Начиная с середины VI в. на территорию, заселенную восточными группами племен лужицкой культуры, наблюдается активная инфильтрация значительных масс населения поморской культуры. В течение полутора столетий переселенцы из Польского Поморья распространились по всему бассейну среднего течения Вислы и заселили смежные земли Одерского бассейна.
[adsense]
Миграция поморских племен в южном направлении была обусловлена, по всей вероятности, некоторой перенаселенностью Нижневисленских земель. Импульсом же ее стало, очевидно, вторжение в Поморье носителей культуры лицевых урн. Последние представляют собой специально изготовленные для погребальных целей стройные грушевидные глиняные сосуды с натуралистическим или схематическим изображением человеческого лица. Туловища их украшались геометрическим узором или какими-либо изображениями (коня или всадника, повозки, сцен охоты). Поверхность урн гладкая, черная, орнамент заполнен белой пастой. Крышки имели вид шапки с небольшими полями (рис. 37, 1).
Аналогичные лицевые урны одновременно с Польским Поморьем получают распространение в бассейне Эльбы, в Ютландии, южных регионах Швеции и Норвегии 1. Подобные погребальные изделия широко известны еще в Этрурии (Италия). Уже К. Шухардт в этой связи высказал предположение, что в северноевропейских землях лицевые урны возникли как подражание этрускским образцам. Многие немецкие археологи связывали лицевые урны с германским миром, а распространение их в Польском Поморье — с расселением в этом регионе бастариов 2. При этом развитие лицевых урн ставилось в связь с распространением на средней Эльбе урн в виде домиков (культура домковых урн). Однако лицевые урны не имеют общих элементов с домковыми. Ю. Костшевский попытался показать местное развитие лицевых урн в Польском Поморье 3, но это не исключает первоначального занесения антропоморфных урн какой-то пришлой группой населения. Определять этнос населения поморской культуры в зависимости от племенной атрибуции небольшой группы переселенцев никак нельзя. Материалы поморской культуры свидетельствуют о том, что пришлое население растворилось в среде более многочисленного аборигенного.
Расселение поморского населения в Средневисленском и Одерском регионах не сопровождалось какими-либо заметными перемещениями местного лужицкого. На первом этапе поселения лужицкого и поморского населения и синхронные им могильники сосуществовали на одной территории раздельно. Но очень скоро пришлое население смешалось с местным: образуются общие поселения и могильники. Этому во многом способствовали одинаковые хозяйственный уклад, быт и уровень общественного развития носителей лужицких и поморских древностей, а также этническая близость их.
На территории, где поморские переселенцы встретились с местным лужицким населением, наблюдается процесс постепенного смешения культурных элементов и нивелировки их. Так, в могильниках уменьшается количество коллективных захоронений, что было свойственно обрядности племен поморской культуры. Преобладающими становятся характерные для лужицкого населения индивидуальные погребения. Постепенно исчезает обычай сооружать для погребений каменные ящики, которые характерны для поморской культуры, зато получает широкое распространение типично лужицкая обрядность — захоронения в грунтовых ямах в глиняных урнах или без них. Подобная картина взаимодействия поморских и лужицких элементов наблюдается и в керамическом материале и металлических изделиях. Постепенно все большее и большее бытование в погребальной обрядности получает обычай накрывать остатки захоронений крупным колоколовидным сосудом — клёшем (от польского klosz), перевернутым вверх дном. В итоге внутрирегиональное взаимодействие лужицкого и поморского населения привело к становлению нового образования — культуры подклешевых погребений 4.
Датируется эта культура 400—100 гг. до н.э. Первоначальный ареал ее охватывает бассейн среднего и отчасти верхнего течения Вислы и целиком бассейн Варты. В среднелатенское время территория культуры подклешевых погребений расширяется до среднего течения Одера на западе и до окраинных регионов Припятского Полесья и Волыни на востоке (рис. 35). Наиболее восточные захоронения этой культуры открыты на могильниках Млынище близ Владимира Волынского и у станции Дрогичин недалеко от Пинска 5.
Культура подклешевых погребений во многом сходна с лужицкой. Некоторые польские археологи, подчеркивая эту близость, склонны были даже рассматривать новообразование не как самостоятельную культуру, а как конечную фазу развития лужицкой культуры 6. Однако следует иметь ввиду, что культура подклешевых погребений сформировалась не на всей лужицкой территории, а лишь в той ее части, где имела место инфильтрация поморского населения. Исключать или приуменьшать роль поморского этнического компонента в этом процессе никак нельзя 7. Нельзя согласиться и с теми исследователями, которые включают древности культуры подклешевых погребений в состав поморской культуры в качестве одного из типов захоронений 8. Поморская культура весьма своеобразна и характеризуется сочетанием курганных и бескургаиных погребений, устройством каменных погребальных ящиков и преобладанием коллективных захоронений, Все это было утрачено в условиях внутрирегионального взаимодействия с лужицким населением, в процессе метисации возобладали элементы лужицкой культуры. Судя по всему, культура подклешевых погребений в большей степени выкристаллизовалась из лужицкой, чем из поморской 9.
Подклешевые погребения появились еще в лужицкой культуре в IV периоде эпохи бронзы, в то время это была редкая обрядность, но зафиксирована она на широкой территории — на лужицких могильниках Силезии, Саксонии, Бранденбурга и Хелминской земли. В условиях территориаль¬ого смешения лужицкого населения с поморским в силу каких-то причин этот тип погребальной обрядности и получил широкое распространение, став одним их характерных индикаторов нового культурного образования. В коренных землях поморской культуры этого не наблюдается, погребальный обряд там остается прежним.
Ряд могильников культуры подклешевых погребений является продолжением лужицких, свидетельствуя о том, что население ее было прямым продолжением лужицкого Одним из таких памятников является могильник Варшава-Грохув, при раскопках которого открыто 370 могил лужицкой культуры и 20 подклешевых захоронений 10.
Все могильники культуры подклешевых погребений бескурганные. Только в северных регионах ее ареала встречаются курганы, оставленные поморским населением. Захоронения совершались по обряду кремации умерших. Собранные с погребального костра остатки трупосожжения помещались в глиняных урнах и прикрывались (далеко не во всех случаях) сосудом больших размером, опрокинутым вверх дном. Но встречаются и безурновые захоронения, в которых сожженные кости ссыпались на дно могильной ямы. Как в урновых, так и в безурновых погребениях зафиксирован обычай засыпать кальцинированные кости остатками погребального костра.
В некоторых случаях погребальная урна или безурновые останки трупосожжения обставлялись камнями. При раскопках могильника в Трансбуре близ Минска Мазовецкого 11, где исследовано 126 могил рассматриваемой культуры, в одной из них выявлены следы девяти кольев, вбитых вокруг ямы. Исследователи памятника полагают, что над погребением было устроено домообразное сооружение из тонких стояков и плетневых стен. Как широко был распространен этот обычай, сказать трудно. Высказывается предположение, что в древности каждое захоронение на поверхности было обозначено легким деревянным сооружением или невысокой земляной насыпью.
Погребения рассматриваемой культуры, как правило, индивидуальные. Есть и исключения, когда в одной могильной яме находится по две-три урны, накрытые од¬ним сосудом-клешем. Кроме урн нередко в погребениях обнаруживаются сосуды-приставки. Это безусловно лужицкая традиция. Количество приставок обычно — два-три сосуда, но есть могилы с четырьмя-пятью приставками, а в погребении 81 могильника Бжесц-Куявский Влоцлавекского повята их оказалось 117. Значительная часть захоронений принадлежит к безьнвентарным, в других встречаются вещи, преимущественно булавки, фибулы, кольца.
Поселения культуры подклешевых погребений были открытыми, они не имели каких-либо укреплений. По своим топографическим особенностям и величине они близки к лужицким. На основе анализа антропологических материалов из могильников Трансбур и Сохачев-Троянов польские археологи считают, что поселения насчитывали 20—40 жителей.
Поселения очень слабо исследованы раскопками. При последних выявлены жилые постройки двух типов. Основную часть их составляли наземные прямоугольные дома столбовой конструкции, продолжавшие, по всей вероятности, традиции лужицкой культуры. В постройках открыты очаги, выложенные из камней. Раскопками зафиксировано, что располагались они около одной из длинных стен. На поселении при д. Кусичи, расположенном на склоне берега р. Пульва (приток Буга) стены наземной постройки размерами 4,5*4 м внизу были обложены камнями. Пол был песчаным. Открыто два очага, обложенных камнями — один около юго-западной стены, другой в южном углу. Вход в жилище был устроен в противоположной от очагов стене 12, На поселении Бжесц-Куявский раскопками исследованы жилища другого типа — полуземлянки подквадратной или прямоугольной формы со сторонами 3—4 м и глубиной котлованов 0,65—1 м 13.
Глиняная посуда культуры подклешевых погребений (рис. 38—41) отражает синтез лужицкой и поморской культур. Часть ее является дальнейшим продолжением лужицкой керамики. Это высокие горшки яйцевидной формы, среди которых есть и «клеши», округлобокие сосуды с двумя ушками, амфоровидные сосуды, миски с загнутым наружу краем, ситовидные сосуды, кубки, плоские круглые крышки. Другая часть эволюционировала из поморской керамики. Это выпуклобокие сосуды с гладким верхом и специально ошершавленным («хроповатым») туловом, которые употреблялись и как «клеши», амфоровидые сосуды с ошершавленной поверхностью, миски с ребристым краем и ушком, кувшины. Бытовали и сосуды, распространенные как в лужицких, так и в поморских древностях, в частности, горшки с высокой цилиндрической шейкой. Вся глиняная посуда делалась ручным способом без применения гончарного круга.
Наследием лужицкой культуры были булавки со спиральными головками и с завершениями, свитыми в ушко. Из поморской в культуру подклешевых погребений перешли булавки с дисковидными головками, фибулы чертовского типа и единичные находки ковачевичских фибул. Ряд предметов, распространенных в поморских древностях (например, нагрудники из нескольких дуговидных обручей, скрепленных ажурной пластинкой), в культуре подклешевых погребений не получил распространения.
Металлические предметы в рассматриваемое время в большинстве случаев изготавливались уже из железа. Среди них к распространенным принадлежат булавки с лебедевщшыми головками, гвоздевидные и с головками в виде трубчатого ушка. Бытовали также фибулы ранне- и среднелатенских типов, ожерелья из стеклянных бус, бронзовые шейные гривны в виде корон. Среди украшений можно назвать еще бронзовые колечки со спиральным завитком, к которому привешены биспиральные (очковидные) привески (рис. 41), происходящие из упомянутого выше могильника Варшава- Грохув. Бисприральные подвески ранее были распространены в среде лужицких племен 14. Встречены также предметы из кости и рога — иглы, проколки, орнаментированные накладки и другое.
Основой экономики населения культуры подклешевых погребений были земледелие и скотоводство. Обе предшествующие культуры — и лужицкая, и поморская — принадлежали к земледельческим и племена рассматриваемого периода унаследовали их традиции. Зафиксированы следы плужной обработки почвы, но пахотных орудий пока не встречено: они, очевидно, целиком были деревянными. Возделывались просо, пшеница, ячмень, горох, бобы, лен. При раскопках зафиксированы также следы занятий рыболовством, охотой и собиранием лесных плодов.
Есть все основания рассматривать население культуры подклешевых погребений как славянское. Начиная с этой культуры прослеживаются элементы преемственности в эволюционном развитии древностей вплоть до достоверно славянских эпохи раннего средневековья. Отнесение процесса становления славянского этноса к более раннему времени представляется невозможным: лужицкая культура, как показано выше, была еше древнеевропейским образованием с несколькими неустойчивыми диалектами.
Образование единого языка (и этноса) немыслимо, если в течение какого-то времени на определенной территории не существовала бы соответствующая группа населения, проживавшая в одинаковых условиях. Отмечая это обстоятельство, А. Мейе писал, что причины, вызывавшие языковые новообразования в среде индоевропейцев, еще слишком мало изучены, но одним из процессов было смешение индоевропейских племен с племенами, говорившими на других языках. В качестве примера ученый называет греческий язык 15.
Концепция А.Мейе о лингвистической дифференциации как результате внешнего импульса со стороны субстрата подверглась критике и ие может быть признана всеобъемлющей. Однако из этого не следует, что мысль этого исследователя о возможном образовании новых индоевропейских язы¬ков в условиях взаимодействия двух родственных (или неродственных) диалектов должна быть отвергнута. В отличие от греческого, славянский язык сохранил множество особенностей, унаследованных от праиндоевропейского, элементы неиндоевропейского субстрата в нем ие проявляются.
А. Мейе подчеркивал, что славянский — это индоевропейский язык архаического типа, словарь и грамматика которого в отличие от греческого не испытали потрясений 16. Предлагаемое заключение, основанное на археологических материалах, о становлении славян как самостоятельного этноса около середины I тыс. н.э. в условиях внутрирегионального взаимодействия северо-восточных групп древнеевропейского населения (носителей лужицкой культуры) с расселившимися на их территории племенами поморской культуры, принадлежавшими к древних периферийным диалектным формированиям балтского этноязыкового массива, нисколько не противоречит каким-либо лингвистическим данным.
Культура подклешевых погребений соответствует первому периоду истории праславянского языка. Это было время, когда язык славян только что начал самостоятельное развитие, постепенно вырабатывая собственную структуру, отличную от других индоевропейских языковых систем, и свою лексику. По времени культура подклешевых погребений соответствует раннему этапу праславянского языка по периодизации Ф.П. Филина 17. Характеризуя происшедшие в это время языковые новообразования, исследователь отмечает, что они касались и области гласных (ослабление роли лабиализации), и характера количественных и качественных чередований, и изменения древних ларингальных звуков, и некоторых перемен в системе согласных, и грамматических преобразований. По всей вероятности, Ф.П. Филин был прав, утверждая, что «истоки многих новообразований были заложены еще до окончательного выделения общеславянского языка из древних индоевропейских диалектных группировок» 18. Начало языковых процессов, приведших к формированию особенностей, которые стали специфически славянскими, действительно, могло относиться к эпохе древнеевропейской общности. Ведь выделение праславянского из древнеевропейского было процессом постепенным. Началось оно в диалектах древнеевропейской общности и завершилось в период культуры подклешевых погребений.
Ареал культуры подклешевых погребений полностью соответствует тем географическим особенностям, которые характеризует лексика праславянского языка — наличие большого количества терминов, относящихся к обозначению лесной растительности и обитателей лесов, озер и болот, при отсутствии слов, обозначающих специфику морей, горных местностей и степей. Древний славянский регион, или славянская прародина, таким образом, судя по лексическим данным, находился в лесной, равнинной местности с наличием озер и болот, в стороне от моря, горных хребтов и степных пространств 19.
Не противоречит локализации ранних славян в ареале культуры подклешевых погребений и данные сравнительно-исторического языкознания. На севере носители этой культуры вплотную соприкасались с племенами западных балтов. Между ареалами культуры подклешевых погребений и поморских древностей Нижнего Повислеиья отчетливой границы не было. По существу это была единая территория с переходной полосой, в которой сочетались элементы той и другой культур. Отдельные подклещевые погребения, выявленные в Нижнем Повисленье, как и поморские захоронения в регионе культуры подклешевых погребений, говорят о некотором взаимопроникновении славянского и западнобалтского населения. Отношения между носителями культуры подклешевых погребений и племенами культуры западнобалтских курганов — предками средневековых пруссов, ятвягов, галиндов и куршей — были не менее тесными. Об этом, в частности, свидетельствуют нередко встречаемые в западнобалтских древностях глиняные сосуды, напоминающие по форме лужицко-подклешевые. Близкими были орудия труда и украшения, в частности булавки с плоскоспиральными головками, спиральные браслеты и другое. Некоторые металлические предметы (втульчатые топоры, массивные шейные гривны, браслеты и др.) были одинаково характерны как для культуры подклешевых погребений, так и для древностей западнобалтских курганов.
[adsense]
Следует подчеркнуть, что ранние славяне, как свидетельствует лингвистика, соседили с древними западнобалтскими диалектами 20. Центральное ядро балтов, представленное в эпоху раннего железа культурой штрихованной керамики, и днепровские балты (племена днепро-двинской, юхновской и верхнеокской культур) находились в стороне от этих соседских контактов. Славянские земли были отделены от них естественной преградой — крупным сплошным массивом дремучих лесов, пущей. Это археологическое заключение коррелируется с данными лингвистики, говорящей об отсутствии в течение длительного времени непосредственных контактов между славянами и предками летто-литовских племен 21. Первые контакты славян с летто-литовцами еще К. Буга определил VI—VII вв. н.э. Они соответствуют ранней миграции славян в северо-западные земли Восточноевропейской равнины, датируемой археологически серединой I тыс. н.э.
В бассейне Припяти к ареалу культуры подклешевых погребений близки были земли милоградской культуры, определение племенной принадлежности носителей которой затруднено (скорее всего, это была одна из группировок периферийных балтов), но несомненно, что к этногенезу летто-литовцев они не имели никакого отношения.
На втором месте по значимости были славяно-германские контакты. Германские племена — носители ясторфской культуры — были северо-западными соседями славян. Как свидетельствуют материалы археологии, культурные контакты между этими этносами осуществлялись как непосредственно, так и через посредничество племен поморской культуры. О последнем свидетельствует множество предметов, получивших распространение в ареалах трех названных культур. Это булавки с лебедеобразными головками, булавки с головками, свитыми в ушко, чертозские и ковачевичские фибулы, двуухие сосуды. В окраинных землях ясторфской культуры встречаются сосуды с шероховатой поверхностью, весьма распространенные в памятниках культуры подклешевых погребений. Наоборот, из ясторфской в ареал последней проникли кувшины с широким ухом и покрышки специфического облика.
Соседскими взаимоотношениями населения культуры подклешевых погребений и ясторфской культуры обусловлено выявляемое лингвистами славяно-германское лексическое взаимопроникновение древнейшей поры. Надежные общеславянские заимствования из прагерманского получили характеристику в работах В. Кипарского 22. В.В. Мартынов, посвятивший этой тематике специальную монографию, не только исследовал лексические заимствования из прагерманского, но и выявил обратное проникновение — праславянские лексемы, воспринятые прагерманским языком, — датировав эти контакты I тыс. до н.э. 23.
На юго-востоке ранние славяне только на весьма небольшом участке могли соприкасаться с ираноязычными скифами. Археологические материалы не указывают на тесное взаимодействие этих этносов: находок или каких-либо иных элементов скифского происхождения в памятниках культуры подклешевых погребений не обнаруживается, как не ощущается и обратного культурного воздействия.
О славяно-иранских языковых отношениях написано множество исследований. Собранные наукой факты свидетельствуют о значительности славяно-иранских лексических схождений, об иранском воздействии на славянскую фонетику и грамматику и о контактах, затронувших идеологию, религиозную и социальную сферу жизни праславян 24. Все это, на первый взгляд, противоречит предлагаемым здесь выводам о славянской прародине и культуре ранних славян.
Между тем, большое число славяно-иранских схождений не дает оснований для утверждения, что контакты славян со скифским миром продолжались непрерывно в течение всего многовекового периода праславянской истории. Без временного распределения элементов славяно-иранского взаимодействия, без учета географических факторов суммарное рассмотрение их не может привести к надежным выводам.
Еще в 20-х гг. М. Фасмер отметил, что более или менее четких иранских компонентов в древнейших славянских лексических пластах удивительно мало 25. А. Мейе в статье, посвященной древним славянским заимствованиям из иранского, утверждал, что к таковым с уверенностью можно относить только лексему toporъ 26. Большой интерес в рассматриваемом контексте представляет статья О.Н. Трубачева, в которой отвергается существующая в науке концепция контактов между единым общеславянским языком и однородным древнеиранским миром 27. Исключив из собственно иранских схождения, восходящие к эпохе диалектных контактов внутри праиндоевропейского языка, исследователь показал, что большинство иранских заимствований в славянских языках являются региональными — они охватывают не весь славянский мир, а только отдельные его части. Вполне понятно, что региональные заимствования не отражают древнейшие, их нельзя относить к эпохе становления славянского этноса, они принадлежат уже к последующим этапам славянской истории, когда праславянский язык дифференцировался иа отчетливые диалекты.
Согласно Э. Бенвенисте 28, при рассмотрении древних славяно-иранских языковых связей необходимо различать три вида лексических схождений: 1) совместно унаследованные индоевропейские слова (слав. svetb, smwb); 2) прямые заимствования; 3) семантические кальки (иран. baga — слав. bogb\ авест. sravah — слав, slovo).
Общеславянские лексические заимствования из иранского единичны (toporъ ‘топор’, kotъ ‘загон для скота, небольшой хлев’ и guna ‘шерстяная одежда*) и принадлежат к культурным терминам, обычно самостоятельно передвигающимся из языка в язык, независимо от миграций илн соседских контактов. Так, иранская лексема kata достигла Скандинавии, a tapara — западно-финского ареала. Нет свидетельств и в области славянской фонетики или грамматики, которые бы указывали на славяно-иранские связи древнейшей поры. О.Н. Трубачев полагает, что славяно-иранские отношения начались около середины I тыс. до н.э. и затронули частично также антропонимию и этнонимию 29. Ниже будет сказано о возможной встрече одной из трупп населения, имеющей отношение к славянскому этногенезу, со скифами Поднепровья в III в. до н.э. Лингвистических же данных для такой датировки не имеется. Славянские антропонимия и этнонимия являются относительно поздними формированиями.
На юге и юго-западе соседями славян — носителей культуры подклешевых погребений — в первое время были племена лужицкой культуры, не затронутые миграцией поморского населения. Онн занимали Малопольшу, Силезию и Любусскую землю. Очевидно, что здесь сохранялось население, говорившее на древиеевропейских диалектах и, очень вероятно, что именовалось оно венетами/венедами. Этот этноним в Европе восходит к отдаленной древности, можно полагать, к древнеевропейской общности II тыс. до н.э. В предыдущей главе отмечалось, что из этой общности вышли венеты, зафиксированные источниками в Северной Адриатике. Античным авторам было еще известно кельтское племя венетов в Бретани, покоренное Цезарем во время походов 58—51 гт. до н.э. в Галлию 30. Трудно сказать, имеем ли мы здесь дело с остатками одного большого племенного образования, существовавшего внутри древиеевропейской общности, расчлененного последующими миграционными процессами, подобно тому, как это случилось с праславянскими дулебами, или же в массиве древнеевропейцев было несколько одноименных племен.
Этноним славяне — самоназвание славянского этноса. Очевидно, он появился не сразу с момента его становления. Формирование этноса и рождение этнонима — явления часто не одновременные. O.Н. Tpyбачев, уделивший в последнее время немало внимания этому вопросу, отмечает, что появлению этнонима обычно «…предшествовал длительный период относительно узкого этнического кругозора, когда народ, племя в сущности себя никак не называют, прибегая к нарицательной самоидентификации „мы“, „свои“, „наши“, „люди (вообщe)“. И далее исследователь пишет «…„своих“ объединяла в первую очередь взаимопонятность речи, откуда правильная и едва ли не самая старая этимология имени славяне — от слыть, слову/слыву в значении „слышаться, быть понятным “ » 31.
Сформировавшиеся в условиях ясторфской культуры германцы были непосредственными соседями племен, представленных остатками лужицкой культуры Силезии и Любуссксй земли и называвшихся венетами/венедами. Этот этноним со временем германцы и распространили на славян. Раннесредневековые источники, как уже говорилось, вполне определенно свидетельствуют, что венедами славян называли германцы.
Notes:
- La Baume W Die Pommerlischen Gesichtumen Maiaz, 1963. ↩
- Petersen E. Die trilhgermamsche Kultur in Ostdeutschland.und Polen. Berlin, 1929; VorgescMcbte der deutsche Stamme. Bd. III, Berlin, 1940. ↩
- Kostrzewski J. Die Lausitzer Kultur in Pommem. Poznart, 1958. ↩
- Godakiewicz M. Wybrane zagadnienia z badari nad kultury grob6w kloszowych И WA. T. 20. Warszawa, 1954. S. 134—173; Jadczyk I. Kultura wschodicpotnorska i kultura grob6w kloszowych w Polske firod- kowej // Praee i materialy Muzeum Archeologicznego i Etnograficznego w Lodzi Serie archeologiczne. 1975. S. 167—194; Hensel W. Polska staroiytna. Wroclaw, Warszawa; Krakdw; Gdansk, 1980. S. 352—362. ↩
- Никитина В.Б. Памятники поморской культуры в Белоруссии и на Украине II С А. 1965. М> 1. С. 196, 197; Поболь Л .Д. Древности Белоруссии в музеях Польши. Минск, 1979. С. 77, 78. ↩
- Kostrzewski J. О wzajeronych stosunkach kultury «luiyckiej» i kultury grobdw skrzynkowych II Slavia Occidentalis. T. 3—4. Poznan, 1925. S. 280, 281; Idem. Zagadnienie ciqgloSci zaludnienia ziem pols- klch w pradziejach (od polowy Ц tysi^clecia p.n.e. do wczesnego iredniowiecza). Poznad, 1961. S. 115; Nosek S. Materialy do badan nad historic staroiytn^ i wczesnodredniowiecznq mi^dzyrzecze Wisly i Buga // Annales Universitatis Mariae Curie-Sklodowska. Sectio F. T. 6. Lublin, 1957. S 115. ↩
- Malinowski T. Kultura pomorska a kultura grob6w podkloszowych // Zagadnienia okresu latedskiego w Polsce. Wroclaw; Warszawa; Krakdw, 1968. S. 10—19. ↩
- Malinowski T. Obizqdek pogrzebowy ludnosci kultury pomorskiej. Wroclaw; Warszawa; Krakdw, 1969. ↩
- Salewicz K. Cmentarzysko luiyckie w Malusach Wtelich i zagadnienie zwiqzkdw kultury luiyckiej z tzw. «kultursi grobdw kloszowycb> IIWA. T. 16. 1940. S. 54—76; Nosek S. Kultura grobdw skrzynkowych i podkloszowych w Polsce poludniowo-zachodniej. Krakdw, 1946. S. 9—25; Durczewskl K. Grupa gdmcdlqsko-melcpolska kultury luiyckiej w Polsce. Cz. II. Krak6w, 1946. S. 153; Kostrzewski J., Chmialewski W-, Jaidiewski К Pradzieje Polski Wroclaw, Warszawa; Krakdw, 1965. S. 234—236. ↩
- Podkowidska Z. Groby podkloszowe w Grochowie, w pow. warszawskim II Ksi^ga pami^tkowa ku wczesniu siedemdziesi^tej rocznicy urodzin prof. dr. Wlodzimierza Dem^trykiewicza. Poznan, 1930. S. 241—264. ↩
- Kietlldska A., Miklaszewska R. Cmentarzysko grobdw kloszowych we wsi Transhdr, pow. Minsk Mazowiecki II Materialy staroiytna. T. 9. Warszawa, 1963. S. 255—330.
↩ - Никитина В.Б. Памятники поморской культуры… С. 199—201. ↩
- Jaidiewski К. Kujawske przyczynki do zagadnienia tubylczoSci slowian na ziemiach polskich II WA. T. 16. 1939—1948. S. 106—146. ↩
- Егорейченко А. А. Очковые подвески на террито¬рии СССР II СА. 1991. 2. С. 175. ↩
- Мейе А. Введение в сравнительное изучение ин-доевропейских языков. М.; Л., 1938. С. 416—419, 441, 442. ↩
- Мейе А. Общеславянский язык. М., 1951. С. 14, 38, 395. ↩
- Филин Ф.П. Образование языка восточных славян. М., Л., 1962. С. 101—103. ↩
- Там же. С. 103. ↩
- Там же. С. 110—123. ↩
- Топоров В.Н. К реконструкции древнейшего состояния праславянского // Славянское языкознание. X Международный съезд славистов. Доклады советской делегации. М., 1988. С. 264—292; Zeps V. Is Slavic a West Baltic Language ? // General Lmguistica. V. 24. J-6 4. 1984. P. 213—222. ↩
- Мажюлис В. К вопросу о взаимных отношениях балтийских языков // Acta baltico-slavica. IX Wroclaw, Warszawa; Krakdw, Gdadsk, 1976. S. 65—69 ↩
- Kiparski V. Die gemeinslavischen LehnwOrter aus dem Germanischen. Helsinki, 1934 S 165—270; Idem. Russische historiche Grammatik. Ш. Entwicklung des Wortschatzes. Heidelberg, 1975. ↩
- Мартынов B.B. Славяно-германское лексическое взаимодействие древнейшей поры (к проблеме прародины славян). Минск, 1963 ↩
- Зализняк А.А. Проблемы славяно-иранских языковых отношений древнейшего периода // Вопросы славянского языкознания. Вып. 6. М., 1962. С. 28—45; Reczek J. Najstarsze slowiadsko-iranskie stosunki jezykowe. Krakdw, 1985. ↩
- Vasmer M. Iranisches aus Sfldnissland // Streitberg-Festgabe. Leipzig, 1924. S. 367—375. ↩
- Meillet A. Le vocabulaire slave et le vocabulaire indo-irauien II Revue de dtudes slaves. Paris, 1926. 6. P. 165—174. ↩
- Трубачев О.Н. Из славяно-иранских лексических отношений //Этимология. 1965. М., 1967. С. 2—81. ↩
- Benveniste Е. Les relations lexicales slavo-iraniennes // To Honor Roman Jakobson. Essays on the Occasion of his Seventieth Birthday 11 October 1966. L The Hague, 1967. P. 197—202. ↩
- Трубачев O.H. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. М., 1991.
С. 45—47. ↩ - Merlat P. Les Venites d’Armorique // Mdtnoires de la Socidtd d’Histoire et d’Archtologie de Bretagne. Rennes, 1959. P. 5-^0. ↩
- Трубачев О.Н. Этногенез н культура… С. 90. ↩