Столяр А.Д. Памяти Павла Иосифовича Борисковского

Столяр, А. Д. Памяти Павла Иосифовича Борисковского // Археологические вести. – 1994. – № 3. – С. 256-260.

Фундаментальность вклада П.И.Борисковского в палеолитоведение и очевидна и общепризнана. Столь существенное обогащение науки близко к категории классического достижения. Но не этой теме посвящена заметка, автор которой никак не претендует на общую оценку выдающегося исследовательского пути П.И.Борисковского. Она — слово признательности памяти мудрого и щедрого наставника нескольких поколений отечественных археологов.

Каждый первый курс кафедры археологии Ленинградского университета проходил археологическое «крещение» едва он переступал порог истфака, сразу же, в сентябре на занятиях по древнему камню у Павла Иосифовича. Для меня это был 1938 год. Минуло более полувека, но до сих пор отчетливо помнятся эти лекции, как стартовая позиция всей системы археологического образования. Это начало «ископаемой азбуки» отличалось большой логической ясностью, композиционной стройностью, насыщенностью идеями и фактами. Внедряя в наши души заповеди научной строгости и ответственности труда археолога, эти лекции, исключающие как осложнение, так и упрощение предмета, безошибочно ориентировались на возможности и динамику нашего усвоения. Отражая актуальное состояние дисциплины и подвижную драматургию ее проблематики, раскрывая мировозренческую значимость тайны антропогенеза, они будили мысль и делали нас участниками процесса общечеловеческого самопознания.

Такой, можно сказать, эталонный, понятно, совершенствующийся во времени, проблемно-исторический по установкам курс читался П.И.Борисковским более 40 лет — с 1934 по 1980 год (исключая годы войны). Им действительно создавалась реальная база и, что не менее значимо, этико-психологическая традиция всей последующей специализации, личностного становления студента. Известное представление об этой основе проникновения в «седую древность» передают издания курса, в которых аналитическое источниковедение и исследовательское раскрытие цепи проблем ледникового периода истории сочетаются с высокой языковой формой. Первое из них («Начальный этап первобытного общества») было осуществлено ЛГУ в 1950 г., а последнее, третье издание («Древнейшее прошлое человечества», в 1979 г.) в свете всего преподавательского опыта до сих пор сохраняют значение лучшего в России университетского пособия по истории первобытного общества в границах хронологической бездны палеолита.

Однако, возвращаясь к предвоенным годам, ради правды надо сказать, что речь следует вести не об одном Павле Иосифовиче, не о Борисковском, а о Борисковских. Александра Абрамовна, самоотверженная спутница всей его жизни, заведовала археологическим кабинетом и отдавала ему все свои силы. Хозяйка кафедры совершенно по-матерински относилась к нашей поросли и была доброй советчицей, а то и ходатаем за нас. Подобная «семейственность» была исключительно положительной, создающей совершенно особую, памятную на всю жизнь истфакийскую ауру.

Тогда же в наше сознание, как совершенно особый «памятник» архитектуры Васильевского острова, вошел ветхий и разрушающийся двухэтажный домик на Гаванской. Подворотня, лестница налево, второй этаж, скрипучие полы на подгнивших балках, маленькая Соня — дочь Борисковских. Первое, но до сих пор незабытое посещение квартиры профессора, сплошь уставленной книгами.

Поддержка студента своим преподавателем, выражение веры в его способности осуществлялись не словесно, а больше проявлялись в отношении к нему как к юному коллеге. Такое вдохновляющее для меня значение имело получение книги «Людина кам’яного в1ку на УкрашГ (1940 г.) с авторской надписью. И, наверное, не совсем случайно эта книга впервые познакомила меня с Мариупольским могильником — тем значительным памятником, анализ которого в конце студенческого пути (1947 г.) обозначил мой первый исследовательский опыт и первую публикацию.

… Годы войны … На Ленинградском ли фронте в блокаде или же на Волховском, в самые тяжелые дни жили поддерживающие воспоминания о неоконченном университете, родной кафедре, ее преподавателях и своих сокурсниках. Постоянно тревожил вопрос — где Павел Иосифович, ушедший в первые же дни войны добровольцем в Действующую армию … Редкие отрывочные слухи… На Ораниенбаумском пятачке… Вышел из окружения под Петергофом. А затем самый страшный на фронте левобережный плацдарм — Невская Дубровка. В конце 41-го — тяжелое ранение. Месяцы в госпиталях… С весны 1942 г. — Ашхабад, преподавание в военном училище и одновременно, по мере возможности, работа над памятниками каменного века в Туркмении.

Осень 1946 г. Радостная примета возвращения жизни на круги своя. Раннее сентябрьское утро. Московский вокзал. Александра Абрамовна взяла меня на встречу ашхабадского поезда. Павел Иосифович вновь на родной, обагренной его кровью земле. Очень худой, поэтому кажущийся более высоким, в висящей на нем гимнастерке… Но главное — радостный и полный планов, мысленно уже в Институте, университете, которому он отводил особое местно в своей жизни, в Костенках и Пушкарях …

Сознание при воспоминании П.И.Борисковского выделяет целый спектр гармонично связанных начал, образовывавших всю неповторимость его личности потомственного петербургского интеллигента и ученого. ЭТО: Восприятие науки как высшей объективной ценности и предельная естественная скромность в оценке своей роли, вплоть до кажущейся боязни в чем-то преувеличить сделанное им самим. Отвержение искусственной сенсационности и амбициозных устремлений. Зримо это передается, например, тем, что П.И.Борисковский, придя уже в кандидатской диссертации (1934 г.) к исключительно важным, этапным в науке заключениями, никогда свой весомый приоритет не акцентировал, и он во многом остается историографически невыявленными. А охватывала эта исследовательская новация такие фундаментально узловые идеи как положение о «резком качественном сдвиге», отделяющем верхний палеолит от нижнего, определение социума неоантропа родовым обществом. Дополнялось это отрицанием «естественного» формообразования в индустрии палеолита и, напротив, признанием «искусственных» погребений у палеоантропа (см.»Исторические предпосылки»…, 1935 г.). Такой пиетет по отношению к своему учителю (см., например, его статью к 80-летию П.П.Ефименко — СА, 1964 4: 52 и сл.) в нашу эпоху буквально исключителен.

Самостоятельность и принципиальность П.И.Борисковского в палеолитоведении в эти в целом нелегкие (точнее, экстремальные) десятилетия дополнительно субъективно испытывались тем, что он постоянно находился в напряженном поле резкого противостояния, между двумя полюсами — П.П.Ефименко и его не менее талантливым антиподом, С.Н.Замятниным. Высоко оценивая обе индивидуальности, воздавая им должное и сотрудничая с обоими (оставляя в стороне серию работ в содружестве с П.П.Ефименко, назовем хотя бы совместный с С.Н.Замятниным блестящий историографический этюд о Г. де Мортилье, 1934 г.). П.И.Борисковский как-то удивительно естественно абстрагировался от далеких от науки моментов, без дипломатических сложностей и особых процедур десятилетиями справлялся с как будто неразрешимыми трудностями обостренных межличностных отношений. Тем самым достигалось нечто значительное — относительная стабильность в сфере советского палеолитоведения.

Понимание науки как общего интеллектуального достояния, создаваемого сублимацией мысли последовательных поколений и аккумулирующего в себе их духовное бессмертие. Именно такой принцип определял этику более чем пятнадцатилетнего руководства сектором палеолита, за этот период существенно поднявшего свой авторитет и международный вес. Эту пору в послевоенной летописи сектора я бы определил временем научного оптимума, ибо мне не встречалось другое, столь же достойное и естественное управление сложным организмом специализированного научного коллектива. Ровное обращение, поддержка и равная тактичность заведующего (изредка, казалось, слишком пронизанная опасением — не обидеть бы?) по отношению как к старшим, так и младшим, в которых виделось и стимулировалось будущее. Уникальная духовная атмосфера — чувство свободы и общей заинтересованности в научном поиске, интеллектуального равноправия, оправданности разномыслия и особой привлекательности развернутой научной дискуссии. Со стороны многолюдные, очень живые и квалифицированно профессиональные заседания сектора (общение шло, так сказать, на «языке палеолита») смотрелись как сакральное действо особой касты, посвященной в прошлое и служащей ему. Да и в действительности такой коллектив выступал научным адвокатом древней культуры, утверждающим исключительность передачи будущему того наследства, которым обеспечивался великий феномен становления человечества.

Той же отечественной этикой определялось отношение П.И.Борисковского с десятками его прямых учеников — как отечественных, так и зарубежных (Румыния, Вьетнам, Шри-Ланка и другие), — учеников, имена которых сейчас хорошо известны науке. Формальное положение опекаемого не имело значения для П.И.Борисковского — нередко обратившийся к нему с вопросом в порядке консультации находил в нем фактического, ответственного и очень внимательного руководителя. С окончанием университета или же продолжившей его аспирантуры эти связи не ослабевали, а приобретали более зрелый в научном плане, в каком-то смысле творчески-родственный характер. Например, приезд «учеников» из среднеазиатского далека, теперь уже составлявших основной костяк палеолитчиков этого региона, отмечался чем-то подобным «родовому» празднику «борисковцев» и обязательно сопровождался обрядовым приготовлением совершенно особого, по тайному рецепту, плова.

Да и к тем ученикам, интересы которых со временем сместились в несколько иную плоскость (препятствий тому никаких не чинилось), расположение и поддержка никак не убывали. Доказательство тому — мой жизненный опыт. Не став палеолитчиком в строгом определении этой специализации, я получил сильную поддержку Павла Иосифовича в критической для меня ситуации. Он принял оппонентство по моей докторской диссертации (1972 г.) и это благодаря его высокому авторитету, во многом имело решающее значение. А спустя пять лет, когда я, наверное, уже полностью выдержал некое испытание в сознании П.И.Борисковского, получил особенно дорогой и научно значимый подарок. Это — объемистый том оттисков А.Брейля с дарственной надписью от А. Брейля С.Н. Замятнину на одном, правками А. Брейля на таблицах и многочисленными пометками С.Н. Замятнина. На титуле надпись, что эта особо ценимая и бережно хранимая книга в день пятидесятилетия П.И. Борисковского была передана ему. Ниже следующая «дарственная» — «Передана А.Д. Столяру. 27.05.1977. П. Борисковский». Помимо того, что эти публикации историографически и источниковедчески очень ценны, наличиствует и эмоциональный аспект. Когда я беру книгу, то чувствую тепло державших ее ранее рук — Брейля, Замятнина, Борисковского. А таким «рукопожатием» материализируется идея духовной эстафеты, которая ко многому и очень многому обязывает.

Неведомы мне случаи, когда П.И. Борисковский отвечал бы отказом на серьезную просьбу об отзыве на работу. И также не припомню ситуацию, когда бы он, несмотря на предельную занятость, не передал бы рецензируемому (доктору наук или студенту — безразлично) в назначенное время листков с его своеобразным, очень ясным и легко читаемым почерком. В этом запечатлелись и доброжелательность (при неизменной объективности оценки), и обязательность П.И.Борисковского.

Добрая памятливость его была далеко не ординарной. Он помнил всех выпускников кафедры археологии по их годам (не только палеолитчиков) и был очень неравнодушен к их судьбам. Жили в его памяти и коллеги спустя десятилетия после того, как они прекратили работу, а затем ушли из жизни. Далеко не случайно, что из всех здраствующих в конце 70-ых годов ГАИМКовцев только Борисковские навещали могилу B.И.Равдоникаса (оставил работу в ИИМКе и ЛГУ в 1948 г.) на Комаровском кладбище. А это означало путь в несколько километров студеным декабрьским днем по трудной дороге.

Потерю старой дружбы, что со стороны довелось наблюдать лишь единожды, переживал остро, тяготясь разладом. Касалось это многолетних (с 1933 г.) отношений с C.Н.Бибиковым, также отличавшимся яркой, но противоположной Борисковскому, в чем-то саркастической индивидуальностью. «Овраг» их разделял более десяти лет, а затем, в самом финале состоялось долгожданное примирение. Этой главе своей жизни П.И. Борисковский посвятил последнюю работу — замечательный этюд о Сергее Николаевиче Бибикове «как сыне своего времени». Он очень ожидал и дождался его публикации (Археолопя 1990 2: 98 и сл.). Но, прочитав, был огорчен редакторскими сокращениями — был изъят ряд принципиальных, по мнению автора, сюжетов.

Чуждость материальным устремлениям и подчинению себя вещественным доминантам бытия. Очень скромное, без излишеств, но вполне приличное, по нашим меркам, существование совершенно удовлетворяло семью. Нормально обставленная рядовая кооперативная двухкомнатная квартира в районе новостроек; хорошая, строго отобранная специальная и художественная литература, несколько картин, напоминающих о далеких поездках. Отражая десятилетия жизни всей страны в аскетических условиях, Борисковские воспринимали как нечто чуждое и не привлекающее их модное стремление обзавестись машиной, дачей и другими популярными благами. Да и в целом, за исключением летнего общения с природой во время многолетних полевых работ и его любви к далеким, порой нелегким путешествиям (как с научной, так и с туристской целью), П.И.Борисковский был урбанистом, осуществлявшим свое право на осмысление мира, на свободу мысли в пространстве своего уютного и надежного домашнего очага.

Богатая и тонкая внутренняя культура, никак внешне не подчеркиваемая. Духовное накопление как свое сокровенное богатство. Проявлялось это, прежде всего, в очень тонком восприятии и знании художественной литературы. Эта потребность в начале перестройки сделала П.И.Борисковского одним из инициаторов коллективной подписки на все достойные журналы. Пытаясь привить и нам способность отличать зерна от плевел, он не раз сопровождал рецензирование работ устными или письменными замечаниями вроде известной формулы: «Аркадий! Не говори так красиво». И тот же богатый культурный потенциал позволял ему воспринимать во всей тонкости и своеобразии такие далекие духовные субстанции как, например, мир мысли и творчества многострадального Вьетнама или же Индии.

Политические темы в беседе на протяжении многих лет не увлекали особенно П.И.Борисковского (не была такая сдержанность на уровне рефлекса защитным следствием всего процесса уничтожения интеллигентности?). И его скрытую прозорливость и анализ в этой, казалось бы, далекой от него сфере я могу оценить только сейчас. В начале перестройки, когда мы были опьянены ветром свободы и очень радужно представляли ближайшее будущее, как хотелось его приобщить к этому восторженному настроению. Сие не удавалось. Более того, пару раз он достаточно подробно изложил свое видение перспективы — долгого и трудного, с жертвами и испытаниями пути к возрождению России, требующему годы и годы напряженного и самоотверженного труда. И этот прогноз на будущее сейчас оказывается все более обоснованным.

Последнее — всегда предельно диагностическая форма ухода человека из жизни, его последнего оставленного нам урока. П.И. Борисковский всегда воспринимался как принципиальный, справедливый, но мягкий и не избыточно волевой человек. Последнее впечатление полностью зачеркивается его финалом. С жизнью Павел Иосифович прощался героически, с величественным спокойствием, полной ясностью ума, миром в сердце и отрицанием каких бы то ни было иллюзий. Никогда не забуду последнюю беседу. Разрешенная на полчаса, она продолжалась более двух часов — до тех пор, пока, после нескольких предупреждений, Александра Абрамовна не выставила меня за дверь. Это был удивительный по проникновенности, образности, фактическому и идейному богатству рассказ о жизни. Он был очень значителен и потому, что в нем в самом непосредственном представлении, со множеством неизвестных подробностей выступала эпопея ГАИМКа и ИИМКа, виделись многие почти забытые сотрудники во всей их человеческой неповторимости. Павел Иосифович глубже меня сознавал ценность этого исторического свидетельства. Условились, что я добуду магнитофон и приеду через неделю … Увы, через неделю уже было безвозвратно поздно …

«Значит, так» — повторим типичное начало итоговых заключений П.И.Борисковского. Он представляет собой особое явление, невосполнимое ни в исследовательском, ни в преподавательском, ни в научно-организационном аспектах. С течением времени, напротив, его роль в развитии отечественной археологии проявляется все более рельефно. Некоторым утешением для всех, кто знал Павла Иосифовича, кто многим ему обязан, служить убеждение, что человек духовно живет до тех пор, пока его помнят. В таком контексте мысль П.И. Борисковского и весь склад его личности поныне вместе с нами, в самом центре археологической активности в наше историческое, но столь нелегкое для «доистории» время.

В этот день:

Нет событий

Рубрики

Свежие записи

Счетчики

Яндекс.Метрика

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Археология © 2014