Тереножкин А.И. Об общественном строе скифов

К содержанию журнала «Советская археология» (1966, №2)

В решении вопросов общественного строя скифов Северного Причерноморья VI — III вв. до н. э., начиная с 30-х годов, в науке установились два следующих основных взгляда: В. И. Равдоникас и М. И. Артамонов пришли к выводу, что скифское общество было патриархально-родовым, типа военной демократии по Ф. Энгельсу ¹. А. П. Смирнов и С. П. Толстов, со своей стороны, считают, что у скифов сложились классовые, рабовладельческие отношения, а сама Скифия являлась рабовладельческим государством ².

В 50-х годах Б. И. Граков высказал концепцию, согласно которой у скифов в VI—V вв. до н. э. продолжал сохраняться родовой строй, а с конца V в. возникает централизованное скифское государство, в создании которого наибольшее значение сыграла объединительная политика царя Атея ³. Социально-экономическую основу такого государства он видит в росте у скифов домашнего и особенно завоевательного рабства, порабощения кочевниками земледельческого населения страны в духе спартанских гелотов и фессалийских ненестов. Большая заслуга Б. Н. Гракова в изучении общественного строя у скифов, как мне представляется, заключается в том, что ему удалось подорвать веру в незыблемость родовой теории.

Прежде всего необходимо остановиться на том, как я понимаю Скифию в географическом и этнографическом отношении, так как в этих вопросах между исследователями существуют значительные расхождения. Я исхожу из взгляда, согласно которому Скифия представляла собой обширную страну, раскинувшуюся от Дона на востоке до нижнего течения Дуная на западе, от Черного моря на юге до северной границы украинской лесостепи.

Скифию населяли различные по этнической принадлежности, занятиям и образу жизни племена. По словам К. Маркса, «у всех восточных племен можно проследить с самого начала истории общее соотношение между оседлостью одной части их и продолжающимся кочевничеством другой части» ⁴. Именно такое соответствие сложилось и в Скифии. В степях Приазовья и Причерноморья жили преимущественно кочевники скотоводы, а на западе и в Среднем Поднепровье расселялись оседлые земледельческие племена, из которых каждое имело свою особую территорию. Скифы царские и скифы-кочевники, составлявшие ираноязычную группу населения и выступавшие в качестве главного фактора истории страны, имели свои ставки к востоку от нижнего течения Днепра и в степном Крыму. Каллипиды, северные соседи Ольвии, называются у Геродота эллино-скифами, мы их узнаем в микс-эллинах декрета в честь Протогена. Алазоны, если они находились в Поднестровье, вероятно, составляли восточную ветвь фракийских племен Карпато-Дунайского бассейна. Скифы-земледельцы, вероятнее всего, населяли лесостепь к востоку от Днепра. Их, как и кочевых скифов, обычно считают принадлежащими к иранским по языку племенам. В скифах-пахарях, обитавших в лесостепи к западу от Днепра, бывших здесь автохтонами с белогрудовского времени, предположительно можно видеть предков славян.

М. И. Артамонов высказал удачную мысль, что такие названия племен Скифии, как «скифы царские», «скифы-земледельцы» и др., являются прямыми переводами местных этнических названии со скифского языка на греческий ⁵. Столь же вероятным следует признать заключение, что такие s^vea являлись не отдельными племенами, а должны были составлять группы родственных между собой племен ⁶.

Причерноморские степи были особенно благоприятными для развития кочевого скотоводства. Однако можно уверенно сказать, что у скифов уже не существовала «первичная неограниченность» выпасов. Вот почему им приходилось много воевать из-за пастбищных угодий и различными иными средствами охранять их от посягательств со стороны других скотоводов. «У нас (скифов.— А. Т.),— пишет Лукиан Самосатскпй в новелле о Токсарисе,— ведутся постоянные войны, мы или сами нападаем на других, или выдерживаем нападения, или вступаем в схватки из-за пастбищ и добычи» ⁷.

Едва ли приходится сомневаться в том, что скифы, так же как позднее сарматы, имели свои зимники на юге ⁸. В таком случае их сезонные летние перекочевки должны были получать общее меридиональное направление. У современных кочевников в Азии подобные маршруты достигают 1000 км ⁹. Можно предполагать, что скифы в ходе своих перекочевок из припонтийских степей проникали глубоко на север, а это лучше всего могло обеспечивать нормальный годовой цикл их кочевого скотоводческого хозяйства. Не случайно, конечно, что могилы кочевников скифов встречаются не только в степи, но и в лесостепи, а недавно их удалось обнаружить даже около южной окраины Полесья, в местности, расположенной к востоку от Киева ¹⁰. При вторжении Дария Гистаспа в Северное Причерноморье в 514 г. скифы царские, отправившие свои повозки с семьями, имуществом и лишним скотом далеко на север ¹¹, по-видимому, воспользовались путями, проложенными ими во время кочевий. Проникновение номадов в глубь лесостепи должно было сильно затрагивать экономические интересы местного земледельческого населения, в хозяйстве которого скотоводство также играло большую роль. Между кочевыми скифами Причерноморья и Приазовья и земледельцами Среднего Поднепровья существовали разнообразные постоянные связи, хорошо отразившиеся во всей известной нам совокупности археологических материалов. Без включения территории украинской лесостепи в состав Скифии ее нельзя понять ни исторически, ни археологически.

Хозяйство оседлых племен базировалось на пашенном земледелии. Относительно скифов-пахарей известно, что они сеяли хлеб для продажи ¹², на основании чего заключают, что земледелие в Скифии достигало уровня товарного производства ¹³.

В развитии ремесел население Скифии опережало своих соседей в Восточной Европе, но, тем не менее, и здесь оно продолжало развиваться в рамках домашнего хозяйства. Лишь кузнечное ремесло, как считает Б. Н. Граков, начинает в IV—III вв. до н. э. обособляться от сельского хозяйства ¹⁴. Специализация части населения на кочевом скотоводстве, а другой части — на земледелии должна была способствовать развитию внутренней торговли в стране. Большое значение в экономике племен Скифии имела также торговля с античными городами Причерноморья, являвшимися поставщиками разнородной и отличной по качеству ремесленной продукции, спрос на которую более или менее одинаково остро ощущался как в кочевых, так и в оседлых районах. Из Скифии через посредство тех же городов вывозились продукты животноводства, хлеб, рабы и пр. Несмотря на значительную интенсивность, торговля не поднялась в Скифии над уровнем товарного обмена; таких данных, которые подтверждали бы наличие в ней денежного обращения, не имеется. Некоторые городища в Скифии достигали огромных размеров, но ни одно из них нельзя назвать городом в качестве окончательно сложившегося центра развитого ремесла и торговли. Такие городища, как Вельское, Немировское, Матронинское и др., могли быть сосредоточиями племен, но не городами. На Нижнем Днепре, в сердце кочевой степи в конце V в. до н. э. возникает обширнейшее Каменское городище, тщательно исследованное Б. Н. Граковым.

Обратимся теперь к вопросам семьи, рода и имущественных отношений, которыми определяется наше понимание общественного строя у скифов.

В. И. Равдоникас и М. И. Артамонов, а вслед за ними и другие ученые называют скифскую семью патриархальной. Известная стойкость родовой концепции, как мне кажется, объясняется только тем, что такое определение семьи у скифов до сих пор не ставилось даже под сомнение.

Широкое признание патриархального характера семьи у скифов более всего покоится у нас на том, что в источниках имеются совершенно ясные свидетельства о твердо установившемся у них счете родства и порядка наследования по мужской линии. С ними мы ранее всего встречаемся в преданиях о происхождении скифов. Генеалогия скифского царя Иданфирса, современника Дария Гистаспа (521—486), известна нам благодаря сообщению Тимна, бывшего опекуном царя Ариапейта. По его рассказу, Иданфирс был сыном Савлия, внуком Гнура, правнуком Лика, праправнуком Спаргапейта ¹⁵.

Наряду с единобрачием у скифов существовало многоженство (три жены царя Ариапейта), отмечен левират. Однако эти этнографические особенности не имеют решающего значения для выяснения структуры семьи.

Пережитки матриархата, свойственные, например, общественному строю савроматов, письменными источниками для скифов не засвидетельствованы. Его следы обнаруживаются исследователями в религиозных верованиях (богиня очага Табити, Гестия, как верховное божество скифов); их можно видеть в случаях погребения скифянок с положенными в них предметами вооружения. Не известно ни одной скифской женщины, которая сыграла бы какую-нибудь заметную роль в истории.

Женщина в скифской семье занималась домашним хозяйством и вела замкнутый образ жизни. Лучше всего ее положение обрисовано в предании о происхождении савроматов, в котором рассказывается о том, что амазонки сказали скифским юношам, которые звали их в свою общину: -«Мы, пожалуй, не уживемся с вашими женщинами, так как у нас не одинаковые с ними обычаи: мы стреляем из луков, бросаем дротики, ездим верхом, а женским работам не обучены, тогда как ваши женщины… занимаются женскими работами; они постоянно сидят на повозках, не ходят на охоту и вообще никуда не показываются» ¹⁶.

Этот миф о начале савроматов, на который особое внимание обратил М. И. Артамонов, чрезвычайно важен для выяснения структуры скифской семьи. Далее в нем говорится, что амазонки потребовали от вступивших с ним в брак скифских юношей, чтобы они взяли у родителей «свою долю имущества». Молодые скифы последовали этому совету и, получив имущество, поселились вместе с амазонками за Танаисом ¹⁷. М. И. Артамонов видит в приведенном сообщении свидетельство наличия у скифов патриархальной семейной общины, в которой допускался выдел женатых сыновей, и предполагает при этом, что право собственности в такой общине еще не сосредоточилось в личности отца как главы семьи. Он заключает, что доля имущества, которую получали отделяющиеся члены семьи, определялась здесь обычным правом, так что хозяйство у скифов было не частносемейным, а семейным ¹⁸. К изложенному сводится основное обоснование М. И. Артамоновым существования у скифов не только патриархальной семьи, но и самого патриархального рода.

Приведенное место из легенды может получить и иное истолкование, а именно: в нем с большей уверенностью следует видеть свидетельство о том, что в скифской семье допускался сравнительно легкий выдел взрослых членов, что мы имеем здесь дело не с патриархальной, а с малой индивидуальной семьей, не с семейной общиной, а с частносемейной собственностью.

Такой вывод находит себе подтверждение во всех других источниках. Решающее значение в данном вопросе я придаю, прежде всего, сведениям об имущественном положении простого кочевника скифа. Семейная патриархальная община, как это твердо признано в этнографии, отличается большой имущественной состоятельностью и совершенно определенной экономической устойчивостью ¹⁹. Если же мы обратимся к скифской семье, то без большого труда убедимся в том, что она, в отличие от семьи патриархального типа, была весьма небогата. Так, по словам Лукиана, люди, происходившие из «массы простых скифов», которые чаще всего являлись лишь «…владельцами пары быков и одной повозки» ²⁰ назывались «восьминогими».

Из этого ценного свидетельства видно, что имущественный достаток обычного кочевника был в то время очень скромным, определенно соответствующим небольшой, а именно малой семье. Что собой могла представлять такая небольшая скифская семья, обладательница одной юрты на полозке, мы узнаем из другого рассказа того же замечательного писателя. В нем идет речь о некоем скифе Абавхе, пришедшем в город Ольвию с семьей, которая, кроме него, состояла из жены, грудного мальчика и семилетней девочки ²¹. Такое имущественное положение и подобная семья были характерны, несомненно, не только для позднего, но и раннего скифского времени в Причерноморье. Отчасти в том убеждают нас и другие сообщения Лукиана. Для VI и V вв. подтверждение им следует видеть в словах поэта Пиндара о кочевнике скифе Стратоне, который не имел даже дома, перевозимого на повозке ²². Таким образом, и Пиндар минимальный достаток простого скифа определяет одной повозкой с кибиткой.

В нескольких случаях в курганах простых скифов-кочевников IV—III вв. до н. э. около с. Кута Апостольского района Днепропетровской обл. и близ г. Борисполя к востоку от Киева под одной насыпью обнаруживались, помимо центрального мужского захоронения, отдельные женская и несколько детских могил, принадлежавшие, по-видимому, членам одной малой семьи ²³.

Приведенные данные позволяют прийти к выводу, что у кочевых скифов была не патриархальная семейная община, а малая семья с вполне обособленным хозяйством. Из источников не видно, чтобы такие семьи у скифов объединялись в какие-нибудь общины, подобные патриархальным семьям или патронимиям. Глубокая имущественная дифференциация скифского общества, которая так характерна для него, была бы невозможна, если бы в нем сохранялись более древние формы семьи и рода с соответствующими им элементами коллективности в производстве и в потреблении. Признав, что у скифов была малая семья, мы должны будем сделать и другой важный вывод, что у них установилось господство частносемейной собственности как на скот, так и на все иные виды имущества со всеми вытекающими отсюда социальными последствиями.

Далеко зашедшим развитием частной собственности следует, по-видимому, объяснять и сильное ослабление родственных уз у скифов. Как бы в прямую противоположность патриархальным отношениям, в рассказах о скифах мы сталкиваемся лишь со случаями, в которых обнаруживаются их личные, притом явно корыстные интересы.

По рассказу скифа Тимна, мудрец Анахарсис погиб от руки своего брата царя Савлия ²⁴. Так же и царь Скил был казнен его братом Октамасадом. И в том и в другом эпизоде убийство названных скифов объясняется тем, что они, усвоив культуру и обычаи греков, оказались отступниками от скифских племенных традиций и религии. Однако в истории со Скилом такое обвинение, несомненно, явилось лишь поводом, тогда как более реальная причина, вполне прозрачно проступающая в повествовании, заключалась в борьбе за царскую власть. Эта история отчетливо свидетельствует о том, с какой легкостью у скифов допускалось нарушение даже таких священных для родового общества обычаев, как гостеприимство и право убежища. Из нее мы узнаем, что в то время, когда Скил бежал от преследования Октамасада к фракийскому царю Ситалке, у самого Октамасада скрывался брат Ситалки, приходившийся Октамасаду родным дядей по матери. Когда войско скифов встретилось на Истре с фракийцами Ситалка предложил Октамасаду следующее: «…Ты сын моей сестры, и в руках у тебя мой брат: выдай мне его, а я передам тебе твоего Скила; а подвергать опасности войска не следует ни мне, ни тебе». Октамасад выдал укрывавшегося у него фракийского беглеца и, завладев Скилом тут же приказал отрубить ему голову ²⁵. Так в этом случае были попраны наиболее исконные родовые и семейные законы: родной дядя был выдан врагу и убит брат.

Два рассказа о смертельной вражде между царственными братьями вполне определенно характеризуют скифское общество. Геродот свидетельствует даже о существовании у скифов постоянной вражды между родственниками. Он пишет: «Так поступают (снимают черепа, как у врагов — А. Т.) они и с родственниками, если рассорятся с ними и если перед лицом царя один одержит верх над другим. Когда явятся гости, которым скиф желает оказать внимание, то он приносит такие черепа и рассказывает, что это были его родственники, но вступили с ним в борьбу и он одержал верх над ними. Это рассказывается как геройский подвиг» ²⁶.

Особое социальное значение у скифов получил обряд побратимости. Личные связи, которые устнавливались таким путем между совершенно чужими людьми, считались у них несравнимо более священными, чем родственные.

Все изложенное выше определенно свидетельствует о сильном ослаблении кровно-родственных связей, явлениях далеко зашедшего распада клановых отношений у скифов. Они решительным образом не соответствуют той форме рода у скифов, как его представляет себе М. И. Артамонов, который утверждает, что «в скифском обществе, состоявшем из патриархально-семейных хозяйств, род долго оставался вполне реальной и притом имеющей громадное значение величиной, обеспечивающей на первых порах преобладание общинного начала над частновладельческим» ²⁷. Такого рода у скифов не существовало уже весьма давно. У них не большая семья и патриархальный род, а малая семья и возобладавшие отношения, построенные на частной собственности, стали определять основные особенности их общественного строя.

Может быть, более архаические формы семьи, чем у кочевников, продолжали сохраняться у некоторых оседлых племен Скифии, о которых пишет М. И. Артамонов в своей интересной статье о земледельческом празднике у скифов ²⁸. Однако для проверки его выводов по этому вопросу у автора не имеется никаких новых данных.

Скифы-кочевники, будучи общинниками, в принципе должны были быть в социальном отношении равными между собой. Но имущественная дифференциация зашла у них так далеко, что такое равенство могло иметь только весьма условное значение.

Основную массу простых скифов, о чем была речь выше, составляли владельцы одной пары быков и повозки. Вместе с тем, среди них появились люди, которые не имели даже такой собственности. К словам Пиндара «среди кочевников скифов блуждает Стратон, который не имеет дома перевозимого на повозке» схолиаст дал пояснение, что «не имеющий там повозки считается неуважаемым» (ixipo?) ²⁹. У Псевдо-Гиппократа говорится о существовании скифской безлошадной бедноты, принадлежавшей к числу людей самого низкого происхождения ³⁰. Возможно, что со временем происходило постепенное обеднение кочевников в Скифии. Отчасти о таком направлении процесса можно догадываться по увеличению роли пехоты в скифском войске. Для нас всеобъемлющей характеристикой для скифов V в. звучат слова Геродота: каждый скиф — «конный стрелок» ³¹. Однако уже у него находится сообщение, что во время вторжения персов в Причерноморье в войсках царских скифов, помимо конницы, сыгравшей решающую роль в войнах с ними, имелась и пехота, которая занимала определенное место в боевых порядках ³². В конце IV в. до н. э. у Сатира, претендента на престол царя Боспора Киммерийского, войско его союзников скифов в битве при Фате состояло из 20 тысяч пехоты и лишь из 10 тысяч всадников ³³. По новелле Лукиана, переносящей нас приблизительно в ту же эпоху, в войске скифов, собравшемся для похода против царя Боспора, оказалось 20 тысяч тяжеловооруженных и пеших воинов и всего 5 тысяч всадников. В последнем случае прямо говорится, что в пехоту шел бедный человек ³⁴, т. е. не имеющий лошади.

Б. Н. Граков был первым, обратившим внимание на то, что процесс обеднения простых скифов, а вместе с тем и утраты ими полноправия начался еще в VI—V вв. до н. э. ³⁵. Бедность — старая беда скифов: она являлась в кочевой степи значительно более изначальной, чем это представляется некоторым исследователям. Скиф без быков и лошадей не мог вести самостоятельного хозяйства, а потому не мог иметь и одинаковых прав с имущими скотоводами. Так, К. Маркс писал: «У кочевников обладание конем делает человека свободным, дает ему возможность принимать участие в жизни общины» ³⁶. О том, как тяжела была жизнь многих простых кочевников в Северном Причерноморье, дает возможность судить один отрывок из Пиндара, использованный грамматиками для пояснения греческой пословицы «Скиф коня». В этом фрагменте говорится: «Некоторые скифы, притворяясь, открыто на словах гнушаются убитой лошадью, а тайком обдирают зубами (челюстями) кривые ноги и головы» ³⁷. У скифов, как пишет врач Ерасистрат (конец IV — начало III в. до н. э.), вошло в привычку, когда они оставались без пищи, стягиваться широким поясом потуже ³⁸. Скиф Пиндара, питающийся мясом павшего скота, — степной нищий, персонаж, хорошо известный и у азиатских кочевников вплоть до совсем недавних времен, в среде которых сложилась следующая знаменательная пословица: «Чем быть сыном бедного, лучше быть рабом богатого» ³⁹. Впрочем, справедливость этой пословицы в приложении ее к скифскому времени может быть подтверждена и археологическими данными — встречаются погребения с одним наконечником стрелы или бусиной.

В Скифии рядом с начисто обедневшими кочевниками стояли чрезвычайно богатые скотовладельцы. У Псевдо-Гиппократа «скифские богачи» (exvUscdv oi ЛА.6О3101) называются «самыми благородными и пользующимися наибольшим могуществом» людьми в Скифии ⁴⁰. Нам они лучше всего известны по гробницам с бесчисленными драгоценными погребальными дарами, открытыми в знаменитых курганах на Северном Кавказе и в Причерноморье, таких, как Келермесские, Костромской, Ульский, Мельгуновский, Острая (Томаковский), Золотой, Куль-Оба, Солоха, Чертомлык, Александропольский, Мелитопольский, Чмырев, Шульговка и др. Богатейшие из их числа уверенно считаются гробницами скифских царей, другие знакомят с различными представителями родо-племенной знати. До сих пор в археологии образ бедняка номада остается сильно заслоненным фигурой скифского аристократа-воина в паноплии, состоящей из шлема, панциря, поножей, щита, акинака, копий и лука со стрелами в горите, богато убранных золотом, верхом на коне в золотом уздечном наборе. Характеристика богатства знатного туземца на Северном Кавказе у Лукиана, который имел «десять золотых чаш, восемьдесят четырехместных повозок и множество овец и быков» ⁴¹, вполне приложима и к скифским богачам. Такие богачи, как пишет тот же автор, могли при военных сборах выставить на своем иждивении по пять, десять и больше всадников ⁴².

С разбогатевшей скифской родо-племенной верхушкой по социальному положению смыкалось жреческое сословие. Гадатели специализировались на ложных доносах и сделали их источником своей наживы: если им удавалось обвинить кого-нибудь перед царем в нарушении клятвы божествами царского очага, то они получали в вознаграждение имущество «клятвопреступника» ⁴³.

Скифское общество, разделенное на богатых и бедных, совсем не похоже на реконструируемую М. И. Артамоновым родоплеменную скифскую общину с ее практикой коллективного производства и потребления, с ее развитой системой взаимопомощи, которая, как считает он, не допускала у кочевых скифов возникновения крайних имущественных различий и возникновения абсолютной нищеты ⁴⁴. Вопреки такому представлению, у скифов были налицо и абсолютная бедность и абсолютное богатство с соответствующими промежуточными прослойками между ними.

Основным известным нам источником рабства у скифов служили постоянные войны. Данных о существовании у них кабального рабства не имеется.

При рассмотрении вопроса о рабстве у скифов чаще всего обращается внимание на предание о возвращающихся из Азии в Причерноморье скифах, против которых в Крыму восстали потомки рабов-слепцов, и на реплику Геродота о причине ослепления скифами своих рабов. Эта легенда более всего способствовала представлению, согласно которому рабство у скифов считается патриархальным, связанным с домашним хозяйством. «Указание Геродота,— пишет, например, М. И. Артамонов,— что «всех рабов скифы ослепляют», свидетельствует, что роль скифских рабов не выходила за границу домашнего хозяйства и что, следовательно, основной труд по скотоводству лежал не на них ⁴⁵.

В действительности же миф о восстании потомков рабов к подлинному рабству у скифов отношения не имеет. Понятие рабство употреблено в этом случае метафорически в применении к какому-то подвластному племени. Ко времени Геродота, по-видимому, первоначальный смысл исторического предания был уже отчасти забыт, оно приобрело анекдотическое оформление, во всяком случае осталось недостаточно ясным самому Геродоту. С. А. Жебелев считал, что сообщение Геродота об ослеплении рабов у скифов «из-за молока» является лишь домыслом автора ⁴⁶. Предание это интересно для нас потому, что в нем отразилась идеология рабовладельцев скифов, считавших, что с рабами нужно бороться не оружием, а нагайками, что рабов не следует убивать зря, так как они нужны как рабочая сила.

Существует ошибочное мнение, согласно которому у скифов было мало рабов и они не использовались в скотоводстве. Давно известно, что в могилах богатых скифов в качестве сопровождающих насильственно умерщвленных лиц клались рабыни и рабы. В ходе недавних раскопок близ с. Кута Днепропетровской обл. и около г. Борисполя выяснилось, что умерщвленные рабы клались в могилы не только знатных, но и простых необедневших скифов значительно чаще, чем это считалось раньше. Даже с ребенком иногда считали необходимым положить невольницу- няньку ⁴⁷.

Кочевое скотоводческое хозяйство требовало много рабочих рук. Особенно тяжел был выпас скота в зимнее и ненастное время. Много работы по уходу за скотом и при переработке животноводческого сырья. Известно, например, что в прошлом столетии некоторые богатые табунщики в Средней Азии держали до 50 семей наемных рабочих ⁴⁸. Этнография и история свидетельствуют, что кочевники отнюдь не были безразличными к использованию рабского труда в своем хозяйстве, а бегство от них рабов было чрезвычайно затруднено обширностью занимаемых ими степных пространств. Вот одно из характерных сообщений об использовании рабов у казахов в начале прошлого столетия: «Богатые же имеют много невольников, получаемых в добычу при чинимых ими набегах, и сверх того содержат у себя в услужении много бедных своих земляков» ⁴⁹. Рабы у таких кочевников выполняли одинаково как домашние работы, так и все другие виды производственной деятельности, в том числе и ухода за скотом ⁵⁰.

Нет никаких оснований предполагать, что у скифов рабы использовались только при доме, а не на самых тяжелых работах. К сожалению, источники в этом вопросе более чем скудны. Лишь в одном случае угадывается, что пастухами скифских стад были именно рабы. Так в повествовании о вторжении Дария в Причерноморье упоминается об одной военной хитрости, применявшейся скифами, для осуществления которой они оставляли часть своих стад с пастухами для захвата их персами ⁵¹. Едва ли этими пастухами могли быть свободные скифы, так как плен угрожал им смертью или тяжкой неволей.

Скифский богач являлся владельцем многочисленных стад мелкого и крупного скота и табунов коней. В этом отношении он как собственник ничем принципиально не отличался от крупного землевладельца. Нельзя сомневаться в том, что скотоводческое хозяйство родовой и племенной аристократии, утопающих в роскоши и золоте степных богачей, могло вестись лишь с применением труда рабов, обедневших сородичей и утративших родовые связи людей, попавших в полурабскую зависимость.

Особое место в проблеме общественного строя Скифии занимает вопрос о тех отношениях, какие существовали в ней между скифами царскими и всем прочим кочевым и оседлым населением страны. По Геродоту, скифы царские были признаны в качестве свободных, самых лучших и многочисленных, считавших всех остальных скифов своими рабами ⁵². Понятие «рабство» употреблено здесь Геродотом, как это давно признано в науке, метафорически, в смысле подвластности и даннической зависимости. При выяснении отношений между господствующими и данниками в Скифии следует учитывать многие факторы, такие, как степень военного могущества царских скифов в разное время, а также силы самих подвластных племен, их территориальное положение и пр. Здесь можно попытаться осветить только общий характер этих отношений, так как более углубленное изучение их представляет особую задачу.

В наиболее обнаженном виде отношения между скифами царскими и покоренным населением обнаруживаются в повествовании о их господстве над Азией. Там, как утверждает Геродот, «скифы… все опустошили своим буйством и излишествами. Ибо, кроме того, что они взимали с каждого народа наложенную ими на каждого дань, они, кроме дани, совершали набеги и грабили, что было у каждого народа» ⁵³. Сбор дани и грабеж выступают в данном случае как наиболее простые и в то же время самые грубые формы эксплуатации народа, подавленного силою оружия. Как немые свидетели о таких скифских излишествах и грабежах в Азии открываются перед археологами остатки восточных сокровищ, обнаруженных в Келермесе, Мельгунове и в кургане на р. Калитве ⁵⁴.

Очевидно, что и в Северном Причерноморье скифы царские, распространившие в конце VII и начале VI в. до н. э. свою власть на массу местных племен, воспользовались теми же средствами извлечения из них наживы, какие они так охотно применяли в Азии. Подобные приемы эксплуатации кочевниками подвластных им племен известны нам из этнографии и истории. Так, в Восточной Сибири в XVII—XVIII вв. господствующее положение занимали хорошо сплоченные и вооруженные киргизы, буряты и калмыки, державшие под своей властью различные, преимущественно охотничьи, племена, которые назывались киштымами (что по-русски означает «прижимать», «притеснять»). Они брали с киштымов дань, ясак, состоявший главным образом из ценных мехов, преимущественно соболя. В районах с развитой местной железоделательной промышленностью ясак брался крицами, наконечниками стрел, таганами, кирками, молотами, наковальнями и прочими железными изделиями. Там, где это было возможно, собиралась дань и хлебом. С племен, живших в большем отдалении, ясак брали часто с боя, «брали сколько могли взять за один раз». Как пишет изучавший прошлое бурятов А. П. Окладников, киштымов «от нашествия военных конников плохо защищали земляные валы и стены городищ, не спасало и традиционное бегство в черные леса, гольцы, болота и «ржавцы» ⁵⁵.

Яркая картина системы эксплуатации восточносибирскими воинственными кочевниками своих киштымов, нарисованная А. П. Окладниковым, может хорошо помочь пониманию особенностей господства скифов царских над населением Скифии. Подвластные земледельческие племена на более отдаленных от господствующих номадов территориях, как это известно из археологии, сохраняли значительную самостоятельность в своих внутренних делах, собственный уклад жизни. В их курганах были открыты многочисленные могилы пеших и конных воинов, которые часто были вооружены нисколько не хуже, чем их господа степные наездники; известны и могилы вождей земледельцев, живших в Среднем Поднепровье. Большие и хорошие укрепленные городища, рассеянные по всей лесостепи, меньше всего являются памятниками межплеменной борьбы жившего здесь населения, в первую очередь они были направлены, конечно, для защиты против неумеренных собирателей дани.

Земледелец был данником не только в раннее, но и в позднее скифское время. Очень интересно сообщение Страбона о кочевниках и земледельцах в Крыму, относящееся к IV в. до н. э. ⁵⁶. Так он пишет: «Номады занимаются больше войною, чем разбоем, и войны ведут из-за дани; предоставив землю во владение привыкшим заниматься земледелием, они довольствуются получением условленной умеренной дани, не для наживы, а для удовлетворения ежедневных жизненных потребностей; в случае же неуплаты данниками денег начинают с ними войну… Действительно, они даже не начинали бы с ними войны, если бы дани были правильно им уплачиваемы. А не платят им те, которые уверены в своих силах так, что могут или легко отразить нападающих или воспрепятствовать вторжению» ⁵⁷. Земледелец в Крыму также был данником кочевников, но сохра¬нял собственный уклад жизни. Он оставался достаточно сильным в воен¬ном отношении, так что и сам готов был промышлять пиратством, грабе¬жом. «Земледельцы же,— дополняет свой рассказ Страбон,— хотя и слывут в отношении воинственности за людей более мирных и более ци¬вилизованных, но, будучи корыстолюбивы и соприкасаясь с морем, не воздерживаются от разбоев и тому подобных средств обогащения» ⁵⁸.

Б. Н. Граков, как отмечено вначале, придает особое значение завоевательному рабству у скифов, в результате которого покоренные земледельцы попадали в полурабскую зависимость от кочевников, похожую по форме на положение спартанских гелотов или фессалийских пенестов ⁵⁹. Существование такой формы эксплуатации части оседлого населения Скифии не исключено, хотя прямых доказательств ее у нас и не имеется. Что она вообще могла применяться у кочевников, подтверждается этнографией. А. П. Окладников пишет, например, что калмыки и киргизы в Восточной Сибири не только собирали дань со своих подвластных киштымов, но и уводили их с близлежащих территорий вместе с женами и детьми к себе в улусы на определенные сроки, где заставляли выполнять различные земледельческие работы, а может быть, и пасти скот ⁶⁰. Возможное в подобных формах закабаление части оседлых племен могло расширять рабовладельческую базу и у скифов.

Рабство у скифов отличалось большой суровостью. Клеарх Солийский, ученик Аристотеля, был глубоко убежден в том, что упадок скифов в его время произошел главным образом из-за их чрезмерного стремления к роскоши и совершенно необузданной жестокости в обращении с рабами. Клеарх пишет: «скифы предавались роскоши, как никто другой, вследствие удач во всем, богатства и прочего благосостояния. Это же очевидно из остающихся еще до сих пор одежд и образа жизни их начальников. Предавшись же роскоши и притом весьма сильно… они дошли до такой степени жестокости и высокомерия, что у всех людей с которыми вступали в сношения, стали отрезать концы носов. Потомки этих людей, удалившиеся с родины, еще и ныне имеют прозвище от того, что те претерпели. Женщины же их татуировали тела женщин фракийцев, живших вокруг них к западу и северу… Над всеми же они господствовали так надменно, что рабское служение у них, ни для ни кого не бесслезное, перенесло и в последующие поколения выражение «от скифов», показывающее, каково оно было» ⁶¹. В. Д. Блаватский, рассматривая это свидетельство, делает следующий, по-видимому, правильный вывод, что такое положение рабов, в каком они находились у скифов, обычно было свойственно не патриархальному строю, а развитым рабовладельческим отношениям ⁶².

У скифов сравнительно слабо развивались ремесла и торговля, задержалось сложение городов. Во всех этих отношениях скифы ничем принципиально не отличаются от большинства других кочевых народов, в том числе и современных, у которых, несмотря на неразвитость ремесел (домашнее производство) и торговли (меновой обмен), исторически засвидетельствовано существование классового общества и феодальных форм государственности. Как и у последних, у скифов уровень социально-экономического развития определяется не только ростом общественного разделения труда в зависимости от успехов развития ремесел, сколько ростом продуктивного кочевого скотоводческого хозяйства. Огромное значение скотоводства в истории человеческого общества неоднократно подчеркивалось классиками марксизма. Ф. Энгельс считал, что возникновение скотоводства привело к первому крупному общественному разделению труда, а в дальнейшем и к разделению общества на рабовладельцев и рабов, к сложению классового общества ⁶³. У К. Маркса имеется следующее указание: «Кочевые народы первые развивают у себя форму денег, так как все их имущество находится в подвижной, следовательно непосредственно отчуждаемой, форме и так как образ их жизни постоянно приводит их в соприкосновение с чужими общинами и тем побуждает к обмену продуктов» ⁶⁴. Высокая производительность животноводства способствовала быстрому росту богатства кочевых общин, а легкая отчуждаемость скота и к раннему возникновению в них семейной, а вслед за тем и частносемейяой собственности. Как пишет Ф. Энгельс, на стада ранее всего распространяется частная собственность глав семейств как первая форма частной собственности ⁶⁵. Выводы К. Маркса и Ф. Энгельса о выдающейся роли скотоводства в истории древнего общества подтверждаются и наблюдениями современных этнографов. Исходные возможности для быстрого социально-экономического развития у кочевников-скотоводов, заключает М. О. Косвен, оказались несколько иными, чем у земледельческих народностей, а именно: «В кочевых скотоводческих обществах распад первобытно-общинных отношений идет быстрее, чем у земледельческих. Скотоводство ведет к более быстрому и интенсивному образованию богатств, имущественному расслоению, оформлению родо-племенной власти и пр.» ⁶⁶.

У скифов Причерноморья можно видеть типичный случай именно такого раннего прогрессивного общества кочевников скотоводов. Они, как мы видели выше, вошли в историю в ту пору своего развития, когда патриархальные формы семьи и рода сменились малой индивидуальной семьей, а их общество, вследствие развития частной собственности и глубокой имущественной дифференциации, оказалось резко разделенным на знатных богачей скотовладельцев и бедноту. Несомненно значительное, но еще почти совершенно не выясненное в науке, влияние на развитие и структуру общественного строя у скифов оказывали античные государства Северного Причерноморья и весь греческий рабовладельческий мир. Вдоль побережья Черного моря, как бы в прямом соответствии с приведенным выше высказыванием К. Маркса о кочевниках, скифы находились в соприкосновении и обмене с чужими общинами, в качестве которых здесь выступали греческие города с их высокоразвитыми ремеслами и торговлей. Страбон, говоря о скифах в духе известной идеализации номадов у античных авторов, счел нужным от себя добавить о них следующее: «Надо сказать, что наш образ жизни почти у всех произвел перемену к худшему, внося роскошь, страсть к удовольствиям и для удовлетворения этих страстей множество безнравственных средств к обогащению. Такая испорченность нравов в значительной степени проникла и к варварам, между прочим, и к номадам. Последние со времени знакомства с морем сразу сделались хуже: стали разбойничать, убивать иностранцев и, вступая в сношения со многими народами, перенимать от них роскошь и торгашество…» ⁶⁷. Судя по приведенным строкам, современники хорошо себе представляли силу воздействия греческого мира на скифов и их социальный строй. Рабство у скифов, как мы видели, должно было находить себе применение не только в домашнем, но и в скотоводческом хозяйстве, т. е. имело производственное значение. В Скифии простые скотоводы общинники, очевидно, количественно преобладали над рабами, но подобное соотношение было свойственно, как это хорошо известно, и большинству значительно выше развитых народов древнего мира с рабовладельческим строем общества. При определении общественного строя у скифов главную роль играет не абсолютное количество бывших у них рабов в чем следует согласиться с А. П. Смирновым, а то, какое они имели значение в производстве ⁶⁸. На основании изложенного и следуя взглядам А. П. Смирнова и С. П. Толстова, считаю возможным прийти к выводу, что у скифов VI—III вв. до н. э. было не патриархально-родовое, а классовое, рабовладельческое общество. Никаких значительных изменений в общественном строе скифов в ранний (VI—V вв.) и поздний (IV—III вв.) периоды их истории не обнаруживается. Различия между этими периодами, несомненно, имеются, но речь здесь должна идти не о смене первобытно-общинного строя классовым, а о различных процессах происходящих внутри классового, рабовладельческого общества. Кажется, если о том судить по памятникам археологии, они сводятся здесь, главным образом, к углублению имущественной и социальной дифференциации, к дальнейшему распаду родо-племенных уз.

Остановимся на вопросе о том, что собой представляла Скифия как политическое образование.

Среди табличек оракулов ассирийского царя Асархаддона (681—668), обращенных к богу Шамашу, имеется одна, в которой спрашивается, будет ли Партатуа, «царь страны Ишкуза»», соблюдать договор о дружбе, если Асархаддон отдаст ему в жены царскую дочь. В этом важном историческом документе, как пишет И. М. Дьяконов, подчеркнуто, что ассирийцы в то время «считали главу скифов именно «царем» и притом царем определенной «страны», заключение дипломатического брака с которым представляет для Ассирии значительный политический интерес» ⁶⁹. В данных обстоятельствах для нас представляется важным то, что Скифское царство в Азии укрепилось к тому времени уже настолько, что оно в качестве «страны Ишкуза» получило официальное признание со стороны наиболее могучей державы Переднего Востока — т. е. Ассирии, а его глава, Партатуа (Прототий античных авторов), был признан «царем» (sar- гн) ⁷⁰. И. М. Дьяконов предполагает, что ассирийское жречество одобрило мысль о закреплении союза между Ассирией и Скифским царством браком, потому что последнее с той поры сделалось верным союзником ассирийцев. Еще большую роль в ассирийской истории, чем Партатуа, он отводит его сыну, скифскому царю Мадию.

Таким образом можно думать, что скифское государство начало формироваться еще на переднеазиатской почве и по своей ранней структуре могло быть подобным Мидии или ахаменидской Персии при их сложении. Это скифское государство, как считает И. М. Дьяконов, оказалось недостаточно стойким, так что после нескольких десятилетий своего существо¬вания было уничтожено мидийским царем Киаксаром.

Как в Азии, так и в Северном Причерноморье скифское государство образовалось в результате завоевания страны и покорения местного населения сплоченными и сильными в военном отношении царскими скифами. Под их властью оказались многочисленные племена, расселявшиеся на обширных пространствах степи и почти всей лесостепной полосы Украины. Центром скифского государства явились так называемые царские владения ( За31М’1’°0, где находилась главная ставка скифов царских, к востоку от р. Герра, в степях Приазовья и Крыма.

М. И. Артамонов, отрицая возможность существования у скифов государства в VI—III вв. до н. э., пишет: «Самое большее, чем могла быть Скифия в это время, это изменчивым в своем охвате, непрочным союзом племен, близким к номинальному преобладанию одного из них над другими» ⁷¹. Такое понимание Скифии не соответствует реальному положению. Скифия менее всего была похожа на какой-нибудь союз племен. В ней имело место политическое господство скифов царских над прочим населением страны, притом господство это было вполне стойким и долговременным. Долговременность этого господства царских скифов отчетливо подтверждается Геродотом для VI — V вв. до н. э. и остается также вероятной вплоть до III в. до н. э. Наилучшей проверкой прочности Скифии как политического образования служит история вторжения в нее в 514 г. Дария Гистаспа, закончившаяся для него тяжелым поражением, а для скифского царя Иданфирса — победой, принесшей скифам славу непобедимости ⁷². Прочность Скифии менее всего напоминает номинальность и временность союза племен, не соответствует она и военной демократии, с помощью которой исследователи пытаются объяснить ее военную мощь.

К концу V в. до н. э. относится сравнение Фукидидом скифского царства с фракийским царством одрисов, в котором указывается, что скифское царство превосходило царство одрисов и все другие царства Европы «по военным силам и количеству войск», хотя тут же отмечается и его оргацизационная слабость ⁷³. Между скифским царством и царством одрисов существовало определенное структурное сходство. Так, если в Скифии главенствующая роль принадлежала царским скифам со стоящими во главе их царями, то во Фракии первенство занимали одрисы с их царями; если фракийские цари ориентировались в своей политике, помимо Эллады, также и на Скифию, то скифские цари искали себе опору во Фракии, одинаково для того используя династические браки. Т. В. Блаватская верно подметила, что исследователи, допускающие существование государства у скифов лишь со II в. до н. э., в излишне примитивном виде представляют себе скифское общество V—III вв. до н. э. ⁷⁴.

Аппарат государства у скифов был, очевидно, столь же прост, как и у всех кочевых народов. Так, в феодальных кочевых государствах, организация которых в настоящее время изучена лучше, аппарат этот состоит из главы государства, приближенных к нему дружинников — слуг и исполнителей, нескольких правителей назначаемых над определенными территориями или родо-племенными группами, которым были, в свою очередь, подчинены старшины, избиравшиеся родами пли родовыми подразделениями. В основе государственный аппарат у кочевников был построен на принципе всемерного использования родовой и племенной структуры, свойственной предшествующим периодам истории древнего общества, которая благодаря такому ее использованию очень стойко сохраняется у всех кочевых и полукочевых народов вплоть до новейшего времени.

Стойкость родовой структуры у кочевников объясняется и тем, что их военная организация, один из главных элементов государства, также была построена на использовании этой родовой структуры. Род и племя в феодальных государствах кочевников оставались архаическими пережитками. На основе именно таких пережитков и возникла в этнографии известная родовая концепция общественного строя у казахов, бурят, хакасов и других азиатских кочевников феодального периода. С простейшими формами государственности нас знакомит история Казахстана XV—XVIII вв., разделенного на несколько ханств. Во главе каждого такого государства у казахов стоял хан, в подчинении у которого было несколько султанов, каждый из которых управлял несколькими родами с помощью выбранных от них старейшин. Ханы имели дружину, но постоянного войска у казахов не было ⁷⁵. Приблизительно подобное же простое устройство могло иметь и скифское государство.

Особое своеобразие Скифии в раннее время заключалось в том, что власть в ней была разделена между тремя царями, происходившими, судя по генеалогическому преданию, из одного царского рода. Так, при вторжении Дария в Причерноморье, войска царских скифов были разделены на три части, из которых двумя командовали цари Таксакис и Скопасис, а самым большим подразделением — Иданфирс, выступающий в качестве верховного главы скифов. Единовластие в Скифии, на что особое внимание обратил Б. Н. Граков, связывая с ним начало скифской государственности, устанавливается в IV в. при царе Атее. Инсигниями власти последнего служат серебряные монеты с изображениями скифского всадника и именем Атея на одной стороне и головой Геракла на другой ⁷⁶.

Считается, что власть скифского царя была деспотической. В его руках соединялись функции военачальника и верховного судьи. Как судья, царь располагал правом вынесения смертного приговора ⁷⁷. Божественное происхождение царской власти у скифов, о чем писалось много, было освящено генеалогическими мифами, возводившими их род к Зевсу (Папаю) или к Гераклу ⁷⁸. Единственными владыками над собой они признавали только Папая как предка и Табнти (Гестию) — божественную царицу скифов ⁷⁹. Однако царская власть у скифов была в какой-то степени ограничена советом старейшин, решением всего войска, т. е. стоявших во главе его подразделений начальников ⁸⁰.

У скифских царей покупных рабов не было; они обслуживались единоплеменниками скифами-слугами ( йералохте£ ), которые несли на себе обязанности виночерпиев, поваров, конюхов, вестников, п прочие. В таких слугах видят дружину царя. Из нее набирались слуги, клавшиеся в гробницу вместе с умершим царем, а также почетная охрана в виде 50 умерщвленных конных воинов, размещавшихся вокруг царского кургана ⁸¹.

Род у скифов, утративший первоначальные социальные и производственные функции, сохранился в качестве готовой формы военной организации общества, необходимой для постоянной защиты пастбищ, охраны стад и походов против соседей. Организация народа для ведения войн приобрела особое значение. С ней было связано множество различных воинских обычаев, преследовавших воспитание храбрых в бою и беспощадных к врагу воинов. Вот далеко не полный перечень таких обычаев, упомянутых Геродотом: «Скиф пьет кровь первого убитого им врага», «головы всех убитых им в сражении относит к царю», с убитых снимаются скальпы, из черепов делаются чаши и т. д. Воинская дружба, скрепленная клятвой побратимства, способствовала общей стойкости войск.

Война, как пишет К. Маркс, являлась важной общей задачей древних общин, которые вели ее с целью захвата земли у других общин, а также для защиты занимаемой территории и других объективных условий существования. «Вот почему состоящая из семей община на первых порах организована по-военному, как военная и войсковая организация, и такая организация является одним из условий ее существования в качестве собственницы» ⁸².

Не имея укрепленных городов и селений, кочевые скифы должны были создавать особенно стойкое, хорошо вооруженное и крепко спаянное дисциплиной войско, включавшее всех общинников. Общую вооруженность народа в данных условиях нельзя рассматривать в качестве признака, который позволял бы относить скифов к периоду военной демократии. Без такой военной организации, как кочевники, они не могли существовать и позднее. Родо-племенная структура, которая была использована в качестве структуры военной организации и самого государства у скифов, ошибочно используется сторонниками родовой концепции для определения у скифов патриархально-общинного строя. Три части войск скифов царских под командованием Иданфирса, Таксакиса и Скопасиса соответствуют делению Скифии на три части, произведенному Колоксаем. Возможно, что это деление находится в каком-то соответствии с таким первоначальным объединением царских скифов, в котором можно гипотетически видеть союз трех родственных между собой этнических групп. Если в союзе племен можно видеть исходное начало воинской мощи скифов, то в VI—III вв. от этого союза сохранялась лишь ставшая традиционной его форма, удобная для деления войск кочевников на основные крупные части и организации управления ими. На троечастном делении была построена вся их воинская организация, обеспечивавшая им защиту против внешнего врага и господство над подвластными племенами, которые в силу их подвластности не могли входить в племенной союз царских скифов, что, впрочем, не снимало с них обязанностей в участии в тех или иных крупных военных операциях. Очевидно, что описанная система войсковой организации царских скифов прямого отношения к характеристике самой Скифии в VI — III вв. до н. э. как союз племен не могла иметь и не имела.

Во главе скифских родов стояли старшины. Из немногочисленных примеров известно, что на советах старшин лежали обязанности решать многие вопросы жизни скифских общин, таких как соседские связи, войны, пастбищ, разбор тяжб ⁸³. В одной из новелл Лукиана говорится: «А у нас, скифов, если кто ударит кого-либо из равных или, напав, повалит на землю или разорвет платье, то старшины налагают за это большое наказание, даже если обида будет нанесена при немногих свидетелях» ⁸⁴.

Родовые старшины, по-видимому, являлись скиптроносцами (скептухами), вопрос о которых как приближенных скифского царя разбирается Б. Н. Граковым в связи с рассмотрением декрета в честь Протогена. Из этого декрета известно, что скифский царь Саитафарн прибыл к Ольвии, чтобы получить с нее дань (дары), которые доставляются особым посольством ольвиополитов как ему самому, так и сопровождающим его скиптроносцам ⁸⁵. Кстати сказать, характер выплаты дани Ольвией, судя по декрету в честь Протогена, едва ли чем отличался в принципе от того, как она собиралась скифами с земледельцев Крыма, по Страбону.

О номархах, начальниках номов, мы почти ничего не знаем. Не знаем, на сколько номов делилась Скифия, неизвестно, в каких отношениях стояли номархи к старейшинам, какой характер носила их подчиненность царю. Определенно о номархах говорится только как об устроителях ежегодных празднеств по номам, на которых происходило чествование вином храбрейших воинов, а также ежегодных жертвоприношений старинному железному мечу, служившему кумиром бога войны Ареса. Если судить по торжественности обряда и обилию совершавшихся здесь жертвоприношений конями, быками и пленными, то в номах можно видеть территории отдельных племен, а в номархах их вождей ⁸⁶. В вопросе о территориальных делениях Скифии у Геродота в данном случае нас вполне удовлетворяет следующее определение, данное номархам Б. Н. Граковым: «Может быть, vopot — территории древних племен; но вполне возможно, что %ои — области, которых, вероятно, было три по числу царей» ⁸⁷.

Проблема рабовладельческого строя у скифов является составной частью общей проблемы рабовладельческого строя у кочевников в том ее плане, в каком она была поставлена С. П. Толстовым еще в начале 30-х годов. Возвращаясь к этому вопросу на сессии, посвященной истории Средней Азии и Казахстана дооктябрьского периода, проходившей в 1954 г. в Ташкенте, он отметил, что в последнее время у нас в науке появилось слишком много исключений из определенных классиками марксизма закономерностей, из установленной ими периодизации общественных форм. Одним из таких исключений и является отрицание существования рабовладельческих отношений, рабовладельческого строя у кочевников вообще. Он говорил также, что концепция родового строя у скифов Причерноморья и древних кочевых народностей Средней и Центральной Азии возникла на основе ошибочной концепции господства родового строя у современных кочевников; если признать родовой строй у тех, кто оставил царские могилы типа Пазарыка и Ноин-Улы, то тогда приходится признать также, что казахские ханы и султаны, киргизские манапы и аналогичные им феодалы у других современных кочевников являлись типичными представителями родового строя ⁸⁸.

Дилемма достаточно ясная. Ее следует решать в пользу признания существования у некоторых древних наиболее успевших в своем развитии, кочевых народностей рабовладельческого строя. Действительно, такой вывод напрашивается при сравнении скифов Причерноморья со многими кочевниками феодальной поры. По уровню развития экономики и глубине имущественной и социальной дифференциации скифы зашли значительно далее, чем, например, калмыки, казахи, киргизы и многие другие недавнпе кочевники, а скифские цари по власти, военному могуществу и богатствам, которыми они располагали, решительно превосходили их ханов, и султанов.

Автор настоящей статьи, до недавнего времени сам придерживавшийся во взглядах на скифов патриархальной концепции, приходит к заключению, что А. П. Смирнов и С. П. Толстов в тридцатых годах нашли правильный путь в решении вопроса о характере общественного строя скифов. Они определили скифское общество как рабовладельческое и доказывали существование у скифов государства, начиная с VI в. до н. э. В принятии такого вывода я нахожу себе большую поддержку и во взглядах Б. Н. Гракова, который по-своему, но очень близко подошел к сходному решению этой важной скифской проблемы.