Стрекало — атрибут божества

Как это было отмечено выше (см. с. 282), одним из общих иконографических признаков изображений непарных упряжек на Сай-малы-Таше является стрекало в руке у погонщика. Обращение к текстам показывает, что у древних индоиранцев стрекало было наделено определенными сакральными функциями.

В Авесте, во втором фрагарде Видевдата (Вендидада), излагается один из древнейших арийских мифов — легенда о том, как мифический царь Иима расширял землю для блага людей, после того как она трижды становилась тесной и «не находилось места для мелкого и крупного скота и людей». Для того чтобы раздвинуть землю, Йима рыл ее и стегал. В переводе А. А. Фреймана Йима рыл землю золотой стрелой, а стегал ее «золотом украшенной плетью» [Оранский, 1960, с. 78—79; Брагинский, 1972, с. 50]. Однако Г. Бейли и В. А. Лившиц те слова, которые А. А. Фрейман перевел как «стрела» и «плеть», переводят иначе: «кнут» и «стрекало» [Бейли, 1943, с. 221; устное сообщение проф. В. А. Лившица].

[adsense]

Стрекало также упоминается в одном из магических заговоров Атхарваведы [АВ, III, 25, 5; Топоров, 1969 (I), с. 41].

Конечно, это совпадение — стрекало в руках погонщиков на петроглифах Саймалы-Таша и стрекало как сакральный, магический атрибут в древнейших пластах индоарийской мифологии — может оказаться случайным, и потому пока не следует торопиться с выводами. Если бы не было других совпадений, на него, может быть, и не стоило обращать внимание. Более веское суждение по этому вопросу хотелось бы услышать от специалистов по древней мифологии.

***

Подведем некоторые итоги. Все рассмотренные петроглифические и языковые тексты содержат определенные инвариантные семантические элементы и даже семантические «блоки» — мотивы, состоящие из нескольких элементов каждый. К ним относятся: 1) упряжка из разных животных, везущая колесницу или повозку (Саймалы-Таш, хеттский ритуал, гимн Ашвинам, древнегреческие изобразительные и мифологические сюжеты); 2) связь мотива упряжки непарных животных с брачным или каким-то подобным ритуалом, с божествами плодородия и астральными образами (Саймалы-Таш, хеттский ритуал, миф об Адмете и Алкесте, свадьба Сурьи и Сомы, колесница Диониса и Ариадны, свадебный венец которой оказывается впоследствии среди звезд — Северная Корона); 3) расположение погонщика позади колесницы или повозки, вероятно, потому, что «никто из людей не мог подниматься на седалище этой колесницы» *Геродот VII, 40+ (Саймалы-Таш, хеттские рельефы, «штандарт» из Ура, колесница Ахурамазды, келермесский ритон и др.); 4) стрекало как особое орудие, наделенное сакральными свойствами (Саймалы-Таш, Авеста, Атхарваведа). Вряд ли совокупность этих совпадений может считаться случайной.

Конечно, не следует рассматривать рисунки Саймалы-Таша как прямые иллюстрации к упомянутым текстам. Это, скорее, изобразительные фрагменты других, значительно более древних текстов, в первичном виде до нас не дошедших. Вряд ли они будут когда-либо полностью реконструированы, ибо их зарождение относится ко времени намного более раннему, чем появление письменности. Однако какие-то древние фрагменты этих «ностратических» сюжетов в трансформированном виде могли сохраниться в более поздних письменных памятниках, так же как, например, древнейшие пласты индоевропейской мифологии сохраняются не только в античных, но и в почти современных нам славянских и балтийских фольклорных текстах [Иванов, Топоров, 1965; 1974; Иванов, 1974 и др.].

Рассмотренные выше примеры позволяют быть уверенным в том, что петроглифы, особенно относящиеся к дописьменной эпохе, являлись одним из средств фиксирования и передачи во времени мифологических сюжетов.
Намного сложнее ответить на вопрос об этнокультурной и языковой принадлежности людей, оставивших рисунки «чудесных» упряжек на скалах Саймалы-Таша, Непарные упряжки не встречаются в сочетании с колесницами на больших колесах. Этот факт, несомненно, говорит о древности данных рисунков, по сравнению с парными упряжками, они гораздо старше. Будто бы об этом же говорит наличие сюжета, связанного с «чудесными» упряжками в мифах территориально очень далеко отстоящих друг от друга индоевропейских народов (хетты, индоарии, греки ¹), что дает основания предполагать его принадлежность к эпохе индоевропейского единства.

Было бы очень заманчиво считать этот сюжет занесенным с Ближнего Востока древнейшей волной индоариев, о которой пишет в одной из своих последних работ Р. Гиршман [Гиршман, 1977, с. 33—34]. К сожалению, сама гипотеза Р. Гиршмана не кажется достаточно обоснованной, а те археологические данные, на которые он опирается, могут быть объяснены и так [Кайлер Янг, 1965; 1967] и совсем иначе [Грантовский, 1977; Медведская, 1977 и др.].

Для более определенных суждений об этнокультурной принадлежности этих рисунков одних данных не хватает, другие, наоборот, «мешают». Не хватает прежде всего сведений о местных культурах Тянь-Шаня и Ферганы в IV—II тысячелетиях до н. э.— они пока просто неизвестны. «Мешает» стилистическое и иконографическое сходство рассмотренных рисунков Саймалы-Таша с росписями на эламской керамике, принадлежавшей народу неиндоевропейского происхождения.