«Проблемная ситуация в современной археологии» | К следующей главе
Материалистическое понимание истории как система фундаментальных принципов советской археологии определяет место и значение, которое хозяйственно-экономическая проблематика занимает в ряду других научных проблем. Если в дореволюционной археологии вопросы хозяйства рассматривались в русле культурологических изысканий, то в советской археологической науке они стали важнейшей неотъемлемой частью исследований социально-экономической истории общества.
Проблема хозяйственно-экономического развития древних обществ получила в археологической литературе различное отражение. Ведь практически в каждой археологической работе эти вопросы затрагиваются в той или иной степени. Даже более-менее полная публикация археологических комплексов всегда содержит выводы, раскрывающие те или иные стороны хозяйственной деятельности древних обществ. Оценка всего разнообразия хозяйственно-экономических исследований в археологии — тема весьма сложная по характеру и обширная по объему, и всестороннее рассмотрение ее в одном разделе едва ли представляется возможным. Даже перечисление работ и их подробные аннотации потребовали бы значительного места. В связи с этим возникает вопрос о том, на чем сосредоточить основное внимание? Характер большинства работ таков, что основную массу их составляют публикации археологических источников, в которых вопросы хозяйства решаются попутно и в чрезвычайно узких рамках: как правило, они ограничиваются описанием вещей, связанных с тем или иным видом хозяйства и созданием первичных предметных реконструкций. Значительно меньше работ, в которых вопросы хозяйственно-экономического развития древних обществ рассматриваются в более широком масштабе, предусматривающем изложение путей и методов анализа археологических данных. Конечные результаты таких работ можно анализировать с точки зрения и подбора источников, и соответствия полученных выводов задачам исследования. И наконец, монографические работы, специально направленные на изучение общих или региональных закономерностей хозяйственно-экономической деятельности древних обществ либо
в генетическом, либо в структурном аспекте. Эти работы наиболее интересны для методологического анализа, ибо в них в наиболее полном виде сконцентрированы достоинства и недостатки современного состояния археологической науки. К ним примыкают специальные объемные статьи, посвященные всестороннему изучению отдельных, наиболее выдающихся памятников археологии, содержащие специальные главы о хозяйстве.
Нам представляется целесообразным в качестве предмета анализа взять, во-первых, несколько типичных археологических работ, в которых вопросы хозяйства рассматриваются в рамках публикации отдельных археологических памятников или материалов отдельной археологической культуры, во-вторых, несколько работ специализированного характера, посвященных изучению отдельных видов хозяйства. Специального анализа потребуют работы по так называемому палеоэкономическому моделированию в археологии. Причем основное внимание будет сосредоточено на вопросах исследования пищевого производства, поскольку исследованием в области ремесла посвящен специальный раздел настоящей работы.
ХОЗЯЙСТВЕННО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ РЕКОНСТРУКЦИИ В АРХЕОЛОГИИ 50—80-х гг.
Развитие археологии в первые послевоенные десятилетия опиралось на достижения 30-х гг., поэтому для того, чтобы глубже понять особенности этого периода, нужно проделать хотя бы незначительный экскурс в 30-е гг., когда закладывались методологические основы советской археологической науки.
Специфике археологических исследований в 30-х гг. посвящено немало работ, поэтому здесь нет смысла специально рассматривать их. Но нужно подчеркнуть главное: 30-е гг. были временем формирования социологического направления в археологии, перехода ее на диалектико-материалистические позиции (Генинг, 1982). Попытки прямого перенесения политэкономических категорий в область конкретно-исторических реконструкций при недостатке собственно методологических разработок в археологии породили опасность социологического схематизма, и это стало причиной того, что приоритетной задачей на многие годы стала задача накопления источников и создания на их основе предметных реконструкций. Однако было бы неверным считать, что 30-е гг. — время застоя в археологии. Наметившийся схематизм есть неизбежная болезнь роста; именно результаты археологических исследований 30-х гг. поставили на повестку дня задачу разработки собственно археологической методики, что составляет стержень современного совершенствования археологического знания.
Расширение объема полевых исследований не могло не отразиться на совершенствовании методов экспедиционных исследований и операциональных методов изучения отдельных категорий археологических находок. Повсеместно распространяются новые методы определения функциональной принадлежности артефактов. Благодаря усилиям С.А.Семенова получили права гражданства трассологический и связанный с ним экспериментальный методы изучения функций древних орудий труда. Трассологический метод базируется на оценке следов на рабочих и вспомогательных участках орудий, изучаемых при помощи специальных оптических средств. На основе результатов многочисленных экспериментов была получена шкала следов износа, возникающего при работе с различными материалами, что дало возможность использовать эту шкалу для оценки следов работы на археологических артефактах. Привнесение этих методов в практику изучения археологического материала означало отказ от субъективных умозрительных заключений, основанных только на рассмотрении форм изделий, и переход к рассмотрению функций орудий труда на основе документальных данных, каковыми являются следы от их практического использования при тех или иных производственных операциях в реальных условиях жизни древних обществ. Так была создана основа для объективных первичных реконструкций материально-технической базы древнейших форм первобытного производства (Семенов, 1954, 1957, 1959, 1963, 1965, 1968, 1970, 1974; Семенов, Щелинский, 1971; Семенов, Коробкова, 1983; Коробкова, 1969, 1972, 1978, 1980, 1981; Коробкова, Филиппов, Щелинский, 1979; Щелинский, 1977, 1983; Филиппов, 1978,1983; Матюхин, 1983).
В эти же годы расширилось использование видовых определений остеологического материала, поступающего из археологических раскопок, и ботанических определений органических остатков. Причем если ранее на основе костного материала фиксировалось лишь наличие тех или иных видов, то в последнее время — удельный вес определенных видов животных на основе подсчета количества особей, что позволяет выделить ведущие занятия и хозяйственные доминанты в деятельности коллективов, оставивших археологические памятники (Бибикова, 1959, 1963, 1968, 1969; Верещагин, Громов, 1953; Верещагин, 1951, 1981; Громов, 1948,1958,1965,1975; Пидопличко, Макеев, 1952,1955, 1959; Пидопличко, 1952; Цалкин,1960,1962,1966,1970).
Параллельно с расширением остеологических определений, в практику археологических исследований все шире стало входить использование палеоботанических данных (Янушевич, 1976, 1980,1981; Пашкевич, 1980,1984; Лисицына, Прищепенко, 1977).
Послевоенные годы ознаменовались широким внедрением методов точных и естественных наук, что значительно углубило изучение источников, особенно относящихся к эпохе бронзы и раннего железа. Стало возможным по химическим и технологическим особенностям археологического материала (металла) решать целый ряд новых исследовательских задач, среди которых имеются и хозяйственно-экономические. Металлография, спектральный анализ и другие методы изучения металла дали археологам ключ к углубленному изучению технологических основ древнейших металлургического и металлообрабатывающего производств, а это расширило возможности использования технологических показателей для изучения общего процесса производства и решения вопросов социологического значения (Барцева, 1981; Бидзиля, Вознесенская, Недопако, Паньков, 1983; Колчин, 1953а, 19536, 1965, 1980; Кузьминых, 1983; Рындина, 1962, 1965, 1971; Черных Е.Н., 1966,1970,1975).
Использование методов естественных и точных наук дало возможность показать локальные особенности в развитии древнейшей металлургии и металлообработки, выявить направление технологического влияния одних географических регионов на другие, вызванные разным уровнем развития производства на различных территориях. Иными словами, методы естественных наук в археологии обозначали новые возможности для изучения собственно исторических вопросов, показать на археологическом материале экономическую неравномерность развития древних обществ.
Общий уровень хозяйственно-экономических исследований в первые послевоенные десятилетия хорошо отражает монография о Михайловском поселении (Лагодовская, Шапошникова, Макаревич, 1962). Виды хозяйственной деятельности здесь устанавливаются на основании не столько археологических, сколько фаунистических источников, обработанных палеозоологами. Так, подчеркивается, что кости диких животных на памятниках составляют 10,5 % и кости домашних — соответственно 89,5 % общего количества костей. Если судить по объему биомассы, т.е. выходу мяса в живой массе, то на долю диких животных приходится всего 4 %, а на долю домашних — остальные 96 %. Вот почему авторы монографии не спешат делать выводы о точном соотношении между отраслями, а ограничивают свои выводы указанием на то, что животноводство явно преобладало и явилось основой хозяйственной деятельности ямного населения Поднепровья.
Двойные подсчеты, отражающие различные подходы к оценке фаунистических данных, используются и при решении вопроса о соотношении между видами в домашнем стаде. На долю быка приходится 38 % костей или 44,4 % особей. По аналогичным показателям второе место в стаде занимала лошадь, третье — коза и овца.
Как видим, налицо использование трех подходов при оценке фаунистического материала с целью определения видов хозяйственной деятельности: подсчеты по количеству костей, количеству особей различных видов животных и объему мяса в живой массе. Каждый из трех подходов дает в целом близкие, но все-таки различные результаты. Если эти подходы дают возможность решать наиболее простые задачи о преобладании того или иного рода занятий или тех или иных видов животных в стаде, то они недостаточны для определения их точного удельного веса. Сказанное, с точки зрения становления методов хозяйственно-экономической оценки фактов, является достаточно важным моментом, указывающим на относительность получаемых выводов.
Таким образом, в хозяйственных реконструкциях по Михайловскому поселению решались четыре взаимосвязанные задачи: определение видов хозяйственной деятельности, выделение доминирующей отрасли, определение удельного веса различных животных в домашнем стаде, а также распределение по видам животных удельного веса их в мясном рационе. Более высокие задачи, требующие выяснения вопросов взаимосвязи различных отраслей в целостной системе хозяйства, на том этапе не ставились. Тем не менее, мы. можем констатировать не только комплексный подход к использованию источников, но также наличие нескольких методов анализа последних, дающих несогласующиеся результаты и поэтому требующих дальнейшего совершенствования. К сожалению, эти задачи на долгие годы оставались не реализованными в должной мере.
Вопросы реконструкции хозяйственно-экономического развития в археологии 50—60-х гг. широко исследовались в контексте изучения отдельных археологических культур (Генинг, 1982, с. 33, 34). Показательны в этом отношении монографии, посвященные итогам исследования археологических культур различных регионов страны.
В качестве примера работ такого рода можно взять монографию Д.Я.Телегина ”Днепро-донецька культура” (1968), подготовленную по результатам защищенной им докторской диссертации. В этой объемной обобщающей работе, содержащей 11 глав, лишь одна глава посвящена реконструкций форм хозяйственной деятельности. Основным источником для воссоздания хозяйственной деятельности днепро-донецкого населения являются орудия труда и фаунистические остатки (там же, с. 204). Многочисленные микролитические орудия, оцениваемые в качестве наконечников метательных орудий, позволяют автору работы сделать вывод, что «значительную роль в жизни неолитических племен играла охота” (там же). На основании костных остатков утверждается, что в степи основным промысловым животным был тур, а в лесостепи охотились на кабана, косулю, бобра, лося. Подчеркивается, что если, судя по количеству костей различных видов, тур был характерен для ранненеолитического времени, то для среднего неолита — благородный олень. Фаунистические комплексы раннего и среднего периодов, не подверженные разрушительному влиянию времени, содержат некоторое количество костей птиц, что указывает также на охоту на пернатую дичь. Этими выводами, по существу, и ограничивается изучение охотничьей деятельности.
Топографические условия поселений, рыболовные крючки и кости рыб из культурного слоя, грубые рубящие орудия, которые могли использоваться для обработки дерева, а также уникальная находка деревянного челна в отложениях р.Оскол — все это оценивается как доказательство рыболовства.
Скопления раковин улиток на стоянках позволяют заключить, что в системе хозяйственной деятельности определенную роль играло собирательство.
О начальных формах земледелия говорится в работе на основании отпечатков зерен злаков (ячменя) и кремневых ножей с заполированным лезвием, служивших примитивными серпами.
На основании находок костей домашних животных Д.Я.Телегин утверждает, что уже начиная с раннего этапа существования культуры люди разводили быков, овец и свиней. В двух местах были обнаружены кости домашней лошади, что оценивается как результат процесса доместикации ее диких предшественников.
Таким образом, опираясь на археологические и фаунистические данные, Д.Я.Телегин фиксирует наличие пяти видов хозяйственной деятельности. Говоря о методах оценки источников, нужно отметить, что вопрос о преобладании присваивающих или производящих форм хозяйства освещается как путем определения удельного веса количества особей домашних и диких животных, так и на основании археологических данных. Так, например, отмечается, что 33 % особей домашних животных среди общего количества животных, зафиксированных на поселении Бузьки, свидетельствует о том, что значение скотоводства было незначительным. Здесь автор построений использует берущий свое начало еще в 30-х гг. прием прямого перенесения процентного соотношения видов в костном материале на соотношение видов в системе хозяйства, хотя сомнения на этот счет уже содержались в монографии о Михайловском поселении.
С точки зрения хозяйственных реконструкций представляет интерес монография И.Н.Хлопина (1964). Работа ставит своей задачей не столько публикацию материалов, сколько изложение общих выводов по региону. Важнейшим из них является утверждение о том, что в хозяйственной деятельности жителей Геоксюрского оазиса в эпоху энеолита основным было примитивное земледелие: сначала без предварительной обработки почвы, затем с использованием для обработки почвы палки-копалки, снабженной утяжелителем. Основой для него послужили находки предметов
земледельческого инвентаря, зерен пшеницы и ячменя. О скотоводстве говорится, что оно играло подчиненную роль и по своему значению уступало земледелию. Причем априори принимается, что оно имело пастушеский характер. Как свидетельствует остеологический материал, основу стада составляли козы и овцы, хотя соотношение между мелким и крупным рогатым скотом на протяжении энеолита не было неизменным. Увеличение доли мелкого рогатого скота к концу этого периода связывается с иссушением климата. Десятую долю костей составляют кости диких животных (в основном джейрана и кулана), что оценивается как доказательство существования развитой охоты.
Автор доказал, что земледелие и скотоводство составляли основу хозяйственной деятельности. Однако преобладающее значение земледелия постулируется на основании общих соображений, а не доказывается по существу. Причиной тому пренебрежение к количественной оценке орудий труда земледельческого труда. Если общее количество костей диких и домашних животных, а также распределение их по отдельным видам приводится в работе, то общее количество земледельческих орудий, в частности вкладышей серпов, остается неизвестным. В монографии основное значение придавалось не столько археологическому материалу, сколько проанализированному палеозоологами фаунистическому источнику. Комплексный подход к изучению всех видов источников не был реализован в полной мере.
Приведенные здесь примеры представляют собой типичные образцы массовой археологической литературы. Однако наряду с такими работами появляются исследования специализированного характера. В них комплексный характер к оценке источников проявился более ощутимо. Такой работой является монография Б.В. Андрианова (1969). Она посвящена исследованию древнейшего и древнего орошаемого земледелия Приаралья. Отметим, прежде всего, междисциплинарный характер решения поставленных в ней задач. Речь идет не об археологическом исследовании, в котором используются данные других наук (такие исследования достаточно широко представлены в археологии), а о междисциплинарном подходе при планировании и осуществлении самого научно-исследовательского поиска, в том числе на этапе определения экспедиционных задач и формирования базы источников. Последнее нашло отражение не только в названии экспедиции (археолого-топографический отряд Хорезмийской археолого-этнографической экспедиции), в ходе которой был накоплен огромный фактический материал по теме, но и в самой организации экспедиционных исследований, потребовавшей объединения усилий археологов, этнографов, палеогеографов, топографов, биологов, почвоведов и других специалистов. Критический пересмотр старых материалов и анализ фактов, полученных экспедицией, позволили Б.В. Андрианову нарисовать логичную и убедительную картину развития материально-технических средств поливного земледелия Приаралья на протяжении четырех с половиной тысяч лет — от эпохи бронзы до XIX ст. включительно. Хотя в монографии не рассматриваются собственно экономические аспекты поливного земледелия (приводятся лишь данные по трудовым затратам на поддержание систем в рабочем состоянии в начале XIX ст.), но в ней отчетливо просматривается явление огромного исторического значения, совокупный результат деятельности многих прколений людей, сумевших тяжелым трудом превратить 5 млн. га засушливых от природы земель в цветущий край, остававшийся таким на протяжении четырех с половиной тысячелетий.
Заслугой Б.В. Андрианова является то, что в его книге продемонстрирована не только целесообразность, но и необходимость целенаправленного междисциплинарного подхода еще в процессе экспедиционных исследований археологических комплексов, т.е. еще на этапе формирования базы источников по проблеме. Только такой подход дает возможность всесторонней оценки археологических памятников на этапе собственно интерпретационной работы.
Расширение полевых исследований и накопление археологических материалов не могло не привести к усилению интереса к вопросам об информативной значимости отдельных категорий археологических памятников. В этой связи показательна статья Е.Ф. Лагодовской о скотоводстве в степной зоне Восточной Европы в эпоху раннего металла (1961). Пытаясь осмыслить различия между поселениями и погребениями в плане использования их для хозяйственных реконструкций, она приходит к выводу, что материалы погребений для этих целей не годятся, ибо отражают не экономическую специфику, а специфику надстроечных явлений.
По ее мнению, полноценную информацию о хозяйстве могут дать только материалы поселений, где осуществлялась вся основная хозяйственная деятельность людей. Характерно, что Е.Ф. Лагодовская при решении конкретных вопросов отступает от этого жесткого правила и прибегает к использованию погребальных комплексов для рассмотрения вопросов хозяйственного развития. Расположение курганов в степи вдалеке от освоенных речных долин она непосредственно связывает со становлением скотоводческой экономики. В ходе этого процесса возникла необходимость освоения новых пастбищ глубоко в степи, поэтому в погребениях степных курганов следует усматривать представителей принципиально нового вида хозяйственной деятельности — скотоводов-пастухов.
Вопросы хозяйственно-экономического развития Е.Ф. Лагодовская решает и тогда, когда выясняет причину различий в погребальном инвентаре между ямными и катакомбными погребениями. Весьма незначительное количество костей животных в ямных погребениях она связывает с тем, что стада находились в полном владении всего родового коллектива, и поэтому в могилу отдельного человека не клали того, что ему лично не принадлежало. В катакомбное время положение изменилось: большое количество костей в катакомбных погребениях, по ее мнению, свидетельствует о том, что произошло выделение патриархальной семьи, и это послужило причиной того, что в могилу главе семьи всегда клали мясную пищу и части туш принадлежавших ему животных.
Главные направления палеоэкономических исследований в археологии 50—60-х гг. послужили основой для разработки аналогичной тематики и на последующие годы. В это время также основное внимание уделялось определению видов хозяйственной деятельности и профилирующих производств, однако в специализированных работах отмечается возросшая степень использования данных этнографической и других наук. Предпринимаются отдельные попытки комплексного осмысления хозяйства в единстве составляющих его отдельных производств, стимулом для которых послужило палеоэкономическое моделирование С.Н.Бибикова.
Для начала обратимся к работам С.С.Березанской, долго и плодотворно работающей над изучением эпохи средней и поздней бронзы в Северной Украине. Этот выбор не случаен, ибо ее последние работы посвящены как отдельным памятникам, так и обобщениям по археологическим культурам широкого территориального охвата.
При попытках создания хозяйственно-экономических реконструкций С.С.Березанская исходит из посылки о комплексном характере хозяйства. ”Не вызывает сомнения, — указывает она, — что восточно-тшинецкие племена занимались скотоводством и земледелием. Об этом свидетельствуют обнаруженные кости домашних животных, зернотерки, серпы, отпечатки зерен на сосудах! Однако само по себе это дает очень немного для понимания характера и объема экономики” (1972, с. 178—179). Вопрос о том, какой вид хозяйства занимал доминирующее положение, решается следующим образом. Исходя из физико-географических условий и этнографических свидетельств, она указывает, что «такой отраслью хозяйства у племен восточно-тшинецкой культуры, по-видимому, было скотоводство” (там же, с. 179). Из семи видов животных, отмеченных в остеологическом материале памятников, ведущее место занимали бык, свинья, коза—овца и лошадь. Об удельном весе земледелия сказано, что «объективных данных, указывающих на то, что племена восточно-тшинецкой культуры занимались земледелием, недостаточно. Они сводятся к немногочисленным находкам зернотерок, терочных камней и кремневых серпов. Эти предметы встречаются почти на всех поселениях, правда, в очень ограниченном количестве. Косвенно о земледелии свидетельствуют также большие глиняные сосуды, служившие, возможно, для хранения зерна” (там же, с. 181). Незначительный объем земледелия, по мнению С.С.Березанской, обусловлен природными условиями Полесья, где мало земель, Пригодных для посевов (там же, с. 183). Письменные свидетельства о земледелии недалекого прошлого убеждают ее в том, что ”у племен восточно-тшинецкой культуры в полесских районах Украины земледелие не могло быть господствующей отраслью хозяйства ни по затратам труда, ни по значению в пищевом рационе. Оно, по-видимому, являлось уже очень важным, но все же вспомогательным занятием, дающим добавочные продукты питания к тому, что давало животноводство” (там же, с. 185).
Более подробно вопрос о земледелии в бронзовом веке Полесья исследуется С.С.Березанской в последней обобщающей монографии. Освещая общее состояние изучения этих вопросов в литературе, на основании обнаружения рал в степных погребениях эпохи бронзы, находок моделей колес в культурах шнуровой керамики, рисунков и находок рал из торфяниковых стоянок Европы она приходит к выводу, что в. эпоху бронзы уже су¬ществовало пашенное земледелие, в том числе в Полесье (Бере¬занская, 1982, с. 120—121). Отпечатки зерен в керамическом ма¬териале позволяют говорить, что население Северной Украины в эпоху бронзы было хорошо знакомо с пшеницей и ячменем, причем выращивание ячменя, исходя из малого вегетационного периода, занимало ведущее место. Эту точку зрения хорошо подтверждают данные этнографии.
В условиях Полесья очень трудно говорить о специфике животноводства, ибо в песке слабо сохраняются кости животных, без которых эта отрасль хозяйства не может быть изучена, сколько-нибудь полно. Поэтому для исследования потенциала животноводства С.С.Березанская использует методику, заслуживающую специального рассмотрения.
На основании расстояния, отделяющего поселение Пустынка от соседних поселений, которые рассматриваются в данном случае как синхронные, С.С.Березанская вычисляет территорию, находившуюся в пользовании одной общины, — 300—400 га (Березанская, 1974, с. 131), из которых лишь 1/3 —1/4 часть составляют луга. Для содержания скота в летний период на одну голову необходимо иметь от 0,75 до 1,6 га пастбищ, что позволяло содержать в среднем 100 голов, для которых на зиму нужно заготовить (из расчета 150—235 пудов сена на одну особь) значительно больше кормов, чем могут дать 150 га пастбищных угодий. Следовательно, о круглогодичном содержании стада в 100 голов не может быть и речи. При шестимесячном стойловом содержании скота жители Пустынки могли, в зимний период содержать не более 50—70 голов. Вот почему, по мнению С.С.Березанской, можно утверждать, что пустынковское стадо за счет приплода каждую весну увеличивалось до 100 голов, а осенью при переходе к стойловому содержанию сокращалось до размеров 50—70 голов. Только такая система поддержания количества особей стада могла обеспечить стабильность животноводства на поселения как постоянной отрасли хозяйства.
Оценивая построения С.С.Березанской с точки зрения методов палеоэкономического анализа, отметим следующее. Наличие в хозяйственной системе скотоводства и земледелия в качестве главных отраслей устанавливается на основании традиционных подходов — обнаружения находок, непосредственно связанных с указанными отраслями.
Гораздо сложнее доказывается тезис о доминирующем значении скотоводства в системе хозяйства. Он формируется, исходя из этнографического материала и на основании общих почвенно-климатических предпосылок, свидетельствующих о том, что полесские земли мало приспособлены для ведения зернового земледелия, но в то же время способствуют разведению животных. Что же касается попыток определения экономического потенциала животноводства, то цифровые выкладки носят весьма гипотетичный характер, и к тому же они лишь частично раскрывают этот важный и сложный вопрос. Характерно, что при этом используются не прямые археологические доказательства, а косвенные, опирающиеся на вычисление максимального количества скота, который может прокормиться на угодьях, принадлежащих одному поселку. При таком подходе количество этих угодий становится отправным показателем всех расчетов. Следовательно, достоверность реконструкций зависит от того, насколько точно вычислен этот показатель, а он определяется у С.С .Березанской по расстоянию Пустынки от соседних одновремённых ей поселков. Таким образом, всю реконструкцию можно принять при условии, если есть надежные доказательства одновременности этих поселков. К сожалению, такие доказательства в книге не приводятся.
Среди типично археологических исследований своими хозяйственно-экономическими реконструкциями выделяется монография В.П. Шилова (1975 а). В основе разработок В.П.Шилова положен анализ фаунистических находок из погребений. Подавляющее преобладание костей домашних животных над костями диких оценивается как доказательство уже сложившегося животноводческого хозяйства, а количественные соотношения между особями различных видов животных оцениваются как отражение удельного веса тех или иных животных в стаде.
Это широко распространенный подход, однако в последние десятилетия он подвергается справедливой критике. В этой связи представляют интерес критические замечания Е.Е.Кузьминой, которая, опираясь на интересные работы В.И.Цалкина, подчеркивает, что соотношение количества особей различных видов в археологическом материале не отражает распределения видов» в реальном стаде и не показывает истинное значение этих животных в хозяйственной деятельности древних скотоводов (Кузьмина, 1977, с. 263). Это важный момент, показывающий необходимость разработки более совершенной методики и корректной оценки фаунистических остатков из археологических памятников. В силу этого повисает в воздухе правомочность сопоставления процентного распределения видов домашних животных из погребений и поселений с целью установления хозяйственных различий, как это делается в отношении курганов Нижнего Поволжья и поселений Украины (там же).
Следует, однако, выделить методический аспект, на который обращает внимание В.П. Шилов при рассмотрении скотоводческого хозяйства всей степной полосы Евразии. Критикуя исследователей, считающих, что кости животных из погребений не могут использоваться для реконструкции хозяйства, он подчеркивает, что огульное отрицание их значимости неправомочно. По его мнению, есть возможность выяснить, убивали для ритуальной пищи животных, игравших важную роль в хозяйстве, или использовали для этих целей престижных животных, значение которых в хозяйственной жизни было незначительным. Он пишет, что в погребениях типчако-полынной степи, где возможно в основном разведение мелкого рогатого скота, эти животные широко представлены в погребениях. В погребениях тех территорий, которые связаны с разнотравьем и, следовательно, разведением крупного рогатого скота, в погребальном инвентаре преобладают кости быка. Следовательно, делает вывод В.П.Шилов, в данном конкретном случае животные, представленные в погребениях, отражают хозяйственную специфику древнего населения (Шилов, 1975 б,с. 6). Эта мысль, акцентирующая внимание на необходимость конкретного подхода к оценке фаунистического материала погребальных комплексов и учета данных смежных наук, заслуживает внимания. На этой основе В.П. Шилов разрабатывает модели скотоводческого хозяйства в степной полосе Евразии в IV—II тысячелетиях до н.э. При этом он подчеркивает, что специализация скотоводческого хозяйства сложилась под влиянием своеобразия географической среды. В.П.Шилов формулирует важный вывод о том, что выводы о хозяйстве, полученные на памятниках одного локального варианта археологической культуры, нельзя переносить на всю культуру, если ее другие локальные варианты связаны с иными природными условиями. Вопрос о правомочности выделения единой археологической культуры на основе различных хозяйственно-культурных типов здесь рассматриваться не будет, хотя он имеет важное значение в археологии. Отметим только, что замечание В.П. Шилова нельзя не учитывать при рассмотрении хозяйственной специфики отдельных археологических культур.
Стоит также рассмотреть подходы В.П.Шилова к оценке самого характера животноводства — было оно придомным или носило подвижный характер. Для решения поставленной задачи устанавливается, что в эпоху энеолита и бронзы в Нижнем Поволжье существовал такой же засушливый климат, что и в современную эпоху. Поэтому характер скотоводства В.П. Шилов определяет, исходя из этнографических свидетельств хозяйственной деятельности в условиях засушливого степного климата. Так, большое значение придается данным о кочевом хозяйстве астраханских калмыков, обитавших в тех же условиях, что и племена энеолита и бронзы. Общий вывод, к которому приходит автор, заключается в том, что ”в условиях Нижнего Поволжья заниматься скотоводством как основной формой хозяйственной деятельности невозможно, не ведя кочевого образа жизни” (Шилов, 1975а,с.83). На основании этого животноводческое хозяйство оценивается им как кочевое.
Е.Е.Кузьмина в рецензии подчеркивает, что ”вывод о переходе к первой фазе кочевого скотоводства в ямную эпоху принципиально важен. Однако, — продолжает она, — следовало бы оговориться, что в III и II тысячелетиях до н.э. можно предполагать лишь единичные эпизодические передвижения небольших групп населения в особых географических зонах: в ямную эпоху — в засушливой скудной степи Нижнего Поволжья, в эпоху бронзы (добавим от себя) — в пустынях и на высокогорьях” (1977, с. 263). Справедливости ради нужно подчеркнуть, что ни В.П. Шилов, ни Е.Е.Кузьмина не говорят, в чем же конкретно формирующееся кочевое скотоводство отличается от уже сформировавшегося и как эти отличия уловить в археологическом материале.
Таким образом, вопросы хозяйства древних обществ в монографии В.П. Шилова ограничиваются констатацией определенного вида хозяйственной деятельности на основе широкого подхода, учитывающего не только оценку археологических источников, но и данных других наук, раскрывающих своеобразие природного окружения в исследуемый период. Это важный положительный момент.
Общий уровень достижений современной археологии в изучении основных видов хозяйственной деятельности первобытного человека — земледелия и скотоводства — хорошо демонстрирует монография Ю.А.Краснова (1971). Она построена по традиционному образцу, предполагающему описание остатков основных сельскохозяйственных культур и животных, сельскохозяйственных орудий, реконструкцию систем обработки почвы и способов уборки урожая и хранения продуктов сельского хозяйства, форм
животноводческой деятельности и т. п. Завершается работа выделением локальных вариантов в земледелии и скотоводстве, а также решением вопросов о качественном составе домашнего стада.
С точки зрения методов исследования заслуживает внимания попытка решения поставленных задач на междисциплинарном уровне. ”Особо следует подчеркнуть, — пишет Ю.А.Краснов, — значение этнографических данных, позволяющих более точно определить назначение и способ использования тех или иных связанных с земледелием и скотоводством предметов, а в ряде случаев являющихся отправнЫм пунктом исследования целого ряда вопросов, относящихся к нашей теме” (1971, с. 5). Причем такой подход не просто постулируется, как это часто бывает в археологических изданиях, но и последовательно реализуется во всех главах монографии.
Посмотрим, как этот подход используется при изучении проблем древнейшего земледелия. «Отправным пунктом исследования картины древнего земледелия, — констатирует Ю.А.Краснов, приступая к рассмотрению употреблявшихся в древности систем земледелия, — должен служить этнографический материал. Речь идет, разумеется, не о привлечении отдельных случайных аналогий, а о применении к данному конкретному случаю общих закономерностей развития земледельческой техники, которые прослеживаются у всех или у большинства народов» (там же, с.21).
Как видим, автор исследования методологические принципы анализа фактов излагает четко и последовательно: археологический материал может быть правильно оценен, если он рассматривается сквозь призму общих закономерностей.
Именно исходя из этнографических свидетельств в монографии исследуются археологические материалы по технике обработки почвы. Например, пересматривается бытующее в археологии мнение о том, что мотыга являлась древнейшим дошедшим до нас в археологическом материале орудием обработки почвы, что, следовательно, мотыжное земледелие якобы фиксирует начальные этапы земледелия. При опоре на этнографические свидетельства утверждается, что в ряде случаев первые земледельцы использовали землю вообще без предварительной специальной обработки и что наиболее простым древнейшим инструментом для обработки почвы являлись деревянные приспособления, известные в археологической литературе под названием «палки-копалки», представляющие собой далекий прообраз лопаты. Что же касается назначений мотыг, то они, по данным этнографии, использовались не ,как основное, а как вспомогательное приспособление для разбивания комков земли, а в раннем железном веке — для разрубания корней при подсечном способе подготовки поля под посев или посадку сельскохозяйственных культур.
На междисциплинарном уровне решается вопрос о взаимосвязи возникновения колесных повозок и плуга, что чрезвычайно важно для правильной оценки широкого круга археологических материалов по земледелию. «Указанные археологические данные в сочетании с этнографическими материалами, на наш взгляд, — считает автор исследования, — достаточно убедительно свидетельствуют о том, что колесные повозки появляются практически одновременно с плугом, что незнакомые с плужным земледелием племена Европы не знали и употребления колесных повозок” (там же, с. 39).
С применением этнографических данных рассматривается вопрос о системах земледелия, в частности о широко распространенной в лесной полосе его подсечной форме. Некоторые аспекты этой темы исследуются исключительно на этнографическом материале, например, доказывается, что на ранних этапах развития подсечной системы земледелия после сжигания деревьев на первом году использования земля не подвергалась обработке.
Такой же подход мы обнаруживаем при решении вопроса о способах уборки урожая, переработки и хранения сельскохозяйственных продуктов. Археологических материалов по этой теме не так уж много, и их интерпретация целиком опирается на этнографические данные. Так, анализ жатвенных орудий осуществляется сквозь призму пяти засвидетельствованных в этнографии способов уборки урожая. Поскольку из технических средств переработки сельскохозяйственной продукции до нас дошли практически одни зернотерки с терочником, только этнографические свидетельства дают надежные основания для воссоздания картины использования продуктов земледелия в производстве и быту. В построениях Ю.А.Краснова важную роль играют локальные особенности в земледелии лесной полосы Восточной Европы. Они также определяются на основе комплексного подхода.
Если исходным пунктом всяких реконструкций в области древнего земледелия является анализ палеоботанических материалов и некоторых земледельческих орудий, то исходным пунктом реконструкций по животноводству выступает анализ остеологического материала. «Единственным источником для суждения о породных особенностях крупного рогатого скота лесной полосы рассматриваемого времени является остеологический материал”, — указывает Ю.А.Краснов (там же, с. 89). Диагностика костного материала с целью определения видового состава животных и количества особей — задача, решаемая палеозоологами. Вот почему мы не будем останавливаться на достоинствах и недостатках указанной методики. Важнее подчеркнуть, что палеозоологический анализ может быть полноценным лишь в том случае, когда он учитывает исторический контекст образования этого источника. В равной мере социологический анализ данных палеозоологии может быть полноценен лишь в том случае, если он учитывает специфику палеозоологических исследований. И это понятно, ибо формирование домашних видов животных и весь способ их жизнедеятельности являются прямым результатом хозяйственной деятельности людей. Именно такой подход демонстрирует Ю.А.Краснов, рассматривая различные вопросы древнейшего скотоводства в изучаемом регионе.
Здесь нет смысла подробно останавливаться на всех аспектах этой темы. Можно лишь подчеркнуть, что, идя по этому пути, Ю.А.Краснов сумел сформулировать ряд важнейших выводов. Так, им показывается, что крупный рогатый скот в III—II тысячелетиях до н.э. в лесной полосе был неоднороден и представлен двумя различающимися по размерам популяциями. В работе также подчеркивается, что мелкий рогатый скот здесь появляется в результате заимствований из южных территорий. На основе комплексного подхода решается вопрос о том, какие формы животноводства могли знать племена бронзового века на указанной территории. ”0 формах животноводческого хозяйства древности, — заключает автор монографии, — археология либо совершенно не дает никакого материала, либо дает его чрезвычайно мало. Поэтому при отсутствии письменных данных остается лишь один путь исследования этого вопроса — аналогия по этнографическим данным” (там же, с. 120). Этнографические свидетельства показывают, что в условиях леса единственной формой животноводства могло было так называемое оседлое, или придомное, животноводство, т.е. та форма, которая предполагает использование для выпаса ближайших к поселению угодий. Придомное животноводство со свободным содержанием скота и свиней было наиболее древней формой животноводства. Причем не исключено, что в таких условиях при наличии загонов скот мог круглогодично находиться под открытым небом.
Наибольший интерес вызывает подход Ю.А.Краснова к определению действительного состава стада по костным остаткам. Дело в том, что количественное соотношение особей в остеологическом материале памятников не может считаться точным отражением соотношений между животными в действительном стаде по той причине, что не все животные забивались в одном и том же возрасте. Поэтому, по справедливому замечанию Ю.А.Краснова, требуется выработка специальной методики оценки материала. Учитывая, что крупный рогатый скот забивался в возрасте в четыре раза большем, чем возраст свиньи, лошадь — в три раза большем, коза и овца — полтора раза большем, эти показатели можно рассматривать в качестве поправочных коэффициентов. Чтобы получить действительный показатель количества особей каждого вида в стаде, нужно эмпирические данные по количеству особей каждого вида умножить на соответствующий коэффициент. Указанная процедура позволяет в конечном итоге упразднить ошибку, вызванную разницей в убойном возрасте животных различных видов, которая неизбежно присутствует в построениях, если без корректив использовать определения палеозоологов.
Это один из предложенных Ю.А. Красновым методов оценки костного материала археологических памятников. Однако он этим не ограничился. При налаженном долговременном животноводческом хозяйстве стабильные качественные и количественные соотношения между животными в стаде могут сохраняться лишь в том случае, если ежегодные изъятия из стада животных с целью получения мяса не превышают ежегодный приплод в стаде. При такой оценке соотношение видов в остеологическом материале будет и соотношением видов в ежегодном приплоде. Следовательно, опираясь на соотношение видов в остеологическом материале и учитывая нормы приплода по каждому виду, можно вычислить показатель общего приплода по каждому виду, составляющему стадо. Этот показатель нужно рассматривать в качестве свидетельства того, каково было стадо по видовой принадлежности животных и по количеству особей в каждом виде.
Оценивая два различных подхода Ю.А.Краснова к решению вопроса о действительном составе домашнего стада в эпоху бронзы и раннего железа, хотелось бы подчеркнуть, что они дают в общем и целом одинаковые результаты, что нельзя рассматривать иначе, как доказательство их научной эффективности и достоверности. Это один из редких в археологии примеров решения одной задачи различными методами, представляющими счастливую возможность взаимопроверки общих выводов. Сказанное является, пожалуй, самым главным положительным моментом, характеризующим подходы Ю.А.Краснова к рассмотрению вопросов древнейшего животноводства.
Рассмотрение реконструкций по древнему земледелию ясно показывает, что Ю.А.Краснов ограничил исследование технологическими моментами и что это связано как с неразработанностью теоретических подходов, так и недостаточностью полноценных источников по этой теме. То же самое можно сказать и о древнейшем животноводстве, и это также не случайно: ибо автор использует материалы одних и тех же памятников и территорий. Если источник по земледелию накапливается в общем и целом стихийно, т.е. без специальной ориентации на изучение земледелия, то то же самое можно сказать и об источниках по животноводству.
Накопление выводов регионального характера и осознание необходимости тесной связи между археологией и этнографией позволили как археологии, так и этнографии заняться вопросами развития земледелия и скотоводства в их наиболее общем виде, т.е. в общепланетарном масштабе.
Среди работ, связанных с исследованием общих проблем хозяйственного развития, особое место занимает монография археолога С.А. Семенова «Происхождение земледелия” (1974). В ней рассматриваются технические и агротехнические вопросы начального развития земледелия с целью изучения закономерностей генезиса и ранней истории этой отрасли сельскохозяйственного производства. Автор монографии стоит на позициях комплексного осмысления источников. «Возникновение земледелия, — пишет он, — комплексная проблема по характеру источников. К ее решению необходимо привлечение ботанических, археологических, исторических, этнографических, геологических, географических и других свидетельств” (Семенов С.А., 1974, с. 3).
На основании указанных подходов С.А.Семенов исследует предпосылки возникновения древнейшего земледелия, его очаги в Старом и Новом свете, системы земледелия, орудия для обработки почвы и обработки зерна, а также влияние животноводства на развитие земледелия. Результаты исследования изложены в следующих выводах: возникновение земледелия имело широкие последствия, но главным побудительным мотивом окультуривания диких растений была необходимость расширения пищевых запасов; одной из характерных предпосылок оседлости и земледелия было наличие по берегам рек и озер стоянок и поселений, обеспечивающих людей рыбой, водоплавающей птицей и продуктами усложненного собирательства; процесс окультуривания диких растений начался с плодово-ягодных культур, поскольку их плоды не требовали предварительной обработки при потреблении в пищу; основная тенденция развития раннего земледелия заключалась в том, что оно существовало совместно со скотоводством, но только с внедрением плужного земледелия между этими отраслями установились тесные функциональные зависимости; самой простой и наиболее древней системой земледелия была залежная система в форме подсечно-огневого и гаревого земледелия; первые крупные очаги земледелия связаны с долинами крупных исторических рек; совершенствование земледельческих орудий осуществлялось по общим законам развития техники и технологии.
Как видим, ни при определении целей и задач исследования, ни при изложении выводов в анализируемой монографии собственно-экономические вопросы не фигурируют. Отмеченную односторонность исследования земледелия ни в коей мере не следует оценивать как просчет С.А. Семенова: она служит доказательством того, что археология еще не выработала надежных подходов к решению этих, более сложных по сравнению с организационно-техническими, аспектов изучения отраслей производства.
Ярким примером специального изучения скотоводческого хозяйства как такового является монография этнографа В.А. Шнирельмана «Происхождение скотоводства” (1980). Отмечая изолированные попытки этнографов и археологов рассмотреть истоки и процесс формирования скотоводческого хозяйства, он выражает сожаление, что до настоящего времени и теми, и другими исследователями недостаточно внимания уделялось использованию данных смежных наук. «Между тем, — пишет В.А.Шнирельман, — решение кардинальных проблем первобытности настоятельно требует применения комплексного этнографо-археологического подхода (подчеркнуто мной. — С.С.), который пока еще не нашел достаточно широкого применения в нашей науке» (1980, с. 3). С указанных позиций в монографии рассматривается проблема генезиса и ранних форм скотоводства, оцениваемого прежде всего с точки зрения его культурно-исторической функции. Опираясь на обширный археологический и этнографический материал и используя разработки многих отечественных и иностранных авторов, он рисует сложную и многогранную картину развития скотоводства, включающую ряд важных выводов. Важнейшие из них следующие: одной из предпосылок сложения скотоводства была специализированная охота, или «охота с выбором”; животноводство возникло первоначально в некоторых первичных очагах и распространилось по ойкумене либо путем миграции, либо путем заимствования; первичные формы животноводства, по всей очевидности, развивались в условиях комплексного хозяйства, т.е. совместно с земледелием; наиболее ранней формой животноводства было животноводство молочного направления; вначале использование лошадей носило мясной характер; в качестве верхового животного бык был предшественником лошади; всадничество возникает после завершения процесса доместикации лошади и верблюда; уже в эпоху ранней бронзы наметились два пути развития скотоводства — кочевничество и интенсивное животноводство в составе комплексного хозяйства под влиянием земледелия.
Приведенный выше перечень позволяет представить спектр задач, решаемых в монографии. Все они касаются организационно-технологических аспектов скотоводческого хозяйства. В книге достаточно полно освещаются значение скотоводства в общем историко-культурном развитии человечества, региональные и иные его различия. Книга В.А. Шнирельмана — одно из высших достижений современной науки в вопросах исследования хозяйственно-экономической деятельности в эпоху первобытности. Но даже в ней не ставятся вопросы экономической емкости скотоводства, остается вне поля зрения исследование всего того нового, что привносит скотоводство в экономические отношения. Подходы к решению этих сложных и необходимых для системного рассмотрения скотоводства вопросов, в том числе на основе археологических источников, по-настоящему еще не сформулированы.
Предыдущий обзор дает общее представление, пусть даже очень фрагментарное, о массовом подходе к изучению хозяйственно-экономических вопросов в археологии последних трех десятилетий. Это помогает точнее оценить сложившуюся проблемную ситуацию и то, что привнесено в археологическое знание палеоэкономическим моделированием.
«Проблемная ситуация в современной археологии» | К следующей главе