Шамшин А.Б. Некоторые проблемы изучения памятников эпохи поздней бронзы в лесостепном и степном Обь-Иртышском междуречье // Западная и Южная Сибирь в древности. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2005. – C. 149-155.
К настоящему времени степень археологической изученности Барнаульского Приобья и степной Кулунды можно назвать удовлетворительной. Сегодня можно говорить примерно о 80 памятниках ирменской и корчажкинской культур, занимающих в основном право- и отчасти левобережное Алтайское Приобье и располагающихся чаще всего на границе Приобского бора и обской поймы. Таким образом, абсолютное большинство их «привязано» к р. Оби и устьевой части ее притоков. Реже памятники этих культур известны по обским притокам значительно выше по их течению от устья.
Большинство известных поселений и могильников эпохи поздней бронзы Барнаульского Приобья концентрируются в крупные археологические микрорайоны (АМР), между которыми встречены лишь единичные объекты. На сегодняшний день выделяются девять таких микрорайонов с юга на север по течению Оби: Бийский, Верх-Озерновский, Иткульский, Камышенский, Фирсовский, Речкуновский, Кротовский, Быковский, Каменский, причем в трех из них — Иткульском, Фирсовском и Речкуновском — присутствуют памятники как корчажкинской, так и ирменской культур, в то время как в остальных преобладают ирменские (Шамшин А.Б., 2004, с. 101-104).
В степной Кулунде (на территории современного Алтайского края) известно около 50 позднебронзовых, прежде всего саргаринских, памятников, концентрирующихся в трех микрорайонах: Бурлинском, Чернокурьинском и Рублевском (Шамшин А.Б., 2004, с. 104-105). Другие объекты единично разбросаны по всей остальной территории Кулунды. Отдельные саргаринские памятники встречаются и за пределами Кулундинской степи, например, на Алее — поселения Катково и Песьянов Мыс (Иванов Г.Е., 2005, с. 52-53) или на Оби и в устьях ее притоков — поселения Заковряшино-I (Шамшин А.Б., 1991, с. 141, 143-146, рис. 4), Большой Лог-I (Кирюшин Ю.Ф., Лузин С.Ю., 1990, с. 43, 53) и др. Д.В. Папин и А.С. Федорук (2005, с. 148) в своей сводке памятников поздней бронзы Кулунды называют 46 таких объектов. Они также отмечают неравномерность их распространения и указывают, что они локализуются на границе степи с ленточными борами и лесостепью и у пойм рек древнего стока при обязательном наличии рядом водоема (озера, протоки, реки, болота) (Папин Д.В., Федорук А.С., 2005, с. 148-149). В Барнаульском Приобье саргаринские материалы нередко залегают вместе с ирменскими (Шамшин А.Б., Цивцина О.А., 1999). Однако в свою очередь известны и ирменские памятники в зоне распространения саргаринской культуры, например, поселение Крестьянское-IX (Иванов Г.Е., 1990), находящееся в Чернокурьинском АМР.
Все АМР расположены на наиболее удобных, с точки зрения хозяйственной деятельности населения, территориях. Если корчажкинские микрорайоны занимают преимущественно участки правобережья и связаны с обской системой и правобережным обским бором, то ирменские в первую очередь соотносятся с участками широкой обской поймы, хорошо пригодной для скотоводства (Шамшин А.Б., 2004, с. 105).
Что касается саргаринских поселений, то они тяготеют также к поймам рек Бурлы (Новоильинка) или Кулунды (Жарково-I), либо к озерным террасам и песчаным гривам на берегах озер чаще всего при впадении в само озеро или его залив небольшого водотока (Рублево-VI, Калиновка-II, Курейка-III и др.).
Среди важнейших проблем, остающихся на сегодняшний день дискуссионными, можно назвать вопросы культурогенеза и культурных связей, а также социально-экономического развития населения региона в эпоху поздней бронзы.
Если сам характер историко-культурных процессов в Барнаульском Приобье в эпоху поздней бронзы в целом сегодня достаточно хорошо изучен, то механизмы конкретных контактов разнокультурного населения еще требуют уточнения. Важнейшим историческим фактором здесь стало взаимодействие носителей ирменской и корчажкинской культур. Интеграционные процессы между ними привели к созданию новой общности — большереченской культуры переходного времени (Шамшин А.Б., 1988, с. 113-115). Но каков был механизм самих контактов? Мы отмечаем тесные хозяйственные связи корчажкинского населения и носителей ирменской культуры (Шамшин А.Б., Гальченко А.В., 1997, с. 95). Есть серьезные основания говорить об этническом (брачном?) взаимодействии андроноидного и ирменского населения (Тур С.С., Фролов Я.В., 2001, с. 104-106). Нередко мы фиксируем смешение корчажкинских и ирменских материалов в культурных слоях одних памятников, в том числе в зольниках (Фирсово-XVIII, Казенная Заимка, Милованово-III). Однако многие детали этого важнейшего исторического процесса остаются еще не совсем понятными.
Не менее дискуссионной является и отдельная проблема взаимодействия саргаринского и бегазы-дандыбаевского населения в степной Кулунде. Несмотря на значительные новые материалы, полученные здесь в последние годы, она еще далека от своего разрешения. Неоднозначно оценивается исследователями и сам бегазы-дандыбаевский феномен и его связи с миром андроноидных культур Западной Сибири. Детальный анализ сложившейся тогда ситуации дан в концептуальной работе В.В. Боброва (2002).
Сам факт открытия в Северной Кулунде В.С. Удодовым (1994, с. 11-13) памятников бурлинского типа поставил на повестку дня не только вопрос о далеких южных среднеазиатских связях населения Кулунды эпохи поздней бронзы, но и проблему его культурной неоднородности. Решение последнего вопроса во многом осложняется практически полным отсутствием погребальных памятников указанных культурных образований на этой территории.
Дискуссионным остается и культурогенез всех рассмотренных выше культур Обь-Иртышского междуречья эпохи поздней бронзы. Так, по-прежнему во многом не ясен как сам процесс формирования корчажкинской, равно как и других андроноидных культур в Верхнем Приобье, так и пути и время проникновения на эту территорию составляющих ее компонентов: андроновского и гребенчато-ямочного (Шамшин А.Б., 2002; 2004, с. 163, 169).
Своеобразными и до сих пор не имеющими аналогов в Обь-Иртышском междуречье остаются материалы, близкие к черкаскульским, полученные на поселении Калиновка-II в Чернокурьинском АМР (Кирюшин Ю.Ф., Иванов Г.Е., Удодов В.С., 1990, с. 108, 111, 113, 115; Иванов Г.Е., 2000, с. 73-75, 79-83; Кирюшин Ю.Ф. и др., 2004), что показывает значительную вариабельность андроноидного массива этой территории и большую роль миграционных процессов в это время.
Не менее проблемным представляется сегодня и культурогенез ирменского населения. В этом году мы отмечаем «полувековой юбилей» со времени выделения ирменской культуры Н.Л. Членовой. Большинство исследователей, занимающихся проблемами эпохи бронзы, соглашаются с основными компонентами, входящими в ее состав. Это андроноидное население, степные культурные группы, видимо, близкие ранним саргаринским (носители валиковой и воротничковой керамики) и, возможно, бегазы-дандыбаевским общностям, и какой-то «карасукоидный» компонент. Но опять же конкретный ход культурогенетических процессов, время и место формирования ирменской культуры до сих пор не являются общепризнанными.
Не меньше сложностей вызывает и культурогенез степных общностей данной эпохи. Для саргаринского населения Кулунды актуальным остается определение степени его самостоятельности в рамках общности КВК и самой саргаринской культуры Казахстана и локальные культурные особенности данной территории (Кирюшин Ю.Ф., Иванов Г.Е., Удодов В.С., 1990, с. 119, 123; Удодов В.С., 1994, с. 17).
Еще больше вопросов встает в связи с бурлинским типом памятников. Выделенный В.С. Удодовым (1994, с. 10-13) более десяти лет назад, он до настоящего времени остается «вещью в себе». Интенсивные работы в Кулунде последнего десятилетия не привели пока к открытию новых памятников типа Бурла-III и Кайгородка-III. Это дало нам возможность поставить вопрос о проблеме бурлинского типа как устойчивого сочетания бегазы-дандыбаевских и станковых керамических материалов (Папин Д.В., Шамшин А.Б., 2001, с. 67), как самостоятельного культурного образования. По крайней мере до появления новых памятников, подобных Бурле-III и Кайгородке-III, этот вопрос будет оставаться открытым.
Как показывают материалы зольника поселения Рублево-VI, возможно использование бегазы-дандыбаевских и станковых материалов в культовой практике саргаринского населения (Папин Д.В., Ченских О.А., Шамшин А.Б., 2000, с. 153-155; Папин Д.В., Шамшин А.Б., 2001, с. 67). Одним из наиболее вероятных объяснений появления этих находок на Алтае являются культурные связи населения Кулунды в эпоху поздней бронзы с далекими южными территориями, в частности, со Средней Азией. Близость, если не идентичность станковой керамики Кулунды материалам земледельческих культур времени Намазга-VI (Удодов В.С., 1994, с. 11; и др.) неоднократно отмечалась в литературе. Это делает необходимым объяснять данный феномен. Однако, на наш взгляд, он определяется не только сферой культурных связей, но и прежде всего общим уровнем социально-экономического развития обществ рассматриваемой нами территории.
Проблемы социально-экономического развития населения культур степного и лесостепного Обь-Иртышского междуречья в эпоху поздней бронзы являются еще одним важнейшим и актуальным направлением исследований. На сегодняшний день неплохо изучены хозяйственно-культурные типы носителей корчажкинской и ирменской культур (Кирюшин Ю.Ф. и др., 1988; Шамшин А.Б., Гальченко А.В., 1992; Шамшин А.Б., Гальченко А.В., 1997, с. 90-106), в меньшей степени населения бурлинского типа памятников (Гальченко А.В., 1993). Только начато исследование скотоводства и охоты саргаринского населения Кулунды (Кирюшин Ю.Ф. и др., 2002, с. 331-333). Однако общее представление о развитии обществ, оставивших саргаринскую, ирменскую, корчажкинскую и другие культуры эпохи поздней бронзы, остается во многом схематичным и неполным. Более того, часто эти общества рассматриваются изолированно, вне контекста общего хода исторического процесса в аридной зоне Евразии в указанный период.
На сегодняшний день нам представляется, что это развитие было значительно большим, нежели традиционно считалось, что мы имеем здесь дело с предцивилизационным уровнем существования ряда обществ. Один из ярких показателей уровня социально-экономического развития рассматриваемой территории — появление на ней хозяйственно-культурных центров (ХКЦ). Обоснование их существования и характерные признаки даны в литературе (Папин Д.В., 2001; 2003). Наиболее ярким примером такого ХКЦ на территории Обь-Иртышья является поселение Рублево-VI в Южной Кулунде. Оно отвечает всем признакам ХКЦ. Материалы его неоднократно публиковались и известны научному сообществу. Поселение не имеет укреплений, что, с одной стороны, свидетельствует о довольно спокойной военно-политической обстановке того времени, а с другой стороны, может говорить о силе оставившего этот памятник социально-экономического образования.
Уровень развития обществ в эпоху поздней бронзы подразумевает активные торговые связи. Один из таких сложившихся путей начинает просматриваться сейчас после активизации исследований в Кулундинской степи. Он связывал носителей саргаринской культуры с земледельческими центрами Средней Азии. По мнению А.А. Ткачева, контакты саргаринских племен с оседлым среднеазиатским населением могли осуществляться через подвижные дандыбаевские группы, о чем свидетельствует наличие южного керамического импорта (Ткачев А.А., 2002, с. 206-207). Не исключено, что поселения Бурла-III и Кайгородка-III являются своеобразными «торговыми факториями» земледельческих цивилизаций Средней Азии на территории обширной варварской периферии. Напрашивается аналогия с греческими торговыми центрами на берегах Черного моря. Поиск новых таких пунктов и уточнение маршрута караванной торговли дело будущего. О караванной торговле могут свидетельствовать, в частности, кости верблюда, обнаруженные на поселении Рублево-VI (Михайлов Н.Н., Папин Д.В., Шамшин А.Б., 2001, с. 416-417). Вероятно, торговля была транзитной. Через посредничество саргаринского населения она могла вестись с сопредельными территориями, в частности, с ирменцами. Так, мы знаем, что в могильнике Камышенка найдены украшения, источником происхождения которых является Передняя Азия, в частности, это бусы из бадахшанского лазурита и др. (Членова Н.Л., 1981, с. 105).
По мнению Д.В. Папина и А.С. Федорука (2005, с. 151), «.. .в сравнении с сопредельными регионами Западно-Сибирской лесостепи памятники эпохи поздней бронзы Кулунды демонстрируют более высокий уровень развития. Культурное влияние населения этого региона было достаточно ощутимым, особенно в материалах ирменской культуры Верхней Оби, а посредством этой культуры оно распространялось и далее на восток».
С этой точкой зрения, отчасти, можно согласиться, с той оговоркой, что обратное влияние со стороны носителей ирменской культуры также было достаточно сильным, так как сам уровень социально-экономического развития ирменского общества представляется немного уступающим саргаринскому.
Д.В. Папин и А.С. Федорук (2005, с. 151) безусловно правы в том, что Кулундинскую степь надо рассматривать «… как особую историко-культурную область, исторические явления в которой во многом были обусловлены контактным расположением между Западной и Южной Сибирью и степными пространствами Центральной Азии». Эта геополитическая выгода, близость к крупным земледельческим центрам, делала носителей саргаринской культуры ближней периферией цивилизаций со всеми вытекающими отсюда последствиями.
В корчажкинских микрорайонах не обнаружены крупные поселения с признаками ХКЦ. Напротив, целый ряд ирменских и саргаринских микрорайонов имеют такие центры. Все они связаны со скотоводческой формой хозяйства (Шамшин А.Б., 2004, с. 105-106).
Появление крупных хозяйственно-культурных центров в эпоху поздней бронзы, с одной стороны, свидетельствует о быстром и динамичном развитии общества на юге Западной Сибири в это время. А.И. Мартынов определяет период с середины III тыс. до н.э. до VII в. до н.э. в степном евразийском поясе как протоцивилизационный (Мартынов А.И., 2003, с. 10-11). Эпоха поздней бронзы является завершающим его этапом. Ее можно соотнести с периодом формирования протогородской цивилизации прежде всего в степных районах Евразии. Однако процесс этот остался незавершенным в силу как внутренних, так и прежде всего внешних факторов (Шамшин А.Б., 2004, с. 106).