Хронология и территория распространения. Подавляющее большинство фигурных жезлов и пестов являются случайными находками, поэтому изначально мнения специалистов относительно времени их бытования разделились. Принципиальное значение получила находка жезла с головой быка (лося?) в разграбленном погребении на р. Тарлашкын (Южная Тува). Жезл был найден совместно с ковшом, выполненным из бедра крупного животного, и бронзовым ножом. По этому ножу М.Х. Манай-оол (1963; 1968) датировал весь комплекс афанасьевской эпохой. Эта точка зрения получила поддержку специалистов (Волков В.В., 1965, с. 6; Новгородова Э.А., 1989, с. 87, 88). Н.В. Леонтьев (1975) указал на другие аналогии для этого ножа и датировал тувинские находки окуневской эпохой. В свою очередь Л.Р. Кызласов, указав на близость тарлашкынского бронзового изделия к кинжалам срубно-андроновского типа, еще ранее об этом упоминала М.Д. Хлобыстина (1970, с. 273), ограничил хронологические рамки интересующего нас комплекса XVI-XIV вв. до н.э. (Кызласов Л.Р., 1979, с. 26; 1986, с. 288). Эти абсолютные даты для тарлашкынского погребения долгое время были практически единственной попыткой более или менее строго определить хронологический горизонт бытования жезлов и пестов с зооморфными скульптурными навершиями. Находка четырех пестов, два из которых оформлены с помощью скульптурных голов животных, совместно с елунинским сосудом в разрушенной могиле из Шипуново-V позволила авторам исследований датировать этот погребальный комплекс XIX-XVII вв. до н.э. (Кирюшин Ю.Ф., Иванов Г.Е., 2001, с. 51).
Если строго подходить к комплексам в разрушенных могилах, то они прежде всего демонстрируют определенный культурный контекст для этой категории изделий в Туве и на Алтае, поскольку время бытования фигурных жезлов-пестов на обширном пространстве от Западной Монголии до Прииртышья может и не совпадать с абсолютными датами погребений. Тем не менее культурный контекст, несомненно, важен для определения реальной хронологии всей серии находок. В связи с этим обратим внимание на отмеченное И.В. Ковтуном (2001, табл. 45.-34, 35) безусловное сходство двух галек, оформленных в виде изображений животных, обнаруженных в тарлашкынском погребении и могильнике Черновая-VIII. Эта параллель может служить дополнительным аргументом в пользу отнесения тувинской находки к окуневской эпохе.
Среди изделий тувинского комплекса уже упоминался ковш, выполненный из бедра животного. В ритуальном контексте его можно сопоставить с деревянным ковшом из захоронения женщины в афанасьевском могильнике Бертек-33 (Горный Алтай). В этом погребении было также обнаружено костяное кольцо с четырьмя выступами (Савинов Д.Г., 1994, с. 47, 48, рис. 29, 34.-2), которое по аналогиям из комплексов катакомбного круга, Синташты и Верхней Алабуги, может быть датировано не ранее чем XVII в. до н.э. (или XVIII в. до н.э. с учетом новой хронологии синташтинских комплексов см. ниже). Предлагаемое сближение ритуальных атрибутов оправдано еще и тем, что в одном из погребений могильника Бертек-33 находился каменный жезл. Предполагается, что подобные изделия из афанасьевских могил типологически предшествуют фигурным жезлам (Савинов Д.Г., 1994, с. 133).
Интересующие нас каменные стержни с головами животных Э. А. Новогородова предпочитает называть пестами. В частности, именно так она определяет две находки из Кобдоского аймака. Одно из этих изделий весьма точно соответствует тарлашкынскому «жезлу», а второе оформлено скульптурным изображением головы барана. По ее мнению, эти находки свидетельствуют о существовании большого этнокультурного массива от Западной Монголии до Южной Сибири в эпоху энеолита (Новгородова Э. А., 1989, с. 87, 88). С учетом этого укажем на каменный пест с навершием в виде головы барана из Эрлитоу (уезд Яньши, провинция Хэнань, Китай). Эрлитоуская культура (согласно Чжан Гуан-чжи, около 1850 — около 1650 гг.) имеет особое значение для эпохи Шан, так как на Эрлитоу обнаружены керамические формы для бронзовых отливок и обломки тиглей. Считается, что культура Эрлитоу наиболее ярко отражает первый этап становления металлургии бронзы в Китае (Кучера С., 1977, с. 105-109, 155, табл. 5, рис. 47-14; 2001, с. 122). Для нас принципиально важен факт находки фигурного песта в комплексе, где зафиксирована развитая металлургическая традиция.
Обратим также внимание на возможные культурные соответствия к западу от предполагаемого ареала распространения фигурных жезлов. Не исключено, что районы Прииртышья не являются самыми западными территориями их бытования. По мнению В. А. Трифонова, в синташтинскую эпоху с востока на запад (от Средней Азии до Прикарпатья) распространяется традиция изготовления каменных пестов с фигурными навершиями, которые были характерны для культовой практики на Среднем Востоке (Иран, Афганистан, Маргиана и Бактрия). Контакты синташтинского и петровского населения с насельниками среднеазиатских оазисов он относит ко времени начала периода Намазга VI или даже к концу Намазга V, ссылаясь на материалы погребения из Зардча-Халифы недалеко от Пянджикента (Трифонов В. А., 1997, с. 94, 95). Среди других вещей в этом погребении были обнаружены дисковидные псалии с монолитными шипами, каменный пест фаллической формы и бронзовая булавка с изображением лошади (Bobomulloev S., 1997, abb. 3). По мнению В.А. Трифонова (1997, с. 96), фигурка на этой булавке сопоставима с изображениями лошадок на ноже из Сейминского могильника, а Е.Е. Кузьмина (2000, с. 17) считает, что стилистически она «несколько напоминает» изображения лошадей из Мыншункура, Сеймы, и упоминает в этом ряду также «навершие из Семипалатинска». Эти сближения представляются важными, если учесть мнение, согласно которому прииртышские жезлы с головами коней входят в круг памятников сейминско-турбинского культурного феномена (Самашев З., Жумабекова Г., 1993, с. 28).
На наш взгляд, булавку из Зардча-Халифы с сейминскими фигурками роднит только то, что в обоих случаях изображены лошади в статичной позе. Иконографически эти изображения безусловно разнятся. Вместе с тем тот факт, что булавка была обнаружена вместе с каменным пестом, безусловно заслуживает внимания. С. Бобомуллоев первоначально соотнес погребальный комплекс с джаркутанским периодом Сапалли и датировал 1700-1500 гг. до н.э., но затем отнес его к 2100-1700 гг. до н.э. (Бобомуллоев С., 1993; Bobomulloev S., 1997). В настоящее время специалисты удревняют не только среднеазиатские, но и синташтинские комплексы (XXI- XVIII вв. до н.э.) на основании калиброванных радиоуглеродных дат. На наш взгляд, все же больше оснований датировать синташтинские комплексы по новой микенской и европейской дендрохронологии периода бронзы А-2 — XVIII-XVII вв. до н.э. (см. Кузьмина Е.Е., 2000). С учетом этого можно предварительно определить время бытования каменных фигурных жезлов на территориях к востоку от Иртыша.
С одной стороны, особый ритуальный статус этой категории находок можно связать с культурными традициями афанасьевского населения, в погребальном обряде которого каменные жезлы и песты использовались весьма широко. С другой — прием скульптурного оформления этих каменных изделий мог отразить влияние культурных традиций Среднего Востока в синташтинский период. Кольцо с четырьмя выступами из могильника Бертек-33 удостоверяет «западные» культурные связи афанасьевцев на этом хронологическом срезе (ср. морфологически сходные украшения в синташтинских комплексах и в могильнике Верхняя Алабуга). Тем не менее в представительной серии афанасьевских жезлов и пестов отсутствуют фигурные, хотя в афанасьевском могильнике Усть-Куюм помимо пестов обнаружено каменное скульптурное изображение головы медведя (Берс Е.М., 1974, с. 25, рис. 6), и, следовательно, наличествовали все слагающие для интересующей нас категории изделий (жезлы с головой медведя найдены преимущественно в Восточной Сибири, но один у оз. Иткуль — Окладников А.П., 1950, рис. 1; Студзицкая С.В., 1969, с. 57, рис. 2.-2). На данный момент это обстоятельство может служить еще одним указанием на то, что распространение фигурных жезлов на территории Алтая связано именно с елунинской культурой, в комплексах которой представлены весьма совершенные бронзовые изделия.
По нашему мнению, изображения коней на бронзовых ножах и скульптурные головки животных на жезлах следует рассматривать как разные проявления единой изобразительной традиции. Исходя из этого фигурные песты следует датировать не предполагаемым временем бытования елунинской культуры (XIX-XVII вв. до н.э.), а хронологическим горизонтом, к которому относятся ножи с зооморфными навершиями из Елунино и Усть-Муты. Последние надежно синхронизированы с сейминско-турбинскими бронзами. Исходный импульс для формирования сейминско-турбинской металлургии датирован XVII в. до н.э. (Черных Е.Н., Кузьминых С.В., 1989, с. 261). Обратим внимание на то, что в шипуновском комплексе представлены песты с головами лошади и барана. Фигурки именно этих животных представлены на кинжалах из каракольского клада (Винник Д.Ф., Кузьмина Е.Е., 1981, с. 48, 49) и однолезвийных, выгнуто¬обушковых кинжалав из Сеймы, Турбино и Ростовки.
Под этим углом зрения еще раз вернемся к находке из Эрлитоу. Согласно серии радиоуглеродных датировок хронологические рамки культуры Эрлитоу определены 1900-1500 гг. до н.э., однако лишь с 1700-1600 гг. до н.э. в ней усматривают следы влияния «северной» традиции изготовления бронзовых изделий (Линь Юнь, 1991, с. 81, 82). Не исключено, что именно XVII- XVI вв. до н.э. и должен датироваться эрлитоуский пест с головой барана.
Ритуальная символика. Несмотря на различия в параметрических характеристиках, все интересующие нас изделия Н.В. Леонтьев (1975) определил как жезлы. Существует предположение, что они являлись атрибутами, которые наряду с масками использовались при исполнении обрядовых танцев (Новгородова Э.А., 1989, с. 88). По мнению Л.Р. Кызласова (1986, с. 288), они представляли собой инструменты древних жрецов, не являлись символами власти или ранга и были связаны с культом плодородия крупного рогатого скота. Предполагаемая нами принадлежность фигурных жезлов и бронзовых кинжалов со скульптурными навершиями («княжеское» оружие — Студзицкая С.В., Кузьминых С.В., 2001, с. 134) к единой изобразительной традиции позволяет рассматривать первые как сакральные инструменты, наделенные социальной символикой и сопоставимые с так называемыми скипетрами. (ср. бронзовые «конноголовые скипетры» (жезлы) предскифского времени и социальный ранг «скипетроносцев» у скифской и персидской знати — Ильинская В.А., 1965, с. 208). По данным древнегреческой традиции, установлено, что скипетр превращал царскую власть-силу во власть-авторитет (Линкольн Б., 1994, с. 31). Превращение пестов — фаллических символов — в фигурные жезлы с сакральной и соци¬альной символикой представляется вполне закономерным. Например, в Скандинавии фаллические обряды были огосударствлены, что было связано не только с культом плодородия и жреческими функциями властителей Упсалы, но и со стремлением королей упрочить связь с народом на эмоциональном уровне (Пекарчик С., 1965, с. 189).
Таким образом, зооморфная скульптура на каменных жезлах, символизируя сакральную силу вождя-жреца, от которой зависела производительная мощь коллектива, одновременно укрепляла авторитет его светской власти. Незыблемость этого авторитета наглядно подкреплялась бронзовым оружием, которое было украшено аналогичными зооморфными образами. Сила оружия, помноженная на авторитет сакральной традиции, — вот одна из главных составляющих сейминско-турбинского культурного феномена. Песты у оленных камней, обнаруженные в святилищах более позднего времени (Юстыд, Дагаан-дэль), удостоверяют ее актуальность в исторической перспективе.