К содержанию 207-го выпуска Кратких сообщений Института археологии
Существование значительного сходства между многими культурами, бытовавшими в I тысячелетии до н.э. в степях Евразии и в некоторых смежных с ними областях, общепризнано, но историческая интерпретация этого факта, вопрос о природе указанного сходства и о причинах его возникновения во многом являются дискуссионными. Многие аспекты этой проблемы достаточно наглядно проявляются уже при анализе тех терминов, которыми в современной литературе обозначается совокупность интересующих нас культур.
Известный афоризм: ”О терминах не спорят, о терминах условливаются” — столь же эффектен, сколь и неверен. Просто «условиться” о термине для обозначения некоего феномена можно было бы лишь в случае, когда для этой цели изобретается совершенно новое слово. Любое же выбранное для этого обозначение изначально отягчено всеми же присущими ему смыслами и значениями. Это семантическое поле неизбежно вопреки всем договоренностям оказывает влияние на понимание нового термина, что влечет за собой более или менее значительные смысловые аберрации. Спор о терминах потому и оправдан, что он обеспечивает минимизацию этого негативного эффекта, позволяет найти наименее подверженный аберрациям вариант.
В современной отечественной литературе к рассматриваемой группе культур чаще всего применяют наименование ’’скифо-сибирское культурно-историческое единство”. Однако еще в 1979 г. на конференции памяти М.И. Артамонова в Ленинграде А.М. Хазанов и А.И. Шкурко отмечали, что в этом термине некорректно соединены два разноприродных (этнический и географический) и к тому же разновременных элемента — ’’скиф” и ’’Сибирь”. По этой причине И.В. Яценко и автор этих строк в 1980 г. отмечали предпочтительность наименования ’’скифский мир” — с непременной оговоркой о сугубо условном его характере, т.е. об отсутствии однозначной связи между данной совокупностью культур и скифами как этносом. Однако сегодня приходится признать, что такая оговорка не в состоянии нейтрализовать откровенной этнической окрашенности этого термина, влияющей — с большей или меньшей мерой осознания этого факта — на его понимание различными исследователями.
Негативный характер такого влияния становится очевиден, если принять во внимание историю формирования представлений о природе рассматриваемой совокупности культур. Вспомним, что задолго до зарождения археологии евразиийского степного пояса представление о существовавшей здесь в I тысячелетии до н.э. этнокультурной ситуации определялось знакомством историков с античной традицией, в частности тем обстоятельством, что в этой традиции имя ’’скифы” употреблялось как в узком, ’’геродотовом”, значении — применительно к конкретному восточноевропейскому народу, так и в широком — для обозначения обитателей огромной территории между Фракией и Серикой.
Уже Страбон (I, II, 27) отмечал, что в втором случае это имя выступает как обобщающее иноназвание некоей надэтнической совокупности, сложившееся во внешней по отношению к ней эллинской среде. Но этническая ’’родословная” такого наименования не могла не сказываться на трактовке его содержания, подкрепленной к тому же сохраненным той же античной традицией представлением об азиатском происхождении припонтийских скифов, что прямо предполагает этническое родство последних по крайней мере с какой-то частью обитателей Азии.
Все эти моменты отразились на принципах осмысления тех проявлений культурного сходства между различными областями евразийского пояса, которые обнаружились в процессе последующего накопления археологических материалов, они по существу предопределили трактовку этого сходства в этноисторическом ключе. Даже признавая самобытность представленных здесь культур, многие исследователи до сих пор связывают наличие в них близких элементов с продвижением скифов или, по крайней мере, с принадлежностью носителей всех этих культур к ираноязычным народам.
Однако с течением времени все более очевидным становится не только различное происхождение указанных культур, но и неодинаковая природа разных проявлений сходства между ними. Так, необходимо разграничивать близость элементов культуры, обусловленную функциональным и знаковым фактором. Разными были и механизмы формирования сходства между культурами. Применительно к некоторым категориям вещей можно, видимо, говорить о достаточно быстром внедрении в разные культуры форм и типов, возникших в каком-то одном центре, вследствие оптимальности их утилитарно-функциональных характеристик. Это относится, к примеру, к наконечникам стрел, отчасти — к деталям конской узды. В других случаях более вероятно конвергентное сложение близких форм вследствие единства воплощенных в них идей — либо изначально в равной мере присущих сопоставляемым культурам, либо заимствованных из одной в другую. Это касается, например, вариантов оформления рукоятей акинаков, некоторых мотивов ’’звериного стиля” и т.п. Что же касается случаев проникновения из одной культуры в другую целых совокупностей элементов, то они могут объясняться как тесными межкультурными контактами, так и миграцией первоначальных носителей соответствующих элементов. Иными словами, археологически фиксируемое сходство культур на огромном пространстве Евразии есть результат суммарного воздействия таких факторов, как перемещение вещей, идей и самих людей, причем соотношение этих факторов в разных частях региона было неодинаковым.
Естественно, что итог такого воздействия оказывался разным на разных территориях и по интенсивности сходства, и по тому, в каких конкретно областях культуры оно проявлялось наиболее отчетливо. По существу, мы имеем дело с цепочкой взаимодействующих культур, смежные звенья которой связаны между собой более тесно и наглядно, чем те, которые достаточно далеко отстоят друг от друга, что, однако, не препятствует признанию определенного сходства между всеми ними. Если же связи между культурами, входящими в рассматриваемую совокупность, столь неоднородны как по своей природе, так и по интенсивности, то вряд ли правомерно характеризовать всю эту совокупность как культурно-историческое единство. Более подходящим представляется в данном случае термин ’’континуум”. Полное наименование этой совокупности культур могло бы звучать так: ’’евразийский культурный континуум скифской эпохи”. Преимущество этого термина состоит прежде всего в том, что он наиболее адекватно отражает природу и характер исследуемого феномена, указывая в то же время на его пространственную и временною приуроченность. В таком контексте не образуется опасных аберраций и этнонимического по происхождению элемента предлагаемого названия, ибо он имеет здесь чисто хронологический смысл, позволяя отличать данный феномен от аналогичных явлений иных эпох — к примеру, гуннской.
В контексте исторической интерпретации рассматриваемого континуума одним из ключевых является вопрос о причинах его возникновения — о том, что именно стимулировало унификацию культур на столь обширной территории. Существующие на этот счет мнения можно свести к трем основным концепциям. Первая из них, в определенной мере затронутая выше, во главу угла ставит этнический фактор, т.е. трактует близость культур как проявление родства их носителей. Но мы уже убедились, что отождествлять все входящие в континуум народы со скифами неправомерно и что сам такой подход в значительной мере обусловлен многозначностью этнонима ’’скифы” в античной традиции. Что же касается этнической связи более высокого уровня — принадлежности к единой ираноязычной группе, то само существование континуума, сложение которого не совпадает по времени с расселением иранцев, не может ни подтвердить, ни опровергнуть подобного предположения.
Вторая концепция отдает предпочтение хозяйственному фактору, связывая общие для разных культур черты с кочевническим укладом. Именно таков подход А.И. Мелюковой и М.Г. Мошковой в представленных здесь докладах. Однако он, с одной стороны, требует необоснованного, на мой взгляд, исключения из континуума таких оседлых культур, как тагарская, по чисто археологическим критериям, к нему, безусловно, относящихся, а с другой — реализуется весьма непоследовательно, поскольку лесостепные оседлые народы Восточной Европы в него включаются вопреки избранному принципу.
Представляется, что определяющим здесь является социальный фактор. Комплекс черт, сближающих различные евразийские культуры скифской эпохи, не составляет целостной этнографической культуры. Это — признаки, характеризующие определенный социальный слой, подвижные воинские отряды, сложившиеся (как и номадизм) после освоения коня под верх. В этом смысле распространение ’’скифской триады” выступает скорее как признак стадиальный. Внедрение этих признаков описанными выше способами в разные этнические культуры способствовало сближению их облика при сохранении как этнической, так и хозяйственной самобытности.
К содержанию 207-го выпуска Кратких сообщений Института археологии