Палеоэкономическое моделирование в археологии

«Проблемная ситуация в современной археологии» | К следующей главе

Прежде всего необходимо выяснить, что следует понимать под палеоэкономическим моделированием в советской археологии. Этот термин впервые был введен в научный оборот С.Н. Бибиковым (1965). Однако он специально не раскрыл содержание данного термина, не объяснил, чем палеоэкономическое моделирование отличается от других направлений палеоэкономической оценки археологических данных. Строго говоря, палеоэкономическим моделированием должно быть призано всякое исследование, ведущее к созданию логических моделей любых хозяйственно-экономических систем древности вне зависимости от территориальных, хронологических, культурных различий и различий, касающихся отдельных сфер хозяйственной деятельности. Иными словами, палеоэкономическое моделирование является исходной моделью, на базе которой осуществляется исследование тех или иных видов хозяйственной деятельности, системы хозяйства одного или нескольких однокультурных поселений, а также территориальных экономических систем. Но в данном случае во избежание терминологической путаницы, которая, как следствие, всегда ведет к путанице смысловой, в термин «палеоэкономическое моделирование» мы будем вкладывать то содержание, которое вытекает из рассмотрения работ С.Н.Бибикова и его последователей.

В разработках С.Н.Бибикова (Бибиков, 1965,1967,1969) под палеоэкономическим моделированием понимается не реконструкция отдельных видов хозяйственной деятельности древних обществ или рассмотрение отдельных сфер первобытной экономики как таковых, а изучение хозяйственного комплекса в совокупности и взаимосвязанности всех составляющих его отраслей, позволяющих выразить в определенных показателях экономический потенциал древних обществ. Подчеркивая, что ранее изучение трипольского хозяйства ставило своей задачей отражение (и то далеко не полное) состояния отдельных отраслей хозяйства, ”но не значимость их в экономическом комплексе как жизненной основы существования самого общества”, С.Н.Бибиков формулирует задачу освещения вопросов экономики трипольского общества ”на комплексной основе’’ (Бибиков, 1965, с. 48). В его палеоэкономических исследованиях отчетливо прослеживаются два структурных уровня — экономический комплекс отдельного поселения и экономический комплекс отдельной археологической культуры. Причем первый структурный уровень является основой для разработки палеоэкономической модели второго уровня. Нужно подчеркнуть, что в формулировке задач палеоэкономического моделирования С.Н. Бибиков не ограничился определением хозяйственно-экономического потенциала отдельных обществ древности. Говоря о необходимости совершенствования собственно археологической методики оценки археологических источников, он основную задачу палеоэкономического моделирования усматривает в раскрытии социально-экономического базиса изучаемого общества. «Имеется в виду, — пишет он, — изучение совокупности производственных отношений в древних обществах, их базиса» (Бибиков, 1969, с. 5).

Если задачи определения экономического потенциала отдельных обществ древности у него реализованы путем палеоэкономического моделирования трипольских и позднетрипольских общин, то задача изучения производственных отношений осталась не реализованной. И это не случайно; к сожалению, в археологии пока что не созданы даже заделы, столь необходимые для углубленных разработок этой, несомненно, наиболее сложной палеоэкономической проблемы. Пока что даже не ясны общие подходы к использованию археологического материала для указанных целей. Решение этой задачи возможно только на пути совершенствования теоретико-методологических аспектов археологии.

С.Н.Бибиков не описывает свой метод, специально не раскрывает логику исследования: он последовательно решает сформулированные им общие задачи. Вот почему показать методику можно лишь на основе детального разбора всей процедуры исследования, а для этого необходимо пройти все этапы разработки палеоэкономических моделей и на каждом из них выявить логику доказательств. Такой подход создает определенные трудности не только при анализе интересующих нас работ, но и в изложении результатов этого анализа. Самая большая из них — необходимость рассмотрения многих цифровых выкладок и других данных, используемых С.Н. Бибиковым в своих построениях, что неизбежно ведет к повторению его расчетов.

Для анализа методики С.Н. Бибикова недостаточно изложить исходные принципы исследования, важно также выяснить, как эти принципы применяются при рассмотрении фактического материала. Кроме того, нужно рассмотреть вопрос о том, как формируется состав источников, привлекаемых для разработки темы. Все сказанное выше диктует необходимость подробного изложения совокупности доказательств С.Н. Бибикова.

Исходный пункт в решении поставленной задачи С.Н. Бибиков усматривает в определении демографической ситуации в районе, выбранном для исследования. Здесь он исходит из ряда предложений, опирающихся на накопленную источниковедческую базу. В Среднем Поднепровье между с. Триполье и г. Ржшцевом усилиями нескольких поколений археологов обнаружено 14 хорошо сохранившихся трипольских поселений. Исходя из этого С.Н. Бибиков формирует первый важный для определения демографических данных показатель: указанная цифра, при некоторой ее корректировке в сторону увеличения (до 15), в общем и целом отражает истинное число поселений развитого триполья на этой территории. Рассматривая данные о количестве жилищ на каждом из этих поселений, часть из которых хорошо изучена путем раскопок, и вычисляя количество семей на основании площади жилых сооружений и количества очагов, он приходит к выводу о том, что на каждом из поселений этого района проживало в среднем 80 семей, составляющих общину в среднем из 500 человек. Принимая во внимание общее скорректированное количество поселков в районе (15 поселений), С.Н. Бибиков выводит основную, важную для дальнейших палеоэкономических расчетов цифру: в Среднем Поднепровье в пору развитого триполья проживало в общей сложности до 7 500 человек, что составляло 19 человек на 1 км2, или 27 км2 на одну общину. Таким образом, первый, главный в логической модели показатель выводится на основе археологических источников путем простых вычислений, из предположений о том, что каждая семья насчитывает в среднем 6—7 человек.

Второй показатель касается потенциала трипольского земледелия, которое оценивается на исходной посылке как пашенное земледелие с применением тягловой силы крупного рогатого скота и использованием перелоговой или залежной системы обработки почвы. Выводы о характере трипольского земледелия строятся на использовании ряда археологических данных, касающихся собственно хозяйственной деятельности (Бибиков, 1953, с. 181—186), подкрепленных находками глиняных статуэток бычков в упряжке. Экономическую емкость пашенного земледелия С.Н. Бибиков определяет, используя данные о потреблении злаковых культур в экстенсивных крестьянских хозяйствах XVI—XVII вв., в среднем на одного человека 12 пудов в год. Это означает, что трипольский поселок должен был ежегодно производить 6 000 пудов зерна. Для получения такой массы зерна при обычной для этой полосы урожайности в 50 пудов с каждой десятины под вспашку должно быть задействовано каждой общиной 120 га. С учетом необходимости выращивания зерна под будущий урожай общая площадь пахотной земли одного поселка должна быть увеличена до 150 га. Таким образом, получается, что на одного человека приходится в среднем 0,3 га, а на одну семью — 1,8 га. Экономический потенциал земледелия в дальнейших палеоэкономических расчетах С.Н.Бибикова играет основополагающую роль.

Именно на его основе определяется потенциал второй важной отрасли хозяйства — скотоводства.

Анализируя остеологические материалы, С.Н. Бибиков считает, что основу трипольского стада составлял крупный рогатый скот, на втором месте — свинья, на третьем — коза-овца.

Для определения количества голов крупного рогатого скота использованы данные об урожае соломы и нормы потребления грубых кормов для нормального содержания молочного и тяглового скота (для одного животного не менее 200 пудов соломы). Это значит, что один поселок мог содержать в течение полугода 55 голов крупного рогатого скота. Для выпаса стада в 55 голов каждая община должна была иметь 50—60 га пастбищной земли на плато и на участках долины Днепра. К этой цифре должно быть добавлено определенное количество гектаров для выпаса овец и заготовки для них на зиму грубого корма, в состав которого обязательно должно быть включаться сено. Если допустить наличие по одной овце на одного жителя поселка, то общее количество сена и соломы должно было составлять не менее 1 700 пудов.

Изложенные выше данные представляют собой, так сказать, идеальную модель, построенную на учете ведущих отраслей трипольского производства, взятых в чистом виде. В реальной жизни все было гораздо сложнее. С.Н. Бибиков справедливо считает, что полученные аналитическим путем цифры должны быть уточнены за счет неучтенных в приведенных выше расчетах потребностей в дополнительных площадях для выращивания льна, в зерновых подкормках скоту, значительном увеличении соломы для замеса глины и т.д. С учетом этого всего и на основе оценки технических возможностёй трипольских орудий для обработки земли имеются, как полагает С.Н. Бибиков, основания для увеличения суммарной площади обрабатываемых земель до 250 га и пастбищ — до 100—150 га. Вследствие этих поправок увеличивается надел на одного человека до 0,6 га и соответственно на одну семью — до 3 га.

Интересный методический прием применяет С.Н. Бибиков при попытке оценить полученные цифры с точки зрения возможности обработки земли имеющимися в распоряжении жителей поселка средствами. Отталкиваясь от приемов обработки почвы и производительности труда в древнерусском земледелии, С.Н. Бибиков утверждает, что для весенней вспашки 250 га земли при наличии 90 голов крупного рогатого скота нужно было потратить 42 рабочих дня. Полученная цифра не согласуется с фактической и теоретически допустимой длительностью весенней пахоты в земледельческих хозяйствах. Следовательно, отмечает С.Н. Бибиков, «возникает своего рода барьер, за которым скрывается кажущаяся непознаваемость экономического соответствия земледелия и животноводства в трипольском обществе” (Бибиков, 1965, с. 57). Приведение в логически непротиворечивую систему всей суммы показателей, характеризующих потенциал различных отраслей трипольского хозяйства, С.Н. Бибиков осуществляет путем допущения, что трипольское земледелие имело ряд прогрессивных сдвигов, в частности, выражавшихся во внедрении озимых сортов пшеницы и других разновидовых культур, что сокращало сроки весенней пахоты. Находки вкладышей серпов не только в женских, но и в мужских и подростковых погребениях, по мнению С.Н. Бибикова, свидетельствуют о том, что практически все трипольское население принимало участие в сборе урожая. Таким образом, указанные поправки позволяют представить все элементы трипольского хозяйства в сбалансированном виде, а само хозяйство — как сложный и внутренне упорядоченный комплекс. Это подтверждается соображениями о том, что ”в триполье уже началось выделение керамического ремесла из сферы домашнего производства с его сложнейшими производственными процессами, требующими большого производственного мастерства, сноровки и художественного вкуса” (там же, с. 61).

Мы так подробно остановились на изложении фактического материала и доказательств для того, чтобы более отчетливо выявить методику создания палеоэкономических реконструкций С.Н. Бибикова. В этой связи надо отметить первую главную особенность: хозяйственный комплекс триполья рассматривается им в качестве системы отраслей, находящихся в состоянии взаимообусловленности и тесной взаимосвязи. Отмечая системный характер исследования С.Н. Бибикова, нужно подчеркнуть, что археологический источник всегда при всех условиях воплощает лишь часть предметного мира изучаемых нами древних обществ. Многие важные для палеоэкономических реконструкций предметные свидетельства до нам не дошли в силу чисто природных причин. Поэтому всегда стоит задача выявления тех первичных факторов, которые лежат в основе всей дальнейшей цепи доказательств. Для С.Н. Бибикова такими факторами являются земледельческий характер трипольского общества, что устанавливается на основе многочисленных, не подлежащих сомнению фактов, и достаточно полная исследованность поселений Среднего Поднепровья, позволяющая реконструировать демографическую ситуацию — определить количество жителей на поселениях и в районе в целом.

Почему для С.Н. Бибикова так важна демографическая ситуация? Потому что эти показатели в совокупности с нормами потребления продуктов питания дают возможность определить массу совокупного продукта, необходимого для жизни общины. Иными словами, в основе определения экономического потенциала лежит вычисление не объема производства в различных отраслях на основе прямых доказательств, а объем продуктов питания, которые могут обеспечить нормальную жизнь общины. Итак, логика исследования такова: демографические показатели + норма потребления продуктов на одного человека = общий совокупный продукт общины. Сквозь призму этого полученного аналитическим путем показателя далее рассматривается структура отраслей производства, но при этом точкой отсчета для оценки всей системы хозяйства служит одна ведущая отрасль.

Важным моментом в системе доказательств С.Н. Бибикова является то, что в нее включена возможность проверки. Эту возможность С.Н. Бибиков использует, рассчитывая (исходя из норм производительности труда на пахоте) и длительность обработки земли под яровую пшеницу. Этим самым он обнаруживает определенное несоответствие в потенциале земледелия и скотоводства, как оно вырисовывается в реконструктивных данных, и необходимость уточнения этих данных. Указанная характерная черта методики С.Н.Бибикова имеет большое значение, ибо это есть средство ее внутреннего совершенствования.

В палеоэкономическом моделировании палеолита С.Н. Бибиков отталкивается от достижений археологии палеолита в реконструкциях жилищ и поселений и способов их социологической интерпретации (Бибиков, 1969). На Мезинском позднепалеолитическом поселении существовали одно большое жилище с тремя очагами внутри, одно среднее с двумя очагами и три мелких жилища, одно из которых имело один очаг. На площади стоянки вне жилищ имелись 11 открытых очагов, из которых 7, безусловно, связаны с жилыми комплексами. Опираясь на характер заселенности жилищ у северных народов (на семью приходится по очагу внутри жилища), С.Н.Бибиков приходит к выводу о том, что в Мезине проживало не менее семи семей. Если на основе этнографических свидетельств величину семьи определить количеством 5—7 человек, то можно подсчитать, что на поселении проживало 50 человек. Нормы потребления мяса у северных народностей составляли 600—700 г на человека в сутки. Значит, весь поселок потреблял в сутки 30—35 кг мяса. По остаткам костей можно узнать, что в Мезине убито 116 мамонтов, 3 носорога, 61 лошадь, 17 овцебыков, 19 зубров, 83 северных оленя, 7 медведей, 5 росомах, а также 59 волков, 112 песцов, 11 зайцев. Подсчет показывает, что эти животные давали в совокупности 247 т мяса. Имея все перечисленные выше данные, С.Н.Бибиков определяет длительность существования людей на поселении — 22—23 года.

Метод палеоэкономического моделирования успешно развивался далее В.М. Массоном для раскрытия экономического потенциала одной раннеземледельческой общины, представленной полностью раскопанным поселением Джейтун (Массон, 1971), находящимся в зоне первых песчаных гряд Каракумов. Методика, применяемая В.М. Массоном, вытекает из разработок Брейвуда, Адамса и, особенно, С.Н. Бибикова и в определенной мере служит ее естественным продолжением. Расчеты и реконструкция структуры хозяйства Джейтуна достаточно подробно опубликованы (Массон, 1976, с. 105—107), поэтому нет надобности здесь их вновь пересказывать.

Для целей настоящей работы важно подчеркнуть, что в методологическом плане палеоэкономическое моделирование есть наиболее высокое достижение в археологическом изучении хозяйства древних обществ, ибо оно впервые различные отрасли хозяйства увязывает в единый хозяйственный комплекс, имеющий не только качественные, но и количественные показатели. Полученные общие результаты палеоэкономического моделирования носят относительный, ориентировочный характер, и было бы неправомочно требовать, во всяком случае сегодня, каких-то точных, абсолютно достоверных выкладок. Подчеркивая относительный характер палеоэкономических показателей, В.М.Массон справедливо отмечает, что они указывают преимущественно нижнюю границу потребностей, необходимых для воспроизводства определенного древнего общества (Массон, 1978, с.35). Но достигнутое является важным шагом в деле совершенствования методологических и методических средств нашей науки. Прежде всего, необходимо отметить главное: палеоэкономическое моделирование вобрало в себя все те достижения в создании хозяйственно-экономических реконструкций, которыми располагает современная археологическая наука. Вместе с тем в нем нашли отражение и те недостатки, которые свойственны как экспедиционным исследованиям, так и историко-реконструктивным разработкам.

Важным и, несомненно, новым достижением является то, что палеоэкономическое моделирование опирается на принцип системности, о чем в свое время писал В.М. Массон (1973, с. 33). Расчеты хозяйственно-экономического потенциала базируются на понимании того, что составляющие его показатели отдельных отраслей взаимосвязаны и взаимозависимы. Отсюда стремление при определении тех или иных отраслевых показателей найти им место в общей системе показателей. При рассмотрении отдельных отраслей в качестве частей целостного хозяйственно-экономического организма возникает возможность получения более точных показателей, за счет увязки с возможностями других отраслей, чем при изолированном рассмотрении тех или иных видов хозяйствен¬ной деятельности. В этом преимущество системного подхода, и оно отчетливо проявилось в палеоэкономическом моделировании в археологии. Основой палеоэкономического моделирования хозяйственно-экономических систем древности является определение экономического потенциала конкретного общества. Как мы могли убедиться, делается это по-разному.

Применительно к триполью указанная задача решается не на основе суммирования экономического потенциала отдельных, входящих в комплекс отраслей, а благодаря реконструкции демографической ситуации и нормам потребления продуктов питания. Это опосредованный путь, и он связан с тем, что методика определения экономического потенциала отдельных отраслей трипольского хозяйства на основе остатков соответствующих производств в достаточной мере не разработана, в то время как имеется возможность получения относительно достоверных демографических данных на основе жилищ.

В отличие от экономики триполья, экономика позднепалеолитических общин исследуется прямым путем на основе непосредственных остатков охотничьей деятельности. По костям на стоянке определяются количество особей убитых животных и общий объем мяса, заготовленного и потребленного общиной охотников. Демографические данные вычисляются по жилищам и очагам. Соединение в анализе этих важнейших экономических и демографических показателей, в сочетании с нормами потребления мяса у охотничьих народов, ведет к получению данных о продолжительности жизни поселка. Эта модель строится путем непосредственной оценки остатков производства. По существу, такой же путь построения палеоэкономической модели раннеземледельческой экономики поселения Джейтун.

Как видим, палеоэкономическое моделирование не имеет однозначного подхода к анализу археологических фактов, но во всех случаях в них присутствуют демографические расчеты. При опосредованном пути решения задач палеоэкономического моделирования важную роль играют также нормы потребления, а при прямом, непосредственном пути вычисления экономического потенциала отраслей — нормы выработки. Все это с новой силой подчеркивает комплексность, системность, по сути, исследований по указанной тематике. Характерно, что там, где не срабатывает один путь, существует возможность выбора иного, и это расширяет возможности для оценки археологических фактов.

Одним из важных моментов совершенствования палеоэкономического моделирования является улучшение базы исходных данных. Если цель палеоэкономического моделирования состоит в выяснении хозяйственно-экономического потенциала древних обществ, выраженного в конкретных цифрах, то исходные количественные показатели и все другие выкладки должны быть точными, особенно для археологических данных. В расчетах С.Н. Бибикова исходные данные в некоторых случаях весьма приблизительны, причем иногда одно и то же явление характеризуется различными показателями. На одной и той же странице (Бибиков, 1965, с. 49) сначала говорится, что на Коломийщине 1 известно 39 построек, затем — что по данным Е.Ю.Кричевского и Т.С.Пассек, здесь открыто шесть малых, 12 средних и десять больших жилищ (т.е. всего 28) и, наконец, что на памятнике имелось 26 хорошо и восемь плохо сохранившихся площадок (т.е. всего 34). Причем при рассмотрении площади больших, средних и малых жилищ используется второй показатель, а для определения общей численности печей на поселении — третий, кстати, наиболее близкий к среднему, принятому для всего района, — 35 жилищ на одно поселение. Между тем имеется возможность получения более точных средних показателей. На основании приводимых в работах данных о наличии площадок на семи наиболее изученных памятниках из 14 известных можно определить, что среднее количество жилищ на одном поселении — 31, т.е. на 11 % меньше, чем в работах С.Н.Бибикова. Если взять за основу для последующих расчетов этот среднеарифметический показатель, то общее количество жителей на поселении и в целом районе будет значительно меньше.

Требуется более строгий подход и к поправкам, вводимым в исходные данные. Так, на пространстве от Ржищева до Триполья разведками установлено 14 памятников развитого триполья; С.Н. Бибиков полагает, что их было 15. Поправка в сторону увеличения, конечно же, уместная, но возникает вопрос: почему поправка именно такая, а не другая. Столь же проблематично одновременное существование всех поселений в данном районе.

Подобные неточности имеются и у В.М. Массона. Так, им приводятся разные цифры о трудовых затратах в животноводческом секторе — 2 200 и 3 300 человеко-дней (1971, с. 103). Не точны определения общего объема зерна, потребляемого жителями джейтунского поселка (там же, с. 102—103), расхождение составляет 20 %.

К сказанному следует добавить, что неточности в поправках отнюдь не сводятся во всех случаях к субъективным ошибкам исследователей. Во многом это зависит от качества источников. Возможность поправок, степень достоверности их в общем и целом определяются общей ситуацией в науке. На нынешнем уровне развития археологии использование поправок, пусть и не совсем доказанных, является единственным путем приведения-различных отраслевых показателей в систему. Без использования этого приема палеоэкономическое моделирование системного характера на сегодняшнем уровне археологического знания было бы невозможным. Законченное целое в реконструкции можно получить путем стыковки и взаимоувязки частей. Допуски и поправки, конечно же, аргументированные, как раз и являются средством этой стыковки и взаимоувязки в общей системе экономики древних обществ. Можно думать, что по мере совершенствования источниковедческой базы для палеоэкономического моделирования необходимость к различного рода поправкам будет уменьшаться, тем самым будут возрастать точность и достоверность результатов.

Подводя итог рассмотрению вопросов изучения хозяйственно-экономического развития древних обществ в археологии, можно отметить несколько важных моментов. В современном археологическом знании господствуют в общем и целом тенденции, сложившиеся в первые послевоенные десятилетия, которые опирались на достижения 30-х гг., ознаменовавшихся переходом археологии на рельсы марксистской методологии.

Основными достижениями археологии в вопросах развития древних обществ явились установление видов хозяйственной деятельности и определение профилирующих производств на основании комплексного подхода к оценке археологических находок, фаунистического и палеоботанического материала. В этом направлении сделано очень много: определены пространственно-временные границы распространения охоты, рыболовства, земледелия и скотоводства, выявлены локальные особенности развития этих видов пищевого производства, что дало возможность внести весомый вклад в решение общетеоретической задачи становления производящей экономики и соответствующих ей социальных структур.

Совершенно особую сферу составляет палеоэкономическое моделирование в археологии, явившееся первой попыткой системного рассмотрения хозяйственных организмов древности с целью выяснения, общего экономического потенциала отдельных обществ.

В изучении отдельных отраслей производства наиболее весомые результаты достигнуты в изучении земледелия и скотоводства; основное внимание археологов сосредоточено на исследовании культурно-исторического значения этих видов хозяйственной деятельности и ее организационно-технологических аспектов. Изучаются функции орудий труда и других предметов, находившихся в хозяйственном обиходе земледельцев и скотоводов, исторические формы и локальные особенности скотоводства и земледелия, вызванные природными условиями. При этом основным исследовательским приемом в изучении хозяйственной деятельности в археологии является перенесение предметных реконструкций в область поисков общих и частных закономерностей развития хозяйства древних обществ. Исследование собственно экономических аспектов оценки земледелия и скотоводства как экономической базы древних обществ практически не ведется. И именно это определило основной стержень сложившейся проблемной ситуации, ибо реконструкции технологического уровня организации хозяйства еще не дают представления об экономическом базисе общества, не дают возможности судить о том, как материальное производство в конечном итоге обусловливало социальный строй общества.

Успехи, достигнутые в изучении состояния отдельных видов хозяйственной деятельности, предопределили возможность рассмотрения их во взаимосвязи и взаимообусловленности, т.е. изучения целых хозяйственных систем древности. На основании изучения экономической емкости отдельных производств в палеоэкономическом моделировании определяется экономический потенциал отдельных обществ, выраженный в конкретных количественных показателях. Конечно, на основе примененной методики полученные результаты весьма приблизительно отражают экономическую специфику изучаемых обществ. Тем не менее сам факт постановки и решения задач системного осмысления хозяйства, стремление дать количественную оценку экономической емкости целых хозяйственных комплексов, общий подход к проблеме, направление поисков в отношении как формирования базы источников, так и методов исследования являются новым важным шагом в развитии археологического знания. Важны в данном случае не конечные результаты, а та основа, которая определяет долговременные перспективы совершенствования методов хозяйственно-экономической оценки фактов.

Палеоэкономическое моделирование явилось самой значительной по результатам попыткой решения проблемной ситуации, сложившейся в изучении производственных отношений как основы базиса общества, которая и здесь не получила своего решения, хотя было подчеркнуто ее основополагающее значение.

Какие же выводы из этого следуют? Становится ясно, что для дальнейшего совершенствования хозяйственно-экономических исследований в археологии основные усилия должны быть направлены на создание теоретического базиса по первобытной экономике, что возможно лишь при условии налаживания тесных контактов с другими науками, прежде всего с дисциплинами экономического профиля. Необходимо усилить интерес и к системным исследованиям, ибо только на основе использования системного подхода можно создать целостную картину исторического развития общества. В деле совершенствования хозяйственно-экономических исследований нельзя обойтись кратковременными усилиями (это может привести лишь к дискредитации направления). Нужны постоянные углубленные поиски как в совершенствовании методологической оснащенности, так и деятельности по формированию базы источников.

Нетрудно убедиться, что в сфере, касающейся организационно-технической стороны экономики древних обществ, самые значительные результаты получены там, где, археология выходит на стык с другими научными дисциплинами, стремится к комплексному использованию источников по проблеме и формированию выводов междисциплинарного характера. В этом конкретизируется хорошо обоснованная теоретически тенденция развития современной науки на пути интеграции научных знаний. Именно эта тенденция и будет определять дальнейшие перспективы археологии.
При этом встает вопрос о корректном применении этнографических и исторических свидетельств в палеоэкономических исследованиях в археологии.

Тема эта достаточно обширна. Но чтобы получить надежные данные, думается, достаточно остановиться лишь на некоторых наиболее важных вопросах. В чем заключается необходимость использования этнографических данных в археологии? Как этнографические свидетельства помогают определить функции археологических предметов? Какова их роль в реконструктивных палеоэкономических построениях? Иными словами, в чем же заключается необходимость использования данных этнографии в археологических исследованиях? Археология имеет дело с материальными остатками жизнедеятельности древних обществ. Не все сферы общественного развития находят отражение в археологическом материале в одинаковой мере. К.Маркс многократно подчеркивал, что человеческая деятельность угасает в своем результате (Маркс, Энгельс, т. 23, с. 102, 116, 158, 191—192). Археологические материалы, являясь адекватным отражением деятельности человека, содержат материализованную информацию в скрытом виде. Одни социальные феномены (например, технология создания средств труда) отражаются в археологическом материале непосредственно, другие (например, общественная психология, мировоззрение) — опосредованно. Извлечение этой информации поэтому требует широкого спектра методов, которые выходят за границы обычного вещеведения. Здесь нужны «живые” свидетельства; они являются ключом для извлечения информации из «мертвого” археологического материала, средством, при помощи которого осуществляется реконструкция деятельности древних обществ.

В археологическом материале, т.е. предметно, не все виды материального обеспечения общества находят одинаковое отражение. Многие материалы, столь необходимые человеку в его жизни, в силу природных причин вообще не доходят до современности. Отсюда понимание того, что любая совокупность археологического материала, комплекс артефактов лишь в неполной мере отражают общий объем материальных благ древних обществ. Поэтому обращение к источникам, лежащим вне сферы археологического материала, является насущной необходимостью, если стоит задача комплексного и всестороннего, системного по своей сути осмысления процессов, протекавших в экономике древних обществ. Таким образом, обращение к этнографическим и другим свидетельствам при изучении социальных систем не только компенсирует недостающие звенья, которые вызваны спецификой археологического источника и условиями его сохранности, но и определяет общие подходы к изучению исторического развития древних обществ в археологии. Это важный момент для оценки роли этнографических свидетельств в построении археологического знания.

Этнографические материалы играют первостепенную роль при определении функционального назначения артефактов, т.е. при решении тех первичных реконструктивных задач, без которых построение археологического знания немыслимо. Как правило, археологические предметы оцениваются по аналогии с этуографическими находками, и это является основой для определения их главных функций. Там, где невозможно использовать трасологические наблюдения, без этнографических параллелей определение функционального назначения археологических предметов в большинстве случаев невозможно. В этой связи можно привести достаточно выразительные примеры. Специалисты по палеолиту знают, как долго велись споры о назначении достаточно специфических изделий из фрагментов рогов оленя с круглыми или овальными сквозными отверстиями на утолщенном конце. В конце концов пришли к выводу о том, что эти предметы являются символами власти, и поэтому они получили условное наименование ”жезлы начальников”. И только обращение к этнографическим материалам позволило С.А. Семенову доказать, что эти находки не связаны с символами власти, а являются орудиями сугубо производственного назначения. Они служили выпрямителями, т.е. инструментами для выпрямления древок копий и дротиков (Семенов С.А., 1968). Эксперименты последних лет показали, что выпрямители служили также для выпрямления костяных наконечников копий (Филиппов, 1978). Так, обращение к этнографии позволило раз и навсегда решить долго продолжавшийся спор об одном из самых ярких типов позднепалеолитического инвентаря.

Отсутствие среди многочисленных этнографических материалов вещей, аналогичных археологическим находкам, становится тормозом для определения их функций. Так случилось с биноклевидными сосудами трипольской культуры, о которых много пишут и назначение которых до сих пор окончательно не определено.

Этнографические свидетельства играют также важную роль при определении назначения сложных археологических комплексов. Со времени раскопок палеолитической стоянки Гонцы округлые в плане скопления костей мамонта оценивались по традиции как массовые кухонные отбросы. Обращение к этнографическим данным позволило увидеть в них остатки жилищ, напоминающих яранги и чумы северных народностей (Шовкопляс, 1965). Причем, если одни археологи склоняются к реконструкции в виде яранги, то другие — к реконструкции в виде чума. Характерно, что наличие двух этнографических аналогий в данном случае привело к двум равноценным реконструкциям, что еще раз подтверждает первостепенное значение этнографических свидетельств в оценке археологического материала.

Не менее важную роль играют данные этнографии при создании сложных историко-социологических построений.

В разделе по палеоэкономическому моделированию отмечалось, что без привлечения этнографических материалов и письменных источников решение этих задач было бы невозможно. Этнографы не без основания подчеркивают, что отказ от использования выводов этнографии есть отрицание общих законов развития общества (Кабо, 1968, с. 263). «…Сочетание этнографических и археологических свидетельств при определенных условиях и в определенной сфере исследования не только оказывается полезным для археологии, но и направляет само исследование” (Биби¬ков, 1969, с. 14). Нормы потребления мяса, зерна, урожайность при использовании примитивных форм земледелия и примитивных земледельческих орудий, норма потребления фуража крупным и мелким рогатым скотом, производительность труда в различных видах деятельности — эти и другие данные этнографии и письменных источников составляют основу для интерпретации источников с целью создания палеоэкономических моделей. Здесь нет необходимости повторяться, однако, можно подчеркнуть, что по мере совершенствования палеоэкономических реконструкций роль и значение данных смежных наук будут неуклонно повышаться. Теоретизация археологического знания с неизбежностью ведет его к междисциплинарному уровню исследования.
Таким образом, этнографические данные привлекаются для создания своеобразных теоретических моделей, выполняющих при социальной интерпретации археологических материалов роль своеобразного методологического ориентира.

Оценивая значение этнографических данных в создании палеоэкономических реконструкций, В.М.Массон писал: «Естественно, что при изучении древних экономических систем на материалах археологии большое значение имеет опыт исследования экономики первобытных и раннеклассовых обществ, известных по данным этнографии и письменных источников” (Массон, 1976, с.95). Речь идет об использовании данных особой отрасли этнографической науки, известной в западной литературе под названием «экономической антропологии” (Семенов Ю.И., 1973).

Долгое время археологи широко применяли отдельные этнографические параллели безотносительно к тем социально-экономическим условиям, в которых существовали те или иные этнографически исследуемые реликтовые общества. Так, отдельные внешние признаки хозяйственной деятельности производящего типа привлекали для объяснения архаичных форм присваивающего охотничьего хозяйства, показатели экономики раннеклассовых обществ — для реконструкции хозяйственных систем первобытности и т.д. Часто одни и те же этнографические свидетельства нередко фигурировали при попытках реконструкции хозяйственно-экономических систем обществ, находящихся на различных ступенях общественного развития. Это можно проиллюстрировать одним достаточно характерным примером. А.П. Окладников писал, что сходство больших жилищ из Костенок I и Костенок IV с жилищами североамериканских индейцев свидетельствует о сходстве социального устройства позднепалеолитических общин и племен индейцев Северной Америки (Окладников, 1957, с. 19). К сожалению, подобные примеры использования этнографических свидетельств еще нередко встречаются даже у тех археологов, которые призывают к корректному использованию данных этнографии.

Недостатки, порождающие ошибки методологического характера, поставили на повестку дня вопрос о тех условиях и границах, в которых возможно привлечение данных смежных наук для археологических построений. В настоящее время стало ясно, что применение этнографических параллелей не может быть безграничным, что оно должно учитывать характер хозяйственной деятельности сравниваемых обществ, природно-климатические условия их жизни, т.е. учитывать весь контекст хозяйственно-бытовой деятельности в единстве природных и социальных факторов. В методологическом плане заслуживает одобрения общий вывод В.М. Массона о том, что «главным условием использования аналогий в археологии является принадлежность рассматриваемых обществ к одному хозяйственно-культурному типу с близким уровнем развития и сходной экономической ситуацией” (Массон, 1975, с. 99). По существу, речь идет об использовании не вырванных из общего фона этнографических данных как таковых, а об использовании системных этнографических моделей. Это имеет принципиально важное значение, ибо привлечение данных этнографии, письменных источников, а также данных других наук вводит в русло методологически обоснованных поисков. Сравнение археологических феноменов с этнографическими свидетельствами с целью расшифровки заключенной в них социологической информации в таких условиях позволяет уловить моменты необходимые, закономерные и отказаться от использования случайных данных. Иными словами, сравнение на уровне системных моделей позволяет проникать в сущность изучаемых археологических явлений, а не останавливаться на чисто формальных признаках сходства, скрывающих, как правило, сущностные свойства предметов и явлений. Понимание этих специфических условий использования этнографических данных археологических исследованиях — безусловное достижение археологии последних лет.

Достижения и недостатки палеоэкономических исследований ставят на повестку дня необходимость целенаправленной работы по формированию отдельных категорий источников, проведения планомерных полевых исследований по конкретным проблемам науки. Такая работа должна опираться на два важнейших принципа, вытекающих из задач палеоэкономических реконструкций: на сплошное изучение отдельных регионов и на всестороннее исследование всех хозяйственных и бытовых комплексов изучаемых поселений, что уже отмечалось В.М. Массоном (1971, с. 3). Палеоэкономическое моделирование вскрывает слабую научную рентабельность распространенных ныне выборочных раскопок памятников малыми площадями. Нужны полностью раскопанные памятники. Сквозь призму этих задач следует осуществлять всю экспедиционную работу. Полевые работы, ориентированные на исследование проблем палеоэкономики, требуют выбора объектов для раскопок, сплошного вскрытия культурного слоя с учетом не только богатых на находки центральных участков, но и относительно бедных периферийных участков поселений. Значительно более ясной становится давно известная истина, что общее направление исследования, выбор методов и подбор источников, в том числе в плане экспедиционных работ, определяются общей целью и задачей исследования. Раскопки по принципу «материал выведет на проблему” нельзя считать подходом, целесообразным в научном плане. Кстати, многие допуски, неизбежные в современных палеоэкономических расчетах, непосредственно связаны с тем, что многие из важных в этом отношении источников накапливались стихийно, т.е. без учета специфики исследовательских задач и научных направлений, связанных с теми или иными проблемами.

Наиболее важные работы в области хозяйственно-экономических реконструкций в археологии наглядно показали, сколь важное значение имеет использование данных других наук для воссоздания общих и частных закономерностей, развития древних обществ. Авторы именно этих работ являются выразителями идеи и необходимости выхода археологии на междисциплинарный уровень исследования отдельных проблем и создания общетеоретических концепций. Эта же мысль неоднократно излагалась в работах этнографов, которые в общем и целом раньше и глубже осознали необходимость интеграции археологии и этнографии в единую метанауку о первобытности.

В заключение раздела следует сказать несколько слов о специализации в археологии. Практика последних лет показала, что в археологическом знании происходит процесс дифференциации. Если раньше археологическое знание носило нерасчлененныи характер, то теперь в его сфере выделяются отдельные специализированные направления. В этой связи нельзя не согласиться с В.М. Массоном, что под палеоэкономическим моделированием «следует понимать раздел экономической науки, исследующий народное хозяйство первобытных общин и отраслей этого хозяйства” (Массон, 1971, с. 3). Процесс специализации неизбежно ведет к усилению связей с другими науками. Например, в случае с палеоэкономическим моделированием это направление по источнику является археологическим, а по объекту исследования — экономическим.

Таким образом, в области изучения экономики древних обществ стоят сложные задачи, требующие не традиционных усилий для их решения. Движение по этому пути не может быть простым и легким, ибо предстоит преодолеть немалые преграды научно-организационного и психологического характера.

«Проблемная ситуация в современной археологии» | К следующей главе

В этот день:

Нет событий

Рубрики

Свежие записи

Счетчики

Яндекс.Метрика
Археология © 2014