Окладников А.П. Сибирская археология на современном этапе

Окладников А. П. Сибирская археология на современном этапе. // Новое в археологии Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 1979, с. 5—28.

Археология Сибири — неотъемлемая составная часть истории Сибири и Советского Союза в целом. Задача этой науки — показать на вещественном материале прошлое Сибири и ее обитателей, населявших огромные пространства между Уралом и Тихим океаном, от Ледовитого океана до монгольских степей Центральной Азии. В распоряжении исследователей не только эти огромные пространства Советского Союза, то, что называется иначе Северной Азией, но, по существу, целые страны, в каждой из которых свой природный мир, свои ландшафты — степи и лесостепи Южной Сибири, тайга, тундра, Уссурийская тайга, свои культурно-этнические комплексы, своего рода целые этнические миры.

[adsense]

Здесь представлены все ветви большой группы племен и народов, которая получила от Кастрена наименование «урало-алтайской»: тунгусы, монголы, тюрки, финно-угры. В Сибири живут и загадочные палеоазиаты Центральной Сибири — кеты, а также палеоазиаты Северо-Востока — луораветланы (чукчи), нымылланы (коряки), эскимосы-юиты, ительмены, нанайцы, нивхи (гиляки). Их объединяет только один признак — они не имеют ничего общего в языках со всеми другими обитателями Сибири. Здесь живут, наконещ и славяне, русские, за 300 лет своего пребывания за Уралом ставшие таким же коренным народом, как и все остальные, и составляющие основную часть ее населения: 22 из 23 млн. чел.

Истоки сибирской археологии уходят в то время, когда начинается ознакомление русских с Сибирью, делаются первые шаги в ее освоении. Археологические открытия были сделаны здесь сразу же после того, как отряды Ермака перевалили Каменный Пояс. Сокровища сибирских курганов обнаружили еще вольные старатели XVII в.— «бугровщики», гонимые в калмыцкую степь жаждой золота.

Но интерес к древностям Сибирской земли вызывало не только золото курганов. Были и другие причины, более глубокие, интеллектуального порядка. В то же самое время, в половине XVII ст., русские землепроходцы проникли в низовья Амура и увидели на крутой Тырской скале место, где было «аки бы копано», где стояли фигурный столб — каменная колонна, вытесанная из гранита, и две плиты-стелы с надписями. После этого в знаменитой «Чертежной книге Сибири» С. У. Ремезова появилась запись о том, что здесь, в устье Амура, побывал Александр Македонский, колокол и ружье оставил на память о своем походе в страну Гога и Магога, на край света. Кому же иному могли, по понятиям того времени, принадлежать те памятники, если здесь и на самом деле был край света! Дальше простирались только безбрежные просторы Тихого океана…

Позже русский мореплаватель Гавриил Сарычев открыл и раскопал — из желания узнать, какой народ был первым насельником Арктики, — поселения древнеэскимосской культуры, бугры-«валькары», в мерзлой почве бухты его имени на берегу моря Лаптевых у Баранова мыса, восточнее устья Колымы.

С тех пор в Сибири и на Дальнем Востоке было сделано много замечательных открытий. В историю археологических открытий на Востоке вписали имена десятки исследователей: В. М. Флоринский, В. В. Радлов, H. М. Пржевальский, Н. В. Буссе, В. К. Арсеньев, Б. Э. Петри, В. И. Сосновский и многие другие. Но эта холодная и суровая земля все не иссякала.

Какие здесь возможны неожиданности, показали такие события, имевшие широкий резонанс в мировой науке, как открытие в 30-х годах блестящей культуры скифского типа в Пазырыкских курганах на Алтае, а также замечательного очага палеолитического исскуства в Мальте и Бурети на Ангаре.

На Енисее, где всего интенсивнее и продолжительнее велись раскопки, за последние годы обнаружена неизвестная ранее окуневская культура с ее удивительными антропоморфными изображениями-личинами и причудливыми мифическими зверями.

Появление этого странного и поразительного художественного мира существенно дополнило старую, классическую картину эволюции культур средней и ранней бронзы на Енисее. Оказалось, что «карасукские» стелы со скульптурными изображениями быкоголовых божеств вовсе не карасукские, а старше их по крайней мере на 500, если не на 1 тыс. лет. Так был развеян грандиозный мираж происхождения карасукской культуры с востока. Личины-таотье, от которых выводили карасукские маски-личины на изваяниях Минусинских степей, оказались много моложе енисейских. И если уже рассуждать последовательно, то приходилось выводить таотье от окуневских стел, а не наоборот. В этом, впрочем, нет никакой нужды, так как и те и другие появились независимо, на разной исторической почве.

Настоящим переворотом в сознании исследователей древних культур Азии стало открытие столь же богатого, как и своеобразного искусства племен амурского неолита. Оказалось, что истоки декоративного стиля амурских племен, которые его исследователи десятки лет искали вдали от Амура, лежат в той же амурской земле, уходят в ее каменный век.

В чукотской заснеженной тундре, на р. Пегтымель, геолог И. М. Саморуков обнаружил наскальные изображения, выбитые рукой древних художников каменного века, — первые в Арктике и самые северные в Азии. Здесь, по словам H. Н. Дикова, изучившего их на месте, есть и сцены охоты на диких оленей, и охота на китов с обтянутых моржовыми шкурами байдар, и единоборство охотника с медведем. И там же — фигуры женщины-мухомора, такие же дикие, как в шаманских экстазах. Словом, в них открылся целый мир фантазии древней Арктики, осколок изначального мировоззрения ее первобытных обитателей.

Мощным стимулом для всех этих открытий, для роста археологии в Сибири, сила и влияние которой продолжают возрастать, явились Великая Октябрьская социалистическая революция, строительство новой жизни.

Главное заключалось в том, что археологическая наука в нашей стране, в том числе в Сибири, получила новую идейную основу — марксистско-ленинскую методологию. Благотворное влияние Октября, строительства социализма выразилось и в небывалом расширении диапазона археологических исследований, даже в чисто количественном росте, в таком размахе, которого не знала и знать не могла прежняя Сибирь за всю ее историю.

Для первых двух десятилетий советского времени в Сибири, как и во всей стране, характерно значительное расширение местных краеведческих исследований. Подъем активности краеведческого движения, чувство хозяина своей земли вызвали обостренный интерес советской общественности к истории родного края — областей, уездов, округов, районов и сел, в том числе — и не в последнюю очередь — к их археологическим достопримечательностям. Ведущая роль принадлежала при этом краеведческим обществам, среди которых первое место по квалификации и опыту исследовательских кадров занимали отделы Всесоюзного Русского географического общества, особенно Восточно-Сибирский его отдел, который уже в конце XIX — начале XX в. был признанным коллективным лидером сибирской археологии. Вслед за ним возникли такие же отделы в Западной Сибири и на Востоке — в Чите и Владивостоке.

В Иркутске под руководством проф. Б. Э. Петри создается кафедра археологии и этнографии при Государственном университете. Возникает небольшой, но уникальный по составу коллекций археолого-этнографический музей. Такой университетский музей издавна существовал и в Томске, теперь же и его работа значительно расширилась.

Все это происходило уже в первые годы советской власти, в условиях разрухи и тяжелой борьбы с ней, требовавшей предельного напряжения сил.

Дальнейший подъем археологии в Сибири и коренные сдвиги в самой направленности исследований были обусловлены развертыванием социалистического строительства, прогрессирующим освоением ее природных богатств. Сибирь с ее колоссальными естественными ресурсами становится мощной базой строительства социализма и коммунизма на востоке нашей страны. Еще в предвоенные годы большую работу в Сибири проводит Институт истории материальной культуры Академии наук СССР (ранее Государственная Академия истории материальной культуры им. И. Я. Марра в Ленинграде) — ныне Институт археологии Академии наук СССР. Его исследования, проводимые в контакте с местными научными учреждениями и Институтом этнографии Академии наук СССР, охватывают Минусинский край, Алтай, Лену, Ангару, Дальний Восток.

Первостепенное значение имели при этом новые, несравненно более мощные источники финансирования трудоемких археологических раскопок. В 50-е годы начинается строительство гигантских гидроэлектростанций на Ангаре, Оби, Иртыше и Енисее. Всюду, где идут грандиозные стройки, работают археологи, сохраняющие нашему народу и мировой культуре накопленные тысячелетиями культурные ценности и памятники истории сибирских народов, причем не одиночки, а большие коллективы, в том числе преимущественно молодые ученые во главе с опытными археологами старшего поколения.

Дальнейший размах археологических исследований в Сибири связан с созданием в 1958 г. Сибирского отделения Академии наук СССР. В большом комплексе научных дисциплин здесь нашли место и общественные науки, а среди них — археология. Бесспорная заслуга СО АН СССР в создании исследовательских коллективов археологов в Новосибирске (Институт истории, филологии и философии), в Улан-Удэ (Бурятский институт общественных наук), Якутии (Институт языка, литературы и истории), во Владивостоке (Институт истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока). Таким образом, Сибирским отделением Академии наук СССР созданы своя археологическая школа, собственная археологическая служба, столь необходимая при огромных пространствах Сибири и все возрастающем размахе строительства, особенно в зонах затопления гидроэлектростанций вдоль великих сибирских рек, издавна служивших местами расселения и дорогами для передвижений древних племен и народов Азии, дававших им основные источники существования — рыбу и зверя.

Чтобы яснее представить общее значение этих охранных и «спасательных» работ, нужно иметь в виду, что одновременно, и почти на тех же широтах, развертывается активная работа американских, канадских и японских археологов.

Происходит своего рода соревнование в освоении подземных сокровищ двух соседних материков и островных цепей Тихого океана. При этом за пределами нашей страны достигнуты важные успехи. Таково, например, открытие древнейших культур американского континента — американского палеолита и мезолита, перевернувшее традиционные взгляды на древность человека в Новом Свете. Или такое эпохальное событие, как открытие докерамических культур Японских островов. Эти открытия зарубежных ученых имеют, разумеется, ближайшее отношение и к археологии Сибири, к судьбам ее древних культур.

В результате работ как наших предшественников, так и в особенности советских археологов, в Сибири и на Дальнем Востоке накоплен обширный и разнообразный материал по всем ее областям и по всем эпохам ее исторического прошлого.

Накопление нового материала, естественно, вызвало потребность в его упорядочении и в осмыслении той исторической картины, которая по нему восстанавливалась.

Это в первую очередь касается хронологии археологических памятников и периодизации древних культур. Важнейшим достижением первых лет Советской власти в области археологии были опыты в разработке хронологических схем. Их главная задача — установить порядок последовательной смены древних культур по времени. Эта задача вместе с другими лучшими традициями эволюционизма была унаследована от старой эволюционно мыслившей школы русской науки, представленной такими видными именами, как Д. Н. Анучин, В. А. Городцов, Л. Я. Штернберг и специально в области археологии Сибири — С. А. Теплоухов, Б. Э. Петри, М. П. Грязнов.

Такое традиционное направление исследований отвечало главным положениям марксистского историзма, взгляду на историю как на непрерывный и прогрессивный процесс развития общества, в основе которого находится развитие производительных сил и производственных отношений. Оно противостояло в 20—30-х годах модным в буржуазной науке антиисторическим тенденциям, наиболее отчетливо выраженным в области археологии и этнографии концепциями Венской «культурно¬исторической школы» — школы «культурных кругов». Но старый эволюционизм как таковой уже изжил себя.

В области археологии Сибири это выразилось в судьбе попытки Б. Э. Петри построить схему эволюции каменного века Сибири по классическому французскому образцу XIX в.— «по Мортилье».

Преодоление эволюционистической инерции шло, естественно, в ходе усвоения новой марксистской методологии. Она открыла новые пути творческого освоения накопленного огромного материала. В том числе по линии поисков, направленных на выяснение взаимоотношений конкретных этнических групп и образований прошлого — племен и народностей, которые скрываются за теми комплексами памятников, которые получили в археологии условное наименование «культур» или «культурных общностей».

В результате, изучая общие черты исторического процесса и его своеобразие, сочетая то и другое, советские археологи смогли освободиться от односторонности и узости исторического кругозора эволюционизма. Глубже, полнее, ярче представили они прошлое сибирских народов во всем его хронологическом объеме — от палеолита до присоединения к России.

Уже в 20-е годы свою схему классификации и периодизации памятников древнейшего периода, каменного века, предложили Б. Э. Петри и В. А. Городцов — для Прибайкалья, а Г. Ф. Дебец — для Забайкалья. Затем по материалам палеолитических поселений и неолитических погребений была дана развернутая схема периодизации каменного века Прибайкалья. Выявлена последовательность смены древних культур Якутии от палеолита до прихода русских на Лену.

Поистине эпохальными стали работы С. А. Теплоухова в Минусинском крае. Предложенная им система периодизации памятников бронзового и железного веков стала в полном смысле этого слова классической и сохраняет свое значение как общепризнанная основа всех дальнейших исследований.

В дальнейшем работами С. В. Киселева, М. П. Грязнова, Г. А. Максименкова и других уточнена периодизация культур эпохи металла в Минусинском крае, а Л. Р. Кызласова и С. И. Вайнштейна — в Туве.

С. В. Киселеву принадлежит первая капитальная сводка по древней истории Южной Сибири в целом, написанная с подлинным пафосом. Большое значение имели работы М. П. Грязнова, В. Н. Чернецова, А. И. Мартынова и В. И. Матющенко по проблемам датировки и периодизации своеобразных во многом культур бронзы и железного века в лесной и лесостепной полосе Западной Сибири, особенно Приобья.

За Байкалом ценный новый материал дали в 30-х годах исследования Г. П. Сосновского и Бурят-Монгольской археологической экспедиции Института культуры БМАССР и Института истории материальной культуры — в 40—50-х годах. Эти работы многое прояснили в прошлом соседних областей Центральной Азии.

Если сначала основное внимание археологов привлекали эффектные могильные памятники Южной и отчасти Восточной Сибири, то характерной чертой изысканий последних двух десятилетий является крутой подъем изучения востока и северо-востока Сибири — своего рода поворот к неизведанным областям. После первой широкой разведки в долине Амура, выполненной автором этой статьи в 1935 г., в 1953—1965 гг. были начаты систематические поиски древностей Приморья и Приамурья, в том числе раскопки целых поселений с большим количеством древних жилищ полуземлянок. Результатом широких; исследований (А. П. Окладников. В. Е. Ларичев, А. П. Деревянко, Э. В. Шавкунов, Ж. В. и Г. Н. Андреевы, Д. Л. Бродянский) стало выявление ряда своеобразных местных культур и разработка их периодизации — от палеолита до средневековья включительно.

В изучении древнейшей истории северо-востока Азии такое же значение имели работы М. Г. Левина и Д. А. Сергеева, а также H. Н. Дикова и Р. С. Васильевского. Древнейшая история Сахалина была впервые раскрыта Р. В. Козыревой. Новые данные, уточняющие и дополняющие общую картину древнейших культур Якутии, получены С. А. Федосеевой и Ю. А. Мочановым на Вилюе и Алдане.

Открытия советских археологов показали прошлое палеоазиатских и тунгусских народов и историю их культуры в совершенно новом свете.

В итоге всех этих исследований был написан ряд обобщающих трудов как монографических, так и коллективных. Археологические материалы широко использованы в «Истории Бурятской АССР», «Истории Якутии», «Истории Тувы», «Истории Кузбасса» и нашли отражение во «Всемирной истории», в «Очерках по истории СССР» и других изданиях. Общий итог многолетним исследованиям сибирских археологов, антропологов и этнографов по изучению прошлого народов Сибири до присоединения к русскому государству был подведен в «Истории Сибири» (т. I, 1968 г.). Этот труд получил широкую известность и высокую оценку как в нашей стране, так и за рубежом. Ему присуждена Государственная премия.

Советские археологические исследования в Сибири и на Дальнем Востоке с самого начала отличаются не простым накоплением материала, не только разработкой проблем хронологии, а их идейной направленностью.

На протяжении трех веков противостояли друг другу два взгляда на прошлое и культуры народов Сибири, на их взаимоотношения с другими народами и культурами, неразрывно связанные с мировоззрением определенных классов. Еще Н. Витзен был поражен памятниками высокой и древней культуры, скрытыми в могильных курганах Западной Сибири. Но он не мог представить, что такие драгоценные изделия из золота, отмеченные печатью высокого мастерства, тонкого художественного вкуса и фантазии, могли принадлежать предкам живших в его время в Сибири «диких и злых язычников». Получив из Сибири древнее бронзовое зеркало с загадочными надписями на нем, Витзен посылает его сначала в Батавию, где жило много китайцев, чтобы они прочитали эти надписи, затем, когда тамошние китайцы не справились с заданием, зеркало переправляется в Китай. Надпись на зеркале и в самом деле оказалась китайской, а зеркало было изготовлено в ханьское время в Китае. Отсюда, казалось, следовала мысль, что «просвещенным» народом, который мог оставить после себя замечательные образцы художественной культуры далеко прошлого в степях по Иртышу, на Оби и Енисее, были китайцы. Другие искали в Сибири следы пребывания… атлантов и самую Антлантиду Платона. Одним словом, в Сибири искали кого угодно, только не предков ее коренного населения!

Так зарождались взгляды, которые затем складывались в законченные теории и входили как составной элемент в идейные системы более широкого диапазона, в старый европеоцентризм и не менее старый, а фактически еще более древний азиацентризм, существовавший 2000 и даже 2500 лет назад как часть великодержавной идеологии рабовладельческой и феодальной аристократии, эксплуататорских классов древнего и средневекового Китая.

Конечно, справедливости ради, следует сказать, что в историографии Сибири существовали и противоположные тенденции. Еще А. Н. Радищев смотрел на историю Сибири как на историю ее народов. Видел в ней не только проявление творческой духовной силы народов, но и выражение глубинного процесса, в основе которого лежит смена культурных этапов — каменного, бронзового и железного веков, смена догосударственных форм общественной жизни первыми государствами. С глубоким интересом к жизни народов Сибири, с симпатией к ним, рассматривали их прошлое и культуру С. П. Крашенинников, а позже — Г. Н. Потанин, Н. М. Ядринцев, А. П. Щапов, В. Г. Богораз, Л. Я. Штернберг и другие исследователи, в том числе вышедшие из среды самих коренных народностей Сибири — буряты Доржи Банзаров и М. Н. Богданов, хакас Н. Ф. Катанов.

То же следует сказать и о трудах прогрессивных ученых за рубежом — как старых, так и современных.

Но настоящую опору и необходимые условия для своего дальнейшего развития эти прогрессивные направления научной мысли зашли в марксизме, в материалистической методологии истории. Великий Октябрь возродил и пробудил к новой жизни ранее угнетенные царизмом народы Сибири. Ленинская национальная политика обеспечила расцвет их экономики, общественной жизни и культуры. В свете ленинской идеи интернационализма, дружбы и сотрудничества свободных народов советского многонационального государства по-новому раскрылось и прошлое коренных народностей Сибири, в частности те его этапы, которые целиком или в большей своей части освещаются археологическими материалами.

Археология Сибири наглядно свидетельствует о том, что каждый народ, какова бы ни была его численность, прошел определенный исторический путь, что нет народов «неисторических». Нет и не было народов «бескультурных», как утверждают идеологи империализма, апологеты колониализма. Каждый народ вносит вклад в мировую историю культуры. С этой точки зрения огромный интерес представляют прежде всего факты, освещающие длительный и насыщенный событиями исторический путь сибирских народов начиная с каменного века, сжато обобщенные в первом томе академической «Истории Сибири».

Исследованиями И. Т. Савенкова на Енисее, М. П. Овчинникова, И. Д. Черского, A. Л. Чекановского, Б. Э. Петри на Ангаре, Н. Ф. Кащенко на Оби было доказано существование палеолитического человека, современника вымершей фауны ледниковой эпохи — мамонтов и носорогов. В дальнейшем трудами Г. П. Сосновского, М. М. Герасимова и других археологов не только было установлено широкое распространение палеолитической культуры в долинах великих сибирских рек, но и доказан факт существования там целых поселков оседлых или полуоседлых охотников на мамонта, имевших культуру, не менее развитую, чем у их соседей и современников в Европе.

Люди сибирского палеолита создали свою удивительную архитектуру, основой которой было применение в качестве строительного материала не столько дерева, сколько бивней и бедренных костей мамонта, рогов северного оленя, черепов носорогов. Они изобрели превосходно приспособленную к пронизывающим ветрам зимней тундры «глухую» одежду типа комбинезона ¹.

И что всего замечательнее, у них 25—20 тыс. лет тому назад существовало богатое, наполненное реалистическим пафосом искусство.

Его сюжеты не только отражают уже достаточно сложное общественное устройство первобытной родовой общины, но и вводят нас в духовный мир людей ледникового периода. В его образах отражены не только живая наблюдательность и художественная фантазия, но и качество не менее высокой ценности — зачатки астрономических наблюдений, математических знаний, навыки счета.

Новейшие находки позволяют детализировать картину жизни палеолитических людей и процесс заселения ими пространств Северной Азии. Одним из новых интересных фактов является открытие на Дальнем Востоке вблизи Уссурийска своеобртгшой осиновской культуры с характерными для нее крупными орудиями из галек, которые странным образом в своей типологии совмещают щжзнешн ядрища-нуклеуса и рубящего орудия — чоппинга.

Не менее важно, что в пещере «Географического общества» на р. Сучан около г. Находка вместе с костями животных ледниковой эпохи — мамонта и носорога обнаружены изделия человека в виде массивных отщепов и галечных нуклеусов. Это открытие имеет прямое отношение к проблеме первоначального заселения Японских островов человеком. Очевидно, именно отсюда, из нашего Приморья, мамонты, а вслед за ними и человек древнекаменного века по существовавшим тогда сухопутным местам проникали на Сахалин, а затем и на Хоккайдо, в собственно Японию.

Новые археологические находки яснее рисуют и самое начало заселения Сибири людьми каменного века. Сначала в Устьканской пещере на Алтае были найдены каменные орудия, «типологическая норма» которых укладывается в мустьерские рамки. Значит, этот район Сибири был заселен уже где-то в мустьерское время, около 100—60 тыс. лет тому назад, когда неандертальцы хоронили своего сородича в гроте Тешик-Таш. Вероятно, оттуда же, из соседней Средней Азии, где так щедро представлена мустьерская и леваллуа-мустьерская культура, люди мустьерской культуры проникли на Алтай. И еще важнее, что там же, на Алтае, в самом городе Горно-Алтайске, обнаружены примитивные галечные изделия, аналогичные древнейшим орудиям Африки и Европы, залегавшие в слоях, которые соответствуют среднему или даже нижнему плейстоцену, т. е. по крайней мере на 100—200 тыс. лет старше самых ранних, известных прежде палеолитических орудий из стоянок на территории Сибири. Архаические галечные орудия обнаружены в сходной геологической обстановке и на противоположном конце страны — в районе строящейся Зейской ГЭС, у с. Филимошки.

Все это тем более интересно, что до недавнего времени существовало несколько странное положение. В Северной Америке обнаруживались все более и более древние стоянки каменного века, в том числе, как полагают, даже старше 30 тыс. лет. Самые же ранние поселения Сибири не уходили глубже 20 или, самое большее, 25 тыс. лет. В результате возникла мысль, что вопреки установившимся еще со времен Крашенинникова традиционным взглядам, не Америка была заселена из Сибири через Берингов пролив, а Сибирь.. из Америки!

Новые находки на Алтае и р. Зее, таким образом, существенно выправляют сложившееся за последнее время благодаря энергичной работе археологов в Америке несколько неожиданное положение, а вместе с тем дают направление новым поискам в Северной и Центральной Азии «первых американцев».

Восходящий, прогрессивный ход исторической жизни сибирских племен столь же наглядно прослеживается и далее. Примером могут служить важные перемены, которые произошли в ней еще на уровне каменного века, до перехода к металлу. В неолите происходит новое обогащение и усложнение культуры. Это выражается прежде всего в том, что на смену былому единообразию культуры на огромных пространствах Сибири приходит резко выраженное разнообразие культурных и этнических ареалов. В каждом из них вызревают свои локальные культуры. А вместе с тем обнаруживаются истоки всего последующего своеобразного их развития. В качестве примера такого своеобразия можно привести характеристику двух особенно контрастных культур неолита. В тайге Прибайкалья и Якутии жили в неолитическое время бродячие или, по крайней мере, полубродячие охотники на лося, косулю и благородного оленя. Рыболовство в их жизни имело подсобное значение и ни в коем случае не определяло образа жизни, не накладывало сколько-нибудь существенного отпечатка ни на мифологию, ни на искусство. В центре их космогонии и охотничьих культов, а также произведений: искусства — петроглифов и резной кости — находился образ лося, второго хозяина тайги после медведя и главного источника пищи для таежных племен.

В силу условий их подвижной жизни у них не существовало прочных и крупных объединений, более широких, чем родовые коллективы. Об этом свидетельствуют небольшие по размерам могрльники и остатки поселений, где домашняя жизнь концентрировалась внутри отдельных легких жилищ типа чумов.

Принципиально по-иному в неолите складывалась жпзнь древних племен нашего Дальнего Востока. На Амуре и в соседних областях Приморья, где главным источником существования была проходная морская рыба, по берегам рек стояли прочные полуподземные жилища, существовали настоящие поселки, своего рода деревни людей каменного века.

Самая характерная черта неолита Амура — его искусство. В то время как на Ангаре и Лене господствовала простая прямолинейно-геометрическая орнаментика, здесь неожиданно рано развивается фантастически богатый криволинейный узор в виде спиралей, а рядом с ними — меандры и специфическая «амурская плетенка» в форме переплетающихся рельефных полосок, такие же, как в средневековом скандинавском и древнерусском узоре. Словом, если в искусстве лесных охотников Прибайкалья и Якутии продолжает устойчиво жить реалистический дух древнего анимализма их далеких предков ледниковой эпохи, то здесь побеждает абстракция. Самое яркое выражение специфические черты художественного мировоззрения древних обитателей Амура находят в загадочных личинах на петроглифах в Сакачи-Аляне (ниже Хабаровска) и в Шереметьево (на Уссури) — в этих причудливо стилизованных и превращенных нередко в чистый орнамент изображениях человеческих лиц. Амурские маски-личины, нужно думать, были вызваны к жизни социальными институтами, которые наиболее полно выражены в тайных мужских союзах южных морей Тихого океана, в сложных обрядах посвящения юношей — зародышах театра.

Сложность и прогрессивное направление развития неолитических черт, общих на Дальнем Востоке, находят свое выражение и в том, что здесь неожиданно рано и широко распространяется не только присваивающее, но и производящее хозяйство. В Приморье обнаружены следы неолитического земледелия и животноводства — сначала свиньи, позднее крупного рогатого скота и даже лошади.

И, наконец, совершается дальнейший шаг в будущее: распространяется металл, сначала — в степях, а затем, и очень быстро, в тайге. На рубеже II и III тыс. возникают первые скотоводческие общества в великом степном поясе Евразии.

В ход этого всемирно-исторического по своему значению процесса, который так ярко охарактеризовал в свое время Ф. Энгельс как отделение скотоводов от земледельцев, свой вклад вносят степные племена Сибири и Центральной Азии.

Уже само по себе распространение металла, о чем свидетельствуют клады мастеров-литейщиков в Минусе и за Байкалом, способствовало скрещению и взаимодействию культур. Характерная черта этого времени — разрушение былой замкнутости древних племен, занимавшихся охотой, рыболовством или земледелием.

Следовательно, происходило и небывалое прежде по масштабам взаимодействие культур. Шел своего рода широкий синтез разнородных по происхождению и характеру культурных элементов. В ходе этого синтеза трудно определить иногда, кто и что вносил в него. Откуда конкретно шли импульсы и открытия, нередко коренным образом менявшие облик того или иного этнического целого, той или иной культуры.

По всему этому огромному пространству Евразии вместе с металлом, единообразными формами металлических предметов вооружения — кельтами, кинжалами, — орудиями труда, украшениями и бытовой утварью, например котлами скифского типа, удилами и псалиями распространяются также кони и колесницы. Одновременно распространялось и многое другое: художественные образы и стилевые черты искусства. Как завершение и наиболее яркое выражение всего этого процесса рождается, наконец, одно из самых яркий явлений в истории культуры древности — степной звериный стиль.

Г. О. Боровко в свое время, еще в 20-е годы, нашел правильное определение его сущности: это, как и у неолитических охотников тайги, тоже анимализм, тоже реалистическое в его истоках искусство. Образ животного — основного героя, и главный, если не единственный, сюжет — приобретает здесь, однако, иные формы и принципиально другое содержание. По форме в нем контрастно сочетаются два противоположных качества: реалистически точная передача тех или иных признаков формы животного и необычная их стилизация. Наблюдается смелое сочетание обыденного и фантастического. Мастеру звериного стиля ничего не стоило слить вместе признаки птицы и травоядного, увенчать реальную голову созвездием рогов, каждый из которых заканчивается птичьей головой. Все произведения этого стиля отмечены динамизмом, наполнены борьбой и страстью. В них нет и следа ясного спокойствия, той уравновешенности, которая наполняет бесчисленные композиции неолитического времени на скалах в тайге.

Таким образом, древние племена Сибири на протяжении многих тысячелетий не только прошли громадный, насыщенный событиями исторический путь, но и создали значительные, для условий того времени, культурные ценности.

Но кому конкретно принадлежало все это культурное богатство, кем были его создатели? Вопрос этот, как мы видели, встал еще перед Витзеном, и с тех пор было немало попыток его решить. Он имеет не только общий культурно-исторический аспект, но и более конкретный. Речь идет о том, кому издревле принадлежала и эта земля, кто был тогда ее хозяином. И здесь мы видим, как глубоко и прочно протягиваются в глубь прошлого нити культурного наследства сибирских племен, современных ее обитателей, людей, активно участвующих на наших глазах в строительстве нового коммунистического общества.

В древних могильниках Ангары и Лены под каменными кладками лежат костяки глазковского времени. Четыре тысячи лет в них хранились украшения из полудрагоценного белого нефрита и блестящего, до сих пор сверкающего под лучами солнца, перламутра: диски, кольца-«браслеты». Они лежат в определенном порядке, который позволяет восстановить не только общий характер украшений одежды, но и самый ее покрой.

Оказалось, к удивлению исследователей, что глазковские племена Прибайкалья были одеты в легкий распашной костюм типа «фрака», разрезанный спереди, с нагрудником или передником. На ногах они носили легкую обувь из меха, унизанную теми же перламутровыми кружочками и бусами из клыков марала. На голове — шапочку или диадему из тех же нефритовых дисков, клыков марала или перламутровых бус. Характерными для глазковского времени в Прибайкалье были схематизированные фигуры человечков, вырезанные из бивня мамонта, обычно — по две, закрепленные на груди погребенного. И точно такой тип костюма в виде легкого фрака с передником характерен был для тунгусских племен сибирской тайги в XVII — начале XX в. Его видели у них первые русские землепроходцы, и он устойчиво держался в том же виде до недавнего времени, как исконное культурное достояние таежных охотников и оленеводов.

Разница, пожалуй, заключается только в том, что глазковские кольца и диски из белого нефрита и мрамора, перламутровые бусы и клыки марала со временем сменились серебряными и медными кольцами, а вместе с ними появился и стеклянный бисер, «одекуй» русских документов XVII в.

Вместе с одеждой тунгусского типа в то отдаленное время на Ангаре и Лене, а также в низовьях Селенги (Фофановский могильник) восстанавливаются и такие элементы культуры тунгусских племен, как лодки-берестянки, жилища в виде чума и даже мифы в современном эвенкийском фольклоре.

На Оби и Енисее в позднем неолите и бронзовом веке прослеживается сложная меандровая в основе орнаментика, которая сохранилась в этнографическом материале у обских угорских племен, манси-вогулов и обских остяков-хантов. Богатые сюжеты наскальных изображений Урала, как показал В. Н. Чернецов, не только повторяются в угорской орнаментике, но и расшифровываются фольклором тех же племен.

И может быть, нигде более не прослеживаются с такой полнотой, так рельефно этногенетические связи современного населения с древним, эпохи неолита и бронзы, как на Амуре — у нивхов (гиляков), ульчей и нанайцев (гольдов).

У этих племен сохранялся оседлый образ жизни. Неизменно существовало хозяйство рыболовов, возникшее в неолитическом прошлом, а вместе с ними и замечательное искусство каменного века. И в наше время характерна та же криволинейная орнаментика. Основными элементами, фундаментом ее по-прежнему остаются спирали и амурская
плетенка.

Еще ярче связи древней культуры и современной, этнографической, выступают в петроглифах Амура и Уссури, продолжающих художественные традиции неолитического времени. Так, ближайшей аналогией маскам-личинам петроглифов Сакачи-Аляна могут служить расписные личины погребальных идолов — вместилищ душ умерших — у нанайцев. И так же, как в Прибайкалье или на Оби, сюжеты современного фольклора на Амуре пережиточно донесли до нас священные предания и мифы глубокой старины. У нанайцев еще в XIX в. записан был рассказ-легенда о
черепе, катавшемся на коне. И вот на одном из базальтовых валунов Сакачи-Аляна, который изредка, когда вода спадает до самых низких отметок, показывается из волн Амура, обнаруживается фигура животного, по-видимому коня, на спине которого помещается личина-череп.

Сложнее проследить конкретные совпадения древних и современных культур в степях, где не раз проносились сокрушительные бури войн и переселения народов. И тем не менее тюркоязычные народы Южной Сибири и Средней Азии, а также якуты на далеком Севере бережно сохранили и донесли до нашей эпохи 4-конечную розетку с развилками на концах в виде «бараньих рогов» — древний символ Вселенной и солнечного огня. Древнейшие, известные нам образцы ее были нашиты в виде онаментальной каймы-бордюра на знаменитом войлочном ковре из Пазырыкскнх курганов Алтая, где, как полагает С. И. Руденко, представлена сцена вручения царской власти юному вождю скифской богиней царского очага — Табити.

Еще одним примером неожиданных контактов древней и современной культуры служат петроглифы Забайкалья, центральное место в сюжетах которых принадлежит хищной птице, орлу. В совершенно том же виде этот сюжет луннокрылой птицы, «ийэхе-шубун», повторяется в современной этнографической орнаментике ольхонских бурят на вязаных из шерсти изделиях. И у них же, ольхонских бурят, хозяином, властителем о. Ольхон, согласно шаманским поверьям, был орел. От бурят-шаманистов, сохранивших древнюю религию и мифологию монгольских племен, этот культ орла-прародителя и тотема прослеживается в глубь веков — к средневековым монголам и их предкам.

Следующий большой комплекс проблем, стоящих перед археологией Сибири, связан с новым, дальнейшим этапом истории народов Сибири, когда они не только вступают в новую индустриальную эру — в железный век, но с течением времени создают и собственную государственность.

Факт существования таких государственных образований известен давно, но из него еще не было сделано сколько-нибудь широких выводов.

Более того, как будет показано дальше, имела место и неправильная его оценка. А между тем для истории народов Сибири и Дальнего Востока в целом он имеет исключительно важное значение. Прежде всего — как доказательство закономерности исторического процесса и как выражение их исторической силы. Одними из первых вступили на этот путь древние кыргызы на Енисее, в стране которых уже около 2 тыс. лет тому назад существовали административные центры-ставки, аристрократическая верхушка и государственный аппарат во главе с правителем, носившим титул ажо.

На более низком уровне развития социальных отношений находились, по-видимому, соседи кыргызов — тюркоязычные курыканы на Ангаре и Верхней Лене. Однако и там, судя по наскальным рисункам шишкинских скал и руническим надписям, была властная аристократия. Существовал союз трех племен, во главе которых, как у хазар на Волге, стояли два вождя, сыгиня. В Шишкино на скалах изображены сцены военных столкновений. Видны конные воины на богато украшенных лошадях, со знаменами в руках. Зачатки государственности у курыканов, нужно думать, были такими же в принципе, как у их современников и соседей в Центральной Азии, орхонских тюрков первого и второго каганатов. В них причудливо сочетались, должно быть, элементы древнего патриархально-родового строя и нового, классового, скорее всего феодального, общества.

Вторым центром государственности местных племен на Востоке были Приморье и Приамурье. Как бы ни рассматривать историю таких государственных образований, какими были Бохай — «Великое приморское государство» VIII — IX вв. н. э. или «Золотая империя» чжурчженей — Цзинь, ясно, что в их состав входили обширные пространства Приморья, долины Уссури и отчасти Приамурье. Об этом свидетельствуют археологические памятники в виде развалин городских центров и многочисленных крепостей-убежищ средневекового времени. Одним из важнейших результатов работ Дальневосточной археологической экспедиции в 1953—1959 гг. явилось открытие на территории Приморья серии памятников Бохайского времени. Исследования этих памятников, осуществленные Э. В. Шавкуновым, показали, что в них представлена типично бохайская культура. Это особенно наглядно видно на остатках архитектурных сооружений.

В долине р. Кроуновки и в других местах до сих пор видны остатки мощных, нередко оборонительных сооружений, построенных древними бохайскими архитекторами для обороны от вражеских набегов, в том числе от киданей, впоследствии разрушивших бохайское государство. Там найдена, в частности, совершенно такая же, как в развалинах бохайской столицы у г. Дунцзинчэнь на р. Муданцзян, черепица, украшенная характерными розетками и «жемчужным шнуром». К тому же времени относятся обширные сельские поселения в тайге, например поселение, расположенное на недосягаемом для врага естественном скальном убежище — «Синих Скалах» в Лазовском районе Приморского края. Здесь, в заполнении полуподземных жилищ, врытых в более древние культурные слои, вместе с керамикой, изготовленной на гончарном круге, находят литые бронзовые бубенчики, ритуальные фигурки всадников из того же материала и монеты кайюань — свидетельство торговых связей.

Таким образом, невозможно сомневаться в том, что не только такие районы Приморья, как окрестности оз. Ханка или долина р. Раздольной у современного Уссурийска, где по летописным данным помещалась одна из областных столиц бохайского государства, Шуайбинь, входили в его основную территорию, но и более отдаленные северные районы.

Еще шире распространялись, очевидно, границы второго туземного государства тунгусских племен, возникшего спустя два века после падения бохайской государственности,— чжурчженьской империи Цзинь. Памятники культуры чжурчженей распространены не только в Приморье, но и на Амуре. Это — остатки земледельческих поселений, укрепленные поселения-городища, в том числе такие монументальные, как на Красноярской сопке на правом берегу р. Раздольной против Уссурийска или на перешейке у оз. Болонь на Амуре, остатки дорог, могильники. Один из самых замечательных памятников чжурчженей в Приморье — городище на р. Шайга, исследуемое в течение нескольких лет Э. В. Шавкуновым, дало обширный и разнообразный материал, наглядно раскрывающий быт и культуру чжурчженей.

Как показывают письменные памятники, в первую очередь летопись династии Цзинь, а также археологические материалы, время чжурчженьского государства отмечено наиболее высоким расцветом экономической жизни средневекового Дальнего Востока. В стране чжурчженей было развито земледелие и скотоводство. Обилие монет, в том числе собственной чеканки, показывает, что денежное обращение проникает и на отдаленные окраины, в частности в низовья Амура, населенные племенами Севера, вероятно неподвластными центральному правительству страны. У чжурчженей была создана собственная письменность и литература, в том числе историческая. Управление страной осуществлялось хорошо налаженным государственным аппаратом. Армия чжурчженей, скрепленная еще действенными во многом патриархально-родовыми традициями времен Агуды, представляла грозную силу, значение которой хорошо поняли во время чжурчженьско-китайских войн даже и ослепленные своим высокомерием сунские военачальники и политики.

Было время, когда чжурчжени, прочно и основательно захватившие в свое владение северную половину Китая, вплоть до Хуанхэ, не только имели в качестве одной из своих столиц Пекин, но и начали продвижение к Янцзы. Только дворцовый переворот и гибель воинственного императора Дигуная спасли сунский двор от полного разгрома. Одним из эффектных эпизодов этих войн были события 1125—1127 гг., когда во время правления Укимая чжурчженьские армии, победоносно ломая сопротивление деморализованных неудачами сунских армий, перешли Хуанхэ, взяли с боем Хуачжоу, а затем окружили и блокировали столицу Бянь (современный Кайфын-фу). Сунский император, оказавшийся в безвыходном положении, должен был принять неслыханные по тяжести условия победителей. Впервые в истории Китая «Сын неба» официально и во всеуслышание признал себя стоящим ниже императора «варваров», согласился именовать чжурчженьского властелина дядей, а себя всего только его племянником. Но не менее чувствительными были и экономические последствия разгрома сунцев. Чжурчжени получили по договору почти всю территорию провинций Шаньси и Чжили. Сунское правительство обязалось внести невероятную по размерам контрибуцию: 5 млн. лан золотом, 50 млн. лан серебром, 10 тыс. голов скота, 1 млн. кусков шелковых тканей.

Характерно, что в это тяжелое для Китая время, когда страна оказалась перед небывалой в ее истории катастрофой, против завоевателей готовы были выступить народные массы. Недовольное политикой двора население собрало около 200 тыс. китайских войск против 60 тыс. чжурчженей. Но феодальная верхушка, деморализованная поражением, не рискнула продолжать борьбу и согласилась по требованию чжурчженьских военачальников на отставку полководцев, которые могли бы возглавить народное ополчение.

В 1127 г. разыгрался еще один акт трагедии сунского двора и страны. Чжурчженьские полководцы забрали в плен отрекшегося от престола императора-отца Хуэй-цзуна, а вместе с ним и царствующего императора-сына. Чтобы унизить сунский двор, оба экс-императора названы были даже пе князьями, а — в окончательное посрамление их высокого сана — простолюдинами. Старшего императора и его жену-императрицу посадили на повозку, запряженную волами, и повезли на север в таком жалком виде. Триста членов императорского дома были связаны рукавами одежды и тоже увезены. Чжурчжени захватили с собой вместе с императорским двором и все ценное дворцовое имущество, в том числе государственную печать — символ государственной власти, жертвенные сосуды, императорские носилки, платье, регалии, музыкальные инструменты, драгоценности, карты империи, библиотеки, мастеровых и евнухов.

Вокруг средневековых государств Дальнего Востока, вещественные следы которых так эффектно отложились в почве советского Дальнего Бостика, в научной литературе давно уже шла дискуссия.

Дискуссия эта, начавшаяся почти 100 лет назад, сводится к обсуждению проблемы о причинах возникновения этих государств, о их исторических корнях. В 1879 г. Карл Гикиш, автор первой монографии-диссертации, посвященной тунгусам, исчерпывающе ясно сформулировал предмет спора. Плат — автор первой обширной исторической сводки на немецком языке, посвященной истории Маньчжурии, пишет Гикиш, «идет так далеко, что он не видит у этих народов (тунгусо-маньчжуров) никакого самостоятельного развития культуры, но, напротив, считает все у них созданным по китайскому образцу» ². Пешель же в своем «Народоведении», изданном в Лейпциге в 1874 г., пишет, напротив, что «китайцы многому от тунгусов научились, и в том числе тому, что мы теперь их, китайцев, творческому духу приписываем» ³.

Итак, кто же прав в этом споре? «Была ли культура этим народом самим создана или только заимствована от китайцев?» — спрашивает Гикиш. И отвечает на свой вопрос так: Пешель был прав. «Нация, которая выступает как основатель государственности, так глубоко влиявшей на судьбу народов всей Восточной Азии, где она вела свои завоевания; нация, которая, как это показали маньчжуры, вместе с тем умеет так прекрасно ценить чужую культуру, не может не иметь собственной культуры. И это тем более ясно, что ее предки уже в средние века достигли высокой степени цивилизации, как об этом свидетельствует история Великого Ляо… Если же тунгусские народы к тому времени, когда они выступают как маньчжуры-завоеватели, т. е. в семнадцатом столетии, стояли на более низкой ступени, чем их предки в средние века, — Ляо, то это объясняется господством монголов-чингисханидов, которые всюду все завоевывали и опустошали» ⁴.

Старый спор об истоках средневековой государственности на Дальнем Востоке находит новое освещение в результатах археологических изысканий последних лет на Амуре и в Приморье. Накопленные вещественные данные еще раз подтверждают основное положение марксизма о том, что возникновение государства — закономерное последствие развития производительных сил, а не проявление воздействия одних только сил внешних. Мы уже видели, как на Дальнем Востоке в течение тысячелетий последовательно развивались производительные силы древннх общин. Еще в неолите зарождается земледелие, а вместе с ним и разведение домашнего скота. Многочисленные поселения раскрывают картину постепенного развития оседлой земледельческо-скотоводческой жизни древних обитателей плодородных равнин на Зее и Амуре, в бассейнах Раздольной и Уссури.

Особенно важны в этом смысле результаты исследований поселений железного века, предшествовавших «позднему железному веку» — мохэской, бохайской и чжурчженьской культурам. В них наглядно видны свои, автохтонные, предпосылки для возникновения высокой средневековой культуры и государственности.

Ранний железный век Амура и Приморья отчетливо расчленяется теперь на определенные этапы и локальные культуры.

Наиболее ранние памятники железного века в Приморье представлены поселениями той оригинальной культуры, которая получила от первых её исследователей в свое время наименование культуры «раковинных куч», а теперь названа по месту, где она впервые была научно исследована М. И. Янковским.

В своем распространении культура эта тяготеет к морскому побережью Кореи, южной части Приморья, а родственные связи ее по отдельным, но весьма характерным специфическим элементам прослеживаются на юг вплоть до Вьетнама и о. Тайвань. Носители ее были земледельцами и разводили домашний скот, преимущественно свиней. В пищу широко использовались и собаки. Примитивное земледелие, свиноводство и употребление в пищу собак так же, как орнаментика, формы сосудов и жилищ, прочно связывают сидеминцев с южными приморскими племенами Восточной Азии. Замечательной чертой их техники является сочетание каменных орудий труда — топоров, наконечников стрел, кинжалов — с железными, вернее, литыми чугунными. Таковы массивные топоры-кельты, служившие, надо думать, универсальным орудием древнего земледельца для очистки лесных пространств для посева, строительных и других
повседневных работ. Радиокарбоновый анализ, примененный для датировки памятника более позднего по характеру культуры поселения в пади Семипятной в районе оз. Ханка, дал неожиданно раннюю дату — IX в. до н. э. Следовательно, такие памятники янковской культуры, как обширное поселение на п-ве Песчаном вблизи Владивостока, должны быть не моложе, чем остатки жилища в пади Семипятной, откуда извлечен уголь, анализ которого дал эту дату. Всего вероятнее, что янковская культура возникла где-то на рубеже II и I тыс. до н э.

Одновременно с ней на Среднем и Нижнем Амуре существовала близко родственная ей другая культура раннего железного века, урильская названная так по находкам на о. Урильском ниже Благовещенска, в устье р. Уряд. С янковской культурой урильская культура сближается прежде всего керамикой. Это большие краснолощеные сосуды, украшенные налепными валиками в виде горизонтальных поясков, иногда образующими меандровые полосы. Для них специфичен способ закрепления валиков на теле сосудов. Процарапывался узкий глубокий желобок, на который и накладывался глиняный валик. Форма сосуда тоже аналогична: узкогорлые вазы со стоячей шейкой и почти сферическим туловом, узким дном. Как и в Приморье, на Амуре в это время наряду с древними каменными орудиями (прямоугольные в поперечнике шлифованные топоры) были широко распространены литые чугунные кельты, а также специфические по форме узкие орудия, напоминающие зубья бороны. Подобно их современникам в Приморье носители урильской культуры занимались земледелием и, очевидно, разведением домашнего скота.

На следующем этапе железного века новый металл все шире распространяется на Дальнем Востоке, происходят изменения в общем облике культур его населения. В Приморье янковская культура сменяется кроуновской культурой, для которой более всего характерна керамика иного типа — с боковыми ушками в виде цилиндрических выступов— «пеньков», a также оригинальные каменные топоры типа чапигоу. Один нз ее наиболее раннпх памятников — поселение в пади Семипятной: одно из жилищ датировано, как сказано выше, радиоуглеродным способом XI—XII вв. до н. э.

В дальнейшем существовала в Приамурье и в северных районах Приморья в корне отличная культура, которая по раскопкам наиболее характерного памятника — поселения Польцо у с. Кукелево на Среднем Амуре — получила название польцовской. Центр ее первоначального распространения и наибольшего развития находился на Среднем Амуре. Вверх по Амуру памятники польцовской культуры не распространяются выше Благовещенска, вниз — почти достигают устья Амура. В Приморье керамика польцовского типа встречена на Раздольской около Уссурийска (поселение-убежище на возвышенности Сенькина …).

Как показали раскопки в Кукелево-Польцо, племена польцовской культуры, распространившиеся так широко на Дальнем Востоке, занимались земледелием и разведением скота. У них широко употреблялись …ные изделия, из каменных изделий древних форм сохранялись небольшие шлифованные наконечники стрел из шифера с характерными желобками в основании для закрепления в древке. Устойчивый земледельческий быт племен польцовской культуры на Среднем Амуре и в Приморье определил характерную черту ее инвентаря — обилие керамики, представленной сосудами разнообразных форм и размеров, в том числе — для хранения зерна. Масса глиняных сосудов (немало совершенно целых) в таких поселениях, как Польцо или Амурский Санаторий в Хабаровске, а также другого домашнего инвентаря указывает, по-видимому, на то, что эти поселения стали — и, быть может, одновременно — жертвой катастрофы. Замечательными для этнической характеристики носителей польцовской культуры предметами, своего рода индикаторами этнической принадлежности и истории ее племен являются глиняные модели лодки, колыбели тунгусского типа и защитного щитка при стрельбе из лука. Очевидно, племена эти претерпели сложные судьбы: в существовавший издревле аборигенный палеоазиатский массив влились жители тайги — охотники, а может быть, и оленеводы. Новая культура сохранила свой земледельческо-скотоводческий экономический базис и образ жизни. От северян она получила некоторые элементы их культуры, сложившейся в тайге, и, что особенно важно, тунгусский язык.

С течением впемени на основе новой культуры развивалась культура мохэских племен, откуда, как известно по письменным источникам, пролегает прямой путь к государственности Бохая — первому государству тунгусских племен.
Разумеется, тунгусские государства Дальнего Востока, рядом с которыми существовали могущественные и древние государства Восточной Азии — Китай, Корея, Япония, возникшие много раньше, не могли не иметь с ними разнообразных контаков, не могли не пользоваться их накопленным веками историческим опытом. Чжурчжени этот опыт широко использовали в практике административного устройства своей страны, в культуре и науке, в архитектуре и ремеслах. Это было тем естественнее, что в процессе расширения своей государственной территории чжурчжени овладели, как уже говорилось выше, огромными пространствами собственно Китая за пределами Великой Китайской стены, а вместе с ними и обитавшим там населением — крестьянами, ремесленниками, чиновниками. Но все, что было заимствовано извне, чжурчжени использовали по-своему, переработали и органически слили со своим национальным государственным и культурным достоянием, в соответствии с исторически сложившимися собственными традициями, на все наложили свой самобытный отпечаток.

Во всяком случае, через всю историю чжурчженей проходит глубоко осознанная забота о сохранении национального духа и самобытности их культуры как залога политической самостоятельности и силы государства и народа. Особенно наглядно эта черта, это стремление выражены в деятельности одного из крупнейших политических деятелей чжурчженей — императора Шицзуна Улу, который в глазах патриотически настроенных авторов официальной истории династии Цзинь был образцом мудрого правителя.

Такое же постепенное накопление опыта, нарастание предпосылок для возникновения государственности можно видеть на Енисее. Уже на рубеже II и III тыс. до н. э. племена афанасьевской культуры переходят от камня к металлу, а вместе с тем от присваивающего хозяйства к производящему — к скотоводству и зачаткам земледелия.

Как бы ни шел дальнейший исторический путь населения степных районов Минусинской котловины, какие бы этнические смещения и взаимоотношения племен ни происходили в ней, ясно, что в целом развитие культуры шло по восходящей линии.

В результате возникла сначала оседлая земледельческая культура тагарских племен, мастеров художественного литья, современников скифов Средней Азии и Причерноморья. Наследниками всего, что создали тагарцы, были люди таштыкской культуры. Со временем они были втянуты в сложные политические отношения с Центральной Азией, вошли в орбиту политического влияния гуннских племен Монголии, и нужно думать, не без влияния гуннов, возникает своя государственность, просуществовавшая вплоть до вторжения монголов.

Отсюда следует, что в процессе возникновения первых государственных организмов в Южной Сибири и на Дальнем Востоке сказался накопленный местным населением в ходе тысячелетней его истории экономический и культурный потенциал, и было бы несправедливо переоценивать роль внешних влияний. Им, самое большее, могло принадлежать значение катализаторов, при благоприятной политической конъюнктуре ускоривших естественный ход событий. Иногда же, как, например, в случае с монгольским завоеванием Южной Сибири и Приморья (и здесь К. Гикжш был в свое время глубоко прав), эти внешние влияния воздействовали на ход исторического процесса отрицательным образом.

Но, в любом случае, решающее значение в ходе возникновения местных государств имели потребности самих тех обществ, которые под давлением исторической необходимости шли по пути развития новых классовых отношений, а вместе с ними и становления государства.

Все сказанное выше вовсе не означает, однако, что народы Сибири создавали свои культуры, проходили свой исторический путь в изоляции от всего остального мира, в отрыве от народов как соседних, так и более отдаленных стран, в том числе — очагов древнейшей классовой цивилизации. Идти по такому пути означало бы уступку инерции национальной ограниченности и сужение подлинной исторической перспективы до неоправданно узких локальных рамок, искажения реальной картины прошлого.

Особенно интересны в этом плане данные, раскрывающие существование культурно-этнических связей между населением Сибири и современными ему племенами и народами Средней Азии, а также населением Европейской России. Эти связи имеют принципиальное значение.

Как показывают многочисленные факты, известное ленинское положение. что «Россия географически, экономически и исторически относится не только к Европе, но и к Азии» ⁵, помогает полнее понять и отдаленное прошлое азиатской части России, в том числе Сибири. Факты эти свидетельствуют о постепенном зарождении исторической общности между народами Сибири и другими народами Советского Союза. О ее глубоких исторических корнях, которые в конечном счете сказались и на следующем ходе исторического процесса, в частности на присоединении Сибири к Русскому государству. Чтобы убедиться в этом, достаточно немногих примеров.

Еще 25—30 тыс. лет тому назад, в палеолите, имело место переселение древних племен Востока и Запада, шло скрещивание созданных ими культур, обогащавшее эти культуры новым содержанием. Иначе искусство первых обитателей Мальты и Бурети не обнаружило бы столько совпадений с искусством «палеолитических греков», как их окрестил Г. Осборн, — мадленцев, ориньякцев или граветтийцев Западной Европы: художественным творчеством палеолитических обитателей долины Дона и Десны. А в каменном инвентаре Мальты и Бурети рядом с гальками- чопперами не оказались бы изделия ориньякских форм и леваллуазские нуклеусы. Мир был, следовательно, тесен уже и в те отдаленнейшие времена, в разгаре ледникового периода.

В эпоху неолита по ряду признаков прослеживаются связи местных племен с жителями северных областей Европейской России — пункты : прикосновения сибирских культур с культурой ямочно-гребенчатой керамики. Такова, например, сходная орнаментация керамики в ряде поселений на Ангаре или, еще нагляднее, образ водоплавающей птицы на скалах в долине р. Оки у Братска и скульптурные фигурки уточек из неолитического погребения на Афонтовой горе в Красноярске, а также своеобразные «танцующие человечки» на писаницах Лены и Ангары, опять-таки напоминающие образы и сюжеты древнего искусства Карелии, отраженные в Калевале.

О противоположном направлении связей в неолите — с востока на запад — напоминают совпадение в «шашечной керамике» Кольского полуострова (Северный Олений остров) с такой же керамикой позднего неолита Якутии, а также изумительное сходство таких специфических по форме изделий из раннего неолита Якутии, каковы наконечники стрел в виде напильников, с аналогичными наконечниками Северной Европы.

Не менее интересно, что влияние прибайкальской культуры неолитических охотников и рыболовов обнаруживается на востоке вплоть до Гоби, р. Ляохэ (Линей) и Великой Китайской стены. Мы видим здесь и характерно прибайкальские очаги из речных камней — галек, и двусторонне ретушированные наконечники стрел с асимметричными жальцами, и серовского типа нефритовые топоры, и даже остродонные сосуды с оттисками сетки-плетенки исаковско-серовского типа.

На Дальнем Востоке столь же определенно отдельные, но тоже специфические совпадения в культурах мезолита и неолита обнаруживаются не только па Японских островах, но и дальше на восток, вплоть до о. Тайвань и Вьетнама.

Таковы, например, в мезолите и раннем неолите своеобразная хоабинская техника затесывания целых галек в таких культурах Амура, как громатухинская на р. Зее, повторяющая хоабинскую Вьетнама, или пластинчатая техника мезолитического поселения в Установке (Приморье) и в неолитической новопетровской культуре пластин на Среднем Амуре, родственная той, которая представлена в докерамических культурах Японских островов Приморья.

Оригинальный звериный стиль степных племен Южной Сибири и Центральной Азии не только наложил свой отпечаток на эволюцию художественных стилей архаического Китая эпохи бронзы и раннего железа, но и сам испытал в процессе своего возникновения влияние большого художественного мира классического Переднего Востока. Это блестяще показали сокровища Пазырыкских курганов, а до них — золотые предметы Сибирской коллекции Петра Первого.

Вместе с тем ясно, что истинными создателями этого звериного стиля были, как говорилось выше, степные племена Евразии, а среди них в первую очередь обитатели степного Причерноморья и Средней Азии — скифы. Большая заслуга С. И. Руденко в том, что он открыл тесные родственные связи этих скифских культур Запада с культурами Алтая. А отсюда, из Южной Сибири, как это давно уже было известно, пролегает степной путь и в Центральную Азию, вплоть до Ордоса.

Импульсы из далеких западных стран обнаруживаются в эпоху бронзы даже в тайге, вдали от широких дорог культурно-этнических связей, пролегавших в степях. Здесь, подобно плавающим в море айсбергам, распространяются не только отдельные сюжеты и изолированные образы искусства, но, по-видимому, и целые мифологические комплексы.

На Шишкинских скалах, под далеко выступающим козырьком скалы, уцелела от разрушающего действия воды и ветра огромная уникальная по содержанию композиция, выполненная красной минеральной Краской, охрой. На ней изображена целая процессия лодок со стоящими в них схематизированными человеческими фигурками. Ниже лодок, непосредственно под ними, стоят воздевшие в молитвенном жесте руки человечки со странными хвостами сбоку. У некоторых фигурок на голове рога — рогатый головной убор.

Эта композиция, стоящая особняком от других известных нам в наскальных изображениях лесных племен Сибири, находит неожиданно близкие аналогии в петроглифах Скандинавии, например в Богуслене, датируемых расцветом бронзового века. Скандинавские петроглифы этого периода вызваны к жизни ритуалом плодородия и аграрными мифами,
в них находят отзвуки верований древнейших земледельцев Египта и Передней Азии. В петроглифах Швеции можно встретить те же лодки с единаково стилизованными человеческими фигурками, тех же стран-
ных хвостатых человечков с рогами на голове.

О том, что эти совпадения не случайны, свидетельствуют такие же лодки на петроглифах Енисея и Карелии, откуда до Скандинавии рукой подать.

В последующее время, в развитом железном веке, выразительным
примером интенсивности культурного взаимодействия сибирских племен с населением других областей и стран могут служить связи дальневовосточных племен, в первую очередь мохэских, не только с Китаем и Кореей, о чем достаточно полно рассказывают летописи, но и с Центральной Азией, Южной Сибирью, Восточной Европой. На это западное направление связей мохэ прямо указывают археологические вещественные материалы. Как предшественники Бохая мохэ, так и боханцы носили например, на своей одежде признаки социального положения — во- чивовника или правителя, — богато украшенные металлическими фигурными накладками и наконечниками ремней пояса. Их накладные
бляхи и наконечники повторяют по форме и узорам те же предметы, которые украшали и пояса тюркских воинов в степях Монголии, Енисея, Иртыша, Средней Азии и Восточной Европы — вплоть до Болгарии и Венгрии.

Литые бронзовые серьги с висюльками, употреблявшиеся в мохэское и бохайское время на Амуре,— такие же в своей основе по форме, как серьги. характерные для раннесредневековых тюрков Сибири, Монголии и Восточной Европы.

Мохэские наскальные рисунки на базальтовых глыбах Сакачи-Аля- тем же воинственным духом, что и писаницы тюрков на .. в долине Енисея, например на всемирно известной Су- ..Минусинского края. На них мы видим тех же всадников в степных шароварах, в коротких туго перетянутых ремнях, не стесняющих движений всадника. Этот покрой
столь же характерен был не только для тюрков, но и… тюрки-кочевники Средней Азии издавна находились в близких, можно сказать, интимных отношениях.

Тесные связи с тюркской кочевий стихией, владевшей колоссальными просторами степей Евразии в I тыс. н. э., в последующем бохайском времени не исключали, разумеется, и других, столь же традиционных контактов с Кореей, Японией и Китаем: интенсивная дипломатическая жизнь ханского двора общеизвестна. С другой стороны, в тюркское
время, в VI—V вв. н. э., не менее интенсивные и прямые связи существовали у тюрков Западной Сибири и Енисея — кыргызов и тюрков Прибайкалья — курыканов с той же Средней Азии. Об этом свидетельствуют как
археологические, так и письменные памятники. Арабоязычным и ираноязычным мусульманским авторам, начиная с X в., были хорошо знакомы… и пути в них, по которым еще в эпоху монгольской мировой державы ходили на Енисей купцы-путешественники.

Неожиданный по яркости штрих к этой картине культурных и не только культурных, но и экономических связей тюркских племен Прибайкалья и вообще Сибири с народами Средней Азии дали раскопки поселения в устье р. Унги, около Балаганска, ныне затопленного водами Братского моря. Вместе с обломками стеклянных сосудов, изготовленных в древнем Самарканде, чисто среднеазиатскими светильниками-чирагами, до тех пор известными по археологическим находкам на востоке не далее Чуйской долины в Киргизии, там была обнаружена сердоликовая
печать-гемма, на которой вырезано изображение крылатого быка с царской короной на голове. Это мифическое существо принадлежит к числу излюбленных персонажей авестийской мифологии иранских народов.

Перед нами одно из наиболее популярных божеств собственно Ирана и Средней Азии Гопат-шах, покровитель пастухов, владыка пастбищ и домашнего скота. Вместе с печатью в слоях этого поселения была найдена
миниатюрная писаница, вырезанная не на камне, а на черепке глиняного сосуда. На нем были изображены обычные для курыканских писаниц всадники, но между ними — совершенно необычная фигура в виде головы того же мифологического существа, Гопат-шаха, который изображен на печати. Крылатый бык — царь вод и пастухов — стал, таким образом, «своим» привычным сюжетом для искусства тюрков-курыканов
Прибайкалья.

Что же касается тех обитателей Унгинского поселения, которым принадлежали самаркандские стеклянные сосуды и чинаги, то они оставили своих сородичей, погребенных тут же на бугре, над своим поселком. Судя по их черепам, это были предки таджиков-согдийцев средневековой эпохи. Значение этого факта тем больше для истории Восточной Сибири, что до сих пор единственным источником, откуда ее жители могли знакомиться с навыками и приемами земледельческого производства, считались страны:, расположенные к востоку от Байкала. Унгинское поселение принадлежало опытным вполне квалифицированным в своем деле земледельцам. Это видно по большим жерновам, на которых мололи зерно, по железным орудиям — лемехам плугов, а также серпам и мотыгам. О развитом земледелии свидетельствуют, наконец, и зерна хлебных растений — проса пшеницы и ячменя, найденные вместе с перечисленными орудиями земледельческого труда. Запад, Средняя Азия — вот, следовательно, те края, откуда к тюркам Прибайкалья проникают согдийские переселенцы, принесшие с собой в страну курыканов не только культ Гопат-шаха, но и земледельческую культуру.

Согдийцы, древние таджики, и явились, следовательно, учителями и пионерами земледельческого труда на дальнем востоке Северной Азии.

Этот факт, кстати, подтверждается и фольклором. У южносибирских тюрков записаны легенды о богатыре и культурном земледельце Сартактае, который ворочает горами, прорубает дороги рекам сквозь скалы.

«Сарт» — так издавна называли степные кочевники оседлых иранцев, носителей городской и земледельческой культуры Средней Азии.

Итак, «свет» высоких цивилизаций проникал в Сибирь не только и не столько с востока, сколько с запада и юга, преимущественно из тех областей Восточной Европы и Средней Азии, которые явились колыбелью народов, со временем вошедших в состав многонационального русского государства, а ныне в семью братских народов Советского Союза.

Не остались забытыми в исследованиях сибирских археологов и те народности, которые на протяжении тысячелетий заселяли северовосточные окраины Азиатского материка, а также отчасти Америки.

Таковы предки коряков и эскимосов, чукчей и других малых, народностей северо-востока Азии. Им посвящено исследование А. П. Окладникова и Н. А. Береговой, в котором рассказывается о судьбе западного форпоста эскимосского племени — на Барановой мысу к востоку от устья Колымы, где первые раскопки произвел знаменитый русский мореплаватель Гавриил Сарычев.

Древнейшая история племен, населявших острова и побережье Тихого океана, в том числе Сахалин и Курилы, раскрыта по-повому в книгах Р. С. Васильевского, Р. В. Козыревой, В. А. Голубева.

До сих пор речь шла о более или менее отдаленных временах, предшествовавших первому контакту народов_Сибири с русскими. Эти времена в полном смысле слова «археологические».

С течением времени в процессе естественного расширения пространств, охваченных этим процессом, Восточная и Западная Сибирь, а за ними и Дальний Восток навсегда входят в состав Русского многонационального государства. Исторические процессы, происходившие в это время, остаются в общем уже вне поля зрения археологов. Это область «чистой», писаной истории.

На первый взгляд, эта область исторического знания, история «в собственном смысле слова», вряд ли нуждается в археологических раскопках. С нее достаточно как будто и собственных писаных источников.

Тем не менее археология Сибири уже внесла интересный вклад и может внести еще больше в освещение этих процессов и со своей стороны, своими методами. Речь идет прежде всего о вещественных материалах, касающихся хода русской колонизации Сибири и тех географических открытий, которые совершались в процессе освоения восточных пространств русскими.

Эти материалы могут многое дать и для понимания, более полного освещения русской культуры XVII—XVIII вв. и даже ХIХв. в ее этнографическом аспекте. Во всяком случае, этнографы и музейные работники хорошо знают, как трудно обнаружить предметы старинного быта, — сельского, крестьянского, да и городского. Например, легче раздобыть
австралийский бумеранг, чем обыкновенную соху-рогалюху или шитое сухожилиями слюдяное окно нз старой крестьянской избы.

Что же касается путешествий и открытий русских землепроходцев, то кроме овеянного романтикой приключений похода «Щельи» по дорогам первых русских следопытов Арктики можно назвать замечательные.. на островах Фаддея и в заливе Симса, которым посвящена большая коллективная монография, изданная Институтом Арктики.

На пустынном берегу зал. Симса, неподалеку от крайней оконечности материка Азия, группа топографов наткнулась на остатки рубленой избушки-зимовья. Внутри ее лежали кости людей, остатки их одежды снаряжения. Немного позже, на столь же диком и пустынном берегу о. Фаддея, окруженного льдами арктического океана, увидели среди каменистой россыпи остатки ог-.. куски меха песца, серебряные монеты ХVI-XVII вв. …тундры еще уцелевшие обломки лодки, … тут же поплавки от невода.

..Как оказалось, находки в зал. Симса и на о. Фаддея составляют части одного целого — остатки имущества и
снаряжения русских полярных моряков начала (около 1619 г.) XVII в.

Это была своего рода полярная торгово-промышленная экспедиция, совершившая долгий, трудный и, в полном смысле этого слова, героический переход северным морским путем за 200 лет до Норденшельда.

Участники этой экспедиции исследовали арктическое побережье Северной Азии и заложили основу его географии. О том, что это были опытные, бывалые морские путешественники, свидетельствуют уцелевшие среди прочего снаряжения солнечные часы и компас. Благодаря вечной арктической мерзлоте в ледяном заполнении сруба арктического зимовья уцелела даже одежда мореходов. Мы впервые увидели не роскошные царские или архиерейские одежды начала XVII ст., времен Михаила Федоровича, а свиту простого крестьянина-помора, сшитую из домотканого холста. И не только свиту, но и вязанные из шерсти рукавицы. Там же уцелели насторожки от охотничьих ловушек, иконки, нательные кресты,
перстни, свинцовые пули, пищаль и многое из того добра, что предназначалось для мирной торговли с «иноземцами», жителями тундры.

Среди вешей предназначенных для натурального обмена с коренным населением тундры и тайги, имеется замечательное бронзовой зеркало, на котором изображен крылатый кентавр, увенчанный царской короной, «Китоврас» русской легенды. Фигура этогого мифического существа, связанного с популярной в древнерусской рукописной литературе повестью об Александре Македонском и его подвигах, сочетается с декоративными элементами восточного происхождения, знакомыми сибирским племенам еще в глубокой древности. Сама по себе форма зеркала в виде диска с ушком на орнаментированной стороне имеет свой прототип в древних бронзовых зеркалах, тогда как фигура кентавра произошла от всадника или мифического чудовища, которые изображались на бронзовых зеркалах средневекового Ирана и Средней Азии. На кентавре зеркала с о. Фаддея сохранилась и специфическая тамга в виде круга, внутри которого находится фигура сказочного существа древнеиранской мифологии «собаки-птицы сэимурва», Симаргла языческого пантеона древних руссов.

Орнаментальный фон фадеевского зеркала состоит из звезд-розеток, которые на других зеркалах такого рода превращаются в сложные растительные узоры. Исходная основа этих узоров просматривается совершенно отчетливо. Это крестовидная розетка степного орнамента, издавна, еще с пазырыкского времени, изображавшего у тюркских и монгольских народов Вселенную и солнце. Так под руками русских мастеров художественного литья из заимствованных декоративных элементов возникло совершенно новое и самобытное произведение декоративного искусства, сочетавшее отголоски художественного наследства античной литературы и образы мифологии Переднего Востока. Вместе с тем оно в полной мере соответствовало запросам сибирских племен. Не случайно такие зеркала, наиболее ранним образцом которых, их прототипом, послужили зеркала фаддеевского типа, со временем распространились в разных вариациях в тайге и тундре от Оби до Тихого океана.

Как и многое другое в находках из имущества этой древнерусской полярной экспедиции, бронзовое зеркало с фигурой кентавра является выразительным свидетельством сближения русской культуры с культурой коренного населения Сибири и примером нового культурного синтеза, который был прямым последствием распространения первых русских колонистов на севере Азии.

В отличие от европейских колонистов, например испанцев, англичан или голландцев, русские люди — крестьяне и промышленники — не отгораживались стеной от аборигенов этих мест, не пытались ломать их веками сложившиеся бытовые уклады и мировоззрение, а напротив, охотно шли на сближение, усваивали языки, одежду, а иногда и обычаи туземцев.

Так была воскрешена оставшаяся за пределами писаной истории одна из страниц героической летописи русских открытий на Крайнем Севере, картина повседневной жизни русского человека XVII в., полная непосредственной реальности.

Не менее выразительны в этом плане такие памятники, как остатки древнего русского города в Заполяръе — Мангазеи (откуда интересные материалы доставила экспедиция Арктического института под руководством В. Н. Черпецова) или Иркутского острога, где в 20-х годах произвели раскопки Восточно-Сибирский отдел РГО и Иркутский краеведческий музей.

Обширные раскопки древней Мангазеи произвеляла последние годы экспедиция Института Арктики и Антарктики под руководством известного советского историка, ленинградского сибиреведа М. И. Белова. Его работами выявлены богатый вещественный материал и топография «Златокипящей Мангазеи», как ее характеризовал в начале XVII ст. выдающийся русский интеллигент того времени воевода Мангазеи А. Ф. Палицын.

Исключительный интерес представляет столь же эффектная, как и таинственная находка древнего меча, украшенного золотым и серебряным орнаментом, а также латинской надписью. Меч этот, изготовленный на о. Готланд в XI—XII вв. н. э., меч викинга, обнаружен был экспедицией В. И. Молодина в Барабинской степи.

Может быть, Барабинский меч прйнадлежал к сокровищам жертвенного места-святилища древней Биармии скандинавских саг и тем самым подтверждает свидетельства этого скандинавского эпоса. По крайней мере, такую идею высказал мне в устной беседе академик Б. А. Рыбаков.

Нельзя не упомянуть такие работы, как проделанные местными краеведческими учреждениями на северо-востоке страны поиски последней стоянки экспедиции В. Беринга. Не меньший интерес представляет собой изучение вещественных памятников культуры сибирских народностей того времени, когда они вступали в контакт с русскими. Здесь ценные материалы известны по старинным могильникам и городищам обских угров, по захоронениям енисейских кыргызов и тувинцев, а в особенности якутов. Сохранившиеся благодаря вечной мерзлоте в почти нетленном виде «языческие» захоронения якутов XVII—XVIII вв. дают исключительный по богатству этнографический материал, позволяющий с поразительной полнотой и наглядностью представить различные стороны культуры древних якутов.

Ценность этого материала нисколько не снижается тем, что в нашем распоряжении имеются обширные письменные и фольклорные источники. Напротив, историкам представляются уникальные возможности для реконструкции жизни якутского народа в это переломное время, когда традиционный быт, сложившийся в ходе столетий предшествующей истории, испытал первое влияние новых социальных отношений и нового образа жизни.

Таким образом, изучение памятников археологии Сибири русской .. подкрепляет и усиливает исследования, основанные на письменных источниках, придают еще более красочности и наглядности той общей картине грандиозных уже по их географическим масштабам событиям, которые качались вслед за проникновением в сибирское Приуралье…

Вместе с письменными источниками археологические данные выразительно рисуют размах освоения сибирских пространств русскими людьми, освещают ход великих географических открытий на севере Азиатского материка в XVII—XVIII вв.

Археология, как видим, вносит свой вклад в освещение и жизни коренных народов Спбири, и прогрессивного влияния русского народа, его передовой культуры на эти народы. Следует добавить, что это влияние вовсе не ограничивается сферой только собственно культурной жизни. Оно значительно глубже и шире. Речь идет о судьбе этих сибирских народов в целом, о главном направлении их исторического развития.

После гибели под ударами монгольских завоевателей очагов местной государственности на Енисее и Дальнем Востоке здесь столетиями господствовал застой в экономике и общественной жизни. Не способствовали прогрессивному развитию и суровые природные условия Сибири. Более того, именно по этой причине кое-где имел место даже регресс. Так случилось с якутами, которые после переселения на Среднюю Лену из Прибайкалья утратили земледелие, скотоводство (мелкий рогатый скот), а возможпо, и письменность. Для выхода народов Сибири из состояния застоя нужен был, следовательно, мощный стимул извне.

Источником прогрессивного воздействия на народы Сибири не мог быть восток Азии, где в XVII в. начинается агрессия маньчжурских феодалов, поработивших Китай, а затем и Монголию. Агрессия маньчжурской династии Цинов несла порабощенным народам не только ликвидацию их политической организации и независимости, но и самые отсталые, в полном смысле слова, азиатские формы феодализма.

Толчком к прогрессивному развитию стало присоединение Сибири к России. Главное значение этого события заключалось в том, что несмотря на гнет царизма, вопреки политике эксплуататорских классов царской России, превративших Сибирь в страну ссылки и каторги, народы Сибири пошли общим историческим путем с русским народом и другими народами России. Этот путь после долгой и упорной борьбы вывел их к социализму.

Археология Сибири имеет еще один аспект, который можно назвать международным. Все, о чем говорилось выше, в первую очередь — о вкладе археологов Сибири в борьбу против расизма и колониалистской, великодержавной и шовинистической идеологии, против «теории» о высших и низших расах, об «избранных и неизбранных, исторических и неисторических народах», в борьбу за ленинский интернационализм в освещении отношений между народами и их культурами — все это имеет значение, далеко выходящее за пределы собственно сибирской тематики.

Это определяется уже тем, что история народов Сибири теснейшим образом переплетается с историей их соседей, как западных, так и восточных.

В связи с этим особое значение имеют, например, совместные археологические исследования советских и монгольоких археологов, направленные на выяснение исторического прошлого Центральной Азии и ее места в мировой истории. Исслеловяния эти имеют традиционный для нашей и монгольской науки характер. Они являются прямым продолжением работ, начатых в прошлом веке Н. М. Ядринцевым, В. В. Радловым, а в советское время не менее блестящих открытий в горах Ноин-ула П. К. Козлова, Г. О. Боровко, С. А. Теплоухова.

Крупный вклад в изучение средневекового прошлого Монголии внесла совместная монголо-советская историко-этнографическая экспедиция под руководством чл.-кор. АН СССР С. В. Киселева. Результатом ее раскопок в древнем Каракоруме-Харахорине, столице монгольской империи, и в уйгурском Харабалгасуне является капитальный коллективный труд о древнемонгольских городах. Тогда же, в 1949 г., палеолитическим отрядом этой экспедиции начаты были удачные поиски палеолита в долинах Толы и Орхона, а также в Гоби и на востоке МНР. Продолжение этих работ в 1960—1978 гг. принесло много нового материала, позволившего полнее представить самое отдаленное прошлое Центральной Азии, процесс ее заселения человеком и конкретные связи палеолитического населения Центральной Азии с соседними областями Сибири и Дальнего Востока.

Самые обильные следы деятельности людей древнекаменного века найдены на западе МНР, на путях, по которым когда-то двигались караваны первых русских экспедиций в Центральной Азии, вдоль Монгольского Алтая, на юге — у подножия величественных горных цепей Гоби — Алтая, в долине Толы — в окрестностях столицы МНР. Было установлено, что на территории Центральной Азии существовали в палеолите группы племен, пользовавшиеся галечной и леваллуазской техникой расщепления камня, такой же в принципе, как у их соседей в Средней Азии и, отчасти, в Сибири; найдены даже рубила ашеля.

Не менее важно открытие в центре Азии очага своеобразного реалистического искусства эпохи палеолита. В темной глубине пещеры Хойт-Цэнкер Агуй сохранились уникальные красочные рисунки, изображающие грузных животных с изогнутыми бивнями — мамонтов или слонов номадикусов, загадочных птиц, похожих на страуса или на журавля,
антилоп, горных баранов, козлов.

Настенные рисунки пещеры Хойт-Цэнкер Агуй, «перекликающиеся» по стилю с ориньяком Запада, замечательны и тем, что в них обнаруживается ближайшее сходство с древнейшими наскальными изображениями на Шишкинских скалах в долине р. Лены и на Памире.

Там же, где жил палеолитический человек, распространены в Монголии и остатки последующей неолитической культуры. Помимо широко известных неолитических поселений в районе Баиндзака («Шабарак-Усу») и других аналогичных местонахоящёний на юге MНР, еще в 1949 г., а затем в 1967 были изучены не менее, если не более богатые местонахождения неолитической культуры в восточных районах MHР, по берегам Керулена, в Тамцак-Булаке — по дороге на оз. Буйр-Нур и на р. Халхин-Гол. Раскопками на востоке Республики обнаружена своеобразная культура неолитических охотников и рыболовов, родственная забайкальской и вместе с тем обнаруживаюшая ряд совпадений с амурскими неолитическими культурами.

Наконец, неисчерпаемое поле для исследователей первобытного искусства представляют памятники изобразительного искусства древней Монголии — ее наскальные рисунки, писаницы, тоже родственные петроглифам Средней Азии, Тувы и отчасти Бурятии. В них раскрывается огромный мир переживаний, эстетических представлений и мировоззрения племен Монголии, начиная с неолита, эпохи бронзы, раннего железа и кончая монголами времен мировой империи Чингиса.

Новосибирские археологи побывали в Корейской Народно-Демократической Республике, где знакомились детально с археологическими памятниками, принимали участие в раскопках очного из замечательных неолитических поселений, во многом близкого к неолиту Приморья.

В 1974 г. они вели совместную американскими учеными …

Итак, археология Сибири, оплодотворенная идеями Великого Октября. — на подъеме. Это — ее сегодня, а вместе с тем и завтрашний день. Впереди множество новых проблем и, конечно, новых открытий, предвидеть которые так же невозможно, как сто лет тому назад никто не ожидал найти искусство Мальты или сокровища Пазырыкских курганов.