Посредников В.А. Хозяйство еловского населения Приобья (Эпоха поздней бронзы)

Посредников В.А. Хозяйство еловского населения Приобья // Из истории Сибири. — Томск, 1975. — Вып. 16.
— С. 3-28.

Еловское население проживало в Верхней и Средней Приобье в последней четверти II — начале I тыс.до н.э. и оставило археологические памятники типа Еловского могильника I (курганы 11-15) ¹ и раннего комплекса поселения Еловка ² на р. Оби, Десятовского поселения ³ на р. Чулыме. Сейчас в Приобье известно около 50 таких памятников.

Происхождение еловского населения и элементов его культуру автор рассматривает как результат исторических процессов, протекавших в Западной Сибири в середине — третьей четверти II тыс. до н.э. Прямые предки еловцев, носители культуры с гребенчато-ямочной керамикой, известной по памятникам типа Большой Ларьяк II и I ⁴, не были аборигенами Среднего и Верхнего Приобья. Они продвинулись сюда, в район ранее занимаемый группами населения своеобразной самусьской культуры (ранний комплекс поселения Самусь IV ⁵)из мест, находящихся в области лесной полосы Урала и Зауралья. Вместе с тем археологические памятники свидетельствуют о проникновении в район Верхнего и Среднего Приобья отдельных групп людей андроновской общности (комплекс из 109 андроновских могил Еловского могильника II ⁶). Смешение представителей этих двух общностей привело к формированию еловского населения и его культуры (Посредников, 1970). Последняя вызывает сейчас все больший интерес у исследователей в связи с присутствием некоторых ее элементов в культуре позднейших этнических групп Томско-Нарымского Приобья: угров, тюрков и, более отчетливо, самодийцев.

Существует довольно распространенное мнение, что основу хозяйства еловцев составляли скотоводство и земледелие (Косарев, 1964, стр.38,39; 1965, стр.243; Генинг, Совцова, 1967, стр.62). Эту точку зрения обосновывают тем, что якобы соотношение границ ландшафтных зон в Приобье в последней четверти II тыс.до н.э. было совершенно иным, чем это мы видим сейчас: граница леса и степи отступила на север до широты междуречья Кети и Тыма, что позволило переселиться сюда части среднеиртышского еловского населения со скотоводческо-земледельческим хозяйством (Косарев, 1966, стр.27; 1964, стр.37). В начале I тыс.до н.э. начался обратный ландшафтный процесс смещения границы леса и степи на юг, завершившийся к началу эпохи железа (Косарев, 1964, стр.44).

На наш взгляд, такая географическая картина для Среднего Приобья ХIII-VIII вв. до н.э. не соответствует общему ходу палеоландшафтных изменений в Западной Сибири в голоцене. Время климатического оптимума, когда предполагается смещение ландшафтных зон в Западной Сибири, по многочисленным радиокарбонным данным приходится на период между 9000-4500 лет назад (Громов, Алексеев и др., 1965, стр.27, табл.II; Кинд, 1965, стр.169; Мизеров, Черноусов и др., 1971, стр.125; Зубаков, 1972, стр.17б, 180,181, табл.16) и отстоит, таким образом, от интересующего нас времени по меньшей мере на тысячу лет. Поэтому при характеристике хозяйства еловцев я придерживаюсь других позиций, согласно которым границы ландшафтов в Новосибирско-Нарымском Приобье не претерпевали коренных изменений со второй половины среднего голоцена. В настоящее время граница леса и лесостепи в Приобье проходит.у г. Томска.

Скотоводство. Для решения вопроса необходимо привлечь материалы поселения Еловка. Кости животных и птиц, найденные на этом памятнике и исследованные В.И. Цалкиным ⁷, представлены в следующих соотношениях:

На основании этого можно было бы считать, что еловцы вели скотоводческо-охотничье хозяйство, причем скотоводство у них явно преобладало. Однако необходимо учесть, что поселение содержит не один, а два культурных комплекса: ранний — еловский и поздний — ирменский. Трудность заключается в определении значения скотоводства и охоты у жителей поселения в каждый из периодов его существования, мы не располагаем поселениями еловского типа с четко выраженной стратиграфией. Костные же материалы жилищных комплексов Еловки были определены суммарно со всем остальным остеологическим материалом. Единственное, что сейчас можно с уверенностью отнести к еловскому культурному комплексу, это находку лосиных рогов в жилище 3 (кв.Д^б). Поэтому для выяснения значения охоты и скотоводства в экономике обитателей поселения еловского вреыени мы вынуждены прибегнуть к материалам ирменской культуры, поскольку один из комплексов Еловки имеет ирменскую принадлежность ⁸. Критерием для выделения ирменской культуры Н.Л. Членовой послужила Ирмень I (Членова, 1955). Данное поселение исследовано М.П. Грязновым (Грязнов, 1956) и, кстати, остается пока единственным хорошо изученным поселением ирменской культуры, что и объясняет наш выбор для сравнения с Еловкой.

В Ирмень 1 кости домашних животных составляли более 99% всего остеологического материала. Если это или близкое к этому соотнесение приемлемо для всех памятников ирменской культуры, то определенное количество костей домашних животных из Еловки следует, по-видимому, отнести к типологическому комплексу ирменского времени.

По свидетельству М.П. Грязнова, в Ирмень 1 первое место в остеологическом материале занимали кости крупного рогатого скота, второе — овцы, третье — лошади, количество костей которой на поселении было в 4 раза меньше, чем коровы, и в 3 раза меньше, чем овцы» (Грязнов, 1956, стр.40). Пользуясь предложенной М.П. Грязновым методикой определения состава стада, основанной на биологической особенности каждого вида давать только строго ограниченный самой природой количественный прирост, придем к заключению, что ирменское стадо состояло примерно из 53% коров, 27% лошадей и 20% овец. В Еловке костные остатки, по определению В.И. Цалкина, распределены следующим образом: крупный рогатый скот — 41 особь, мелкий рогатый скот — 22 особи, лошадь — 11 особей. Данному соотношению остеологического материала может соответствовать приблизительно следующий состав стада:. 57% коров, 28% лошадей и 15% овец. Таким образом, в Еловке так же, как и в Ирмень 1, первое место в стаде занимал крупный рогатый скот, второе — лошадь, третье — овца.

Несмотря на то, что костные остатки, по которым произведены определения, неполны и требуют вследствие этого осторожности в выводах, тем не менее это совпадение, на мой взгляд, нельзя объяснить только случайностью, потому что оба памятника, Ирмень 1 и один из двух основных комплексов Еловки, относятся к одной культуре и находятся примерно в одинаковых географических условиях лесостепного плато на сравнительно близком расстоянии один от другого. В этой же связи интересны материалы Самусь IV, где наряду с основными комплексами самусьского и раннееловского времени присутствуют, правда, численно небольшие (менее 1% общего количества), материалы еловского времени. 2000 кв.м., вскрытые на поселении, не дали иных остеологических остатков, кроме костей бурого медведя, лося, шести видов уток ⁹, рыб. Сохранность костей сравнительно хорошая.

В Десятовском поселении найдено несколько экземпляров грузил, различные типы наконечников стрел и другие детали снастей и орудий рыболова и охотника, но не зафиксировано ни одного факта, свидетельствовавшего бы о животноводстве.

С целью уточнения результатов статистического сопоставления костных остатков разных памятников было отобрано семь проб от черепов трех лошадей из Еловского поселения для определения возраста костей по потере коллагена при прокаливании. Анализы, проведенные по методу, предложенному для этих целей И.Г. Пидопличко (Пидопличко, 1952) и уточненному для условий лесостепного плато Приобья геологом Д.П. Славниным (Славнин, 1969, стр. 100) дали показатели прокаливания, соответствующие для одного черепа 904-643 гг. до н.э.,для второго — 904-701 гг. до н.э., для третьего — 179 г. до н.э. — 70 г. н.э. Первые две даты, захватывая самый конец культуры еловцев, полностью входят в общепринятые хронологические рамки ирменской культуры ¹⁰. Последняя же дата фиксирует, по-видимому, один из моментов присутствия человека в Еловке в более позднее время, что подтверждается находками обломков сосудов эпохи железа в культурном слое памятника.

Таким образом, результаты коллагенового анализа еще раз свидетельствуют о правомерности отнесения значительной части костей домашних животных из Еловки к ирменскому комплексу. С другой стороны, в 84,90,106,107,117 могилах Еловского могильника II, относящихся к еловскому времени, обнаружены астрогалы и альчики. Если они не привозные, то совершенно определенно говорят о хозяйственных занятиях еловцев. Скотоводство должно было быть знакомо им уже по той причине, что андроновцы, пришедшие в предшествующее время в лесостепное Приобье, были скотоводами, на что непосредственно указывают находки костей домашних животных в памятниках андроновской культуры лесостепного Приобья. Достаточно упомянуть, что на андроновском поселении у д. Шляповой в Новосибирском Приобье 98% костей принадлежало домашним животным (корова, овца, лошадь) (Грязнов, 1956, стр.29). Кости тех же видов животных найдены и в андроновских погребениях Еловского могильника ¹¹.

Суммируя приведенные данные, можно прийти к выводу, что еловцы были знакомы со скотоводством, но оно вряд ли получило у них широкое распространение. Объяснение этому следует искать в естественногеографических условиях районов, где проживало еловское население.

Самусь IV, Десятово и другие поселения еловцев находятся в зоне тайги, где условия для скотоводства, соответствующего андроновскому уровню развития, менее приемлемы. Уже для самой перегонки скота на север создавались затруднения затаеженностью и заболоченностью области севернее устья р. Томи. Кроме того, по-видимому, не благоприятствовали распространению животноводства в зону тайги ограниченность мест, пригодных для пастбищ и огромное количество кровососущих насекомых — с одной стороны, а с другой — обилие разнообразной дичи и рыбы, удовлетворявшее потребности населения в необходимых продуктах питания.

Что касается южного района расселения еловцев, то здесь, в условиях возвышенного лесостепного плато Приобья, отмечается иная естественногеографическая картина, что и обусловило развитие животноводческого хозяйстве, Но оно, по-видимому, не занимало у еловцев главенствующую роль, хотя не исключено, что в отдельных степных микрорайонах Новосибирско-Барнаульского Приобья, то есть на крайнем юге еловского ареала, скотоводство имело гораздо большее значение.

Трудно судить, в каких условиях содержался скот. Скорее всего, зимовка скота устраивалась в вемлянках рядом с людьми, как это реконструирует М.П. Грязнов для поселений срубной культуры и Ирмень 1 (Грязнов, 1953; 1956, стр. 39). Это тем более вероятно, если учесть, что жилища срубной культуры и Ирмень 1 имели площадь 110-170 кв.м; а в Еловке они занимает более 200 кв.м, причем одно из них многокамерное. Возможно, одно из отделений отводилось для зимовки скота.

Содержание скота в закрытых утепленных помещениях, как известно, снижает его жизнедеятельность, что ведет к уменьшению потребности в пище, а следовательно, к уменьшению затраты труда на заготовку кормов. Продолжительность снегового покрова в Барнаульском Приобье в среднем 5,5-6 месяцев, в Томском — 6-6,5 месяцев, что требовало больших заготовок кормов, а при учете технических возможностей еловцев — времени и сил. Поэтому не исключено, что стойловое содержание животных начиналось только со времени выпадения глубоких снегов, когда подножный корм становился труднодоступным. Содержание лошади и коровы зимой на подножном корму восходит к древнейшим способам животноводства и вместе с тем хорошо известно в настоящее время на примере современных якутской и горноалтайской лошадей и горноалтайской коровы. И.Г. Пидопличко считает, что в соответствующих условиях это единственный способ добывания пищи любой домашней лошади и только глубокие снега могут привести ее к гибели (Пидопличко, 1951, стр. 47).

К вопросу о земледелии. Собирательство.В литературе утвердилось мнение, что еловцы были не только скотоводами, но и земледельцами.

В доказательство этого приводятся следующие факты. В Еловском поселении найден обломок створки литейной формы секача, в Самусь IV — полная литейная форма кельта — лопатки, в Десятовском поселении — обломки зернотерок (?)(Косарев, 1966, стр.28).

Причисляя литейную форму секача к еловскому культурному комплексу, хотелось бы заметить, что секачи бытовали на протяжении ХII-VI вв. до н.э. и несколько позднее, а следовательно, не исключая еловскую принадлежность литейной формы, их существование в Приобье с не меньшим основанием модно связывать с ирменским временем.

В литературе довольно прочно утвердилось отношение к секачам как к орудиям рубящим. И действительно, уже сама форма секачей — прямое короткое лезвие в сочетании с массивностью — ближе всего подходит к ряду рубящих, а не срезающих жатвенных приспособлений, о них можно говорить как о свидетельствах земледелия лишь в конкретных случаях, когда это неопровержимо доказывается другим параллельным материалом памятников. Из этнографических наблюдений известно немало случаев использования серповидных орудий не для жатвы культивируемых растений, а для срезания дикорастущих трав. Секачи принято считать орудиями, служившими для расчистки земельных участков от зарослей кустарников.

В этой же связи интересно то, что основная масса находок секачей, в том числе и за Уралом, приурочивается не к земледельческим районам юга, а к полосе, занятой скотоводами. Из этнографии многих народов, в том числе и сибирских, широко известно использование ветвей кустарников и деревьев для подкормки животных, особенно в пору затяжной зимы. Не исключено, и даже более вероятно, применение секачей у еловских или, возможно, у ирменских групп населения для заготовки на зиму зеленых ветвей кустарников и деревьев (например, березы) на корм немногочисленному скоту. В этом отношении приобретает особое значение тот факт, что производство секачей зафиксировано именно в том поселении (Еловка), где существовало и скотоводство и не найдено ни одного секача или его литейной формы, в северном еловском ареале (в Нарымском Приобье), то есть тан, где скотоводство не получило развития.

Что касается зернотерок из Десятовского поселения кстати, всего нескольков обломков, которые лишь условно могут быть названы фрагментами зернотерок), то это неплохое устройство для растирания зерен кедровых орехов, черемухи, семян конопли и других дикорастущих. В этих целях зернотерки использовались со времен палеолита (Рогачев, 1970, стр.75). При учете же конкретных условий находок терочниц на еловских памятниках, возникает и другое объяснение их применению. Обломкам терочниц в Десятово сопутствуют куски охры. Аналогичный случай зарегистрирован нами в извечно таежном Сургутском крае на неолитическом Большеларьякском поселении II при раскопках 1971 г. Найденную на этом памятнике терочницу сопровождает хранилище с ярко-красной охрой, черным углем и белым золистым пеплом. Поэтому, исходя из оригинальности обстановки этих находок, «зернотерки» иэ Десятова будет правильнее называть терочницами, не имеющими отношение к земледелию.

Разумеется, было бы неверным не допускать даже мысли о возможности существования земледелия у еловцев, обитавших в бассейне рек, долины которых, применительно к современным агротехническим условиям, имеют сравнительно плодородные земли. В древности они могли в какой-то мере создавать потенциальные посылки культуре земледелия, тем более, что андроновцы, пришедшие в Приобье, были знакомы с этим родом деятельности. Но даже и в этом случае находка в Самусь IV литейной формы кельта-лопатки не дает окончательного решения вопроса: земледельческие кельты-лопатки в конкретных условиях северной периферии приобского лесостепного плато могли служить не столько мотыгами, с помощью которых взрыхлялся верхний слой почвы, сколько лопатками для выкапывания корней дикорастущих. В этнографии народов Сибири (Катаков, 1909, стр.268г Алексеенко, 1967, стр.126) — в том числе и у коренного отюреченного самодийско-кетского охотничье-рыболовческого населения Томско-Чулымского При-бья Х1У-ХУ1 вв. (Бояршинова, Степанов, 1964, стр.
491-493) — широко известно употребление в пищу корней бубенчика, лопуха, сараны, кандыка, колбы, ревеня, шиповника и других растений. Собиратели выкапывали их специальными железными лопатками, насаженными на деревянные рукояти.
Лопатки того типа, что отливались в форме из Самусь 1У, необходимы, наконец, просто для выемки грунта при строительстве жилищ-полуземлянок рытья хозяйственных (ГМ, сооружения могил и для других земляных работ, которые можно установить на примере комплекса памятников еловского районе.

Если не юге (например, в Средней Азии) земледелие, развивавшееся со времен неолита, достигло к концу II тыс. до н.э. значительных успехов, то в лесном Приобье, где до поздней бронзы не прослеживается даже малейших его следов, был бы неожиданен внезапный его подъем в еловское время. Земледельческий прогресс стал бы возможен здесь лишь тогда, когда для этого сложились бы необходимые условия — существование хотя бы зачатков земледелия в предшествующее время.

Даже при внесении этого новшества в еловскую среду андроновцами оно не должно было привести к коренной ломке ее охотничье-рыболовческой экономики, ибо никакое новшество не воспринимается местным населением, если у него не подготовлена для этого соответствующая почва. Примеров тому достаточно много не только в древней истории, но и в жизни современных сибирских народов. Так, настойчивая попытка привить полевое земледелие среди охотничье-рыболовческих хантов р. Вах, предпринятая в 50-х годах нашего столетия, окончилась неудачей. И это несмотря на трехсотлетнее совместное проживание их с русскими, издавна занимавшимися здесь огородничеством. Ханты объясняют свое негативное отношение к земледелию тем, что «это не их занятие» ¹².

Все изложенные аргументы «за” и «против” земледелия еловцев основаны на материалах, имеющихся на сегодня.

Они невелики и выступают не в пользу отнесения еловцев к числу групп населения эпохи бронзы, имевших производящую структуру хозяйства, где земледелие стояло на втором месте после животноводства.

Потребность еловцев в растительной пище гораздо полнее, чем земледелие, могло обеспечить неисчерпавшее себя в условиях лесостепного и, тем более, сравнительно редконаселенного лесного Приобья собирательство, особенно в пору созревания кедровых орехов, семян, ягод (смородина, ежевика, черецуха, рябина, шиповник, малина, клюква, морошка, брусника, черника, голубика, земпянина), трав (щавель, крапива, лебеда, бубенчик, лопух, сарана, кандык, дикий чеснок и другие). Даже сейчас, когда идет интенсивная промышленная вырубка кедра сибирского (особенно в южных, более населенных районах), урожаи только доступных и плодоносящих кедровников в Томской области исчисляются 750 тыс.ц.орехов, что соответствует продукции масла от стада коров в 280 тыс.голов (Дудин, 1862, стр.19,23). Из путевых заметок васюганского лесничего XIX в. Рубчевского известно, что в момент созревания кедрового ореха в васюганские богатейшие кедровники съезжались на лодках за десятки верст множество приобских остяков (Елизарова, 1962, стр.62). М.Б. Шатилов, описывая в 1924 г. сезон сбора орехов, замечал,что в урожайные годы остяки заготовляют их по 20-30 пудов на каждую семью (Шатилов, 1927, стр.156). Отсюда можно представить значение сборов дикорастущих плодов и семян различных видов деревьев, кустарников и трав у приобского населения в древности.

Охота. На поселении Еловка наряду с костями домашних животных собраны, как уже отмечалось, кости диких животных и птиц. Большую часть их с полным правом следует отнести к еловскому времени, так как в ирменское время значение охоты в жизни населения лесостепного участка Приобья резко падает, что в свое время справедливо заметил М.Ф. Косарев (Косарев, 1966, стр.29). Об этом свидетельствует почти полное отсутствие орудий охоты и костей диких животных и птиц на поселении Ирмень 1, где кости лося, косули и выдры составляли менее 1% от множества костей домашних животных. Весомш доказательством большой значимости охоты у еловцев выступает, с одной стороны, масса находок охотничьего снаряжения (наконечники стрел, копий, концевые накладки луков) в еловских памятниках, с другой — отсутствие следов животноводства в Самусь IV, Десятово и других. Непосредственными свидетельствами охотничьего промысла еловцев является лосиный рог из жилища 3 Еловского поселения, лосиные черепа из могилы 73 Еловского могильника II, обломки тазовой и берцовой костей лося под курганом 13 Еловского могильника 1.

Костные остатки из Еловки, подвергнутые анализу Б.И. Цалкиным, дают большое разнообразие промысловых животных, характерных для лесной и лесостепной фауны: лось, северный олень, медведь, волк, барсук, росомаха, соболь, бобер, колонок, заяц, сурок, птица. Состав промысловых животных показывает, что еловцы охотились как с целью добычи мяса (лось, северный олень, медведь), так и с целью получения шкур (те же животные) и, особенно, шцу« рок пушных зверей (росомаха, соболь, бобер, колонок).

Основными орудиями охоты оставались лук со стрелами и копье. Судя по найденным в еловских памятниках концевым накладкам луков и их форме, еловцам был хорошо известен усложненный лук, изобретение которого исследователи приписывают народам Прибайкалья эпохи неолита (конец IV — начало III тыс. до н.э.)(Медведев,, 1964, стр.7).

Наконечники стрел встречаются различной формы. В еловских памятниках найдены наконечники стрел удлиненного типа с плавным переходом лезвия к черешку. Такие наконечники из кости и железа бытовали у позднейших народов лесной полосы Сибири вплоть до XX в. и применялись как универсальные, но главным образом при охоте на крупного зверя (Дунин-Горкавич, 1911, табл.III, рис.26,12).

Еловцы промышляли боровую и водоплавающую птицу. Правда, костей птиц найдено на памятнике немного, но это, вероятно, объясняется не тем, что её мало добывали, а тем, что птичьи кости сохраняются гораздо хуже, чем кости крупных животных, и подавляющая масса их до нас не дошла. Приемы и способы охоты на водоплавающую птицу хорошо известям из этнографии народов Сибири (Народы Сибири…, 1956, стр.587,616,650,689). Все они восходят к древнейшим приемам и способам охоты и у разных народов мало чем отличаются.

Рыболовство. Наконечники гарпунов, многочисленные грузила, а также обильные скопления костей и чешуи рыб в жилищах Еловки и других поселений еловской культуры свидетельствуют о том, что охота вместе с подспорным скотоводством не могли полностью удовлетворить потребности населения в продуктах питания. Рыболовство имело большое значение в жизни еловцев.

A.H. Гундризер изучил образец из коллекции остатков рыб из поселения Еловка весом около 1 кг (Гундризер, 1966). Оказалось, что они принадлежат следующим видам: 1) кости от 10 экземпляров сибирской стерляди весом по 200-300 г; 2) остатки 20 молодых сибирских осетров, весивших от 1,5 до 2 кг и 2 осетра весом около 6-8 кг; 3) чешуйки нельмы; 4) 100 чещуй от щук в возрасте 3-4 лет, одна зубная кость от щуки восьмидесятисантиметровой длины и весом не менее 7 кг, более 10 позвонков от щук в возрасте 15-16 лет; 5) несколько чешуй старшевозрастных особей сибирской плотвы и до 40 мелких позвонков; 6) большое количество чещуй язя, общим весом до 700 г, принадлежащей исключительно половозрастным особям в возрасте 5+ — 9+ лет; 7) более 200 г чешуй и жаберная крышка старшевозрастных групп (6-8 лет) золотистых карасей, весом от 300 до 500 г; 8) луч плавника карася серебристого; 9) 3 кости от крупных (до 1 кг) окуней.

В остатках рыб из Еловки встречены почти все основные представители современной промысловой ихтиофауны еловского района. Однако обращает на себя внимание полное отсутствие в коллекции костей и чещуй мелкочастиковых рыб — чебака, ельца, окуня и ерша, в то время как ныне они составляют здесь более 50% улова. Второстепенная роль мелкочастиковых рыб у жителей поселения, по мнению А.Н. Гундризера, объясняется, с одной стороны, применением крупнокрачковой снасти и ловушек типа хотцов с большим просветом мещцу дранками, а с другой — обилием в то время крупных щук, язя, карасей и осетровых рыб.

Применение еловцами в качестве орудий лова ловушек типа котцов, верш и морд, вполне естественно. В Западной Сибири они появляются в конце III — начале II тыс. до н.э. (Васильев, 1962, стр.137,145) и сохраняются до сих пор. Их изготовление на требовало специальных приспособлений, достаточно было тальниковых или черемуховых прутьев. Одной из основных снастей была, по-видимому, сеть. Прямым доказательством применения еловцами при рыбной ловле сетей выступают грузила и кочедыки, найденные в Еловском поселении. Крупноразмерноеть рыб свидетельствует о крупноячеистости сетей.

Интересна еще одна деталь в ихтиофауне Еловки. Основное место в улове жителей поселения составляли язь и караси. Исходя из биологической специфики и особенности строения годовых колец на чешуе язей, А.Н. Гундризер пришел к выводу, что язи вылавливались на мелководных сорах и протоках ранней весной в преднерестовый и нерестовый периоды, когда рыба более всего доступна для массового отлова. Промысел же карасей производился в пойменных и материковых озерах системы протоки Симан.

В связи с этим примечательна топография еловских поселений. Все они расположены на озерах или же в устье небольших речек, впадающих в крупные реки. И это не случайно. Расположение поселения одновременно на водной артерии, или недалеко от нее, и нешироком притоке создавали большие возможности для связи населения, разделенного расстоянием, и для рыболовства. Именно неширокие и неглубокие речки, протоки и озера наиболее удобны для рыболовства примитивным способом. Их можно перегородить сетью, поставить ловушку или бить рыбу гарпуном ( гарпуны найдены в Еловском поселении).

Обращает на себя внимание полное отсутствие в ихтиофауне Еловки чешуи и костей муксуна и сырка, мощные нерестилища которых расположены в 50-70 км ниже Еловки по Оби. Являясь полуприходными рыбами, муксун и сырок в
массе достигают нерестилища лишь в конце октября — середине ноября, то есть тогда, когда реки бассейна Оби начинают покрываться льдом. Отсутствие чешуи и костей сырка и муксуна в Еловке свидетельствует, как считает А.Н. Гундризер, во-первых, о том, что рыболовство в подледный период на Оби было затруднительно для жителей Еловки и, во-вторых, промысел рыбы был сосредоточен преимущественно в окрестностях самого поселения. Но это не противоречит тому, что рыболовство у еловцев имело большое значение. Замедленный темп роста и продолжительный возраст рыб, зафиксированный А.Н. Гундризером по ширине годовых колец на чешуе из Еловки, является следствием насыщенности рыбой водных бассейнов окрестностей Еловки в рассматриваемое время. Вследствие этого еловцы не утруждали себя дальними поездками и подледным ловом, заготовляя рыбу, вероятно, впрок летом, как это делают и сейчас самодийское и угорское население лесной полосы Приобья.

Спрессовавшиеся в течение трех тысяч лет пласты чешуи рыб на обследованной площади Еловского поселения занимали не менее 20 кв.м при средней толщине 20 см. Для образования такого скопления потребовалось огромное количество рыбы, исчисляющееся по самым скромным подсчетам несколькими десятками тонн. Если исходить из соотношения кухонных остатков рыб, с одной стороны, а с другой — диких животных, то следует полагать, что рыболовство жителей Еловки явно доминировало над охотничьим промыслом.

Домашнее производство. Одной из отраслей хозяйства еловцев было домашнее производство, вызванное ежедневной потребностью людей в орудиях труда, домашней утвари, одежде и жилье.

Жилища, раскопанные на Еловском и Малгетском поселениях, дают, к сожалению, только самые общие представления о их конструкции. Еловцы строили жилища полуземляночного типа, имевшие прямоугольную форму и углубленные в землю примерно на полметра или немногим больше. В жилище, ближе к одной из стен, устраивали очаг, под который рыли небольшую яму или укладывали каменную площадку. Наземные конструкции жилищ проследить пока не удалось.

Еловцы строили жилища различных размеров. Если в Малгете зафиксировано жилище площадью немногим более 20 кв.м ¹³, то в Еловке жилища имели площадь до 200 кв.м. Большие размеры жилищ на юге еловского ареала объясняются, видимо, потребностью южных еловцев иметь более обширные помещения, способные вместить не только семью или несколько семей, но и принадлежащий им скот. У еловского населения, проживавшего в зоне тайги, такой необходимости не возникало.

Все материалы, из которых изготовлены еловокие орудия труда, подразделяются на пять групп: глина, камень, кость, металл и, несомненно, дерево, в большинстве своем не дошедшее до нас. Об обработке последнего свидетельствуют обломки костяных долот, из Еловского поселения, обкладки в могилах, деревянные ножны из могилы 118 Еловского могильника II и ряд других вещей.

Процесс изготовления орудий труда из глины, в частности, грузил, включал заготовку теста из глины, куда добавлялся песок для обезжиривания. Затем брали кусок теста и придавали ему дисковидную или шаровидную форму, после чего пальцем наносили желобки. Для придания водоустойчивости грузилу, заготовку сушили, а затем обжигали на костре. Обжиг получался неравномерный; хорошо прокаливалась только поверхность, внутренняя же часть, о чем свидетельствуют обломки грузил, прокаливалась очень слабо или вообще не прокаливалась. Но этого и не требовалось, так как достаточно обожженная поверхность предохраняла грузило от разрушения в воде.

Процесс изготовления орудий из камня был более сложен. Об этом свидетельствуют многочисленные полуфабрикаты. Многие каменные вещи из Еловки, Десятова и других памятников имеют пятна валунно-галечниковой корки. Полевые наблюдения показывают, что еловцы использовали в качестве материала для изготовления каменных вещей переотложенные валуны и галечники, приуроченные к нижним слоям террас и залегающие непосредственно у поселений. Валунно-галечниковые отложения в районе еловских памятников богаты низкосортными кремнистыми породами, которые и шли для изготовления наконечников стрел, дротиков, ножей, скребел, скребков. Процесс обработки камня, судя по имеющимся еловским вещам, включал в себя четыре основных момента: 1) откол пластины от валуна, 2) грубая обивка пластины для придания ей желаемой формы, 3) доработка сторон отбивной ретушью, 4) отделка рабочих граней отжимной ретушью. Впрочем, последнее применялось не всегда.

Для изготовления каменного грузила подходила любая — галька диаметром. 5-7 ом, которая не требовала,кроме грубой выбивки желобка, никакой другой обработки.

Многочисленные поделки из кости (ножи, проколки, напрясла, фигурка лося и др.) и их полуфабрикаты, найденные в еловских памятниках, говорят о хорошо развитой костяной индустрии. И это не удивительно, так как кость, с одной стороны, была в изобилии у еловского населения, а с другой — она сочетала в себе твердость и прочность, мало уступающую твердости и прочности низкосортных кремнистых пород, и легкость обработки.

Лабораторные исследования показывают, что прежде чем кость превращалась в наконечник стрелы, нож, концевую накладку лука и пр., её сначала кололи на пластины, затем запаривали для придания ей мягкости. Когда кость приобретала желаемую эластичность, приступали к изготовлению вещи. Процесс обработки можно проследить на примере наконечников стрел. При их осмотре под бинокулярной лупой заметны следы продольного и поперечного сострагнвания ножом для придания общей формы. Затем выделывались ребра граней, о чем свидетельствуют косые линии, идущие, к краю граней. Срезание сверху вниз (по отношению к острию) двух граней у основания для образования черешка, завершало изготовление наконечника стрелы. После этого приступали к его отделке — тщательной шлифовке граней лезвия, оставившей густые очень тонкие продольные линии, хорошо заметные под бинокуляром. Черешок не шлифовался, была достаточна формовка ножом. Острия наконечников, помимо общей обработки, затачивались. Описанный процесс одинаков для изготовления всех изделий из кости. Некоторые дополнения можно внести в связи с изготовлением напрясел. Они делались из суставных головок конечностей крупных животных. Сустав распиливали пополам или на три части, так что получалось один или два диска. Под бинокулярной лупой следы пиления хорошо заметны. В центре диска вырубали отверстие, которое затем рассверливали.

Изготовление костяных орудий заканчивалось сушкой. Высохшая кость вновь приобретала твердость.

В еловское, как и в предыдущее время в лесостепном и лесном Приобье продолжает развиваться бронзолитейное производство. Изделий из бронзы на еловских памятниках найдено немного. Крупных бронзовых вещей (например,кельтов) пока не найдено, хотя они, без сомнения, употреблялись, о чем свидетельствуют литейная форма кельта-лопатки из Самусь IV, обломок кельта из Десятова, литейная шишка из Еловки.

Литейное производство начиналось с подготовки к нему — изготовления литейных форм и тиглей. Двустворчатые формы вырезали из мягкого песчаника (литейная форма кельта — лопатки). Бронзу плавили в керамических или песчаниковых тиглях. Известно, что температура плавления бронзы зависит от ее состава. Ведь плавится при 1083°С, сплав из 95% меди и 5% олова — 1050°С, сплав из 90% меди и 10% олова — 1005°С, сплав из 85% меди и 15% олова — 960 С. Еловсние бронзы состоят в основном из 99-90% меди и 1-10% олова ¹⁴. Для ее плавки требовалась температура выше 1000° С. Г. Коглен экспериментальным путем установил, что для создания таких температур и плавки меди и бронзы огонь обычного лагерного костра недостаточен, для этого, как он считает, необходима закрытая камера (Coghlan , 1939). О технических возможностях еловцев в этом отношении речь пойдет ниже.

Расплавленный металл вливался через литничек в форму. Литье втульчатых орудий требовало вставки в полую форму глиняного конуса, закреплявшегося для неподвижности костяным или каким-либо другим стерженьком. Наконечник копья с отверстиями в стенке втулки из Еловки отлит именно этим способом. После отливки вещи подвергались доработке. Лезвия режущих инструментов выравнивались ковкой, а затем затачивались на песчаниковых точильцах, обломки которых найдены на поселениях.

Особый вид домашнего производства представляло изготовление хозяйственной утвари, из которой можно отметить гончарное производство. Оно начиналось с приготовления теста из глины, куда добавлялись в качестве отощителя неокатанный песок, дробленый камень или шамот. Исходя из особенностей раскола сосудов, процесс их изготовления был следующим. К раскатанному на дощечке днищу наращивались стенки тулова из лент. Затем сосуд подвергался первичному заглаживанию пучком травы или лощилом.

Исключительно искусно наносился орнамент. Соблюдение симметрии и равномерности каждого элемента в композиции рисунка по отношению друг к другу, точность нанесения желобчатых линий, могут объясняться только применением при изготовлении сосудов поворотных дощечек. Это подтверждает расположение и вытянутость по ходу вращения слоев и пустот в керамической массе стенок сосудов, просмотренных автором под бинокулярной лупой.

При просмотре почти 150 черепков, не был замечен ангоб, характерный для развитых земледельческих культур юга. Для обеспечения водонепроницаемости и придания большей прочности и изящности поверхность еловских сосудов подвергалась лощению. Лабораторные исследования показали, что лощение производилось после нанесения орнамента и частичной сушки, перед обжигом. Оно довольно высокого качества: поверхность сосудов блестяща. А это может быть обусловлено только применением лощила из твердого материала (например, гладкая окатанная галька) при содействии жиров, смягчающих трение. Лощило из гальки найдено в Еловском поселении.

Обжиг еловских сосудов проходил при довольно высокой температуре. Если исходить из зависимости изменения во- допоглощения черепка, изготовленного из легкоплавкой глины, от температуры обжига и характеристики свойств пластически формованных керамических изделий, обожженных при различной температуре (Будников, 1955, стр.2б, 63), то температура обжига еловских сосудов достигала 900°С и выше. При 900°С начинается процесс спекания легкоплавких глин. В семидесяти случаях из ста обломки разных сосудов, просмотренные под бинокулярной лупой, имели большие спекшиеся чешуи, фиксирующие начальную стадию перехода дегидратирован ой глины в камневвдную массу.

Пластически формованный керамические изделия, обожженные при температуре 900°С, имеют водопоглощение 13,8% и предел прочности при сжатии 168 кг/см2. Для еловских образцов, подвергшихся испытанию, процент водопоглощения равен 7,6-13,5, предел прочности при сжатии — 155 + 17 кг/см2.

Для создания высоких температур огонь открытого небольшого костра недостаточен. Для этого необходим костер больших размеров или специальная, пусть даже примитивная печь. Ни на одном из еловеких поселений не обнаружено больших кострищ. Поэтому особый интерес представляют остатки кладок из булыжника в Еловке. Камень, как известно, может служить хорошим аккумулятором и стабилизатором тепла, необходимого для выплавки металла и для изготовления прочных, хорошо обожженных сосудов.

Заметим, что каменным очагам-площадкам в Самусь IV также соответствуют высокоразвитое бронзолитейное производство и сравнительно высококачественный обжиг сосудов. Не случайно там найдены обломки литейных форм и раздавленных сосудов среди скоплений камней (очаг 72). Поэтому есть основание считать остатки каменных очагов-площадок в Еловке не чем иным, как примитивными сооружениями, отдельные из которых могли использоваться для плавки металла и обжига керамической посуды.

Внутри жилища каменные очаги были, кроме того, прекрасными хранителями тепла, особенно в долгое ночное время холодной поры, когда огонь мог погаснуть. Теплоаккумулирующее свойство каменного очага было применено в Сибири за много тысячелетий до описываемых событий палеолитическими людьми Верхоленской горы и Мальты, исследованных в 1920—х годах Б.Э. Петри и М.М. Герасимовым.

Имеющиеся факты позволяют уделить несколько слов шитью одежды.

Обнаруженные, в четвертой могиле кургана 14 Еловского могильника 1 фрагменты головного убора ¹⁵ подтверждают сделанный в разделе «Охота» вывод, что шкуры животных были в числе материалов, из которых шили одежду. Этому не противоречат найденные на еловских поселениях скребки, которыми производили первичную обработку шкур — снятие мездры. Судя по шовным отверстиям на сохранившихся кусочках кожи, части выделанной и раскроенной шкуры сшивали, пользуясь проколками, иглами и нитями из растительного волокна или шерсти. Остатки тонких (0,6 мм) шерстяных нитей сохранились в обшивке загибов кусочков кожи от краев головного убора. Очень хорошо сохранились также шерстяные канатиковидные бечевочки в бронзовых трубочках-пронизках — деталях того же головного убора. Последние, нанизанные по три штуки на бечевочки, примерно двадцатисантиметровой длины, спускались с боков и с задней части головного убора. По его краям были нашиты круглые и прямоугольные бронзовые бляшки. Расположение фрагментов головного убора относительно друг друга и черепа позволяет реставрировать его графически (рис.1) По форме его можно отнести к капорам. Учитывая то об

Из существующих у современных сибирских народов восьми типов капоров по форме и тем деталям, которые прослеживаются, он схож только с первым. Характернейшей деталью первого типа являются спускающиеся сзади ремешки- подвески с нанизанными на них медными трубочками-пронизками или бусами. Н.Ф. Прыткова считает, что он является древним типом головного убора ненцев, от которых в условиях севера он был заимствован хантами, манси и норильскими эвенками. У всех этих народов он является женским головным убором.(Прыткова, 1961, стр.338; твбл.1- 3,4; табл..3-1,2; табл. 4-1; табл.8-і).

Занимались ли еловцы ткачеством? Напрясла из поселений и только что упомянутые шерстяные нити недвусмысленно заявляют о широком использовании еловцами пряжи в своем быту и хозяйстве. В разделе «Рыболовство» упоминалось о применении ими сетей в одном из основных своих видов хозяйства. Общие принципы, лежащие в основе вязания сетей и ткачества, приводят к логичному заключению о существовавшем у еловцев изготовлении тканого или вязаного материала и шитья из него одежды. Сырьем для него могло служить растительное волокно (крапивное или конопляное), использовавшееся в этих целях еще в недалеком прошлом сибирскими народами. Это подтверждают хорошо сохранившиеся нити из волокна дикорастущей конопли ¹⁶, которыми были скреплены ножны из могилы 118 Еловского могильника II.

О знакомстве еловцев с одеждой из шерстяной ткани убеждают ее остатки, найденные в андроновской могиле 9 кургана 52 того же могильника. Шерстяная одежда в рассматриваемое и предшествующее время была хорошо известна скотоводам степной полосы Сибири. Шерстяное ткачество андроновцев, пришедших в лесостепное Приобье, несомненно должно было, если не получить развития, то, во всякой случае, не отторгнуться еловской средой, так как все условия к восприятию новшества были подготовлены: прядение и вязание сетей у ранних еловских рыболовов не нуждается в доказательствах.

Шерстяное ткачество требует сырьевой базы. У еловцев лесостепного Барнаульско-Томского Приобья, у которых скотоводство, по-видимому, было в какой-то мере развито, такая база, возможно, имелась. Однако было бы ошибочно распространять шерстяное ткачество на весь еловский ареал. В условиях северной таежной нарымской периферии, где скотоводством не занимались, вряд ли его можно предполагать. Вместе с тем это отнюдь не означает, что тканая шерстяная одежда северным еловцам совершенно не была известна.

ЛИТЕРАТУРА

Алексеенко Е.А. Кеты. Л., 1967.
Бояршинова З.Я., Степанов Н.Н. Западная Сибирь в Х1У-ХУ1 веках. — Материалы по древней истории Сибири . Улан-Удэ, 1964.
Будников ГГ .П. Технология керамики и огнеупоров. М., 1955.
Васильев В.И. Проблема происхождения.орудий . запорного рыболовства обских угров. — ТИЭ, т.78.М.,1962.
Г е н и н г В.ф., Совцова Н.И. О западносибирском компоненте в сложении ананьинской этнической общности. — «Ученые записки Пермского гос.университета»,
№ 148. Пермь, 1967.
Громов В.И., Алексеев М.А., Вангенгейм Э.А., Кинд Н.В., Никифорова К.В., Равский Э.И. Схема корреляции антропогенових отложений Северной Евразии. — Схема антропогенових отложений Северной Евразии . М., 1965.
Грязнов М.П. Землянки бронзового века близ хутора Ляпичева на Дону. — КСИИШС, 50, 1953.
Грязнов М.П. К вопросу о культурах эпохи поздней бронзы в Сибири. ЯСИИЫЯ:, вып.64, 1956.
27
Гундриэер А.Н. Рыбы из поселения Еяовка на Оби. — «Ученые записки ТГУ», № 60. юыск, 1966.
Дудин В.А. Состояние и задачи использования кедровников Томской области. — «Труды ТОКМ», т.У1, вып.1. Томск, 1962. • ■
Дуни н-Г о р к а в и ч А.А. Тобольский север. Тобольск, 1911.
Елизарова М.Ф. Заметки о кедровых лесах Томской области. — «Труды ТОКМ», т.У1, вып.1. Томск,1962.
З у б а к о в В.А. Палеогеография Западно-Сибирской низменности в плейстоцене и позднем плиоцене. Л.,1972.
К а танов Н.Ф. Предания присаянских племен о прежних делах и людях. — Сборник в честь семидесятилетия Григория Николаевича Потанина . СПб., 1909.
К и н д Н.В. Абсолютная хронология основных этапов последнего оледенения и послеледниковья Сибири (по данным радиоуглеродного метода). — Четвертичный период и его история . Ы., 1965.
Косарев М.Ф. Бронзовый век лесного Обь-йртыагья. СА, 1964, № 3.
Косарев М.Ф. О культурах авдроновского времени в Западной Сибири. — СА, 1965» № 2.
Косарев М.Ф. Некоторые проблемы древней истории Обь-йртышья. СА, 1966, № 2.
Медведев А.Ф. К истории сложного лука. — ЙСЙА, вып.102, 1964.
М и з-е ров Б.В., Чарноусов С.И., Абрамов С.П., Сухорукова.С.С., Вотах М.Р. Аллювиальные и озерно-аллювиальные отложейия Среднего Приобья. Новосибирск, 1971.
Народы Сибири. Серия «Народы мира». Этнографические очерки..М.-Л., 1956.
Пидопличко И.Г. О ледниковом периоде,вып.2. Киев,’ 1951.
Пидопличко И.Г. Новій метод определения возраста ископаемых костей четвертичной системы. Киев,1952.
Посредников В.А. О Самусь 1У и его времени. — Проблемы хронологии и культурной принадлежности археологических памятников Западной Сибири . Томск, 1970.
П р ы т к ов а Н.Ф. Головные уборы. — йсторико-этно- 28
графический атлас Сибири». М.-Л., 1961.
Рогачев А.Я. Палеолитические хилища и поселения. — Каменный век на территории СССР . М., 1970.
С л а в н и н Д.П. 0 проведении полевых исследовани географической среды археологических культур Западной Сибири. — Из истории Сибири , выл.2. Томск, 1969.
Членова Н.Л. О культурах бронзовой эпохи лесе степной зоны Западной Сибири . — СА, ХХШ, 1955.
Щатилов М. Остяко-самоеды и тунгусы Принарым- ского района. -„Труды ТНМ, т.1. Томск, 1927»,
Cogblan Н.Н. Some Experiments on tbe Origins of Early- Copper.- «Man»,July,-1939, H 92.