К оглавлению книги «Бронзовый век Западной Сибири» // К следующей главе
Черкаскульская культура. Эта культура была выделена К. В. Сальниковым по материалам поселения Черкаскуль II в Челябинской обл. Памятники черкаскульского типа распространены главным образом на юге лесной зоны Урала. Работы последних лет на севере Свердловской обл. позволяют говорить, что черкаскульское население заходило севернее Нижнего Тагила (Кокшаровское поселение, Юрьинская IV стоянка и др.). Керамические комплексы черкаскульского типа выявлены также в Верхнем Притоболье (Алексеевское поселение) и в степном Поишимье (поселение Явленка и др.). Видимо, в какой-то период существования черкаскульской культуры отдельные группы черкаскульцев проникают далеко на юг. Говоря о черкаскульских памятниках Башкирии, К. В. Сальников замечает, что они появились здесь сравнительно поздно и оставлены населением, пришедшим из лесных районов Урала.
[adsense]
Однако территориальные рамки нашего исследования не идут так далеко на юг и запад. Нас интересует прежде всего свердловско-тагильский регион, лежащий в пределах исследуемой территории, черкаскульские памятники которого представлены пока почти исключительно поселениями. Они дали большое количество керамики, но почти не содержат орудий. Не случайно предложенная К. В. Сальниковым периодизация черкаскульской культуры была построена только на керамическом материале.
К. В. Сальников разделил черкаскульскую культуру на три этапа. К первому (черкаскульскому) этапу он отнес горшковидные сосуды с мягким переходом от шейки к тулову. В тесте характерна примесь талька. Орнамент очень наряден. Преобладают геометрические узоры — треугольники, заштрихованные зигзагообразные ленты, сложные разветвленные меандры и др. Орнаментальные зоны отделяются одна от другой зигзагами и желобчатыми линиями. Желобки нанесены также между полосами меандров. Узоры выполнялись резными линиями или гладким штампом. Гребенка употреблялась сравнительно редко. Кроме черкаскульского этапа, К. В. Сальников выделил еще два, более поздних — межовский и березовский, для посуды которых характерны более раздутое тулово, наличие воротничка и валиков, обедненный геометризм, упрощенная орнаментальная схема.
Классификация К. В. Сальникова, разработанная им на материалах Южного Урала, в целом подтверждается археологическими данными, накопленными сейчас для свердловско-тагильского региона. Действительно общая тенденция в эволюции посуды поздних этапов бронзового века Среднего и Южного Урала идет по пути затухания геометризма в орнаменте, обеднения декоративной схемы, появления валиков и «воротничков». Однако нам представляется, что К. В. Сальников неправомерно удлинил существование черкаскульской культуры, присоединив к ней, помимо собственно черкаскульского этапа, межовский и березовскпй. Валиковая и воротничковая керамика с обедненным орнаментом близка замараевской лесостепного Зауралья, посуде ерзовской культуры Камского Приуралья и отчасти ирменской керамике лесостепного Обь-Иртышья. Хотя генетическая преемственность черкаскульской и межовско- березовской посуды имела место, последняя представляет качественно иной тип керамики, и мы находим ей другие аналогии. Причислять ее к черкаскульской культуре почти все равно, что относить к одной культуре, скажем, федоровскую и ирменскую керамику.
Таким образом, межовский и березовский этапы уходят за пределы андроновской эпохи и будут рассмотрены нами в следующей главе. Здесь мы остановимся лишь на материалах черкаскульской культуры в нашем понимании, т. е. на тех памятниках, которые К. В. Сальников отнес к черкаскульскому этапу черкаскульской культуры. В свердловско-тагильском регионе и на севере Челябинской обл. исследовано более десяти поселений черкаскульской культуры (Черкаскуль II, Липовая Курья, Новая III, Калмацкий Брод, Береговая I стоянка, VI разрез Горбуновского торфяника и др.).
Характерные черты черкаскульской керамики свердловско-тагильского региона в общем укладываются в комплекс признаков, приведенных К. В. Сальниковым при описании посуды черкаскульского «этапа» Южного Урала. Она имеет горшковидную форму с мягким переходом от шейки к плечикам; в тесте заметна примесь талька. Узоры выполнены гладким или (реже) гребенчатым штампом, резными и желобчатыми линиями (рис. 47; 48). В орнаменте преобладают геометрические рисунки — треугольники, зигзагообразные полосы, заштрихованные ленты, различные типы меандров. Пояса из треугольников и ромбов чаще всего расположены на шейке сосудов; меандры и заштрихованные зигзаговые полосы — в верхней части тулова. Орнаментальные зоны обычно подчеркнуты желобчатыми линиями, уголковыми вдавлениями и зигзагами.
По форме сосудов (горшковидная, с мягким переходом от шейки к плечикам), характеру орнаментальной композиции и отдельным узорам (сложные и ступенчатые меандры, желобчатые линии, уголковые в давления и др.) черкаскульская посуда напоминает андроновскую (федоровскую), что не раз отмечал К. В. Сальников. Особенно близки федоровским черкаскульские (?) сосуды со ступенчатым меандром по тулову (рис. 47, 4, 7, 8), и у нас до сих пор нет уверенности в том, что их надо включать в черкаскульский комплекс, а не в федоровский. В целом, однако, орнаментация черкаскульской посуды существенно отличается от федоровской (резная техника выполнения узоров, характерность зигзагов-разделителей, подчеркивание меандров желобчатыми линиями по контуру, наличие решетчатых поясов, отсутствие косых треугольников и др.).
На территории к северу от Нижнего Тагила сейчас начинает выявляться особый вариант черкаскульской культуры, представленный материалами Кокшаровского I поселения, Юрьинской IV стоянки и некоторых других пунктов. Керамику этих памятников отличает более простая орнаментальная схема и обедненный геометризм, что, впрочем, является характерной чертой керамики Северного Урала и на более ранних этапах бронзового века.
Следует упомянуть о блюдах из VI разреза Горбуновского торфяника, орнаментированных уточками, зигзагами, уголковыми вдавлениями и др. (рис. 49). Это, видимо, культовая посуда, относящаяся в основном к андроновской эпохе. На некоторых блюдах встречается орнамент, типичный для черкаскульской посуды, например деление орнаментального поля рядами зигзагов (рис. 49, 1, 4), решетчатый пояс и другие узоры, выполненные резной техникой.
По имеющимся отрывочным данным, среди остеологических остатков черкаскульских поселений преобладают кости домашних животных (коровы, мелкого рогатого скота, лошади и свиньи), но эти сведения относятся в основном к приуральским (башкирским) памятникам, которые в целом могут быть более поздними, чем собственно черкаскульские Зауралья. На Черкаскульской II поселении кости диких и домашних животных по числу особей распределяются почти одинаково: 46,5 и 53,5% (в башкирском Приуралье кости диких животных составляют от 13 до 24% 77).
Орудия, найденные с черкаскульской керамикой, немногочисленны. Мы, например, по существу до сих пор не знаем черкаскульских наконечников стрел. Мне известно лишь о 2 экз. — каменном и костяном, найденных В. С. Стоколосом на поселении Лужки (не опубликованы), но этот памятник дал в основном керамику межовско-березовокого типа. Чаще встречаются глиняные и каменные грузила для сетей.Они найдены на поселении Байрык 1Б (рис. 50, 1—4, 6—9, 13), на Кокшаровском I поселении (рис. 51, 2, 13), на некоторых черкаскульских памятниках северной части Челябинской обл. Большинство грузил сделано из глины, но на Урале много и каменных в основном из талька (рис. 50, 11, 14, 15; 51, 2). Они имеют один желобчатый пояс или, чаще, два взаимопересекающихся, для удобства крепления к рыболовной снасти. Этот тип грузил был широко распространен на юге таежной зоны от Урала до Томско-Нарымского Приобья. Они продолжали существовать и на финальных этапах бронзового века, но на более поздних делалось обычно не два взаимопересекающихся желобка, а один — продольный или поперечный.
На черкаскульских поселениях найдены следы развитого бронзоли¬тейного производства. В культурном слое Береговой I стоянки встречен обломок глиняной литейной формы кельта, который, судя по орнаменту, относится к поздним сейминским образцам (рис. 51, 12), на Липовой Курье найдена каменная литейная форма долота, близкая по форме к орнаменту литейной форме из Ростовкинского могильника (рис. 51, 10), а на Кокшаровском I поселении обнаружена каменная форма для отливки кельта, напоминающего по орнаменту турбинский тип (рис. 51, 8). Ко времени существования черкаскульской культуры можно отнести, видимо, бронзовые кинжалы, поступившие в Свердловский и Тюменский областные краеведческие музеи из разных мест лесного Зауралья (случайные находки, рис. 51, 1, 3—5). Мы упоминали о них в одном из предыдущих разделов этой главы в связи с характеристикой нижнетобольского варианта андроновской общности. Скорее всего, эти вещи, относящиеся в основном к срубно-андроновским типам изделий (рис. 51, 3, 4), являются предметами южного импорта.
Жилища черкаскульской культуры исследовались пока в двух пунктах. На поселении Липовая Курья Л. П. Хлобыстин раскопал слегка углубленное в. грунт четырехугольное жилище площадью около 20—25 кв. м. На поселении Черкаскуль II выявлены ямы от столбов наземной жилой постройки, но площадь жилища определить не удалось.
Погребения черкаскульской культуры в лесном Зауралье изучены слабо. В. С. Стоколос предположительно связывает с черкаскульской культурой несколько захоронений Ново-Буринского и Больше-Карболкинского могильников на севере Челябинской обл., в которых была найдена керамика с рядом черкаскульских черт. В погребальном обряде участвовал огонь. Еще одно погребение черкаскульской культуры обнаружено В. Ф. Старковым на поселении Кокшарово I севернее Нижнего Тагила. В могильной яме находилось два сосуда, а заполнение состояло из древесных углей и кальцинированных костей. В. С. Стоколос и В. Ф. Старков, обращая внимание на наличие «огневого культа», сравнивают похоронный ритуал этих могил с андроновским (федоровским) лесостепного Зауралья.
В последние годы А. Ф. Шорин и другие свердловские археологи исследуют два черкаскульских могильника на островах Актуба и Перевозный Аргазинского водохранилища в Челябинской обл. (Березки Vг и Перевозный 1а). Могилы обозначены на поверхности круглыми каменными оградами. В могильнике Березки Vг вскрыто к 1977 г. семь каменных оград, в могильнике Перевозный 1а — четыре ограды. Под каждой из них находилось по одной, реже по две могильных ямы размерами 1—3, 2X0,65—1,4 м и глубиной 0,4—0,8 м. Костяки сохранились в четырех могилах. Покойники лежали в скорченной позе, на правом боку, головой на восток (в одном случае на запад), с подогнутыми ногами и поднятыми к лицу кистями рук. В десяти могилах найдены сосуды черкаскульского типа, в двух — бронзовые височные подвески, пронизки и игла. Материал не опубликован.
В свое время К. В. Сальников пришел к справедливому заключению об одновременности черкаскульского «этапа» черкаскульской культуры и федоровского «этапа» андроновской культуры. Однако предложенная им дата черкаскульского «этапа» (XVIII—XVI вв. до н. э.) сейчас, в свете новых данных, не может быть принята. Неправильная дата черкаскульского «этапа» (черкаскульской культуры в нашем понимании) исходит прежде всего из ошибочной даты федоровских памятников, которые были неправильно отнесены К. В. Сальниковым к XVIII—XVI вв. до н. э. Выше мы уже говорили, что сейчас никто из археологов не ведет начало федоровских комплексов со времени глубже XIII в. до н. э. Наиболее вероятной датой черкаскульской культуры являются XIII — XI или XIII—X вв. до н. э. Эта дата в общем укладывается в хронологические рубежи, предложенные для черкаскульской культуры В. С. Стоколосом. В этот временной диапазон полностью вписывается единственная пока для черкаскульских памятников радиоуглеродная дата очага жилища, найденного на поселении Липовая Курья: 3050±60 лет до наших дней, т. е. примерно XII—XI вв. до н. э. В целом же, по Л. П. Хлобыстину, черкаскульский комплекс Липовой Курьи датируется временем около XIII—XI вв. до н. э.
Черкаскульская культура, видимо, возникает несколько раньше других андроноидных культур лесной зоны Западной Сибири (начальную дату еловской культуры исследователи относят к XII в. до н. э.). Дело в том, что андроноидная орнаментальная традиция в лесном Зауралье имеет глубокие местные корни (рис. 1а, 23—25, 38—41), тогда как андроноидный декоративный комплекс, определивший своеобразие сузгунской и еловской культур, был принесен в таежное Обь-Иртышье уже в сложившемся виде. О вероятности более ранней даты черкаскульской культуры говорят находки в некоторых черкаскульских комплексах форм для отливки турбинско-сейминских орудий (рис. 51, 8, 10, 12). Это, возможно, свидетельствует о том, что черкаскульская культура на раннем своем этапе сосуществовала с памятниками позднего этапа самусьско-сейминской эпохи.
Андроноидные памятники таежного Прииртышья. В таежном Прииртышье, к северу от устья Тары, открыто в разное время несколько памятников с андроноидной керамикой, существенно отличающейся от черкаскульской. Среди них выделяются городище Чудская Гора на севере Омской обл. (наши раскопки, 1974 г.) и Сузгун II близ Тобольска, исследованный в 1948, 1950 гг. В. Н. Чернецовым и В. И. Мошинской.
В. Н. Чернецов и вслед за ним В. И. Мошинская предполагают, что Сузгун II — древнее жертвенное место.
В 1979 г. нами было открыто однослойное поселение с керамикой сузгунского типа у д. Новопетрово на р. Вагай.
Для керамики Сузгуна II (памятник дал почти исключительно керамику) характерна горшковидная форма с хорошо выраженной шейкой. В тесте содержится примесь песка и шамота. Орнамент выполнялся оттисками гребенчатого штампа, реже — насечками и прочерченными линиями. Сосуды в большинстве случаев украшались горизонтальными елочными узорами, рядами наклонных насечек и геометрическими рисунками — заштрихованными лентами, зигзагообразными полосами (часто дополненными заштрихованными полосками, отходящими от сторон зигзага), треугольниками, решетчатыми поясами, ромбами, шахматными узорами. Зона геометрического орнамента обычно располагалась в верхней половине тулова; шейка и придонная часть чаще украшались горизонтальной елочкой или рядами насечек.
Орнаментировалась вся боковая поверхность, а иногда и дно (как правило, ямочными вдавлениями). На границе шейки и тулова почти во всех случаях проходит широкая желобчатая дорожка. Одной из характернейших черт керамики Сузгуна II является деление орнаментального поля рядами круглых ямок. Создается впечатление, что в орнаментации сузгунской посулы переплетаются две декоративные традиции: а) местная, гребенчато-ямочная и б) пришлая, андроноидная. Нередко геометрический пояс вообще отсутствовал, и вся поверхность сосуда заполнялась елочными узорами или насечками, чередующимися с рядами глубоких круглых ямочных вдавлений.
Другим памятником таежного Прииртышья, давшим выразительный керамический комплекс андроноидного облика, является исследованное нами городище Чудская Гора на левом берегу Иртыша в 60 км севернее Тары (раскопки Западносибирской экспедиции, 1974 г.). Несмотря на то что нам удалось вскрыть всего около 130 кв. м, т. е. менее одной десятой площади памятника, раскопки дали богатейший материал — керамику, орудия, костные остатки. На этой небольшой площади найдено почти 40 целых горшков и сотни крупных фрагментов, позволяющих судить о форме и размере сосудов. Мелких обломков керамики — тысячи.
Посуда Чудской Горы по форме (горшковидная), фактуре глиняного теста (примесь песка и шамота) и характеру декоративной композиции весьма близка сузгунской. Так же, как на сузгунской посуде, обычны зигзагообразные полосы, заштрихованные ленты, треугольники, горизонтальные ряды насечек, деление орнаментального поля рядами ямок (рис. 52; 53). Вместе с тем имеются и существенные различия. На керамике Чудской Горы придонная часть в ряде случаев лишена орнамента; на тулове нередки сложные разветвленные меандры; чаще использованы насечки и резные линии; встречаются вертикальные зигзагообразные полосы (рис. 52, 5). Найдены круглодонные сосуды, напоминающие ирменские или даже карасукские (рис. 52, 3, 4). В целом керамика Чудской Горы типологически почти одинаково сопоставима и с сузгунской, и с еловской, что, видимо, объясняется нахождением этого памятника в пограничье сузгунского и еловского ареалов. В этой связи интересно, что Чудская Гора находится почти на «полпути» между Сузгуном II и Еловским поселением — примерно в 400 км юго-восточнее Сузгуна и в 600 км западнее Еловки. Не исключено также, что между Сузгуном II и Чудской Горой имеются некоторые хронологические различия.
Инвентарь описываемых памятников сравнительно беден. В. И. Мошинская упоминает о находке в культурном слое Сузгуна глиняных пряслиц, грубо вылепленной из глины головы животного («вероятнее всего лошади»), двух кремневых наконечников стрел и в слое намыва с Сузгунской сопки — обломка формы для отливки кельта «такого же, как у дер. Тюково близ Тобольска». Однако эти вещи до сих пор не опубликованы.
На Чудской Горе найдены изделия из кости: шилья, наконечник стрелы и две концевые накладки для луков (рис. 52, 10—13, 16). Встречены также каменный оселок (рис. 52, 9), глиняное пряслице (52, 14), обломки глиняных литейных форм (рис. 52, 15). Особенно интересна находка бронзового идола (рис. 53, 8). Это первая находка антропоморфного литья в андроноидных комплексах.
Наш раскоп 1974 г. на Чудской Горе задел край трех жилищ, слегка углубленных в землю; зачищены ямки от столбов. В 1976 г. раскопки на Чудской Горе были продолжены Т. М. Потемкиной, которая вскрыла еще 285 кв. м. Было выявлено пять наземных построек, расположенных вплотную друг к другу, со слабо углубленными (на 0,2—0,5 м) котлованами размером 4,5—7X3—5 м. Внутри сооружений расчищены следы кострищ, скопления золы и кальцинированных костей,, очаги из слабо обожженных кирпичей, вокруг которых концентрировались многочисленные целые и раздавленные сосуды (более 70), кости животных и ихтиологические остатки. Кроме того, на площади раскопа собрано около 13 тыс. фрагментов керамики, найдены изделия из бронзы (двухперый втульчатый наконечник стрелы, лезвие ножа, острие), кости (проколки, наконечники стрел с ромбическим сечением), глины (обломки тигля со следами бронзы, льячки, стержни и пр.), камня (оселок, обломки литейных форм, терочники, песты и т. д.).
В 1970 г. при раскопках Потчевашского городища близ Тобольска свердловские археологи обнаружили следы двух погребений, где сохранились остатки костяков, ориентированных головой на северо-восток. У черепа одного из покойников стояли два небольших круглодонных-сосуда с геометрическим орнаментом. Неподалеку был найден еще один похожий сосуд, но уже без признаков погребения.
Еловская культура. Эта культура локализовалась в основном на территории Томско-Нарымского Приобья. Она была выделена нами в 1964 г. на материалах Десятовского и Еловского поселений. В дальнейшем В. И. Матющенко, Л. А. Чиндина, Ю. Ф. Кирюшин, В. А. Посредников нашли в Томско-Нарымском Приобье новые памятники еловской культуры — Еловский могильник, поселения Малгет, Тух-Эмтор и др. В последние годы поселения еловской культуры исследованы в Новосибирской обл. (Ордынское 12) и на Алтае (Корчажка V).
Анализируя в свое время керамический материал еловской культуры, я выделил три группы посуды, соответствующие трем этапам еловской культуры. Однако предложенная нами типолого-хронологическая классификация еловской керамики была основана только на материалах поселений томско-чулымского региона. Сейчас, в свете новых данных, она нуждается в некотором уточнении и дополнении. Учитывая исследования последних лет, мы находим возможным выделить пять групп еловской керамики с внутренним членением некоторых из них. Для всех групп характерна примесь песка (иногда дресвы) и шамота в тесте.
Первая группа (рис. 54, 1, 3). К ней мы относим высокие сосуды со слабо выраженной шейкой, украшенные по всей боковой поверхности однообразными поясами из отпечатков гребенки. Наиболее распространенный орнамент — горизонтальные ряды наклонных оттисков короткого гребенчатого штампа (реже насечек), воспроизводящих, как правило, елочные мотивы. Иногда гребенчатым штампом выполнялись горизонтальные линии, группирующиеся в полосы по три-четыре линии в каждой (рис. 54, 3); такой орнамент более характерен для северных районов Причулымья и Нарымского правобережья. Геометрические узоры очень редки. Поверхность сосудов во всех случаях делилась несколькими рядами круглых ямок. Орнаменты этой группы керамики выполнены в манере, свойственной для древней гребенчато-ямочной орнаментальной традиции. Эта посуда отнесена нами к андроноидной еловской культуре с известной долей условности. Дело в том, что керамика с подобной (гребенчато-ямочной) орнаментацией была распространена в таежном Обь-Иртышье чрезвычайно широко, характеризуя тот субстрат, на основе которого возникли сузгунская, еловская и поздние гребенчато-ямочные культуры, локализовавшиеся к северу от андроноидного культурного массива. В северных таежных районах Западной Сибири она почти не меняется по облику до самого конца бронзового века. Чистый комплекс такой гребенчато-ямочной керамики был выявлен группой свердловских археологов на однослойном поселении Барсова Городка, относящемся к началу I тысячелетия до н. э. Сосуды были плоскодонными, слабо профилированными, баночной формы. Правда, место гребенчатого штампа иногда занимает мелкоструйчатый.
Вторая группа (рис. 55). По форме похожа на первую, но сосуды становятся более приземистыми. Орнамент покрывает всю боковую поверхность. Декоративная схема остается в общем прежней (однообразное заполнение орнаментального поля елочными поясами, обязательное деление поверхности сосудов рядами ямок), но узоры наносятся гладким штампом. Прослеживается тенденция к возрастанию удельного веса геометрических узоров в орнаменте. Упадок гребенчатой орнаментации и переход к резной и линейной технике отражает хронологическую тенденцию в развитии местной орнаментации, и поэтому данная группа посуды в целом является более поздней, чем первая. Однако следует заметить что указанная тенденция четко проявляется лишь на южной окраине Томско-Нарымского Приобья. В северных таежных районах гребенчатая техника живет дольше, и там (например, Десятовское поселение, Малгет) различия между первой и второй группами не столь отчетливы (ср., например, рис. 54, 1, 2).
Третья группа (рис. 54, 4—8; 56). Характерной особенностью этой посуды является очень развитый геометризм в орнаментации: заштрихованные ленты, решетчатые пояса, треугольники, ромбы, зигзагообразные полосы, различные виды меандров и т. д. Поверхность по- прежнему делится рядами ямок, но встречаются (особенно в южной части еловского ареала) сосуды без ямочного деления (рис. 56, 8). Внутри этой группы керамики достаточно четко выделяются две подгруппы — южная и северная. Для южной (Еловское поселение, Осинники и др.) характерна горшковидная форма с плавным переходом от шейки к плечикам; придонная часть обычно не орнаментирована; преобладает резная техника выполнения узоров (рис. 56). Для северной подгруппы (Малгет, отчасти Десятовское поселение) основным орудием нанесения орнамента продолжает оставаться гребенка. Сосуды по-прежнему сохраняют баночную форму, со слабой профилировкой верхней части. Орнаментировалась вся боковая поверхность. Геометрический орнамент также имеет некоторые особенности: очень характерны негативные меандровые пояса в виде взаимопроникающих Г-образных фигур (рис. 54, 4), взаимопроникающих вертикальных полос (рис. 54, 8), встречается свастика и др.
[adsense]
В типологическом отношении третья группа посуды предвосхищает многие черты, характерные для керамики местных культур финальной бронзы, причем обозначаются две линии преемственности: северная подгруппа, особенно по специфике геометризма в орнаментации, обнаруживает признаки генетической близости более поздней молчановской керамике, а южная — ирменской. Внедрение в гребенчато-ямочный орнаментальный комплекс андроноидного геометризма было связано, на наш взгляд, с продвижением на север значительных групп южного андроновского населения. Это, скорее всего, произошло в конце андроновской эпохи, когда в степной и предтаежной зонах Обь-Иртышья начинает распространяться посуда карасукско-ирменских форм. Видимо, в аналогичной исторической ситуации оформляется и андроноидный колорит сузгунской культуры. Свердловские археологи отмечают распространение в предтаежном Прииртышье на поздних этапах бронзового века керамики карасукского облика. Можно предполагать, что приход в Среднее Прииртышье новых групп южного населения привел к отступлению носителей андроноидной (в данном случае андроновской) культурной традиции на север, в пределы сузгунского ареала. Отступившие на север андроновцы и родственные им группы смешивались здесь с местным населением — носителем гребенчато-ямочной культурной традиции; результатом этого смешения было появление в таежном Обь-Иртышье поселений с богатой и колоритной андроноидной керамикой.
Четвертая группа посуды (рис. 57, 2—7, 10, 12, 15, 17— 25). Характерна в погребениях еловской культуры Еловского II могильника. На поселениях встречается сравнительно редко. Керамика этой группы имеет обычно горшковидную форму с мягким переходом от шейки к тулову; встречаются кувшинообразные горшки с узким горлом и очень раздутым туловом (рис. 57, 4, 10, 17). Орнамент выполнялся гребенчатым штампом и иногда желобчатыми линиями. Характерны решетчатые пояса и треугольники с решетчатой штриховкой (рис. 57, 3, 4, 9, 18—20), а также зигзагообразные полосы, которыми часто подчеркивался фон между треугольниками с взаимопроникающими вершинами (рис. 57, 10, 19, 20). Решетчатые пояса располагались чаще всего в верхней части сосудов, треугольники, зигзаги и меандровые узоры — на тулове. Пояса круглых ямок не характерны; интересно, что вместо них в качестве разделительных поясов использовались иногда ряды из отпечатков угла пластины (рис. 57, 9, 17, 18, 22). Эта манера характерна для коптяковской, андроновской (федоровской) и черкаскульской керамики.
Особенно интересны сосуды с андроновскими (федоровскими) геометрическими орнаментами — косыми треугольниками и специфическими андроновскими меандрами, выполненными аккуратной тонкозубой гребенкой (рис. 57, 2, 7, 21, 25). Однако композиционное расположение рисунков уже не андроновское, а подчинено гребенчато-ямочной декоративной схеме: андроновские узоры или располагались однообразно повторяющимися поясами (рис. 57, 2), или были отделены друг от друга рядами глубоких круглых ямок (рис. 57, 7, 25). Эта подгруппа наглядно демонстрирует начальный этап взаимодействия андроновской (федоровской) и гребенчато-ямочной орнаментальных традиций. В этой связи интересна находка в Еловском II могильнике в одной из могил еловской части кладбища (№ 112) трех сосудов, два из которых имеют ряд черт, сближающих их с дандыбай-бегазинской керамикой Центрального Казахстана: кубковидная форма с поддоном (рис. 57, 12), орнаментация заштрихованными наклонными лентами (рис. 57, 18) 103 и др. Н. Л. Членова, обратившая внимание на это сходство, справедливо видит в нем свидетельство существования далеких южных связей. Это особенно интересно в свете отмеченных выше карасукских проникновений.
Посуда четвертой группы одновременна первой и отчасти второй группам, охарактеризованным выше. Об этом говорят случаи обнаружения ее с гребенчато-ямочной посудой в могилах одного погребального ряда Еловского II могильника, а также в единых погребальных комплексах этого древнего кладбища (например, в могиле 67 — рис. 57, 1—4; в могиле 73 — рис. 57, 6, 9—11; в могиле 88 — рис. 57, 15, 16).
Тот факт, что керамика четвертой группы встречается главным образом в погребениях, возможно, указывает на ее ритуальный характер. Мне думается, однако, что ее нельзя считать сугубо погребальной посудой. У нганасан существовал особый комплект одежды, оленьей упряжи, транспортных средств и пр., который они называли праздничным или смертным, причем эти определения употреблялись как синонимы. На праздник Матерей Природы или другое ритуальное торжество нганасан ехал в «праздничной» («смертной») одежде, на «праздничных» («смертных») нартах, на оленях, убранных в «праздничную» («смертную») упряжь и т. д. После смерти его в той же одежде, те же олени, на тех же нартах доставляли на кладбище, и весь этот «праздничный» («смертный») комплект должен был следовать за покойником в другой мир. По всей вероятности, керамика четвертой группы входила именно в такой комплект. Поэтому она встречается и на поселениях, но более характерна для погребений (и, видимо, жертвенных мест и святилищ).
Пятая группа (рис. 58, 1—9, 11—15). Тоже характерна для погребений. Встречена в основном в поздних еловских захоронениях Еловского I могильника. На поселениях найдена в сравнительно небольшом количестве. Сосуды невелики по размерам. Они имеют горшковидную форму; попадаются кругло донные экземпляры (рис. 58, 1, 15). Орнамент наносился гребенчатым штампом, резными и иногда мелкоструйчатыми линиями. Шейка во многих случаях не орнаментировалась. Это очень напоминает манеру украшения карасукских сосудов из погребений Хакасско-Минусинской котловины; карасукские ассоциации вызывает также круглодонность некоторых сосудов (рис. 58, 1, 15), характерность треугольных фестонов на тулове (рис. 58, 1, 4—6, 8, 12, 15) я некоторые другие признаки. Таким образом, если четвертая группа посуды отличается андроноидностью орнаментации, то для пятой в большей мере характерна «карасукоидность» декоративной схемы.
Керамика пятой группы одновременна третьей и отчасти второй группам поселенческой еловской посуды. В Еловском I могильнике известны случаи совместного нахождения этих групп сосудов — под одной курганной насыпью или в единых погребальных комплексах (например, курган 13, могила 5 — рис. 58, 10, 13, 14; курган 15 — рис. 58, 16, 17). Керамика третьей группы (южная подгруппа, рис. 56) и пятой группы характеризуют переходный период от еловской культуры к ирменской; в процессе этого перехода в Томском Приобье происходила смена андроноидного орнаментального комплекса ирменско-карасукским.
Памятники еловской культуры дали довольно богатый производственный инвентарь. Однако орудия, найденные на поселениях, происходят, как правило, из смешанных еловско-ирменских (Еловское поселение) и еловско-молчановских (Десятовское поселение) слоев, и поэтому их отождествление с еловскими комплексами вызывает определенные трудности. Проще обстоит дело с погребальными комплексами. В могилах еловской культуры Еловского I и II могильников орудия и украшения могут быть связаны с определенными группами посуды. Мы остановимся отдельно на изделиях, найденных с четвертой (Еловский II могильник) и с пятой группами посуды (Еловский I могильник). В Еловском II могильнике встречены два массивных бронзовых ножа с широким лезвием и кольцевым навершием на рукояти (рис. 59, 2, 3; глиняеная форма для отливки подобных ножей известна на поселении Осинники — из смешанного еловско-ирменского слоя — рис, 60, 27). Вместе с одним из этих ножей (рис. 59, 2) найдена золотая гривна из витой проволоки и бронзовая подвеска, закрученная в виде пружинки (могила 87 — рис. 59, 2, 15, 17). Из могилы 90 происходит крупный двухлопастный наконечник стрелы с выделенной втулкой; по круглому в сечении стержню идет орнамент в виде вертикальной елочки (рис. 59, 5). Основная масса инвентаря из еловских погребений Еловского II могильника — украшения. Среди них преобладают полусферичные бронзовые бляшки с петлей на обратной стороне (рис. 59, 22, 25, 26), височные кольца с взаимопроникающими концами (рис. 59, 13, 14, 21) и некоторые другие украшения неспецифических форм.
В Еловском I могильнике вместе с керамикой пятой группы найдены черешковый однолезвийный нож с выделенной рукоятью (рис. 59, 9), перстень со спиральными завитками на концах (рис. 59, 18), височная подвеска с раструбом (рис. 59, 6), подвески, закрученные в виде пружинки (рис. 59, 23, 24), полусферические бляшки с петлей на обратной стороне (рис. 59, 7—9), четырехугольное бронзовое зеркало (рис. 59, 27) и некоторые другие изделия. Все эти вещи подробно описаны В. И. Матющенко по погребальным комплексам.
Видимо, к еловской культуре следует отнести большинство найден¬ных на Десятовском поселении каменных наконечников стрел с выемкой в основании (рис. 60, 2—5, 12), округлые глиняные грузила с поперечными желобками (рис. 60, 14), значительную часть скребков (рис. 60, 8—11, 15, 17, 18, 20) и другого каменного инвентаря (рис. 60, 6, 7). Аналогичные орудия, но в меньшем количестве встречены на Еловском поселении (рис. 65, 7, 12, 13, 27). Скорее всего, еловскими являются найденные на Еловском и Десятовском поселениях бронзовые ножи со слабо выделенной рукоятью, прямым лезвием и горбатой спинкой (рис. 61, 1, 2; 60, 1). Типологически они близки ножам черноозерско-томского типа (рис. 43, 5—8). К еловскому или переходному еловско-ирменскому периоду относятся, по нашему мнению, два бронзовых наконечника стрел — двухлопастных, втульчатых (Еловское поселение — рис. 61, 5, 6). Бронзовый (втульчатый, двухлопастный) наконечник стрелы, правда несколько иной формы и орнаментированный, был найден в одной из еловских могил Еловского II могильника (могила 90 — рис. 59, 5). Видимо, с еловской культурой следует связывать часть костяных наконечников стрел из Еловского поселения. Но они опять-таки происходят из смешанного еловско-ирменского слоя, и поэтому говорить определенно, какие из них еловские, какие ирменские, не приходится. Дело в том, что костяные орудия удивительно консервативны и медленно менялись во времени. Примечательно, что почти всем костяным наконечникам Еловского поселения (рис. 61, 8—11, 16—18) мы находим близкие аналогии в западно¬сибирских костяных наконечниках позднего средневековья.
В некоторых еловских могилах Еловского II могильника найдены кости домашних животных: могилы 84, 88, 106, 107, 117 — лошадиные бабки; 80, 90, 107 — бараньи альчики. В культурном слое Еловского поселения собрано много костей крупного рогатого скота (51,1%), мелкого рогатого скота (27%), лошади (13%), свиньи (1,2%), собаки (7,2%) . Кроме того, здесь были кости лося, северного оленя, медведя, соболя, бобра, зайца и др. Количество особей домашних животных (81) превышает численность диких (44), но это мало что говорит о сравнительной роли охотничьих и скотоводческих занятий. Дело не только в том, что количество костей диких животных на поселении может не отражать реального объема охотничьей добычи, но и в том, что Еловское поселение — смешанный еловско-ирменский памятник, а найденные кости были определены суммарно. Единственным прямым свидетельством в пользу охоты у еловцев (кроме каменных наконечников стрел) являются находка лосиного рога в жилище 3 Еловского поселения, лосиных черепов в могиле 73 Еловского II могильника и обломков тазовой и берцовой костей лося под курганом 13 Еловского I могильника. О значительной роли рыболовства в жизни еловцев, кроме глиняных грузил, говорит обильное скопление костей и чешуи рыб в жилищах еловской культуры Еловского поселения II.
Еловское население строило жилища полуземляночного типа. Они имели четырехугольную форму и были углублены в землю на 90—100 см. По свидетельству В. И. Матющенко, жилища Еловского поселения достигали по площади 200 кв. м. В середине находился очаг из камней. В полу жилищ отмечены ямы, заполненные костями животных и рыб. Интересно, что на поселении Малгет (оно находится в 250 км севернее Еловки) площадь еловских жилищ намного меньше (20—40 кв. м по В. А. Посредникову). В. А. Посредников объясняет эти различия большей ролью скотоводства на юге еловского ареала: крупные размеры жилых построек были вызваны необходимостью содержать зимой скот в закрытых помещениях; на севере еловской культуры, где скотоводство играло меньшую роль (или вообще отсутствовало), надобности в столь крупных жилищах не было.
К настоящему времени известно три могильника еловской культуры — Еловские I, II и Пачангский (рис. 62), причем первые два можно считать одним кладбищем, так как они расположены поблизости и хронологически продолжают друг друга. На Еловском I могильнике, по данным
В. А. Посредникова, вскрыто 24 еловских могилы, на Еловском II — 22, на Пачангском — 8. Следы надмогильных сооружений очень нечетки. Были ли это курганные насыпи или остатки разрушившихся дерновых оградок — судить трудно. В Еловском II могильнике, исключая «крематорий» и два трупосожжения (могилы 74, 112), все умершие лежали в скорченной позе, на левом боку; в могиле 68 наблюдались следы огня. В более поздних (позднееловских) могилах Еловского I могильника в 17 определимых случаях 10 покойников положены в скорченной позе, на левый бок; шесть в — скорченной позе, на правый бок; один —- в вытянутом положении, на спине. В Пачангском могильнике все погребенные лежали на спине, в вытянутом положении. Здесь можно говорить о двух тенденциях — хронологической и локальной. Хронологическая тенденция выражена в том, что от ранних этапов еловской культуры к ирменской культуре на юге еловского ареала наблюдается изменение положения погребенных: все чаще покойники кладутся на правый бок (тогда как ранее их хоронили на левом боку). Локальная тенденция проявляется в том, что в северной части еловского ареала продолжает сохраняться древний автохтонный обряд положения трупа — вытянуто, на спине.
По данным В. А. Посредникова, большинство еловских могил Еловских I и II могильников (36 из 56) представляют неглубокие ямы, выкопанные в верхнем горизонте почвы. В трех таких могилах прослежены «следы деревянной обкладки и перекрытия из бревен. 18 могил сооружены прямо на дневной поверхности. Преобладает юго-западная ориентировка погребенных.
В свое время еловская культура была датирована мною XII—X вв. до н. э., с чем согласились другие западносибирские археологи. Определение хронологических рубежей сузгунской и еловской культур, помимо обычных трудностей, связанных с неразработанностью хронологии «датирующих» вещей, осложнено еще рядом обстоятельств. Так, например, мы до сих пор не уверены, следует ли начинать еловскую культуру с момента распространения в томско-чулымском регионе гребенчато-ямочной керамики или с начального этапа смешения здесь гребенчато-ямочной и андроновской орнаментальных традиций, когда достаточно явственно обозначается ее андроноидный колорит.
На первых порах взаимопроникновение гребенчато-ямочной и андроновской культурных традиций ощущалось лишь в пограничье ареалов. В районе Еловки носители андроновского и гребенчато-ямочного орнаментальных комплексов хоронили своих покойников на одном кладбище.
В. И. Матющенко сообщает, что на некоторых участках Еловского II могильника «еловские могилы оказываются включенными в общий план андроновских захоронений (еловские могилы 66, 68, 80 соседствуют с ан- дроновскими, а андроновские могилы 108, 91, 89, 114 — с еловскими)» . При этом еловские могилы не нарушают андроновских. Вместе с тем уже заметны признаки начавшегося смешения раннееловского ( с гребенчато-ямочной керамикой) и андроновского населения. Об этом говорят, в частности, находки на раннееловском кладбище Еловского II могильника «гибридной» керамики, сочетавшей в орнаментации элементы гребенчато-ямочного и андроновского декоративных комплексов (рис. 57, 2, 7, 25).
[adsense]
Андроноидный облик еловской и сузгунской культур оформляется позже — с началом карасукских проникновений, когда часть андроновского населения (видимо, уже в значительной мере трансформированного карасукскими воздействиями) продвигается из лесостепного и предтаежного Обь-Иртышья в глубь таежной зоны. На этом этапе, отмеченном распространением в таежном Обь-Иртышье нарядной посуды с богатой геометрической орнаментацией (Сузгун II, Чудская Гора, Малгет, Десятовское поселение и др.)» сузгунская и еловская культуры, скорее всего, синхронны раннему этапу ирменской культуры, которая относится, по М. П. Грязнову, к кругу культур карасукского типа. Находки в культурном слое Чудской Горы нескольких круглодонных сосудов с карасукско-ирменским геометрическим орнаментом (рис. 52, 3, 4) подтверждает это предположение.
Первая и четвертая группы керамики, характеризующие ранние этапы еловской культуры и одновременные андроновской (федоровской) посуде, датируются, на наш взгляд, последними веками II тысячелетия до н. э. Это подтверждается радиоуглеродной датой раннееловской могилы 112 (Еловский II могильник): 1180±55 лет (до нашей эры) . Время существования третьей и пятой групп еловской посуды совпадает с началом распространения в обь-иртышской лесостепи памятников ирменского типа. Начало ирменской культуры большинство специалистов относит к IX в. до п. э. В связи с этим возникает необходимость несколько повысить конечную дату еловской культуры. Сейчас мне представляется, что еловская культура захватывает и IX в. до н. э., а в целом ее хронологические рамки определяются примерно XII—IX вв. до н. Поселения Сузгун II и Чудская Гора в таежном Прииртышье, давшие керамику с богатой геометрической орнаментацией, относятся, видимо, ко второй половине хронологического диапазона, отведенного нами для еловской культуры. Их наиболее вероятная дата — рубеж II и I тысячелетия до н. э. или даже первые века I тысячелетия до н. э.
К оглавлению книги «Бронзовый век Западной Сибири» // К следующей главе