Бобров В.В. Эпоха поздней бронзы Обь-Чулымского междуречья

Бобров В.В. Эпоха поздней бронзы Обь-Чулымского междуречья // Археология Южной Сибири / КемГУ. — Кемерово, 1985. — С. 28 — 36.

С 50-х годов до настоящего времени советской археологической наукой накоплены обширные материалы эпохи поздней бронзы на территории Западной Сибири. На этой источниковой базе определяются в общих чертах историко-археологические процессы развития древних обществ; она послужила основой для выработки целого ряда концепций культурно- и этногенетического плана ¹.

Однако по-прежнему существуют территории, где этот хронологический период крайне плохо изучен. Одним из таких районов является Обь-Чулымское междуречье, которое географически выражено различными ландшафтными зонами. На западе и юго-западе открытые лесостепные (близкие к степным) пространства Кузнецкой котловины; на востоке — горно-таежная система — Кузнецкий Алатау, разделяющая бассейн Среднего Енисея и Верхней Оби; на севере в широтном местонахождении городов Мариинск и Ачинск — лесостепной «коридор», физико-географическая характеристика которого отчетливо выражена, так как с юга его окаймляет южносибирская тайга, а с севера — северная. Вероятно, отмеченные ландшафтные зоны Обь-Чулымского междуречья существовали и в конце II — начале I тыс. до н. э. Вполне естественно, что обитание в определенной географической среде предопределило те или иные особенности хозяйственной направленности и производственной деятельности древнего населения, которые нашли отражение в материальной культуре.

Эпоха поздней бронзы (а точнее весь период от энеолита до раннего железа) Обь-Чулымья заслуживает научного внимания, т. к. речь идет об археологии территории, расположенной между достаточно полно изученным в археологическом отношении среднеенисейским районом и бассейном Верхней Оби. В археологии отмеченных районов созданы периодизации, отвечающие современным представлениям о хронологических и культурных изменениях в древних обществах. Однако целый ряд проблем и частных вопросов остается неразрешенным или гипотетичными в силу неразработанности археологии бронзы на территории, занимающей промежуточное положение.

Исследования последнего десятилетия в Обь-Чулымском междуречье дали и новые памятники, и новые материалы, которые позволяют сформулировать несколько положений.

В эпоху поздней бронзы открытые пространства Кузнецкой котловины были освоены скотоводческо-земледельческими племенами, так называемой ирменской культуры, которые занимали обширную территорию лесостепей Западной Сибири, в частности, Верхнее Приобье и Барабинскую лесостепь. Развитие этой культуры в Кузнецкой котловине имеет те же общие тенденции, что и на всей территории ее распространения. Однако можно отметить некоторые особенности.

Во-первых, обращает на себя внимание кратковременный, сезонный характер поселений котловины. Из одиннадцати известных в настоящее время поселений только одно визуально по западинам от жилищ определяется как долговременное (Промышленное II). При этом географически они тяготеют к центральным и северным районам котловины, которые имеют более выраженный лесостепной характер.

Во-вторых, в материальной и духовной культуре ирменского населения котловины довольно значителен процент признаков и элементов карасукской культуры минусинских степей.

В меньшей степени эта особенность проявляется в материалах эпохи поздней бронзы Северного Алтая и южных районов Новосибирского Приобья. К числу карасукских признаков следует отнести погребения в каменных ящиках, круглодонную форму посуды, неорнаментированный венчик, лапчатые подвески, круглую бляху, украшенную по основанию сферического выступа ритмично расположенными «жемчужинами», выполненными пуансонной техникой, технологический прием литья выпуклой шляпки на гвоздевидных подвесках ².

Комплекс карасукских признаков в памятниках ирменской культуры Кузнецкой котловины не есть ли результат диффузионного или миграционного процесса? Ответить односложно на этот вопрос трудно. Дискуссионным остается соотношение этих двух культур во времени. Что же касается территориального соприкосновения, то ирменцы контактировали с минусинскими племенами эпохи поздней бронзы в пределах Ачинско-Мариинской лесостепи. При этом следы контактов находят отражение в материалах памятников так называемого каменноложского типа или луговской культуры. Незначительное количество бронзовых изделий карасукского облика и явно импортированных найдено в северных пределах распространения ирменской культуры. Ирменское население Кузнецкой котловины было отделено от своих восточных соседей горно-таежной системой. Предпочтительнее в связи с этим высказанный в литературе тезис о миграции незначительных групп карасукского населения в идентичные по ландшафту минусинским центральные районы Кузнецкой котловины и, вероятно, Северного Алтая, через горные перевалы верховьев р. Томи ³.

В-третьих, до настоящего времени в пределах Кузнецкой котловины не найдено ни одного памятника еловской культуры и позднеирменского этапа. Андроноидная по облику еловская культура, по мнению ряда исследователей, имеет распространение на юге до Горного Алтая ⁴. Отсутствие еловских памятников в Кузнецкой котловине, вероятно, связано с недостаточной археологической изученностью данной территории. Хотя возможно и иное объяснение.

В этих лесостепных районах культура, сочетающая в себе черты таежного, охотничье-рыболоведческого хозяйственного направления и земледельческо-скотоводческого андроновского, могла возникнуть под активным влиянием андроновцев на первых или притоке таежного населения и его ассимиляция с андроновцами в пределах Кузнецкой котловины. А именно эти две позиции доминируют в решении проблемы о происхождении памятников андроноидного типа Западной Сибири.

М. Ф. Косарев, в отличие от своих оппонентов, считает, что еловская культура локализуется в основном на территории Томско-Нарымского Приобья, хотя отмечал единичные поселения в Новосибирском Приобье и на Алтае ⁵. Его точка зрения, на наш взгляд, более обоснована. Что касается алтайских памятников еловской культуры, то знакомство с материалами приводит к мысли об их иной культурной принадлежности. Сходство основано на общей тенденции возникновения и прежде всего устойчивости андроновских традиций. Местный компонент более сложен для прочтения, но бесспорно, что он связан с культурой населения южно-сибирской тайги, которую вряд ли безоговорочно можно отождествлять с культурой населения северной таежной зоны и которую еще предстоит исследовать сибирской археологической науке. Это еще раз подтверждает идею о многообразии андроноидных типов памятников как в период существования андроновской общности, так и после ее крушения.

Вполне возможно, что в Кузнецкой котловине историко-политические события были связаны с быстрой сменой андроновского населения ирменским.

Если говорить о последующем этапе развития ирменской культуры в котловине, то он также недостаточно ясен. В последние годы выделен позднеирменский этап развития культуры для Новосибирского Приобья и лесостепной Барабы ⁶. Он характеризуется посудой двух типов — горшками и банками с орнаментацией в верхней части (только по венчику и шейке) в виде двух рядов жемчужин, чередующихся с тремя-четырьмя насечками горизонтальных линий или сетки ⁷. Эти черты продолжают существовать в орнаментации посуды большереченского этапа культуры раннего железа Верхней Оби.

Невозможно в данном случае отрицать, что процесс развития ирменской культуры в Кузнецкой котловине был отличен от сопредельных с запада территорий. Что же касается характера материальной культуры переходного от бронзы к железу и ранних этапов железного века, то вопрос остается открытым. Тезис о сходстве генезиса ирменской культуры в Кузнецкой котловине, Новосибирском Приобье и Барабе имеет косвенное подтверждение. В бассейне Средней Томи (районы, контактирующие с восточной периферией котловины) эпоха поздней бронзы представлена глиняной посудой, с орнаментацией идентичной позднеирменскому этапу. Это прежде всего комплексы Маякова городища ⁸, Лочинова ⁹ и поселения Глинка ¹⁰.

Наряду с этими чертами керамика Средней Томи обладает своеобразием, выраженным, например, в частом украшении венчика елочкой (насколько позволяют обобщать материалы Майкова городища). Таким образом, сходство процесса генезиса материальной культуры в переходное время от бронзы к раннему железу в районе, между которым находится Кузнецкая котловина, позволяет предполагать идентичное развитие и в последней. Однако исключать иные варианты на данном уровне исследования вряд ли правомерно.

К северу от Кузнецкой котловины в бассейне нижнего течения р. Томи известно только три поселения, принадлежность которых к ирменской культуре не вызывает сомнений (Лебяжье, Люскус, Ягуновское). Тяготеют ли материалы указанных памятников к нижнетомскому варианту культуры эпохи бронзы, судить преждевременно. Более определенно можно высказаться о городище на р. Люскус, где керамика и ее орнаментация при некотором своеобразии имеет ту же характеристику, что и для всех ирменских памятников ¹¹. Но эти материалы разительно отличаются от среднетомских. Но различия скорее хронологического, а не культурного плана.

В Ачинско-Мариинской Лесостепи в настоящее время известно 14 поселений эпохи поздней бронзы и все они либо полностью, либо частично исследованы. Накопленные материалы создают фактологическую основу для нижеследующих положений. Однако прежде чем приступить к их изложению, целесообразно еще раз напомнить, что речь идет об археологии эпохи поздней бронзы относительно узкого в физико-географическом отношении района. Памятники расположены по берегам рек, текущих как в меридиональном, так и широтном направлениях, а также по берегам озер, тяготеющих к предгорнотаежным зонам. Ландшафтная специфика района явилась одной из причин освоения данной территории в эпоху поздней бронзы племенами различными по хозяйственной характеристике и образу жизни.

Эта тенденция находит отражение в андроновское время. Наряду с андроновскими (федоровскими) поселениями и могильниками (Песчаное ¹², Березовское I ¹³, Кадат III, IV; Михайловский, Болынепичугинский, Кадат IX, Ашпыл ¹⁴; в Ачинско-Мариинской лесостепи исследовано поселение Дворниково, расположенное на р. Серте и содержащее материалы еловской культуры.

Несмотря на малочисленность керамического комплекса, он дает представление не только о культурно-типологической принадлежности, но и о его своеобразии. Керамика представлена слегка профилированными сосудами, близкими к баночной форме, с поясами резной елочной орнаментации, разделенными рядами ямок. Сосуды этого типа М. Ф. Косарев относит ко второй группе ¹⁵. Отличительной чертой этого типа дворниковской посуды является то, что орнаментальное поле составляет 1/3 поверхности сосуда в верхней его части. Орнаментация одного сосуда, который по форме почти не отличается от описанных, выполнена гребенчатой техникой и представлена горизонтальными линиями, отделяющими пояса наклонных оттисков гребенки, рядов ямок и ромбов. Еще один горшковидный приземистый сосуд украшен по венчику решетчатым поясом, а по тулову — соединенными прямоугольниками, напоминающими трансформированный меандровый узор, выполненный фигурной гребенкой. Сосуд близок к четвертой группе еловской посуды по М. Ф. Косареву.

Комплекс еловской керамики на Дворниковском поселении несмотря на его разнотипность одновременен и близок по характеристике к южной группе еловских памятников, локализующихся в Томском Приобье.

Предложенное на основе типолого-сравнительного анализа и метода радиоуглеродного датирования и поддержанное большинством исследователей время существования андроновской культуры в лесостепных районах Западной Сибири — последняя треть II тыс. до н. э. ¹⁶, а еловской культуры — XII—IX вв. до н. э. ¹⁷. Это позволяет судить о синхронности памятников этих культур в Ачинско-Мариинской лесостепи. Отметим также, что поселение Дворниково свидетельствует о юго-восточной границе распространения еловских племен, хотя известны отдельные находки далее на восток. Что же касается упомянутого в литературе сходства отдельных сосудов Большепичугинского могильника с первой группой еловских, то знакомство с материалами приводит к сомнительности данного положения ¹⁸.

В связи с изложенным интерес представляют поселения Кадат IV и Инголь. На первом вместе с андроновской керамикой найден сосуд горшковидной формы, на 2/3 украшенный елочным орнаментом, выполненным гребенчатым штампом, близким «гусеничному». Орнаментальные пояса разделены рядами круглым ямок. На поселении Инголь, расположенном на берегу озёра и предгорнотаежном районе, раскопаны четыре погребения. Три из них незначительно углублены в материке, одно — на уровне материка. В конструкции двух могил использован камень, но только в одной (наиболее глубокой) наблюдались остатки каменного ящика. Именно в этой могиле найдены остатки бронзовой пластины, напоминающей браслет, две подпрямоугольные пластинки и двухлопастный втульчатый наконечник стрелы. Однако остатки погребенного отсутствовали.

В остальных могилах захоронение произведено по обряду трупоположения на правом боку с согнутыми или едва согнутыми ногами (в двух могилах). Ориентация как западная, так и восточная. Заслуживает внимания погребение в могиле № 1, где найдены сосуд баночной формы с незначительной профилировкой и украшенный поясом резной елочки, окаймленного рядами ямок; бронзовая серьга с уплощенным концом и каменный наконечник стрелы треугольной формы с прямой базой. Инвентарь находит аналогии в андроновских памятниках, но конструкция могил, обряд погребения и посуда решительно отличаются от андроновских. Захоронение близко к поверхности почвы — черта напоминающая характер погребений ирменской культуры, хотя известны подобные случаи и в еловских памятниках. Незначительная скорченность погребенных сходна с каменноложским или лугавским обрядом захоронения в Минусинских степях. Что касается посуды и ее орнаментации, то при некотором своеобразии она аналогична еловской.

Скудность источников в предгорнотаежной зоне не позволяет с достаточной уверенностью ответить на вопрос: вариант ли это еловской культуры, новый тип памятников андроноидного облика или результат взаимопроникновения двух культур (еловской и андроновской) в приграничье ареалов. Однако, сопоставляя данные археологии этого времени Западной Сибири с описанными памятниками Ачинско-Мариинской лесостепи, предпочтительнее говорить о новом типе андроноидных памятников, который предлагаем назвать ингольским.

Ирменские материалы в описываемом районе встречаются спорадически. Отдельные фрагменты найдены на поселениях Бухтай, Рыбхоз, Третьяково. Значительно больше их на поселениях Темра, Усть-Парная, на берегу Тамбарского водохранилища. Причем на последних трех посуда найдена вместе с керамикой круглодонной или остродонной формы преимущественно с утолщенным коротким венчиком, украшенным наклонными насечками или сеткой, а по шейке орнаментированной горизонтальными бороздками. О культурной и хронологической принадлежности памятников с аналогичной посудой до сих пор нет единства взглядов. Дискуссия касается проблемы периодизации эпохи поздней бронзы минусинских степей, представленной со времени создания классификационной схемы металлических культур Южной Сибири С. А. Теплоуховым — карасукской культурой ¹⁹.

Суть ее сводится к следующему. Принадлежат ли памятники с описанной керамикой к карасукской культуре или являют собой новую археологическую культуру эпохи поздней бронзы. М. П. Грязнов, Г. А. Максименков, Б. Н. Пяткин придерживаются концепции о поэтапном развитии карасукской культуры в Хакасско-Минусинской котловине с постепенной сменой в результате внутреннего генезиса собственно карасукского этапа каменноложским ²⁰.

В основе этой концепции лежит идея однокультурности в общей схеме исторического процесса при последовательной смене одной культуры другой. Сторонники второго направления (Н. Л. Членова, М. Д. Хлобыстина, Э. А. Новгородова) по-разному оценивают таксономический уровень памятников с каменноложской керамикой, но единодушны в том, что они отражают иную линию развития, параллельную карасукской, выдвигая, таким образом принципиально новую идею о возможном сосуществовании в минусинских степях двух или нескольких культур ²¹.

Точка зрения Е. Д. Паульса в какой-то степени компромиссная, т. к. хотя он и считает атипичные карасукские (каменноложские — В. Б.) памятники и байновского типа принадлежащими единому культурному пласту, но остается верен монолинейности культуро-исторического развития в Минусинской котловине ²².

Более определенны и аргументированы взгляды Н. Л. Членовой, которая считает, что в Минусинской котловине синхронно классической карасукской культуре существовали луговская культура (каменноложский тип, по М. П. Грязнову) и население, оставившее памятники анашенского типа ²³. Особенности в конструкции курганов, могил, обряде погребения, инвентаре и посуде с ее оригинальной орнаментацией позволяют согласиться с мнением Н. Л. Членовой о принадлежности памятников к самостоятельной культуре. Следует обратить внимание, что луговские погребальные комплексы распространены как в среде карасукских могильников, так и за пределами их ареала.

В первом случае часто фиксируется синкретизм черт карасукских и лугавских особенно в керамических материалах. «Чистые» лугавские комплексы распространены в предгорных районах на юге и востоке Хакасии, где, как отмечает Е. Д. Паульс, нет памятников классической карасукской культуры ²⁴. Вполне возможно, что разногласия по культурной принадлежности и частным вопросам эпохи поздней бронзы среди исследователей связаны с акцентрированием разных групп памятников. Обитание лугавцев в предгорных районах, очевидно, объясняется их хозяйственной направленностью, в основе которой была охота. Освоение скотоводства привело к продвижению в степные пространства, занятые карасукцами. В связи с проблемой происхождения лугавской культуры и ее развитием параллельно карасукской, небезынтересна мысль о «…сосуществовании скотоводов-афанасьевцев и охотников-окуневцев» ²⁵.

Ареал «чистых» лугавских памятников на севере заканчивается предгорьем Кузнецкого Алатау на стыке с Ачинско-Мариинской лесостепью. Право- и левобережья р. Урюпа явились контактной зоной распространения двух культур ирменской и лугавской. При этом еще раз подчеркнем, что в этой географической зоне нет памятников классической карасукской культуры. Находки ирменской и лугавской посуды на одних поселениях, сочетание ирменской орнаментации на сосудах лугавских форм отражают взаимосвязь синхронных культур эпохи поздней бронзы. То, что рассматриваемые культуры одновременны, сомнений нет. Хотя в литературе высказана мысль о более ранней дате возникновения лугавской культуры — XIII до н. э. ²⁶. Если анализировать внутреннюю хронологию отдельных изделий, опираясь на дальные западные и восточные аналогии, то можно принять эту дату как изначальную. Однако закрытые комплексы «чистых» лугавских памятников, сочетающие в себе черты позднее бронзовой эпохи и раннего железа позволяют считать предпочтительнее время существования культуры X—VII вв. до н. э. Вероятно, более раннюю группу могут составить памятники, исследованные в зоне Означенской оросительной системы.

Наконец, к совершенно иному типу относятся памятники, расположенные в Мариинской лесостепи на р. Кие (Смирновский ручей 1, Мариинское городище) ²⁷. Основу их составляет плоскодонная посуда горшковидной и баночной форм с дугообразно выгнутым венчиком и украшенная крестовым, мелкоструйчатым, гребенчатым штампами.

Распространение этой керамики связано прежде всего с северо-таежными районами от Печоры до Енисея. На юге в пределах лесостепных пространств она известна на поселениях Завьялово 1,5 в Новосибирском Приобье ²⁸, единичны находки в Минусинских степях ²⁹ и Туве ³⁰. До настоящего времени ряд проблем, включая культурную принадлежность памятников с подобной керамикой, является спорным. Не вызывает лишь противоречий определение их переходным от бронзы к железу временем. Не затрагивая отдельных сюжетов, тезисно отметим, что, несмотря на общее сходство, основанное на единстве фигурно-штамповой техники нанесения орнамента, керамика по композиции декора различается. Для Томско-Нарымского Приобья М. Ф. Косарев включил эти материалы в молчановскую культуру ³¹, в то время как в более ранних работах он считал крестовоштамповую керамику не связанной с молчановским комплексом ³².

Следует подчеркнуть, что это положение нам кажется более реально. Ибо анализ орнаментации и ее линейность в композиции не позволяют отождествлять подобную керамику с молчановской. Идея М. Ф. Косарева о северном происхождении этой керамики находит подтверждение в структурном исследовании орнаментации. Именно на этой основе выводит Е. А. Васильев для Нижнего Приобья атлымскую культуру ³³. Следует ожидать, что в рамках этой общности, связанной с крестово-штамповой керамикой, будет выделен еще ряд культур. Что же касается материалов Смирновского ручья 1 и Мариинского городища, то отсутствие геометризма в орнаментации посуды поселения позволяет высказать мысль о проникновении в переходное от бронзы к железу время через лесостепной район в южносибирскую тайгу северного населения.

Таким образом, в эпоху поздней бронзы в Обь-Чулымском междуречье происходили те же историко-культурные процессы, что и на сопредельных территориях. Несколько своеобразно шло развитие в Ачинско-Мариинской лесостепи. Учитывая культурную разнохарактерность материалов эпохи поздней бронзы, складывается впечатление об эпизодическом освоении данной территории различным населением. Что, видимо, и должно составлять особенность контактной зоны культурных ареалов. Не исключено, что в пределах данного лесостепного района отдельные группы населения эпохи поздней бронзы (ирменской и лугавской культур) могли существовать вплоть до V в. до н. э. До настоящего времени, несмотря на обширные исследования памятников тагарской культуры, наиболее ранние из них датируются концом VI — началом V вв. до н. э. ³⁴.