Втягиваясь в кризис

Перелом в жизни страны, наступивший вслед за XX съездом КПСС с докладом Хрущева о «культе личности», сказался и на археологии. Правда, надо признать, что перемены у нас были гораздо менее значительны, чем в мире литературы и искусства.

Ключевые позиции по-прежнему занимали те, кто сделал карьеру в сталинские времена под националистическим знаменем. Если некоторых глупостей («Крым — исконная русская земля») теперь старались избегать, то прочие установки остались незыблимыми.

[adsense]

А. В. Арциховский, назначенный редактором основанного в 1957 году журнала «Советская археология», поместил там статьи о погибших за решеткой П. С. Рыкове, А. Н. Лявданском и Б. С. Жукове, после чего считал свою роль в борьбе за оздоровление нашей науки исчерпанной.

Б. А. Рыбаков, возглавивший в 1956 году ИИМК, видел обновление института лишь в создании лабораторий естественно-научных методов.

В целом же все шло по-старому. Многое зависело от рядовых сотрудников. Большинство продолжало работать в привычной манере по традиционным направлениям. Только часть молодежи хотела чего-то иного. Понималось это достаточно узко — надо восстановить связи русской науки с мировой, подтянуться до международного уровня исследований.

Преграда между СССР и Западом, возведенная в 1930-х годах и укрепившаяся после войны, тогда не рухнула, но все же стала более преодолимой. На международные конгрессы посылали немногочисленных проверенных старших товарищей. Но к нам начало приезжать немало иностранцев. Молодежь завязывала с ними контакты, переписывалась, обменивалась литературой. Затем появились зарубежные экспедиции: Нубийская, Иракская, Болгарская, Венгерская, Афганская. Вести их пришлось физически более крепким и знающим языки сотрудникам среднего поколения (Н. Я. Мерперт, Р. М. Мунчаев, В. И. Сарияниди, А. В. Виноградов, В. С. Титов).

Все это отразилось на публикациях. В книге В. М. Массона «Средняя Азия и древний Восток» (М.; Л., 1964) и несколько позже в работах Н. Я. Мерперта и В. С. Титова, идеи Р. Брейдвуда и Г. Чайлда о «неолитической революции» были применены к материалам о наиболее ранних земледельческих поселениях на территории СССР.

В. П. Любин освоил и пропагандировал принципы классификации каменных орудий, выдвинутые Ф. Бордом. А. И. Мелюкова интересно сопоставляла элементы скифской культуры с фракийскими древностями. А. К. Амброз углубился в проблемы абсолютной хронологии железного века, используя наблюдения немецких ученых.

И эти и другие аналогичные начинания имели большое значение для дальнейшего развития отечественной археологии. Но нельзя не отметить, что в погоне за модой некоторые наши авторы бездумно переносили закономерности, установленные в Передней Азии или в Америке, на области и культуры совершенно иного типа. «Неолитическую революцию» принялись конструировать в пустыне Гоби, в белорусских болотах и на Урале 1.

Рассматриваемый период отмечен и появлением нового типа людей — так называемых шестидесятников. Представлен он был и у нас. Не посягая на устои, они хотели нормализации научной жизни, «социализма с человеческим лицом», выступали против фальсификаций в науке, ратовали за строгую методику исследований.

Специалист по славяно-русской археологии, не один год ведший раскопки в Старой Рязани, автор серии научно-популярных книг А. Л. Монгайт — человек, много читавший, с широким кругом знакомств в мире искусства и литературы — хотел определить, какое место должна занимать археология в культурной жизни общества 2.

После XX съезда КПСС Монгайт решил, что пора работать иначе, чем прежде, как-то оживить обстановку в нашей области знания. Он часто выступал как рецензент исторических публикаций в «Новом мире» А. Т. Твардовского. В институте пытался внедрить в сознание сотрудников некоторые мысли, противоречившие догмам предшествующих лет. Он призывал к использованию дендрохронологии, спектроскопии, картографии, методов определения абсолютного возраста при исследовании материалов из раскопок. Впервые заговорил о том, что перелом в жизни нашей науки на грани 1920-х — 1930-х годов был далеко не благотворен 3, что этногенетические штудии ведутся у нас не научно, а прямо приспосабливаются к требованиям националистов 4.

Действия такого рода раздражали директора ИИМК Б. А Рыбакова. Особенно острые доклады в издания института допущены не были. Монгайта вывели из состава редколлегии «Советской археологии» и из ученого совета. Когда Александр Львович умер, никто из его коллег — сотрудников славяно-русского сектора — не осмелился написать некролог. Пришлось это сделать мне.

В целом усилия Монгайта как-то изменить атмосферу в институте пропали даром, хотя вне его стен уважением он пользовался.

Ученик М. И. Артамонова, преподававший с 1950-х годов на кафедре археологии ЛГУ, Л. С. Клейн был человеком книжным и педагогом, много времени удалявшим лекциям, семинарам, просто общению со студентами 5. Главная сфера его интересов — теория и методика. Резко осуждая эмпиризм и субъективизм своих старших коллег, он стремился построить собственную систему понятий и исходных позиций для исследователя древностей. Она отражена в двух его книгах: «Археологические источники» (Л., 1978) и «Археологическая типология» (Л., 1991, первоначально издана в Англии в 1982 году). Большая статья 1977 года «Панорама теоретической археологии» в «Current Anthropology» вызвала оживленную дискуссию на страницах журнала 6.

Археология для Клейна, как и для теоретиков ГАИМК начала 1930-х годов, не самостоятельная наука, а вспомогательная, источниковедческая дисциплина. Клейн всегда подчеркивал свою приверженность к марксизму и критиковал работы учителей и сверстников за то, что идеи марксизма они толком не усвоили и применять не умеют. Вместе со своими учениками Г. С. Лебедевым и В. А. Булкиным он взялся показать ненаучность подхода к норманскому вопросу у наших медиевистов. Весьма критический обзор разных направлений советской археологии эти авторы опубликовали и в «World Archaeology» в 1982 году 7.

Разумеется, бурная деятельность ленинградцев не могла не беспокоить власти предержащие, в частности, Б. А. Рыбакова. И Клейн был устранен. В 1981 году его судили как гомосексуалиста, лишили кандидатской степени и звания доцента и отправили в концлагерь.

Воздействие Клейна на ленинградскую молодежь бесспорно и в целом, пожалуй, плодотворно. Он побуждал ее не принимать бездумно обветшалые догмы, а мыслить и искать новое. Вне Ленинграда к нему особенно не прислушивались.

Самого себя типичным шестидесятником я не считаю, но в моей жизни был период, связанный с этим течением. После вполне благополучного начала в 1940—1950-х годах, занятий этнической историей, раскопок стоянок первобытной эпохи в Крыму и на Кавказе, я в 1960-х годах обратился к наскальным изображениям каменного и бронзового века. Здесь я столкнулся с чудовищными подтасовками фактов в книгах такого известного археолога, как А. П. Окладников, и почел необходимым сказать об этом в печати 8. Последовала серия статей учеников Окладникова со всяческими поношениями моих публикаций 9.

В дальнейшем продолжая свои работы по этнической истории каменного века, я вновь увидел научную недобросовестность многих построений, созданных вполне процветающими коллегами, и опять заговорил об этом в печати 10. Никакого ответа на этот раз я не дождался, но постепенно вокруг меня образовался вакуум. Археологи стали меня сторониться, игнорировать мои книги и статьи (подчас заимствуя их выводы, не ссылаясь на автора).

То, что это не субъективные впечатления, подтверждают слова человека, почти мне не знакомого, — петербургского профессора Г. С. Лебедева. В 1992 году он писал: «А. А. Формозов сделал первый принципиально важный шаг в становлении «истории отечественной археологии» как самостоятельной области археологического знания. Однако этот почин на протяжении десятилетий [трех. — А. Ф.] по существу не находил ни понимания, ни поддержки» 11.

Официальное мое положение также оставляло желать лучшего. Мне помешали защитить докторскую диссертацию. Только в возрасте пятидесяти лет я был включен в состав редколлегии «Советской археологии» и при первой возможности выведен оттуда. Не выпускали меня и на международные конгрессы.

В итоге шестидесятничество в археологической среде глубоких корней не пустило. Те, кто принадлежал к этой плеяде, оказались в межеумочном положении. Запад воспринимал их как типичных советских ученых, даже как крайних ортодоксов (так случалось с Монгайтом). А у нас те же люди казались опасными нарушителями спокойствия; неизвестно из-за каких амбиций противопоставившими себя всему дружному коллективу советских археологов.

Отрицательное отношение к смутьянам со стороны начальства играло свою роль, но, увы, никакой помощи от товарищей по работе, сверстников тоже не было. Они предпочитали жить как прежде не вступая в конфликты с сильными мира сего, замкнувшись в своем узком круге тем, территориальном или хронологическом, и не заботясь о некоем общем деле. Понять такую позицию можно — слишком часто дискуссии в ученом мире СССР превращались в избиения. Но то, что получилось в результате, выглядит достаточно плачевно. Мы вползли в период загнивания и распада. Я выражаю, конечно, личную точку зрения. Уже цитированный мною Г. С. Лебедев утверждает, что «неформальные духовные лидеры», к каковым он относит и меня, все же сдвинули воз с мертвой точки 12. Хотелось бы поверить представителю следующего поколения, но боюсь, что он заблуждается.

Процессы, происходившие в 1964—1985 годах в жизни страны и нашей науки нельзя свести к категорической формулировке «застой». Можно отметить и положительные, и отрицательные явления. Традиционная археология постепенно восстанавливала свои права. На смену пустопорожним социологическим штудиям времен «истории материальной культуры» пришли полноценные публикации источников. Делались шаги к налаживанию охраны памятников. Но что-то и утрачивалось. Старая интеллигенция вымирала. Тон задавали люди, вышедшие из ВУЗов сталинской эпохи.

«Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянии». Рассказать о 1960-х — 1980-х годах всего труднее. Начавшиеся в те десятилетия процессы еще не завершены, действовавшие тогда люди живы и продолжают работать. Отрешаясь от персоналий, попытаюсь уловить главное.

Археология необычайно распространилась вширь. Если в послевоенные годы существовали три небольшие коллектива (десятки человек) в Москве, Ленинграде и Киеве, а по другим городам были разбросаны единицы специалистов, то теперь эти центры насчитывают уже сотни сотрудников. Институты археологии возникли почти во всех республиканских академиях. Там же, где их нет, соответствующие сектора входят в состав институтов истории. В 1961 году открылось Сибирское отделение Академии Наук СССР. Весь цикл гуманитарных исследований возглавил там
А. П. Окладников, переехавший из Ленинграда в Новосибирск и выбранный академиком. После его смерти в 1981 году Институт истории, философии и филологии принял его ученик А. П. Деревянко, тоже удостоенный звания академика и создавший затем новый Институт археологии и этнографии СО АН СССР. Крупные группы археологов входят в филиалы Академии в Казани, Екатеринбурге, Уфе, Махачкале, Сыктывкаре, Владивостоке.

Почти во всех университетах есть или кафедры или проблемные лаборатории археологии. С 1961 года этот предмет преподают и в педагогических институтах (чему способствовал входивший в консультативный совет Министерства высшего образования А В. Арциховский). Теперь Иркутск, Челябинск, Самара, Саратов, Воронеж обладают собственными археологическими центрами.

Полевой комитет ИА АН СССР на грани 1980 и 1990-х годов каждое лето выдавал свыше 900 открытых листов на право раскопок.

Все это имеет и положительные и отрицательные стороны. В стране тысячи памятников прошлого. Многие из них гибнут при строительстве. Надо их исследовать. Появление армии полевых работников позволило закрыть белые пятна на археологической карте страны. Особенно заметны сдвиги в этом направлении в Сибири и на Дальнем Востоке. Сотни специалистов вели раскопки на новостройках, прежде всего, в степной зоне (Украина, Прикубанье, Ставрополье). Это хорошо. Но распространение вширь сопровождалось и резким падением уровня исследований. Считается достаточным овладеть немногими чисто ремесленными навыками, чтобы числиться профессиональным ученым. При этом молодежь ориентируют не на спасение гибнущих объектов, не на тщательные раскопки, составление подробных аккуратных отчетов, образцовое хранение коллекций, а на писание диссертаций, обобщающих трудов, очередных «древних историй» вне зависимости от того, есть для этого материал или нет. Эта тенденция усваивается подавляющим большинством нашей смены. Важно и другое. Норберт Винер отмечал: «почти во все предыдущие эпохи в науку шли только те, кого не пугали суровость труда и скудость результатов… А со времен войны… авантюристы, становившиеся раньше биржевыми маклерами или светочами страхового бизнеса, буквально наводнили науку» 13.

[adsense]

Высокие академические оклады, избрание археологов в академики, награждение их ленинскими и государственными премиями, привлекли в нашу область знания немало корыстных людей. Среди них попадаются и недобросовестные, подтасовывающие факты, чтобы провозгласить о своих великих открытиях и нажиться на этом. Вот несколько примеров.

Е. М. Тимофеев напечатал в «Советской археологии» и «Материалах и исследованиях» статьи об обнаруженных им якобы на Печоре и Вычегде сорока местонахождениях четвертичной фауны и палеолитических орудий 14. Ему поверил О. Н. Бадер, организовавший даже целый полевой семинар по палеолиту Печоры 15. На деле же все это фальсификация. Кремни привезены Тимофеевым из других районов. Культурных слоев нигде нет 16.
Окончивший аспирантуру в секторе палеолита АО ИА В. Д. Будько, возглавив сектор археологии в Академии наук Белоруссии, сообщал о новых палеолитических стоянках в Верхнем Поднепровье: Студенец, Клеевичи, Обидовичи, Подлужье II и III и о новых наблюдениях своей экспедиции на выявленных ранее поселениях Бердыж и Гренск. Впоследствии выяснилось, что никаких находок в названных пунктах нет, на известных же стоянках Будько работ не вел, а просто смывал шифры с кремней из раскопок К. М. Поликарповича, выдавая старые коллекции за новые, выделенные же на экспедиции средства пропивал и присваивал 17.

Ученик А. П. Окладникова доктор исторических наук В. Е. Ларичев публиковал в качестве произведений палеолитического искусства необработанные камни со стоянки Малая Сыя на Енисее 18.

Сотрудник Института археологии АН СССР Г. Н. Матюшин систематически препарировал материалы своих раскопок на Южном Урале, Об этом трижды говорилось на страницах «Советской археологии» 19, что не помешало Матюшину успешно защитить докторскую диссертацию.

Откровенных жуликов пока что не так уж много. Но и в среде коллег, работающих без явной лжи и подтасовок, мы увидим людей, то тут, то там вступающих на скользкий путь. Недостаточно документированные факты выдают за надежно доказанные, отсутствие данных компенсируют догадками и фантазиями. Надо продемонстрировать широкие обобщения, написать «древнюю историю» изучаемого района. Ради этого используют и смешанный подъемный материал, и недоброкачественные находки. Сборы в песках на дюнных стоянках искусственно расчленяют на группы, торжественно именуя их «комплексами», а сами смешанные стоянки называя «многослойными». Опираться на публикации коллег без проверки теперь обычно рискованно, а проверить каждую деталь, когда коллекции разбросаны по всей стране, да часто и недоступны — практически невозможно.

Так же, как в большой жизни СССР, провозглашалось о резком росте производства и неслыханных урожаях, тогда как темп выпуска продукции снижался, а урожаи падали, так и в науке начались своего рода «приписки». И в эту сферу проникла показуха.

В новых условиях роль Института археологии Академии наук СССР заметно сходила на нет. Центры на периферии считались с ним все меньше. Важно было, как поведет себя сам институт. Разумной линии поведения по отношению к провинции он найти не сумел, предоставляя ей действовать по собственному произволу, потворствуя защите плохих диссертаций, выдвижению недостойных людей.

С 1956 по 1987 год директором ИА был Б. А. Рыбаков — одаренный, яркий человек, но склонный всегда только к внешнему эффекту, к набрасыванию неких впечатляющих картин, а отнюдь не к строгой методике исследований, документации материала, критике спекулятивных сочинений. Соответственно поддерживались лишь начинания, способные поразить воображение начальства или неквалифицированных читателей, а подлинно научные серьезные направления оказались в тени. В активе Рыбакова создание журнала «Советская археология» (с 1957 года), значительное увеличение штата учреждения, переименование его из Института истории материальной культуры в Институт археологии (в 1957 году). Но сделать его островом настоящей науки в океане любительства и дилетантства Рыбаков не смог или не захотел.

Выдвинуто было две задачи. Первая — организация лабораторий естественнонаучных методов в Москве и Ленинграде. Предполагалось догнать в этой области далеко опередивший нас Запад. Это не удалось. В лаборатории набрали в основном выпускников исторических факультетов МГУ и ЛГУ, освоивших технику тех или иных анализов, но не превратившихся в квалифицированных ученых-естествоиспытателей. Правда, Б. А. Колчин разработал дендрохронологическую шкалу для Новгорода Великого и ряда других городов Восточной Европы 20, а Е. Н. Черных подверг спектральному анализу древние бронзы Кавказа, Украины, Урала 21. Но другие направления не получили развития, в том числе и самое нужное — определение абсолютного возраста по методу С 14.

Вторая задача — подведение итогов археологического изучения страны. Сперва Рыбаков думал осуществить это, выпустив за 15 лет 150 томов «Свода археологических источников СССР», где должны были быть классифицированы и опубликованы абсолютно все материалы из раскопок от палеолита до средневековья 22. Нереальность такого замысла при малом числе специалистов, их неподготовленности для его выполнения и плохих издательских возможностях была ясна сотрудникам (выступления на ученом совете А. Я. Брюсова, Н. Н. Воронина, А. Л. Монгайта), но с их мнением не посчитались. Издание началось, причем ради него пришлось пожертвовать пользовавшейся авторитетом во всем мире серией «Материалов и исследований по археологии СССР».

За 1962—1990 годы увидели свет 83 выпуска «Свода», которые не охватили ни 1/2, ни 1/20, ни 1/200, да, вероятно и не 1/2000 материалов, добытых русскими учеными. Среди вышедших в этой серии книг есть очень полезные (3. А. Абрамова. Палеолитическое искусство на территории СССР. 1962; Е. М. Алексеева. Античные бусы Северного Причерноморья. 1975—1982 и др.), но в целом они совершенно несопоставимы друг с другом, разношерстны. То это описание одной культуры (фатьяновской, андроновской, линейно-ленточной керамики, аскызской), то какой-то категории вещей (каменные топоры), то какой-то музейной коллекции (Петра I, Н. Е. Бранденбурга), то даже какого-то листа карты. Отсутствие общей идеи, строгого плана, редакторской работы чувствуется повсюду. К началу 1980-х годов серия заглохла.

Тогда Рыбаков затеял другую — «Археология СССР в двадцати томах». За 1982—1996 годы вышло 15 томов. И в них немало полезного, но и тут бросается в глаза разнобой, та же минимальная соотнесенность одного тома с другим и отдельных разделов внутри каждого тома. Завершится ли это издание в новых условиях, после распада СССР, неясно. Итак, не удалось решить и эту задачу.

Характеризовать исследования, касающиеся конкретных территорий и проблем, я здесь не буду. Их много, и результаты значительны как в области каменного и бронзового века, так и в области античной и древнерусской археологии, в изучении древностей Кавказа, Средней Азии и Сибири.

В направленности исследований кое-что изменилось. Обострился интерес к древнему искусству и идеологии. Полоса, когда увлекались социально-экономическими проблемами (тридцатые годы), сменившись периодом этногенетических штудий (сороковые — пятидесятые), уступила место этапу, когда многие занялись наскальными изображениями, глиняной пластикой трипольской культуры и Анау, художественной бронзой Кавказа, славянским язычеством. Это закономерно. Сперва казалось, что наши исторические задачи будут решены, если страна сделает резкий рывок вперед в своем экономическом развитии. Потом, перед войной и в дни войны, на первый план вышел национальный вопрос. Теперь начались поиски духовных ценностей.

Археологи ввели в оборот огромный новый материал, в особенности по петроглифам Сибири, но приходится признать, что в большинстве книг по этой тематике заметна изрядная доза спекулятивного. А. П. Окладников крайне прямолинейно сопоставлял этнографические данные с ранними рисунками на камне и неоправданно удревнял возраст почти всех писаниц 23. Б. А. Рыбаков в книгах о язычестве конструировал сложные древние пантеоны, хотя для этого не было никаких оснований. Эти книги, неоднократно переизданные, стали своего рода священным писанием для ультрашовинистических экстремистских группировок, объявляющих христианство чуждой для Руси еврейской религией и восхваляющих исконное, истинно наше язычество 24.

В 1988—1991 годах Институт археологии возглавлял антрополог В. П. Алексеев. Выдвигал программу работ на будущее, он назвал как первоочередные исследования комплексного экологического характера, при которых любой памятник изучается всесторонне, с учетом ландшафта, почвы, древней флоры и фауны, антропологического анализа костей человека и т. д. Именно такие монографии появляются сейчас за рубежом, и их-то нам не достает 25. Это вполне резонно, но борьба с биологизаторством в 1930-е годы дала свои результаты: связи археологов и представителей естественных дисциплин разорваны и нескоро смогут восстановиться. Стремиться к этому нужно. Пока же работы, проведенные с участием случайных консультантов, биологов из местных пединститутов, не оставляют впечатления серьезного вклада в науку.

Если говорить о более общем — о теории и методике, то в семидесятые — восьмидесятые годы делались попытки выйти на новые рубежи именно в этом направлении. Молодежь, видя несостоятельность исходных позиций старшего поколения, стала увлекаться статистико-комбинаторными методами в археологии, осваивала компьютер. К сожалению, пока что это дало мало. Люди, претендовавшие на роль теоретиков, погрязли в схоластических спорах о том, где предмет, а где объект археологии 26. Другие не столько работали, сколько рассуждали про то, как надо бы работать. Их публикации построены по принципу: нужно совершенствовать и применять такой-то метод, и тогда мы достигнем блестящих результатов. Проходят годы, но никаких сдвигов нет 27.

Что же остается? Или вести раскопки в своем районе и рутинно описывать находки, или, замахиваясь на большее, выдавать какие-то мнимые обобщения. В последней области рассматриваемый период характеризовался бурным расцветом того, что выше я называл функционерством.

Примером человека, готового развивать и иллюстрировать любой лозунг, брошенный с высоких трибун, может служить А. П. Окладников.

В 1937 году он выпустил книгу по истории Бурятии. Здесь есть все, что полагалось в ту пору: колониальная политика царизма, погром бурятской земли гнусными захватчиками-казаками, отчаянное сопротивление вольнолюбивого народа и т. д. 28

Минуло полтора десятка лет, и Окладников писал уже о добровольном вхождении Бурятии в состав России, об исторических корнях дружбы русского и бурятского народов в XVII веке 29. Вскоре отношения Китая и СССР испортились. Переиздав эту книгу в 1973 году (при участии А. П. Деревянко), Окладников категорически отрицал какое-либо влияние Китая на советский Дальний Восток. Все, что знаменует поступательные шаги прогресса, проникло в эти края из Сибири, на худой конец из Японии. Попадающиеся тут китайские вещи, это не что иное, как трофеи предков советских дальневосточников — чжурчженей, не раз «ломавших китайскую империю словно тростинку» 30.

Эти хамелеонские трансформации не только не осуждались свыше, но всячески поощрялись. Печально не то, что есть такие беззастенчивые люди (они всегда были), не то, что именно их награждают (ради того они и стараются). Печально, что после всех этих художеств Окладников продолжал пользоваться авторитетом в нашей среде, оброс толпой поклонников и подражателей.

Он не считал нужным оправдываться. Только однажды по поводу бурятских сюжетов обмолвился: впервые я писал об этом во времена школы Покровского и, «разумеется», вполне в ее духе 31. Но почему же «разумеется»? Разве все так поступали? Были, ведь, ученые, работавшие так, как подсказывала научная совесть, а когда им работать не давали, находившие в себе мужество хотя бы молчать. Историю неоднократно превращали в «политику, опрокинутую в прошлое». Охотники проделывать такую операцию не переведутся, но наукой, то есть поисками истины — здесь и не пахнет.

Все это могло происходить только при отсутствии всякой критики. Она в нашей среде не в чести. «Дискуссии» 1930—1950-х годов у всех в памяти. Они сводились к шельмованию людей (языковед Д. В. Бубрих умер на такой «дискуссии»), а вовсе не к сопоставлению разных мнений. Найти достойную форму спора наше поколение просто не умеет. Предпочитают другой путь — завоевать свой домен, свою экологическую нишу, территориальную или хронологическую или воплощающуюся в какой-то конкретной теме, и замкнуться в ней, не встревая в то, что творится рядом и не допуская к себе никаких конкурентов. Большинство так и живет, забыв об общем деле.

Между тем проблем вокруг множество. Положение с коллекционным фондом из раскопок катастрофическое. Хранилища не могут вместить ежегодно поступающие материалы и чаще всего отказываются от них. Это касается даже Исторического музея в Москве и Музея антропологии и этнографии в Петербурге. На периферии еще хуже. В Краснодаре с его миллионом жителей во дворе музея расстилают брезент, ставят на него хрупкие сосуды из раскопок и покрывают другим брезентом. Сверху — дождь и снег. Коллекции часто выкидывают. В 1954—1957 годах при раскопках стоянки Чох в высокогорном Дагестане В. Г. Котович обнаружил 32000 кремневых предметов, а в 1974 году музее Махачкалы X. А. Амирханов разыскал из них всего 306 32. За 17 лет утрачено 99% фонда.

Плохо с археологической отчетностью. В среднеазиатских республиках полевые комитеты подчас удовлетворялись в качестве отчетов полустраничными информациями из сборников «Археологические открытия».

Обобщая, мы вправе сказать, что подорвана сама база нашей работы. Археологическая служба страны разладилась, что стало следствием порочной политики предшествовавших лет, когда поощрялись не скрупулезные раскопки, тщательно составленные отчеты, фундированные исследования, а митинговые лозунги, дутые «древние истории» — скороспелки.

Вместе со всей страной к середине 1980-х годов археология оказалась в состоянии кризиса.

Notes:

  1. Ларичев В. Е. Азия далекая и таинственная. Новосибирск, 1968. С. 289; Исаенко В. Ф. О переходе древних обитателей Белоруссии к производящему хозяйству // Тезисы докладов к конференции по археологии Белоруссии. Минск, 1969. С. 27—36; Матюшин Г. Н. Мезолит Южного Урала. М., 1976. С. 266.
  2. Формозов А. А. Памяти А Л. Монгайта // Краткие сообщения Института археологии АН СССР. 1976. Вып. 146. С. 110—112.
  3. Монгайт А. Л. Возникновение и первые шаги советской археологии // История СССР. 1963. № 4. С. 75—94.
  4. Монгайт А. Л. Археологические культуры и этнические общности // Народы Азии и Африки. 1967. № 1. С. 53—69.
  5. Самойлов Л. (Клейн Л. С.). Перевернутый мир. СПб., 1993. С. 5—45.
  6. Klejn L. S. A Panorama of theoretical Archaeology // Current Anthropology. 1977. XVIII. P. 1—42.
  7. Bulkin V. A., Klejn L. S., Lebedev G. S. Attainments and Problems of Soviet Archaeology // World Archaeology. 1982. Vol. 14. N 13. P. 272—295; Клейн Л. С. Феномен советской археологии. СПб., 1993.
  8. Формозов А. А. Очерки по первобытному искусству. М., 1969; Он же. Всемирно-исторический масштаб или анализ конкретных источников // Советская этнография. 1969. № 4. С. 99—106.
  9. Формозов А. А. Человек и наука. М., 2005. С. 175—212.
  10. Формозов А. А. О критике источников в археологии // СА. 1977. №1.С. 5—14.
  11. Лебедев Г. С. История отечественной археологии. СПб., 1992. С. 13.
  12. Там же. С. 442, 443.
  13. Винер Н. Я — математик. М., 1964. С. 260.
  14. Тимофеев Е. М. Усть-Куломская палеолитическая стоянка на Вычегде // СА. 1968. №3. С. 107.
  15. Бадер О. Н. Полевой семинар по стратиграфии антропогена и палеолита Печорского Приполярья в 1968 г. // СА. 1969. № 4. С. 306—310.
  16. Гуслицер Б. И. О недостоверности некоторых местонахождений палеолита и ископаемой фауны на территории Коми АССР // Бюллетень Комиссии по изучению четвертичного периода. 1976. № 45. С. 146—152.
  17. Калечим, Е. Г. Первоначальное заселение территории Белоруссии. Минск, 1985. С. 57, 64, 65, 70—78; Копытин В. Ф. Мезолит Юго-Восточной Белоруссии: Автореферат канд. дисс. Л., 1975. С. 14.
  18. Грязнов М. П., Столяр А. Д., Рогачев А. Н. Письмо в редакцию // СА. 1981. N° 4. С. 289—295. Результаты ознакомления с материалами В. Е. Ларичева // Там же. С. 295.
  19. Крижевская Л. Я. Письмо в редакцию // СА. 1978. № 1. С. 261—268; Виноградов А. В. Рец. на кн.: Матюшин Г. Н. Мезолит Южного Урала // СА. 1979. № 1. С. 281—294; Васильев И. Б., Выборнов А. А., Моргунова Н. Л. Рец. на кн.. Матюшин Г. Н. Энеолит Южного Урала // СА. 1985. №2. С. 280—290.
  20. Колчин Б. А., Черных Н. Б. Дендохронология Восточной Европы. М., 1977.
  21. Черных Е. Н. Древняя металлургия Восточной Европы. М., 1966; Он же. Древняя металлургия Урала и Поволжья. М., 1970; Он же. Древняя металлургия на Юго-Западе СССР. М., 1976.
  22. Рыбаков Б. А. О корпусе археологических источников СССР. М., 1957.
  23. Об этом см.: Формозов А. А. Очерки по первобытному искусству. М., 1969. С. 19, 92—118.
  24. Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1981; Он же. Язычество древней Руси. М., 1987.
  25. Алексеев В. П. Древние общества. Взаимодействие со средой. Культура и история // СА. 1991. № 1. С. 5—12.
  26. Генинг В. Ф. Объект и предмет науки в археологии. Киев. 1983.
  27. Каменецкий И. С., Маршак Б. И., Шер Я. А. Анализ археологических источников. Возможности формального метода. Л., 1975.
  28. Окладников А. П. Очерки по истории западных бурят-монголов. М., 1937.
  29. Окладников А. П. История и культура Бурятии. Улан-Удэ, 1976./ref].

    В пятидесятых годах Окладников обратился к изучению Дальнего Востока и в 1959 — подвел итоги раскопок в книге «Древнейшее прошлое Приморья». Все главные элементы культуры, по уверению автора, пришли сюда из Китая — великой цивилизации нашего братского народа. Оттуда и металл, и земледелие, и строительная техника, и письмо 33Окладников А. П. Далекое прошлое Приморья. Владивосток, 1959. С. 34, 79, 80, 100, 131, 145, 165, 168, 172—178, 186—210, 211—285.

  30. Окладников А. П., Деревянко А. П. Далекое прошлое Приморья и Приамурья. Владивосток, 1973. С. 167, 168, 207, 249—252.
  31. Окладников А. П. История и культура Бурятии. С. 106.
  32. Амирханов X. А. Верхний палеолит Северного Кавказа и его соотношение с верхним палеолитом смежных территорий. Автореф. канд. дисс. Л., 1977. С. 17.

В этот день:

Дни смерти
1870 Умер Поль-Эмиль Ботта — французский дипломат, археолог, натуралист, путешественник, один из первых исследователей Ниневии, Вавилона.
1970 Умер Валерий Николаевич Чернецов - — советский этнограф и археолог, специалист по угорским народам.
2001 Умер Хельге Маркус Ингстад — норвежский путешественник, археолог и писатель. Известен открытием в 1960-х годах поселения викингов в Л'Анс-о-Медоузе, в Ньюфаундленде, датированного XI веком, что доказывало посещение европейцами Америки за четыре века до Христофора Колумба.

Рубрики

Свежие записи

Счетчики

Яндекс.Метрика

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Археология © 2014