Васюткин С.М. Некоторые спорные вопросы археологии Башкирии I тысячелетия нашей эры

Археология Урала
Комментарии

К содержанию журнала «Советская археология» (1968, №1)

Широкие археологические исследования, проведенные в последнее десятилетие в Башкирии, совершенно изменили наши прежние представления о характере культуры населения этого края в I тысячелетии. Археологические материалы свидетельствуют о том, что Башкирия в I тысячелетии была областью обитания племен различного происхождения и с разной материальной культурой. Кроме ранее известной бахмутинской, были выделены новые самостоятельные археологические культуры (Н. А. Мажитовым — турбаслинская 1, В. Ф. Генингом — мазунинская, кушнаренковская и салиховская 2, К. В. Сальниковым — романовская 3). Но при этом исследователи отнесли многие памятники к совершенно разным культурам и разошлись во мнениях по таким важным вопросам как датировка, происхождение и этническая принадлежность, территория распространения и взаимоотношения этих культур. А между тем без правильного ответа на все эти вопросы нельзя более или менее ясно представить исторический процесс, протекавший в Башкирии в указанное время. В настоящей статье делается попытка уточнения культурной принадлежности отдельных памятников и рассматриваются некоторые вопросы, связанные с изучением каждой культуры в отдельности.

Турбаслинская культура V—VIII вв. выделена Н. А. Мажитовым на основании материалов курганных могильников. Для нее характерны: курганные могильники, иногда со следами жертвенных кострищ в насыпи; глубокие могильные ямы, часто с подбоями в узкой северной стенке и заплечиками по длинным стенкам; часто встречаются в насыпях курганов и могилах жертвенные кости лошадей; большие глиняные сосуды с высоким прямым горлом без орнамента, широко раздутым туловом, и округлым дном 4.

Выделение этой культуры вполне правомерно. Вызывает возражения лишь отнесение к ней Кушнаренковского грунтового могильника 5. Основанием для этого Н. А. Мажитову послужила общность некоторых черт материальной культуры и погребального обряда Ново-Турбаслинского и Кушнаренковского могильников. Во-первых, сразу же следует отметить, что металлические предметы (поясные наборы, украшения), на которые ссылается Н. А. Мажитов, не могут служить основанием для определения культурной и этнической принадлежности могильников. Эти предметы были широко распространены в рассматриваемое время не только на Южном Урале, но и далеко за его пределами от Алтая до Дуная и поэтому связывать их с определенным этносом никак нельзя. Во-вторых, Н. А. Мажитов пишет, что Кушнаренковский и Ново-Турбаслинский могильники близки по обилию костей лошадей и по формам могил. В действительности же, в Кушнаренковском могильнике кости лошадей найдены лишь в трех из 30 погребений, в то время как в Ново-Турбаслинском могильнике они найдены почти во всех погребениях. Могилы с заплечиками и нишами в изголовье составляют лишь 1/3 общего числа могил. Кушнаренковский могильник обязан происхождением оседлому населению соседнего селища. Одним из признаков, определяющих этническое лицо любого населения, является керамика, а в Кушнаренковском могильнике турбаслинский тип керамики представлен лишь тремя сосудами. На соседнем селище она вообще не найдена. В Кушнаренковском могильнике, как и на селище, господствует керамика романовского типа (18 из 23) 6.

Н. А. Мажитов на основании отдельных находок плоскодонных сосудов в Ново-Турбаслинском могильнике и турбаслинской керамики в Кушнаренковском могильнике считает романовскую керамику разновидностью турбаслинской. Правомерно ли безоговорочное отнесение романовской керамики к турбаслинской культуре? Мы считаем, что нет.

Во-первых, плоскодонные сосуды из Ново-Турбаслинского могильника отличаются от романовской керамики почти по всем основным признакам. Они имеют вытянутую форму, высокую отогнутую наружу шейку, раздутое тулово и маленькое плоское дно. На переходе шейки к тулову имеется маленький уступчик. В составе глины встречаются песок, блестки слюды, тесто иногда рыхлое. Темно-красная, темно-коричневая и темно-серая поверхность сосудов — гладкая, без следов сглаживания. Никакого орнамента нет. А для керамики романовского типа характерны приземистые плоскодонные горшки с широкой горловиной и короткой, иногда высокой шейкой, изготовленные из глины с примесью дресвы, иногда песка. Часто на венчиках сосудов встречаются насечки. 7 Эта керамика настолько своеобразна и так резко отличается от турбаслинской, что вполне правомерно выделение ее в самостоятельный тип.

Если романовскую керамику считать разновидностью турбаслинской, то невольно возникает вопрос: почему турбаслинская керамика никогда не встречается на романовских поселениях, расположенных рядом с ново-турбаслинскими курганами? Явление это вполне закономерно объяснить неродственностью турбаслинских и романовских племен, различием в образе их жизни (мощные культурные слои романовских поселений свидетельствуют о прочной оседлости романовцев, в то время как турбаслинцы вели кочевой образ жизни). Сосуды Кушнаренковского и Ново-Турбаслинского могильников следует рассматривать в качестве самостоятельных типов керамики и связывать с разными этническими группами Башкирии середины I тысячелетия.

Большинство элементов обряда Кушнаренковского могильника (отсутствие насыпей над могилами, расположение могил рядами, северо-восточная, северо-западная и южная ориентировка погребенных, случаи трупосожжения) не соответствует погребальному обряду населения, оставившего памятники типа ново-турбаслинских курганов. Поэтому включать Кушнаренковский могильник в круг памятников турбаслинской культуры никак нельзя. Кушнаренковский могильник и поселения, для которых характерна своеобразная плоскодонная керамика, следует выделить в самостоятельную романовскую культуру. Что же касается наличия некоторых общих черт в материальной культуре и погребальном обряде групп населения, оставивших Кушнаренковский и Ново-Турбаслинский могильники, то оно может быть объяснено одновременным существованием этих групп на одной территории и связями между ними.

К романовской культуре мы относим поселения около с. Романовка под Уфой 8, Кушнаренковское селище 9, городище Уфа -II 10, селище Ново-Турбаслинское-II 11.

Здесь следует сказать несколько слов о городище Уфа-II и селище Ново-Турбаслинское-II. Основную массу керамического материала городища Уфа-II составляют сосуды романовского типа (несколько сот экземпляров) и лишь в незначительном количестве здесь присутствуют сосуды бахмутинского (30 экз) и кушнаренковского (35 экз.) типов. Среди материалов из других поселений центральной Башкирии имеется обычно несколько типов керамики, но обязательно со значительным преобладанием одного из них. На этом основании каждое поселение связывается только с носителями господствующего на нем типа керамики. Так должен решаться вопрос и в отношении городища Уфа-II. Этот памятник оставлен носителями керамики романовского типа.

К числу памятников бахмутинской культуры Н. А. Мажитов безоговорочно отнес и поселение Ново-Турбаслинское-II. В действительности же это поселение представляет собой памятник не однородный в культурном отношении. На поселении преобладает керамика бахмутинского типа. Значительную часть (около 50% черепков) составляет керамика романовского типа. Кроме того, на поселении исследованы жилища, совершенно аналогичные жилищам Кушнаренковского селища, на котором господствует романовская керамика. На романовских поселениях в большом количестве находят пряслица биконической формы, которые встречены и на поселении Ново-Турбаслинское-II. Таким образом, керамика, жилища, пряслица позволяют нам говорить о том, что на поселении Ново-Турбаслинское-II жили, кроме бахмутинцев, еще и романовцы, и включить его в круг памятников романовской культуры. Пребывание романовцев на этом поселении налицо. Труднее решить вопрос хронологического порядка: одновременно или в разное время жили бахмутинцы и романовцы на этом поселении.

Памятники турбаслинской и романовской культур, а также некоторые другие памятники по левобережью среднего течения р. Белой В. Ф. Генинг объединил в так называемую кушнаренковскую культуру 12, с чем нельзя согласиться. Как видно из изложенного выше, турбаслинская и романовская культуры резко отличаются друг от друга и объединять их в одну культуру никак нельзя. По нашему мнению, если и выделять особую кушнаренковскую культуру, то к ней должны быть отнесены лишь те памятники, для которых характерны сосуды кушнаренковского и чермасанского (кара-якуповского) типов 13, отличающиеся от сосудов турбаслинской и романовской культур. Керамика кушнаренковского типа — это круглодонные сосуды с прямой шейкой, украшенной чрезвычайно сложным, изящным орнаментом. Глиняное тесто хорошо отмучено, содержит незначительные примеси песка. Большинство сосудов тонкостенные (3—4 мм), с тщательно заглаженной поверхностью 14. Керамика чермасанского (кара-якуновского) типа — круглодонные сосуды чашевидных или шаровидных форм из глины с примесью шамота и песка. Орнаментация по шейке и плечикам состоит из взаимопересекающихся насечек, горизонтальной елочки, наклонных отпечатков мелкозубчатого штампа, резных горизонтальных линий и ряда ямочных наколов с бугорками («жемчужинами») как по внутренней, так и по внешней стороне сосудов 15.

У сосудов кушнаренковского и чермасанского типов имеется много общего в форме, составе глиняного теста и орнаментации, возможно, они представляют разновидности одного типа. Кушнаренковская керамика не имеет ничего общего с сосудами турбаслинского типа, как считает В. Ф. Генинг. Турбаслинские сосуды отличаются от кушнаренковских большими размерами, толщиной стенок (5—10 мм) и отсутствием орнамента. Кроме того, турбаслинская керамика происходит исключительно из курганных могильников, на поселениях она не встречается. Кушнаренковская керамика представлена в Ново-Турбаслинском могильнике лишь одним сосудом. Совершенно ясно, что перед нами разные типы керамики, связанные с различными группами населения Башкирии. Объединение В. Ф. Генингом кушнаренковской и турбаслинской керамики в один тип объясняется тем, что он решительно выступает против мнения о сармато-аланском происхождении носителей керамики турбаслинского типа. Все памятники, дающие круглодонную керамику, В. Ф. Генинг связывает с уграми. С таким решением вопроса трудно согласиться. В действительности в угорских памятниках Зауралья и Западной Сибири находят аналогии лишь сосуды кушнаренковского, чермасанского и бахмутинского типов, а турбаслинской керамике невозможно найти там даже самые отдаленные аналогии.

К настоящему времени известно около двадцати памятников кушнаренковской культуры и распространены они в междуречье Камы, Ика и Белой. К ним относятся: Стерлитамакский 16, Ишимбайский могильники 17, Кара-Якуповское, Таптыковское, Кушнаренковское, Калмашевское городища 18, селище Тюляково-II, Ихтисатовское и Куштеряковское погребения и др.

В среднем течении р. Белой у г. Стерлитамака В. Ф. Генинг выделил самостоятельную салиховскую культуру (этнический район) на основании материалов совершенно разновременных и разнокультурных памятников. В этом районе мы имеем: 1) курганный могильник II—IV вв. у с. Салихово; 2) поселения и могильники с керамикой кушнаренковского типа (Ишимбаевский и Стерлитамакский могильники, селища Тюляково-II, Михайловское); 3) поселения (Куш — Тау Южное, Урняк-II, Пасечное, Воскресенское), для которых, как и для многих других поселений правобережья среднего течения р. Белой (Имендяшевское, Кузнецовское городища, Устиновское, Кумырлинское, Беисовское, Ихтисатовское, Таш-Башское селища) 19, характерны сосуды так называемого имендяшевского типа, изготовленные из глины с примесью песка, дресвы и шамота,
круглодонные и плоскодонные чаши с уступчиком на месте перехода шейки к тулову, на котором иногда имеются один или два ряда треугольных ямок, вертикальных или наклонных насечек, пальцевых вдавлений, резных ломаных линий. Из этих памятников первый может быть связан с сарматами, вторые — с уграми зауральского происхождения, а третьи — оставлены населением, генетически связанным с племенами, жившими в правобережье среднего течения р. Белой на рубеже новой эры на поселениях типа Убалар. Керамика этих поселений хорошо выводится от керамики поселений типа Курмантаевского и Табынского городищ IV— III вв. до н. э. происхождение и этническая принадлежность которых пока еще не поддается определению.

Рис. 1. Карта основных памятников археологических культур Башкирии середины I тысячелетия нашей эры А. Памятники бахмутинской культуры: і — Сайгатский могильник; 2 — Мазунинский могильник; 8 — городище Чеганда; 4 — Куединское городище; 5 — Краснохолмское городище; 6 — Кодашевское городище; 7 — Юмака- евское городище; 8 — Кара-Тамакский могильник; 9 — Бирское городище; 10 — Бирский могильник; 11 — селище Ново-Турбаслинское-Н; 12 — Бахмутинский могильник; 13 — городище Соколиный камень; 14 — Чандарское селище; 15 — Айдосское селище; 16 — Усть-Юрюзанское селище. Б. Памятники кушна- ренковской культуры; 17 — Куштеряковское погребение; 18 — Старо- Калмашевское городище; 19 — Кушнаренковское городище; 20 — селище Чатра; 21 — Таптыковское городище; 22 — Кара-Якуповское городище; 23 — Давлека- новское поселение; 24 — Ихтисатовское погребение; 25 — Стерлитамакский могильник; 26 — Ишимбаевский могильник; 27 — Михайловское селище; 28 — селище Тюляково-Н. В. Памятники романовской культуры; 29 — Кушнаренковский могильник; 30 — Кушнаренковское селище; 31 — Романовские селища (I—IV, VIII); 32 — городище Уфа-П. Г. Памятники турбас- линской культуры: 33 — Ново-Турбаслннский могильник; 34 — могильник в Орджоникидзевском районе г. Уфы; 35 — Шареевский могильник. Д. П а- мятники имендяшевской культуры: 36 — Кузнецовское городище; 37 — Кумырлинское селище; 38 — Устиновское селище; 39 — Беисовское селище; 40 — Имендяшевское городище; 41 — Ташбашское селище.

Рис. 1. Карта основных памятников археологических культур Башкирии середины I тысячелетия нашей эры
А. Памятники бахмутинской культуры: і — Сайгатский могильник; 2 — Мазунинский могильник; 8 — городище Чеганда; 4 — Куединское городище; 5 — Краснохолмское городище; 6 — Кодашевское городище; 7 — Юмака- евское городище; 8 — Кара-Тамакский могильник; 9 — Бирское городище; 10 — Бирский могильник; 11 — селище Ново-Турбаслинское-Н; 12 — Бахмутинский могильник; 13 — городище Соколиный камень; 14 — Чандарское селище; 15 — Айдосское селище; 16 — Усть-Юрюзанское селище. Б. Памятники кушна- ренковской культуры; 17 — Куштеряковское погребение; 18 — Старо- Калмашевское городище; 19 — Кушнаренковское городище; 20 — селище Чатра; 21 — Таптыковское городище; 22 — Кара-Якуповское городище; 23 — Давлека- новское поселение; 24 — Ихтисатовское погребение; 25 — Стерлитамакский могильник; 26 — Ишимбаевский могильник; 27 — Михайловское селище; 28 — селище Тюляково-Н. В. Памятники романовской культуры; 29 — Кушнаренковский могильник; 30 — Кушнаренковское селище; 31 — Романовские селища (I—IV, VIII); 32 — городище Уфа-П. Г. Памятники турбас- линской культуры: 33 — Ново-Турбаслннский могильник; 34 — могильник в Орджоникидзевском районе г. Уфы; 35 — Шареевский могильник. Д. П а- мятники имендяшевской культуры: 36 — Кузнецовское городище; 37 — Кумырлинское селище; 38 — Устиновское селище; 39 — Беисовское селище; 40 — Имендяшевское городище; 41 — Ташбашское селище.

Как видно, никакой особой археологической культуры (этнического района), за которой скрывалась бы одна определенная родственная племенная группа, на юге Башкирии в I тысячелетии не существовало. Поэтому и не удивительно, что В. Ф. Генинг не дает ответа на вопрос, с каким же конкретным племенным объединением Башкирии следует связывать салиховскую культуру. Последняя выделена искусственно, игнорирован имеющийся фактический археологический материал из этого района.

Далее следует также отметить неправомерность выделения самостоятельной мазунинской культуры в среднем течении р. Камы и в нижнем течении р. Белой. Памятники этого района оставлены племенами, по своему происхождению родственными с племенами соседнего бахмутинского района. Общностью происхождения этих групп населения древней Башкирии обусловлена общность их материальной культуры и погребального обряда. Для них характерны: захоронения в небольших простых могильных ямах, на спине, с вытянутыми ногами, жертвенные комплексы, расположенные рядом с костями; височные подвески в виде знака вопроса с напускной бусиной; поясные ремни, украшенные металлическими накладками; круглодонные сосуды с ямочным орнаментом и др. Поскольку группы населения, оставившие мазунинские памятники на Каме и бахмутинские в северной Башкирии имеют общее происхождение и одинаковую материальную культуру, постольку нет необходимости в выделении на Каме самостоятельной мазунинской археологической культуры или самостоятельного этнического района. Будет правильнее, если мы в междуречье Уфы — Белой и по Каме выделим один обширный район расселения многочисленных родственных племен бахмутинской культуры.

Таким образом, по нашему мнению, в Башкирии в середине I тысячелетия н. э. жили пять групп населения, оставившие соответственно пять отличающихся друг от друга характером материальной культуры групп памятников. Это — бахмутинская, турбаслинская, романовская, кушна- ренковская и имендяшевская культуры (рис. 1).

А теперь перейдем к рассмотрению некоторых спорных вопросов, связанных с изучением каждой культуры в отдельности, кроме имендяшевской.

Бахмутинская культура

История бахмутинских племен является наиболее известной. Обширный материал, полученный в последние годы, дал возможность подтвердить генетическую связь бахмутинских и пьяноборских племен, а также выделить два хронологических этапа в развитии бахмутинских племен. Ранний этап их истории охватывает III—IV вв., поздний — V—VIII вв. По мнению Н. А. Мажитова, бахмутинская культура возникла исключительно на базе предшествующей пьяноборской культуры 20. Генетическая связь между пьяноборскими и бахмутинскими племенами доказывается многочисленными данными, но нельзя и отрицать мнения В. Ф. Генинга об участии племен зауральского происхождения в формировании бахмутинских племен 21.

Бахмутинская культура во многом отличается от пьяноборской. Прежде всего следует отметить появление в погребениях III—IV вв. жертвенных комплексов из предметов украшений в берестяных коробочках рядом с костями. Во-вторых, в состав жертвенного комплекса входит характерная для бахмутинских племен височная подвеска в виде знака вопроса, с напускной бусиной. Такие подвески в позднепьяноборских погребениях не встречены. В-третьих, в раннебахмутинских погребениях, в отличие от пьяноборских, появляется керамика. В-четвертых, круглодонные, изготовленные из глины с примесью песка и мелких камешков и сплошь украшенные ямками бахмутинские сосуды отличаются от чашевидных, с раковиной и песчаной примесями, с орнаментом из круглых и овальных ямок по венчику пьяноборских сосудов 22. Относить такие резкие изменения в материальной культуре и погребальном обряде пьяноборского населения на рубеже II—III вв. только за счет внутреннего развития едва ли можно. При решении вопроса о происхождении бахмутинской культуры нельзя не учитывать и такой факт, как несовпадение территорий пьяноборской и бахмутинской культур; последняя занимает часть территории пьяноборской культуры. К западу от р. Белой, где раньше обитали пьяноборские племена, бахмутинские памятники неизвестны. На рубеже IV— V вв. н. э. в этих районах появляются племена кушнаренковской культуры. Если признать, что бахмутинская культура возникла только на основе пьяноборской, то не понятно, почему в междуречье Белой и Ика отсутствуют памятники хотя бы ранней бахмутинской культуры III—IV вв. Видимо, все-таки прав В. Ф. Генинг, который считает, что в III в. имело место переселение сибирского и зауральского населения в Западное Приуралье и вытеснение им части пьяноборского населения на запад 23.

Уход пьяноборцев из междуречья Белой и Ика налицо. И в то же время в междуречье Камы, Белой и Уфы число памятников увеличивается почти в два раза по сравнению с пьяноборским временем. В III—VIII вв. н. э. заселяются даже мелкие притоки Уфы, Таньгаа и Буя. Все эти факты говорят о притоке в междуречье Белой — Уфы и на Среднюю Каму населения извне и участии его в формировании бахмутинских племен. Но в то же время преувеличивать роль пришлого населения в формировании бахмутинских племен, как делает В. Ф. Генинг, было бы неправильно. Гораздо большее влияние на местное население оказали племена, появившиеся в Центральной и Северной Башкирии на рубеже IV—V вв. и оставившие после себя памятники типа Ново-Турбаслинского курганного могильника. Н. А. Мажитов совершенно справедливо отмечает, что турбаслинские племена оказали сильное воздействие на культуру и образ жизни пьяноборских (теперь уже бахмутинских) племен 24. Это доказывается появлением в бахмутинских могильниках с V в. захоронений в ямах со ступеньками или нишами в северных узких стенках, с глиняными сосудами и с костями лошадей в них, захоронений ног, хвоста и черепа лошади в почвенном слое между могилами, что было характерно для турбаслинских племен. Но появление в погребальном обряде бахмутинских племен некоторых черт обряда турбаслинцев является, видимо, следствием установившихся между ними брачных связей, а не простого заимствования, как считает Н. А. Мажитов.

В пользу нашего предположения говорит тот факт, что в одном из погребений курганного могильника в Орджоникидзевском районе г. Уфы вместе с сосудами, характерными для турбаслинских племен, был найден один сосуд бахмутинского типа. Вероятно, между бахмутинскими и турбаслинскими племенами происходило смешение, и поэтому вряд ли можно говорить о полном этническом единстве носителей ранней и поздней бахмутинской культуры, как это делает Н. А. Мажитов. На втором этапе развития бахмутинских племен в их состав, кроме турбаслинцев, вошла также небольшая часть племен — носителей керамики кушнаренковского типа, о чем свидетельствуют находки сосудов этого типа в поздних погребениях бахмутинской культуры.

В этническом отношении бахмутинские племена были неоднородными, ини сформировались в результате смешения потомков местного пьяноборского населения с уграми, переселившимися из Зауралья в III в. На рубеже IV—V вв. в их состав влились отдельные турбаслинские племена сарматского происхождения, а также новые группы угорских племен — носителей керамики кушнаренковского типа.

Н. А. Мажитов, который отрицает роль угорского населения Зауралья и Западной Сибири в формировании бахмутинских племен и связывает последних с венграми, считает, что угорские племена обитали в Приуралье еще в эпоху раннего железа и что в бассейне р. Белой угорскими являются памятники пьяноборской культуры 25. Это мнение, на наш взгляд, находится в противоречии с некоторыми фактами из истории племен Приуралья в послепьяноборское время. Наследниками культуры пьяноборских племен, кроме бахмутинского населения, были древние удмурты, которые, как известно, не относятся к утрам.

К настоящему времени открыто более десяти памятников романовской культуры. Все они расположены по р. Белой двумя компактными группами в окрестностях с. Кушнаренково и города Уфы и представлены в основном поселениями. Изучены они пока еще слабо и вызывают среди исследователей много споров. Исследователи расходятся во мнениях по таким важным вопросам, как датировка, происхождение и этническая принадлежность памятников. Попытаемся рассмотреть здесь все эти вопросы.

Основным материалом для датировки памятников романовской культуры служит характерная для них грубая плоскодонная керамика. Время ее бытования среди населения Башкирии разными исследователями определяется по-разному: В. Ф. Генинг — III—VIII вв. 26, Н. А. Мажитов и К. В. Сальников второй половиной I тысячелетия 27. С такими датировками трудно согласиться.

Керамика романовского типа хорошо датируется находками ее в могильниках середины I тысячелетия: Кушнаренковском V—VII вв. 28 и в могильнике IV—V вв. в Орджоникидзевском парке г. Уфы 29. В могильниках III — IV вв. она не встречается. В настоящее время можно говорить о существовании романовской керамики лишь с конца IV в.

У нас нет большой уверенности в том, что она просуществовала до конца I тысячелетия, как считают Н. А. Мажитов и К. В. Сальников. Н. А. Мажитов и П. Ф. Ищериков, определяя время бытования керамики романовского типа, пишут, что она найдена на городище в слое, непосредственно прикрывающем слой с керамикой бахмутинской культуры III—VIII вв. 30 Однако они, характеризуя бахмутинскую керамику, указывают, что она залегала вместе с романовской и кушнаренковской в средних отложениях культурного слоя на глубине от 1 до 2 м. Кроме того, как отмечают авторы, бахмутинские сосуды найдены, хотя и в небольшом количестве, в верхних и нижних слоях, т. е. опять вместе с романовскими и кушнаренковскими. Следовательно, фактически керамический материал городища Уфа-II не поддается стратиграфическому расчленению и поэтому говорить о залегании романовской керамики над бахмутинской не приходится. Городище Уфа-II, по нашему мнению, не многослойный памятник, как считают П. Ф. Ищериков и Н. А. Мажитов, а однослойный. В пользу нашего мнения можно привести данные о количественном соотношении сосудов разных типов. Основную массу керамического материала поселения составляют сосуды романовского типа (несколько сот экз.); лишь в качестве незначительной примеси к ним присутствуют сосуды бахмутинского (30 экз.) и кушнаренковского (35 экз.) типов. На этом основании мы сделали выше вывод, что на городище жили только носители керамики романовского типа, и отнесли этот памятник к романовской культуре. Как данные о количественном соотношении сосудов разных типов, так и данные об их стратиграфическом залегании противоречат мнению П. Ф. Ищерикова и Н. А. Мажитова об обитании на городище Уфа-II вначале носителей керамики бахмутинского, а потом романовского типов и что романовская керамика пережила бахмутинскую.

Если даже допустить, что городище Уфа-II многослойное поселение и что культурный слой его не потревожен и точно отражает хронологическую последовательность отложения остатков материальной культуры, то и в этом случае мы не можем уверенно говорить о существовании романовской керамики после VIII в., так как вполне допустима смена обитателей данного городища еще в период существования бахмутинской культуры; это событие могло иметь место и в V, и в VI, и в VII вв.

Кроме всего сказанного, при датировке романовской керамики следует учитывать такой немаловажный факт, как отсутствие её в могильниках конца VIII—X вв. К настоящему времени в разных районах Башкирии исследовано около десяти могильников этого времени, но ни в одном из них не найден сосуд романовского типа. Поэтому включение в их хронологические рамки IX—X вв. исключено. Таким образом, на основании имеющихся фактов мы может говорить о бесспорном существовании керамики романовского типа и, следовательно, памятников с характерным комплексом этой керамики лишь в пределах IV—VIII вв.

Вопрос о происхождении и этнической принадлежности памятников романовской культуры в настоящее время не может быть решен окончательно. Пока мы можем говорить уверенно лишь о том, что они не связаны генетически с памятниками предшествующего периода: пьяноборскими, кара-абызовскими и сарматскими. Об этом свидетельствует прежде всего керамический материал. Памятники романовской культуры находят ближайшие аналогии среди одновременных памятников Среднего Поволжья, где также известны многочисленные поселения и могильники с грубой плоскодонной керамикой 31. Но до сих пор неясен вопрос о происхождении самих памятников Среднего Поволжья. Они, по мнению А. П. Смирнова и Н. Ф. Калинина, оставлены потомками городецких племен, занявших в эпоху переселения народов восточные районы Мордовии и всю современную Татарию 32.

Точки зрения указанных авторов придерживался в своих ранних работах и В. Ф. Генинг 33. Но так как с течением времени места находок грубой плоскодонной керамики именьковско-романовского типа все увеличивались и территория ее распространения вышла далеко за пределы Среднего Поволжья и стало трудно предполагать столь далекое продвижение городецких племен на восток, то В. Ф. Генинг стал связывать ее с другим этносом. Он высказал мысль о сибирском происхождении и принадлежности ранним тюркам носителей плоскодонной керамики романовско-именьковскоего типа 34. Эта мысль высказана и в других сочинениях В. Ф. Генинга 35. В подтверждение ее приводится ряд случаев находок плоскодонной керамики в Западной Сибири и Казахстане.

Но нам кажется, что нельзя выводить керамику памятников Башкирии и Среднего Поволжья из Западной Сибири и Казахстана, основываясь на сомнительном ее сходстве с керамикой этих областей. Различий между керамикой восточных и западных областей значительно больше, чем черт сходства. Например, казахстанские сосуды, изготовленные из глины с примесью песка и толченого гранита, имеют тщательно сглаженную поверхность бледно-красного цвета и характеризуются однообразием форм. Они имеют очень короткие вогнутые или отогнутые шейки, слабо раздутое тулово, одинаковый диаметр устья и днищ 36. А романовско-именьковская керамика характеризуется чрезвычайным разнообразием форм сосудов и среди последних нельзя найти ни одного, который можно было бы сопоставить с казахстанскими. В качестве характерной особенности казахстанских сосудов середины I тысячелетия до н. э. М. К. Кадырбаев отмечает наличие небольшого валика на внутренней стороне венчика. В последующий период валик получает широкое распространение на казахстанских сосудах, чего мы не находим на романовско-именьковских. Ничего общего, кроме плоских днищ, не имеют романовско-именьковские сосуды также и с сосудами с городища Большой Лог у г. Омска 37. Что же касается находок плоскодонных сосудов на жертвенном месте Сузгун-II эпохи бронзы 38 и в Фоминском могильнике верхнеобской культуры 39, то они единичны и не находят подкрепления в других подобных памятниках Сибири и поэтому естественно рассматривать их как явления случайные.

Но В. Ф. Генинг при решении вопроса о происхождении романовско-именьковских памятников опирается не только на керамику, но еще и на погребальный обряд. В настоящее время известны два могильника, относящихся к кругу памятников романовско-именьковского типа (Кушнаренковский в Башкирии и Рождественский в Татарии). Некоторые элементы погребального обряда этих могильников (могильные ямы с заплечиками вдоль длинных стенок и нишами в узкой стенке, туши коня в могиле, трупосожжения) В. Ф. Генинг связывает с сибирским населением. Обряд трупосожжения возникает у разных племен и народов с различным типом хозяйства, на разных ступенях общественного развития. Он был известен в эпоху бронзы у андроновских племен в Южном Зауралье, Центральном и Южном Казахстане, у сармато-аланов Поволжья в IV— V вв., у славянских племен. Поэтому трудно связывать обряд трупосожжения с каким-либо одним этносом или определенным географическим районом. Что же касается могил со ступеньками вдоль длинных стенок, то гораздо больше оснований связывать их с сарматами. Они встречаются еще в раннесарматское время 40. В V—VIII вв. среди сарматского населения Нижнего Поволжья был широко распространен обычай класть кости лошади на ступеньки могилы 41.

При решении вопроса о происхождении романовско-именьковских памятников следует иметь в виду наличие между ними и сибирскими памятниками хронологического разрыва в 500 лет и более. Нам пока еще неизвестны памятники, которые могли бы послужить связующими звеньями между ранними и поздними памятниками. Но даже существование преемственности между сибирскими и романовско-именьковскими памятниками не может служить основанием для утверждения о принадлежности последних древним тюркам, так как неизвестна этническая принадлежность первых.

Однако В. Ф. Генинг пытается обосновать свое мнение, ссылаясь на данные не только археологии, но и других наук. Так, в частности, он опирается на мнение А. П. Ковалевского о том, что язык волжских булгар отличался от чувашского и чуваши к числу булгарских племен не принадлежали 42. Поскольку чувашский язык считается самым древним тюркским языком, а его носители не относятся к числу булгарских племен, постольку, по мнению В. Ф. Генинга, их (носителей чувашского языка) можно считать древними тюрками, проникшими в Среднее Поволжье в эпоху переселения народов 43. «Но для добулгарского населения Среднего Поволжья,— пишет В. Ф. Генинг,— как раз весьма характерна плоскодонная, горшковидная керамика, аналогичная той, которую мы находим и в бассейне р. Белой» 44.

Действительно, чувашский язык является древнетюркским и занимает особое место среди тюркских языков, не входя ни в одну из существующих в настоящее время групп этих языков. Но, во-первых, до сих пор еще неясен вопрос, был ли чувашский язык самостоятельным с самого начала или был диалектом булгарского. Во-вторых, даже признание чувашского языка древнетюркским и существование его самостоятельно с самого начала еще не может служить основанием для утверждения, что носители этого языка появились на средней Волге раньше булгар. Древность языка какого-либо народа, живущего в окружении других народов, язык которых считается более молодым, не обязательно предполагает появление на данной территории носителей древнего языка раньше, чем народов с более молодым языком. Исходя из всего изложенного, трудно согласиться с мнением В. Ф. Генинга о сибирском происхождении и тюркской принадлежности памятников романовской культуры в Башкирии и именьковской в Среднем Поволжье.

Хронологически и территориально именьковская культура смыкается с городецкой. Для нее и соседней дьяковской культуры — культур поволжских финно-угров — как раз была характерна плоскодонная керамика. Вполне возможно, что именьковская культура своим происхождением связана с городецкой.

Турбаслинская культура

С выделением из круга памятников Башкирии середины I тысячелетия особой турбаслинской культуры следует согласиться, но вопрос об ее этнической принадлежности требует некоторого уточнения. Данная культура выделена на основании материалов Ново-Турбаслинского курганного могильника, могильника в Орджоникидзевском районе г. Уфы и отдельных уфимских погребений. Эти памятники разными исследователями связываются с разными племенами: сармато-аланами, тюрками и уграми. Мнение об их сарматской принадлежности впервые высказал Р. Б. Ахмеров 45, а затем развил А. П. Смирнов 46. Эту точку зрения разделял в своих первых работах и Н. А. Мажитов 47, но потом под влиянием В. Ф. Генинга, высказавшего мнение о тюркской принадлежности носителей плоскодонной керамики романовского типа, и на основании находок в Ново-Турбаслинском могильнике нескольких плоскодонных сосудов он стал связывать турбаслинскую культуру с тюрками. Он пишет, что хотя сарматские черты в культуре турбаслинских и уфимских могильников значительные, однако считать их полностью памятниками сармато-алан, по-видимому, нельзя 48. Поскольку в передвижениях народов в IV—V вв. основную роль сыграли гунны, то, по мнению Н. А. Мажитова, можно предположить, что в культуре и языке этого пришлого населения преобладали тюркские элементы.

Во-первых, сразу же следует отметить, что нет никаких данных судить о том, какие элементы, сарматские или гуннские, преобладали в языке этого населения. При этом необходимо иметь в виду еще то обстоятельство, что до сих пор не решен вопрос, на каком языке, тюркском или монгольском, говорили сами гунны. Во-вторых, Н. А. Мажитов не уточняет, какие элементы материальной культуры пришлых племен он связывает с тюрками, да это и невозможно, так как собственно древнетюркские комплексы нам неизвестны. В-третьих, не исследован антропологический материал Ново-Турбаслинского могильника и мы не имеем возможности судить о физическом типе населения, оставившего этот могильник. Таким образом, ни антропологическими, ни лингвистическими данными по интересующему вопросу мы не располагаем. В нашем распоряжении имеются лишь данные по материальной культуре и погребальному обряду, а они, как признает и сам Н. А. Мажитов, свидетельствуют о большой близости турбаслинских племен к аланам Приуралья и Нижнего Поволжья.

Точка зрения о сарматской принадлежности курганных могильников Прикамья середины I тысячелетия (Харинский, Качкинский, Ново-Турбаслинский и др.) в последнее время подверглась критике со стороны В. Ф. Генинга, который считает, что эти памятники оставлены угорским населением, переселившимся в Прикамье из Зауралья и Западной Сибири в III в.

Аргументацию В. Ф. Генинга можно свести к двум пунктам. Первый — культуры, развивающиеся в Прикамье с III в., не имеют близких аналогий в сармато-аланских памятниках ни в керамике, ни в погребальном обряде 49. В. Ф. Генинг при решении вопроса о происхождении и этнической принадлежности населения, принесшего в Прикамье курганный обряд захоронения, не видит различий между отдельными группами этого пришлого населения. На самом деле курганные могильники Верхнего Прикамья (Харинский, Качкинский) и Башкирии (Ново-Турбаслинский и др.) резко отличаются друг от друга как по погребальному обряду, так и по керамике. Для первых характерны неглубокие могильные ямы под насыпью, срубы в один венец бревна, перекрытые сверху толстыми плахами, берестяная подстилка дна ямы, следы огня, ориентировка костяков на юг и северо-запад 50, а для вторых — глубокие могильные ямы часто с заплечиками по длинным стенкам, а также нишами в узкой северной стенке; широкое распространение в насыпях курганов и могилах жертвенных костей лошади; следы кострищ; преобладание ориентировки костяков на север и северо-восток 51.

У половины сосудов харинских памятников «в составе глиняного теста имеется растительная примесь и отсутствует раковина. Появляется особая острореберная форма чаши с высоким горлом. Сосуды часто орнаментируются по наружной стороне венчика насечками и защипами. Все сосуды в харинское время продолжают оставаться круглодонными. В орнаментации преобладают узоры из гребенки, разных вдавлений и шнура» 52. Керамика турбаслинской культуры представлена большими глиняными сосудами без орнамента, с высоким прямым горлом, широко раздутым туловом и округлым дном, примесь к глине — песок 53. Кроме того, курганные могильники Верхнего Прикамья связаны с поселениями, а башкирские — нет. Население Верхнего Прикамья было оседлым и занималось скотоводством и земледелием, а турбаслинцы были кочевниками.

В. Ф. Генинг вопреки этим фактам пишет, что во всем Прикамье появилось оседлое население, прекрасно знакомое не только со скотоводством, но и высокоразвитым земледелием 54. Это утверждение справедливо лишь относительно Верхнего Прикамья. По нашему мнению, В. Ф. Генинг прав, связывая харинские памятники с уграми. Что же касается памятников турбаслинского типа, отличающихся от харинских и не находящих аналогий в угорских памятниках Зауралья и Западной Сибири, то их следует считать сармато-аланскими. Как уже было сказано выше, могилы со ступеньками вдоль длинных стенок встречались еще в прохоровской культуре. В V—VIII вв. среди сарматского населения Нижнего Поволжья был широко распространен обычай класть на ступеньки могилы кости лошади. Северная ориентировка погребенных является одним из элементов погребального обряда сармато-алан во II—IV и V—VIII вв. Керамику турбаслинских курганов Н. А. Мажитов прямо связывает с сарматской керамикой 55.

Разберем второй пункт доказательства В. Ф. Генинга. Он пишет, чти продвижение сармато-аланов к северу исключено также потому, что развитие культур раннего средневековья Прикамья начинается до того времени, как сармато-аланы после разгрома гуннами в 370 г. должны были покинуть Приазовье 56. Во-первых, как было показано, с сармато-аланами можно связывать только курганные могильники Башкирии, но не всего Прикамья, как это делал А. П. Смирнов 57. Во-вторых, В. Ф. Генинг, решая вопрос об этнической принадлежности курганных могильников Прикамья, исходит из своей неправильной точки зрения о начале развития всех, без исключения, археологических культур средневековья в Прикамье именно в III в.

В действительности картина сложения, развития и взаимоотношений культур Прикамья гораздо сложнее, чем это кажется В. Ф. Генингу. В настоящее время мы можем более или менее уверенно говорить о III в. как о времени начала существования только таких культур, как бахмутинская, ломоватовская и, возможно, поломская. А именьковская культура в Среднем Поволжье и Нижнем Прикамье, турбаслинская и романовская в Башкирии датируются не с III, а с V в. Но В. Ф. Генинг прав в том отношении, что нельзя связывать турбаслинскую культуру с племенами, якобы переселившимися, как считает А. П. Смирнов, из Северного Приазовья в конце IV в. Навряд ли в действительности имело место столь далекое переселение, да и нет необходимости искать где-то далеко на юге первоначальное место обитания тех племен, которые расселились в Центральной и Северной Башкирии на рубеже IV—V вв. Есть основания предполагать, что это население продвинулось сюда из Оренбургской области и южных районов Башкирии.

Нельзя забывать, что сарматские племена жили в Башкирии еще до нашей эры, о чем свидетельствуют могильники у с. Старые Киишки и отдельные находки прохоровской культуры 58. Правда, В. Ф. Генинг ставит под сомнение сарматскую принадлежность Киишкинского могильника 59. Он, не отрицая большого сходства киишкинских курганов с курганами прохоровской культуры, преувеличивает черты, отличающие их от южноуральских памятников. Действительно, при наличии многих черт, общих с прохоровскими, старокиишкинским погребениям присущи и некоторые особенности, выделяющие их из круга прохоровских погребений Приуралья и Нижнего Поволжья. Так, для нежинских курганов характерны каменные кучи под насыпью, утрамбованные глиняные площадки. Могилы либо закладывались сверху бревнами или жердями, либо покрывались плетнем из осокоревых или тальниковых веток. Таким же плетнем облицовывались стенки могильных ям 60.

Ничего подобного не встречено в киишкинских курганах. В Поволжье преобладают катакомбы с большими камерами и узкими подбоями и простые неширокие, прямоугольные или овальные ямы. Следует отметить и такой факт, как наличие под одной курганной насыпью нескольких типов погребений. В киишкинских курганах преобладают узкие прямоугольные ямы. Особенностью поволжской группы прохоровской культуры являются погребения в дощатых гробах и в долбленных колодах 61. В Киишках только некоторые погребения совершены на досках и на берестяной подстилке. Все это в какой-то степени отличает киишкинские курганы от южноуральских и поволжских курганов прохоровской культуры, но не должно вызывать у нас сомнений относительно принадлежности их к указанной культуре. Основные черты обряда свидетельствуют о родстве его с прохоровским 62.

Своеобразие, характерное для киишкинских курганов, вполне допустимо в пределах обширного сарматского мира. Сарматы жили на Южном Урале и позже II в. до н. э., о чем свидетельствуют погребения средне- и позднесарматского периодов 63. Видимо, какая-то часть сарматского населения осталась на Южном Урале и продолжала кочевать здесь до тех пор, пока на рубеже IV—V вв. не продвинулась в более северные районы. Потомки этих племен и оставили в Центральной и Северной Башкирии памятники типа Ново-Турбаслинского курганного могильника. Между ними и племенами бахмутинской и романовской культур установились, видимо, связи брачного характера, что вызвало включение в комплексы материальной культуры и погребального обряда вторых некоторых черт материальной культуры и погребального обряда первых (большие круглодонные сосуды без орнамента, могилы с заплечиками, кости лошади в могилах) .

Кушнаренковская культура

Памятники кушнаренковской культуры известны в междуречье Камы, Ики и Белой, а также на правобережье р. Белой в районе г. Стерлитамака. Датируются они исследователями по-разному. В. Ф. Генинг считает, что они появились в III в., но ничего не говорит о том, как долго они существовали. В одном случае он говорит о памятниках III—V вв., в другом III—VIII вв., в третьем — III—IX вв. 64 Н. А. Мажитов, который не признает кушнаренковскую культуру, датирует характерную для нее керамику в одном случае V—VII вв., в другом VI—IX вв. 65 Второй половиной I тысячелетия датирует керамику кушнаренковского типа и К. В. Сальников 66.

Между тем время существования памятников кушнаренковской культуры определяется легко и достаточно точно. К настоящему времени известны многочисленные находки кушнаренковской керамики в хорошо датируемых погребениях. В 1961 г. около г. Ишимбая на правом берегу Белой обнаружено древнее погребение, в котором вместе с другими вещами оказалось несколько черепков кушнаренковского типа. В. Д. Викторова датировала погребение V—VI вв. 67 В 1965 г. около дер. Куштеряк на р. Ик были найдены вместе с черепками кушнаренковского типа следующие вещи: бронзовая литая подвеска с выпуклинами, бронзовый проволочный браслет, наконечники ремней, несколько подвесок в виде медведя (свиньи?), круглая плоская литая фибула с круглыми шишечками по краю и др. Все они имели широкое распространение в VI—VII вв. 68

В музее археологии Башкирского государственного университета хранятся вещи из древнего погребения, обнаруженного в дер. Ихтисат Стерлитамакского района БАССР. Костяк лежал на глубине 1,2—1,3 м, головой к юго-западу, при нем вместе с черепками кушнаренковского типа оказалось много металлических предметов: шесть бронзовых колесообразных подвесок, шесть колоколовидных подвесок, два бронзовых проволочных браслета, бронзовая поясная пряжка, обломки серег, перстень со щитком, стеклянные пастовые бусы, железные удила, железный нож и обломок бронзового зеркала. По колесовидным подвескам, встречающимся в большом количестве в погребениях V—VII вв. и на поселениях бахмутинской культуры 69, серьгам и перстню, аналогичных стерлитамакским VIII — IX вв. 70, Ихтисатовское погребение следует отнести к VII— VIII вв. В начале 50-х годов недалеко от г. Стерлитамака во время земляных работ были найдены, а потом исследованы сотрудниками Башкирского, республиканского и Стерлитамакского музеев более двух десятков богатых погребений, которые по монетам хорошо датируются VIII—IX вв. В некоторых погребениях вместе с металлическими предметами встречались обломки сосудов, очень близких к сосудам кушнаренковского и чермасанского типов. Сосуды из стерлитамакских погребений орнаментированы мелкими ямками, горизонтальной елочкой, резными горизонтальными линиями, взаимопересекающейся насечкой, наклонными отпечатками мелкозубчатого штампа, которые являются характерными элементами орнамента кушнаренковской и чермасанской керамики.
Следовательно, известные в настоящее время погребения кушнаренковской культуры датируются разным временем в пределах V—IX вв. Также следует датировать связанные с ними поселения. Но если учесть, что несколько сосудов кушнаренковского типа известны из Танкеевского могильника IX—X вв. в Татарии, то в хронологические рамки кушнаренковской культуры можно включить и X в.

О происхождении племен-носителей кушнаренковской культуры впервые высказал мнение В. Ф. Генинг, который связывает их с уграми зауральского происхождения 71. С мнением В. Ф. Генинга, пожалуй, следует, согласиться. Вызывает возражение лишь отнесение времени появления этих племен в Башкирии к III в. Как было показано выше, памятники кушнаренковской культуры датируются не с III в., а с V в. Материалы позволяют предположить, что имело место двукратное переселение зауральского населения. Впервые в III в. в Южное Приуралье проникают те угорские племена, которые, смешавшись с местным пьяноборским населением, дали начало бахмутинской культуре. Затем, видимо, на рубеже IV—V вв. переселились племена — носители керамики кушнаренковского и чермасанского типов.

Поскольку Стерлитамакский могильник мы относим к кушнаренковской культуре, необходимо коснуться вопроса об его этнической принадлежности. Р. Б. Ахмеров, опубликовавший материалы могильника, приписал его аланам 72. Впоследствии А. П. Смирнов, обосновав предложенную Р. Б. Ахмеровым датировку могильника VIII — IX вв., также связал памятник с аланами, якобы продвинувшимися в лесостепные районы Южного Приуралья из Приазовья 73. Основанием для этого ему послужило сходство металлических вещей могильника с материалами позднесарматских погребений в Саратовской области и салтовской культуры. Однако погребальный обряд и керамический материал Стерлитамакского могильника противоречат выводу Р. Б. Ахмерова и А. П. Смирнова. Стерлитамакские погребения имеют северо-западную, западную и юго-западную ориентировки, а позднесарматские — северную и северо-восточную. Керамика могильника находит аналогии в угорских памятниках Зауралья, но не в сарматских.

*
*
*

Таким образом, в настоящее время в Башкирии известны пять групп археологических памятников середины I тысячелетия, соответствующие пяти племенным группам разного происхождения. Из них самой многочисленной была группа бахмутинских племен, занимавших обширную территорию в междуречье Уфы — Белой и на Средней Каме. В этническом отношении они были смешанными и включали потомков местного пьяноборского населения, угров, переселившихся из Зауралья в III в. и на рубеже IV—V вв., и племен сармато-аланского происхождения (турбаслинцы). Междуречье Белой, Камы и Ика, а также правобережье р. Белой в районе г. Стерлитамака занимали племена кушнаренковской культуры — угры, переселившиеся из Зауралья на рубеже IV—V вв. В среднем течении р. Белой в районах с. Кушнаренково и города Уфы обитали с конца IV в. племена романовской культуры, происхождение и этническая принадлежность которых не установлена. Мнение об их тюркской принадлежности пока ничем не аргументировано. Возможно, что они относятся к поволжским финно-уграм. По Центральной и Северной Башкирии кочевали племена турбаслинской культуры — потомки сармато-алан, продвинувшихся сюда из Оренбургских степей и Южной Башкирии на рубеже IV—V вв.

Провести четкие границы между культурами невозможно, так как в одном и том же районе встречаются памятники разных культур. Подобная картина наблюдается особенно в Центральной Башкирии, где имеются памятники всех указанных культур.

Бахмутинская, турбаслинская, романовская и имендяшевская культуры прекратили свое существование в VIII в. Этот факт, видимо, следует поставить в связь с вторжением в конце VIII в. в Южное Приуралье многочисленных тюркских племен 74. Возможно, основная часть племен бахмутинской, романовской, турбаслинской и имендяшевской культур покинула Южное Приуралье, а часть осталась здесь и была ассимилирована тюрками. Определенно можно говорить об обитании здесь в конце I тысячелетия лишь племен кушнаренковской культуры, о чем свидетельствует Стерлитамакский могильник. Среди пришлых тюркских племен, видимо, уже были башкиры, первое письменное известие о которых относится к X в. 75

Notes:

  1. Н. А. Мажитов. Бахмутинская культура. Автореф. канд. дис. М., 1963, стр. 11. ↩
  2. В. Ф. Генинг. Проблемы изучения железного века Урала. ВАУ, 1, Свердловск, 1961, стр. 40; его же. К вопросу об этническом составе населения Башкирии в I тысячелетии нашей эры. АЭБ, II, Уфа, 1964, стр. 121. ↩
  3. К. В. Сальников. Итоги и задачи изучения археологии Башкирии. Тезисы докладов III Уральского археологического совещания в г. Уфе, Уфа, 1962, стр. 7. ↩
  4. Н. А. Мажитов. Ук. соч., стр. 11, 12. ↩
  5. Н. А. Мажитов. К. изучению археологии Башкирии I тысячелетия нашей эры. АЭБ, II, стр. 106. ↩
  6. Название происходит от села Романовки под Уфой, где расположены наиболее исследованные поселения с комплексом керамики этого типа. ↩
  7. П. Ф. Ищериков, Н. А. Мажитов. Городище Уфа-П. АЭБ, I, Уфа, 1962, табл. 1; В. Ф. Генинг. К вопросу об этническом составе…, стр. 118, рис. 5; стр. 119, рис. 6. ↩
  8. Г. Н. Матюшин. Археологические исследования в окрестностях города Уфы. ВАУ, 2, Свердловск, 1926, стр. 63, 64; его же. Новые археологические памятники в окрестностях г. Уфы. АЭБ, I, стр. 133—139. ↩
  9. М. С. Акимова, В. Ф. Генинг. Отчет об исследованиях археологических памятников у с. Кушнаренкова Башкирской АССР в 1959 г. Архив ИА, Р—I, 1953. ↩
  10. П. Ф. Ищериков, Н. А. Мажитов. Ук. соч., стр. 140—150. ↩
  11. Н. А. Мажитов. Поселение Ново-Турбаслинское-II. АЭБ, I, стр. 151—162. ↩
  12. В. Ф. Генинг. Проблемы изучения…, стр. 40; его же. К вопросу об этническом составе…, стр. 122. ↩
  13. Названия происходят от с. Кушнаренково и р. Чермасан, где впервые найдены сосуды этих типов. ↩
  14. Н. А. Мажитов. Курганный могильник в деревне Ново-Турбаслы. БАС, Уфа, 1959, стр. 126, рис. 3; П. Ф. Ищериков, Н. А. Мажитов. Ук. соч., табл. II, III, 1, 2, З; В. Ф. Генинг. К вопросу об этническом составе…, рис. 3, 1—6. ↩
  15. В. Ф. Генинг. Ук. соч., рис. 4, 6—10. ↩
  16. Р. Б. Ахмеров. Могильник близ г. Стерлитамака. СА, XXII, 1955. ↩
  17. В. Д. Викторова. Материалы к археологической карте памятников эпохи железа в южной Башкирии. ВАУ, 1, стр. 170. ↩
  18. А. П. Смирнов. Железный век Башкирии. МИА, 58, 1957, стр. 30. ↩
  19. В. Д. Викторова. Ук. соч., стр. 167—169; Г. В. Юсупов. Отчет археологической экспедиции Башкирского филиала АН СССР 1956 г., стр. 1—3; Архив ИА, Р-І, 1246; О. Н. Бадер. Очерк работ Камской археологической экспедиции в 1955 и 1956 гг. Труды КАЭ, вып. III, Пермь, 1960 г., стр. И; С. М. Васюткин. Научный отчет об археологических разведках в Архангельском и Иглинском районах БАССР летом 1961 г. Архив ИА, Р-І, 2247. ↩
  20. Н. А. Машитов. Бахмутинская культура, стр. 10. ↩
  21. В. Ф. Генинг. Очерк этнических культур Прикамья в эпоху железа. Тр. Казанского ФАН СССР, сер. 2. Казань, 1959, стр. 201. ↩
  22. Н. А. Мажитов. Ранние памятники бахмутинской культуры. ВАУ, 2, стр. 65—71. ↩
  23. В. Ф. Генинг. Узловые проблемы изучения пьяноборской культуры. ВАУ, 4, стр. 47. ↩
  24. Н. А. Мажитов. К изучению археологии Башкирии…, стр. 108. ↩
  25. Н. А. Мажитов. Ук. соч., стр. 110. ↩
  26. В. Ф. Генинг. К вопросу о продвижении сибирского населения в Западное Приуралье в I тысячелетии н. э. ВИОДВ, Новосибирск, 1961, стр. 334; его же. Г1ри- блемы изучения железного века Урала, стр. 42. ↩
  27. П. Ф. Ищериков, Н. А. Мажитов. Ук. соч., стр. 146; К. В. Сальников. Итоги и задачи изучения археологии Башкирии. АЭБ, II, стр. 13. ↩
  28. М. С. Акимова, В. Ф. Генинг. Отчет об исследованиях археологических памятников у с. Кушнаренково Башкирской АССР в 1959 г. Архив ИА, Р—I, 1953. ↩
  29. К. В. Сальников. Итоги и задачи…, ↩
  30. П. Ф. Ищериков, Н. А. Мажитов. Ук. соч., стр. 146. ↩
  31. Н. Ф. Калинин, А. X. Халиков. Именьковское городище. МИА, 80, 1960, стр. 226; В. Ф. Генинг, В. Е. Стоянов и др. Археологические памятники у с. Рождествено. Казань, 1962; Н. Я. М е р п е р т. Материалы по археологии Среднего Заволжья. МИА, 42, 1954. ↩
  32. А. П. Смирнов. Волжские булгары. М., 1951, стр. 16; его же. Железный век Чувашского Поволжья. МИА, 95, 1961, стр. 153; Н. Ф. Калинин, А. X. Халиков. Итоги археологических работ за 1945—1952 гг. Казань, 1952, стр. 55. ↩
  33. В. Ф. Генинг. Очерк этнических культур Прикамья…, стр. 208. ↩
  34. В. Ф. Генинг. К вопросу о продвижении сибирского населения…, стр. 329—335. ↩
  35. В. Ф. Генинг. Проблемы изучения железного века Урала, стр. 42; его же. К вопросу об этническом составе населения Башкирии…, стр. 128. ↩
  36. М. К. Кадырбаев. Памятники ранних кочевников Центрального Казахстана. Тр. ИИАЭ АН КазССР. Алма-Ата, 1959, стр. 167, рис. 3. ↩
  37. В. Н. Чернецов, В. И. Мошинская. Городище Большой Лог. КСИИМК XXXVII, 1951, стр. 84. ↩
  38. В. И. Мошинская. Сузгун-II. МИА, 58, 1957, стр. 121, табл. II, 3. ↩
  39. М. П. Грязнов. История древних племен Верхней Оби по раскопкам близ с. Большая речка. МИА, 48, 1956, табл. L, 30, 31. ↩
  40. М. Г. Мошкова. Памятники прохоровской культуры. САИ, Д1-10. М., 1963, табл. 2, 11. ↩
  41. Е. К. Максимов. Позднейшие сармато-аланские погребения V—VIII вв. на территории Нижнего Поволжья. Тр. СОМК, 1, 1956, стр. 70. ↩
  42. А. П. Ковалевский. Чуваши и булгары по данным Ахмеда Ибн-Фадлана. Чебоксары, 1954, стр. 49. ↩
  43. В. Ф. Генинг. К вопросу о продвижении сибирского населения…, стр. 335. ↩
  44. Там же. ↩
  45. Р. Б. Ахмеров. Древние погребения в г. Уфе. КСИИМК, XXV, 1947, стр. 113— 117; его же. Уфимские погребения VI—VIII веков нашей эры. КСИИМК, X, 1951, стр. 134—137. ↩
  46. А. П. Смирнов. Железный век Башкирии. МИА, 58, 1957, стр. 62. ↩
  47. Н. А. Мажитов. Курганный могильник в деревне Ново-Турбаслы, стр. 142. ↩
  48. Н. А. Мажитов. К изучению археологии Башкирии…, стр. 105. ↩
  49. В. Ф. Генинг. Проблемы изучения железного века Урала, стр. 41. ↩
  50. В. Ф. Генинг. Очерк этнических культур Прикамья…, стр. 185. ↩
  51. Н. А. Мажитов. К изучению археологии Башкирии…, стр. 104. ↩
  52. В. Ф. Генинг. Очерк этнических культур…, стр. 187. ↩
  53. Н. А. Мажитов. Курганный могильник в деревне Ново-Турбаслы, табл. III, 5, 6. ↩
  54. В. Ф. Генинг. Проблемы изучения железного века Урала, стр. 41. ↩
  55. Н. А. Мажитов. К изучению археологии Башкирии…, стр. 105. ↩
  56. В. Ф. Генинг. Ук. соч., стр. 41. ↩
  57. А. П. Смирнов. Ук. соч. ↩
  58. М. Г. Мошкова. Ук. соч. ↩
  59. В. Ф. Генинг. К вопросу об этническом составе населения Башкирии…, стр. 112. ↩
  60. Б. Н. Граков. Курганы в окрестностях поселка Нежинского… Тр. СА РАНИОН, IV, 1928, стр. 146. ↩
  61. И. В. Синицын. Археологические раскопки на территории Нижнего Поволжья. Саратов, 1947, стр. 13. ↩
  62. М. X. Садыкова. Сарматский курганный могильник у дер. Старые Киишки. АЭБ, I, Уфа, 1962 ↩
  63. К. Ф. Смирнов. Сарматские погребения Южного Приуралья. КСИИМК, 22, 1948; К. В. Сальников. К вопросу об этническом составе населения Южной Башкирии в I тысячелетии нашей эры. СА, 1959, 4. ↩
  64. В. Ф. Генинг. Проблемы изучения железного века Урала, стр. 40—44; его же. К вопросу об этническом составе населения Башкирии…, стр. 115—123. ↩
  65. Н. А. Мажитов. Бахмутинская культура, стр. 12; его же. Поселение Ново-Турбаслинское II, стр. 160. ↩
  66. К. В. Сальников. Итоги и задачи изучения археологии Башкирии, стр. 12-13. ↩
  67. В. Д. Викторова. Ук. соч., стр. 170. ↩
  68. А. П. Смирнов. Ук. соч., табл. VI, 1—9\ Н. А. Мажитов. К изучению археологии Башкирии…, рис. 2, 5; 3, 4. ↩
  69. Н. А. Мажитов. Поселение Ново-Турбаслинское-П, табл. II, 5. ↩
  70. Р. Б. Ахмеров. Могильник близ г. Стерлитамака. СА, XXXII, 1955. ↩
  71. В. Ф. Генинг. Проблемы изучения железного века Урала, стр. 40—44. ↩
  72. Р. Б. Ахмеров. Ук. соч. ↩
  73. А. П. Смирнов. Ук. соч., стр. 50. ↩
  74. Н. А. Мажитов. Новые материалы о ранней истории башкир. АЭБ, II, стр. 148—157; М. X. Садыкова, Тюрко-язычные кочевники на территории Южной Башкирии. БАС, стр. 152—169. ↩
  75. Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу. М.— Л., 1939, стр. 66. ↩

В этот день:

Нет событий

Рубрики

Свежие записи

Счетчики

Яндекс.Метрика

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Археология © 2014