. по моим публикациям, а в 1966 г. подробно на месте находки. Он продолжает стоять на нашей общей прежней точке зрения на значение верхнего черепа как остатков первого погребения, которое было разрушено солифлюкцией и другие части которого можно рассчитывать найти в смежных, еще не раскопанных участках; красная охра под черепом и бусинки около него при этом объясняются как намыв охры из разрушенного погребения; могила для нижнего погребения была вырыта в вечной мерзлоте методом пожога, следами которого и являются остатки угля на дне могилы; люди жили здесь на вечной мерзлоте ²⁰.

Как указывалось выше, после тщательного сопоставления планов красного пятна под верхним черепом с планом находящейся под ним могилы и планами промежуточных пятен (рис. 3) я пересмотрел свое первоначальное мнение и склонен рассматривать остатки обоих скелетов как принадлежавшие одной могиле со сложным ритуалом. К тому же в наших материалах и наблюдениях нет ничего, что можно было бы связать с предполагаемым верхним погребением. Рядом с черепом и вокруг него не обнаружено никаких предметов погребального инвентаря; в черепе найдены позже попавшие туда клык песца и заготовка непросверленной бусы. Вокруг черепа и ниже его по склону не оказалось ни нижней челюсти, ни зубов, ни частей посткраниального скелета. Происхождение большого красного пятна охры, на поверхности которого лежали камень и прислоненный к нему череп, ни в коем случае нельзя связывать с намывом охры из разрушенного погребения; в таком случае охра неизбежно оказалась бы смешанной с почвой и культурным слоем, здесь же она была чистой, несмешанной, т. е. явно насыпанной на этом самом месте.

В данном случае возможно, что солифлюкция затронула место близ погребения очень слабо. Строго говоря, явные следы ее здесь вообще не наблюдались: указанное пятно чистой охры не разрушено, если не считать одной трещины и некоторой расплывчивости краев пятна; в слое не заметны были типичные солифлюкционные мазки; соседняя очажная яма также оказалась ненарушенной и полностью сохранила свою котлообразную форму. Возможно, это объясняется тем, что площадка у погребения, находясь у края пологой ложбинки, склон к которой начинался в нескольких метрах к востоку, отличалась относительной сухостью. В то же время верхнее пятно чистой охры сохранило слегка вогнутую, корытообразную форму, которую оно, будучи насыпано на поверхности могилы, приобрело в результате оседания земли. От верхнего пятна охры к красному дну могилы как бы вели еще несколько таких же пятен чистой охры в засыпи могилы.
Таким образом, наиболее правдоподобно, что верхнее пятно охры с камнем и черепом женщины составляло поверхность могилы и отмечало ее место; оно принадлежало к ритуалу могилы, а не являлось остатками самостоятельного погребения; к тому же поверхность и состояние женского черепа позволили М. М. Герасимову сделать заключение о длительном пребывании черепа на поверхности земли, а это на стоянке вряд ли могло быть случайным.

Не могу также согласиться с выводом моего оппонента о попадании верхнего черепа и охры в углубление на поверхности над могилой под воздействием солифлюкции и о рытье могилы в вечной мерзлоте способом пожога. У нас нет никаких указаний на то, что люди обитали на стоянке одновременно с происходившей солифлюкцией. Одних палеофаунистических доводов недостаточно для таких выводов. Вечная мерзлота с солнфлюкцией в деятельном, сезонно-талом слое развилась здесь уже после того, как люди ушли со стоянки; вероятно, прогрессирующее похолодание послужило для этого главной причиной. Следовательно, и могилу копали не в вечной мерзлоте, а в незамерзшем, мягком грунте. У могилы не отмечено скопления углей, что было бы неизбежно при пожоге. Кроме того, при пожоге мерзлого грунта могила имела бы менее правильные, более расплывчатые очертания, а уголь не остался бы на ее дне, но был бы выброшен вместе с талой землей. В действительности же дно могилы выстилает тонкий углисто-золистый слой; могила выстлана намеренно и слой оставлен в ней, а не удален вместе с талой землей, как было бы в случае пожога.

Таким образом, я полагаю, что солифлюкция развилась и охватила культурный слой стоянки позднее, когда людей здесь уже не было и почвенно-культурный слой уже начал перекрываться делювием. Не случайно единичные культурные остатки обнаружены в нижнем горизонте последнего, на 10 и 20 см выше почвенно-культурного слоя. Тогда и погребение попало в зону вечной мерзлоты, но не в ее деятельный слой, так как сохранилось в нетронутом виде. Рассекший же его ледяной клин относится к гораздо более позднему времени, чем солифлюкция в почвенно-культурном слое: как этот, так и другие клинья на площади стоянки, рассекающие почвенно-культурный слой, заполнены сверху стерильным желтым суглинком без примеси гумуса и культурных остатков, а их стенки прослеживаются на 1—2 м вверх, над поверхностью почвенно-культурного слоя. Следовательно, следы солифлюкции в последнем ИІ образование ледяных клиньев разделяются значительным промежутком времени и должны, вероятнее всего, связываться с различными фазами оледенения, так же как и мощный солифлюкционный слой, лежащий под дном могилы в слоистых супесях является следом еще более древнего оледенения.

Упомянутые выше наблюдения проливают свет и на проблему геологической датировки стоянки. Они противоречат датировке ее осташковским временем, так как к последнему, вероятнее всего, относятся ледяные клинья, рассекшие культурный слой и погребение. Маловероятно, чтобы солифлюкция, затронувшая культурный слой, относилась к тому же, осташковскому времени.