От Отечественной войны до XX съезда КПСС

Война нанесла, страшный удар как по сокровищам русской культуры, так и по людям, их изучавшим. На фронте погибли многие молодые археологи, в том числе зарекомендовавшие себя А. П. Круглов, Н. А. Прокошев, М. В. Талицкий. В блокированном Ленинграде умерли от голода крупнейшие ученые С. А. Жебелев, В. В. Гольмстен, Г. П. Сосновский, Б. Л. Богаевский.

1941—1945 годы были суровым экзаменом для людей. Проявили они себя по-разному. Знаем мы далеко не все, о чем-то лишь догадываемся.

[adsense]

В 1941 году в ополчение, оборонявшее Москву, ушли три товарища сотрудники отдела археологии Исторического музея Е. И. Крупнов, Д. А. Крайнов и П. А. Дмитриев. Крупнов (полевой работник!) по дороге стер ногу и отстал. В боях не участвовал, был лектором политотдела, хотя потом всегда беспокоился, есть ли его портрет на стендах, посвященных Отечественной войне. Крайнов и Дмитриев попали в окружение и были взяты в плен. Здоровенный верзила Крайнов вынул из кармана диплом оперного певца и вызвался петь для победоносного Рейха. Исполнял басовые партии в Минской опере. Вернувшись, при покровительстве Б. А. Рыбакова защитил докторскую диссертацию, дожил до 94 лет. Дмитриев, подслеповатый и слабосильный, сумел бежать, перейти линию фронта и добраться до своих. Там его отдали под трибунал, осудили за измену Родине и отправили в штрафной батальон. Вскоре он был убит. Вдова и четверо детей не получали пособие за погибшего, поскольку он числился изменником.

Человек с немецкой фамилией П. Н. Шульц — преподаватель Академии художеств — был в партизанах. Однажды, проведя ночь в какой-то снежной яме, страшно обморозился. Ему отняли все пальцы на руках и на ногах, отрезали уши, кончик носа, но он вернулся к работе, вел успешные раскопки в Крыму, создал Отдел археологии Крыма.

Один из самых одаренных выпускников Истфака МГУ И. В. Савков (копавший вятические курганы у Черемушек) пошел на фронт добровольцем и пропал без вести. Кто-то вернувшийся из плена сообщил, что видел его в немецкой форме. На стенде Истфака с фотографиями погибших портрет его поместить не решились. Только в 1989 году благодаря справке из архивов ГДР выяснилось, что Савков, заброшенный через линию фронта с документами уроженца Республики немцев Поволжья, выдал себя за перебежчика и стал переводчиком в фашистских частях, передавая добытые сведения партизанам из ржевского подполья. После разоблачения увезен в Германию, где, скорее всего, казнен 1.

Из Киева ушли с отступавшими немцами П. П. Куринный и В. Е. Козловская, В. А. Шугаевский, а из Ростова-на-Дону — М. А. Миллер. Они обосновались в Мюнхене, в Институте Восточноевропейских исследований, но ничего серьезного уже не сделали. Другой киевлянин В. П. Петров усердно служил оккупантам, достиг даже поста бургомистра в Харькове, но в конце сороковых годов объявился в Москве, получил место в ИИМК и вновь занялся археологией. Очевидно, это разведчик высокого класса.

Трагична судьба музейных работников, оставшихся на захваченной территории, чтобы сохранить коллекции. Все они: и А. И. Полканов из Симферополя, и А. К. Тахтай из Херсонеса (уже в 1929 и 1934 годах побывавший в тюрьме) 2, и В. П. Левенок из Трубчевска — были осуждены как предатели. В общем, война задела всех.

Заслугой археологов перед родиной было не только непосредственное участие в боях, в строительстве оборонительных сооружений на подступах к Ленинграду и Москве, в ополчении, защищавшем столицу в 1941 году (в него вступили А. В. Арциховский, А. П. Смирнов, В. Д. Блаватский, А. Л. Монгайт), но прежде всего — в спасении нашего культурного наследия. Умиравшие от голода ленинградцы на руках перетащили по обледенелым улицам в бронированные подвалы Эрмитажа бесценный архив ИИМК, отражавший археологическую деятельность в России за сто лет. Десятки сотрудников музеев, преодолевая бесчисленные препоны, вывозили коллекции на Восток страны: из Исторического музея — в Кустанай, из Эрмитажа — в Свердловск… То, что увезти не удалось, зарывали, прятали, скрывали от фашистских трофейных команд. В освобожденные районы сразу же выезжали экспедиции, фиксировавшие ущерб, причиненный войной памятникам зодчества и археологии, и дававшие рекомендации, как сохранить эти ценности.

По мере сил ученые продолжали и научную работу. Сотрудники эвакуированного на Урал Эрмитажа вели раскопки на Каме. Преподаватели МГУ в Ашхабаде обследовали памятники Туркмении. В блокированном Ленинграде в 1942 году была написана и даже издана книга М. А Тихановой и Д. С. Лихачева о древнерусских крепостях Северо-Запада. Ее напечатали в типографии Балтийского флота на одном из вмерзших в невский лед кораблей 3.

Патриотический порыв был велик. Но и в эти дни шли репрессии. В осажденном Ленинграде арестовали Г. В. Григорьева (уморив его голодом в тюрьме), Н. П. Бауэра (расстрелян) и В. И. Равдоникаса (этого вскоре отпустили).

Наконец война завершилась. Для археологов наметились важные изменения. Ряды ленинградцев поредели от голода и потерь на фронте. Уцелевшие были разбросаны в эвакуации между Ташкентом, Елабугой, Казанью, Свердловском. Москвичи оставались на месте. Тенденция ко все большей централизации укрепилась. Воспользовавшись ею, москвичи добились в 1945 году переноса дирекции ИИМК в столицу, превратив прежний центр в отделение — ЛОИИМК.

В Москве возродилось затем издание серий КСИИМК и МИА. «Советская археология» пока выходила на старом месте.
В 1943 году М. И. Артамонова освободили от поста директора института. В течение двенадцати лет этот пост занимали историки — Б. Д. Греков и А. Д. Удальцов, но фактически руководил всем их заместитель С. В. Киселев. Он сумел собрать рассеянные кадры, сплотить их, наладить издательскую деятельность, но, пожалуй, не пригасил московско-ленинградскую вражду, а даже раздувал ее. Бесспорная заслуга Киселева — организация ежегодных конференций Академии наук, посвященных итогам полевых исследований ИИМК, как бы продолжившая дореволюционные археологические съезды.

[adsense]

Десятилетие между концом войны и XX съездом партии в жизни нашей археологии отмечено многими положительными моментами: расширением раскопок, публикацией ряда значительных книг, подводивших итоги двадцати-тридцатилетней работы авторов (С. В. Киселев. Древняя история Южной Сибири // МИА. 1948. № 9; Т. С. Пассек. Периодизация трипольских поселений // МИА. 1949. № 10; М. Е. Фосс. Древнейшая история Севера Европейской части СССР // МИА. 1952. №29; Б. А. Рыбаков. Ремесло древней Руси. 1948; С. П. Толстов. Древний Хорезм. 1948; Б. Б. Пиотровский. История и культура Урарту. 1944; В. Ф. Гайдукевич. Боспорское царство. 1949; С. И. Руденко. Древнейшая культура Берингова моря и эскимосская проблема. 1947 и Культура населения горного Алтая в скифское время. 1953). Но памятно оно и тенденциями мало приятными, прежде всего расцветом квасного патриотизма. Корни этого явления лежали глубоко. Сыграли свою роль и подъем патриотизма в дни Отечественной войны, и боль за потери во время нее, и сведение счетов за унижение национального достоинства в тридцатые годы, и традиции, уходящие в XVIII—XIX века, ко временам Ломоносова — Венелина — Классена.

Многое делалось по приказу свыше людьми, не имевшими отношения к науке, но и ученые тут не без греха. Было приказано подкрепить фактами тезис: Крым — исконная русская земля. Зачем — непонятно. Когда Крым вошел в состав России, известно. Ни Турция, ни другие державы на него не претендовали. Не было ли связано это с ходатайством о создании Еврейской автономной области в Крыму и разгромом Еврейского антифашистского комитета? Так или иначе велено было доказывать, что в Крыму никогда не жили ни готы, ни византийцы, ни генуэзцы, а прочие иноземцы были гнусными колонизаторами, угнетавшими аборигенов — скифов — сиречь славян. Такого рода сочинения выпускали прохиндеи-журналисты, отставной сотрудник КГБ П. Н. Надинский 4. Но совершенно в том же духе в 1952 году была проведена и Крымская сессия Академии наук СССР. Показательны доклады трех академиков. Б. Д. Греков и Ю. В. Бромлей объявили, что земледелие в Причерноморье принесли именно славяне 5, а Б. А. Рыбаков осуждал тех, кто занимается «любованием татарской культурой» и пишет, как А. Л. Якобсон, о разгроме Корсуня Владимиром 6.

Любитель Н. А. Константинов выдавал за древнейшее русское письмо загадочные знаки Боспора, но горячо рекомендовал эту ахинею читателям академик И. И. Толстой 7. Е. Л. Немировский, говоря об изобретении книгопечатания в Киеве при Владимире Красном солнышке, ссылался на Б. А. Рыбакова 8.
Вслед за Крымом пришел черед других земель. В партийных документах 1934—1937 годов мы находим и «колониальную политику царизма», и «Россию — тюрьму народов», и идею «наименьшего зла» (лучше грузинам быть с русскими, чем с турками или персами). Теперь проводились в жизнь другие установки. Печально известный Г. Ф. Александров указал в журнале «Большевик», что всюду имело место добровольное присоединение национальных областей к России, а вожди движений, сопротивлявшихся этому, будь то Шамиль или Кенесары Касымов, были агентами Турции и Англии 9. М. В. Нечкина тут же взяла под сомнение термин «наименьшее зло» 10.

Смешение классового марксистского подхода к прошлому с чисто националистическими взглядами, наметившееся в конце тридцатых годов, увеличилось в огромной степени. Порядок статей в «Советской археологии» (например, т. XI, 1949) отныне был таков: сначала публикации о древней Руси, потом по палеолиту, неолиту, бронзовому веку, Кавказу, Средней Азии.

Так называемые «дискуссии» конца сороковых — начала пятидесятых годов задели археологов достаточно болезненно. В 1948 году ленинградцы во главе с Равдоникасом, пытаясь взять реванш, обвинили москвичей в возрождении вещеведения. В 1949 году, в разгар «борьбы с космополитизмом», уже Равдоникас оказался под ударом как человек, широко пользовавшийся иностранной литературой. В 1950 году Сталин развенчал Марра. Ленинградцам, прославлявшим его, опять досталось. Стадиальность и автохтонизм были взяты под сомнение. Снова вошли в моду миграции. Теперь в глубине веков можно было искать не «яфетических предков славян», а их самих 11.

Последствия всех этих событий чувствуются до сих пор. Страх перед обвинением в вещеведении сковал классификационную работу. Смены идеологических установок, сопровождавшиеся обвинением еще вчера процветавших людей во всевозможных грехах, отпугивали от большой исторической проблематики. Я могу назвать ряд ученых, созданных для синтеза, обобщений, но ушедших в фактографию и не раскрывшихся полностью из-за нежелания вести бесплодные дискуссии, подвергаться всяческому поношению. Таковы С. Н. Замятнин, Б. Н. Граков, В. Н. Лазарев. Вместо них на первый план выходили люди, куда менее знающие и одаренные, зато готовые обслуживать любые политические лозунги. Недаром друг советских археологов В. Г. Чайлд в пятидесятых годах писал А. В. Арциховскому, М. И. Артамонову и П. П. Ефименко о своем разочаровании в сегодняшнем духе нашей науки 12. Но к его предупреждению не прислушались.

Во время войны был отменен институт комиссарства. Теперь вместо двоевластия: командир и комиссар — всюду появлялись единоличные властители и лидеры. Обсуждение в 1948 году во всех подразделениях союзной Академии вопроса о двух направлениях в науке — ложном буржуазном и истинном советском, — поднятого на сессии Сельскохозяйственной академии, означало многое. Тот, кто побеждал в этих схватках, подобно Лысенко, становился непогрешимым арбитром в данной области знания, которому разрешалось всячески подавлять инакомыслящих. И желающие занять место такого лидера находились в каждой науке.

У нас за лидерство боролись тогда в Москве С. В. Киселев, А. В. Арциховский и С. П. Толстов, а в Ленинграде — В. И. Равдоникас, М. И. Артамонов и П. Н. Третьяков. Постепенно ситуация упрощалась. Артамонов и Равдоникас сошли с ринга. Третьяков переехал в Москву и делал карьеру не по археологической линии: был референтом отдела науки ЦК КПСС, потом директором академического Института славяноведения. Толстов стал в 1943 году директором Института этнографии АН СССР. Он порывался объединить его с ИИМК, но это ему не удалось. Арциховский подвергся критике как «объективист» во время пресловутых «дискуссий» 1948—1949 годов, запоздал со вступлением в ряды КПСС и тоже не поднялся вверх.

Оставался Киселев. Именно он определял политику в археологии в 1945—1955 годах. Ему принадлежат статьи о значении трудов Сталина для археологии, о космополите Равдоникасе и т. д. 13 Грустно читать их сегодня, помня автора как серьезного исследователя древностей Сибири и хорошего профессора. Но выйти в директора и академики Киселев не сумел. Поджимали более молодые: Б. А. Рыбаков, чья тематика была особенно созвучна духу времени, и А. П. Окладников, готовый писать и говорить что угодно и о чем угодно.

В целом археология была в чести. Сталинские премии получили Б. А. Куфтин, С. П. Толстов, Б. А. Рыбаков, С. В. Киселев, Т. С. Пассек, А. П. Окладников, Н. Н. Воронин, П. Н. Третьяков, М. К. Каргер. Денег на экспедиции давали много. Широкий масштаб приобрели раскопки в Новгороде, увенчавшиеся в 1951 году находкой берестяных грамот. Очень большой была Хорезмская экспедиция, открывшая в эти годы статуи и росписи городища Топрак-кала. Строительство Волго-донского канала выделило значительные средства на исследование зоны затопления, экспедиция М. И. Артамонова изучала руины Саркела, окрестные курганы и городища.

Неплохо было и с издательскими возможностями. «Краткие сообщения ИИМК» выходили с регулярностью журнала по четыре номера в год. Печатали и толстые тома МИА, не только монографии, подводившие итоги довоенных работ, но и сборники, отражавшие результаты недавних раскопок в том или ином районе. Тома «Советской археологии» публиковали сперва в Ленинграде, а вслед за полным подчинением ЛОИИМК Москве в 1950 году после кампании борьбы с марризмом тоже передали столичному издательству.

С. В. Киселев, выпустивший в 1943 году «Древнюю историю Южной Сибири», создал характерный для этих лет тип монографии (позднее появились подражания М. Е. Фосс, Н. Н. Гуриной, Е. И. Крупнова). История выдвинута на передний план, источниковедческая, собственно археологическая работа задвинута на задний. В заглавиях диссертаций и книг 1950-х годов слова «археология», «керамика», «изделия» предпочитали не употреблять. Надо было писать о «племенах», об «этнической истории».

Тематика сводилась как правило к двум вопросам: происхождение народов, заселяющих территорию СССР, и уровень их культуры в древности. Проблемы социально-экономического плана, центральные для 1930-х годов, особым вниманием уже не пользовались. Медленно, но верно происходило вытеснение сторонников стадиальной концепции истории общества учеными, сосредоточившимися на своеобразном пути развития населения отдельных районов. Здесь показательна полемика А. Н. Рогачева с П. П. Ефименко и П. И. Борисковским, понемногу сдававшими свои стадиальные позиции и приходившими к признанию локальных вариантов палеолита. Тогда же увидели свет обзоры неолитических культур Европейской части СССР, составленные А. Я. Брюсовым и М. Е. Фосс.

Сейчас подобные книги не пользуются популярностью. Появилось много нового материала. Выводы авторов устарели. Но самое важное в другом. Возникло сомнение, а этнические ли группы выделяют археологи. Может быть, это лишь хозяйственно-культурные типы? Ярым сторонником такой точки зрения стал сейчас, помимо этнографов, В. М. Массон, решительно отвергший понятие «этнокультурные области» 14. Но для железного века мы уверенно говорим о славянских, балтских, финских, тюркских древностях, даже уже — о мордовских, литовских, вятических, кривичских. Более или менее надежно намечают массивы индоевропейцев и финно-угров для эпохи бронзы. Почему же отрицается возможность этнического характера археологических культур каменного века?

Главной считалась в 1940—1950-х годах проблема происхождения славян. Каждый лидер — П. Н. Третьяков, М. И. Артамонов, Б. А. Рыбаков, даже занимавшийся Средней Азией С. П. Толстов, — давал свою схему. Общего между этими построениями было мало, и это заставляло относиться к ним весьма скептически. Причина же разнобоя и произвольного обращения с источниками в том, что над археологами довлели идеи автохтонизма, а сперва и стадиальности. Славяне должны были быть местным коренным населением Восточной Европы. Очень хотелось видеть наших предков в трипольцах, скифах, создателях полей погребений.

Этим гипотезам, в значительной мере спекулятивным, со временем противопоставились работы, посвященные углубленному исследованию отдельных территорий, памятников и культур. Решающую роль в этом сыграли И. И. Ляпушкин и несколько позже Ю. В. Кухаренко, склонявшиеся ко мнению об отнюдь не раннем проникновении славян в Восточную Европу с запада. Эти ученые вели сплошные обследования интересовавших их районов, полный учет памятников, стремились вскрывать культурные слои на широкой площади, если не целиком. (Новотроицкое городище на Пеле.) Именно такой подход к сложнейшему вопросу начал постепенно вносить в него ясность, чего не могли дать размашисто набросанные картины в стиле Рыбакова.

Изучение древних городов и тяготевших к ним могильников шло в 1940—1950-х годах как на русской территории (Новгород, Киев, Москва), так и в Средней Азии (Пянджикент, Варахша, Ниса) и на Кавказе (Тейшебаини, Двин, Мцхета, Мингечаур). Был собран и частично введен в научный оборот огромный и интересный материал.

В интерпретации его не все было гладко. Националистические установки сказывались то тут, то там. Надо было всячески возвышать русскую культуру и с осторожностью подходить к оценке других. Дренажные трубы в Новгороде выдавали за древнейший в Европе водопровод. Рыбаков постарался опорочить труды Артамонова по истории Хазарии, организовав даже разгромную статью в «Правде». Ведь русские воевали с хазарами, а те к тому же приняли иудейское вероисповедание 15.

А. Н. Бернштам подвергся не меньшим поношениям. Он выпустил книгу о гуннах, с которыми Сталин как-то сравнил фашистов 16. Да и тюрки оказались под сомнением, ибо традиционно совершали набеги на Русь. Возникли дикие оценки «Манаса» и «Джангара» как антинародных феодальных эпосов. Не изучались памятники готов, золотоордынские города.

Нет, работать археологам и в эти — вроде бы благоприятные для них годы — было нелегко. Но они делали свое дело, вели раскопки, классифицировали собранные коллекции, публиковали сообщения и о том, и о другом.

Наряду с московским и ленинградским центрами укреплялись и республиканские. В Киев переехал в 1946 году П. П. Ефименко, и привлек в возглавленный им Институт археологии АН УССР ряд толковых специалистов (А. И. Тереножкин, В. А. Богусевич, М. И. Вязьмитина). Складывались и новые археологические школы в Тбилиси, Ереване, Баку, Ташкенте…

Notes:

  1. Максимова Э. Вопросы задаем мы в надежде на ответ КГБ // Известия. 9 июня 1991 г. № 161.
  2. Граб В. И., Супруненко А. Б. Археолог Олександр Тахтай. Полтава, 1991. С. 21. 23,47—52.
  3. Лихачев Д. С., Тиханова М. А. Оборона древнерусских городов. Л., 1942; Лихачев Д. С. Послесловие к брошюре 1942 года // Звезда. 1975. № 1. С. 180—183; Платонова Н И. Институт истории материальной культуры в годы Великой Отечественной войны // Археология и социальный прогресс. М., 1991. Вып. 1. С. 45—78.
  4. Надинский П. Н. Очерки по истории Крыма. Симферополь, 1951. С. 7—57; Куръянов М. С. Крым. Симферополь, 1955. С. 17.
  5. Греков Б. Д., Бромлей Ю. В. Изучение истории Крыма // Вестник Академии Наук СССР. 1952. № 8. С. 74.
  6. Рыбаков Б. А. Об ошибках в изучении истории Крыма и задачах дальнейших исследований. Симферополь, 1952. С. 15.
  7. Константинов Н. А. История русской азбуки // Знание — сила. 1953. № 1. С. 1—6; Толстой И. И. В редакцию журнала «Знание — сила» //Там же. С. 1.
  8. Немировский Е.Л., Теплов Л. Книгопечатание — русское изобретение // Литературная газета. 1 апреля 1950 г.
  9. Александров Г. Ф. О некоторых задачах общественных наук в современных условиях // Большевик. 1945. № 14. С. 17, 18.
  10. Нечкина М. В. К вопросу о формулировке «наименьшее зло» // Вопросы истории. 1951. №4. С. 44—48; Очерки истории исторической науки в СССР. М., 1985. Т. V. С. 19.
  11. Федоров Г. Б. Обсуждение положения в археологической науке на расширенном заседании ученого совета ИИМК АН СССР // Вестник древней истории. 1949. № 2. С. 258—262.
  12. Чайлд В. Г. Письмо советским археологам от 10 декабря 1956 г. // Российская археология. 1992. № 4. С. 184—189.
  13. Киселев С. В. Рец. на кн.: Равдоникас В. И. История первобытного общества. Т. II // КСИИМК. 1949. Вып. XXVIII. С. 117—122; Он же. Вопросы археологии первобытного общества в свете трудов И. В. Сталина по языкознанию // КСИИМК. 1951. Вып. XXXVI. С. 3—13.
  14. Массон В. М. Исторические реконструкции в археологии. Фрунзе, 1990. С. 28—53.
  15. Иванов П. Об одной ошибочной концепции // Правда. 25 декабря 1951 г. № 359 (12196); Рыбаков Б. А. Русь и Хазария // Академику Б. Д. Грекову к его 70-летию. М., 1952. С. 76—88; Он же. О роли Хазарского каганата в истории Руси // СА. 1953. XIII. С. 128—150.
  16. Кызласов Л. Р., Мерперт Н.Я. Рец. на кн.: Бернштам А. Н. Очерк истории гуннов // Вестник древней истории. 1952. № 1. С. 101—109.

В этот день:

Дни смерти
1984 Умер Андрей Васильевич Куза — советский археолог, историк, источниковед, специалист по древнерусским городам.
1992 Умер Николас Платон — греческий археолог. Открыл минойский дворец в Закросе. Предложил хронологию базирующуюся на изучении архитектурных комплексов (дворцов) Крита.
1994 Умер Сайрус Лонгуэрт Ланделл — американский ботаник и археолог. В декабре 1932 года Ланделл с воздуха обнаружил древний город Майя, впоследствии названный им Калакмулем, «городом двух соседних пирамид».

Рубрики

Свежие записи

Счетчики

Яндекс.Метрика

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Археология © 2014