«Проблемная ситуация в современной археологии» | К следующей главе
Социологическая интерпретация археологического материала — ключевая в археологии. От того, насколько разработаны методы социологической интерпретации археологических источников, зависит статус археологии как исторической науки, когда она призвана раскрыть конкретную историю обществ древности. Однако до сих пор эта тематика не стала ведущей, а удельный вес работ палеосоциологического характера незначителен по сравнению с количеством работ культурологического и источниковедческого характера. В этой ситуации вряд ли можно обойтись призывами разрабатывать социологическую проблему или осуществлять ее в приказном порядке. Вероятно, такое состояние имеет объективные причины, которые необходимо раскрыть. Представляется, что это можно осуществить, проанализировав ход развитая палеосоциологического направления в советской археологии. Первый опыт такой работы уже есть (Балакин, 1984).
Пространственная, временная и источниковедческая широта требует наложения определенных ограничений. Пространственные рамки ограничивать вряд ли логично. Хронологические рамки работы охватывают период первобытнообщинной формации. В отношении археологических источников отметим, что анализируются работы и реконструкции, выполненные на основании данных погребальных памятников.
Выполнение поставленной задачи связано с рядом трудностей, главная из которых заключается в многообразии самой социальной тематики, а понятие «социальные отношения” очень широкое, многоуровневое и многогранное. Поэтому в первую очередь необходимо выделить основные направления и тематику социологических исследований.
Среди многообразия вопросов социологической интерпретации выделяют три центральные проблемы: 1) реконструкции этапов социально-экономического развития; 2) реконструкции социальных структур первобытности — рода, общины, племени и т.д., совпадающая в определенной части с проблемой социальной идентификации могильника и его составных частей — групп погребений; 3) реконструкции социального статуса индивида, совпадающая с проблемой социальной идентификации отдельных захоронений (Балакин, 1984, с. 32). Последняя тесно смыкается с реконструкцией социальной структуры первобытных коллективов как совокупности иерархически соподчиненных прослоек, решаемая через проблему социологической классификации погребений.
Основное внимание необходимо сосредоточить на критическом анализе проблемы, связанной с периодизацией и аккумулирующей в себе все остальные. Именно в рамках определенной периодизации возможны постановка и решение других социологических проблем и задач. Эффективность их рассмотрения может быть получена путем анализа и сопоставления существующих точек зрения, выявления логики построения концепции каждого автора, изучения правомочности и обоснованности исходных посылок (Захарук, 1973, с. 11—12). С этой целью проанализирован ряд работ, ибо только так можно оценить научно-познавательные возможности как самих конкретных решений, так и принципов и методов, с помощью которых они были получены.
Нужно отметить, что редко в каких работах, особенно монографических, не затрагивалась в той или иной мере социологическая проблематика. Однако основу нашего анализа составляют работы, где изложены исходные посылки, дана аналитическая часть, а выводы аргументированы, так как именно такие работы при всех их различиях дают возможность определить господствующий стиль мышления и методологические подходы к разработке проблемы.
СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ РОДОВОЙ ТЕОРИИ В АРХЕОЛОГИИ (30-е гг.)
Становление палеосоциологического направления относится к дореволюционному периоду развития археологии и связано с попыткой интерпретации отдельных захоронений или их групп (см., например: Городцов, 1907б, с. 314; Багалей, 1914, с. 90 и др.). Однако активное развитие его связано с внедрением теории исторического материализма в археологическую науку. Именно в это время происходило усвоение марксистско-ленинского наследия по проблемам первобытности. Становление марксистской археологии происходило в сложной обстановке острой борьбы по преодолению методологических и теоретических концепций буржуазной дореволюционной археологии, политической борьбы с расистскими и шовинистическими буржуазными теориями (общую характеристику периода см.: Генинг, 1982). В этих условиях стала задача осмысления законов всемирно-исторического развития и соотнесения общего и конкретного. Вероятно, стремление опровергнуть антинаучные теории и показать диалектику социального развития конкретных обществ древности привело к тому, что конкретно-историческое не только рассматривалось сквозь призму всемирно-исторического, но и зачастую отождествлялось с ним. В этих условиях усвоение и утверждение марксистско-ленинской теории всемирно-исторического процесса имело своим следствием то, что в конкретно-исторических исследованиях схема всемирно-исторического процесса зачастую накладывалась на историю конкретного региона, а каждый этап в его истории рассматривался как поступательный шаг вперед.
Общая схема эволюции первобытности Моргана — Энгельса, нуждающаяся в разработке на уровне конкретно-исторической действительности, была возведена в ранг жесткого закона и нашла выражение в родовой теории. Открытый Л. Морганом род как структурообразующий элемент первобытности был возведен в абсолют, а периодизация первобытной истории сводилась к выделению этапов в развитии рода. Признание жесткой последовательности смены формаций в каждом конкретном регионе, а внутри первобытнообщинной — смены дородовых отношений родовыми, а внутри последних — матриархальных патриархальными привело к соответствующей трактовке археологического материала.
У некоторых исследователей такое понимание исторического процесса выражено достаточно четко: «Материнский род является, общей для всего человечества ступенью общественного развития” (Шмидт, 1935, с. 16). По В.И. Равдоникасу, «матриархат и патриархат являются последовательными, всеобщими стадиями, через которые обязательно проходит всякое доклассовое общество в своем развитии” (1934б, с. 46). Учеными прямо ставилась задача исследовать историю материнской родовой организации и процесса формирования патриархально-семейных отношений того или иного общества древности (см., например: Третьяков, 1935, с. 97). Такой подход демонстрируют названия обобщающих работ (Киселев, 1933; Шмидт, 1935; Худяков, 1935; Третьяков, 1935; Миллер, 1935; Дмитриев, 1935 и др.).
Таким образом, задача реконструкции этапов социально-экономического развития и определения их характера сводилась к поискам в археологическом материале подтверждения, иллюстрации теории всемирно-исторического процесса.
Господство родовой теории привело к тому, что все социальные отношения рассматривались сквозь призму родовых, отождествлялись с ними. Первобытное общество не мыслилось иным (обзор этнографических работ по проблеме рода см.: Бутинов, 1968, с. 105—108). Схема исторического процесса в первобытности представлялась следующей: дородовое общество, матриархат, соответствующий классическому родовому строю, патриархат — начало разложения родовых отношений, эпоха военной демократии. Затем следовали антагонистические формации. По представлениям археологов того времени, род выступал экономической ячейкой общества, поэтому родовые отношения считались синонимом производственных и социальных отношений. Материнский род мыслился как коллектив равноправных свободных людей. Стадиально он соответствовал присваивающим формам хозяйства и примитивному земледелию (неолиту — по археологической периодизации) .
Патриархат представлял собой заключительный этап первобытности, стадию ее разложения. С развитием патриархально-семейных отношений связывались, как правило, появление скотоводства и особенно выделение его в ведущую отрасль хозяйства, а также внедрение металлургии (по археологической периодизации это соответствовало эпохе бронзы — раннему железу). Некоторые вариации этой схемы иногда зависели от условий развития конкретного региона, иногда — от степени изученности и хронологического членения памятников. Нужно отметить, что логика в этих рассуждениях была, так как развитие производительных сил должно было иметь своим следствием развитие социальных, т.е. родовых отношений. Поэтому становление и развитие производящих форм хозяйства в социологическом плане интерпретировались иначе, чем эпоха присваивающего, чему и было найдено соответствие в развитии рода.
Каждый этап понимался как некая система, элементы которой жестко связаны. Так, социальные отношения дородового общества характеризовались отсутствием семьи (групповой брак), обмена, разделения труда (начальные фазы половозрастного), однородностью социальной структуры (имущественное и социальное равенство), коллективизмом труда и распределения. Со становлением родового общества и динамикой его развития характер компонентов этой системы меняется. Поэтому соотнесение общества со стадией матриархата или патриархата обозначало и набор других характеристик (таблица). При этом» однако, вся первобытность мыслилась как некий золотой век равноправия, коллективизма труда и распределения, которые начинают претерпевать изменения лишь на этапе заключительной стадии патриархата. Такое представление нарушило логику характеристики отдельных периодов. Так, если формы семьи и хозяйства, разделение труда соответствуют стадиям в развитии рода, то другие институты первобытности в своем развитии как бы отстают. Это касается, например, обмена, характера труда и распределения, которые не меняются на протяжении первых двух периодов (дородовое общество, матриархат). Таким образом, здесь принцип системности не соблюден. Социальная структура в этой системе не меняется — она
Модель динамики развития первобытнообщинной формации по представлениям исторической науки 30-х гг.
однородна на протяжении длительного периода, хотя остальные компоненты системы указывают на то, что она не может быть таковой. На несовершенство и прямолинейность такой периодизации обратил внимание В.И. Равдоникас, указавший на невозможность сведения родовых отношений к производственным и предложивший в качестве критерия членения первобытнообщинной формации формы разделения труда (1934а). Однако периодизация В.И. Равдоникаса не получила применения в археологии.
Отметим, что в эти годы господствовал комплексный подход к решению проблем социологического характера — привлечение всей суммы источников, в том числе среди археологических данных погребальных памятников, поселений, случайных находок и т.д. Исключение составляли археологические культуры или регионы, представленные лишь той или иной категорией материала. Однако ограниченность источниковедческой базы привела к тому, что использование археологических данных сводилось к очень суммарному их представлению в соответствии с археологической периодизацией, к констатации некоторых отличий памятников разных эпох или последовательно сменяющих друг друга культур, прямыми реконструкциями способа деятельности на уровне образа жизни, приведению примеров, подтверждающих выводы автора. Последние, редко подкреплялись всесторонним и систематическим анализом всей совокупности фактов или какой-либо их категории. Затем археологический период соотносился с указанной схемой — этапом социально-экономического развития.
Именно такой подход мы находим в ряде работ, посвященных созданию социологической периодизации различных регионов. (Худяков, 1935; Шмидт, 1935; Третьяков, 1935 и др.). Поскольку по дородовому периоду истории имелось исследование П.П. Ефименко (1934), а также в силу незначительного количества палеолитических памятников историю региона чаще всего начинали со стадии матриархата.
Четырехтысячелетний период исторического развития Северного Причерноморья реконструирован Б.И. Равдоникасом, например, как смена матриархальных отношений (эпоха бронзы — киммерийская стадия) патриархальными (скифы), затем классовыми (сарматы) и т.д. (1932). Погребальный обряд всей эпохи бронзы, вплоть до киммерийцев, представлялся исследователю однообразным и недифференцированным. Именно представлялся, так как он его специально не анализировал. Отдельные выделяющиеся устройством и богатством захоронения он соотносил с погребениями вождей и жрецов (1932, с. 57). В.И. Равдоникас сильно архаизировал сущность социально-экономических отношений эпохи бронзы северопричерноморских степей. Достаточно сослаться на результаты полевых исследований В.А. Городцова и высказанные им соображения по поводу неоднородности погребений (богатые и бедные) и характера коллективных погребений катакомбной культуры (погребения «членов одной многоженной семьи”) (Городцов, 1907б, с. 314; см. также: 1905, с. 179, 185, 192; 1907а, с. 225). Социальную дифференциацию и ее причины для носителей катакомбной культуры отмечала В.В.Гольмстен. Разложение родового строя она относила к эпохе бронзы и связывала этот процесс с внедрением металлических орудий труда, повысивших производительность труда, а значит, увеличивших прибавочный продукт, что породило возможность эксплуатации чужого труда (1931, с. 7).
Схематизм построений В.И. Равдоникаса очень наглядно демонстрирует сравнение им скифского и сарматского погребальных обрядов. Подтверждение идеи патриархального характера скифского общества этот исследователь видел в наличии богатых и рядовых захоронений, а классового характера сарматского — в более дробной дифференциации сарматских погребений. Между тем скифский погребальный обряд, как он был известен к 30-м гг., демонстрировал не менее сильную дифференциацию, чем сарматский, и в массиве скифских захоронений намечали не менее трех групп (Багалей, 1914, с. 90; Готье, 1925, с. 229—230). Скифское общество В.И. Равдоникас, идеализировал, утверждая, что здесь лишь начался процесс расслоения, выразившийся в экономическом отделении родоплеменной верхушки, которая выступала частным собственником средств производства, от массы населения, в среде которой господствовала коллективная собственность и которая была экономически и социально едина (1932, с. 76—77).
Смену производственных отношений В.И. Равдоникас понимал механистически: ”родоплеменная организация кочевников, раз возникнув, имела по своей хозяйственной и военной мощи решительный перевес над киммерийским матриархальным обществом и, подчиняя его себе, заставляла переходить на новые формы производства” (1932, с. 62). Здесь мы не находим того понимания эволюции производительных сил, когда развитие их приводит к качественному скачку в развитии производственных отношений. Поэтому, по В.И. Равдоникасу, «только переход к новой социальной родоплеменной организации допустил разведение больших стад лошадей и овец; здесь, следовательно, мы имеем стимулирующее воздействие производственных отношений на развитие и конкретный характер производительных сил: вид преобладающего животного определялся производственными отношениями’’ (1932, с. 64).
Приблизительность своей социологической схемы В.И. Равдоникас, вероятно, понял очень скоро, так как в статье 1934 г., посвященной периодизации истории первобытного общества, эпоху матриархата для Европы он соотносил с неолитом — ранней бронзой, а эпоху патриархата и патриархально-семейной общины — с периодом бронзы и железа (1934, с. 81), однако никак не касаясь своей периодизации истории Северного Причерноморья.
Для периодизации истории Южной Сибири (Минусинская котловина) С.В. Киселев пошел по пути соотнесения формы рода с хронологической классификацией археологического материала С.А. Теплоухова, выделившего здесь четыре стадии, которые позже стали именоваться АК. Схему Моргана — Энгельса С.В. Киселев механически наложил на формально выделенные периоды, соотнеся афанасьевскую культуру с матриархатом, андроновскую и карасукскую — с переходом от матриархата к патриархату, а татарскую — с разложением патриархальной семьи (1933). Состояние источника было, однако, таковым, что не позволяло даже проиллюстрировать эту схему, поэтому во многих случаях анализ конкретного материала подменен пересказом Ф. Энгельса. По С.В. Киселеву, вся первобытность имела коммунистический характер независимо от форм хозяйства (присваивающее, производящее), поэтому не ясно, на чем строилась эволюция родовых отношений.
Как справедливо отметила редакция ИГАИМК, ”С.В.Киселев довольно легко и просто решает вопрос о том; в какой мере и при каких условиях можно — и можно ли вообще — пользоваться периодизацией по «культурам”, установленным старой археологией преимущественно на основе формальных признаков, при разработке периодизации развития общества. Между тем вопрос этот не так прост, и задача превращения вещеведческой археологии в общественно-историческую науку не может быть сведена к социологической расшифровке традиционных археологических культур или, что еще хуже, к привешиванию к этим культурам социологических этикеток”. Однако при этом редакция отмечала: «…поскольку и формальные признаки могут сигнализировать о сущности общественных явлений, иногда старая археологическая периодизация при коренной переработке материала заново оправдывается и получает новое социологическое содержание» Весьма возможно, что периодизация по культурам С.А. Теплоухова, может, действительно превращена в периодизацию развития родового общества на Енисее, но для этого необходима очень серьезная работа… раскрытие социально-экономической сущности тех явлений, о которых лишь сигнализируют «культуры”
С.А. Теплоухова…” (Киселев, 1933, с. 4).
Стремление увидеть в каждом регионе отражение всемирно-исторического процесса приводило, порой, к тому, что глобальные выводы делали на мизерном материале, который еще не прошел стадию первичной пространственно-временной атрибуции. В некоторых случаях постановка задач опережала состояние источника, что особенно способствовало проявлению схематизма (см., например: Миллер, 1935). В таких работах анализ археологического источника подменен общими рассуждениями, а основанием для выводов служили в первую очередь убежденность автора, а затем поиски иллюстраций в археологическом материале. В результате такого подхода вся эпоха бронзы северо-восточной Европы была отнесена А.В. Шмидтом (1935) к стадии матриархата, а становление патриархальных отношений он связывал с эпохой железа. Крайним проявлением такого подхода, к примеру, является заметка П.С. Рыкова, который на основании двух ямных погребений сделал вывод о господстве матриархальных отношений у носителей ямной культуры, об отсутствии частной собственности и присваивающих формах хозяйства (1933, с. 207).
Совсем иной подход мы наблюдаем у М.И. Артамонова. Тщательно сопоставив количественное соотношение коллективных и одиночных захоронений трех последовательно сменяющих друг друга археологических культур Северного Причерноморья эпохи бронзы — ямной, катакомбной и срубной — исследователь выявил закономерность: кривая роста парных и коллективных захоронений повышалась в катакомбной культуре и снижалась в ямной и срубной. С этим наблюдением: коррелировался состав погребенных лиц, который меняется среди парных захоронений от преобладания в ямной культуре погребений женщины с ребенком к возрастанию в катакомбной культуре числа взрослых парных или коллективных разнополых захоронений и уменьшению таковых в срубной культуре. Выявленные изменения в погребальном обряде М.И. Артамонов рассматривал как отражение развития производительных сил и социально-экономических отношений. В совместных захоронениях женщины с ребенком ямной культуры он видел, с одной стороны, отражение обычая умерщвления детей в случае смерти их матери, возникшего в условиях низкого уровня развития производительных сил, с другой — социальной связи матери и ребенка, т.е. матриархальных порядков (1934, с. 110-114). В совместных захоронениях мужчины и женщины катакомбной культуры М.И. Артамонов видел обычай умерщвления женщины, вызванный на начальной стадии развития патриархальных отношений непрочностью положения жены в роде мужа (там же, с. 115—124). Упрочнение патриархальной семьи, а вместе с этим — и положения женщины привело к затуханию этого обычая и изменению его содержания в срубное и последующее время (там же, с. 123—124). В своих логических рассуждениях М.И. Артамонов опирался на этнографические данные.
Работа М.И. Артамонова, отличаясь строгостью процедуры: от эмпирического факта к научному и его интерпретации — впервые продемонстрировала познавательные возможности погребального обряда для социологических реконструкций. Она оказала большое влияние на развитие палеосоциологического направления, использовавшего в качестве источника погребальные памятники. Метод исследователя прочно вошел в арсенал нашей археологии. В 30-е гг. он был применен А.П. Кругловым и Г.В. Подгаецким (1935). Интересно, что рост источниковедческой базы фактически не повлиял на полученные М.И. Артамоновым показатели соотношения коллективных и одиночных захоронений для степных культур эпохи бронзы Северного Причерноморья (Рычков, 1982), а также отдельно по катакомбной культуре одного региона (Ковалева, 1983а, с. 85).
Как оценивать достижения этого периода? В современной литературе проскальзывают оценки типа «схематизм”, ”голая социологизация” и т.д. С точки зрения сегодняшнего дня такое заключение может показаться правомерным. Но определенный этап развития науки нужно оценивать, сравнив с предшествующим.
Если подходить с таких позиций, то можно уверенно сказать, что в 30-е гг. археология пыталась выйти за пределы круга традиционных вещеведческих задач и стать на рельсы историзации археологического знания. В этом мы видим большое значение данного периода. «Выработка новых принципов, создание новой методологии требовали неустанных поисков в различных направлениях. В ходе этих поисков наряду с подлинными достижениями имели место отдельные ошибки, отклонения от правильного пути, отрыв от фактического материала, увлечение односторонними схемами. Ошибки такого рода являлись своеобразной «болезнью роста” советской археологии…” — вот правильная оценка этого периода (Сорок лет…, 1957, с. 5).
С точки зрения логики научного познания в 30-е гг. господствующее место занял гипотетико-дедуктивный метод, который в современной науке рассматривается как более перспективный по сравнению с индуктивным. Общие закономерности всемирно-исторического процесса выступали руководящей идеей в конкретно-исторических исследованиях. Но здесь был упущен существенный момент — общие закономерности исторического развития, то есть закономерности наивысшего порядка, искали в каждом конкретном случае. Схема всемирно-исторического процесса, изложенная, в частности, Ф. Энгельсом, в самом общем виде жестко накладывалась на историю каждого региона, в то время как она нуждалась в разработке на конкретно-историческом материале, поэтому конкретно-историческое выступало полным тождеством всемирно-исторического. Многообразие конкретно-исторического утрачивалось. Понимание путей исторического развития каждого региона как прямого отражения всемирно-исторического привело к такого рода реконструкциям, которые получили оценку «социологический схематизм”. Искали не проявление общего в частном, а частное подгоняли под общее. Отсюда однозначность трактовок конкретно-исторических фактов. Тем самым упускались момент сложности и многообразия конкретных путей исторического развития, тонкое диалектическое взаимодействие компонентов системы общественных отношений: среды обитания, уровня развития производительных сил, возможности получения необходимого и прибавочного продукта в определенных условиях. Не принималась во внимание возможность миграций, смены населения, прерывность автохтонного процесса, возможность временного регресса и т. д. Все процессы рассматривались как имманентно присущие обществу, которое развивалось изолированно от других человеческих коллективов, то есть как сугубо автохтонный процесс. Его понимали как медленную эволюцию, а социальные структуры первобытности — как аморфные образования. Наблюдается стремление обязательно выделить три этапа. При слабой источниковедческой базе, а также слабой разработанности в связи с этим вопросов культурно-исторического членения памятников, приемов социологического анализа стремление к социологической периодизации вылилось во многих случаях в создание мало обоснованных схем, повторяющих во многом схему всемирно-исторического процесса и поэтому сходных.
Подводя итоги изучения развития палеосоциологического направления в 30-е гг., отметим, что оно выросло из потребности создать периодизацию истории конкретных регионов. Безусловно, что задача выделения качественных этапов в истории первобытности является первостепенной, одним из путей поиска закономерностей ее развития (Массон, 1966, с. 150). Поэтому сосредоточение внимания на этой проблеме естественно — необходимо было в первую очередь выделить вехи на пути исторического развития. Ведь погребальный обряд, как и другой археологический источник, мало информативен вне исторической ситуации. Без четко сформулированной теории невозможны конкретно-исторические реконструкции. Родовая теория сыграла положительную роль в развитии палеосоциологических исследований, она выполнила свои интегративные функции — были намечены основные этапы в развитии первобытного общества. Несовершенство реконструкций было вызвано не столько несовершенством родовой теории, сколько некорректным ее использованием и ограниченностью источника. Руководящая роль теории в научном поиске фактически была потеряна в силу отождествления обще- и конкретно-исторического.
Вероятно, именно это привело к тому, что методика реконструкций социально-исторического процесса по данным археологии, в том числе погребального обряда, фактически не разрабатывалась. Искали подтверждения общим рассуждениям. Исключением является работа М.И. Артамонова, характеризующаяся строгостью процедуры и доказательностью выводов.
Однако вправе ли мы отрицательно оценивать этот период? Несомненно, нет. Становление нового направления в науке всегда предполагает поиски новых путей решения проблем, возможны правильные и ошибочные подходы. Развитие науки осуществляется в выдвижении все более смелых решений и отрицаний необоснованных, логически противоречивых концепций. В 30-е гг. археология приобрела большой опыт социологических реконструкций. Была прочувствована вся сложность реконструкций на основании археологических источников, стала явной необходимость усиления аргументации выводов.
«Проблемная ситуация в современной археологии» | К следующей главе