Кузьмин A.Г. Существует ли проблема Тмутараканского камня?

К содержанию журнала «Советская археология» (1969, №3)

В трех номерах журнала «Наука и жизнь» за 1967 г. (№ 5, 7, 8) опубликована большая статья А. Л. Монгайта «Надпись на камне». «Скромная на первый взгляд надпись, — говорит А. Л. Монгайт,— сообщающая о каком-то второстепенном факте (какой-то князь почему-то вздумал «измерить море», и еще более непонятно, почему решил сообщить об этом своем «подвиге» потомкам), представляет большой научный интерес и вот уже свыше 150 лет является объектом научных споров. Да еще каких споров! Страстных, беспощадных, с обвинением научных противников в невежестве, подлоге или в лучшем случае в слабости аргументов, «которые просто стыдно читать» ¹.

Находка Тмутараканского камня действительно произвела сенсацию, а публикация в 1794 г. А. И. Мусиным-Пушкиным надписи возбудила кое в ком подозрения. Некоторые из скептиков склонны были обвинить Мусина-Пушкина в подлоге, чаще всего не зная ни истории находки камня (не Мусин-Пушкин нашел его), ни степени подготовленности Мусина-Пушкина для выполнения подлога, ни источников по русской истории середины XI в. Рассуждения же о целях и способах изготовления подделки вообще переносились из области науки в область детективной фантастики.

Само собой разумеется, что серьезный ученый не будет без достаточных оснований обвинять своего коллегу в подлоге. О подлогах любили говорить сторонники так называемой скептической школы, отрицавшие не только Тмутараканский камень, но и всю киевскую историю, относя к XIII—XIV вв. даже «Повесть временных лет», которую они считали новгородским сочинением. Скептики отрицали подлинность «Остромирова евангелия», так как, по их мнению, Новгород появился не ранее XII в., отрицали существование сборников Святослава 1073 и 1076 гг. так как отрицали киевский период в русской истории. Отрицания такого рода ничего не давали для решения вопросов, связанных с Тмутараканским камнем.

Но среди тех, кому Тмутараканский камежь казался подозрительным, были и вполне добросовестные ученые. К ним следует отнести Н. Арцыбашева в первой половине прошлого столетия и А. Спицына в начале этого века.

Н. Арцыбашев вопроса о Тмутараканском камне как таковом в сущности не разбирал. Он поставил снова вопрос о местонахождении Тмутаракани и пришел к выводу, что этот город находился недалеко от Киева, на Днепре ². Тмутараканский камень вызывал у него сомнение лишь потому, что он препятствовал локализации города вблизи Киева и переносил его в далекую Тамань ³. Тогда же Кеппен указал на невероятность подделки, так как не только в XVIII в., но и во времена Н. М. Карамзина еще не знали палеографии ⁴. Новый скептический наскок в 40-е годы XIX в. также без особого труда был отбит защитниками подлинности камня ⁵.

Из всех скептических выступлений по поводу Тмутараканского камня наибольший интерес представляет, безусловно, специальное исследование видного археолога конца прошлого и начала этого столетия А. Спицына ⁶. Подобно многим своим предшсственнпкам А. Спицын не мог примириться с локализацией Тмутаракани на Таманском полуострове. «Тмутаракань на устье Дона,— подчеркивал он,— понятна. Это гавань для Киева и, может быть, для Мурома… Тамань всегда служила гаванью Северного Кавказа, особенно же Кубани… Русского населения здесь нет и не может быть. Русская Тамань была бы беззащитна от соседей, так как отделена морем от своей базы. Тмутаракань Таманская не могла быть русским княжеством ⁷».

Цитированные соображения А. Спицына — исходный момент всех сомнений в подлинности Тмутараканского камня. До его находки существовали самые разные версии о местонахождении древнего русского княжества и таманская версия представлялась самой невероятной. Даже в начале XX столетия все еще не было археологических подтверждений правильности этой версии. Поэтому А. Спицын и остановил внимание на камне. «Сам по себе камень,— говорит он,— не стоит того, чтобы из-за него так волноваться и употреблять такие усилия для его критики. Важно то, что он является единственным показателем местоположения одного из русских княжеств» ⁸.

Таким образом, А. Спицын предпринял исследование, будучи убежденным, что Тмутаракань не могла находиться на Таманском полуострове. Однако, перебрав все возможные сомнения, он пришел к выводу, что никаких видимых следов подделки камень не содержит и что «с надписью можно примириться всецело» ⁹.

В настоящее время проблемы местонахождения Тмутаракани и Тмутараканского княжества не существует. После разведок В. А. Городцова в 20-е годы, затем раскопок А. А. Миллера в 30-е годы и Б. А. Рыбакова в 50-е существование русского княжества на Таманском полуострове не может подвергаться сомнению. В отличие от А. Спицына A. Л. Монгайт признает, что «всякие сомнения в отношении местоположения Тмутаракани теперь не существуют», и «каков бы ни был этот город, он существовал именно на том месте, где его искали и нашли археологи, именно на том месте, где был найден камень с названием этого города» ¹⁰. A. Л. Монгайт признает и то, что это обстоятельство служит большим доказательством подлинности камня, чем все те доводы, которые были высказаны раньше ¹¹.

Тем не менее он снова ставит вопросы и снова поднимает сомнения, А. Спицын признал подлинность камня, не поверив в существование русского княжества на Тамани. А. Л. Монгайт, не подвергая сомнению местонахождение Тмутаракани, счел возможным поставить под сомнение камень, который сослужил столь полезную службу историкам и археологам.

Напомним содержание надписи: «В лето 6576 ин(д)и(кта) 6 Глеб князь мерил мо(ре) по леду от Тъмутороканя до Кърчева 10 000 и 4000 сяже(нь)». Прочтение текста надписи сомнений не вызывает, и в этом отношении A. Л. Монгайт не предлагает чего-либо нового. Но, по его мнению, «до тех пор, пока остаются нерешенные вопросы, пока надпись такого рода остается уникальной, у скептиков есть основания для сомнений» ¹². На этих сомнениях и следует остановиться.

Первое сомнение A. Л. Монгайта связано с указанием расстояния на камне. Он приводит данные, из которых следует, что мнимый фальсификатор Мусин-Пушкин не смог правильно прочитать надписи, полагая, что в ней указаны 8054 сажени, и что он не знал действительного расстояния между этими пунктами, определяя его в 7619 саженей. Лишь А. Оленин в 1806 г. правильно прочел текст.

«Если мерить современными саженями,— продолжает А. Л. Монгайт, то ни один из предложенных вариантов не соответствует действительной ширине пролива. И не помогают здесь оговорки, что берега с тех пор могли осыпаться, или что неизвестно, в каком-де месте мерили пролив» ¹³.

Где мерили пролив, действительно неизвестно, и с этим необходимо считаться. Но кто мерит современными саженями? А. И. Мусин-Пушкин и А. Л. Монгайт. Мусин-Пушкин просто не знал, что в его время помимо казенной трехаршинной сажени в крестьянском быту существовала так называемая маховая сажень, размеры которой очень неопределенно выводились из размаха рук. Но за следующие полтора столетия накоплено немало данных о древнерусских мерах длины. Уже А. Оленин (кстати, впервые) поставил вопрос о том, что в древней Руси мерили не трехаршинной, а меньшей саженью, и допустил существование трехлокотной сажени. П. Бутков мимоходом заметил, что такая сажень встречается у некоторых наших соседей.

По мнению А. Л. Монгайта, «беда» заключается «в том, что ни у каких „соседов наших’ нет трехлокотной сажени. Нет ее и в русских источниках. Единственный аргумент в пользу существования такой сажени — лишь сама надпись на Тмутараканском камне» ¹⁴.

Примечательна аргументация А. Л. Монгайта. «Трехлокотную» сажень он отвергает ссылкой на Б. А. Рыбакова, а затем на этом основании делает прямо противоположный Б. А. Рыбакову вывод о том, что вообще не было никакой, отличной от современной сажени. «Пока,— уверяет он,— существование такой сажени никакими другими источниками, кроме Тмутараканского камня, не подтверждается) ¹⁵. Но ведь Б. А. Рыбаков отрицает существование трехлокотной сажени, исходя из того, что в древней Руси было двукратное, а не трехкратное членение сажени ¹⁶. К абсолютным размерам древнерусской сажени это положение не имеет никакого отношения. Речь идет о геометрической обусловленности мер длины. Полученная Б. А. Рыбаковым «прямая» сажень по своим размерам (152 см) как раз близка гипотетической «трехлокотной».

Пожалуй, А. Спицына еще можно упрекнуть в том. что он существование сажени в 164 см допускал с учетом данных о ширине пролива 23 км с небольшим. Но Б. А. Рыбаков «152 см» получил не из показания Тмутараканского камня. Реальность меры в 150—158 см устанавливается им на основе «Хожения Пимина в Царьград», описания Софийского собора в Новгороде и размеров икон ¹⁷. Аналогичные материалы можно найти и у других авторов ¹⁸.

Количество источников, дающих сажень меньшую, чем современная, легко может быть умножено. Эта сажень господствовала вплоть до создания централизованно¬го государства, да и позднее продолжала сосуществовать с казенной трехаршинной саженью. В краткой редакции «Судебника 1589 г.», видимо, в связи с появлением «печатной» казенной сажени, дается разъяснение: «Печатная сажень — ручная с локтем да два перста поперек» ¹⁹. «Ручная» здесь, очевидно, «маховая». Печатная сажень оказывается больше ее на локоть с двумя перстами, т. е. на 50 см. Размер «ручной» сажени, следовательно, близок к «тмутараканской».

Соборное уложение 1649 г. узаконило «новую» сажень. Писцам предписывалось «сажень, чем мерить землю или иное что, делати в три аршины, а болыпи и меньше трех аршин сажени не делать». Выгоны около Москвы «уложение» предлагало отмерить новой саженью, которая сажень, по государеву указу, зделана в три аршина, а в версте учпнити по тысячи сажен» ²⁰. Но и во второй половине XVIII в. продолжали пользоваться «старой» саженью. В 1672 и 1689 гг., например, была обмерена Глебовская каменная башня кремля Переяславля Рязанского. В первом случае в частном письме воеводы ее размеры определялись в 12 сажен в длину, 8 в ширину ²¹. Второй обмер проводился по указанию из центра и дал 8,5 сажен в длину и 6 в ширину ²². Если исходить из того, что второй обмер был выполнен казенными саженями в 216 см ²³, то сажень 1672 г. по длине даст 153, а по ширине — 162 см. Очевидно, данные и 1672 и 1689 гг. округлены. Но так или иначе, и здесь старая сажень близка к «тмутараканской».

Б. А. Рыбаков сближал «тмутараканскую» сажень с саженью в 152 см, исходя из ширины пролива 21200 м, указанной в X в. Константином Багрянородным ²⁴. Но в позднее вышедшей работе он допускает, что измерение могло быть проведено в так называемых мерных саженях размером по 176 см ²⁵. Следовательно, он вовсе не настаивает на отождествлении «тмутараканской» сажени с «прямой». Необходимо помнить также об условности народных единиц измерения. «Перст», «пядь», «стопа», «локоть», «сажень» ориентированы на размеры человеческого тела, которые весьма неопределенны. Точность измерений — спутник централизованного государства. У нас потребность в ней появилась едва ли ранее XVI в., когда начали осуществляться централизованные земельные переписи ²⁶. Но даже в конце XIX — начале XX в., во время широких земских статистических обследований, неопределенность народных мер создавала постоянные трудности для получения сравнимых результатов, да и в наше время они применяются там, где не требуется абсолютная точность.

Как можно видеть, A. Л. Монгайт отверг, но не опроверг существование сажени меньше, чем трехаршинная, и близкой к «тмутараканской», если принять расстояние между конечными пунктами измерения 21—23 км ²⁷. Расстояние, указанное на камне, не только не противоречит нашим сведениям о древнерусских мерах длины, но, напротив, является одним из убедительнейших доказательств подлинности надписи, В начале статьи A. Л. Монгайт удивлялся, зачем нужно было «мерить море». В «обвинительном акте» он находит вполне вероятным, что русским казакам в конце XVIII в. было «уместно знать, измерить и зафиксировать расстояние по морю от Тамани до Керчи» ²⁸. То, что было бессмысленным в XI в., находит обоснование с позиций XVIII столетия. Более того. Предприятием заинтересовались петербургские фальсификаторы, которые таким образом решили убедить своих оппонентов в существовании Тмутаракани Таманской ²⁹. Так совпали интересы Черноморского казачьего войска и льстивых петербургских царедворцев. Остается неясным только, кто докопался до существования особой древнерусской сажени, о которой не знал А. И. Мусин-Пушкин и которую не нашел в источниках А. Монгайт.

A. Л. Монгайту кажется подозрительным и написание слова «сяжень». «Такое написание — уверяет он,— не встречается ни в одном древнерусском памятнике… Оно могло появиться в результате этимологических упражнений кружка ученых, в который входил Мусин-Пушкин» ³⁰.

Это сомнение также не ново. Но его отвел как беспочвенное еще А. Сппцын, установивший, что в кружке Мусина-Пушкина данное словопроизводство до появления камня не было известно ³¹. Весьма рискованы и заявления вроде «в источниках нет». Море рукописных фондов еще никто не измерил. Специалисты по древнерусской письменности предпочитают, как правило, более скромную и осторожную формулу: «Мне не встречалось», «Мы не знаем» и т. д. Слово «сяжень», в частности, можно найти в опубликованном древнерусском переводе греческой «Хроники Георгия Амартола» ³². Указано это написание и в достаточно известном словаре И. И. Срезневского ³³.

Как полагает A. Л. Монгайт, «уже самый внешний облик надписи вызывает подозрения. Она не похожа ни на какие другие надписи». Особое внимание автор акцептирует на чистоте надписи, приводя мнение А. Спицына: «Чистота Тмутараканской надписи — большой козырь в руках ее противников» ³⁴. По утверждению A. Л. Монгайта, А. Спицын «пришел к выводу, что по начертаниям букв надпись ближе всего стоит к рукописям XIII века» ³⁵. A. Л. Монгайт же признает сходство надписи с почерком «Остромирова евангелия» — памятника середины XI в. и признаки подделки видит лишь в отклонениях от его норм. Автора, в частности, особенно настораживают «изломы углов» ³⁶.

Но A. Л. Монгайт неточен и в изложении мнения А. Спицына. Сближение с рукописями XIII в.— это не вывод, а первоначальное непроверенное мнение А. Спицына, от которого он потом отказался. А. Спицын, в частности, полностью принял указания И. И. Срезневского на то, что буква «ч» хотя и «не совсем похожа на рисунок буквы в русских памятниках XI в., но очень похожа на то, как она пишется в древнейших памятниках нерусских,— вероятно потому, что легче было вырезать на камне» ³⁷.

Сам А. Спицын развеял сомнения и от «чистоты» памятника. «Имеются греческие надписи этого времени,— отметил он,— сделанные столь же чисто, как Тмутараканская, и шифром, чрезвычайно к ней близким. Весьма близки и все сокращения, и численные обозначения» ³⁸. Вывод А. Спицына заключается в том. что «если Тмутараканская надпись в палеографическом отношении далека от русских памятников, то вместе с тем она близка к современным греческим,— она есть русская эллинизированная надпись. Эта формула хорошо объясняет все ее особенности» ³⁹.

В надписи, как известно, вызывали недоумения некоторые сокращения, в частности сокращение «индикта». А. Спицына более всего поразило то обстоятельство, что подобные сокращения встречаются в современных Тмутараканской греческих надписях. Именно это обстоятельство в сочетании с «решительным отзывом В. В. Латышева» о том, что «те части Тмутараканской надписи, где нет русских букв, могут быть признаны по начертаниям прямо греческими», выбило из рук А. Спицына последние скептические аргументы. «Вот момент, когда руки оппозиции опускаются!» ⁴⁰ — чистосердечно признал он.

А. Л. Монгайт высказывает также сомнения по поводу закономерности написания «Кърчев» и «Тъмуторокань» ⁴¹. Аналогичные сомнения выдвигал еще Г. Спасский ⁴² Но А. Спицын признал их несерьезность, отметив, что сомнения «от филологии и правописания были постепенно без труда устранены» защитниками камня ⁴³.

Беря под сомнение написание слова «Кърчев», А. Л. Монгайт снова делает упор на том. что «это слово в древних памятниках (до XVI в.) не встречается» ⁴⁴. Но ведь это слово встречается в списке XVI в. «Житие Стефана Сурожского», содержание которого относится к концу VIII — началу IX в. В другом месте А. Л. Монгайт обращал внимание на то. что некоторые списки «Жития» вместо «Корчева» дают написание «Керчева» или «Керча» ⁴⁵. Но едва ли можно сомневаться в том, что название города изменялось от «Кърчева» к «Корчеву» и далее к «Керчи», а не наоборот. А. Л. Монгайт исходит из того, что, «когда появилось русское название Корчева, неизвестно», так как «в летописях он не упоминается» ⁴⁶. Как известно, в летописи и Тмутаракань после 1094 г. не упоминается, а в XII в. о ней сохранялось лишь воспоминание как о земле, бывшей некогда русской. Очевидно, и название «Кърчев» могло появиться не позднее XI в., когда этот город, видимо, входил в состав Тмутараканской Руси ⁴⁷.

Соответствие имени «Тъмуторокани» древнему написанию признает и сам А. Л. Монгайт. «Но и в том случае, если она фальсифицирована,— не отступает автор,— то в соответствии с лингвистическими знаниями XVIII в. написание было бы только таким» ⁴⁸.

Но еще Г. Спасский, убедившись в невозможности заподозрить правописание надписи, сделал поворот кругом. «Почти все слова в надписи на камне,— перестроился он под напором аргументов П. Буткова и М. Погодина,— выражены с такою точностью и согласием с современными памятниками, каких вовсе нельзя предполагать в те времена нашей грамотности» ⁴⁹.

Итак. А. Л. Монгайт не дал ничего нового по сравнению с предшественниками. Он не сообщил читателям, что А. Спицын признал подлинность Тмутараканского камня, даже не признав локализации Тмутаракани на Таманском полуострове. А ведь проблема Тмутараканского камня — это проблема местонахождения Тмутаракани. И. Н. Арцыбашев, и П. Свиньин, и Г. Спасский, и А. Спицын поднимали этот вопрос только потому, что не верили в возможность локализации Тмутаракани на Тамани.

А. Л. Монгайт почему-то игнорирует сближение Тмутараканской надписи с современными ей греческими. А в известной Херсонесской надписи 1059 г. он мог бы найти и букву «р» в строке, и выносное «о», и необычное сокращение «индикта» ⁵⁰. Греческое влияние можно усмотреть и в том, что надпись сделана по сентябрьскому летосчислению, принятому в Византии, а не по мартовскому, существовавшему в древней Руси ⁵¹.

Приведенные факты и соображения в целом не новы, поскольку выдвинутые А. Л. Монгайтом «сомнения» были ранее неоднократно опровергнуты. Но возникает вопрос, неужели А. Л. Монгайт, извлекая на свет старые «сомнения», не знал, что они давно отведены позитивной исторической критикой? Удивляет и вызывает недоумение своеобразная настойчивость автора. В докладе, сделанном в 1963 г. в Институте археологии АН СССР, он прямо говорил о подложности Тмутараканского камня. Но уже тогда «новые сомнения» были отведены как старые и беспочвенные. Тем не менее на известном обсуждении концепции А. А. Зимина о «позднем происхождении» «Слова о полку Игореве» А. Л. Монгайт снова выдвинул свои «сомнения» ⁵². Теперь он выступает в третий раз, и, хотя окончательного вывода он как будто не делает, ни у кого не возникает сомнений относительно направленности «новых сомнений».

Почему же все-таки A. Л. Монгайт, не приведя ни одного нового факта или аргумента (не считая некоторых очевидных ошибок), демонстративно игнорирует совершенно ясные (и в основном не новые) доводы и возражения своих оппонентов? Почему не будучи в состоянии опровергнуть ни одного из этих возражений, он обращается за своего рода поддержкой к неспециалистам — миллионам читателей журнала «Наука и жизнь»?

Очевидно, на эти вопросы должен был бы ответить сам A. Л. Монгайт. Здесь можно заметить только, что помимо Тмутараканского камня в статье есть и еще одна мишень: А. И. Мусин-Пушкин. Правда, A. Л. Монгайт достаточно убедительно (хотел он этого или нет) показал, что Мусин-Пушкин не мог быть фальсификатором. так как не понимал надписи. Но он обращает внимание на то, что не только Тмутараканский камень, но и другие важнейшие открытия А. И. Мусина-Пушки¬на — «Ярославле серебро» и «Слово о полку Игореве» — современники считали подделками и не верили в их древность ⁵³.

«Современники» здесь сказано слишком сильно. Скептиков и тогда было совсем немного. Но какой смысл теперь снова напоминать о сомнениях в «Ярославлем серебре», если его подлинность давно уже никем не оспаривается? Видимо, дело не в «серебре», да и не в «камне», а в «Слове» — наиболее важной находке Мусина-Пушкина. Около 1925 г. с попыткой представить подделкой Мусина-Пушкина и Тмутараканский камень, и «Слово» собирался выступить М. Успенский. Но к чести его следует сказать, что он бросил работу, вероятно, убедившись в беспочвенности сомнений. Правда, А. Мазон опубликовал черновые наброски М. Успенского. Но покойный автор, как справедливо отмечалось нашими рецензентами, не может нести ответственность за эти публикации ⁵⁴. Другое дело выступление доктора исторических наук A. Л. Монгайта.

Своего рода «гвоздем» системы доказательств A. Л. Монгайта является сочиненный им «обвинительный акт» против А. И. Мусина-Пушкина. Он так и называется: «Обвинительный акт». Но ведь сам A. Л. Монгайт признает беспочвенность своих «обвинений». «Итак, мы сочинили обвинительный акт,— не скрывает автор,— страдающий одним, но самым серьезным недостатком. Он весь построен на предположениях. А обвинить можно, лишь располагая доказательствами» ⁵⁵.

Правда, A. Л. Монгайт, в случае принятия его «обвинительного акта», готов амнистировать «преступника». Автор считает, что решение научного спора при помощи подделки «с точки зрения нравов того времени не было большим грехом», и находит даже, что «…если бы Тмутараканский камень оказался подделкой, мы должны были бы радоваться его появлению…» ⁵⁶. Детектив, конечно, по-своему рад свершившемуся преступлению.