Костомаров В.М. Андроноидная общность в контексте проблем пахомовской культуры: историографический аспект

Костомаров B.M. Андроноидная общность в контексте проблем пахомовской культуры: историографический аспект // AB ORIGINE: проблемы генезиса культур Сибири. — Тюмень: Три T, 2008. — Вып. 2. — С. 6-35.

Рассматривая историю изучения андроноидных культур, необходимо учитывать различное понимание этого термина исследователями. Многие памятники эпохи бронзы относились либо к единой андроновской, либо к карасукской культурам. Впоследствии поздние памятники стали относить к андроноидным, понимая под этим термином группу культур, хронологически или генетически последовательных андроновским древностям. В данной статье делается попытка рассмотреть некоторые аспекты андроноидной проблематики, а также освещается история изучения пахомовских древностей в контексте соседних культур эпохи поздней бронзы. Мы не ограничиваем историографию пахомовской культуры лишь хронологией вопроса — с момента ее выделения до наших дней, а наоборот, делаем попытку рассмотреть механизмы изучения и выделения андроноидных культур, их историографический «путь становления». Нам важен аспект развития представлений об андроноидных древностях как та база, на которой и сформировались представления о пахомовской культуре. Изучение постандроновских культур ведется более пятьдесяти лет, однако возникают новые вопросы, связанные с культурогенезом, эволюцией, кросскультурными связями этих групп. В работе охарактеризованы два этапа. Первый — предыстория андроноидной проблематики, связанная с развитием концепций андроновской общности и выделения первых андроноидных культур. Второй непосредственно связан с андроноидными культурами и в частности с пахомовскими древностями, так как на момент выделения пахомовской культуры вопросы, относящиеся к еловской, сузгунской, саргаринской, ирменской культурам, были разработаны в достаточной степени, а пахомовская тематика являлась новой волной, испытывающей на себе влияние уже отработанных теоретических схем.

Рассмотрение предыстории андроноидной проблематики начинается в послереволюционный период и заканчивается в 50-е гг. XX в. В конце 20-х гг. особое внимание культурам эпохи бронзы уделял С.А. Теплоухов. Обращаясь к материалам памятников афанасьевской, андроновской, карасукской культур, автор предположил наличие генетической связи между их носителями в рамках бронзового века, причем карасукские древности он относил к среднему периоду Минусинской бронзовой эпохи [Теплоухов, 1927, с. 57-108]. Данная концепция доминировала на протяжении нескольких десятилетий в силу слабой изученности Сибири и узкого круга ученых, работавших на этой территории.

В начале 50-х гг. М.П. Грязновым при рассмотрении казахстанских материалов был сделан вывод о наличии двух групп населения, андроновской и карасукской, причем и для Сибири также. При этом носители казахстанского варианта, по мнению автора, не были пришлыми, а сформировались на местной андроновской основе [Грязнов, 1952, с. 129— 162]. В это же время, анализируя материалы эпохи бронзы Центрального Казахстана, К.А. Акишев выделил в андроновской культуре два этапа, федоровский и алакульский, а культуру поздней бронзы назвал дандыбаевской [Акишев, 1953, с. 2-14].

Из значительных полевых исследований по эпохе бронзы в обозначенный период отметим раскопки культового места Сузгун-II в 1948 г. под руководством В.И. Мошинской и В.Н. Чернецова. Эти материалы стали основой для выделения сузгунской культуры и началом эпохи андроноидных культур в историографии.

Данный период можно в целом охарактеризовать как исследовательский прорыв в источниковедческом плане. Именно тогда появляются наиболее полные и развернутые концепции, осмысляющие не только периодизацию, но и культурно-генетические связи древнего населения Западной Сибири в эпоху поздней бронзы. Активно проводятся исследования новых памятников. Большинство исследований было направлено на переоценку культурнохронологической шкалы, предложенной исследователями 20-30-х гг., большей частью в работах М.П. Грязнова.

В 1953 г. В.Н. Чернецовым в монографии «Древняя история Нижнего Приобья» частично опубликованы материалы раскопок культового места Сузгун-II. Автор помещает сузгунскую культуру в пределах второй половины II тыс. до н.э. Исследователь пришел к выводу, что племена сузгунской культуры находились на стыке ареалов степных и лесостепных племен, что остается актуальным и сегодня [Чернецов, 1953].

В 1957 г. выходит работа В.И. Мошинской, в которой также проводится подробная характеристика сузгунских древностей с эпонимного памятника. Исследователь считает, что с конца I тыс. до н.э. на месте андроновской и синхронной ей культур в зоне лесной полосы Сибири появляются более мелкие культурные образования. Ареал же сузгунской культуры, по ее мнению, охватывал регион Прииртышья [Мошинская, 1957, с. 132]. Автором была отмечена близость ирменской и сузгунской керамики, но специального сравнительного анализа проведено не было [Там же]. Также было выделено несколько типов сузгунской посуды на основе дифференциации по декоративно-морфологическим признакам.

Формирование сузгунских традиций исследователь связывала с таежным влиянием и высказывала сомнение в их связи с уже хорошо изченной андроновской культурой [Мошинская, с. 134]. Материалы комплекса Сузгун-II датировались в пределах середины II тыс. до н.э. — рубежом II—I тыс. до н.э., то есть они были помещены в одни хронологические рамки с андроновскими древностями.

В середине 50-х гг. разворачивается полемика между М.П. Грязновым и H.Л. Членовой по проблемам карасукских древностей. Грязновым была выработана достаточно дробная структура карасукской культуры, включавшая в себя более десяти локальных вариантов [Грязное, 1956, с. 37]. Автор был склонен разделять памятники Минусы и остальные, а в отношении других культур предложил именовать их как культуры карасукского круга или относить к карасукской эпохе [Там же, с. 27-42].

Его оппонент, H.Л. Членова, предложила четко отделить карасукскую культуру Минусинской котловины от андроновской и тех культур, которые так или иначе связаны с последней, а в отношении сузгунских древностей она не исключала андроновский компонент, применив термин «андроноидные» по отношению к сузгунской культуре [Членова, 1956, с. 54-55]. В 1955 г. исследователь предложила выделить памятники эпохи поздней бронзы в отдельную культуру — ирменскую, по эпонимному памятнику Ирмень-1, хотя до нее эти материалы рассматривались Грязновым в рамках карасукских древностей. В это объединение должны были войти памятники бассейна Иртыша, Томи и Оби, то есть Каменка, Самусь и пр. [Членова, 1955, с. 38-57]. Таким образом, на данном промежутке распалась концепция единой карасукской культуры и началась эпоха изучения андроноидных образований.

В 1960-х гг. К.В. Сальников выделяет черкаскульскую культуру бронзового века (XV-XII вв. до н. э.) [Сальников, 1964]. Исследователь связывал возникновение черкаскульской культуры в лесном Зауралье с развитием местных культур неолита, сходство в керамике федоровцев и черкаскульцев исследователь объяснял родственностью культур эпохи неолита и энеолита на территории урало-казахстанской культурно-исторической общности, охватывающей степную, лесостепную и лесную полосу. Он высказал мнение о синхронности черкаскульской посуды с федоровским этапом андроновской культуры и датировал ее XVIII-XVI вв. до н. э. [Сальников, 1967, с. 363-364], таким образом соотнеся с андроновской общность.

B.C. Стоколос, его оппонент, относил черкаскульскую культуру, наряду с алакульской, к зауральской. По его мнению, черкаскульская культура относилась к лесным, алакульская рассматривалась как степная, федоровская культура считалась пришлой в Зауралье [Стоколос, 1972, с. 91-96, 132-146].

Л.П. Хлобыстин высказал свое представление на формирование круга андроноидных культур. Черкаскульская культура, по его мнению, переняв много из предшествующей ей «андроноидной коптяковской культуры», существовала параллельно с культурами «зауральского андрона», постепенно заимствовав у них производящую форму хозяйства и расширив свой ареал обитания, сопровождавшийся подъемом численности населения [Хлобыстин 1976, с. 62]. Процесс сложения андроноидных культур, по его мнению, протекал по-разному: так, андроновское население, возросшее в итоге перехода к прогрессивным формам производящего хозяйства, было вынуждено искать новые территории для его ведения. Следовательно, продвигаясь в восточном направлении, андроновцы сталкиваются с прасамодийскими племенами, результатом чего становится сузгунская культура, унаследовавшая яркие черты андроновской орнаментики. Карасукская культура, по мнению Л.П. Хлобыстина, возникает в результате смешения традиций андроновцев и окуневцев, при этом доминантная андроновская подавила окуневскую, что тоже является механизмом формирования андроноидных культур. Исследователь объясняет появление еловской культуры с позиции хозяйственного освоения алакульско-федоровским населением территории Томского Приобья, где к тому времени процветали племена самусьской культуры, с которыми и произошел тесный контакт [Там же, с. 63]. Большое андроновское движение, по мнению ученого, определило специфику сложения черкаскульской культуры на северо-западе.

Для понимания общего процесса развития археологической мысли также необходимо обратиться к трудам исследователей, посвященным территориям Приобья и Казахстана.

В начале 60-х гг. выходят исследования, посвященные проблемам еловской культуры. Пионерами здесь можно считать М.Ф. Косарева и В.И. Матющенко.

Еловская культура была выделена М.Ф. Косаревым в Томско-Нарымском Приобье в 1964 г. [Косарев, 1964]. На тот момент опорными памятниками еловской культуры являлись: Еловское поселение, Десятовское поселение, Самуськое-4 поселение, Еловский могильник. По мнению исследователя, существование еловской кульуры охватывает около 300 лет.

Эта культура образовалась на основе населения тоболо-иртышской неолитической области, когда на территории Ишимо-Иртышья в декоре основным становится гребенчатый штамп. Общая хронология прослеживается на примере динамики изменения декоративно-морфологических компонент еловской посуды [Косарев, 1974, с. 97]. Еловская культура продвинулась на восток и претерпела некоторые изменения, проявившиеся в целом материальной культуре и в облике сосудов в частности. На ранних этапах еловцы имели мало общих черт с андроновской культурой, однако позже еловское население начало испытывать сильное андроновское влияние. Керамика южной периферии еловского мира начала приобретать некоторые андроновские черты, главным образом в орнаментации: начали прослеживаться композиции из треугольников и ромбов, уточки, взаимопроникающие Г-образные фигуры, различные варианты меандров [Косарев, 1974, с. 157].

Северная окраина еловской культуры не испытала существенных андроновских воздействий, и декор этой группы характеризуется несложным геометрическими композициями [Косарев, 1974, с. 158].

Таким образом, можно выделить две линии декора на еловских горшках. Первая — со сплошным заполнением орнаментального поля горизонтальными елочными или косыми зонами, нанесенными гребенчатым или гладким штампом, с обязательным разделением ямочными поясами. Для второй линии наиболее характерно наличие развитого геометризма, таких раппортов, как заштрихованные ленты, решетчатые пояса, треугольники, ромбы, зигзаги, различные меандры.

В посуде южного ареала преобладали гладкие штампы, на северной периферии — гребенчатые. Картографирование еловских комплексов свидетельствует о его далеком распространении в Томской и Новосибирской областях [Косарев, 1974, с. 117].

С начала 60-х гг. интерес к монокультурной проблематике несколько ослабевает и на первый план выходят проблемы, связанные с еловской, ирменской, карасукской культурами, их происхождением, развитием и взаимодействием. Авторы предлагают как дробные периодизации эпохи бронзы, так и актуализированные исследования по постандроновской эпохе.

С 1964 г. М.Ф. Косарев начал разрабатывать аспекты непосредственно общей позднебронзовой проблематики с точки зрения экологического подхода, главного в его дальнейших исследованиях.

Если в целом рассматривать концепцию Косарева, то можно отметить присущую только его исследованиям черту, а именно палеогеографический подход с глубокими этнографическими параллелями. Описывая основные направления историко-культурного развития Обь-Иртышского бассейна, автор разделял данную территорию на три зоны: Среднее Приобье (новосибирско-ирменская часть, низовья Томи и Чулыма) — место стыка многих областей; Нарымское Приобье — изолированный район с вялотекущими процессами культурогенеза; Среднее Прииртышье (от Омска до устья р. Ишим).

Для эпохи бронзы М.Ф. Косарев реконструирует процессы обособленного развития всех трех направлений, утверждая, что эти потоки имели своих родоначальников [Косарев, 1964]. Для Приобья с целью освещения круга постандроновской проблематики не хватало источникового фонда, в силу смещения исследований в район Прииртышья.

Используя уже накопленный материал, исследователь выделил для культур Прииртышья ведущий тип традиции — екатерининский, который бытовал на всем промежутке развития позднебронзового декора. Вместо короткого и нечеткого зубчатого штампа и вдавлений лопаточки распространяются крупнозубчатая гребенка и гладкий штамп, а появление меандров, заштрихованных лент и зигзагов Косарев связывает с контактами с населением Северного Казахстана [Там же, с. 27].

В последней четверти II тыс. до н.э. М.Ф. Косаревым отмечено «экспансивное распространение части Среднеиртышского населения на восток», в районы среднего Приобья. В результате этого на обширной территории утверждается господство населения, оставившего памятники еловского типа. Автор видит сходство между еловскими и сузгунскими древностями, но не склонен считать их единым культурным образованием.

По отношению к хозяйственной деятельности еловцев исследователь говорит о комплексности с преобладанием скотоводства и земледелия, о чем свидетельствуют находки зернотерок. Важную роль играли охота и рыболовство (находки наконечников стрел и грузил). Для ирменского населения автором предположено повышение роли скотоводства по сравнению с еловскими группами. Движущие силы этнокультурных процессов ученый видел в экономических изменениях.

В начале последней четверти II тыс. до н.э. культура населения самуського круга начинает исчезать на фоне проникновения племен зауральского происхождения, несших новые традиции. В таежные районы Томско-Нарымского Приобья начинают проникать племена еловцев, орнаментика которых, по словам М.Ф. Косарева, имеет сходство с декором материалов сузгунской культуры Притоболья [Косарев, 1972, с. 87]. Данный факт, по его мнению, напрямую указывал на общность происхождения населения данных культур, истоки которых находились в районе Урала.

На данном этапе исследователем отмечалась общая для федоровского и еловского населения подвижка на восток, однако последние проходили севернее. Данное предположение сделано на основе так называемых «синхронизирующих признаков». Еловское население сменило самусьцев, а андроновское (федоровское) заняло территории, где ранее обитали носители традиций окуневского типа. М.Ф. Косарев предположил, что еловское население не преемственно местному, самуському, так как не имело сходства в декоративно-морфологическом типе сосудов. Металлические орудия более похожи на южные андроновские. Сама же еловская культура претерпела некоторые изменения вследствие сильного андроновского влияния с юга, что, по мнению исследователя, выражалось не просто в контактах, а в прямом проникновении андроновцев в среду еловцев [Там же, с. 88]. В начале 80-х гг. Косарев попытался осмыслить и систематизировать данные по эпохе бронзы. Он заключил, что межовская и ирменская культуры близки генетически и имеют в основе андроноидный субстрат, основное же различие заключается в том, что межовская культура — это прямое продолжение андроноидной черкаскульской культуры, когда ирменская культура является суммой влияния карасукских племен на андроновское и андроноидное население.

Одновременно автором отождествляются замараевские и межовские комплексы, они именуются межовско- березовскими [Косарев, 1981, с. 162-163]. Обращая особое внимание на так называемый «предсузгунский этап», автор характеризует его лишь культурами, близкими к самуському кругу, а именно комплексами, сформированными из материалов раскопок поселения Ипкуль-1, ЮАО-Ю и похожими на них [Там же, с. 86]. Сузгунскую же культуру М.Ф. Косарев предлагал считать изначально двухкомпонентной. Однако в 1981 г., выделяя эти компоненты, он соотносил их с местными гребенчато-ямочными традициями и с андроноидными, которые привнесли мигранты [Там же, с. 142], а в 1983 г. в качестве включенного компонента называются непосредственно носители андроновских традиций [Косарев, 1983].

Автор относит к андроноидным культурам, а точнее к культурной общности, черкаскульскую культуру, еловскую культуру и культурных носителей, оставивших поселение Чудская Гора [Косарев, 1981].

В 1960 г. в Приишимье было раскопано поселение Пахомовская Пристань I, ставшее впоследствии эталонным и эпо- нимным памятником пахомовской культуры. Первоначально М.Г. Мошковой и В.Ф. Генингом оно было атрибутировано как памятник, по типу близкий комплексам федоровского типа Северного Казахстана. Дальнейшей подробной публикации материала не последовало, и памятник остался неизвестным широкой общественности [Евдокимов, Корочкова, 1991].

Работающий в 1960-е г. одновременно с М.Ф. Косаревым В.И. Матющенко, говоря о проблеме происхождения сузгунской культуры, отмечал, что племена тюменско-тобольского региона, сохранившие в своем облике ряд черт каменного века, испытали на себе большее влияние андроновцев, чем синхронное сузгунцам население на Томи.

Далее, следуя за Грязновым, Матющенко говорит о проникновении уже ирменских традиций в сузгунские, которые на позднем этапе приобретают ряд карасукских черт [Матющенко, 1961, с. 115]. Данная гипотеза В.И. Матющенко позволила ему в 1974 г. выделить еловско-ирменскую культуру [Матющенко, 1974]. Гипотезы, выдвинутые вышеуказанными исследователями, оставались ведущими и в последующий период. Так, в начале 70-х гг. В.И. Матющенко возвращается к проблематике еловско-ирменских взаимодействий с предложением объединить данные группы населения в одну в рамках единой культуры в пределах XII-VII вв. до н.э. как сформировавшиеся на основе карасукских и андроновских субстратов [Матющенко, 1973, ИИС].

В этот же период А.Х. Маргулан и его коллеги выпускают обобщающий труд по эпохе бронзы Центрального Казахстана [Маргулан и др., 1966]. В нем ученые привели историко-культурную схему формирования культур эпохи бронзы Центрального Казахстана, начиная с эпохи камня и заканчивая поздней бронзой. В монографии вызывает интерес раздел, посвященный бегазы-дандыбаевской культуре. Формирование бегазинских комплексов, по мнению авторов, происходит на позднеандроновской основе и проходит в этом процессе две стадии — от андрона к бегазам и собственно бегазинский этап [Там же, с. 163]. Бегазинское население развивалось синхронно и в среде замараевских и карасукских общностей, в пределах XII-VII вв. до н.э. Здесь же были отмечены основные дифференцирующие черты бегазы-дандыбаевской культуры, такие как особый колорит керамики, отличный от андрона, уникальные по своей архитектуре погребальные сооружения [Там же, с. 164].

В 70-е гг. изучаются погребальные комплексы сузгунской культуры, погребения могильника Потчеваш. Публикуются материалы поселения Прорва, атрибутированные как сузгунские, испытавшие карасукское влияние. Однако В.И. Молодин характеризовал прорвинский материал как влияние ирменцев на сузгунекое население [Евдокимов, Стефанов, 1980]. В данный период М.Ф. Косаревым разрабатывается концепция предсузгунского и постсузгунского этапов в русле эволюционистских представлений.

Период до конца 70-х гг. XX в. можно охарактеризовать как поиск пути в решении проблем эпохи бронзы на территории от Урала до Енисея. На данном промежуточном этапе можно отметить такие тенденции. Во-первых, проводится малое количество раскопочных работ, а отсюда и недостаток сведений по отдельным группам населения Приобья и Прииртышья. Во-вторых, постройка логических схем в русле эволюционной теории ограничивала исследователей в построении связей на обширных пространствах между кругом всех культур. Однако надо отметить попытки привлечения в трудах М.Ф. Косарева теории миграционизма. Помимо известных на то время исследований, свои работы на территории Зауралья и Северной Азии начинают археологи из научных центров Урала (В.Ф. Генинг, В.И. Стефанов, Л.Н. Корякова, В.В. Евдокимов), Сибири (В.И. Молодин, А.В. Матвеев, Ю.Ф. Кирюшин), а также ученые Т.М. Потемкина, А.Я. Труфанов, Г.Б. и С.Я. Здановичи, А.Х. Маргулан (по проблемам бегазы-дандыбаевской культуры в 1979 г.).

В этот период активно изучается и эпоха поздней бронзы Казахстана. История изучения алексеевских древностей начинается с О.А. Кривцовой-Ераковой, раскопавшей Алексеевское поселение еще в 1960-х гг. Далее исследование этого памятника продолжил В.В. Евдокимов в 1969 г. В 1975 г. Т.М. Потемкина, переработав данные О. А. Кривцовой-Граковой, пришла к выводу, что на данном памятнике присутствует два разновременных комплекса: алакульский и поздней бронзы (алексеевский). Ей же принадлежит авторство в выделении алексеевской культуры [Потемкина, 1979]. Большой вклад в изучение проблем алексеевской культуры внесла С.Я. Зданович, обобщившая материал по северным территориям Казахстана в эпоху поздней бронзы. Итогом ее исследования стало выделение саргаринской культуры, которая, по мнению ученого, произошла в результате взаимодействия потомков населения алакульской и федоровской культур и носителей черкаскульских традиций, что на тот момент можно считать весьма прогрессивной точкой зрения, так как в целом еще только накапливался материал, позволивший впоследствии разграничить данные культуры хронологически [Зданович, 1979]. Однако только позднее Т.М. Потемкиной было отмечено, что алексеевская и саргаринская культура — это одно образование. Проблемы алексеевских древностей заново начинают обсуждаться лишь в середине 80-х гг. Для степного и лесостепного Зауралья были сделаны попытки систематизировать и организовать весь круг источников в относитель¬ной культурно-хронологической шкале. Так, Т.М. Потемкиной в 1985 г. предложено датировать алексеевские комплексы XII-IX вв. до н.э., причем нижняя дата корректировалась существованием алакульских памятников в пределах XIII в. до н.э., керамика которых, по мнению автора, декоративно близка с раннеалексеевскими комплексами. Для уточнения хронологии привлекаются и некоторые предметы быта, такие как псалии. Одновременно исследователь склонна синхронизировать ранние алексеевские комплексы с межовскими.

Немаловажное значение имеет обобщающая работа Г.Б. Здановича, посвященная вопросам степной зоны Урала и Казахстана. По его мнению, целесообразно объединять в рамках заключительного этапа эпохи бронзы такие культуры, как межовскую, саргаринско-алексевскую, амирабатскую, ирменскую и бегазы-дандыбаевскую [Зданович, 1988, с. 148]. Причем автор предлагает объединить все эти культуры по одному очень яркому принципу в единую культурно-историческую область валиковой керамики.

Г.Б. Зданович считает, что памятники Центрального и Северного Казахстана с валиковой керамикой являются единой культурой, однако оговаривает существование двухсоткилометровой полосы между данными группами (алексеевскими и бегазинскими) [Там же, с. 149]. Говоря о происхождении саргаринско-алексевсих традиций, автор оперирует орнаментальными композициями культурных групп близлежащих территорий. В классической орнаментации федоровской посуды вряд ли можно усмотреть истоки алексеевских декоративных традиций, но весьма хорошо их можно увидеть в бишкульских сосудах. Домостроительство, по мнению Здановича, тоже указывает на генетическую связь носителей саргаринской традиции с федоровским населением.

Разногласие в интерпретации алексеевских древностей между Т.М. Потемкиной и Г.Б. Здановичем заключается в том, как авторы называют данную позднебронзовую группу населения: «алексеевской», как Т.М. Потемкина, или «саргаринская», как Г.Б. и С.Я. Зданович.

В начале 80-х гг. выходит эпохальный труд М.Ф. Косарева «Бронзовый век Западной Сибири», где была представлена одна из первых универсальных периодизаций с учетом всех данных, известных на то время.

В данном труде М.Ф. Косарев вводит понятие «андроноидные культуры», включая в него не только сузгунскую, но и еловскую и черкаскульскую культуры. Основная черта, которая их объединяет, — это участие в их формировании двух компонентов — андроновского (степного) и гребенчато-ямочного (таежного). Для андроноидных культур было предложено следующее: первоначальный процесс ассимиляции андроновской и гребенчато-ямочной орнаментальных традиций позже испытывает вторую волну андроновского населения [Косарев, 1981, с 160-161]. Впоследствии автор исключил из андроноидных черкаскульскую культуру.

М.Ф. Косарев на данном этапе по тематике сузгунской культуры считает следующее: он не отрицает, что материалы Сузгуна-II относятся к лесным культурам, но спорит об абсолютной однородности еловского материала. По его мнению, авторы исследования Сузгуна поспешно объединяют еловские материалы, разрозненные как хронологически, так и территориально.

В этот же период выходит обобщающая монография В.И. Молодина по эпохе бронзы Барабинской лесостепи, где автор не только детально описывает древности ирменской и позднеирменской культуры, но и выделяет отдельный (барабинский) вариант сузгунской культуры [Молодин, 1985].

В.В. Евдокимов и В.И. Стефанов, описывая в 1980 г. материалы поселения Прорва, находящегося в Тарском Прииртышье, отметили, что керамика данного поселения имеет андроновско-карасукский облик и находит некоторые аналогии в материалах позднебронзового комплекса керамики городища Инберень-IV, который, по мнению Л.Н. Коряковой и В.И. Стефанова, относится к черноозерскому варианту андроновской общности. В свою очередь, по мнению авторов, комплекс вещей, полученных в результате исследования Инберени, имеет прямые параллели с карасукскими [1981, с 147]. Ю.Ф. Кирюшиным в этот же период было выделено два этапа еловской культуры — тухсигатский и позднееловский [Кирюшин, Малолетко, 1979].

Этот этап изучения андроноидных древностей можно охарактеризовать с нескольких позиций. Во-первых, данная эпоха отличается возрастанием объема нового материала, раскопано огромное количество памятников, что связано не только с увеличением самого количества исследователей, но и с регионализацией археологии, появлении специалистов по узкому профилю, сложением научных региональных школ (Новосибирск, Томск, Екатеринбург).

Несмотря на четкие идеологические рамки материалистического учения, авторами использовались различные подходы в изучении древних обществ, однако основным был эволюционный подход. Это и понятно, ведь исследования базировались на одном из проверенных и устоявшихся, но не всегда правильно трактуемых, методов — хроностратиграфическом. Зачастую ученые грешили голословными утверждениями о каких-либо этапах в культурах или же локальных вариантах, так как материал знали исключительно по публикациям. В период с конца 50-х гг. в Урало-Сибирской археологии происходит смена поколений, когда идеям М.П. Грязнова начинают противопоставлять свои концепции молодые исследователи В.И. Матющенко, Н.Л. Членова, М.Ф. Косарев и др. Особой активностью отличался М.Ф. Косарев, обогативший науку большим количеством идей. Однако особенностью данного периода можно считать несметное количество мелких публикаций и редкое издание больших обобщающих трудов отдельных исследователей. Это время — эпоха полевых работ, так как интерпретация и публикация изученного материала осуществляется позже, на заключительном этапе изучения эпохи поздней бронзы.

В 1983 г. О.Н. Корочкова в Притоболье провела исследование памятника пахомовской культуры Ново-Шадрино-7 [Археологическое наследие…, с. 45]. Материал данного поселения был трактован исследователем как андроноидный. В основном рассматривалась керамика и остеологические палеозоологические останки, полученные из слоев зольника, позже исследовались заполнения двух построек (вскрытых в раскопе 1989 г.).

Годом позже в Нижнем Приисетьи Н.П. Матвеева исследовала еще один памятник бронзового века — Ботники-1в, атрибутированный как принадлежавший населению круга культур эпохи поздней бронзы. На поселении был получен богатый керамический комплекс и исследована одна постройка, заполнение которой содержало фрагменты сосудов еще не выделенной тогда пахомовской культуры [Матвеев, Чикунова, 1999].

К середине 80-х гг. был накоплен источниковый фонд, который позволил отметить особенности некоторых объектов и выделить их в отдельный пахомовский тип памятников; материал этих памятников был отличен от уже известных сузгунских, черкаскульских и федоровских [Корочкова, 1987, с. 10].

Сопоставив материал с поселений Притоболья, О.Н. Корочкова пришла к выводу, что данная керамика находит аналогии в материалах Приишимья на поселении Пахомовская Пристань-1, в Прииртышье Инберень IV, а также с керамикой отдельных погребений могильников Черноозерье-II и Лихачевского, которые изучались еще в 70-е гг. XX в. На основе этого исследователь в 1987 г. сделала вывод о существовании пахомовской культуры [Генинг, Стефанов, 1991]. О.Н. Корочкова отметила особенности декоративно-морфологического исполнения керамических изделий, ведения хозяйства и домостроительства. В основе пахомовских древностей исследователь видит андроновские корни, проявившиеся в большинстве сторон жизни пахомовских племен. Ею было отмечено, что данная культура была синхронна на западе черкаскульскому населению, на востоке ордынским комплексам, и не исключалась возможность связей с населением, характеризующимся комплексом бегазы-дандыбаевской культуры Центрального Казахстана [Корочкова, 1987; Матвеев, 1993], предлагалась датировка в рамках последней четверти II тыс. до н.э. [Корочкова, 1987, с. 13-14].

С выделением пахомовской культуры начались переосмысление и поиск новых схем культурогенеза андроноидного населения Западной Сибири. Помимо культур уже хорошо изученного межовско-ирменского культурно-хронологического пласта, была введена еще одна территориально-хронологическая единица — пахомовско-ордынский пласт, объединявший культуры, наиболее близкие по хронологии к андроновским древностям, памятники пахомовского, черкаскульского и ордынского типов. Позже О.Н. Корочкова предложила объединить пахомовские и ордынские комплексы в рамках одной культуры.

В 1989 г. изучено поселение Ук-III в Притоболье. Памятник многослойный, поэтому встал вопрос о соотношении представленных здесь культурно-хронологических горизонтов, а именно алакульского, ташковского, пахомовского и отдельного — эпохи поздней бронзы, не получившего определенной культурной атрибуции [Корякова и др., 1991].

Основным моментом в изучении пахомовского населения считается дискуссия о самостоятельности и культурной атрибуции источников. Эта проблематика частично берет начало еще в работах М.Ф. Косарева, где он предлагал различные инвариантные схемы возникновения сузгунской культуры. Исследователь предположил наличие «какого-то предсузгунского этапа» [Косарев, 1973; 1981; 1983]. Данные утверждения и послужили основой для дискуссии.

На сегодняшний день поставленные вопросы не потеряли актуальности. Существуют различные точки зрения по отношению к пахомовским древностям.

Сторонники постепенного развития сузгунских древностей отказывают в самостоятельности пахомовской культуре. Так, А.В. Полеводов и А.Я. Труфанов говорят о генетической преемственности между пахомовским и сузгунскими комплексами поселения Алексеевка-XXI, оперируя некоторой схожестью комплексов данных культур на этом поселении [1997, с. 162— 191]. А.В. Полеводов предлагает считать пахомовскую культуру не только ранним этапом, но и не исключает варианта, что она является локальным вариантом сузгунской культуры [Труфанов, 1990; Полеводов 1999; 2002; 2003].

Выделение особого типа памятников позволило по-иному взглянуть на происхождение сузгунской культуры, на соотношение культур андроноидного массива в целом как территориально, так и хронологически. Это и стало одной из ключевых проблем в истории изучения пахомовской культуры [Корочко¬ва и др., 1991].

Еще одна проблема в изучении пахомовских древностей связана с получением абсолютных дат. Открыт вопрос, связанный с происхождением пахомовской культуры. Появление традиций носителей пахомовской культуры связывают с взаимодействием федоровского андроновского населения и культур гребенчатоямочного массива. Однако в качестве гребенчато-ямочного компонента исследователи называют различные культурные образования. О.Н. Корочкова в 1993 г. предложила считать вторым субстратом население ташковской культуры в Притоболье, логиновской в Приишимье, кротовской на Иртыше, подразумевая мультикомпонентность пахомовского населения [Корочкова, 1993]. А.В. Полеводов, локализуя начальные этапы развития в Ишимо-Иртышской лесостепи, видит в качестве представителя культур гребенчато-ямочного комплекса носителей кротовской культуры, которые участвовали в формировании облика памятников черноозерского типа, на которых, в свою очередь, складываются пахомовские, одновременно возрождающие автохтонные гребенчато-ямочные традиции на фоне угасания собственно кротовских [Полеводов, 2003].

На материалах Тоболо-Исетского региона А.В. Матвеевым сделано предположение о сосуществовании или даже о совместном проживании на одной территории пахомовского и черкаскульского населения, о появлении бархатовской культуры эпохи финальной бронзы вследствие их контактов. Это мнение поддержано довольно многочисленной группой исследователей [Корочкова и др., 1991; Матвеев, Чикунова, 1999; Матвеева и др., 1999; Аношко, 2006].

Если о соотношении и территориальном сосуществовании с отдельными культурами андроноидного массива говорилось с самого выделения пахомовской культуры, то такие вопросы, как погребальный обряд и соотношение локальных групп пахомовского населения рассматриваются только в последние несколько лет.

В настоящее время известны только единичные погребения пахомовских погребальных сооружений. Это могильники Черноозерье-II и Лихачевский могильник, но при раскопках поселения Пахомовская Пристань-1 в одной из ям хозяйственного назначения и в зольнике поселения Ново-Шадрино-7 были выявлены останки людей вне могильных сооружений, в зольнике данного поселения [Евдокимов, Корочкова, 1991; Генинг, Стефанов 1991; Корочкова, 1999].

Помимо известных в Притоболье памятников пахомовской культуры Ново-Шадрино-7 и Ук-III, VI, Ботники-1в, за последние годы открыто множество новых объектов, однако в большей степени они сосредоточены в районе Среднего Тобола. Это создает некоторую неравномерность в изучении всего ареала распространения пахомовских древностей.

На данный момент количество пахомовских памятников приближается к двум десяткам. В 2001 г. продолжилось исследование поселения Ботники-1в под руководством А.В. Матвеева, давшее выразительную коллекцию керамики и предметов хозяйственнобытового назначения; вскрыто еще одно сооружение [Матвеев, 2002]. Одновременно в 2000-2005 гг. под руководством А.А. Ткачева исследовалось поселение Оськино Болото [Ткачев, 2002; 2006].

С 2000 г. ведутся работы в Имбиряйском археологическом микрорайоне, проведены разведки по течению Тобола и Исети, позволившие выявить группу поселений Сосновка и Яр. В 2002 г. раскопано многослойное поселение Большой Имбиряй-2, давшее коллекцию керамики, данные по домостроительству и хозяйственному комплексу. В 2003-2004 гг. изучалось селище Большой Имбиряй-10, культурный слой которого был разрушен, но на прибрежной части сохранилась часть памятника, связанная с хозяйственной деятельностью обитателей пахомовского и черкаскульского населения, что фиксируется стратиграфически; получен выразительный керамический и вещевой комплекс. Данные поселения Большой Имбиряй-10 позволяют говорить также и о хронологической позиции пахомовского населения как по отношению к последующим, так и синхронным с ним группам.

В целом за последние 20 лет немало было сделано в плане накопления источникового фонда, определены основные направления в изучении пахомовских древностей. Полученный материал позволяет определить следующие задачи исследования. Во-первых, необходимо четко определить критерии материалов, относящихся к пахомовским. Эта процедура позволит выделить собственно пахомовские материалы из массы андроноидных культур и памятников смешанного облика. Здесь нужно провести сравнение керамических комплексов, домостроительных традиций и форм хозяйства с такими культурами, как сузгунская, еловская, черкаскульская, бархатовская, памятниками ордынского, черноозерского, корчажкинского типов. Особое внимание необходимо обратить на памятники типа Старый Сад [Молодин, Нескоров, 1990] и Гришкина Заимка, последний коллективом новосибирских авторов отнесен к кругу памятников пахомовского типа [Молодин, 2003]. Одна из проблем, которую необходимо решить в ближайшее время, — отделение собственно пахомовских памятников от раннесузгунских.

Во-вторых, необходимо решить проблему абсолютной хронологии пахомовских древностей, что возможно только при отборе проб для проведения анализов либо обнаружении памятников, имеющих стратиграфию с последовательно залегающими разнокультурными слоями.

Относительно общих концепций по бронзовому веку можно заключить, что схемы, разработанные еще в середине 80-х гг., начинают актуализироваться, и акцент больше смещается больше в сторону изучения андроноидной тематики, нежели андроновской. Так, для Приобья актуальны работы А.В. Матвеева с характеристикой выделенного им ордынского типа памятников, на основе которых и проходило формирование ирменской культуры, которая прошла три этапа в своем генезисе. [Матвеев, 1993]. Назовем работы Ю.Ф. Кирюшина и А.Б. Шамшина по проблематике корчажкинских и бегазы-дандыбаевских древностей [Кирюшин, Шамшин, 1987; 1996], выделим вышеназванные работы уральских археологов по эпохе поздней бронзы Прииртышья, а также А.Я. Труфанова [1990], Т.М. Захожей [2000] и В.Т. Галкина [1987; 1991]. Для территории Барабинской лесостепи весьма значительны исследования В.И. Молодина и А.В. Нескорова [Молодин, Нескоров, 1992]. Единичные, но содержательные работы В.И. Матющенко подытоживают многолетние исследования Еловского комплекса. В целом по Сибири выходит несколько обобщающих работ М.Ф. Косарева [1981; 1993]. Для районов Притоболья актуальны исследования по проблематике бархатовской культуры, ее генезису и дальнейшей судьбе с участием как уральских исследователей [Корочкова], так и представителей тюменской археологии [Матвеев, 2000; Аношко, 2006]. Исследования по постандроновской проблематике выполнены в единстве с анализом материалов пахомовско-ордынского и ирменско-межовского историкокультурных пластов. Весьма активно разрабатывается общая проблематика по культурным истокам и территориям, занятым андроноидными племенами, остро стоит вопрос о комплексах с синкретичными чертами в облике декора керамики, хозяйстве. Немаловажен вопрос о датировке андроноидных древностей, и связано это в первую очередь с удревнением пласта андроновских культур.

Характеризуя последний этап изучения андроноидных культурных образований, можно отметить не только расширение источниковой базы, но и увеличение разного рода исследований, связанных непосредственно с контактами различных групп населения. С середины 80-х гг. многими исследователями дается развернутая концепция периодизации отдельных регионов, да и всей Зауральской зоны в целом, с выделением различных этапов, типов и вариантов уже известных культур. В начале данного периода появилось несколько монографий, задавших тон последующим исследованиям до конца 90-х гг. Как значимую тенденцию в историографическом плане можно отметить разнонаправленность идеологических основ исследователей: наряду с разработанными концепциями в эволюционном стиле начинают появляться и комплексные исследования, имеющие в основе и палеоэкологический подход, и миграционизм. Все чаще в работах упоминаются естественнонаучные методы, применяются математические статистические методики. Особым наполнением данного периода можно считать критическое отношение к ранее сложившимся в урало-сибирской археологии традициям. Так, термин «андроноидные» приобрел жесткую детерминированность по культурным (то есть постфедоровским), территориальным (то есть Зауралье) и хронологическим (то есть эпоха поздней бронзы) критериям. По-прежнему осталось непонятным, где же начинается граница андроноидной общности и заканчиваются собственно андроновские традиции. Также не совсем четко определены те культуры, которые относятся к андроноидным. Можно с полной уверенностью говорить о завершении процесса формирования научно-исследовательских школ в Екатеринбурге, Тюмени, Омске, Новосибирске, Томске и Барнауле.

Рассматривая общие тенденции в изучении андроноидного мира с начального периода, можно говорить о неоднородности процесса его изучения. Четко выделяются несколько эпох в становлении и развитии науки в части изучения бронзового века Урала и Сибири.

Последнее десятилетие можно охарактеризовать как продолжающийся процесс накопления источниковой базы как по Урало-Сибирскому региону в целом, так и по сопредельным территориям, однако этот период необходимо выделять скорее с позиций теоретических, нежели историографических.

Подводя общий итог историографии пахомовской культуры на данный момент, можно выделить следующие вопросы и предложить пути их решения. Так, рассматривая подход А.В. Полеводова, мы видим в его работах эволюционную линию развития постандроновской и андроновской бронзы.

С другой стороны, в концепциях О.Н. Коронковой и А.В. Матвеева предполагается распад федоровской культуры на более мелкие культурные образования, которые в процессе культурогенеза и активных взаимодействий стали основой не для одной культуры бронзы, а участвовали в процессе становления многих из них. Тут мы сталкиваемся с двумя парадигмами исследования — эволюционной и диффузной. С точки зрения А.В. Полеводова для процесса развития культур эпохи бронзы характерна четкая стадиальность и эволюционность. Наша позиция не исключает генетической связи между культурами эпохи бронзы, но в ином ключе. Так произошло с сузгунскими и бархатовскими древностями, которые сформировались на единой пахомовской основе.

Следующий вопрос, который остался неразрешенным, — хронология пахомовской культуры и ее связь с соседями. До настоящего времени нет четких культурных индикаторов, по которым можно было бы выделить пахомовские древности из массы андроноидных культур, хотя все предпосылки для этого имеются. На наш взгляд, эта проблема разрешится при сопоставлении всего комплекса данных, но приоритетным будет сравнение керамических комплексов пахомовской и других культур. Ответ на этот вопрос может скрываться и в ритуальных действиях самих пахомовцев, ведь до настоящего времени вопрос о погребальном обряде стоит остро, а порой вообще, в силу скудности данных, не обсуждается. В целом обозначенные проблемы получат решение по мере расширения источниковой базы, проведения новых работ в районах Тоболо-Ишимского междуречья.

Библиографический список

Акишев К. А. Эпоха бронзы Центрального Казахстана: автореф. дис. … канд. ист. наук. Л.: ЛОИА АН СССР, 1953. 18 с.
Аношко О.М. Бархатовская культура позднего бронзового века Зау¬ралья: автореф. дис. … канд. ист. наук. Новосибирск, 2006. 25 с.
Археологическое наследие Тюменской области. Новосибирск, 1995.
Галкин В.Т. Новые памятники сузгунской культуры // Источники по истории Западной Сибири. Омск, 1987.
Галкин В.Т. Новые памятники сузгунской культуры // Источники по истории Западной Сибири. Омск, 1987.
Галкин В.Т. Сузгунская культура эпохи поздней бронзы в южнотаеж¬ном ТоболоИртышье: автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 1991. 21 с.
Генинг В.Ф., Стефанов В.И. Могильники андроноидной культурной общности Ишимской лесостепи // Древние погребения Обь-Иртышья. Омск, 1991. С. 52-59.
Грязнов М.П. История древнейших племен Верхней Оби по раскопкам близ с. Большая Речка // МИА. 1956 а. № 48.
Грязнов М.П. К вопросу о культурах поздней бронзы в Сибири // КСИИМК. 1956 б. Вып. 64. С. 27-42.
Грязнов М.П. Памятники карасукского этапа в Центральном Казахстане // Советская археология. 1952. Т. XVI.
Евдокимов В.В. Новые раскопки Алексеевского поселения на реке Тобол // СА. 1975. №4. С. 171.
Евдокимов В.В. Новые раскопки Алексеевского поселения на реке Тобол // СА. 1975. №4.
Евдокимов В.В., Корочкова О.Н. Поселение Пахомовская Пристань I // Источники этнокультурной истории Западной Сибири. Тюмень, 1991.
Евдокимов В.В., Стефанов В.И. Поселение Прорва // Археология При-иртышья. Томск, 1980. С. 41-51.
Захожая Т.М. Керамика эпохи поздней бронзы Нижнего Прииртышья. Сургут, 2000. 200 с.
Зданович Г.Б. Бронзовый век Урало-Казахстанских степей. 1988.
Зданович С.Я. Саргаринская культура — заключительный этап бронзового века в Северном Казахстане: автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 1979. С. 14-15.
Кирюшин Ю.Ф., Малолетко А.М. Бронзовый век Васюганья. Томск, 1979. 200 с.
Корочкова О.Н. Андроноидные культуры Западной Сибири // Археологические культуры и культурно-исторические общности Большого Урала. Екатеринбург, 1993. С. 95-96.
Корочкова О.Н. Новое в изучении зольников и погребальных комплексов эпохи поздней бронзы Западной Сибири // 120 лет археологии восточного склона Урала. Екатеринбург, 1999. С. 57-63.
Корочкова О.Н. Предтаежное и Южнотаежное Тоболо-Иртышье в эпоху поздней бронзы: автореф. дисс… канд. ист. наук. Л., 1987.
Корочкова О.Н., Стефанов В.И., Стефанова Н.К. Культуры бронзового века предтаежного Тоболо-Иртышья // ВАУ. 1991. №7. С. 70-89.
Корякова Л.H., Стефанов В.И. Городище Инберень IV на Иртыше // СА. 1981. №2. С. 178-187.
Корякова Л.Н., Стефанов В.И., Стефанова Н.К. Проблемы методики исследований древних памятников и культурно-хронологическая стратиграфия поселения Ук III. Свердловск, 1991. С. 16-38.
Косарев М.Ф. Андроноидные культуры Зауралья и Западной Сибири // Бронзовый век степной полосы Урало-Иртышского междуречья: межвуз. сб-к. Уфа: Изд-во БашГУ, 1983.
Косарев М.Ф. Бронзовый век Западной Сибири. М.: Наука, 1981. С.162-163.
Косарев М.Ф. Бронзовый век Среднего Обь-Иртышья: автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 1964. 16 с.
Косарев М.Ф. Древние культуры Томско-Нарымского Приобья. М., 1973. С. 96-101.
Косарев М.Ф. Некоторые вопросы этнической истории Западной Сибири в эпоху бронзы // СА. 1972. №2. С. 81-95.
Косарев М.Ф. Некоторые проблемы древней истории Обь-Иртышья // СА. 1964. №2.
Маргулан А.Х., Акишев К.А., Кадырбаев М.К., Оразбаев А.М. Древняя культура Центрального Казахстана. Алма-Ата, 1966. 500 с.
Матвеев А.В. Ирменская культура в лесостепном Приобье. Новосибирск, 1993.
Матвеев А.В. Отчет о полевых исследованиях в 2001 г. Тюмень, 2002. (Архив САЭ ИГИ ТюмГУ)
Матвеев А.В., Матвеева Н.П., Крюкова Т.С. Новые памятники эпохи бронзы и раннего железа в Ингальской долине // Вестник археологии, антропологии и этнографии. Тюмень, 1999. Вып. 2. С. 126-135.
Матвеев А.В., Чикунова И.Ю. Поселение Ботники 1в на Нижней Исети // Вестник археологии, антропологии и этнографии. Тюмень, 1999. Вып. 2. С. 44-49.
Матющенко В.И. Древняя история населения лесного и лесостепного Приобья (неолит и бронзовый век). Ч. 4. Еловско-ирменская культура // Из истории Сибири. Вып. 12. Томск: ТГУ, 1974.
Матющенко В.И. Итоги и задачи исследования бронзового века Западной Сибири // Происхождение аборигенов Сибири и их языков. Томск, 1973.
Матющенко В.И. О некоторых культурно-хронологических комплексах II тыс. до н.э. в Томском Приобье // Проблемы хронологии и культурной принадлежности археологических памятников Западной Сибири. Томск, 1970.
Матющенко В.И. Древняя история населения лесного и лесостепно¬го Приобья (неолит и бронзовый век). Ч. 3. Андроновская культура на Верхней Оби // Из истории Сибири. Вып. И. Томск, 1973.
Матющенко В.И. Томская культура эпохи бронзы // Вопросы истории Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 1961.
Матющенко В.И. Этапы развития бронзолитейного производства в Среднем Приобье // Древняя Сибирь. Новосибирск, 1974. Вып. 4. Бронзовый и железный век Сибири.
Молодин В.И. Бараба в эпоху бронзы. Новосибирск, 1985. 200 с.
Молодин В.И, Нескоров А.В. О связях населения Западно-Сибирской лесостепи и Казахстана в эпоху поздней бронзы // Маргулановские чтения. М., 1992. С. 93-97.
Молодин В.И. и др. Работы Западно-Сибирского и Барабинского отрядов ИАЭт СО РАН в Барабе и на Алтае // АО. 2003. С. 444-445.
Мошинская В.И. Сузгун II — памятник эпохи бронзы лесной полосы Западной Сибири // МИА. 1957. № 58. С. 114-135.
Полеводов А.В. О типологическом и хронологическом соотношении сузгунских и пахомовских древностей // Северная Евразия в эпоху брон¬зы: пространство, время, культура. Барнаул. 2002. С. 111-113.
Полеводов А.В. Сузгунская культура в лесостепи Западной Сиби¬ри // XIV Уральское археологическое совещание. Челябинск, 1999. С. 100-102.
Полеводов А.В. Сузгунская культура в лесостепи Западной Сибири: автореф. дисс. … канд. ист. наук. М. 2003.
Потемкина Т.М. Бронзовый век лесостепного Притоболья. М.: Нау¬ка, 1985. С. 376.
Потемкина Т.М. Керамические комплексы Алексеевского поселения на р. Тобол // СА. 1975. №1.
Потемкина Т.М. О соотношении алексеевских и замараевских комплексов в лесостепном Зауралье // СА. 1979. №2. С. 21-23.
Сальников К.В. Некоторые вопросы истории лесного Зауралья в эпо¬ху бронзы // Вопросы археологии Урала. Свердловск, 1964.
Стоколос B.C. Культура населения бронзового века Южного Заура¬лья (Хронология и периодизация). М.: Наука, 1972.
Татаурова Л.В., А.В. Полеводов, А.Я. Труфанов Алексеевка XXI — памятник эпохи поздней бронзы предтаежного Прииртышья // Археоло-гические микрорайоны Западной Сибири. Омск , 1997. С. 162-191.
Теплоухов С.А. Древние погребения в Минусинском крае // Материа¬лы по этнографии. 1927. Т. 3. Вып. 2. С. 57-108.
Ткачев А.А. Поселение поздней бронзы Оськино Болото (предвари¬тельное сообщение) // Проблемы взаимодействия человека и природной среды. Тюмень, 2001. Вып. 2. С. 24-25.
Ткачев А.А., Ткачева Н.А. Культурные комплексы поселения Оськи¬но Болото (по материалам раскопок 2005 г) // Вестник археологии, ан¬тропологии и этнографии. 2006. №7. С. 241-248.
Труфанов А.Я. Культуры эпохи поздней бронзы и переходного време¬ни к железному веку лесостепного Прииртышья: автореф. дис. … канд. ист. наук. Кемерово, 1990. 17 с.
Хлобыстин Л.П. Поселение Липовая Курья. Л., 1976.
Чернецов В. Н. Древняя история Нижнего Приобья // МПА. 1953. С. 7-71.
Членова Н.Л. О культурах бронзовой эпохи лесостепной полосы За¬падной Сибири // СА. М. 1956. T.XXIII. С. 38-57.
Шамшин А.Б. Некоторые итоги изучения эпохи поздней бронзы и пе-реходного времени лесостепного Алтая в Алтайском госуниверситете // Актуальные проблемы сибирской археологии: тез. докл. науч. конф. Барнаул, 1996. С. 55-57.
Шамшин А.Б. Новые памятники эпохи поздней бронзы и переходно¬го времени в Барнаульско-Бийском Приобье // Исследования памятников древних культур Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 1987. С. 38-40.

В этот день:

Дни смерти
1870 Умер Поль-Эмиль Ботта — французский дипломат, археолог, натуралист, путешественник, один из первых исследователей Ниневии, Вавилона.
1970 Умер Валерий Николаевич Чернецов - — советский этнограф и археолог, специалист по угорским народам.
2001 Умер Хельге Маркус Ингстад — норвежский путешественник, археолог и писатель. Известен открытием в 1960-х годах поселения викингов в Л'Анс-о-Медоузе, в Ньюфаундленде, датированного XI веком, что доказывало посещение европейцами Америки за четыре века до Христофора Колумба.

Рубрики

Свежие записи

Счетчики

Яндекс.Метрика

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Археология © 2014