Земные и «небесные» колесницы

Наскальные изображения повозок и колесниц представляют большой интерес не только в качестве опоры для хронологических разысканий, но и с точки зрения их семантики. Основным фактическим материалом для рассмотрения этого вопроса являются петроглифы Саймалы-Таша, где оказались сюжеты, в определенном смысле уникальные, не имеющие себе аналогий ни в одном из известных автору этих строк петроглифических памятников Средней и Центральной Азии.

[adsense]

5.1. Плуг или повозка? В литературе высказывалось мнение, что некоторые рисунки упряжек из Саймалы-Таша изображают «сцены пахоты» или «сцены приручения животных» (ссылки см. ниже). Поэтому желательно прежде всего выяснить, что же на самом деле изображено в сомнительных случаях — плуг или повозка. Для этого представляется уместным сначала отделить изображения упряжек, которые бесспорно связаны с повозками. Например, из рис. 107: 1—7 и 109 явствует, что таких изображений подавляющее большинство. Относительно некоторых из них не может быть и речи ни о какой пахоте, поскольку почти всегда хорошо просматриваются большие колеса, как правило, со спицами, которых, как известно, не было у древних пахотных орудий. Почти всегда между колес хорошо видна круглая или прямоугольная платформа, либо, если повозка показана в профиль, виден ее кузов.

Сомнительными в этом смысле представляются только отдельные рисунки (рис. 107: 10—14), которые по первому впечатлению могут быть истолкованы и как изображение пахоты (что и было сделано в одной из работ по истории пахотных орудий в Старом Свете [Краснов, 1971, с. 57]). Во всяком случае, в литературе нет ясного мнения о том, что они изображали. Б. М. Зима в одном месте именует подобные изображения «сценой приручения быков» [3има, 1958, с. 123], в другом — те же рисунки названы им: «три пары быков в упряжке» [Зима. 1950, с. 73]. А. Н. Бернштам [Бернштам, 1952 (II), с. 61] объяснял эти сюжеты более осторожно: «явно культовая пахота (?) на яках или езда на колесницах (?)», сопроводив оба объяснения вопросительными знаками, подчеркивающими предварительный характер суждения. Ю. Н. Голендухин считает эти сюжеты изображениями пахоты, связывая один из них с расположенными на том же камне солярными знаками.

Г. А. Помаскина также считает рассмотренную сцену пахотой, а солярные знаки — изображениями солнц [Помаскина, 1976, с. 29]. Остальные рисунки, названные здесь сомнительными (рис. 107:4, 10, 14), получают у нее такую же, земледельческую, интерпретацию, как у Ю. Н. Голендухина, хотя и без календарных обобщений [Помаскина, 1976, с. 23, 27]. В то же время Г. А. Помаскина не отрицает наличия на Саймалы-Таше изображений колесниц, в том числе и «небесных» [Помаскина, 1969, с. 435; 1976, с. 25—26]. Поскольку ни одно из опубликованных ею изображений не названо колесницей, надо полагать, что так объясняются те рисунки, которые выше были отнесены к числу бесспорных.

Для начала отметим, что во всех случаях, когда исследователи пишут о пахоте, это утверждение высказывается априорно, без какого-либо доказательства и без рассмотрения возможных альтернативных гипотез. Здесь, по-видимому, действует упоминавшееся выше «визуальное суждение» (см. с. 43). Действительно, на первый взгляд такие рисунки, как рис. 107:10, можно принять за изображение пахоты. Но только на первый взгляд. И не случайно А. Н. Бернштам, имевший возможность только беглого ознакомления с петроглифами Саймалы-Таша, поставил после слова «пахота» вопросительный знак. К сожалению, другие исследователи, работавшие с материалами Саймалы-Таша более основательно, не сочли такую предосторожность необходимой.

При сравнении упряжек из Саймалы-Таша с многочисленными сценами пахоты, представленными на петроглифах других районов, бросается в глаза подчеркнутая ясность в изображении плуга (см., например: [Глоб, 1969, с. 138, 140, 142 и др.]), которой нет ни на одном изображении из Саймалы-Таша. Вместо него иногда на рисунках саймалы-ташских упряжек просматривается предмет с треугольной «рамой». Вершина этого треугольника направлена в сторону упряжных животных, ее продолжением является длинная тонкая линия, обозначающая дышло. Последнее, в свою очередь, соединено с ярмом, пересекающим шеи животных. Основание треугольной рамы обращено к человеку, а вернее, к антропоморфному хвостатому существу с особой прической и с подчеркнутым в ряде случаев фаллосом. По краям основания рамы чаще четко, но иногда и неясно различимы две окружности, выбитые сплошным силуэтом (рис. 107). Скорее всего, это колеса, но в отличие от колес со спицами, которые имеют большой диаметр, соизмеримый с высотой животного, здесь колеса сплошные, а потому — малого диаметра. Подобные сплошные колеса, известные довольно широко [Тарр, 1970, с. 17—21], были, например, обнаружены в пятом пазырыкском кургане и имели диаметр от 30 до 47 см [Руденко, 1953, с. 230]. Если прикинуть пропорциональное соотношение диаметров колес на повозках из Саймалы-Таша с размерами животных и их погонщика, то они примерно соответствуют диаметрам колес пазырыкских повозок. По данным Г. Чайлда, диаметр сплошных колес древних повозок не превышал 0,5—0,8 м [Чайлд, 1956, с. 716—720]. Треугольная рама как основание или платформа двухколесной повозки известна, например, в Валь Камонике, где ее изображение также сочетается со сплошными, без спиц, колесами [Анати, 1960, с. 53, табл. VIII]. Территориальная отдаленность не может быть препятствием для такой аналогии не только в свете общепринятой моноцентрической теории происхождения повозок, но и в силу чисто конструктивной рациональности такого решения.

5.2. Календарь земледельца? Сочетание упряжки с солярными знаками послужило Ю. Н. Голендухину основанием для развития концепции земледельческого календаря и уподобления Саймалы-Таша Стоунхенджу. Рассмотрим его доводы более подробно.

«Два животных,— пишет Ю. Н. Голендухин, — (як, бык) соединены ярмом и впряжены в трехдышловую упряжку ¹, а за орудием пахоты „идет» маскированный пахарь — жрец, маг или старейшина общины. Впереди упряжки выгравированы две 12-лучевые фигуры с ногами, символически выражающими мысль о движении дневного светила — Солнца. Ниже упряжки прочерчена линия, обозначающая земную поверхность.

Древний художник-земледелец расположил 12-лучевые символы так, что линия „земной поверхности» как бы делит сутки надвое, т. е. на 12 дневных и 12 ночных часов. Своеобразно переданный художником момент бывает на земле два раза в году, т. е. в день весеннего и осеннего равноденствия.

У многих земледельческих народов Азии (узбеков, таджиков, туркменов и др.) новый год (науруз) начинался с 1 марта нарождением нового месяца. С днем весеннего равноденствия связано начало полевых работ.

Из современного агроклиматического справочника для юга Киргизии можно узнать, что началом полевых работ (согласно многолетним наблюдениям) там считается 1—4 марта. Описанная сцена была у древних земледельцев магической формулой, первой календарной датой, означавшей начало полевых работ — пахоту и посев» [Голендухин, 1971, с. 190]. Далее приводятся солярные знаки с других камней, и среди них есть знак, «на котором в 28-лучевую фигуру заключена 12-лучевая» и «три 12-лучевых фигуры с ногами». Первый знак объясняется как обозначение 28-дневного месяца, а три вторых — как 84-дневный цикл вызревания хлебов [Голендухин, 1971, с. 190—193]. Концепция, развитая Ю. Н. Голендухиным, интересна и заманчива и уже потому требует критического подхода. Сравнение со Стоунхенджем (относительно которого, кстати, в отличие от Саймалы-Таша высказывались альтернативные гипотезы) кажется натянутым. Стоунхендж если принять изящную теорию Дж. Хокинса и Дж. Уайта ([Хокинс, Уайт, 1973]; см.. также [Климишин, 1974]), играл роль инструмента многократного использования, позволявшего по положению солнца и луны относительно створа тех или иных каменных столбов определять дни весеннего и осеннего равноденствия и иные календарные даты. Большинство предположений, высказанных относительно календарных функций Стоунхенджа, проверены экспериментально. Это. пожалуй, убедительнее всех расчетов, сделанных на ЭВМ. Для Саймалы-Таша пока ничего подобного не обнаружено. Если бы далее Ю. Н. Голендухин оказался прав, то можно было бы говорить не о календаре, а только об отражении в рисунках календарного мифа. Это разные вещи.

Однако и стремление увидеть календарный миф древних земледельцев на камнях Саймалы-Таша при ближайшем рассмотрении тоже не имеет серьезных оснований.

12-лучевые фигуры могут объясняться не только как обозначения двух половин суток. Подобные антропоморфные фигуры («солнечколикие божества») известны и в других пунктах (Тамгалы), и на самом Саймалы-Таше (рис. 34). К тому же для столь точного разграничения суток на две половины, по 12 часов в каждой, нужно было располагать достаточно точным инструментом отсчета времени. Известно, что даже в древнем Египте, где около 2000 г. до н. э. впервые засвидетельствовано подразделение суток на часы, различались. 10 дневных часов, 12 ночных и 2 часа сумерек, а сам час был величиной переменной, и в зависимости от времени года его продолжительность колебалась от 3/4 до 5/4 нашего часа [Бикерман, 1975, с. 11 —12] (см. также [Селешников, 1970]).

Самое же главное возражение состоит в том, что нет прямых доказательств синхронности изображений солярных знаков и упряжки, причем синхронности в буквальном смысле этого слова, т. е. такой, когда все три рисунка (упряжка, знаки и горизонтальная линия) выбиты одним человеком по одному замыслу. Строя концепцию календаря, Ю. Н. Голендухин базируется не на изображении упряжки, а на представлении о том, что упряжка и знаки образуют единую композицию. Но это-то и остается недоказанным. Если бы из самого изображения упряжки непосредственно явствовала пахота, то солярные знаки, с оговоркой о допущении их композиционного единства с упряжкой, можно было принять за дополнительные доводы в пользу концепции, но не за основные.
Вопрос о колесных плугах снимается сразу, поскольку твердо известно, что колесные плуги появились в Средней Азии не ранее XVII—XVIII вв.

Таким образом, безусловной уверенности в том, что рассмотренные рисунки являются изображениями пахоты или земледельческим календарем, нет. Более того, можно усомниться в том, что значительная часть рисунков с упряжками изображает какие-то реальные житейские картины, поскольку в одной упряжке встречаются явно разные
животные, которые в реальной ситуации в одной упряжке работать не могут. Рассмотрим их подробнее (рис. 107: 8—16; 108).

5.3. «Чудесные» упряжки. Одним из животных во всех случаях является бык. Второе животное, парное быку, оказывается своего рода «переменной». На рис. 36 в качестве парного быку животного представлен козел. Об этом говорит форма шеи, форма рогов, загнутый кверху короткий хвост. На рис. 35, 37 и 108 в качестве второго животного с разной степенью вероятности можно предположить лошадь или осла (а может быть, онагра или мула). На рис. 107:10 второе животное больше похоже на лошадь, а на рис. 108 — на осла.

Относительно оставшихся рисунков с парами одинаковых животных в одной упряжке тоже возникает ряд сомнений в том, что здесь представлены реальные существа. Правое животное на рис. 107:16 совмещает в себе черты быка и козерога. В пользу последнего свидетельствуют длина и форма рогов, тонкая шея, «борода» под нижней челюстью. В то же время у козерога не может быть такого длинного, опущенного вниз хвоста. Примерно такими же чертами обладают «быки» на рис. 107: 14, 17. Особенно показателен рис. 107: 17. Здесь у животных несомненно спиралевидные бараньи рога и столь же несомненно не бараньи хвосты. Форму туловища почти во всех случаях нельзя принимать во внимание, поскольку это инвариантный стилистический признак. В связи с изображениями упряжек из пары козлов или баранов уместно напомнить, что главный герой индоевропейского мифа о боге грозы (Перкунас в литовской традиции или бог грома Тор в «Эдде») иногда ездит в повозке, запряженной козлами [Иванов, Топоров, 1974, с. 84] (о козлах, везущих колесницу, см. также [Бордман, 1970, с. 102, табл. 110]).

[adsense]

Все эти особенности дают дополнительные основания к тому, чтобы с большой степенью уверенности исключить образ реального или «маскированного» пахаря из числа возможных объяснений практически всех рассмотренных рисунков. Остается колесница или повозка, притом тоже скорее не реальная, а сакральная, «чудесная».

5.4. Общие черты «чудесных» упряжек. Прежде чем перейти к поискам объясняющего «текста», уместно поставить вопрос, насколько обоснованно совместное рассмотрение этой группы рисунков. Ведь в большинстве случаев они скопированы с разных камней, и их принадлежность к единому хронологическому пласту нельзя считать бесспорной.

Полевое обследование показало, что во всех представленных случаях (рис. 107: 8—17; 108) плотность загара очень высокая, а это исключает возможность попадания в данную группу относительно «свежих» рисунков. Кроме того, их объединяет много других общих признаков. Начнем с упряжек, безусловно связанных одним сюжетом (рис. 108). Все антропоморфные существа — погонщики упряжек — снабжены длинными хвостами с утолщением на кончике. Такие же утолщения на концах имеют хвосты животных и рога быков, а также и хвосты у погонщиков на рис. 107: 9, 10, 13, 15.

Прически (или головные уборы) с длинными «хвостами», как бы развевающиеся от встречного ветра, видны на рис. 107: 9, 15 и на рис. 108. Повозка в виде треугольной рамы с двумя маленькими сплошными колесами, хорошо различимая на рис. 108, более или менее четко представлена на рис. 107: 8, 9, 13, 17.

Выше уже отмечалось два устойчивых способа изображения упряжных животных: вид сбоку и вид сверху, причем последний способ имеет два варианта (животные расположены спинами или ногами друг к другу). На всех рассмотренных рисунках животные переданы по одной только первой схеме (вид сбоку), что тоже нельзя не принимать во внимание при перечислении общих для этой группы изображений признаков. Причем данный признак, кроме того что он служит объединяющим, может также указывать и на более ранний возраст этой группы.
Следующим, общим для всех этих рисунков признаком является то, что человек (или зооантропоморфное существо), погоняющий упряжку, всегда находится сзади, но не на повозке.

Еще один, малозаметный, но значимый для семантической интерпретации признак — орудие, при помощи которого погоняются животные. По крайней мере в пяти случаях в руке у погонщика не кнут и не бич, а стрекало, и упирается оно именно в то место на животном, которое считается у скотоводов самым подходящим для использования стрекала.

5.5. Основания к объяснению сюжета. Прежде чем перейти к попыткам семантической интерпретации, подытожим фактические наблюдения, полученные в результате анализа. Это представляется необходимым для того, чтобы, следуя высказанным выше теоретическим соображениям о правилах семантической интерпретации петроглифов, найти «ориентир» на выбор объясняющего текста в самих исходных фактах, а не привносить его целиком извне.

Исходные данные, лежащие в основе последующей интерпретации, следующие. Имеется группа изображений упряжных животных, везущих нечто, значительно больше похожее на повозку с малыми сплошными колесами, чем на пахотное орудие. По ряду признаков эти изображения могут быть объединены в одну группу, поэтому объяснение должно относиться не к какому-либо отдельному изображению, а ко всей группе в целом.

Было бы заманчиво привлечь к интерпретации рисунки, входящие в изобразительный контекст, в котором «участвуют» образы упряжек. Однако в силу соображений, высказанных при рассмотрении календарной концепции, от этого придется отказаться. Во всяком случае, подобные наблюдения не должны лежать в основе интерпретации, они могут играть только роль косвенных доводов, усиливающих ее. В основу же интерпретации следует положить некоторый бесспорный факт, опять же относящийся не к какому-либо одному рисунку, а ко всей группе или по крайней мере к большинству изображений этой группы. Однако не всякий бесспорный факт может быть использован
для этой цели. Бесспорным, например, является факт изображения колесниц, имеющих большие колеса со спицами, запряженных лошадьми или быками, в той части рисунков, которые рассматривались в разделе о хронологии. Но если взять за основу только колесницу с животными, не имеющую какой-либо необычной особенности, придется обращаться за объяснениями к такому большому числу историко-этнографических и мифологических текстов, что их перебор был бы затруднительным, а предпочтение какому-либо одному было бы невозможно обосновать.

Таким образом, ужесточение требований к исходным данным позволяет не только сузить диапазон возможных объясняющих текстов, но и усилить аргументированность интерпретации. Этим требованиям в применении к рассмотренной группе рисунков удовлетворяет один факт: разные животные в одной упряжке. В качестве дополнения к нему можно использовать случаи, когда в упряжках представлены пары одинаковых, но несущих отпечаток ирреальности животных.

Автору удалось найти сравнительно небольшую группу письменных текстов, в которых упоминаются «чудесные» упряжки. Рассмотрим их подробнее.

5.6. Непарные упряжки в текстах. Описание какого-то не очень понятного ритуала, скорее всего погребального, зафиксировано в одном из хеттских текстов. Ритуал связан с царем и царицей. Здесь упоминается упряжка, по-видимому, колесничная, в которой справа запряжена лошадь, а слева — мул [Оттен, 1958, с. 61, 138—139].

По этому поводу Вяч. Вс. Иванов замечает: «Очевидно, что противопоставление правый — левый, соотнесенное с противопоставлением конь — мул, заставляет интерпретировать это последнее как иерархическое, как в других… рядах зооморфных символов („правый» в хеттских текстах, начиная с надписи Аниттаса, соответствует почетной стороне «левый» связан с неудачей») [Иванов, 1974, с. 107].

Другое упоминание непарных упряжек встречается в отдельных гимнах Ригведы и связано с Ашвинами. Ашвины — братья-близнецы, мнф о которых является в данном случае вариантом более широко распространенного близнечного мифа, отразившего дуальную организацию почти всех древних обществ [Золотарев, 1964; Иванов, 1968 и др.]. Их ближайшие «родственники» — Диоскуры у древних греков, Ромул и Рем древних римлян, Ахсар и Ахсартаг в «Нартах», Сет и Гор в мифах древнего Египта и др. Слово «ашвин» буквально переводится с санскрита как «обладающий конями» [Елизаренкова, 1972, с. 327]. (Более подробно об Ашвинах см. [Миллер, 1876; Елизаренкова, 1972, и др.].) Для нашей темы важно то, что одним из обязательных атрибутов Ашвинов является колесница, которая упоминается в гимнах Ригведы многие десятки раз [Гельднер, 1957, с. 39—40]. Хотя, так сказать, «по определению» Ашвины связаны с лошадью, их колесницу везут не только кони, которые, правда, упоминаются чаще других упряжных животных. В числе животных, везущих колесницу Ашвинов, фигурируют орлы, горбатые животные, быки, ослы, соколы, лебеди (см., кстати, изображения лебедей на колеснице из пятого пазыркского кургана). Упоминания непарных животных, а именно: вола и крокодила [Гельднер, 1957, РВ, I, 116, 18] или быка и дельфина [Миллер, 1876, с. 113, 163], а также осла [РВ I, 34, 9; I, 116: 2: VIII, 85, 7], хотя и редки, но все же встречаются. Можно поставить вопрос перед специалистами: не является ли редкость этого сюжетного мотива показателем его большой древности, свидетельством его принадлежности к древнейшим пластам праиндоевропейской мифологии?

Нельзя также пройти мимо того факта, что «из других персонажей ведийского пантеона Ашвины ближе всего связаны с солярными божествами: с их сестрой или матерью Ушас, с Сурьей — дочерью бога солнца (Ашвины одновременно ее мужья и сваты для Сомы — см. свадебный гимн РВ, X, 85; для них вообще характерно участие б свадебных церемониях), с Пушаном (он их сын)» [Елизаренкова, 1972, с. 328]. В свете сказанного в несколько ином качестве предстают солярные знаки, о которых речь шла выше в связи с календарным мифом, а также те солярные и лунарные знаки, которые А. Н. Бернштам пытался объяснить как «культовая пляска у жилища», «зеркало минусинского типа» и «тип узора кыял» [Бернштам, 1952 (II), с. 61—63; рис. 11, 12, 14].

Сома — лунное божество. Не оно ли представлено рядом с запряженной быками повозкой на рис. 107:4? При рассмотрении выбитых на одной плоскости рисунков из Саймалы-Таша (рис. 108) под влиянием ведических сюжетов возникает ассоциация с преданием о браке солнечного и лунного божества — Сурьи и Сомы. Во время свадебной церемонии устраивались бега-состязания на колесницах. «Агни ехал в колеснице, запряженной мулами, заря (Ушас) ехала на багряных (рыжих) быках, Индра на конях, Ашвины — в колеснице, запряженной ослами» [Миллер, 1876, с. 124].

Письменная традиция Ригведы, безусловно, позже по времени, чем саймалы-ташские рисунки. Но столь же безусловно, что древнейшие пласты устной традиции мифов и ритуалов, отраженных ведами, намного старше самых ранних рисунков из Саймалы-Таша.

Мотив «чудесной» упряжки, в которой оказываются в одной паре разные животные, сохранился и в греческой мифологии. К нему в свое время обратилась М. И. Максимова, рассматривая семантические параллели к сюжетам изображений на ритоне из Келермеса, где среди других сцен было изображение пары козлов в упряжке. По поводу этого изображения М. И. Максимова пишет: «Итак, изучение рисунка приводит нас к следующим результатам. С одной стороны, мы видим пару идущих в упряжке горных козлов, с другой — поза следующего за ними человека заставляет предполагать, что козлы везли повозку или колесницу ². Ситуация получается явно немыслимая в реальной жизни. Но в области мифа аналогии к ней имеются и даже довольно близкие.

В греческой мифологии существовали сказания о чудесных упряжках, о колесницах, везомых дикими зверями или фантастическими существами. Так, в мифе о сватовстве Адмета к Алкесте Пелей, отец Алкесты, соглашался отдать свою дочь только тому, кто сумеет впрячь в одну колесницу льва и кабана, что и было выполнено Аполлоном, находившимся в то время в услужении у Адмета. Согласно свидетельству Павсания, на Амиклейском троне представлен был Ад-мет, впрягающий диких зверей в колесницу Пелея.

К каким-то неизвестным нам, но сходным мифам восходят изображения на трех золотых перстнях, принадлежащих к североионийской группе и датируемых примерно 600 г. до н. э. На одном из них, может быть, изображен тот же миф об Адмете и Алкесте, так как в колесницу, на которой стоит герой, впряжены лев и кабан. На остальных двух перстнях фигурируют другие звери и фантастические существа: в одном случае конь и сфинкс, в другом — олень и сфинкс. На знаменитой халкидской чернофигурной чаше с изображением мифа о Финее находится еще одна чудесная упряжка. На этот раз колесница принадлежит Дионису, который везет с собой Ариадну, а в колесницу впряжены лев, пантера и два оленя» [Максимова, 1956, с. 233—234].

История сватовства Адмета к Алкесте выступает здесь уже скорее как сказочное, чем мифологическое повествование, а задание Пелея представляет собой хорошо известный для сказочных сюжетов элемент — заведомо невыполнимая или трудная задача, испытание силы, ловкости и мужества героя [Пропп, 1969, с. 57+. Прекрасной иллюстрацией к этому сюжету является изображение на чернофигурном лекифе из собрания Йельского университета [Битрон, 1972, с. 52—53].