Янин В.Л. О первоначальной принадлежности так называемого шлема Ярослава Всеволодовича

К содержанию журнала «Советская археология» (1958, №3)

Летом 1808 г. крестьянка Ларионова, «находясь в кустарнике для щипания орехов, усмотрела близ орехового куста в кочке что-то светящееся» ¹. Это «что-то» оказалось древним позолоченным шлемом, под которым лежала свернутая кольчуга. С тех пор прошло полтораста лет, в течение которых была создана целая литература, посвященная необычной находке. В науку вошел интереснейший памятник, в равной мере значительный и для исследователей политической истории, и для исследователей русского прикладного искусства домонгольской поры.

Место находки доспеха, обнаруженного у р. Колокши близ с. Лыково в бывш. Юрьев-Польском уезде Владимирской губернии, само по себе способствовало истолкованию открытых предметов. Их объяснение было предложено первым исследователем шлема президентом Академии художеств А. Н. Олениным ², установившим, что находка была сделана на месте знаменитой Липицкой битвы 1216 г., подробно описанной в летописи. В Липицкой битве решалась судьба наследства Всеволода Большое Гнездо. Перед смертью Всеволод завещал Владимирское великое княжение не старшему сыну, Константину, а следующему сыну, Юрию, за что Константин «воздвиже брови своя со гневом на братию свою, паче же на Георгия» ³. В 1216 г. Константин в союзе с новгородским войском, возглавляемым Мстиславом Удалым, выступил против великого князя Юрия и другого брата, Ярослава, которые были наголову разбиты. Поражение было настолько жестоким, что побежденные князья, спасая свою жизнь, бежали с поля битвы, побросав свое вооружение, в одних рубашках. Летописец так описывает это трагическое бегство: «…князь же Юрьи стоял противу Костянтину и узре Ярославль полк побегше и той прибеже в Володимер о полудни на четвертом коне, а трех одушил, в первой сорочице… Ярослав же такоже прибег один в Переяславль на 5 кони, а 4 одушил…» ⁴.

Находка доспеха, брошенного на поле боя, явилась прекрасной иллюстрацией к летописному рассказу и подтвердила к тому же его полную достоверность. А. Н. Оленину удалось обосновать и конкретную принадлежность находки. Доспех мог принадлежать одному из двух князей — Юрию или Ярославу. Первый носил крестильное имя Георгий, второго в крещении звали Федором, о чем записано в летописи под 1190 г. Это имя содержится в благопожелательной надписи на челе Липицкого шлема: «Великий архистратиже гн Михаиле помози рабу своему Феодору» ⁵.

Художественная ценность шлема заключается в его отделке (рис. 1). Он обложен серебряными позолоченными пластинами, на которых чеканкой нанесены изображения святых, орнаменты и фигуры фантастических зверей и птиц. Центральное место на челе шлема занимает фигура архангела Михаила в полный рост, выполненная в манере лучших образцов торевтики домонгольского времени. Михаил изображен в обычной канонической позе, прямолично, с жезлом в правой руке и со сферой в левой. В отличие от многочисленных рядовых чеканных изображений этого святого, встречаемых постоянно на древних печатях, здесь фигура святого кажется более живой и непринужденной благодаря артистической передаче складок его одежды. По краю пластины с изображением Михаила нанесена приведенная выше надпись.

В подвершии шлема, вокруг еловца, размещены четыре серебряных лепестка с поясными изображениями святых, образующими деисусный чин (рис. 2,а). Центральное положение на передней части шлема, непосредственно над изображением Михаила, занимает пластина с фигурой Вседержителя с титлами по сторонам, с Евангелием в левой руке и благословляющей правой, в крещатом, украшенном арабесками нимбе. На боковых поверхностях шлема помещены изображения святых воинов: слева от Вседержителя фигура св. Феодора с мечом, справа — св. Георгия с копьем. Святые держат в руках щиты; по сторонам надписи, обозначающие имена. Феодор, как того и требовали каноны, изображен с бородой. Георгий — безбородый. На задней пластине — изображение святителя Василия с соответствующей надписью.

Тулья шлема украшена чеканной серебряной полосой, сплошь покрытой перевязанными между собой сердцевидными клеймами с заключенными в них фигурами птиц, барсов и грифонов. Верхняя часть полосы в треугольных промежутках между клеймами украшена чередующимися изображениями цветов и листьев.

Сравнение художественного стиля всех этих изображений со стилем других произведений искусства домонгольского времени давно уже привело исследователей к выводу о том, что наиболее близкие аналогии убранству шлема обнаруживаются в памятниках белокаменной резьбы второй половины XII — первой половины XIII в., в частности в рельефах Георгиевского собора в Юрьеве Польском, построенного в 1234 г. Это сходство первоначально послужило для подтверждения предложенной А. Н. Олениным атрибуции шлема ⁶. Впоследствии Б. А. Рыбаковым была уточнена дата шлема путем следующего остроумного соображения. Липицкий шлем — шлем взрослого человека. Между тем Ярослав, родившийся в 1190 г., до 16—18 лет должен был пользоваться маленьким, юношеским шлемом. Следовательно, Липицкий шлем был изготовлен после 1206 г. ⁷ Шлем Ярослава занял прочное место в ряду художественных памятников предмонгольского времени, пополнив собой ту группу владимиро-суздальских памятников, генетическое происхождение которой до находки в Новгороде резных колонн начала XI в. ⁸ казалось спорным и необычным. Принятая в литературе дата изготовления шлема указывала на то, что его изображения возникли под прямым воздействием произведений белокаменной резьбы эпохи Андрея и Всеволода.

Однако в отличие от памятников белокаменной резьбы, до последнего времени не имевших прямых прототипов в произведениях русского искусства предшествующего времени, Липицкий шлем имеет достаточно прочную связь с древнерусскими художественными памятниками более ранней поры XII в. В литературе, однако, эта связь оценена совершенно недостаточно. Чаще всего улавливали и бегло отмечали сходство орнаментов шлема с орнаментами вещей из древнерусских кладов, главным образом владимирских, тогда как фигуры святых сравнивались исключительно с фигурами каменных рельефов ⁹. Между тем сходство этих изображений с целым рядом изображений XII в. несомненно. Укажу на значительную близость фигуры Михаила к изображениям этого архангела на многочисленных печатях XII в., на чрезвычайную близость поясных изображений святых таким же изображениям на потире из собора в Переяславле-Залесском (XII в.) ¹⁰ и на купольной части большого Новгородского сиона ¹¹. Последние два памятника аналогичны и по композиционному размещению фигур святых в верхней части предмета вокруг центральной точки.

Подобные композиции, центром которых является большое изображение на челе шлема, не встречаются на других русских шлемах. Однако в письменных источниках мы найдем прямое указание на то, что такая композиция применялась в домонгольской Руси. Ипатьевская летопись в описании битвы при Руте 1151 г. рассказывает, как к Изяславу Мстиславичу, лежавшему раненым, подошли его же воины и не узнали его под шлемом. «Изяслав же рече: «Князь есмь» и один из них рече: «А ты ны еси и надобе» и еынзэ меч свой и нача и сечи по шелому; бе же на шеломе над челом написан святый мученик Пянтелемон злат (разрядка моя.— В. Я.) и удари и мечем, и така вшибеся шелом до лба» ¹².

Помимо исключительной стилистической близости перечисленных выше изображений, их сходство с изображениями шлема обнаруживается и в палеографии надписей. К XII в. относятся и аналогии некоторым деталям. В частности, процветший крест на Евангелии в руках Вседержителя много раз встречается на печатях XII в. и вовсе не свойствен памятникам XIII в. Однако обращение к особенностям стиля и композиции аналогичных изображений может служить лишь для подтверждения очень широкой даты шлема в рамках всего XII в. и первой половины XIII в. Для уточнения времени его изготовления следует вновь вернуться к подробностям исторической датировки.

Принятая в настоящее время дата Липицкого шлема основывается на следующих трех фактах: 1) совпадение места находки с местом Липицкой битвы; 2) летописное свидетельство о поспешном бегстве побежденных князей, бросивших свои доспехи ¹³; 3) совпадение христианского имени Ярослава — Феодор — с именем благопожелательной формулы шлема. (Отмечу, что решающая роль в определении даты принадлежат сочетанию всех трех обстоятельств, так как на Липицком поле происходила не только битва 1216 г., но и битва 1177 г., а Федором могли звать не только Ярослава, но и многих других князей домонгольского времени).

Сочетание этих трех обстоятельств казалось настолько убедительным, что для проверки датировки шлема никогда не привлекали общую композицию изображений. Между тем достаточно хорошо известно, что истолкование деисусных композиций древнерусских вещевых памятников может оказаться исключительно важным для осмысления таких памятников в целом. Деисусный чин, включающий обычно изображения Христа, Богоматери, Иоанна Предтечи, архангелов Михаила и Гавриила, часто изменялся заказчиком: в него вводились дополнительные фигуры, имеющие особый смысл. Воспользуюсь в качестве примера уже упомянутыми изображениями Переяславского потира и Новгородского сиона. На первом памятнике деиеус расширен за счет помещения в него фигуры св. Георгия, которая служит патрональным изображением Георгия — Юрия Долгорукого, строителя переяславского собора и первого вкладчика нового храма ¹⁴. На Софийском сионе деисус расширен за счет помещения в нега фигуры св. Василия как патронального изображения Василия — Владимира Мономаха, заказчика того древнего сиона, из которого происходи! купольная часть сиона, дошедшего до нас ¹⁵.

В сравнении с этими примерами деисус Липицкого шлема кажется необычным. В нем нет изображений Марии и Иоанна, из архангелов оставлен только Михаил, изображение которого перенесено на чело шлема. Фигуры Феодора, Георгия и Василия, расположены в том порядке, в каком в обычных деисусах располагаются Мария, Иоанн и дополнительная фигура.

Такой деисус может быть или сложным патрональным изображением владельца шлема, или же изображением, вызванным спецификой шлема как части военного доспеха. Рассмотрим сначала второе предположение. Перенесение фигуры архистратига Михаила на чело шлема как будто указывает на то, что основной идеей композиции было обращение к святым покровителям военачальников. Та же идея могла быть подчеркнута в тексте надписи. Изображения святых Феодора и Георгия в данном случае вполне уместны, так как оба святых — воины. Однако, приняв такое толкование композиции, мы не сможем объяснить присутствие на шлеме изображения св. Василия, символика которого не имеет ничего общего ни с войной, ни со сражениями.

Вернемся к первому предположению о лично-патрональном характере композиции шлема. В русских домонгольских памятниках известны два варианта таких изображений. В первом случае идея личного патроната выражается, так сказать, в чистом виде, путем изображения тезоименитого святого, ангела-хранителя, или же двух святых, тезоименитых владельцу вещи и его отцу. С таким приемом мы постоянно встречаемся на домонгольских княжеских печатях, а также в деисусных изображениях, расширенных введением в них одного святого.

Во втором случае выражается идея семейного патроната, классическим примером чего может служить рельеф Дмитровского собора, изображающий Всеволода Большое Гнездо в окружении его многочисленных детей ¹⁶.

Известное основание для истолкования деисуса Липицкого шлема как лично-патронального изображения дает то обстоятельство, что главной фигурой этого деисуса, после Вседержителя, является фигура св. Феодора, тезоименитого владельцу шлема. Эта фигура заняла здесь место Богоматери в обычных деисусах и именно к ней обращен благословляющий жест Вседержителя. В таком случае Георгия и Василия следует искать среди ближайших родственников владельца шлема. Есть ли такие родственники у Ярослава Всеволодовича?

А. В. Арциховский, который толковал всю композицию шлема как лично-патрональное изображение его владельца, отмечал: «Подбор святых позволяет опять вспомнить о князе Ярославе (Феодоре), о его брате Юрии (Георгии) и о третьем брате Василии» ¹⁷. Это объяснение невозможно, однако, признать удовлетворительным, поскольку упоминание в летописи Василия Всеволодовича основано на недоразумении или небрежности переписчика. Василий в источниках упоминается только один раз и не в основном тексте летописи, а в дополнительных статьях к Новгородской I летописи, в разделе, озаглавленном «Родословие великих князей русских» ¹⁸. В этом разделе приведена поколенная роспись потомства великих князей, изобилующая самыми фантастическими искажениями, наиболее впечатляющими из которых является превращение Владимира Мономаха в Мономаха Владимировича. Что касается сыновей Всеволода, то Святослав-Гавриил в этой росписи превращен в двух князей — Святослава и Гавриила. Иван опущен вообще, а взамен помещен Василий, вовсе неизвестный другим летописцам, которые прекрасно знали суздальские дела первой половины XIII в. У Ярослава Всеволодовича был действительно сын Василий, но он родился в 1241 г., т. е. спустя 25 лет после Липицкой битвы. Нет среди сыновей Ярослава также и Георгия; впрочем, в 1216 г. Ярослав вообще не имел еще детей. Наконец, чрезвычайно важен тот факт, что среди святых, изображенных на шлеме, отсутствует св. Дмитрий — патрон отца Ярослава, Всеволода Большое Гнездо.

Этот анализ приводит к важному выводу, который ставит под сомнение правильность датировки и атрибуции Липицкого шлема, несмотря на подкупающую аргументацию такой датировки, предложенную А. Н. Олениным. Признав владельцем шлема Ярослава Всеволодовича, мы не получаем возможности объяснить смысл помещенных на шлеме изображений.

Поэтому, отрешившись на время от укоренившейся в литературе и в сознании оленинской аргументации, попробуем предпринять чисто формальный анализ этих изображений, чем мы неизбежно должны были заняться, если бы место находки шлема оставалось неизвестным.

Центральное положение в деисусной композиции занимают фигуры Феодора и Георгия. Сочетание этих фигур, по-видимому, прямо указывает, что владельца шлема звали Феодором Георгиевичем. Такого князя, однако, летопись не знает, так же, впрочем, как она не знает князя Георгия Феодоровича. Зато князь, сочетающий оба эти имени в своем имени, хорошо известен в новгородской сфрагистике. До нас дошли в количестве четырех экземпляров обнаруженные в Новгороде небольшие свинцовые буллы, несущие на одной стороне изображение св. Феодора, а на другой — св. Георгия (рис. 2,6) ¹⁹.

Несмотря на отсутствие летописных указаний, мы имеем прекрасную возможность точно определить принадлежность этих печатей, основанием чему являются особенности употребления христианского имени Георгий в домонгольской Руси, сохранившиеся, впрочем, в быту и по сей день.

Имя Георгий проникает на Русь вместе с принятием христианства и первоначально не имеет постоянного соответствия какому-либо языческому славянскому имени. Подобно именам Дмитрий, Феодор, Михаил и др. оно могло сочетаться с любым славянским именем. В частности, во время крещения Руси это имя получил Ярослав Владимирович. Однако в дальнейшем имя Георгий получает более узкое применение, в форме «Гюргий» оно приобретает вполне мирское звучание, и носители его не имеют второго имени. Впервые эта форма возникает в самом конце XI в. в имени Юрия Владимировича Долгорукого. Лишь очень редко имя Георгий сочетается с близким ему по звучанию вторым, мирским, именем Игорь, как это было в именах Игоря Святославича, героя «Слова о Полку Игореве» ²⁰. Особенности применения имени Георгий очень упрощают работу по определению княжеских печатей, несущих изображение этого святого, тогда как большинство остальных изображений и имен, применявшихся безразлично к мирскому имени, могут быть связаны с конкретными историческими лица¬ми при отсутствии прямых указаний летописей и синодиков только очень сложным путем.

Отсутствие у князей Георгиев второго имени позволяет значительно сузить круг новгородских князей — возможных владельцев печати с изображением святых Феодора и Георгия. Такими владельцами могут быть те новгородские князья, которые были Юриями или Юрьевичами. Их совсем немного. Юрием Андреевичем звали новгородского князя 1173—1175 гг., сына Андрея Боголюбского, а в дальнейшем грузинского царя и соправителя Тамары. Ростиславом Юрьевичем звали новгородского князя 1137—1139 и 1140—1141 гг., старшего сына Юрия Долгорукого. Наконец, Мстиславом Юрьевичем звали новгородского князя 1154—1157 гг., младшего сына Юрия Долгорукого.

Печать с изображением святых Феодора и Георгия должна была принадлежать одному из этих трех князей. Рассмотрим возможности каждого. Юрий Андреевич не может быть владельцем этой печати, на его буллах должно быть изображение святых Георгия и Андрея. Такие печати хорошо известны и дошли до нас, по крайней мере, в шести экземплярах ²¹. Не может быть владельцем нашей печати и Ростислав Юрьевич, так как его христианское имя было Николай ²². Печати Ростислава с изображением княжеского знака и св. Николая известны также в новгородской сфрагистике ²³. Остается лишь князь Мстислав Юрьевич, христианское имя которого неизвестно. С другой стороны, в новгородской сфрагистике не существует каких-либо других печатей с изображением Георгия, кроме перечисленных. Поэтому только Мстиславу возможно приписывать печати с изображением святых Феодора и Георгия, устанавливая, таким образом, что Мстислава в крещении звали Феодором.

Если толковать главные изображения Липицкого шлема как лично-патрональные, то, основываясь исключительно на формальных признаках, следует считать, что этот шлем принадлежал не Ярославу Всеволодовичу, а его дяде Мстиславу Юрьевичу. Как же в этом случае объяснить помещение в деисусную композицию также и фигуры Василия? Оказывается, что при таком толковании изображение Василия в деисусе более чем закономерно. Оно не только не противоречит предложенной атрибуции предмета, но и прекрасно подтверждает предположение о принадлежности шлема Мстиславу Юрьевичу. Василием звали в крещении деда Мстислава — Владимира Мономаха. Деисус шлема оказывается лично-патрональным и изображает святых покровителей владельца шлема: Мстислава-Феодора, его отца, Юрия-Георгия Долгорукого, и его деда, Владимира-Василия Мономаха. Здесь мы имеем дело с обычаем усложненного отчества, образцы бытования которого нетрудно указать в письменных памятниках. Вспомним зачин «Поучения» Мономаха: «Аз худый дедом своим Ярославом, благословенным, славным, нареченный в крещении Василий, русьскым именем Володимир, отцом възлюбленым и матерью своею Мьномахы…» ²⁴. Или вспомним текст из Мстиславова евангелия: «Христолюбивому и богом честимому князю Феодору, а мирьскы Мстиславу, внуку сущю Всеволожю, а сыну Володимирю…» ²⁵,— или же соответствующие строки из «Хождения игумена Даниила»: «…княжение Руское великого князя Святополка Изяславича, внука Ярослава Владимировича Кдевьского…» ²⁶.

Однако, истолковав изображения шлема при помощи изложенного выше способа, мы останавливаемся перед новым противоречием. Судьба Мстислава хорошо известна. Этот князь не мог потерять своего шлема на Липицком поле. Изгнанный в 1157 г. из Новгорода, он снова попытался водвориться там в 1160 г. при содействии своего брата Андрея Боголюбского, но потерпел неудачу. В 1162 г. он был изгнан Андреем из Суздальской волости и удалился вместе с братьями и матерью в Царьград, где получил от императора Мануила земли от «Аскалона» ²⁷. В Русь он уже не вернулся и, по-видимому, умер в Византии. Таким образом, он не мог участвовать ни в Липицкой битве 1177 г., ни в Липицкой битве 1216 г. Не мог участвовать в этих битвах и его единственный сын Ярослав, имевший возможность появиться на поле боя в отцовском шлеме. В 1177 г. он был в союзе с победителем битвы Всеволодом, но в битве не участвовал. К 1216 г. его уже не было в живых.

Убедительность аргументации А. Н. Оленина не может быть разрушена новым определением принадлежности шлема. Его аргументация позволяет решить и указанное выше противоречие. По-видимому, шлем действительно был потерян в 1216 г. и последним его владельцем был Ярослав Всеволодович. Однако изготовлен он был не для него и не после 1206 г., а значительно раньше, между 1149 и 1162 гг., для дяди Ярослава, Мстислава Юрьевича. Под указанными годами этот князь упоминается в русских летописях. Из доспехов семейного арсенала Ярослав мог воспользоваться любым подходящим шлемом, а выбор доспеха дяди может быть объяснен совпадением христианских имен Ярослава и Мстислава: и того и другого звали Феодором.

Объяснение А. Н. Оленина оказывается правильным только наполовину. Как свидетельство важных политических событий Липицкий шлем является памятником битвы 1216 г. и прекрасным подтверждением летописного текста о бегстве побежденных князей. Как историко-художественный памятник он не принадлежит искусству начала XIII в. и оказывается на полстолетие старше той даты, с которой его всегда связывают. Будучи произведением искусства середины XII в., Липицкий шлем оказывается не современником, а предшественником близких ему по стилю белокаменных владимирских рельефов и благодаря этому занимает особо важное место в генетически сложном процессе развития русского изобразительного ис¬кусства домонгольского времени.

К содержанию журнала «Советская археология» (1958, №3)