Закрывая эту книгу, читатель, возможно, скажет: картина нарисована далеко неполная. Рассказано о репрессиях, уничтожении остатков старины и произведений искусства, об идеологической обработке интеллигенции в годы тоталитаризма. Да, это было. Но ведь было и другое: замечательные полевые открытия археологов, финансировавшийся властью широкий размах раскопок, выход интересных книг. Почему автор об этом умалчивает? Почему нет ни слова об исследовании таких всемирно известных памятников, как Тешик-таш и Капова пещера, Кармир-блур и Топрак-кала, о находках в Киеве и Новгороде?
[adsense]
Отвечу так: моя книга посвящена людям науки, а не ее достижениям, имеет очерковый характер и не претендует на обзор всех проблем. Я сосредоточил внимание не на том, о чем уже не раз писали и что хорошо известно читателям, а на том, что старались скрыть и, увы, не очень хотят осмыслить сейчас.
Все же надо объяснить, как же при обрисованных выше чудовищных условиях для жизни и работы наши археологи смогли добиться значительных успехов. На мой взгляд, это произошло потому, что большинство ученых любило свое дело и трудилось с увлечением и самоотверженностью даже при самых неблагоприятных обстоятельствах: в годы послереволюционной разрухи, в дни блокады Ленинграда, видя чуть ли не ежедневно гибель коллег и сокровищ культуры. Люди уходили в творчество.
Современники событий это понимали. К. И. Чуковский писал в своем дневнике в 1928 году: «Фанатиками работы и пользуется советская власть. Их гнут, им мешают, им на каждом шагу ставят палки (в колеса), но они вопреки всему отдают свою шкуру работе» 1. В книге «Триста лет истории сибирской археологии» В. И. Матющенко утверждал, что интеллигенты, не ушедшие в эмиграцию, по отношению к советской власти были «более чем лояльны» 2. Думается, гораздо точнее характеризовал положение дел эмигрант-сменовеховец С. С. Чахотин в 1924 году: интеллигенты «считали необходимым, чтобы вблизи русских музеев, библиотек, лабораторий, театров остался кто-нибудь, кто прикрыл бы их своим телом в случае опасности, кто сохранил бы нам преемственность русской культурной работы, кто бы, несмотря ни на какие бури, тянул золотые нити русской мысли, русского чувства. И они работали среди голода, холода, принуждений, глумлений. Это та единственная часть интеллигенции, что не ошиблась, та, что пошла верной дорогой. Да, воистину ее заслуги перед родиной неисчислимы» 3.
Следующее поколение интеллигенции было уже другим. Оно многое приняло из установок новой власти, но усвоило от учителей представление о культуре и науке как о высших ценностях и по мере возможности служила им. Только в послевоенный период основной фон в научных учреждениях стала составлять циничная образованщина. Так или иначе люди работали.
А власть бесцеремонно приписывала чужие достижения себе. В 1922 году, к пятилетию Октябрьской революции, М. Н. Покровский, говоря об обеспеченном большевиками расцвете науки в РСФСР, ссылался на раскопки Ф. В. Баллода в Увеке 4. А они, как мы помним, были проведены силами студентов среди голода, сыпного и возвратного тифа, холеры и испанки.
В обзорах археологических исследований в Сибири всегда фигурировали и периодизация древностей Минусинской котловины, созданная С. А. Теплоуховым, и открытия С. И. Руденко в Пазырыке. Но имена этих ученых не называли, поскольку оба они стали жертвами репрессий 5.
Что касается поддержки археологии как науки советским правительством, то в первые два десятилетия она была минимальной. Очень успешные исследования палеолитических стоянок под Красноярском были проведены в 1919—1926 годах Н. К. Ауербахом, В. И. Громовым и Г. П. Сосновским за собственный счет и собственными руками. Никто из них зарплаты не получал 6.
Партийные руководители научных учреждений не только не помогали ученым, но сплошь и рядом срывали их начинания. Так, директор Музея восточных культур, латышский стрелок Я. Г. Лидак прекратил удачно развертывавшиеся в 1926—1928 годах работы Б. П. Денике и Б. Н. Засыпкина в Старом Термезе и выжил ученых из музея 7. Со второй половины 1930-х годов ситуация улучшилась. В послевоенный период средства на раскопки отпускали немалые. Именно это побуждает кое-кого вспоминать те годы с ностальгической грустью 8.
Но нельзя забывать, что наука в СССР поддерживалась прежде всего как часть военно-промышленного комплекса. Доли процента от ассигнований перепадали и гуманитариям, благодаря чему они жили неплохо. Разумно ли распоряжались этими средствами? Исследования памятников, обреченных на уничтожение при строительстве очередного канала или ГРЭС, проводилось не в нормальном темпе, а в обстановке аврала и обычно не завершалась полноценными публикациями. Пример тому — Байкальская экспедиция 1959 года. В ней участвовало много квалифицированных ученых, но почти все они были специалистами не по древностям Восточной Сибири, а совсем в других областях. Мобилизованные дирекцией ИА М. П. Грязнов, Н. Н. Турина, А. М. Мандельштам, К. X. Кушнарева, И. Б. Брашинский, И. Н. Хлолин, Е. Н. Черных и другие выполнили порученное задание, но без всякой охоты. Неудивительно, что полноценные публикации результатов большой экспедиции за сорок лет так и не появились.
Главная заслуга русских археологов послереволюционной эпохи видится в широком обследовании территории нашей страны, в заполнении белых пятен на ее археологической карте. К 1917 году значительное число памятников было известно только в Северном Причерноморье, на Украине и в центре Русской равнины. На необозримых просторах Сибири раскопки затронули лишь отдельные поселения и могильники около крупных городов. Совершенно не охваченной оставалась северная полоса Европы и Азии. В Туркестане древностями занимались немногочисленные любители. Памятники домусульманского времени тогда еще не обнаружили. Слабо было изучено Закавказье — район древнейшего земледелия, область высокоразвитых культур бронзового века, античного и средневекового времени. Даже в Причерноморье некоторые регионы почему-то не привлекали археологов, скажем, Бессарабия — Молдова.
Вот это положение дел с 1930-х и особенно после 1960-х годов удалось изменить коренным образом. Экспедиции А. П. Окладникова и его учеников покрыли маршрутами всю Восточную Сибирь, включая крайний Север и Дальний Восток. Очень успешными были исследования в Средней Азии, где выявлены сотни памятников от раннего палеолита и поселений первых земледельцев до заброшенных городов с выдающимися произведениями искусства. Неведомый к началу XX века Туркестанский край перестал восприниматься как нечто однородное и отсталое. Вырисовывается сложная система взаимодействия земледельческих и кочевых народов, эллинистических, древневосточных и степных традиций.
В Закавказье раскопки велись столь же интенсивно, затрагивая памятники от начальных этапов палеолита до развитого средневековья. Наиболее выразительны материалы по бронзовому и раннему железному веку, руины городов с культурой античного и переднеазиатского типа.
Все это, безусловно, важные достижения наших археологов. Но приходится сделать и кое-какие оговорки. За счет изучения национальных окраин ослабло познание собственно русских древностей, курганов в Центральной России за последние 80 лет раскопано меньше, чем до революции. Правда, успешно развертывалось исследование культурных слоев от селищ до городов — Киева, Новгорода и других. Мало внимания уделялось финно-угорской тематике, хотя ясно, что финский компонент играл весьма значительную роль в сложении русского этноса. Антиковедение, такое сильное в старой России, в XX веке пришло в явный упадок.
Среди тех, кто вел раскопки были подлинные мастера, выдающиеся методисты. В целом же уровень полевой работы был невысок. Большинство экспедиций действовало по сокращенной программе. В маленьких — единственный археолог выполнял обязанности и художника, и фотографа, и чертежника, и реставратора. В больших — вспомогательный состав был, но в них не включали геологов, почвоведов, палеозоологов, палеоботаников.
Сотрудничество с ними расценивалось сперва как рецидив признанного вредным «биологизаторства», а затем по инерции казалось ненужным.
Влияние спущенных свыше ложных установок в еще большей мере сказывалось на работе по классификации коллекций (боялись впасть в «буржуазное вещеведение») и на исторической интерпретации результатов раскопок. Надо было выдавать обобщения вне зависимости от того, есть для них фактическая база или нет, обязательно писать о рабовладении, восстаниях рабов и т. п.
Несмотря на это создавались и классификации древностей для разных эпох и территорий и интересные опыты построения истории на археологических материалах. К сожалению, критика явно спекулятивных сочинений не допускалась, что весьма пагубно влияло на атмосферу, царившую в ученом мире. Не забудем и об отрыве от мировой науки, об ослаблении контактов с представителями естествоведческих дисциплин.
Главная же беда была в том, что для коммунистической власти предельно чужда оказалась идея культурного наследия. Дизраели некогда сказал, что власть может держаться или на традициях или на силе и разрушении традиций. С 1917 до 1936 года большевики опирались только на силу. Потом вспомнили и о традициях, но выбирали из них немногое и не всегда самое плодотворное. В таких условиях всем, занимавшимся культурой прошлого, приходилось очень нелегко.
Из этих беглых заметок ясно, что я не склонен к идеализации советской археологии, тенденция к чему сейчас намечается. Одни, как В. А. Шнирельман, восхищаются расцветом разных школ и направлений в 1920-х годах 9, другие, как В. И. Гуляев, Л. А. Беляев, Н. Я. Мерперт, с грустью повествуют о стабильных 1950—1970-х. Тогда, после смерти Сталина, все, якобы, стало уже хорошо: денег на раскопки давали достаточно, выходило много книг, можно было свободно ездить на конгрессы и в командировки на Запад. Это далеко не так. Ездили за рубеж лишь определенные проверенные товарищи. Им же предоставляли значительные средства на экспедиции и издательские возможности. Арестов не было, но идеологический пресс сохранялся. Продолжалось внедрение в науку совершенно случайных и чуждых ей по духу людей. И. И. Артеменко или Г. Н. Матюшин не многим лучше Кипарисова или Быковского.
Отмеченная тенденция заметна не в одной Москве. В изданиях петербургских археологов появились статьи, реабилитирующие Н. Я. Марра, Ф. В. Кипарисова, М. Г. Худякова 10. В 1994 году торжественно праздновалось столетие со дня рождения В. И. Равдоникаса. К этой дате вышло два сборника со статьями панегирического характера 11.
[adsense]
В 1999 году в Новосибирске увидела свет книга одного из последних учеников А. П. Окладникова, но, конечно, уже академика В. И. Молодина, посвященная наскальным изображениям. Касаясь моей полемики по данной проблематике с его учителем, автор остановился и на моей книге «Русские археологи до и после революции». Возмущенный высказанными там оценками он пытается доказать, что раньше я утверждал нечто диаметрально противоположное. Теперь же «стало признаком хорошего тона подвергать жесточайшей критике и поношению все, что происходило в стране после октября 1917 г. Делается это… просто в угоду политической конъюнктуре» 12. Приведены цитаты из моих публикаций 1967, 1969, 1977 и 1995 годов. Но то, что я писал в 1960—1970-х годах: Окладниковым проведены масштабные полевые исследования в Сибири, выявлено множество наскальных рисунков, высказаны интересные мысли — я готов повторить и сейчас. О том, что эти достижения сочетались с крайней небрежностью, препарировкой фактов, присвоением чужого труда, в 1960—1970-х годах я тоже говорил, в той мере, в какой мне позволяла цензура. Политических моментов тогда затрагивать было нельзя. Сейчас — можно, и почему же я должен их по-прежнему обходить?
Окладников был очень одаренный яркий человек, он сделал очень много. Но в сделанном им не все доброкачественно. Давно пора объективно проанализировать его наследие — отделить зерна от плевел. Школа Окладникова этого не хочет, и, будучи всегда привержена конъюнктурщине, валит этот грех с больной головы на здоровую.
Мне не раз приходилось слышать такое рассуждение: когда Вы смотрите спектакль или посещаете художественную выставку, Вам безразлично, в какой политической партии состоит актер или живописец, добродетельный он семьянин или распутник или даже человек с противоестественными наклонностями. Вам важно, создал он убедительный образ или нет. Так же следует подходить и к ученым. Известный резон в этом есть, но в целом рассуждение не безупречно. Нравственный облик мастера неминуемо отражается на его творчестве. А речь идет не просто об оценках отдельных артистов, скульпторов, ученых, а о нравственном состоянии всего общества. Для искусства, литературы, гуманитарных знаний эта сторона дела не может быть безразлична.
Вот что заставило меня сосредоточиться на рассмотренных выше явлениях в развитии русской археологии советского периода. Меня всегда поражало, что биологи разработали историю разгрома генетики в СССР гораздо основательней, чем историки — некоторые кардинальные моменты в жизни своей науки 13. Надо по мере сил восполнять этот пробел.
Что же происходит сейчас? Что будет дальше? Кризис, наступивший в стране в конце 1980 — начале 1990-х годов, неминуемо затронул и нас. Сократились экспедиционная и издательская деятельность археологов. Музеи, размещавшиеся в церковных зданиях, выкинули на улицу. Намечающаяся приватизация земли грозит уничтожением тысяч древних поселений и могильников.
Казалось бы ясно, что надо осознать наступление нового этапа и приступить к работе в тех направлениях, над которыми не думали раньше. К сожалению, этого не происходит. Все тянется по старинке, рутинно.
Во главе археологических учреждений стоят люди, сделавшие карьеру по партийной линии в брежневские времена: бывший секретарь ЦК ВЛКСМ и секретарь Новосибирского обкома КПСС А. П. Деревянко, секретари парторганизации Института археологии в разные годы Р. М. Мунчаев, В. И. Гуляев, X. А. Амирханов, Е. Н. Носов. Они-то и стараются поддерживать сомнительное реноме ушедшего в прошлое периода. В 1998 году пышно отмечалось 90-летие Б. А. Рыбакова. Юбиляру посвящен сборник статей.
Я вовсе не требую, чтобы подобных деятелей как-то ущемляли. Возмущает другое. В своей автобиографии Рыбаков хочет выглядеть как чисто академический ученый, которого к его досаде порой отвлекали от любимой науки навязанные ему административные нагрузки 14. Так ведут себя и другие долгожители. Тихон Хренников ничтоже сумняшеся объявляет себя поклонником Сергея Прокофьева, хотя активно участвовал в его травле. Сергей Михалков плачется, что ежеминутно ждал ареста. Пусть эти люди доживают свой век в покое и достатке, но пусть они не лгут.
Итак, руководство у нас старое. Рядовые сотрудники в основном заняты проблемами выживания, жалобами на сокращение финансирования. Но, ведь, можно, посмотреть на ситуацию и иначе. После революции Ю. В. Готье писал, что в условиях разрухи, когда прекратились раскопки, и издание книг, очень своевременно заняться приведением в порядок и осмыслением того, что сделано раньше 15. Это глубоко справедливо, и кое-кто идет именно по такому пути. Назову два фундаментальных тома «Славяне в древности» и «Славяне в раннем средневековье», подготовленные В. В. Седовым (М., 1994 и 1995), выпуски «Археологической карты России», посвященные Московской, Брянской, Владимирской, Ивановской, Калужской, Курской, Орловской, Смоленской и другим областям.
Что касается экспедиций, то их проводится не так уж мало. По данным Отдела полевых исследований ИА, после спада в 1994—1998 годах (выдано менее 800 открытых листов в год) в 1999—2001 годах наблюдается неуклонный рост (884, 927, 953 листа в год). Масштабы раскопок в большинстве случаев невелики, но продолжаются и крупные экспедиции, прежде всего в Новгороде Великом.
Книг выходит, пожалуй, не меньше, чем прежде, особенно в провинции. Изданию их способствует система грантов от фондов РАН. Это хорошо. Но уже сложилась плеяда умельцев, добивающихся этих грантов, выдавая нереальные обещания, пуская пыль в глаза.
Ради финансовой поддержки экспедиций или изданий некоторые археологи создают всяческие псевдосенсации. Такова, к примеру, шумиха вокруг в сущности не исследованного еще поселения Аркаим на Южном Урале, устроенная Г. Б. Здановичем.
В Кемерове учрежден Центр по изучению первобытного искусства, хотя поблизости есть лишь маленькая Томская писаница, а самые интересные памятники такого рода расположены за сотни километров. Но обладающие большими пробивными способностями А. И. Мартынов и Я. А. Шер убедили начальство в необходимости этого центра и провели две международные конференции по древнему искусству с докладами невысокого уровня.
С позиций рыночной экономики все это может быть вполне нормально, с научных же — очень сомнительно. Вместо приспособления к политическим лозунгам, характерного для советского периода, мы сталкиваемся теперь с иным видом искажения объективных данных — ради денег, материальных благ.
В республиках Поволжья, Северного Кавказа выходит много сочинений ультранационалистического толка, стоящих вне науки. Авторами нередко выступают дипломированные археологи 16.
Вслед за распадом СССР наметился распад и самой России. Местные центры обособились, противопоставили себя столице. Археологи Татарии ряд лет не брали открытые листы в Москве и не сдавали отчеты в И А РАН.
Ленинградское отделение Института археологии АН СССР выделилось в 1991 году в самостоятельный Институт истории материальной культуры и почти порвало связи с московскими коллегами. Еще в большей мере этот разрыв ощущается во взаимоотношениях с бывшими республиками СССР. Мне пришлось столкнуться с безобразным случаем: специалисты по палеолиту из Киева и Симферополя за моей спиной договорились с американцами о возобновлении раскопок за их счет открытой мной пещерной стоянки Староселье, а когда я выразил недоумение по этому поводу, принялись поливать меня грязью в печати.
Очень тревожит положение дел с молодежью. Ряды ее пополняются меньше, чем раньше, а та, что есть, больше всего обеспокоена тем, как бы уподобиться Западу. При этом не учитывают ни разницы условий, ни того, что нам действительно надо бы взять на вооружение.
Западная Европа — небольшая территория, сотни лет исследуемая крупным отрядом археологов. Основная масса памятников уже выявлена и хорошо охраняется. У нас все наоборот. Бескрайние просторы, где зачастую нога ученого и не ступала. Высококвалифицированных археологов немного. От армии профессионально плохо подготовленных людей не знаешь чего и ждать — вреда или пользы. Тысячи древних поселений и могильников гибнут при всевозможных строительствах, а другие раскапывают и интерпретируют наспех.
Очевидно, первоочередным является не усвоение новейших моделей и схем, калейдоскопически сменяющих друг друга в зарубежной литературе, а забота о базе самой науки. Археологические работы у нас, как и на Западе, должны быть обеспечены большим отрядом людей, оберегающим памятники от уничтожения, — регистраторов фактов, консерваторов — и значительно меньшим мозговым штабом, осмысляющим всю сумму добытых материалов. Ничего похожего, увы, нет. Быть регистратором и консерватором кажется обидным. Лучше поскорее выдать какую-никакую диссертацию и наживать положенные дивиденды.
В итоге я полагаю, что время выдвигает перед нами две задачи. Первая — создание действенной археологической службы. Сейчас на посту инспекторов по охране памятников сидят случайные чиновники, не имеющие отношения ни к истории, ни к археологии. Дипломированные же специалисты давно отвыкли заботиться о коллекциях, музеях и культурном наследии. Надо это переломить. Основную армию выпускников следует переориентировать с сочинения ученых трудов на спасение нашего культурного наследия, составление археологических карт, разнообразной документации.
Надо продумать, как сохранить единый фонд отчетности по раскопкам. То, что предлагают нынче новые центры Новосибирск и Екатеринбург, — доверить выдачу то ли лицензий, то ли сертификатов на право раскопок местным органам власти — может привести к неисчислимым бедам. Лицензии таким путем попадут в руки непрофессионалов, а отчеты, сосредоточивавшиеся некогда в столицах (сперва — в Петербурге, потом — в Москве), рассеются по десяткам городов и будут практически недоступны для изучения.
Вторая задача: нужна некая исходная гуманистическая программа, включающая в себя все лучшее из существовавшего ранее — и эстетический взгляд на культуры прошлого, свойственный дворянам-дилетантам, и традиции просветительства, служения народу, вдохновлявшие разночинцев, и идеалы, порожденные нашим временем. Без этой основы наука придет в упадок, симптомы чего уже видны. Здесь свое слово должно сказать молодое поколение. Будущее науки в неменьшей мере зависит от его нравственного облика, чем от финансирования, совершенства законов об охране памятников или организации научных учреждений, учебных заведений и музеев.
Те, кто работал в России в области археологии в 1920—1980-х годах, несмотря на крайне неблагоприятные обстоятельства сумели сохранить традиции нашей науки. Те, кто начинает сейчас, этими традициями не интересуются. А разрыв линии преемственности чреват большими опасностями.
Сумеет ли новое поколение, вступающее в жизнь после падения тоталитаризма, преодолеть пороки предшествующей эпохи, предсказать трудно. Рассмотренные выше факты подтверждают простую мысль, блестяще выраженную Альбером Камю: «Все мы прикованы к галере своего времени». Какой будет новая полоса русской истории, мы не знаем. Но у человека есть свобода выбора, свобода воли. Идеал науки — истина. Соответственно враги ее — ложь, фальсификации, приспособление к требованиям момента. Об этом нашей молодежи следует помнить при любых обстоятельствах.
Список сокращений
АЕ — Археографический ежегодник.
ВДИ — Вестник древней истории.
ГАИМК — Государственная академия истории материальной культуры.
ИА — Институт археологии Академии Наук СССР.
ИГАИМК — Известия Государственной академии истории материальной культуры.
ИИМК — Институт истории материальной культуры Академии Наук СССР.
КСИА — Краткие сообщения Института археологии.
КСИИМК — Краткие сообщения Института истории материальной культуры.
ЛГУ — Ленинградский государственный университет.
МГУ — Московский государственный университет.
МИА — Материалы и исследования по археологии СССР.
ПИДО — Проблемы истории докапиталистических обществ.
РА — Российская археология.
РАНИОН — Российская ассоциация научных институтов общественных наук.
СА — Советская археология.
СЭ — Советская этнография.
Notes:
- Чуковский К. И. Дневник 1901—1929. М., 1991. С. 341. ↩
- Матющенко В. И. Триста лет истории сибирской археологии. Омск, 2001. Т. II. С. 110. ↩
- Чахотин С. С. В Каноссу // В поисках пути. М., 1992. С. 353, 354. ↩
- Покровский М. Н. Наука в России за пять лет // Покровский М. Н. Избранные произведения: В 4 кн. М., 1967. Кн. 4. С. 492. ↩
- См. напр.: Киселев С. В. Советская археология Сибири периода металла// ВДИ. 1938. № 1. С. 228—243. ↩
- Акимова В. Е. Из истории Красноярской археологической экспедиции 1919—1920-е гг. // Третьи исторические чтения памяти М. П. Грязнова. Омск, 1995. С. 4—8. ↩
- Войтов В. Е. Из истории археологических экспедиций Музея восточных культур в Старом Термезе 1926—1928 гг. М., 2001. С. 35—61. ↩
- Гуляев В. И., Беляев Л. Д. О современном состоянии археологии в России // РА. 1995. № 3. С. 97—104; Шер Я. А. О состоянии археологии в России // РА 1999. № 1. С. 209—223. ↩
- Шнирельман В. А. Интеллектуальные лабиринты. М., 2004. ↩
- Платонова Н. И. Председатели ГАИМК Н. Я. Марр и Ф. В. Кипарисов // Традиции российской археологии. СПб., 1996. С. 50—54; Она же. Николай Яковлевич Марр — археолог и организатор археологической науки // Археологические вести. СПб., 1998. № 5. С. 250—255; Гришкина М. В. М. Г. Худяков — историк Вятско-Камского края // Материалы краеведческих чтений, посвященных 150-летию Общества естествоиспытателей при Казанском университете и 110-летию со дня рождения М. Г. Худякова. Казань, 2004. С. 12—25. ↩
- Международная конференция к 100-летию В. И. Равдоникаса. СПб., 1994; Проблемы археологии. СПб., 1994. Вып. 3. ↩
- Молодин В. И., Черемшин Д. В. Древнейшие наскальные изображения плоскогорья Укок. Новосибирск, 1999. С. 175. ↩
- См. напр.: Александров В. Я. Трудные годы советской биологии. 1993; Сойфер В. Н. Власть и наука. М., 1993; Штилъмарк Ф. Р. Историография советских заповедников (1895—1993). М.. 1996. ↩
- Рыбаков Б. А. Заглядывая в предысторию Руси // Историки России о времени и о себе. М., 1997. Вып. 1. С. 4—18. ↩
- Готье Ю. В. Очерки по истории материальной культуры Восточной Европы до образования первого русского государства. М., 1925. С. 18. ↩
- См. об атом: Шнирелылан В. А. Интеллектуальные лабиринты. Очерки идеологии в современной России. М., 2004. ↩