Косарев М. Ф. Андроноидные культуры Зауралья и Западной Сибири // Бронзовый век степной полосы Урало-Иртышского междуречья. Уфа: Башкир. ун-т, 1983. С. 4-8.
В последние века II тысячелетия до н. э. на юге зауральско-западносибирской тайги и, отчасти, в смежной предтаежной полосе складывается огромнейший массив так называемых андроноидных культур, из которых лучше всего известны сейчас черкаскульская в Зауралье [1, с. 353—374], сузгунская в Прииртышье [2] и еловская в Томско-Нарымском Приобье [3, с. 95—120, рис. 26—34]. Археологически сложение сузгунской и еловской культур в Обь-Иртышье прослежирается как процесс слияния местной гребенчато-ямочной орнаментальной (культурной) традиции и южной — андроновской. Около начала I тысячелетия до н. э. здесь улавливается еще одна волна южных воздействий — карасукско-ирменская, придавшая сузгунской и еловской культурам в конце их существования определенный карасукский (ирменский) колорит, особенно выраженный на юго-востоке сузгунско-еловского ареала.
Расцвет андроноидных культур южнотаежного и предтаежного Объ-Иртышья в общем совпадает со временем упадка собственно андроновской (федоровской) культуры на юге Западно-Сибирской равнины. Этот факт необходимо учитывать при разработке проблем, касающихся исторических судеб андроновского (федоровского) населения. В этой связи интересно, что исчезнув в степной и лесостепной полосе Западной Сибири, андроновские орнаменты, обычно в трансформированном виде, продолжают существовать на севере Западной Сибири в орнаментации керамических и бронзовых изделий железного века и средневековья, доживая в изобразительном искусстве обско-угорских и, отчасти, некоторых других сибирских народов до этнографической современности [4, рис. 100].
Сложение черкаскульской культуры шло несколько иным путем. Если сузгунская и еловская культуры Обь-Иртышья сочетали в себе элементы двух культурных традиций — местной гребенчато-ямочной и пришлой андроновской, то черкаскульская культура лесного Зауралья явилась прямым результатом развития местной андроноидной культурной традиции, корни которой уходят здесь в энеолитическую эпоху (суртандинский и аятский культурные комплексы). На коптяковском этапе (примерно XVI—XIV вв. до н. э.), непосредственно предшествующем сложению черкаскульской культуры, декоративное оформление сосудов в лесном Зауралье — по элементам узоров, орнаментальным мотивам и в значительной мере по композиционной схеме — предвосхищает не только черкаскульские, но и андроновские (федоровские) черты, обнаруживая в то же время значительное сходство с отдельными элементами баланбашского декоративно¬го комплекса Южного Урала. Это дает основание предполагать, что ранние этапы андроновской (федоровской) культуры локализовались и получили свое первоначальное оформление скорее всего в непосредственном соседстве с раннечеркаскульским и позднебаланбашским ареалами; во всяком случае, мы пока не знаем другого района, где бы элементы андроновского орнаментального комплекса прослеживались столь выраженно еще в доандроновскую эпоху. Поэтому нам представляется, что на данном этапе археологической изученности Урала, Сибири и Казахстана поиски района предполагаемого генезиса андроновской (федоровской) культуры должны быть направлены в первую очередь в полосу пограничья тайги и лесостепи между Уральским хребтом и р. Тобол.
Ниже мы коснемся лишь одного аспекта андроноидной проблематики, а именно некоторых особенностей экономического и социального развития андроновского ареала.
Для андроноидного населения Зауралья и Западной Сибири было характерно многоотраслевое хозяйство, сочетавшее скотоводство, охоту, земледелие и рыболовство. Историю многоотраслевого хозяйства в Западной Сибири почему-то принято начинать со времени сложения здесь андроноидных культур. Однако многоотраслевая экономика как особый тип хозяйства возникла видимо, значительно раньше и на более широкой территории, чем собственно пограничье тайги и лесостепи. Ведь переходная стадия от рыболовческо-охотничьих занятий в степях к оседлому пастушеско-земледельческому хозяйству являлась по существу стадией многоотраслевого хозяйства. На самом деле, в рыболовческо-охотничий быт древнего населения степей, с переходом от неолита к бронзовому веку, все более внедрялись пастушеские и земледельческие навыки. В какой-то период присваивающие и производящие занятия здесь находились, наверное, даже в состоянии равновесия, а после того, как окончательно выяснилось, что в условиях усыхания степной зоны многоотраслевое хозяйство нерационально, в степи окончательно победили пастушество и земледелие. Это произошло, видимо, где-то ближе к средине II тысячелетия до н. э.
На севере лесостепи и на юге таежной зоны многоотраслевое хозяйство, напротив, оправдало себя, так как наиболее полно отвечало экологическим условиям этого географического пояса.
Многоотраслевая экономика в Западной Сибири могла утвердиться и существовать именно в пограничье тайги и лесостепи, то есть в таких ландшафтно-климатических условиях, где, с одной стороны, имелись определенные возможности для скотоводства, земледелия, охоты и рыболовства, а с другой стороны, отсутствие хотя бы одной из этих отраслей нарушило бы целостность хозяйственного организма, лишило бы его надежности и стабильности. Рациональность многоотраслевого хозяйства этого региона проявилась, в частности, в том, что оно обладало большими адаптивными возможностями, чем охотничье-рыболовческое хозяйство в тайге и пастушеско-земледельческое в степной зоне, которые отличались большей односторонностью.
В плохие для охотничье-рыболовческих занятий годы носители многоотраслевого хозяйства могли сравнительно легко переориентироваться на преимущественно пастушеско-земледельческий образ жизни и наоборот. Недостаток, скажем, заготовленного на зиму рыбного продукта мог быть возмещен хлебным запасом; уменьшение количества домашнего скота можно было в какой-то мере компенсировать интенсификацией охоты и т. д.
Ведущиеся иногда среди археологов разговоры о необходимости строго и точно определить удельный вес разных хозяйственных занятий в пределах ареала многоотраслевой экономики для той или иной культуры отражает, на наш взгляд, некоторое недопонимание сути многоотраслевого хозяйства, которое потому и рационально, что способно постоянно менять количественное соотношение и производстенную значимость разных своих сторон и звеньев.
Однако сводить этот динамизм лишь к способности более чутко и мобильно реагировать на плохие и хорошие годы было бы не совсем правильно. Этот динамизм был одновременно путем поиска наиболее оптимального соотношения и совершенствования различных хозяйственных занятий внутри ареала многоотраслевой экономики в локальном и хронологическом плане. Локальная тенденция проявлялась, в частности, в том, что на юге ареала был более высок удельный вес производящих отраслей хозяйства, а на севере — присваивающих промыслов. Хронологическая тенденция прослеживается в изменении процентного соотношения разных видов скота в стаде. Если в конце бронзового века в южной части андроноидного ареала первое место по численности занимал крупный рогатый скот, второе — мелкий и третье — лошадь [1, с. 368; 5, с. 92], то в начале железного века лошадь выходит на первое место, крупный рогатый скот перемещается на второе, а мелкий — на третье [6, с. 178; 7, с. 154]. Впрочем, похожая хронологическая тенденция имела место и в степной зоне, где по мере приближения к эпохе железа также наблюдается уменьшение доли крупного рогатого скота и увеличение доли лошади [8, с. 21; 9, с. 18].
Видимо, отмеченные изменения в составе стада были вызваны тем, что основной системой зимнего выпаса скота становится «тебеневка», непременным условием которой было преобладание лошади над крупным рогатым скотом. Переход к «тебеневке», в свою очередь, был вызван двумя основными причинами: 1) накоплением и развитием элементов кочевого хозяйства (прежде всего, в степной зоне); 2) увеличением мощности снежного покрова вследствие увлажнения климата в начале железного века, в результате чего в стаде начинают закономерно преобладать те виды скота, которые способны добывать корм из-под снега (лошадь, овца).
Пограничье тайги и лесостепи было более многолюдным и, видимо, более развитым в культурном отношении, чем степь и глубинные таежные районы. Здесь издревле локализовались самые богатые и колоритные культуры Зауралья и Западной Сибири: боборыкинская, суртандинская, липчинская (энеолит), баланбашская, коптяковская, самусьская (развитой бронзовый век), черкаскульская, еловская (эпоха поздней бронзы) и др. В начале освоения Сибири русскими здесь жили тобольские, иртышские и томско-чулымские татары, хорошо владевшие кузнечным ремеслом, знавщие, наряду с охотой и рыболовством, скотоводство и земледелие, осуществлявшие посреднические экономические и культурные связи между югом и севером, достигшие в политическом отношении уровня государственности. Вряд ли случаен тот факт, что столица Сибирского ханства Искер находилась не в степи и даже не в лесостепи, а на юге таежной зоны, где, видимо, существовала наиболее подходящая социальная среда для возникновения центра политических объединений.
Рассматриваемая территория, являясь зоной контактов ареалов производящей и присваивающей экономики, была местом, где издревле концентрировался культурный, производственный и социальный опыт населения разных культур — охотников, рыболовов, земледельцев и скотоводов. К. Маркс подчеркивал, что области, сочетавшие разные природные условия, дают лучшие возможности для экономического, а следовательно, и социального развития. Он, в частности, замечает: «Не абсолютное плодородие почвы, а ее дифференцированность, разнообразие ее естественных продуктов составляют естественную основу общественного разделения труда; благодаря смене тех естественных условий, в которых приходится жить человеку, происходит умножение его собственных потребностей, способностей и способов труда» [10, с. 552].
Все это дает основание предполагать, что со времени сложения в пограничье тайги и лесостепи многоотраслевого хозяйства, сочетавшего присваивающие промыслы и производящие отрасли, население этой территории по потенциальным возможностям своего социального и экономического развития находилось в более выгодном положении, чем население степей и более северных таежных районов. Как эти возможности реализовались у носителей андроноидных культур, реализовались ли вообще, а если не реализовались, то почему — должно, видимо, явиться в будущем темой особого исследования.
1. Сальников К. В. Очерки древней истории Южного Урала.— М.: Наука, 1967.
2. Мошинская В. И. Сузгун II — памятник эпохи бронзы лесной полосы За¬падной Сибири.— МИ А, 1957, № 58.
3. Косарев М. Ф. Древние культуры Томско-Нарымского Приобья.— М.: Наука, 1974.
4. Иванов С. В. Орнамент народов Сибири как исторический источник.— М.—Л.: Наука, 1963.
5. Матющенко В. Н. Древняя история населения лесного и лесостепного Приобья, ч. 4.— В кн.: Из истории Сибири. Томск: Изд-во Томского универ¬ситета, 1974, вып. 12.
6. Могильников В. А. Некоторые аспекты хозяйства племен лесостепи Запад¬ной Сибири эпохи раннего железа.— В кн.: Из истории Сибири. Томск: Изд-во Томского университета, 1977, вып. 21.
7. Стоянов В. Е. Некоторые черты социально-экономической организации древнего населения зауральско-западносибирской лесостепи.— В кн.: Археологи¬ческие исследования на Урале и в Западной Сибири. Свердловск: Изд-во Ураль¬ского университета, 1977.
8. Потемкина Т. В. Культура населения Среднего Притоболья в эпоху брон¬зы.— Автореф. канд. дис. М.: ИА АН СССР, 1976.
9. Зданович С. Я. Саргаринская культура — заключительный этап бронзово¬го века в Северном Казахстане.— Автореф. канд. дис. М.: МГУ, 1979.
10. Маркс К. Капитал, т. I.— Маркс К., Энгельс Ф., Соч., т. 23.