Личность казанского коллекционера Андрея Федоровича Лихачева (1832-1890) необычна и даже парадоксальна в истории науки и культуры Татарстана. Будучи самоучкой в археологии, он сделал очень много для пробуждения интереса к древностям края и к этой науке. Его стремления основывались на своеобразном сочетании просветительских идей и твердой убежденности в том, что современное ему провинциальное общество настолько равнодушно к высоким искусствам и наукам, что изменить его практически невозможно. По этой причине А.Ф. Лихачев категорически отказывался от предложений сделать его собрание публичным музеем, однако уже после его смерти оно стало таковым и тем самым обессмертило его имя.
А.Ф. Лихачев известен не только как коллекционер, но и как исследователь. Его археолого-исторические работы балансируют на грани науки и дилетантизма, резко диссонируя с нумизматическими исследованиями, выполненными на хорошем профессиональном уровне. Правильно оценить и те, и другие можно только поняв принципы исследовательского творчества А.Ф. Лихачева, его поиски собственного «научного» метода и нелегкий путь от чудака-собирателя до коллекционера-профессионала, сделавшего огромный шаг к серьезной науке.
Всестороннего исследования творческого наследия А.Ф. Лихачева за весь ХХ век так и не было осуществлено. Ученых и специалистов в первую очередь интересовала его огромная коллекция предметов археологии, этнографии, нумизматики, а также произведений живописи и графики [1, с. VI; 2, с. 80; 3, с. 12; 4, 5].
Всероссийскую известность А.Ф. Лихачеву еще при жизни принесла археологическая часть его собрания. Первым публичную оценку ее дал в конце 70-х годов XIX в. профессор Казанского университета С.М. Шпилевский. Ему же принадлежит и весьма лестная характеристика самого собирателя: «новейшим и самым богатым собранием булгарских древностей в настоящее время представляется принадлежащее А.Ф. Лихачеву в Казани; это собрание замечательно особенно потому, что составлено не только любителем, но и образованным специалистом-знатоком, который определяет значение приобретаемых им вещей с научной точки зрения и старается сделать свое собрание известным ученому миру, описывая и ученым образом исследуя его» [6, с. 267]. Заметим, что Шпилевский не называет Лихачева археологом, а характеризует своеобразно — «специалист-знаток», обходя вниманием исторические интерпретации и реконструкции, которые Лихачев ставил себе в заслугу, то есть подчеркивая исключительно коллекционный аспект его деятельности.
Более детальную научную интерпретацию лихачевской археологической коллекции дал М.Г. Худяков [7], назвав при этом коллекционера археологом-теоретиком. Собственно, с М.Г. Худякова и начинает свою историю в литературе восприятие А.Ф. Лихачева как археолога. Впоследствии это стало восприниматься как факт.
Упоминание артефактов из лихачевского собрания — не редкость в различных публикациях ХХ в. Этим к настоящему времени и ограничивается научная оценка археологической коллекции А.Ф. Лихачева. Стоит добавить, что ценность приобретенных А.Ф. Лихачевым археологических предметов бесспорна и значение их не только не снизилось в ХХ — начале XXI в. в период активного археологического изучения территории Татарстана, но, напротив, только возросло, учитывая уникальную сохранность и разнообразие имеющихся в собрании артефактов. А вот исследовательская сторона его деятельности оказалась забыта и лишь эпизодически затрагивается в историографических обзорах.
О творческой лаборатории А.Ф. Лихачева можно судить по его письменному наследию. Он создал немало статей, которые сейчас в большинстве случаев представляют только историографический интерес, но отдельные сюжеты в них, имеющие вещеведческий характер, не устарели. А.Ф. Лихачев старательно сохранял не только последние варианты статей и очерков, но и немалую часть набросков к ним (I-IV), а также рабочие материалы (V). В этом контексте ценным источником являются сохранившиеся черновики и оригиналы писем Лихачева (VI, VII). Таким образом, мы располагаем достаточно представительной выборкой материалов, позволяющей охарактеризовать процесс его творчества[REF]Некоторые аспекты этой темы были рассмотрены нами ранее (см. [8, с. 362-374]).[/REF].
Прежде чем перейти к анализу этого сюжета, стоит обсудить один принципиальный вопрос: кем все же был А.Ф. Лихачев — коллекционером или ученым? Без всякого сомнения, прежде всего он являлся коллекционером. Красноречиво об этом свидетельствуют следующие строки из письма А. А. Кунику: «… Расставаться с предметами которыми я дорожу как святыней (здесь и далее курсив наш. — К.Р.), в пользу общества более чем равнодушно к ним относящегося, было бы очень тяжелым» (VII, письмо от 23.03.1873, л. 1 об.). Вместе с тем сам Лихачев просто любителем-собирателем себя не считал, хотя иногда фигурирует в его письмах и такая самооценка — «любитель-коллекционер». Любителей в собирательстве он характеризовал негативно: «любители похожи на хищных птиц: их так же привлекает запах трупа. Разница только в добыче, которую получают и те, и другие» (VII).
Общался он с очень немногими коллекционерами. К таким, например, относился И.В. Шишкин, отец знаменитого художника [9, с. 152-153]. Впрочем, интерес А.Ф. Лихачева к нему не был лишен расчета — Шишкин еще в 1858 г. раскапывал Ананьинский могильник, материалы которого очень интересовали Лихачева, при том что в Казани к коллекциям с этого памятника у него не было доступа.
Обладая немалыми финансовыми средствами, А.Ф. Лихачев поддерживал и, можно даже сказать, создал налаженную сеть специальных агентов по археологическим предметам, которые скупали у местного населения древности и доставляли в Казань. С.М. Шпилевский писал, что в Болгарах «все более важные находки, по заявлению крестьян, препровождаются в г. Казань А.Ф. Лихачеву, который пользуется в селе большею известностью» [6, с. 584]. Благодаря этому за два десятилетия он стал обладателем огромной уникальной коллекции древностей, которой не было равных в регионе в тот период. Впрочем, подобная практика существовала и до Лихачева. Так, К.Н. Бестужев-Рюмин писал о профессоре С.В. Ешевском, читавшем в 1855-1857 гг. лекции в Казани, что он «завел в разных местах корреспондентов, от которых доставал как этнографические предметы, так и древности. Таким образом, у него собралась небольшая, но хорошенькая коллекция болгарских и пермских древностей» [10, с. LII].
Небольшие и вполне успешные археологические экскурсии совершал сам А.Ф. Лихачев в окрестностях Казани и близ семейного имения в с. Полянки и отошедшего ему после раздела наследства с. Березовки , где бывал практически каждое лето. Эти мероприятия не сопровождались ни полевыми описаниями, ни научными отчетами. Да и полевая археология в целом мало привлекала А.Ф. Лихачева. В большинстве случаев он нанимал людей, которые выходили на указанное им место, сведения о котором ему предоставляли те же агенты, и производили там сбор материала, а возможно, и какие-то раскапывания. В этом смысле наделять А.Ф. Лихачева качествами археолога-полевика неправильно, как и утверждать (что нередко встречается в статьях о нем), что он лично проводил археологические раскопки в Казанской губернии. Этим он не занимался, чему в литературе находим следующее объяснение: «по характеру своего дарования А.Ф. Лихачев был теоретиком, кабинетным ученым, поэтому он редко производил раскопки» [7, с. 8]. Однако это не совсем так: тяга к поиску, к находкам была присуща Андрею Федоровичу, о чем свидетельствуют материалы его коллекции, а «затворничество» было обусловлено тем, что он с юности имел слабое здоровье, потому полевых исследований не проводил и, в отличие от других казанских ученых, никогда не запрашивал документы на их производство [14, с. 833]. Таким образом, А.Ф. Лихачев археологом в строгом смысле не был, скорее его можно назвать коллекционером-исследователем [15].
Сложность отношения к А.Ф. Лихачеву казанских ученых объясняется тем, что он «вторгался» в науку именно как исследователь. Например, в основе исторической части его работ лежала достаточно новая для того времени булгарская «чувашская теория». Однако в российской историографической традиции, идущей от XVIII в., волжские булгары связывались непосредственно с дунайскими болгарами в рамках общей, славянской гипотезы их происхождения. Эта гипотеза была частью российской славистики как научного направления и имела обширную историографию и длительную историю [8, с. 354]. Казанские историки интерпретации Лихачева просто не «заметили». Не нашли поддержки и попытки А.Ф. Лихачева связать археологические находки с его историческими поисками этнических корней булгар. В сущности, артефакты были только иллюстрацией к его гипотезе, но не основой для выводов.
Археологическая же сторона изысканий А.Ф. Лихачева воспринималась также неоднозначно. Открытой полемики с Андреем Федоровичем не было, но темы, которые он изучал, параллельно разрабатывались другими учеными, приходившими к иным выводам [8, с. 343, 344]. С Лихачевым было трудно соперничать в вопросах знания конкретных вещей. Археологический материал, если он добывается в результате полевых работ — раскопок и разведок, накапливается очень медленно, и должны пройти годы, а то и десятилетия, чтобы образовалась представительная серия различных категорий изделий. А без этого невозможны ни сопоставления, ни выводы. А.Ф. Лихачев пополнял свою коллекцию такими темпами, что намного опережал всех своих коллег. И его аргументы в этом отношении опровергнуть было сложно. Этот субъективный фактор, конечно, также нельзя игнорировать, анализируя взаимоотношения Лихачева с его казанскими коллегами по археологическим штудиям и коллекционированию. В этой связи возникает следующий вопрос: насколько самостоятелен был А.Ф. Лихачев в своих научных изысканиях?
Интеллектуальная среда провинциальной Казани была не самой благоприятной для Лихачева. В конце 80-х годов XIX в. А. Дмитриев писал: «имя казанского археолога А.Ф. Лихачева, обладателя богатейшей коллекции болгарских древностей, пользуется у них всеобщей почетной известностью» [16, с. 5]. Насчет известности можно согласиться, а вот насчет почетной — вряд ли. Сам Андрей Федорович по этому поводу высказывался весьма скептически: «до сих пор моя деятельность почти ни в ком не встречала себе ни подмоги, ни сочувствия» (VI, письмо П.И. Лерху).
Известность лихачевского собрания, которое стало визитной карточкой ученой Казани в 70-80-х годах XIX в., не могла не вызывать раздражения у университетских ученых. Усугублялось это и тем, что собиратель позиционировал свой материал именно как частную коллекцию, а не как музей. Доступ к коллекции, которая находилась у него дома, был весьма ограниченным и зависел от распорядка дня А.Ф. Лихачева. А работал он над статьями и исследовал собранные им вещи, как правило, всю ночь до утра, и пробуждался уже после обеда. Нередко коллекционер по этой причине отменял назначенные визиты даже своих близких знакомых, нарушая предварительные договоренности. В целом он охотно предоставлял возможность свободного доступа к коллекции только маститым ученым для поддержания своего имиджа, что ему блестяще удавалось.
Замкнутость и болезненность А.Ф. Лихачева также не способствовали формированию позитивного к нему отношения. И хотя он состоял практически во всех общественных организациях Казани, имевших отношение к археологии и нумизматике, абсолютного признания его в казанском ученом мире не было. Более того, его противники нередко достаточно бесцеремонно отказывали А.Ф. Лихачеву в работе с археологическими артефактами и монетами в музее ОАИЭ, памятуя о его правилах в отношении своего собрания. Так что в научной Казани Андрей Федорович был одинок. Это отчуждение было хорошо заметно на фоне обилия археологических публикаций, которые выходили в Казани в 70-80-х годах, при отсутствии в изданиях ОАИЭ и Общества естествоиспытателей крупных статей А.Ф. Лихачева по археологии. Единственным исключением был его очерк «Скифский след на Билярской почве» в «Известиях ОАИЭ» (см. [11]).
На заседаниях ОАИЭ А.Ф. Лихачев выступал нечасто. В протоколах Общества зафиксирована информация о сообщении коллекционера, сделанном 4 сентября 1878 г. по его настоянию в связи со скандалом вокруг открытия стоянки «Вороний куст» [18, с. 23]. В архиве А.Ф. Лихачева сохранился текст его выступления (IX). Полный реферат этого сообщения им так и не был подготовлен для публикации по причине «продолжительного нездоровья». Однако спустя год, 5 ноября 1879 г., А.Ф. Лихачев выступил в ОАИЭ на Общем собрании с развернутым аналитическим докладом об этом открытии, а также подготовил обширную статью (X, VIII, XI) с переводом ее на французский язык. За месяц до этого, 4 октября 1879 г., А.Ф. Лихачев присутствовал на Общем собрании Общества и был инициатором небольшой дискуссии по докладу П.Д. Шестакова об Ананьинском могильнике, подготовленному по материалам публикаций И.Р. Аспелина. Суть разногласий касалась частного вопроса: могли ли быть на могильнике золотые изделия [18, с. 72, 73]. В этом споре, как показали данные современной науки, А.Ф. Лихачев оказался прав. По протоколу заседания мы можем проследить, как выстраивалась логика аргументации А.Ф. Лихачева: 1) апелляция к своему собранию и личному опыту коллекционера; 2) ссылка на собственные гипотезы; 3) ссылка на авторитеты. Этот пример демонстрирует, с одной стороны, эрудицию Лихачева, с другой — преимущественное использование материалов, доступных только ему. К сожалению, исследовать эту важную тему детально практически невозможно: по состоянию здоровья в 80-е годы Лихачев почти перестал выступать с рефератами и докладами даже на археологических съездах. Последнее публичное выступление А.Ф. Лихачева в ОАИЭ состоялось в 1884 г. [21, с. 20].
А.Ф. Лихачев не был лидером в науке, точнее, не стремился, да и не мог им быть. Он прекрасно осознавал ценность собранного им, гордился этим. Весь его мир заключался в коллекции, ее умножении и совершенствовании: «до сих пор по свойственной любителю-коллекционеру жадности, все казалось, что она (коллекция. — К.Р) еще недостаточно обширна, что бы обратить на себя внимание ученых. Впрочем, я употребляю всякое старание, что бы она постоянно увеличивалась» (VI, письмо В.Г. Тизенгаузену, 6.02.1867). Ему, конечно, хотелось признания ценности своего собрания, оценки его усилий в этой области в профессиональной среде: «мои коллекции местных булгарских древностей в настоящем своем виде настолько замечательны в ученом отношении, что их игнорировать не следовало бы» (VI, письмо П.И. Лерху, 24.11.1871). Большего ему и не нужно было.
В своих научных изысканиях и полученных выводах Лихачев постоянно сомневался, стоило ему от эмпирических наблюдений перейти к обобщениям и теории, да и к собственно археологии. Он прекрасно это осознавал, поэтому обращался за литературой, советами к своим знакомым из археологического ученого мира. В этом, пожалуй, заключалась особенность А.Ф. Лихачева как коллекционера-исследователя.
Были и другие, не менее веские, основания для непонимания и неприятия А.Ф. Лихачева в казанском научном сообществе. Дворянин Лихачев не гармонировал с разночинной по своему составу университетской профессурой и неуниверситетскими членами ОАИЭ. Кроме того, семья Лихачевых в конце XVIII — середине XIX в. была хорошо известна в дворянском обществе Казанской губернии как организатор (с 1776 г.) в Казани масонской Ложи Восходящего Солнца [22, с. 508, 556; 23, с. 101-108]. С масонами были связаны и родители А.Ф. Лихачева.
Но вернемся к А.Ф. Лихачеву. Обвинения в непрофессионализме (распространении «отсталых» теорий и незнании современной археологической научной литературы) звучали в его адрес в казанской периодике 80-х годов XIX в. Причем полемизировали с ним преимущественно археологи-краеведы, например, П.А. Пономарев, статью которого Лихачев назвал «необоснованной инсинуацией» (VI, л. 16).
Тем не менее круг археологического общения у А.Ф. Лихачева все же был. Но не казанский. Наиболее дружеские отношения у него сложились с П.И. Лерхом — известным петербургским ориенталистом, археологом, прекрасным знатоком восточной нумизматики [24, с. 73-77] и к тому же практически ровесником А.Ф. Лихачева. Судя по переписке, А.Ф. Лихачев обращался к нему по самым разным вопросам, делился своими наблюдениями и рассуждениями на научные темы, временами достаточно наивными. Влияние П.И. Лерха на Лихачева было велико. Выбором направления исследовательских поисков — первобытные древности (каменного века), Ананьинский могильник — А.Ф. Лихачев, очевидно, обязан именно ему.
Не менее активной была переписка А.Ф. Лихачева с А.С. Уваровым (1825-1884), также занимавшимся каменным веком , и его супругой П.С. Уваровой (1840-1924). Именно уваровская концепция «бытовой истории» [24, с. 79] была положена в основу идеи и структуры самого известного сочинения А.Ф. Лихачева — работы «Бытовые памятники Великой Булгарии», вышедшей в трудах II Археологического съезда. А.Ф. Лихачев писал о замысле статьи А.С. Уварову следующее: «В историческом исследовании моем о народности древних Булгаров я пытался выяснить насколько мог этнографическую личность этого народа и думал возможным отыскать их потомков между чувашами» (VII, письмо от 28.02.1869, л. 3). Обратим внимание на то, что свое исследование А.Ф. Лихачев называет историческим, а не археологическим.
Вообще А.Ф. Лихачев вел обширную переписку. Его корреспондентами были также Д.В. Григорович, Н.П. Кондаков, В.Г. Тизенгаузен, В.В. Вельяминов-Зернов и др. Как бы то ни было, но ни казанская научная среда, ни столичная (петербургская и московская) «исторические розыскания» А.Ф. Лихачева не принимали — ссылок на его археологические работы практически нет, в отличие от нумизматических публикаций и сюжетов о кладах. Собственно, такое отношение сохранялось и в последующем. В этом не было ничего удивительного, поскольку фундаментальный свод С.М. Шпилевского, опубликованный в 1877 г., отодвинул на задний план работу А.Ф. Лихачева, выступавшую в качестве источника по булгарской истории и археологии. Причем слабость исторической части лихачевского сочинения, к сожалению, перевесила источниковедческую ценность археологической.
Таким образом, ключ к творческой стороне жизни А.Ф. Лихачева лежит не в его исторических поисках, а в археологическом источниковедении. Содержавшаяся в образцовом порядке коллекция была настоящим полигоном для творческого поиска Лихачева. Например, небольшие по размеру предметы (бусы, украшения), как правило, крепились им на листы плотной бумаги прямоугольной формы (14 х 9 см). Картонки были пронумерованы и подписаны: на них были сделаны краткие аннотации и иногда приводились ссылки на литературу. В случае если материал использовался в публикации (или имелась соответствующая запись в каталоге коллекции), давалась ссылка на страницу (XII, № 5542-3).
А.Ф. Лихачев проводил первичную обработку материала достаточно профессионально, выработав свои приемы описания и совместив его со вторым элементом начального анализа — поиском аналогий. Интуитивно Лихачев достаточно хорошо ориентировался в материале, однако здесь его подводило творчество — он интерпретировал артефакты, исходя из собственных умозаключений, что было характерно для коллекционеров того времени.
Обилие и разнообразие материала в коллекции привели А.Ф. Лихачева к своеобразному выводу о том, что все они образуют некую единую беспрерывную археологическую культуру, развивавшуюся от каменного века и до этнографического времени. Концептуально это оформилось в нескольких больших проблемных статьях, из которых выделяется одна, посвященная средневековым древностям — «Бытовые памятники Великой Булгарии» [27]. Сохранилось три ее варианта. Называются они по-разному: «Великая Булгария» (I), «История Великой Булгарии» (XIII) и «Культура Великой Булгарии» (XIV). Датирована только одна рукопись — «Культура Великой Булгарии»: Казань, 12 ноября 1871 г., которая, собственно, и является черновиком опубликованной спустя 5 лет статьи. Рукопись «Великая Булгария» — проспект следующей «исторической» работы — «История Великой Булгарии». Жанр их своеобразен. Автор берет проблему и пытается с помощью конкретных фактов, исторических или археологических, а также аналогий ее решить. Так, побудительной причиной к написанию очерка «Культура Великой Булгарии» стал вопрос, сформулированный на II Археологическом съезде в Петербурге: «являются ли древности в Булгаре только древностями мусульманской культуры?» (XIII, с. 1). В сопроводительном письме к тексту «Культура Великой Булгарии» А.Ф. Лихачев пишет, что статья «есть краткий вывод из исторических известий о Булгарах и из фактов, открывающихся посредством памятников древнего быта. Я пытался обрисовать автономическую личность и разобрал их культуру» (V, л. 50 об.).
В очерке «История Великой Булгарии» акцент делается на исторической реконструкции «общественного быта булгар» с привлечением данных письменных источников и особенно нумизматического материала из собственной коллекции Лихачева (XIII, с. 157). Очерк «Великая Булгария» — это своего рода конспект или расширенный план очерка «История Великой Булгарии». Он написан аккуратно, с малым количеством исправлений и с очень небольшим числом ссылок. Содержание его менее подробно — отсутствуют многие размышления и предположения, включенные в последующую работу. Кроме того, здесь представлены достаточно обширные и красочные описания различных эпизодов. Так, в комментариях к описанному Ибн Фадланом случаю совместного купания мужчин и женщин в Булгарии (как пример женской эмансипации) А.Ф. Лихачев весьма подробно описывает купальни в Венеции (I, с. 40-42). В работе имеются и вклейки (например, между страницами 76 и 77).
Сам по себе процесс написания очерка состоял из следующих этапов. Определялась идея, которая затем отрабатывалась с привлечением различной литературы. Намечались дискуссионные вопросы, например, полемические обращения к И.И. Срезневскому (о городищах и культовых местах), П.Й. Шафарику (о славянских древностях), Ю. Венелину (о булгарах-славянах) (V, л. 132-133, 151-158, 179-196, 232-249). Готовились конспекты и выписки, например, сохранился конспект статьи Д. Кавелина «Опустошение г. Булгара Тамерланом» из журнала «Иллюстрация», т. II, № 4 и 5 за 1846 г. (V, л. 256-258). Составлялся список литературы, в который включались разные по качеству содержания материалы: исследования, путевые очерки, заметки, компиляции, в том числе литература на немецком языке (V, л. 260). Этот этап включал также написание сюжетных заметок, например о городищах «Великой Булгарии» (V, л. 271-272). Для археологической части делались описания вещей (V, л. 206-215).
Однако даже такой серьезный подход к делу и солидный научный потенциал не помогли А.Ф. Лихачеву соединить исторические интерпретации и археологию. В его поисках исторической истины археология явно проигрывала. Это и обусловило восприятие в целом его сочинений в этой области как любительских.
Итак, исследовательское творчество Лихачева свидетельствует о высоком уровне реализации его возможностей как коллекционера и о сделанных им первых шагах в качестве начинающего ученого-специалиста. Он вышел за рамки простого собирательства, хотя суть его действий в отношении коллекционирования от этого не изменилась. Для того чтобы стать ученым-гуманитарием, Лихачеву не хватало специального образования. Анализировать и систематизировать сообщения древних авторов он не умел. А между тем метод историка не допускает априорных построений и неаргументированной критики [26, с. 246]. Не хватило Лихачеву времени овладеть и археологическими методами исследования.
А.Ф. Лихачев пытался решить средствами археологии задачу исторического плана, заведомо неразрешимую, за которую взялся, будучи в этом отношении непросвещенным. Анализ его творческой лаборатории показал, что он являлся прежде всего коллекционером-исследователем. Причем в области вещеведения он вышел на весьма высокий уровень знания. Психология собирателя и некоторые личные качества не позволили ему развить эти способности до профессионального уровня. Роковыми в этом плане оказались его собственные гипотезы и отсутствие полевой археологической практики. Тем не менее А.Ф. Лихачева следует рассматривать как знаковую фигуру одного из формирующихся направлений казанской науки — археологического. Особо подчеркнем, что он одним из первых заявил на общероссийском уровне об интеллектуальном потенциале российской провинции в сфере археологии, о наличии здесь людей, способных не только собирать артефакты, но тщательно и профессионально их изучать.
Источники
I — ОРРК НБ КФУ (Отдел рукописей и редких книг Научной библиотеки Казанского
федерального университета). Ед. хр. 167. Лихачев А.Ф. Великая Булгария. — 243 c.
II — ОРРК НБ КФУ. Ед. хр. 168. Лихачев А.Ф. Великая Булгария (вариант 1). — 190 с.
III — ОРРК НБ КФУ. Ед. хр. 169. Лихачев А.Ф. Великая Булгария (вариант 2). — 150 л.
IV — ОРРК НБ КФУ. Ед. хр. 170. Лихачев А.Ф. Великая Булгария (вариант 3). — 80 л.
V — ОРРК НБ КФУ. Ед. хр. 185. [Лихачев А.Ф.] Выписки к «Истории Великой Булга-
рии». — 348 л.
VI — НМ РТ (Национальный музей Республики Татарстан). Фонд письменных источни
ков. Папка 20а.
VII — НМ РТ. Фонд письменных источников. Папка 20б. Инв. № 120181.
VIII — ОРРК НБ КФУ. Ед. хр. 164. Лихачев А.Ф. О следах каменного века в окрестностях Казани. — 78 с.
IX — ОРРК НБ КФУ. Ед. хр. 160. Лихачев А.Ф. Предварительное сообщение о сделан
ном мною открытии первобытного приозерного поселения каменного века, со следами выделок на месте каменных орудий, близ Казани в августе 1878 г. Доклад 4 сентября 1878 г. — Казань, 1878. — 15 л.
X — ОРРК НБ КФУ. Ед. хр. 161. Лихачев А.Ф. О двух новооткрытых местах на залив
ной долине р. Волги близ Казани, где находятся следы каменного века. Сообщение на Общем собрании ОАИЭ 15.XI.1879 г. — Казань,1879. — 58 с.
XI — ОРРК НБ КФУ. Ед. хр. 162. [Лихачев А.Ф.] Выписки к статье «Следы каменного
века близ Казани». — 34 с.
XII — НМ РТ. Фонд археологии. Коллекция А.Ф. Лихачева. Вещи на планшетах. Инв. № 5542.
XIII — ОРРК НБ КФУ. Ед. хр. 166. Лихачев А.Ф. История Великой Булгарии. — 332 с.
XIV — ОРРК НБ КФУ. Ед. хр. 165. Лихачев А.Ф. Культура Великой Булгарии. Исследования и описание. — Казань, 1871. — 49 с.
Литература
1. Краткий указатель коллекций отдела имени А.Ф. Лихачева в Казанском городском музее. — Казань: Электр. тип. Л.П. Антонова, 1905. — 64 с.
2. Ледяева М.В. Этнографическое собрание Национального музея Республики Татарстан: из истории формирования коллекций // Материалы Лихачевских чтений. — Казань, 2008. — С. 79-84.
3. Сингатуллина А.З. Джучидские монеты Поволжских городов XIII века. — Казань: Заман, 2003. — 192 с.
4. Сингатуллина А.З. Золотые монеты из коллекции А.Ф. Лихачева // Материалы Лихачевских чтений (к 175-летию со дня рождения А.Ф. Лихачева). — Казань, 2007. — С. 120-125.
5. Завещано Казани… Произведения изобразительного искусства из собрания А.Ф. Лихачева / Сост. О. Вербина, Е. Ключевская, И. Лобашева. — СПб.: Славия, 2009. — 280 с.
6. Шпилевский С.М. Древние города и другие булгаро-татарские памятники в Казанской губернии. — Казань, 1877. — 585 с.
7. Худяков М.Г. А.Ф. Лихачев как археолог // Казанский музейный вестник. — № 2. — Казань, 1922. — С. 3-34.
8. Руденко К.А. Волжские булгары в зеркале истории (X — XIX вв.). — Казань: Школа, 2007. — 418 с.
9. Курылева Н.И. Музей семьи Шишкиных // Личность — музей — общество: грани взаимодействия: Дьяконовские чтения. К 100-летию со дня рождения В.М. Дьяконова. — Казань: Школа, 2006. — С. 151-156.
10. Бестужев-Рюмин К.Н. Степан Васильевич Ешевский (биографический очерк) // Сочинения С.В. Ешевского. — М., 1870. — Ч. I. — С. III-LXXXVII.
11. Лихачев А.Ф. Скифский след на Билярской почве // Известия ОАИЭ. — Казань, 1884. — Т. V. — С. 1-33.
12. Лихачев А.Ф. О некоторых археологических находках в Казанской губернии // Труды VII Археологического съезда в Ярославле в 1887 г. — М., 1890. — С. 109-124.
13. Уваров А.С. Археология России. Каменный период. II. Приложение. — М.: Синод. тип., 1881. — 125 с.
14. Императорская Археологическая комиссия (1859-1917): К 150-летию со дня основания. У истоков отечественной археологии и охраны культурного наследия. — СПб.: Буланин, 2009. — 1192 с.
15. Игнатьева О.В. Образ провинциального коллекционера-исследователя второй половины XIX в. (на примере А.Е. Теплоухова и А.Ф. Лихачева) // Материалы Лихачевских чтений. — Казань, 2008. — С. 14-20.
16. Дмитриев А.А. Древний Булгар и татарские о нем предания. — Казань: Тип. Губ. правления, 1888. — 32 с.
17. Из протоколов заседаний Совета и Общих собраний Общества археологии истории и этнографии при Императорском казанском университете // Изв. ОАИЭ. — Казань, 1887. — Т. VI, Вып. 2. — С. I-XLIII.
18. Протоколы заседаний ОАИЭ и Приложения к ним // Изв. ОАИЭ. — Казань, 1880. — Т. II. — С. 31-183.
19. Карпелан К., Уйно П. Очерк о коллекции вещей из Ананьинского могильника близ Елабуги в Национальном музее Финляндии // У истоков археологии Волго-Камья (к 150-летию открытия Ананьинского могильника). — Елабуга, 2009. — С. 13-23.
20. Руденко К.А. Остров «Мурзиха» и его окрестности. Хронол. атлас археол. коллекций НМ РТ (1991-1999 гг.). Опыт микрорегион. исслед. — Казань: Школа, 2002. — 208 с.
21. Протоколы заседаний Общих Собраний Общества // Изв. ОАИЭ. — Казань, 1884. — Т. V. — С. 9-62.
22. Пыпин А.Н. Русское масонство: XVIII и первая четверть XIX в. (Исследования и материалы по эпохе Екатерины II и Александра I). — Петроград: Огни, 1916. — 583 с.
23. Бобров Е.А. Литература и просвещение в России XIX в.: Материалы, исслед. и заметки. — Казань: Тип. Казан. ун-та, 1902. — Т. III. — 200 с.
24. Платонова Н.И. История археологической мысли в России. Вторая половина XIX — первая треть ХХ века. — СПб.: Нестор-История, 2010. — 314 с.
25. Лунин Б.В. Средняя Азия в дореволюционном и советском востоковедении. — Ташкент, 1965. — 408 с.
26. Мягков Г.П. Научное сообщество в исторической науке. Опыт «русской исторической школы». — Казань: Изд-во Казан. ун-та, 2000. — 297 с.
27. Лихачев А.Ф. Бытовые памятники Великой Булгарии // Труды II Археологического съезда. — СПб., 1876. — Вып. 1. — С. 1-50.
28. Труды II Археологического съезда в С.-Петербурге. — СПб., 1881. — Вып. 2. — 76 с.