Горюнова Е.И. К вопросу об «остеологической статистике»

К содержанию 35-го выпуска Кратких сообщений Института истории материальной культуры

Советская археология, стремясь к конкретному и всестороннему изображению социально-экономической жизни древнейших исторических эпох, включила в круг своих источников один из наиболее массовых материалов, добываемых при раскопках, — костные остатки диких и домашних животных. Значение этого материала трудно переоценить, его определение и статистическая обработка открывают возможность осветить важнейшие стороны хозяйственной жизни древнего поселения, установить значение охоты, рыболовства, скотоводства, характер охотничьей добычи, состав стада, численность и породность его скота, приемы и методы охотничьего промысла и т. п.

Цифровые показатели остеологической статистики, как принято думать, отражают реальное численное соотношение костей домашних и диких охотничьих животных. Выводы этой статистики часто кладутся в основу ответственнейших исторических характеристик, во многом определяя и периодизацию древней истории СССР. Такие заключения мы можем встретить почти в каждом археологическом отчете, но мы ограничимся немногими примерами, взятыми по преимуществу из обобщающих трудов. Так, например, А. В. Арциховский пишет: «Самыми обильными находками на дьяковских городищах являются кости животных. При этом по остеологической статистике свыше 80% этих костей неизменно принадлежит домашним породам». На этом основании автор делает далее вывод: «Итак, уже в первом тысячелетии до н. э. скотоводство имело в средней части СССР гораздо большее значение, нежели охота. Между тем некоторые историки обычно считают, что у нас только по прошествии нескольких веков летописной истории скотоводство добилось такого преобладания. Археологические раскопки здесь передвигают дату почти на 2 тысячи лет назад». 1 Характеризуя хозяйство жителей селища III — V вв. Красный холм (Ярославское Поволжье), П. Н. Третьяков говорит: «Кости диких животных, как видим, составляют совершенно ничтожный процент по сравнению с костями домашних животных. Скотоводство решительно преобладало над охотой». 2 Мы не собираемся здесь оспаривать приведенные интереснейшие положения, но законно задать вопрос — насколько объективны данные остеологической статистики, насколько верно они отражают действительное положение вещей, и не допускаем ли мы ошибок в интерпретации костных остатков? Не следует ли нам уточнить и улучшить нашу методику в этой области? Нам кажется, что этот вопрос пора поставить.

[adsense]

Прежде всего, как собирается костный материал? Как правило — очень суммарно; в лучшем случае — послойно и почти никогда не учитывая его по квадратам, тогда как вертикальное и горизонтальное его расчленение позволило бы значительно уточнить подсчеты и наблюдения, дающие возможность делать выводы о развитии скотоводства или преобладании охоты. Далее следует помнить, что мы имеем дело с «кухонными остатками», т. е. с раздробленными костями по преимуществу (если не только) тех животных, мясо которых считалось съедобным и употреблялось в пищу. При этом из многих тысяч найденных обломков костей «определимыми», т. е. сохранившими эпифизарные части, оказываются далеко не все и часто лишь самый незначительный процент. Таким образом, совершенно очевидно, что результаты подсчета и соотношение зоологических видов всегда основываются на случайном подборе костей, годных для определения, а тысячи «неопределимых», которые могли бы это соотношение существенно изменить, не принимаются во внимание.

Между тем в самом процессе раскопок можно сделать интересные наблюдения: какие именно части скелета животных находят по преимуществу и в каком виде, нет ли специфических повреждений, которые могут дать указание на тот или иной охотничий прием, и т. д. Мы часто игнорируем эти интересные детали и всецело полагаемся на результаты остеологического изучения материала зоологом, которое, как правило, происходит в лабораторной обстановке, много времени спустя после извлечения костей из слоя.

При наших раскопках Тумовского селища X — XI вв. н. э. под Муромом кости животных составляли сравнительно небольшой процент находок, а годных для определения оказалось совсем незначительное количество. Если бы эти остатки были собраны суммарно по всему слою, то статистика дала бы очень малые и конкретно ничего не говорящие цифры костей разных видов животных. В процессе же раскопок можно было заметить, что места скопления мелких, сильно раздробленных костных остатков были локализованы в совершенно определенном участке с русским жилищем, с точно датированной керамикой XI в. Но и здесь из нескольких сотен мелких осколков выделялись лишь 40 «определимых» костей, которые принадлежали исключительно домашним породам, по преимуществу крупному рогатому скоту. Обращало внимание отсутствие здесь раздробленных костей лошади. В то же время на муромских участках селища костных остатков найдено сравнительно немного. При этом отмечено, что среди кухонных отбросов в культурном слое муромских жилищ кости лошади встречались наряду с костями крупного и мелкого рогатого скота, т. е. конское мясо употреблялось муромой в пищу.

Возвращаясь к количественному показателю находок «определимых» костей в славяно-русском жилище, приходится констатировать, что и в данном случае он не отражает (40 костей!) реального значения скотоводства и количества скота в хозяйстве этого дома русской семьи и не раскрывает в полной мере отличий этого хозяйства от хозяйства муромских односельчан. Все же можно сказать, что русский дом был значительно богаче скотом. Этот пример освещает как относительность показаний костного материала, так и пути ее определения посредством более точной фиксации в процессе раскопок.

На материале раскопок того же Тумовского селища мы коснемся особо острого и важного вопроса о соотношении количества костей домашних и диких животных и его действительной научной значимости. Нам представляется, что в данной ответственнейшей теме остеологическая статистика должна обязательно контролироваться, во-первых, этнографическим материалом, во-вторых, учетом всей совокупности исторических условий и, в-третьих, учетом конкретной естественной обстановки (среды), в которой развивалось хозяйство древнего поселения.

В результате трехлетних работ на Тумовском селище мы почти не имеем костей диких животных, если не считать единичных костей лося, зайца и бобра. По данным подсчета, 90% костей принадлежало домашнему скоту. Из этого можно было бы сделать весьма парадоксальный вывод, что жители муромского поселка X в., расположенного в лесу, забыли об охоте или, как пишется постоянно в археологических отчетах, «охота отступила на задний план, а главное место в хозяйстве уже принадлежало скотоводству». Но правдоподобен ли такой вывод?

Среди вещевых находок с селища обращает на себя внимание большое количество обломков глиняной булгарской посуды, арабские диргемы X в., медь, олово, серебро, стеклянные и цветные пастовые бусы, т. е. масса привозных предметов, дающих представление об оживленной торговой деятельности муромы. О тесных торговых связях приокского муромского населения с булгарами говорят и письменные источники. Есть предположение даже о существовании здесь булгарской торговой фактории, о чем свидетельствуют богатые клады восточных монет и обилие в муромских слоях булгарской керамики. Повидимому, булгарских купцов влекли в эти далекие муромские земли пушные товары — одна из главных статей булгарской торговли с востоком. До заключения в 1006 г. Владимиром Святославичем известного торгового договора булгарские купцы, видимо, получали товар непосредственно от производителей, т. е. от сельского населения муромской округи. О количестве получаемого этим населением через булгар металла — меди и серебра — можно судить по обилию бронзовых и серебряных украшений, которые находят при раскопках муромских могильников, и по степени развития меделитейного и ювелирного дела, выразительные следы которого обнаружены при раскопках Тумовского селища.

[adsense]

Главным, если не единственным, товаром, на который выменивался металл и другие привозные вещи, была пушнина. Трудно представить, что охота в это время «отступила на задний план», что как будто вытекает из формулы соотношения количества костей домашних и диких животных (90 к 10%). Среди этих немногочисленных костей дикой фауны из Тумовки совершенно отсутствуют кости таких пушных хищников, как лисы, куницы, соболя и других, шкурки которых представляли большую меновую ценность. Отсутствуют также кости главного врага домашнего скота — волка, на которого, очевидно, производились облавы. Волчьи шкуры, если и не имели меновой ценности, то, несомненно, использовались для своих нужд самим населением. Но почему же, в таком случае, отсутствуют кости этих животных, служивших объектом охотничьей добычи, если все косвенные показания свидетельствуют о значительной роли пушного промысла в хозяйстве муромского населения? Ответ на этот вопрос мы найдем, если обратимся к этнографии охотничьих народов нашего Севера. Дело в том, что тушки пушных зверей никогда не приносятся охотниками в поселок. Например, в Архангельском крае при длительном «лесовании» охотники сообща ставят в лесу промысловые избушки, так называемые «кушни», в которых хранят продовольственные припасы на время промысла, пережидают непогоду, складывают добычу, свежуют убитого зверя. Таким образом, домой приносят лишь снятые шкурки; тушки же и скелет зверя остаются в лесу или поедаются собаками. Этим объясняется, почему находимые при раскопках кости охотничьих животных принадлежат, как правило, не пушному зверю, а почти одним и тем же видам мясной добычи, — лосю, медведю, зайцу, т. е. тем животным, мясо которых даже при наличии домашнего скота всегда и у всех народов было одним из обычных блюд. Мясо же волка, лисы и других хищников, которым, возможно, не брезговали в периоды голодовок, в обычное время в пищу не употреблялось.

Следует отметить и некоторые частности. Например, остается загадкой, почему из костей пушных зверей чаще других встречаются кости бобра. Возможно, что снятие шкурки с этого ценного зверя было сопряжено в условиях промысла с какими-то трудностями и его свежевали дома. Впрочем, не выяснено, как именно кости бобра встречаются при раскопках, и не указывают ли находки костей этого животного на способ разделки тушки зверя при свежевании. Здесь была бы важна точная полевая регистрация костей, а не их суммарный подсчет.

Таким образом, цифры остеологической статистики сами по себе ничего не обозначают. Количество костей охотничьих животных, найдённых в данном поселке, отнюдь не определяет реального количества охотничьей добычи. Выводимое же из этого подсчета процентное соотношение числа костей диких и домашних животных не отражает действительного удельного веса охоты и скотоводства в хозяйстве. Механическое использование этих цифр может повести к глубочайшим заблуждениям. Часто с большей долей вероятия можно высказать предположение, обратное прямым данным этих цифр: чем меньше мы находим при раскопках данного поселения костей охотничьих животных (это не касается, конечно, ранних памятников), тем выше организация и экономическое значение охотничьего промысла и тем определеннее его направление.

А. В. Збруева, характеризуя костные находки с Пижемского городища 3 (вторая половина I тысячелетия н. э.), отмечает, что в верхнем слое число костей домашних животных составляет 66,5%, в нижнем 50,5%. При этом в верхнем слое среди костей диких животных преобладают медвежьи. Кости куницы встречаются в очень незначительном количестве (всего две особи, по одной в каждом слое). На основании этих данных автор делает правильный вывод, что скотоводство и охота были основами хозяйственной жизни городища во все время его существования; причем в раннюю пору они имели равное значение, а позже стало преобладать скотоводство. Встает, однако, вопрос, в чем же выражалось «равное» скотоводству значение охоты в раннюю пору жизни городища? Если она в это время являлась основным способом добывания мясной пищи, что при наличии домашнего скота сомнительно, то наибольшее количество костей медведя (21 особь) найдено как раз не в нижнем, а в верхнем слое городища. Не правильнее ли было бы подойти к оценке значения охоты как пушного промысла?

В итоге высказанных соображений мы считаем, что остеологическая статистика в том виде, в каком мы ее применяем до настоящего времени, не только не выясняет интересующих нас вопросов о характере и взаимоотношениях охоты и животноводства, в частности в хозяйстве населения лесной полосы Восточной Европы, но часто диктует неправильные выводы.

Не случайно А. В. Арциховский, опытный исследователь, в цитированной выше работе, отдав дань остеологической статистике, двумя страницами ниже пишет: «Накопление родового имущества выражалось при благоприятных хозяйственных обстоятельствах в увеличении стад, но лесная природа препятствовала этой тенденции (разрядка наша.— Е. Г.). В степных условиях, где подобных преград не было, развилось кочевое скотоводство. Здесь же отсутствие больших пастбищ не позволяло держать большие стада. Единственным выходом было развитие земледелия, бывшего в течение ряда тысячелетий подсобным и мотыжным. В данный второстепенный промысел и должно было бы перейти накопление, но это означало конец развития самих городищ». 4 Можно было бы продолжить эту мысль и добавить, что в эпоху расцвета городищ лесной полосы Восточной Европы скотоводство в силу естественных условий не могло достигнуть крупных масштабов, а земледелие продолжало оставаться мотыжным и подсобным промыслом; закономерно было бы предположить, что источником накопления была пушная охота. Развивающаяся торговля стимулировала развитие пушной охоты, а избыток пушнины открывал возможности расширения торговых связей.

Было бы, однако, неправильным для ранних стадий общественного развития переоценивать значение охоты, как организованного пушного промысла, каким она стала лишь в условиях классового общества. Нельзя и умалять ее роль в экономике родового общества лесной полосы Восточной Европы, где при общем низком уровне производительных сил и сравнительно слабом развитии земледелия и скотоводства она была, несомненно, важнейшим источником добывания меновых ценностей, что, в свою очередь, способствовало родовому накоплению, рождало внутренние противоречия и ускоряло разложение родовых отношений. Это и выразилось в итоге в исчезновении укрепленных поселков-городищ и в появлении открытых поселений.

Определив наше отношение к данным остеологической статистики в решении вопроса о роли охоты и скотоводства в экономике изучаемых путем археологических раскопок поселений, нельзя не остановиться и на другом «статистическом» приеме, применяемом для освещения той же проблемы. Мы часто констатируем наличие или даже значение охоты на основании находок специализированных и обычных стрел, которые, кстати, не так часты и не так многочисленны в слоях наших древних поселений. Так, например, А. В. Арциховский в цитированной выше работе говорит: «Охота, о характере и подсобном значении которой дает представление вышеприведенная статистика, производилась костяными стрелами». 5 П. Н. Третьяков пишет: «Второстепенное значение охоты подчеркивает и то, что среди большого вещественного материала (селище у р. Попадьинки. — Е. Г.) имеется лишь один наконечник стрелы» 6. В другой своей работе он высказывается еще определеннее: «Ничтожную роль охоты как нельзя лучше подчеркивает вещественный материал. На селище (Красный холм. — Е.Г.) обнаружен всего лишь один наконечник стрелы». 7

Однако можно ли судить о роли охоты первобытнообщинной поры по количеству находимых стрел? Утверждение, что охота производилась преимущественно с помощью стрел и что их отсутствие в вещественном материале того или иного памятника указывает на ничтожное или второстепенное значение охоты в хозяйстве, основано на недостаточном знакомстве с наиболее распространенными в древности приемами охоты. Обращаясь к этнографии, мы не найдем примера, где бы лучная охота играла решающую роль.

Многие авторы справедливо отмечают, что охота в эпоху городищ имела по преимуществу пушной характер (исключительно мясной она в этот период, разумеется, быть не могла). В таком случае следовало бы обратиться к охотничьей практике наших северных народов, сохранившей до наших дней чрезвычайно древние приемы как наиболее эффективные. Характерно, что даже и теперь у этих народов ружейная охота не стоит на первом месте. Наиболее же распространенными являются разнообразные по устройству ловчие приспособления (пасти, плашки, кулемы, капканы, силки, петли, ловчие ямы и т. п.). 8

Современные ловчие орудия, исторически восходящие к глубокой древности, ныне значительно усовершенствованы, механизированы, но в принципе повторяют примитивную конструкцию древнейших самоловов, проверенную многовековым охотничьим опытом обитателей лесов средней и северной полосы Восточной Европы. Изготовленные заранее в достаточном количестве, самоловы требуют от охотников в период промысла сравнительно малой затраты труда. Установив десятки самоловов, один охотник может охватить промыслом большую территорию. Капканы и черканы удобны тем, что их можно легко переносить с места на место. Все эти приспособления очень эффективны и требуют от охотника лишь большой наблюдательности, сноровки, хорошего знания леса и повадок зверя. Кроме того, самоловы дают шкуру лучшего качества, не поврежденную ударом стрелы. Правда, среди археологического материала встречаются особого рода специализированные стрелы, с тупым бугорчатым наконечником, подобные тем, которые до сравнительно недавнего времени употребляли сибирские охотничьи народы при охоте на белку. Однако находки таких стрел при археологических раскопках единичны и не определяют ведущего значения лучной охоты в древности.

Подытоживая сказанное, нам представляется, что основным пороком наших статистических наблюдений над костным материалом является неправильное понимание цифровых данных как «объективных» критериев для определения роли охоты и скотоводства в экономике того или иного памятника или группы памятников. В. И. Ленин и И. В. Сталин, давшие блестящие образцы подлинно научного применения статистического метода в решении исторических и практических задач, не раз указывали, что этот метод только тогда способствует раскрытию действительных закономерностей исторического развития, когда он учитывает качественную сторону явлений и всю совокупность порождающих их конкретно-исторических условий. 9 Общие цифры анализа костных остатков без их расчленения по отдельным жилищно-хозяйственным комплексам, являются часто теми «общими и огульными» «средними», которые, — по словам В. И. Ленина, — «имеют совершенно фиктивное значение». 10 Следовательно, необходимо в самом процессе раскопок весьма внимательно следить за распределением и характером костных остатков, внося тем самым существеннейшие поправки к статистическим подсчетам. Далее, анализируя эти подсчеты, необходимо постоянно корректировать этот анализ привлечением этнографического материала и учетом исторической обстановки и естественной среды изучаемого памятника или группы. Иными словами, нельзя забывать и в данном конкретном случае основного требования марксистского метода — рассматривать каждое явление в его диалектической взаимосвязи с другими и в особенности — в его зависимости от условий места и времени. Это устранит возможность поспешных формальных выводов и модернизации хозяйственного строя древних поселений, которая, на наш взгляд, угрожает научной объективности наших построений.

К содержанию 35-го выпуска Кратких сообщений Института истории материальной культуры

Notes:

  1. А. В. Арциховский. Археологические данные о возникновении феодализма в Суздальской и Смоленской землях. Проблемы истории докапиталистического обще¬ства, 1934, № 11—12, стр. 36.
  2. П. Н. Третьяков. Работы на строительстве Ярославской гидроэлектростанции. Археол. работы АИМК на новостройках 1932—1933 гт. М.— Л., 1935, стр. 118.
  3. А. В. Збруева. Пижемское городище. ИГАИМК, вып. 106, 1935, стр. 278.
  4. А. В. Збруева. Пижемское городище. ИГАИМК, вып. 106, 1935, стр. 39.
  5. Там же. стр. 37.
  6. П. Н. Третьяков. Верхнее Поволжье в середине и второй половине I тысячелетия н. э. МИА СССР, вып. 5, стр. 70.
  7. П. Н. Третьяков. Указ. соч., стр. 118.
  8. А. А Дунин-Горковнч. Тобольский Север, т. III.. Тобольск, 1911, стр. 101—107.
  9. В. И. Ленин. Соч., т. 1, изд. 4-е, стр. 53; И. В. Сталин. Вопросы ленинизма.. Изд. 11-е, стр. 256—257.
  10. В. И. Ленин. Соч., т. 4, изд. 4-е, стр. 120.

В этот день:

Дни смерти
1978 Умер Сергей Аристархович Семенов — специалист по экспериментальной археологии и первобытной техники, автор методики трасологического анализа первобытных орудий.
Открытия
1876 Генрих Шлиман вскрыл шахтовую гробницу в Микенах с большим количеством золотых вещей - "сокровищами Агамемнона".
1912 Людвигом Борхардтом на территории Ахетатона в развалинах мастерской царского скульптора Тутмоса обнаружен лежащий лицом вниз знаменитый скульптурный портрет царицы Нефертити.

Рубрики

Свежие записи

Счетчики

Яндекс.Метрика

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Археология © 2014