К оглавлению книги «Бронзовый век Западной Сибири» // К следующей главе
Около XIII в. до н. э. на территорию самусьской культурной общности приходит новое население — носители андроновской культурной традиции. Оно расселилось в основном в предтаежной зоне Западной Сибири, однако часть пришельцев продвинулась довольно далеко в глубь таежной полосы, где вскоре смешалась с аборигенным населением. В результате на юге западносибирской тайги, к северу от андроновской общности, сложилась другая общность — «андроноидная», сочетающая местные и пришлые культурные традиции. Андроноидный колорит этой северной таежной общности на протяжении нескольких веков поддерживался тесными контактами с лесостепными андроновцами, а также, видимо, с культурами лесного Зауралья, где андроноидная традиция (об этом мы говорили выше — в связи с характеристикой аятских и коптяковских комплексов) имеет глубокие местные истоки. Ниже мы рассмотрим эти общности отдельно — сначала андроновскую, локализовавшуюся в основном в предтаежной зоне, затем «андроноидную», занимавшую южную часть таежной полосы. Андроновская общность заходит на территорию Западной Сибири северной своей окраиной, и мы касаемся поэтому лишь северных ее вариантов.
СЕВЕРНЫЕ ВАРИАНТЫ АНДРОНОВСКОЙ КУЛЬТУРНОЙ ОБЩНОСТИ
Нижнетобольский вариант андроновской культурной общности. Этот вариант выделен нами со значительной долей условности. Мы отнесли к этому варианту керамику андроновского облика, найденную в таежном Притоболье — преимущественно на поселениях коптяковского и черкаскульского типов. Она, как правило, встречена в незначительном количестве, и мы не уверены, характеризует ли эта керамика специфический культурный комплекс или всего лишь является особой разновидностью коптяковской либо черкаскульской посуды. Мы выделяем в Нижнем Притоболье две группы посуды «андроновского облика».
К первой группе относятся острореберные сосуды, напоминающие по форме коптяковскую керамику (рис. 40). Такая посуда встречена на поселениях Коптяки V, Карасье Озеро, Ипкуль I, на северном берегу Андреевского озера и в ряде других пунктов. В тесте присутствуют тальк (свердловско-тагильский регион), песок и шамот (Тюменское Притоболье). Поверхность сосудов обычно хорошо залощена. Орнамент выполнялся гребенчатым штампом или протащенной гребенкой. На керамике свердловско-тагильского региона, кроме этого, обычны желобчатые линии и уголковые штампы.
В целом орнамент на керамике первой группы представлен богатым набором геометрических узоров, среди которых преобладают «уточки» и разные вариации меандров. О характере декоративной схемы судить трудно, так как целых сосудов почти нет, но создается впечатление, что основная орнаментальная нагрузка ложится на верхнюю часть сосудов. На шейке располагался обычно наиболее колоритный геометрический пояс — в виде ступенчатого меандра (рис. 40, 2, 4, 5, S), уточек (рис. 40, 26, 3, 6), треугольников и других фигур. На тулове, в верхней его части, чаще всего изображался меандровый узор или зигзагообразная полоса (рис. 40, 2а, 9, 22, 12).
Характеризуемая группа посуды имеет ряд черт, сопоставимых с коптяковской и андроновской (федоровской) керамикой. С коптяковской ее сближает острореберная форма сосудов, характерность гребенчатых зигзагообразных полос, наличие по краю или в верхней части тулова горизонтального ряда наклонных отпечатков гребенчатого штампа. С андроновской (федоровской) керамикой описываемая посуда сопоставима по характерности уточек, ступенчатых и разветвленных меандров, выполненных, как правило, аккуратной тонкозубой гребенкой.
В 1968, 1970 гг. В. Т. Юровская исследовала на северном берегу Андреевского озера жилище с относительно чистым керамическим комплексом характеризуемой группы (рис. 40, 9, 12). Здесь были встречены глиняные грузила — два биконических и одно округлое с желобками для привязывания. Первые два очень архаичны и более характерны для памятников эпохи раннего металла, третье же, насколько позволяют судить материалы из окрестных районов, является основным типом грузил на территории Нижнего Притоболья в андроновскую эпоху. Ни о каких других орудиях на этом участке раскопа В. Т. Юровская не сообщает. В данном случае находки только грузил не могут служить основанием для вывода о преимущественно рыболовческих занятиях местного населения. Такое заключение носило бы слишком формальный и прямолинейный характер. Данные для этого времени по другим районам южнотаежной полосы Западной Сибири говорят о том, что население андроновской эпохи вело многоотраслевое хозяйство, в котором наряду с присваивающими промыслами большую, возможно решающую, роль играли скотоводство и отчасти земледелие. К сожалению, андроноидные памятники свердловско-тагильского региона и Тюменского Притоболья не сохранили костных остатков, и поэтому прямых свидетельств в пользу скотоводства мы здесь пока не имеем.
Выше мы упоминали о жилище с керамикой первой группы, исследованном В. Т. Юровской. Оно имеет овальную форму (8X6 м) и углублено в грунт на 120—140 см. Судя по глубине котлована, это было зимнее жилище типа землянки.
Вторая группа керамики (рис. 41) имеет горшковидную форму с плавным переходом от шейки к плечикам. В тесте характерна примесь талька. Поверхность сосудов обычно лощеная. Посуда этой группы встречается на черкаскульских поселениях района Свердловска, в Тюменском Притоболье и в северной части Челябинской обл. Орнамент выполнялся аккуратной тонкозубой гребенкой. Шейка чаще всего украшалась рядом косых треугольников. Иногда их место занимала полоса из равнобедренных треугольников (рис. 41, 13) или ступенчатый меандр (рис. 41, 11). На тулове обычно располагался сложный разветвленный меандр, окаймленный снизу равнобедренными треугольниками (рис. 41, 2, 3, 14). Геометрический пояс на шейке нередко подчеркивался сверху и снизу рядами желобчатых линий или уголковых штампов (рис. 41, 1, 7 и: др.). Иногда уголковый штамп наносился по контуру геометрических фигур (рис. 41, 7, 10).
По форме, по отдельным орнаментальным мотивам и по характеру декоративной схемы посуда этой группы близка классической андро¬новской (федоровской) керамике Южного Урала4. В целом вторая группа посуды, видимо, оформилась несколько позже первой. В отличие от первой группы, она имеет мало общего с коптяковской керамикой и встречается обычно на черкаскульских поселениях как примесь к черкаскульской посуде (Чесноковская Пашня, рис. 41, 1—4; Погорошки, рис. 41, 5, 6; поселение Лужки ; Черкаскуль II и др.). Найдена она также на Коптяковском поселении (Коптяки V, рис. 41, 10, 12—14) и на поселении Дуван XVII близ Тюмени.
Из Свердловской обл. происходит несколько бронзовых вещей, которые принято считать андроновскими или, во всяком случае, относить к андроновской эпохе. Среди них — кинжалы с «перехватом» (с. Красногорское на р. Исети, оз. Кунгур) и кинжал, напоминающий по форме рукояти и по манере насадки ее на лезвие одноименные орудия из Сей- минского могильника . Однако все эти вещи относятся к категории случайных находок, и поэтому остается неясным, производились ли они на месте и кем (коптяковцами? андроновцами? черкаскульцами?) или являлись южным импортом.
Верхнеобский вариант андроновской культурной общности. В Верхнем Приобье к настоящему времени исследованы полностью или частично более 10 могильников андроновской (федоровской?) культуры, среди которых наиболее полно изучены Вахрушевскпй, Кытмановский, Нижняя Суетка, Ур, Большепичугинский и Преображенка III. Кроме того, в Верхнем Приобье известно довольно много поселений бронзового века, где встречены фрагменты андроновской керамики (Камень, Красный Яр I, II, Ирмень I, Енисейское и др.).
Вопросам андроновской общности Западной Сибири и Казахстана посвящена большая литература. Недавно вышла солидная монография, где рассматриваются андроновские памятники Верхнего Приобья. Это избавляет меня от необходимости развернутой характеристики верхнеобского варианта андроновской культурной общности. В нижеследующем кратком очерке я ограничусь лишь некоторыми общими замечаниями, касающимися андроновской эпохи на верхней Оби в целом.
Обращает на себя внимание следующее обстоятельство: богато орнаментированная керамика классического андроновского (федоровского) стиля известна преимущественно из могильников. На поселениях она встречается, как правило, в незначительном количестве — в качестве примеси к керамике еловской или даже ирменской культур. Интересно, что похожая картина наблюдается и в Зауралье. Андроновская (федоровская) керамика встречается там в позднеалакульских, черкаскульских и даже замараевских слоях и везде представлена малым количеством находок.
Можно предложить два варианта объяснения подобного явления: 1. Нарядная посуда классического андроновского стиля, с богатым геометрическим орнаментом являлась ритуальной и поэтому была особенно характерна в могильниках и на жертвенных местах. Основная масса бытовой посуды отличалась более грубой лепкой и менее выразительной орнаментацией. Предположение о ритуальном характере нарядной андроновской посуды высказывалось многими исследователями. 2. Возможно, у некоторых андроновских групп существовало специализированное керамическое производство, рассчитанное на обмен с другими племенами. Такую точку зрения высказывал, например, М. П. Грязнов.
В пределах верхнеобского варианта андроновской общности прослеживается следующая закономерность: по направлению на север, к Томско-Нарымскому Приобью, и на юг, к горно-таежным районам Алтая, в керамике андроновских могильников наблюдается уменьшение удельного веса нарядной посуды классического стиля; соответственно возрастает количество простых баночных сосудов, орнаментированных елочными и зигзагообразными узорами. Интересно также, что курганные насыпи более характерны для могильников, где полнее представлены классические андроновские типы посуды (Вахрушевский могильник, Ур и др.); там, где в могильниках преобладают баночные сосуды с простой невыразительной орнаментацией, отчетливых курганных насыпей, как правило, не бывает (Томский могильник на Малом Мысе, Еловский II могильник, могильники Ближние Елбаны XII, XIV и др.).
Могильные ямы верхнеобских андроновских могильников имели обычно деревянную обкладку и перекрытие. Преобладающая ориентировка покойников — с северо-запада на юго-восток. В большинстве могил умершие захоронены по обряду трупоположения в скорченной позе, на левом (реже на правом) боку. Трупосожжения сравнительно редки. Однако это вовсе не означает, что трупоположение было характерно для всех групп верхнеобских андроновцев. В могильнике Ур из 28 могил лишь в трех захоронения совершены по обряду трупоположения, во всех остальных — трупосожжение . В западной части андроновской (федоровской) общности обряд трупосожжения применялся намного чаще. Выделяя федоровский «этап» андроновской культуры на Урале, К. В. Сальников отмечает в качестве характерной черты федоровских погребений трупосожжение.
В андроновских погребениях Верхнего Приобья с покойником оставляли глиняную посуду и украшения. Орудия труда (за исключением мелких неспецифических орудий типа шильев и пр.) — очень редкая находка. Однако на северной окраине андроновской общности, где классические андроновские (федоровские) черты в орнаментации посуды выражены очень слабо, наблюдается увеличение количества орудий в погребальном инвентаре (могильники Черноозерье I, Томский на Малом Мысе, Еловский II).
В погребениях андроновского времени лесостепной зоны Западной Сибири практически полностью отсутствует оружие. В этом отношении андроновское население резко отличается от предшествующих ему в предтаежном и отчасти южнотаежном Обь-Иртышье самусьцев. Не исключено, что продвижение в Западную Сибирь андроновцев не сопровождалось жестокими военными столкновениями с местным населением. Возможно, носители самусьской культурной традиции покинули эти места до прихода андроновцев. Этнография дает немало свидетельств полного запустения больших территорий в результате ухудшения окружающей среды (например, оскудения охотничьих угодий) или вследствие жестоких опустошительных эпидемий. Так, например, в 1631 — 1632 гг. от эпидемии оспы вымерло две трети предков современных энцев. В Восточной Сибири после серии эпидемий полностью вымерли юкагиры — некогда одна из самых многочисленных народностей Сибири. Обезлюдевшая территория юкагиров была занята другими этническими группами, преимущественно тунгусами, что позволило последним значительно расширить свой ареал.
По этнографическим данным, у сибирских аборигенов было принято после смерти члена семьи переносить жилище в другое место. В случае эпидемий, следовавших нередко за крупными стихийными бедствиями, население покидало «плохие» места и переселялось в другие районы. Трудно судить, насколько приведенные этнографические примеры способны объяснить действительную причину исчезновения самусьской и родственной ей культур. Тем не менее не может не удивлять тот факт, что андроновцы, придя в Западную Сибирь, абсолютно ничего (по имеющимся сейчас археологическим данным) не восприняли от населения самусьской культурной общности — ни в керамике, ни в бронзолитейных традициях, ни в изобразительном искусстве.
Не исключено, что основная масса носителей самусьской культурной традиции ушла на север Западной Сибири, в глубь таежной зоны. Во всяком случае, в дальнейшем эпизодические возвращения элементов самусьской орнаментации в лесостепную и южнотаежную части Западной Сибири были всегда связаны с продвижением на юг северного населения (молчановская и гамаюнская культуры переходного времени от бронзового века к железному; кулайская культура эпохи железа: релкинская культура раннего средневековья).
Исследователи единодушны в том, что население андроновской эпохи в Южной Сибири и Казахстане вело пастушеско-земледельческое хозяйство. Охота и рыболовство в степной и лесостепной зонах Западно-Сибирской равнины в это время играли ничтожную роль (подробнее мы остановимся на этом в главе «Хозяйство»).
Черноозерско-томский вариант андроновской культурной общности. Этот вариант представлен пока четырьмя исследованными памятниками — Черноозерским городищем (раскопки экспедиции Уральского университета, 1968—1970 гг.), могильниками Черноозерье I (раскопки той же экспедиции, 1967—1969 гг.), Томским на Малом Мысе (раскопки А. В. Адрианова, 1889 г.) и отчасти Еловским II (раскопки экспедиции Томского университета, 1960—1970-е годы). Томский могильник на Малом Мысе и Еловский II могильник опубликованы полностью, краткие сведения о двух других памятниках содержатся в небольших предварительных публикациях.
Черноозерское городище расположено примерно в 100—120 км севернее Омска. Памятник исследован полностью (вскрытая площадь равна 867 кв. м). Посуда с городища по форме делится на две группы — горшковидную (около трети всех сосудов) и баночную. Последняя труднее и выполнена более грубо. Узоры и на банках, и на горшках наносились мелким и крупным гребенчатым штампом, нарезкой, желобками и ямками подтреугольной либо овальной формы. Среди орнаментальных мотивов преобладают елочные и зигзагообразные узоры . В целом керамика Черноозерского городища весьма близка посуде Томского могильника на Малом Мысе и одновременных ему памятников Алтая (Ближние Елбаны XII, XIV; Нанайское поселение и могильник).
Керамика с богатым гребенчатым геометризмом, сопоставимая с классической андроновской (федоровской) посудой, немногочисленна. По подсчетам В. П. Викторова и В. А. Борзунова, она составляет немногим более 2% от общего количества керамики, найденной на этом памятнике.
В культурном слое Черноозерского городища найдено несколько каменных орудий, бронзовое кольцо со спиральными завитками на концах, шестигранные бронзовые шилья и некоторые другие вещи. Встречен достаточно многочисленный остеологический материал, принадлежащий почти исключительно домашним животным; по видовому составу он распределяется следующим образом (по числу особей): крупный рогатый скот — 7; мелкий рогатый скот — 8; лошадь — З23. Вообще, если сравнить остеологические материалы предтаежных поселений андроновской (Черноозерское городище, Пахомовская Пристань и др.) и самусьско-сейминской эпох (Черноозерье III, IV, VI), наблюдается тенденция к уменьшению доли овцы в стаде и увеличению удельного веса крупного рогатого скота. Охотничий промысел, судя по костным остаткам, играл незначительную роль (медведь, кабан — по одной особи).
Насколько можно судить по опубликованным данным, Черноозерское городище — первое из известных поселений андроновской эпохи лесостепной зоны Западной Сибири, где была выявлена хорошо фиксируемая на поверхности фортификационная система. Ров и вал Черноозерского городища ограждают прямоугольную площадку у края террасы размером 40X15 м; ширина рва около 3 м, глубина от современной поверхности — 2,2—2,4 м. Вал оплыл и прослеживается не очень четко. С наружной стороны он был укреплен деревянным частоколом, о чем говорят выявленные вдоль края рва столбовые ямы глубиной 25—40 см и диаметром 20—25 см. В средней части рва, перпендикулярно ему, располагались попарно два ряда ям от столбов, на которых, как считают В. П. Викторов и В. А. Борзунов, крепился помост — въезд на городище. На площади городища выявлено четыре наземных жилища прямоугольных очертаний — в среднем 10X6 м; пол был лишь слегка углублен в грунт (до твердого подстилающего горизонта). На полу обнаружены остатки очагов, имевших, видимо, глиняную обмазку.
О погребальном обряде этого времени на северной окраине андроновской общности дают представление могильники Черноозерье I и Томский на Малом Мысе. И тот, и другой — грунтовые. Особенно большой материал получен при раскопках могильника Черноозерье I. Могилы этого древнего кладбища группируются в три ряда, вытянутые с северо-востока на юго-запад. Могильные ямы имеют четырехутольные или подчетырехутольные очертания и углублены в землю на 80—100 см. Во многих из них сохранились следы деревянной обкладки. Всего вскрыто 170 погребений. Большинство костяков лежало в вытянутом положении, на спине, порой с сильно разведенными руками и ногами. В 12 могилах покойники были помещены в скорченной позе, на боку. Основная масса погребенных ориентирована головой на юго-восток и юг-юго- восток.
Погребальный инвентарь довольно богат и разнообразен. Найдено 20 бронзовых ножей, иглы, много украшений, керамика. Среди каменных орудий следует отметить «гладилки» и черешковый наконечник стрелы. В. Ф. Генинг и Н. К. Ещенко делят бронзовые ножи на две группы — двулезвийные и однолезвийные. К двулезвийным (6 экз.) отнесены как архаичные пластинчатые, так и развитых форм, с выделенной рукоятью, в числе которых В. Ф. Генинг и Н. К. Ещенко отмечают нож с черешком и упором, датируемый, по их мнению, XII— IX вв. до н. э. Ко второй группе (14 экз.) они относят однолезвийные ножи с прямой, либо выгнутой спинкой. Близкие аналогии этим ножам мы находим в Томском могильнике на Малом Мысе и в ранних погребениях II Еловского могильника.
Среди бронзовых украшений наиболее многочисленны височные кольца. Интересны 19 литых трапециевидных подвесок (погребение 43), орнаментированных псевдоплетенкой и сплошными взаимопроникающими треугольными зонами, а также своеобразные ажурные пластинчатые браслеты.
Как видно из изложенного, погребальный обряд Черноозерского I могильника весьма специфичен и отличается от похоронного ритуала, известного по верхнеобским андроновским могильникам. Положение покойников — вытянутое на спине — не характерно для населения андроновской культуры. Эта черта погребального обряда отмечена в основном для предшественников андроновцев (погребения окуневской культуры нa Енисее, Ростовкинский могильник близ Омска). Из 170 погребений лишь в 25 обнаружены сосуды, что также не свойственно ни федоровцам, ни алакульцам. Своеобразной чертой Черноозерского I могильника является значительное количество бронзовых орудий, особенно ножей. Ни один из опубликованных сосудов Черноозерского I могильника (7 экз. — каждый из них характерен для определенной группы керамики могильника) не сопоставим по большинству показателей с классической андроновской (федоровской) посудой, но всем им можно подобрать близкие аналогии в Томском могильнике на Малом Мысе, в керамике канайского этапа Восточного Казахстана и в посуде из детских погребений андроновской культуры (по М. П. Грязнову) из района Бийска (Ближние Елбаиы XII, XIV).
Томский могильник на Малом Мысе очень близок (по керамике, инвентарю и погребальному ритуалу) Черноозерскому I могильнику. Всего, как считает М. Н. Комарова, А. В. Адрианов раскопал здесь 12 погребений бронзового века. Могильник — грунтовый. Глубина могильных ям колеблется от 65 до 135 см. В девяти определимых случаях покойники были ориентированы головой на юг—юго-восток, причем восемь костяков лежали на спине и один — на правом боку с согнутыми коленями.
В могильнике найден довольно богатый бронзовый инвентарь — обоюдоострый черешковый кинжал с перехватом, два однолезвийных ножа с выделенной рукоятью, четырехгранное шило и около десятка украшений, в том числе височное кольцо, с раструбом и полусферические бляшки с петлей на вогнутой стороне. Все эти вещи находят полные аналогии в Черноозерском могильнике I. М. Н. Комарова сочла возможным связать с характеризуемыми погребениями найденный на Малом Мысе каменный инвентарь — многочисленные топоры и тесла, ножи, скребки, наконечники стрел. Нам представляется, однако, что эти каменные изделия, во всяком случае большая их часть, относятся к погребениям с керамикой игрековского типа , которую М. Н. Комарова относит к неолиту, а мы — к эпохе ранней бронзы. Судя по всему, могильнику развитого бронзового века на Малом Мысе предшествовало более раннее кладбище. Однако несовершенная методика раскопок и плохая документация (памятник раскапывался А. В. Андриановым в 1889 г.) не позволяют сейчас расчленить разновременные группы инвентаря.
Керамика Малого Мыса, как и Черноозерского I могильника, очень нестандартна. Преобладает баночная форма сосудов, но встречается и горшковидная (рис. 42). Три сосуда орнаментированы ямочными вдавлениями, некоторые украшены гребенчатыми треугольниками, иногда в сочетании с шагающей гребенкой (рпс. 42, 2, 2). Два сосуда покрыты елочными узорами (рис. 42, 5, 5). Встречено два четырехутольных сосуда — блюдо и небольшая низкая чаша. Блюдо украшено заштрихованными треугольниками и меандрами; оно имеет аналогии в андроновских (федоровских) погребениях Южного Зауралья. Чаша орнаментирована по боковой поверхности рядами насечек. Похожая четырехугольная чаша известна из Черноозерского I могильника. Выделяется группа открытых баночных сосудов (рис. 42, 7, 22), предвосхищающих в орнаментации еловскую декоративную манеру: однообразное заполнение боковой поверхности одинаковыми поясами узоров, наличие решетчатых полос и поясов в виде зигзагов с взаимозаходящими сторонами, деление орнаментального поля рядами ямок и др.
Материал Малого Мыса сопоставим с инвентарем могильника Черноозерье I по всем основным чертам: по облику посуды, по бронзовому инвентарю (однолезвийные ножи с выделенной рукоятью, черешковый кинжал с перехватом и др.). Одинаков и погребальный обряд (грунтовые захоронения, юго-восточная ориентировка покойников, положение костяков на спине). Вряд ли можно сомневаться в том, что Томский иогильник на Малом Мысе и Черноозерский I могильник, отстоящие друг от друга на расстоянии около 700 км по прямой, являются едино¬культурными памятниками.
Другой памятник Томского Приобья, близкий по ряду признаков Томскому могильнику на Малом Мысе, раскопан В. И. Матющенко. Это — Еловскпй II могильник, или, точнее, западная его часть, где было исследовано 117 могил (наиболее древних), содержащих 123 погребения. На самой западной окраине этого древнего кладбища, судя по публикациям В. И. Матющенко, были характерны грунтовые захоронения («условные» курганы 49—52 и др.). Чем дальше к востоку, тем больше курганных насыпей; однако они очень нечетки и их очертания угадываются с трудом. Могильные ямы имели обычно четырехугольную форму и были углублены в землю на 60—90 см (от дневной поверхности). В 106 определимых случаях 80 покойников лежали в скорченной позе на левом боку, 12 — в скорченной позе на правом боку и 14 — вытянутом положении на спине. Кроме того, В. И. Матющенко сообщает о двух случаях трупосожжения, одном обожжении трупа сверху и пяти случаях наличия следов огня в могилах. Костяки, за редким исключением, ориентированы головой на юго-запад с более или менее значительными отклонениями. В большинстве могпл сохранились следы деревянной обкладки. Перечисленные черты погребального обряда находят аналогии в андроновских могильниках Верхнего Приобья. Исключением является, пожалуй, лишь наличие трупоположения на спине (14 случаев); они характерны для Черноозерского I могильника и могильника на Малом Мысе, но чужды андроновскому погребальному ритуалу более южных районов Западной Сибири.
Инвентарь богат и разнообразен; много орудий труда. По этим особенностям характеризуемый могильник ближе Томскому могильнику на Малом Мысе и Черноозерскому I могильнику. Здесь найдены два бронзовых кинжала с перехватом (рис. 43, 2, 5), несколько двулезвийных черешковых ножей весьма архаичной формы, около полутора десятка однолезвийных бронзовых ножей с выделенной рукоятью, прямым лезвием и дугообразно выгнутой спинкой (рис. 43, 5—5), три наконечника стрел (бронзовый — втульчатый, четырехперый, рис. 43, 4; костяной — ромбический в сечении, рис. 43, 2; каменный — треугольный, удлиненных пропорций, рис. 43, 6), семь четырехгранных бронзовых шильев, пять игл, орнаментированный желобчатый браслет со спиральными завитками на концах (рис. 43, 10), многочисленные височные украшения (рис. 43, 9, 16), полусферические и плоские круглые бляшки с петлей на обратной стороне (рис. 43, 11, 13, 15, 19), полусферические двухчленные нашивки (рис. 43, 14), овальные пластинки-подвески (рис. 43, 27, 18) и бусы, пронизки и др.
Только в десяти могилах (из 117) не обнаружено погребального инвентаря, в девяти присутствовало лишь по одному сосуду, во всех остальных найдена посуда и бронзовые изделия или бронзовые предметы (без керамики). Сосуды обычно ставились у головы покойного (в 46 могилах из 64, содержавших керамику). Височные кольца находились у черепа, ножи — у пояса (в 14 случаях из 19), медные бусы концентрировались около щиколоток. Интересной чертой погребального ритуала ранних погребений Еловского II могильника является наличие в инвентаре фаланг росомахи или медведя (сверленых и без отверстий). Они встречены в 13 погребениях — по две, три и более. В могиле 12 «кургана» 52 их собрано 247, а в могиле 61 — 175. Погребения, где найдены фаланги, принадлежат женщинам и детям.
Посуда (рис. 44; 45; 46, 1—5) содержит песок в тесте, для некоторых сосудов отмечена примесь талька. По форме и орнаменту керамику Еловского II могильника можно разделить на три группы:
1. Горшковидная иногда хорошо залощенная посуда, с богатым геометрическим орнаментом, выполненным в классическом андроновском (федоровском) стиле. Узоры наносились аккуратной мелкозубой гребенкой. В орнаменте преобладают геометрические мотивы — ряды косых треугольников, ступенчатые фигуры, сложные разветвленные меандры, различные сочетания равнобедренных треугольников и др. (рис. 45, 6; 46, 2—50). Эта группа сравнительно немногочисленна (10—12 экз.).
2. Горшковидные сосуды (или открытые баночные со слабо выраженной шейкой), напоминающие но особенностям декоративной схемы и отдельным орнаментальным мотивам манеру украшения более поздней еловской керамики (рисованные резные уточки, усеченный гребенчатый зигзаг, негативный ступенчатый меандр, повторяющиеся ряды равнобедренных треугольников, подчеркивание орнаментальных зон горизонтальными гребенчатыми линиями, наличие ямочного пояса и др.; рис. 45, 2—4). Эта группа сосудов также немногочисленна (10—12 экз.).
3. Сосуды баночной формы (иногда со слабо выделенной шейкой), украшенные горизонтальными или вертикальными рядами елочных узоров, прочерченными горизонтальными линиями, насечками или ямками-наколами (рис. 44, 2, 2, 5, 6; 45, 7) 52. Керамика этой группы — самая многочисленная (более 50 сосудов из 86). Она находит аналогии в по- суде Томского могильника на Малом Мысе, в Черноозерском городище, в баночных сосудах из андроновских погребений Верхнего Приобья, а также в керамике канайских памятников Восточного Казахстана.
В. И. Матющенко отнес рассмотренную группу погребений Елов¬ского II могильника к андроновской культуре. Думается, что такой без¬оговорочный вывод вряд ли верен. Мы уже говорили выше, что по об¬лику керамики и инвентаря ранние погребения Еловского II могильника более всего близки погребениям Томского могильника на Малом Мысе, который никто из исследователей (в том числе и В. И. Матющенко) ни¬когда не отождествлял с памятниками андроновской культуры. Мне ка¬жется, что погребения Еловского II могильника, причисленные В. И. Матющенко к андроновской культуре, с неменьшим основанием можно было бы включить в выделенный нами черноозерско-томский ва¬риант андроновской общности, к которой мы отнесли Черноозерское го¬родище, Черноозерский I могильник и Томский могильник на Малом Мысе.
Нельзя не признать, однако, что в целом рассмотренная группа погребений Еловского II могильника имеет больше андроновских (федоровских) черт, чем Томский могильник на Малом Мысе и Черноозерский I могильник. Это касается прежде всего ориентировки погребенных на юго-запад и характера трупоположения (в скорченной позе, на левом боку). Лишь в 14 случаях (примерно для седьмой части погребенных) отмечено трупоположение на спине.
Здесь следует еще раз оговорить очень существенную деталь. Относя черноозерско-томские памятники к андроновской общности, мы далеки от мысли считать их принадлежащими андроновской культуре — ни в федоровском, ни в алакульском, ни в иных ее «вариантах» и «этапах». Несходство федоровских, алакульских и черноозерско-томских комплексов прослеживается прежде всего по материалам погребений: в положении и ориентировке покойников, в наборе погребального инвентаря и в некоторых особенностях похоронного ритуала (например, нехарактерность для черноозерско-томских погребений скорченного положения покойников на боку, курганных насыпей и др.).
Вместе с тем между Черноозерским I могильником и Томским могильником на Малом Мысе, с одной стороны, и одновременными могильниками района Бийока (Ближние Елбаны XII, XIV и другие, относительно которых никто не сомневается в их андроновской принадлежности), с другой, гораздо больше сходства, чем, например, между федоровскими и алакульскими могильниками лесостепного Зауралья. Это сходство выражается, в частности, в значительной близости керамики (преобладание там и здесь баночных сосудов, характерность елочного орнамента), в сходстве погребального ритуала (трупоположение, необязательность курганных насыпей) и др.
В свое время мы отнесли памятники типа Томского могильника на Малом Мысе в Среднем Обь-Иртышье и канайские комплексы в Восточном Казахстане к особой томско-канайской культурной области, которая существовала здесь до прихода на эту территорию андроновцев (федоровцев). В целом мы продолжаем придерживаться этой точки зрения, но сейчас у нас нет прежней безоговорочной уверенности относительно отсутствия генетической близости между андроновскими (федоровскими) памятниками и памятниками типа Томского могильника на Малом Мысе. На эту мысль нас наводит, в частности, тот не вполне понятный факт, что баночные сосуды черноозерско-томского облика присутствуют в комплексах андроновской эпохи на всей южносибирской территории. Так, они обычны в андроновских захоронениях Новосибирского Приобья, явно преобладают в керамике погребений андроновского времени на Алтае и в Восточном Казахстане, встречаются иногда в федоровских могилах лесостепного Зауралья и Северного Казахстана, известны в Минусинской котловине. Население черноозерско-томского варианта андроновской общности, придя на север и утвердившись здесь, контактировало не с самусьцами, а с носителями гребенчато-ямочной орнаментальной традиции. Об этом говорит, например, находка в Еловском II могильнике двух сосудов, орнаментированных в гребенчато-ямочной манере (рис. 44, 3, 4).
Могилы, в которых они были обнаружены, находились в одном ряду с погребениями, давшими керамику третьей группы (рис. 44, 1, 2, 5) и над ними, как полагает В. И. Матющенко, было возведено общее погребальное сооружение (условный «курган» 50). В последующее время мы также наблюдаем здесь взаимодействие двух основных орнаментальных (культурных) традиций — гребенчато-ямочной и андроноидной.
В 23 ранних могилах Еловского II могильника найдены бабки лошади и бараньи альчики. Однако поскольку поселения этого времени в Томском Приобье не раскапывались, трудно судить, какова была в действительности роль скотоводства в хозяйстве местного населения. Надо полагать, что характер хозяйства в общем был близок андроновскому Верхнего Приобья (скотоводство, земледелие), но, учитывая более северное нахождение рассматриваемого памятника (юг таежной зоны), можно предполагать более высокий удельный вес здесь охотничье-рыболовческих промыслов.
Выше, рассматривая керамику черноозерско-томского варианта, мы обращали внимание на ее сходство с посудой алтайских памятников бронзового века, в особенности канайских Верхнего Прииртышья. В этой связи интересна находка в Канайском могильнике трупоположений на спине (могила 9). Характеризуя бронзовые ножи Томского могильника на Малом Мысе, М. Н. Комарова обратила внимание на наличие там своеобразных бронзовых пластинчатых ножей с невыделенной рукоятью. Она справедливо указала, что такие орудия не характерны для андроновских памятников Верхнего Приобья и Минусинской котловины и что типологически близкие им ножи известны только в Верхнем Прииртышье. В дальнейшем подобные ножи были найдены в Еловском II и Черноозерском I могильниках.
Все эти факты дают некоторое основание предполагать, что население, оставившее памятники черноозерско-томского типа, жило прежде в районах, прилегающих к территории распространения памятников канайского типа. По мере продвижения в Обь-Иртышье андроновцев (федоровцев) часть верхнеиртышского населения отошла в северные районы и обосновалась в пограничье лесостепной и таежной зон. В процессе контактов с андроновцами (федоровцами) эти группы населения восприняли многие элементы андроновской культуры, о чем говорит, в частности, присутствие в черноозерско-томских комплексах бронзовых орудий и украшений общеандроновоких форм (кинжалы с перехватом, браслеты со спиральными завитками на концах и др.), наличие некоторого количества нарядной керамики классического андроновского стиля, достаточная характерность скорченного положения покойников на левом боку (в Черноозерском I могильнике 12 захоронений из 170; на Малом Мысе — одно погребение из восьми; в Еловском II могильнике, где «классические» андроновские черты были выражены ярче, скорченные захоронения преобладают: 92 из 106 определимых случаев).
Начальная дата черноозерско-томских памятников, как и андроновских Верхнего Приобья, определяется концом самусьско-сейминской эпохи (вряд ли ранее XIII в. до н. э.). На поселении Преображенка III погребения с андроновской (федоровской) посудой прорезают слой, содержавший керамику кротовской культуры. Характеризуя бронзовый инвентарь Черноозерского I и Еловского II могильников, В. Ф. Генинг и В. И. Матющенко обращают внимание на то, что все бронзовые орудия этих памятников, имеющие достаточно твердую дату (например, специфические типы кинжалов), относятся к XII—X вв. до н. э. или даже к XII—IX вв. до н. э. Радиокарбонная дата погребения 64 Еловского II могильника, где был найден горшок андроновского (федоровского) типа, дала такой результат: 1090±65 лет (до нашей эры).
Эти данные не противоречат новым материалам, полученным в последние годы по хронологии андроновских (федоровских) комплексов в других районах. Федоровские погребения могильника Туктубаево на Южном Урале, где были взяты на анализ образцы дерева из кургана 26, показали следующие даты: 1230±70 лет до н. э. (погребение 1) и 1070±60 лет до н. э. (погребение 2). В. С. Стоколос исследовал в Зауралье поселения, где андроновская (федоровская) керамика была встречена вместе с черкаскульской и даже замараевской посудой.
Г. Б. Зданович убедительно показал, что проникновение федоровского населения в район Петропавловска (Северный Казахстан) начинается не ранее последних веков II тысячелетия до н. э. По С. С. Черникову, андроновская (федоровская) посуда появляется в Восточном Казахстане не ранее XIII в. до н. э. Нам представляется, что памятники охарактеризованных выше вариантов андроновской общности относятся, вероятнее всего, к последним векам II тысячелетия до н. э.
К оглавлению книги «Бронзовый век Западной Сибири» // К следующей главе