К содержанию журнала «Советская археология» (1973, №1)
Во время раскопок на Шайгинском городище, одном из крупнейших торгово-ремесленных центров чжурчжэньской державы конца XII — начала XIII в. в Приморье, нами были обнаружены отлитые из бронзы изображения рыбок и оленьего рога.
Скульптурное изображение небольшого подвесного оленьего рога (рис. 1, 1) найдено на склоне террасовидной площадки с остатками металлообрабатывающей мастерской № 3. У основания рога имеется небольшое ушко для подвешивания. То обстоятельство, что изображен пантовый рог, дало нам в свое время основание отнести его к категории амулетов, излечивающих от разного рода тяжких недугов [1]. Однако Г. Г. Стратанович, просматривая археологический материал с Шайгинского городища, высказал другую точку зрения, с которой нельзя не согласиться. По мнению Г. Г. Стратановпча, данный рог — это пендель, с помощью которого развязывались узлы при «чтении» узелкового письма.
Мы не имеем прямых указаний на существование у чжурчжэней узелкового письма. В то же время есть свидетельства о том, что чжурчжэни до XII в., т. е. до изобретения слоговой письменности, «раскалывали деревяшки и покрывали их нарезками, как бы письменными. При заключении договоров постановление бывало нерушимым и не преступалось никем. Повсюду и все подчинялись ему. Знак (этот) считался священным» [2]. В случае необходимости запечатлеть или подробно изложить какое-нибудь важное событие, особенно во время посольских сношений с соседними странами, чжурчжэни также пользовались деревянными табличками, или бирками, с вырезанными на них «обстоятельствами» того или иного дела [3]. С этой целью использовалось, по всей вероятности, пиктографическое письмо, которое еще сравнительно недавно было широко распространено среди многих народов Сибири и Дальнего Востока.
«В тех случаях, когда требовалось передать развернутое сообщение
(чжурчжэни.— Э. Ш.) использовали гонцов, которые заучивали послание
наизусть… То, что касалось военных дел и должно было сохраняться в секрете, — все
это передавали устно доверенному лицу. Его заставляли
заучивать сообщение, в виде повеления, в отдаленные воинские части, где он и передавал слова указа. И хотя указ состоял из нескольких
тысяч слов — никогда не было ни малейшей ошибки» [4].
Это, несомненно, достигалось
с помощью узелкового письма, в существовании которого
у чжурчжэней, благодаря находке пенделя на Шайгинском городище, сомневаться теперь не приходится. В связи с этим интересно, что
узелковое письмо было широко распространено в древнем Китае [5], а в XII и начале XIII в.— у монголов [6], ближайших соседей чжурчжэней. Следы узелкового письма в наши Дни отмечены у нивхов [7].
Рис. 1. Бронзовые изделия Шайгинского городища
1 — пендель в виде оленьего рога из мастерской № 3; 2,3 — подвесные рыбки из мастерской № 3; 4 — подвесная рыбка из жилища № 13
Кроме описанной находки, на Шайгинском городище найдены три бронзовые
подвесные рыбки. Две из них, изображающие карасей, представлены
лишь по одной створке. Одна из них была обнаружена при прокладке
траншей через склон террасы с остатками уже упоминавшейся выше
мастерской № 3 (рис. 1,2), другая найдена неподалеку во время раскопок
склона террасы (рис. 1, 3), почти рядом с уже описанным подвесным
оленьим рогом. У обеих рыбок имеется четыре отверстия: одно на месте
глазниц, остальные — на месте брюшного и спинного плавников, а также
на основании хвоста.
Третья рыбка обнаружена в жилище № 13 и состоит из двух насаженных на колечко взаимосоединяющихся продольных створок. К сожалению, отсутствует нижняя часть туловища вместе с хвостом (рис. 1, 4). Наличие колечка, продетого через глазницы обеих створок, указывает на то, что рыбка подвешивалась. Вблизи головы и в средней части туловища имеется еще четыре отверстия, через которые, видимо, продевались
кожаные шнурки или какая-нибудь тесьма для скрепления створок. Концы
этих шнурков должны были изображать плавники рыбки.
Еще одна подвесная рыбка, совпадающая по ряду признаков с шайгинскими, была найдена в могильнике (кург. № 13) на территории Березовского совхоза в Павлодарской области (рис. 2, 1). Она лежала между
локтевой костью и костями таза скелета. Она «состоит из двух половинок (створок. — Э. Ш.), отлитых отдельно, а затем склепанных на плавниках небольшими гвоздиками со шляпками. Хорошо и четко моделированы плавники, хвост, раскрытый рот. Перья хвоста переданы небольшими выпуклыми валиками. Внутри сохранились остатки ткани, очевидно от пояса, на котором она была привешана. По тулову рыбы с двух сторон
идет причудливый растительный орнамент восточноиранского типа, состоящий из розеток и длинных узких листьев» [8].
Е. И. Агеева и А. Г. Максимова датируют погребение VI—
VIII вв. [9] и приходят к выводу, что «большинство находок изоб-
ражений рыбы относится к районам распространения урало-алтайских народностей», основой хозяйства которых с древнейших времен являлись охота и рыболовство. Далее они указывают, что еще сравнительно недавно рыба у хакасов, шорцев и телеутов считалась существом, способным излечивать болезни, а это дает основание считать, что рыбка из Березовского могильника носила культовый характер [10]. Однако с последним выводом трудно согласиться прежде всего по той при-
чине, что березовская рыбка, являющаяся подвеской пояса, ничего общего не имеет с изображениями рыбок, к которым отсылают читателей Е. И. Агеева и А. Г. Максимова [11].
Рис. 2. Подвесные рыбки от пояса.
1 — из Березовского могильника, курган № 13, 2—4 — из «Кургана золотой короны» (Южная Корея, Кёнчжу)
За пределами Советского Союза подвесная золотая рыбка от пояса (рис. 2, 3) обнаружена на территории Кореи в Кёнчжу во время раскопок «Кургана золотой короны», датируемого V—VI вв. [12]. Вот, пожалуй, и
весь перечень скульптурных изображений металлических рыбок, использовавшихся в качестве подвесок к поясу, который удалось составить на основании известной нам литературы и имеющегося в нашем распоряжении археологического материала.
Каково было назначение подвесных рыбок? Ответ на этот вопрос можно найти в некоторых письменных источниках. Так, согласно одному из них, все бохайские чиновники делились на ранги. «Чиновники Первого, Второго и Третьего рангов обязаны были являться ко двору короля в одеждах фиолетового цвета с дощечками из слоновой кости для записи распоряжений и золотой рыбкой, подвешенной к яшмовому поясу. Чиновники Четвертого и Пятого рангов носили одежду малинового цвета… и серебряную рыбку. Чиновники Шестого и Седьмого рангов носили одежду светло-красного цвета, а чиновники Восьмого ранга — зеленого цвета, которые также носили с собой дощечки для записей распоряжений, но уже деревянные» [13]. Вполне допустимо, что чиновники Шестого и Седьмого рангов носили подвешенные к поясу бронзовые рыбки, а чиновники Восьмого ранга — железные (или из какого-нибудь другого дешевого материала).
Еще более скудные данные имеются относительно назначения подвесных рыбок у чжурчжэней: «Все военные чиновники от 4-го класса (и выше) носят за поясом меч, а гражданские — рыбу» [14]. Но чжурчжэни, как известно, являются потомками бохайцев, поэтому есть основания полагать, что назначение подвесных рыбок как у тех, так и у других было одинаковым. Иначе говоря, подвесные рыбки у бохайцев и чжурчжэней были одним из знаков различия в чиновничьей иерархии.
Такую же роль изображения рыбок играли и в средневековом Китае, где они впервые были введены в качестве знаков различия в конце династии Сун в 589 г. [15] К сожалению, нам пока известно только одно изображение подвесной рыбки из золота, обнаруженное в погребении периода китайской династии Цзинь [16] и датируемой IV в. Эта рыбка резко отличается от описанных выше прежде всего тем, что она подвешивалась за спинку, а не за голову. Последнее обстоятельство весьма примечательно в том отношении, что дает основания считать, вслед за Е. И. Агеевой и А. Г. Максимовой, что рассматриваемый тип подвесных рыбок впервые появляется у народов алтайской семьи языков, от которых они впоследствии были заимствованы соседними народами, в частности, корейцами, китайцами и древними фанями, кочевавшими в западных и северо-западных районах современного Китая. О том, что древние фани также носили подвешенные к поясу изображения рыбок, видно из картины сунского художника Чжао Бо-сюй «Возвращение домой фаньского всадника с охоты» 17 (рис. 3).
В одном из летописных источников имеется интересная запись, проливающия свет на характер назначения и использования подвесных рыбок у фаней. В нем, в частности, говорится, что когда между танским Китаем и фанями установились добрососедские отношения, то императорский двор приказал отлить несколько партий (по 12 пар) медных рыбок. Каждая пара представляла собой самца и самку и соответствовала друг другу, очевидно, по размерам и другим внешним признакам, в том числе по надписи названия того фаньского владения, которому предназначалась та или иная рыбка. После отливки каждая партия была поделена на две части: самцы в количестве 12 штук были оставлены в Китае, а такое же количество самок было передано в различные фаньские владения. Это были своего рода верительные бирки, с помощью которых проверялись полномочия прибывавших в Китай фаньских послов. Если посол прибывал в первом месяце, то он предъявлял первую рыбку, а если, например, в пятом или двенадцатом месяце, то соответственно пятую пли двенадцатую рыбку. Предъявленную послом рыбку-самку сравнивали с
хранящейся при императорском дворе рыбкой-самцом, и если обе
рыбки совпадали,— значит предъявивший рыбку человек действительно является полномочным фаньским послом [18].
Рис. 3. Выкопировка фрагмента картины сунского художника Чжао Бо-сюй «Возвращение домой фаньского всадника с охоты»
Очень интересное применение рыбок мы находим у киданей — современников и непосредственных соседей чжурчжэней. У них бирка
в виде отлитой из золота рыбки, состоящей, судя по всему, из двух створок, служила символом императорской власти и использовалась в качестве условного знака для оперативной мобилизации войск. Это осуществлялось следующим образом: перед выступлением в поход отливались золоторыбые бирки, половинки которых рассылали по войсковым частям. В день выступления войск в поход киданьский император лично раздавал своим полководцам вторую половинку золоторыбой бирки. Прибыв в расположение вверенной им воинской части, полководцы предъявляли половинку бирки, и если она совпадала с другой половинкой, которая уже имелась в воинской части, солдаты тотчас же выступали в поход во главе с прибывшим полководцем [19].
Как видно из приведенных свидетельств, изображения рыбок использовались в качестве специальной верительной бирки, удостоверяющей, что ее хозяин облечен соответствующей властью или полномочиями. В связи со сказанным уместно напомнить, что, согласно Е. И. Агеевой и А. Г. Максимовой, рыбки считались «посыльными шамана» [20]. Возможно, что впоследствии скульптурные фигурки рыбок стали выдавать особым лицам, помощникам шаманов, а затем и посыльным, находившимся в услужении у представителей зарождающейся родоплеменной знати, в число которой, как известно, входили и служители шаманизма. Постепенно назначение рыбок становится более специализированным, и при этом они окончательно теряют какую-либо связь с атрибутами шаманского культа.
Если вернуться к изображениям чжурчжэньских подвесных рыбок с Шайгинского городища, то нетрудно заметить, что последние имеют одну отличительную особенность, выражающуюся в наличии специальных отверстий в области плавников и у основания хвоста. Выше уже говорилось, что через эти отверстия продевался шнур или узкий кожаный ремешок, с помощью которого обе створки плотно соединялись между собой, причем концы этих шнурков одновременно как бы выполняли роль плавников. Но здесь невольно возникает вопрос: зачем это нужно было делать? Ведь было бы гораздо проще отлить вместе с туловом рыбки и ее плавники, створки соединить либо с помощью заклепок, как это было на березовской рыбке, либо с помощью пайки серебром. Как об этом свидетельствует материал археологических исследований на Шайгинском городище, чжурчжэни прекрасно умели это делать.
Ответ на этот вопрос дает находка пенделя для развязывания узлов, который был обнаружен почти рядом с изображением описанных выше первых двух рыбок с Шайгинского городища. Что пендель был обнаружен вблизи рыбок,— не случайно, и свидетельствует, по-видимому, о том что он висел в одной связке с рыбкой и затем вместе о ней при каких-то обстоятельствах был утерян. Из этого можно сделать вывод, что они использовались для завязывания различного рода узлов в тех случаях, когда надо было детально запомнить какое-либо устное послание или поручение. Вполне возможно, что каждый плавник состоял из нескольких разноцветных шнуров, а это при наличии различного рода способов завязки узлов и их комбинирования, а также при учете расположения самих плавников (вблизи головы или на хвосте, на спине или на брюшке), давало возможность «записать» большое количество разнообразных сведений.
Надо полагать, что узелковое письмо чжурчжэней уходит своими корнями в глубокую древность, к племенам мохэ, вся история которых проходила в неразрывной связи с историей древних тюрко- и монголоязычных племен Центральной Азии. В этот период, т. е. в IV—VII вв., племена мохэ выступают на политической арене в качестве одной из активных сил [21]. Не имея собственной письменности, мохэсцы вынуждены были в своих сношениях с соседними странами и при передаче каких-либо распоряжений внутри родоплемениых объединений воспользоваться каким-то эквивалентом письменности. Одним из таких эквивалентов могло быть узелковое письмо. Узелковое письмо не потеряло своего значения и тогда, когда уже существовала чжурчжэньская письменность. Тот факт, что узелковое письмо какое-то время сосуществовало с буквенно-слоговой письменностью, следует объяснить, очевидно, тем, что среди служащих чиновничье-административного аппарата, особенно в глухих периферийных районах чжурчжэньской империи, нередко можно было встретить неграмотных или полуграмотных людей, которые, однако, с помощью узелкового письма отлично справлялись со своими обязанностями.
Необходимо обратить внимание на одно весьма примечательное обстоятельство, которое позволяет пролить свет на происхождение накладных наконечников от подвесных ремней наборного пояса, получившего широкое распространение среди кочевых народов Евразии в VI — VIII вв. [22] Среди поясных подвесок из «Кургана золотой короны» (Кёнчжу, Южная Корея) вместе с реалистически выполненной подвесной рыбкой (рис. 2, 3) имелись также подвески, представляющие собой изображения рыбок, уже в значительной степени подвергшиеся стилизации (рис. 2, 2, 4). Стилизация настолько велика, что эти подвески с одинаковым основанием можно отнести и к разряду подвесных рыбок, и к разряду просто поясных подвесок. Это обстоятельство позволяет предполагать, что в процессе длительной эволюции подвесные рыбки
видоизменились в накладные наконечники от подвесных ремней пояса. Этим можно объяснить, почему на многих тюркских накладных наконечниках имеется орнамент, обычно встречающийся на изображениях рыб у народов Сибири и Дальнего Востока [23]. К числу таких накладных наконечников относятся, например, некоторые наконечники из Салтова [24] и: могильника Сростки-1 [25]. Многие из них к тому же и по своей форме несколько напоминают стилизовэпные изображения рыбок. От последних у накладных наконечников наиболее явственно сохранился хвост в виде подтреугольного пли овального выреза. Другой, противоположный конец накладного наконечника, который когда-то был головой рыбы, имеет, как правило, овальную форму. Некоторые наконечники из Кудыргинского могильника, которые А. А. Гаврилова называет уздечными бляшками: языковидной формы [26], довольно точно передают очертания туловища рыб, правда, без плавников.
Подвески от конской упряжи в виде сравнительно реалистически выполненных изображений рыбок известны и в более древних памятниках. Они обнаружены в Пазырыкских курганах, а также во втором Туэктинском и во втором Башадарском курганах, датируемых С. И. Руденко VI—IV вв. до н. э. [27] Но нам не известно пока ни одного памятника этого времени, в котором имелись бы накладные наконечники от подвесных ремней пояса. Вместе с тем нельзя не заметить, что изображения рыбок из перечисленных выше курганов несут на себе отчетливый отпечаток стилизации: их головы уже приобрели форму, характерную для овальных концов накладных наконечников.
Процесс превращения подвесных рыбок в наконечники подвесных ремней начался, по всей вероятности, у какой-то части населения Центральной: Азии в связи с переходом к новым формам хозяйства. В новых условиях, когда охота и рыболовство потеряли свое значение, наблюдается постепенное изменение отношения человека к окружающей его природе. Это, естественно, нашло свое отражение и в изобразительном искусстве, где главными объектами творчества древних художников становится домашний скот и некоторые представители степной и лесостепной фауны. Животный мир тайги, а также рек и озер в творчестве степных скотоводов занимает весьма скромное место, причем изображения таежных животных и особенно рыб все в большей степени становятся схематичными и упрощенными, и в конечном итоге изображения подвесных рыбок постепенно утрачивают свои специфические очертания и превращаются в процессе дальнейшей эволюции в обычные накладные наконечники подвесных ремней пояса. От рыб эти наконечники лишь унаследовали в головной своей части овальную форму, а в хвостовой — овальный или подтреугольный вырез. Иногда эти наконечники по традиции продолжали украшаться орнаментом, который является характерным и для изображений рыб.
Впоследствии в результате контактов между степными племенами и жителями таежных районов наконечники подвесных ремней пояса были заимствованы соседними таежными племенами в качестве непременной принадлежности поясного набора. Только таким образом можно объяснить появление у чжурчжэней подвесных рыбок и происходящих от них накладных наконечников подвесных ремней пояса с характерными для кочевых племен Центральной Азии чертами. При этом и те и другие получили уже совершенно отличное фукциональное назначение.
1. Э. В. Шавкунов. Об археологических исследованиях на территории Приморского края в 1965 году. (Рукопись). Архив ДВФ СО АН СССР, ф. 1, оп. 6, 80, стр. 31.
2. М. В. Воробьев. Язык и письменность чжурчжэней (Культурно-историческая характеристика). Доклады отделений и комиссий Географического общества СССР, 5. Л., 1968, стр. 85.
3. Ma Touan Lin. Ethnographie des peuples étrangers a la Chine. 1, Geneva, 1876, стр. 427—461.
4. М. В. Воpобьeв. Ук. соч., стр. 86.
5. Г. Г. Стратанович. Цзешэн — узелковое письмо древнего Китая. БДИ, 1959, 3, стр. 101—103.
6. А. Ландезен. Тангутская надпись близ Мукденя. Вестник Азии, 1909, 1.
Харбин, стр. 240, прим. 8.
7. Е. А. Крейнович. Нивхский (гиляцкий) язык. «Языки и письменность народов Сибири». III, М.— Л., 1934, стр. 186.
8. Е. И. Агеева, А. Г. Максимова. Отчет Павлодарской экспедиции 1955 г. БИИАЭ АН КазССР, 7. «Археология», 1959, Алма-Ата, стр. 48.
9. Там же, стр. 51.
10. Там же, стр. 49—50.
11. Там же, см. текст и сноски на литературу на стр. 48—50.
12. М. В. Воробьев. Древняя Корея. Историко-археологический очерк. М., 1961, стр. 113; См. также Культурные памятники Кореи, Пхеньян, 1957, стр. 94—95.
13. Цзинь Юй-фу. Бохай го чши чаннянь (Полное собрание известий о государстве Бохай). Ляоян, 1934, цзюань 1, стр. 9 (на кит. яз.) См. также Э. В. Шавкунов. Государство Бохай и памятники его культуры в Приморье. Л., 1968, стр. 72.
14. В. П. Васильев. История и древности восточной части Средней Азии от X до XII века. Тр. Восточного отд. имп. Археологического общ-ва, 4, СПб., 1859, стр. 215.
15. (Толковый словарь) «Цыюань». Шанхай, 1947, стр. 1676 (юй фу), стр. 1511 (цзинь юй), стр. 1523 (инь юй) и стр. 1525 (тун юй фу). На кит. яз.
16. Чжи Би-чжэ, Гао Чжи-си. Чанша нань цзяоды Лян Цзинь Нань Чао Суй дай муцзан (Погребения эпохи Обоих Цзинь, Южных Династий и Суй в южных предместьях г. Чанша). Каогу, 5, 1965, рис. 4(3) на стр. 227, и табл. IV, 4 (на кит. яз.).
17. Чжэн Чжэнь-до, Чжан Хэн, Сюй Бан-да. Сун жэнь хуа цэ (Альбом картин сунских художников). Бэйцзин (Пекин), 1957, картина № 19.
18. Н. В. Кюнер. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. М., 1961, стр. 211.
19. К. A. Wittfogel and Fêng Chia-shêng. History of Chinese Society Liao (907—1125). Transactions of the American Philosophical Society. New ser., 36. Philadelphia, 1949, стр. 120, 560, 561.
20. E. И. Агеева, А. Г. Максимова. Ук. соч., стр. 50.
21. Э. В. Шавкунов. Государство Бохай и памятники его культуры в Приморье, стр. 37—45.
22. В. И. Распопова. Поясной набор Согда VII—VIII вв. СА, 1965, 4, стр. 91.
23. С. В. Иванов. Орнамент народов Сибири как исторический источник. Тр. ИЭ, Нов. сер. 81, М.— Л., 1963, стр. 10, рис. 1.
24 С. А. П л е т н е в а. От кочевий к городам. МИА, 142, 1967, рис. 44.
25. А. А. Гаврилова. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племен. М.— Л., 1965, рис. И.
26. Там же, стр. 24, табл. XVIII, 8—10.
27. С. И. Руденко. Культура населения Центрального Алтая в скифское время. М.— Л., 1960, рис. 134.