Каменный век

2.1. Средняя Азия. Достоверными памятниками наскального искусства заключительного этапа каменного века в Средней Азии являются редкие остатки росписей в гротах Зараут-камар, Шахты и Куртеке. О росписях в пещере Ак-Чункур без дополнительного исследования трудно сказать что-либо определенное. Во всяком случае, предположения А. П. Окладникова и В. И. Рацека о неолитическом возрасте некоторых из них пока остаются в силе.

[adsense]

Немногочисленность и фрагментарность рисунков из этих комплексов не позволяют даже поставить вопрос о том, являются ли они памятниками одного круга (в плане выражения) или относятся к разным «школам». Хронологические признаки этих памятников были предметом неоднократного обсуждения в сравнительно недавней литературе, что избавляет от необходимости подробного их пересказа [Ранов, 1961(II), 1967; Формозов, 1969(II); Окладников, Рацек, 1954; Окладников, 1966 (II)].

В результате наиболее критического рассмотрения датировок было высказано сомнение о верхней дате Зараут-камара [Формозов, 1969 (II), с. 74]. Иными словами, в том, что Зараут-камар не старше мезолита, но, может быть, моложе. Вызывает возражение не столько само сомнение (разумное сомнение всегда полезно), сколько его обоснование. А. А. Формозов ссылается на то, что не вполне ясно время исчезновения диких быков в Средней Азии, что, по данным И. Дюрста, кости дикого быка известны в нижних слоях Анау I, а из этого можно предположить, что охота на дикого быка — основной сюжет росписи Зараут-камара — могла быть и позже, в энеолите. Вряд ли такое сомнение не преувеличено.

По последним данным, в энеолите юга Средней Азии вообще нет остатков дикого быка [Цалкин, 1970; Массон, 1976, с. 40]. Но допустим, что эти наблюдения — результат недостаточной изученности территории (аргумент, который обычно приводится, когда все остальные исчерпаны). Допустим также, что в то время, когда был расписан грот Зараут-камар, в отроги Гиссарского хребта еще не проникла культура энеолитических земледельцев-скотоводов и здесь еще жили охотники на уцелевших диких быков. Ведь общей закономерностью охоты мезо- и неолитической эпохи является постепенная переориентация на мелкую дичь и вообще на мелких по своей биомассе животных, что документируется анализом костных остатков многих поселений этого времени, в том числе и среднеазиатских.

В Зараут-камаре изображена охота на быка — на крупное, мощное животное. Даже если роспись Зараут-камара не изображение реальной охоты, а мифологическая сцена или атрибут магического ритуала, все равно в нем отражена либо реальная охота, либо действие, сохранившееся в памяти недавних для этого времени поколений. Следовательно, это может быть даже не поздний, а ранний мезолит. Косвенным подтверждением этой мысли является то, что ни в одной сюжетной сцене, которая может быть объяснена как охота с луком, нет быка как объекта охоты. Везде таковыми являются козлы, горные бараны и другие более мелкие животные. Поэтому пока нет серьезных оснований сомневаться в мезолитическом возрасте указанных памятников искусства.

Однако более важным представляется другой вопрос, являются ли вообще эти памятники древнейшими в искусстве народов Средней Азии, или им еще что-то предшествовало. В археологии — науке, объектом которой являются вполне ощутимые материалы, — не принято ставить априорных вопросов. Однако наука в отличие от эмпирической деятельности обязана выполнять и некоторую предсказательную функцию. Коснемся кратко этой проблемы, тем более что в негативном плане она уже была поднята рассмотренной выше теорией неравномерного распространения.

Зараут-камар находится на северо-восточной окраине большого передне- и среднеазиатского ареала восточносредиземноморской расы. Расово-генетические и культурно-исторические связи населения юга Средней Азии с юго-западными соседями на Переднем Востоке и юго-восточными в Индии не вызывают сомнений [Гинзбург, Трофимова, 1972, с. 47; Алексеев, 1974, с. 220—223; Массон, 1964 (I); Окладников, 1966 (II), с. 59—67 и др.]. Далеко на запад от Зараут-камара известны несомненно более древние росписи и гравировки в пещерах Кумбукачи [Бостанчи, 1959; 1962]. На юго-востоке — находки мезолитических росписей в штате Удайпур в Северной Индии, относящихся, хотя и не бесспорно, к VIII тысячелетию до н. э. [Брукс, 1975, с. 93]. Возможности аналогий Зараут-камару в росписях Северной Индии отмечал и А. А. Формозов [Формозов, 1969 (II), с. 221]. Не менее интересны в этой связи результаты исследований Э. Анати как в Анатолии, так и в центре Аравийского полуострова, особенно последние, поскольку здесь можно предполагать некоторые общие с Зараут-камаром черты стиля [Анати, 1972, с. 79].

В свете этих данных не покажется очень рискованным предположение, что в горах Средней Азии, особенно в пещерах и гротах, должны быть рисунки, которые представляют собой недостающие звенья этих цепочек. Конечно, многие из них погибли от выветривания, землетрясений, горных обвалов (см., например, с. 108 — о гигантском камнепаде на Саймалы-Таше), но вряд ли утрачено все. Ведь пока еще не снаряжалось специализированных экспедиций по сплошному археологическому обследованию пещер Средней Азии. Археологи не располагают даже достаточно полными данными первичного учета пещер и гротов. Если Шахты, Куртеке, Ак-Чункур были найдены в результате целенаправленных поисков, то сам Зараут-камар был обнаружен случайно.

Все остальные известные сейчас наскальные рисунки Средней Азии в отличие от рассмотренных не нарисованы краской, а выбиты или выгравированы на скальных поверхностях. По сложившейся традиции древнейшие из них обычно относят к эпохе бронзы. Беря на себя смелость нарушить эту традицию, хотелось бы отметить гипотетический характер того, что будет сказано ниже, и необходимость дополнительной проверки.

В разделе о стиле была представлена попытка наметить истоки ставшего знаменитым для Средней Азии «битреугольного» стиля. Если эта схема верна, то некоторые изображения быков типа сармышских (рис. 21), представляющие собой исходную модель, которая затем редуцировалась в «битреугольный» стиль, вероятнее всего, старше эпохи бронзы. К сожалению, автору не удалось осмотреть их в натуре и проверить, не выбиты ли они каменным инструментом. Хотя решающего значения такая проверка иметь не может, но как дополнительный факт в пользу или, наоборот, против выдвинутой гипотезы она представляется необходимой.

Рис. 99. Казахстан. Тесиктас, Караунгур [Медоев, 1961]

Рис. 99. Казахстан. Тесиктас, Караунгур [Медоев, 1961]

В пользу «удревнения» этих изображений, которые пока датируются эпохой бронзы [Кабиров, 1972, с. 54; 1976 (И), с. 70], говорит их динамичность, не свойственная изображениям домашних животных, а также уверенная фиксация мгновенного состояния животного, находящегося в стремительном движении, тоже не характерная для искусства пастухов-скотоводов, которые населяли прилегающие районы в эпоху бронзы. Обычно охотничьим культурам свойственна именно такая, экспрессивная манера рисования. Истоки ее, по-видимому, находятся в искусстве верхнего палеолита, а синхронные сармышским или несколько более ранние проявления заметны в гравировках и выбитых рисунках центральной части Аравийского полуострова [Анати 1970, с. 79].

Изображение собаки не противоречит гипотезе о неолитическом возрасте рисунков. Следы одомашнивания собаки имеются уже в верхнем палеолите — в Ланг-Маннерсдорфе, в Мезени, а в мезолите — практически по всей Евразии [Цейнер, 1963, с. 79—111].

Вместе с тем нельзя не отметить, что отнесение к мезолитической и неолитической эпохе совершенно иных по стилю и технике рисунков охоты на горных козлов и изображений «бизонов» [Медоев, 1961 (I), с. 72—77, рис. 1—3] представляется недостаточно обоснованным. В отличие от сармышских быков безрогие «бизоны» из Тесиктаса, особенно показанные на рис. 99, скорее, попадают в стилистическую группу животных с подогнутыми ногами, свойственных эпохе ранних кочевников, причем в силу высокой степени редукции — к ее заключительному этапу. «Бизон» из Караунгура (рис. 99: 1) больше соответствует концепции А. Г. Медоева, но отсутствие рогов, статичность, общее сходство в пропорциях с изображениями сакской эпохи не позволяют без дополнительных аргументов принять датировку этого рисунка эпохой камня.

Рис. 100. Минусинская котловина. Оглахты III

Рис. 100. Минусинская котловина. Оглахты III

Что касается сцен охоты на козерога, то нет никаких сомнений в их значительно более поздней дате не только потому, что отмечаемое А. Г. Медоевым сходство с мезолитическими росписями Испании не подтверждается, но и потому, что изображение козла (рис. 99: 7) полностью укладывается в классификацию тамгообразных изображений козлов, древнетюркского времени [Грач, 1957, рис. 16].

2.2. Центральная Азия. Центральноазиатский очаг первобытного искусства, рассмотренный недавно в специальной работе [Окладников, 1972 (I)], показал, что общие закономерности развития художественных изобразительных приемов первобытности едины для Запада и для Востока. При всех особенностях, свойственных данной культуре, данному региону, заметна общая тенденция, подмеченная многими исследователями от Г. Обермайера до Г. Кюна: образ зверя изменяется во времени от реалистической экспрессии до редуцированной статики.

Рис. 101. Изображения лосей с Енисея и Ангары: 1, 3, 5 - Ангара: Первый и Второй Каменный остров [Окладников, 1966 (I) с. 59 164 43]; 2, 4, 6 — Енисей: Усть-Туба III.47; Черемушный Лог 24.57; Оглахты II.10

Рис. 101. Изображения лосей с Енисея и Ангары: 1, 3, 5 — Ангара: Первый и Второй Каменный остров [Окладников, 1966 (I) с. 59 164 43]; 2, 4, 6 — Енисей: Усть-Туба III.47; Черемушный Лог 24.57; Оглахты II.10

2.2.1. Реализм и схематизм. Если следовать этому принципу, то упомянутый выше «метод исключений» может оказаться для петроглифов среднего и верхнего Енисея более эффективным, чем для наскальных рисунков Средней Азии. В самом деле, при ретроспективном подходе можно сразу выделить изображения древнетюркского, таштыкского и тагарского времени. Достаточно уверенно выделяется и группа изображений, аналогичных рисункам на плитах из окуневских могил. После этого остается значительный по количеству и, что важно, достаточно выразительный пласт петроглифов, которые в первом приближении можно разделить на два больших класса: вполне реалистические, часто большие по размерам рисунки маралов, лосей, быков и некоторых других животных (медведь, кабан) и схематизированные, статичные рисунки, среди которых остаются быки, появляются неясные копытные, а лоси и маралы схематизируются и уменьшаются в размерах. К первому стилистическому типу можно, например, отнести изображения из комплексов Суханиха I (рис. 65) Тепсей I (рис 68) Усть-Туба III (рис. 79—80), Оглахты II (рис. 88), Черемушный Лог (рис. 95) и Другие, им подобные. Ко второму типу относятся такие рисунки, как, например, Тепсей I (рис. 69), Оглахты III (рис 100) Усть-Туба V—VI (рис. 84), Усть-Кулог (рис. 98: 3—4) и т. п.

Обратимся к изображениям первого класса. Непосредственных хронологических привязок в памятниках Минусинской котловины практически нет. За исключением образа быка, о котором еще могут быть разные мнения, здесь оказались только дикие животные. Реалистичная манера и явная индивидуализация образов в отличие от рисунков, объединенных во втором классе, говорит об искусстве охотников, а не скотоводов. Самая ранняя культура в нынешней периодизации памятников Минусинской котловины — афанасьевская — типично скотоводческая. Следы предшествующих культур разрозненны и фрагментарны [Грязнов, 1953; Киселев, 1949, с. 9; Хлобыстин, Шер, 1966], однако кости животных среди этих находок очень показательны: лось, марал, косуля, медведь. Доафанасьевская эпоха в Минусинской котловине пока остается «белым пятном». Открытие Л. П. Зяблиным остатков поздненеолитического Унюкского поселения только чуть-чуть приоткрыло завесу, скрывающую от науки по крайней мере восемь тысячелетий между верхнепалеолитической кокоревской и афанасьевской культурами [Зяблин, 1973]. Реалистические, динамичные изображения животных, оставшиеся на приенисейских скалах, скорее всего, относятся к доафанасьевскому времени.

[adsense]

Однако все эти рассуждения были бы малоубедительными, если бы не возможность хронологической «интерполяции» при опоре на восточные и западные соседние районы.

2.2.2. Ангарский стиль. На рис. 101 приведено несколько изображений лосей с Ангары (по А. П. Окладникову) и с Енисея. Без обращения к подрисуночным подписям вряд ли кто сможет уверенно отделить одни от других. Совпадения в стиле не исчерпываются примерами, приведенными в таблице, их намного больше. Вряд ли необходимы какие-либо словесные разъяснения к достаточно очевидному сходству. Оно настолько велико, что некоторые рисунки кажутся сделанными буквально одной рукой. Если бы речь шла о сравнении небольших, легко транспортабельных вещей, такое совпадение можно было бы легко объяснить попаданием этих предметов с Ангары на Енисей, например, в результате обмена. Но относительно петроглифов такое объяснение исключается, так сказать, «по определению»: неподвижные скалы перемещаться в пространстве не могли. Следовательно, перемещались люди, носители данного художественного стиля. Этот, как будто вполне достоверный вывод не снимает, однако, ряда важных вопросов при определении хронологической принадлежности памятников первобытности Ангары и Енисея. И первый из них: каким путем проникли на Енисей носители этой художественной традиции?

Еще в ходе полевых работ была сформулирована гипотеза о том, что наиболее вероятным путем такого перемещения следует считать водный путь 1 вниз по Ангаре, а затем вверх по Енисею [Шер, 1970(I), с. 179]. Новые находки наскальных рисунков в районе устья Ангары, кажется, говорят в пользу этой гипотезы [Пашинов, Дроздов, 1975, с. 271], хотя, конечно, требуется дополнительная проработка материалов.

В хронологии ангарских памятников данная художественная традиция соответствует вполне определенным серовской и китойской культурам. Более 20 лет тому назад А. П. Окладников убедительно показал, что неолитические культуры среднего Енисея и Прибайкалья не только сходны по многим признакам, но и синхронны [Окладников, 1957]. Последующие находки могилы в Черемушном Логу и остатков Унюкского поселения оказались в полном согласии с этой теорией, причем Унюк обнаружил к тому же еще и западные связи. В абсолютных датах серовские и китойские памятники укладываются в рамки III—II тысячелетий до н. э.

Рис. 102. Изображения лосей с Енисея и Томи: 1 — Томская писаница [Окладников, Мартынов, 1972]; 2 — Енисей. Оглахты

Рис. 102. Изображения лосей с Енисея и Томи: 1 — Томская писаница [Окладников, Мартынов, 1972]; 2 — Енисей. Оглахты

Сходство енисейских рисунков лосей с рисунками на Томской писанице тоже не может объясняться случайными совпадениями. Правда, оно не столь поразительно, как при сравнении с ангарскими рисунками, однако основные стилистические особенности и здесь либо сохраняются, либо отражают дальнейшую редукцию образов и стиля: (рис. 102). В связи с этим кажется несколько заниженной датировка тех фигур Томской писаницы, которые как бы завершают развитие ангарского таежного стиля, а следовательно, не могут относиться ко времени раньше чем III тысячелетие до н. э. Если следовать предложенной А. П. Окладниковым и А. И. Мартыновым более ранней датировке — VI—IV тысячелетия до н. э. [Окладников, Мартынов, 1972, с. 183, 191], то нужно либо принять мысль о распространении этого стиля с запада на восток, либо на 2—3 тысячелетия удревнить ангарские и енисейские рисунки. Первому предположению противоречит общая закономерность, свойственная первобытному искусству: изменчивость в сторону усиления стилизации. Второму — абсолютные даты ангарских неолитических памятников. Видимо, все же более правдоподобным будет отнесение томских рисунков лосей к III тысячелетию до н. э. [Формозов, 1973 (II), с. 262]. Если это так, то исторически: можно было бы следующим образом объяснить распространение ангарского стиля на Енисее и в бассейне Томи.

Под влиянием не вполне ясных причин отдельные группы неолитических охотников, двигаясь вниз по Ангаре, вышли в долину Енисея. Поднимаясь вверх по его течению, они столкнулись в Минусинской котловине с местным скотоводческим населением афанасьевской культуры. Это столкновение не обязательно должно было иметь враждебный характер, поскольку разные способы хозяйственной деятельности предполагают эксплуатацию различных угодий. Косвенным свидетельством этому является сосредоточение рисунков ангарского стиля: и неолитических находок в узкой прибрежной зоне, в то время как: скотоводы в силу специфики своего хозяйства должны были постепенно осваивать пастбищные угодья, удаляясь от реки.

Рис. 103. Сочетание образов лося и быка в петроглифах Енисея

Рис. 103. Сочетание образов лося и быка в петроглифах Енисея

Самым южным для долины Енисея памятником этого стиля является роспись у Сосновки Джойской. Причем здесь отмечается некоторая изменчивость как в средствах художественного выражения, так и в содержании образов. Для Ангары образ быка не только нехарактерен, его просто нет — во всяком случае, в материалах, опубликованных А. П. Окладниковым [Окладников, 1966 (I)]. На Енисее бык занимает одно из главных мест в репертуаре образов наскальных рисунков. При этом среди рисунков быков выделяется несколько стилистических групп, а одна из них постоянно сочетается с образом лося в ангарском стиле (рис. 82, 103) (см. также [Подольский, 1973, с. 270—272]). Не отразилась ли здесь какая-то диффузия в идеологических представлениях пришлых охотников и местных скотоводов, которая, в свою очередь, может быть, говорит о взаимодействии на другом, более материализованном уровне хозяйственных и общественных отношений. Не исключено, что это — следы явлений, связанных с оседанием пришлых охотников, с освоением ими первых навыков производящего, скотоводческого хозяйства. На эту же мысль наталкивают и некоторые фигуры из комплекса Усть-Туба II, видовая принадлежность которых определяется не сразу: то ли лось с бычьим длинным хвостом, то ли бык с лосиной головой (рис.76:5).

Отсутствие образа быка среди персонажей Томской писаницы, казалось бы, говорит о более «чистом» охотничьем комплексе и косвенно подтверждает отмеченную выше более раннюю ее датировку. Но в связи с предложенным объяснением Томская писаница, скорее, выглядит как завершающий этап развития ангарского стиля, не затронутого в отличие от Минусинской котловины влиянием скотоводческой мифологии.

Рис. 104. Рисунки «минусинской традиции»

Рис. 104. Рисунки «минусинской традиции»

Нельзя исключить и каких-то иных альтернатив предложенному Рис.
объяснению. Если более ранняя датировка Томской писаницы верна (ведь в Томской писанице выделяется два «слоя» рисунков, в чем у автора не осталось никаких сомнений после ее осмотра в 1976 г.) 2, то следует предположить распространение этого стиля в обратном направлении, что менее вероятно с точки зрения законов развития стиля. Можно, наконец, предположить, что исходным местом его формирования была Минусинская котловина и дальнейшее распространение этого стиля шло в двух направлениях: на Ангару и на Томь. Но ангарские рисунки демонстрируют больше признаков первичной реалистической манеры, свойственной охотничьему искусству.

Являются ли рисунки ангарского стиля древнейшими из известных сейчас на Енисее или им еще что-то предшествовало? Здесь мы вступаем в область еще более зыбких догадок, хотя и не вполне безосновательных.

2.2.3. Минусинский стиль. Еще в ходе полевых работ в Черемушном Логу, у подножия Оглахты и Тепсея, автор этих строк обратил внимание на ряд рисунков лосей, маралов и быков, выделяющихся сравнительно крупными размерами, реалистической трактовкой и в отличие от рисунков ангарского стиля не имеющих близких аналогий ни на Ангаре, ни в Туве, ни в западных районах. Некоторые из этих рисунков были затем опубликованы Н. Л. Подольским и названы им рисунками «минусинской традиции» [Подольский, 1973, с. 270—272]. Везде, где у подобных изображений (рис. 65, 68, 80, 88, 104 и др.) прослеживались следы инструмента, было установлено, что это был каменный инструмент. В подавляющем большинстве случаев такие петроглифы расположены на наиболее удобных плоскостях.

Рис. 105. Изображения быков на плите из Разлива X [Пшеницына и др., 1975]

Рис. 105. Изображения быков на плите из Разлива X [Пшеницына и др., 1975]

Подобные случаи отмечал А. П. Окладников на Ангаре: «Древний мастер, выбивавший их на скале, пришел сюда первым. Он свободно и широко воспользовался самыми удобными и широкими площадями, еще никем не использованными, не занятыми никакими другими рисунками. Более поздним художникам пришлось воспользоваться лишь оставшимися после него свободными участками скалы, значительно меньшими по размеру и не такими удобными. Или же им оставалось наносить свои рисунки поверх более ранних…» [Окладников, 1966 (I), с. 109]. Действительно, ни один из отмеченных рисунков не является вторичным, но сами они нередко бывают перекрыты более поздними.

Рис. 106. Рогатые человечки

Рис. 106. Рогатые человечки

Отличительной особенностью стиля этих рисунков является подчеркнуто грузные очертания туловищ при сравнительно маленькой голове, что, собственно, тоже является признаком архаики. Это особенно заметно на образе лошади, который в искусстве скотоводов приобретает совершенно иной вид. В этом легко убедиться, рассмотрев середину фриза (рис. 88, 89), где изображение лошади, сделанное каменным инструментом, перекрыто значительно более поздним, видимо татарским, изображением — тоже лошади, но выбитой металлическим инструментом. Первая лошадь намного ближе к реальному облику дикой лошади. У нее массивный корпус, слегка отвислый живот, короткая, прямая шея, массивные ноги. Вторая лошадь отличается значительной стилизацией: поджарый корпус, длинная, выгнутая шея, особые очертания головы, длинные, ромбические уши и т. д. Когда эти особенности описываются словесно, не всегда можно уловить своеобразие каждой фигуры. В таком случае может оказаться полезным формализованное описание, и разница в значении признаков станет заметнее (см. выше, с. 50—59).
Кроме рисунков маралов и лошадей можно отметить особую группу фигур быков, которые своими очертаниями больше похожи на диких, чем на домашних, животных и опять же концентрируют в себе все основные особенности реалистического охотничьего искусства. Эти особенности хорошо заметны при сравнении с рисунками быков, имеющих на мордах петли — явный признак доместикации (рис. 105). Такое сравнение сразу выявляет разницу в трактовке одного и того же образа: подчеркнутую реалистичность первых и подчеркнутую стилизацию вторых.

Специального внимания заслуживают три рисунка быков из комплекса Усть-Туба II. (Один из них приведен на рис. 76:3).

Они не имеют аналогий в наскальном искусстве Енисея, но обнаруживают неожиданно близкое сходство с изображениями быков из Сармыша в Узбекистане (см. рис. 21).

Наличие всех рассмотренных животных в Минусинской котловине эпохи первобытности документируется костными остатками, среди которых постоянно встречаются кости дикой лошади, дикого быка, марала и других животных (определения Н. М. Ермоловой). В этой связи особый интерес представляет находка 3. А. Абрамовой в Кокореве лопатки дикого быка с застрявшим в ней обломком наконечника дротика.

Итак, пока, правда, без особо твердых доказательств, так сказать, в первом приближении, рисунки «минусинской традиции» можно предположительно отнести к числу наиболее ранних рисунков среднего Енисея, не исключая и их верхнепалеолитического возраста.

2.2.4. Антропоморфные фигуры. В данном случае речь пойдет не обо всех вообще антропоморфных изображениях, а о сравнительно небольшой группе, которая, по-видимому, тоже может быть отнесена к одному из самых ранних этапов истории Минусинской котловины.

На отдельных плоскостях Черемушного Лога, Оглахты, Усть-Ту-бы и других комплексов встречаются антропоморфные фигурки особого облика — «рогатые человечки». Их первой отличительной особенностью, чисто топографической, является «привязанность» к совершенно определенным плоскостям, а именно к тем, на которых есть рисунки животных, отнесенных выше к заключительному этапу каменного века. Вторая особенность «рогатых человечков» состоит в том, что они всегда выбиты на чистых плоскостях, не занятых более ранними рисунками. Третья характерная черта этих изображений — они выбиты каменным инструментом. Правда, в силу сильной выветренности он определяется не всегда, но в тех случаях, когда следы техники прослеживаются более или менее отчетливо, это — следы каменного инструмента.

Из иконографических особенностей можно отметить прежде всего особый, «рогатый» головной убор — признак, выделяющий всю группу (рис. 106). Некоторые из «рогатых человечков» держат полуопущенными руками на уровне живота какой-то длинный стержень в горизонтальном положении (табл. VI: 4). Иногда такой же стержень (палка?) оказывается в руках у людей, изображенных в той же технике и в аналогичной позе, но без «рогатого» головного убора (табл. VI: 11, 12 и др.). У фигурок, не имеющих в руках палки, руки полусогнуты, ноги — тоже, и вообще вся фигура показана в движении, как будто в танце. Иногда танцующий «рогатый» человек держит в одной руке какой-то предмет, похожий на булаву или топор, иногда — просто палку (рис. 106).

Подобные фигурки не являются уникальными. Они известны на Ангаре [Окладников, 1966 (I), табл. 1—3, 8—9, 90, 123, 130, 164], на Байкале [Окладников, 1974, табл. 2, 5—7, 12, 19], на Томской писанице [Окладников, Мартынов, 1972, с. 54, рис. 75]. Иными словами, круг аналогий рисункам «рогатых человечков» среднего Енисея тот же, что и рисункам лосей ангарского стиля. Иконографически наибольшую близость к минусинским «рогатым человечкам» с палками в обеих руках обнаруживают рисунки из бухты Саган-Заба (Байкал). При этом на саганзабинских рисунках всегда подчеркнут мощный широкоплечий торс фигуры, енисейские же значительно более схематичны, хотя в отдельных случаях (рис. 106) эта традиция и сохраняется.

Рассмотренные особенности — расположение на «чистых» гранях, сочетаемость с рисунками животных определенного стиля, иконографические и стилистические параллели — позволяют объединить данную группу антропоморфных фигур с наиболее ранними рисунками животных «минусинской традиции» и ангарского стиля и считать их древнейшими из известных на среднем Енисее изображений людей или антропоморфных мифических существ.

***

Завершая данный раздел, хотелось бы отметить, что ранние этапы развития наскального искусства Средней и Центральной Азии характеризуются своеобразными стилями, которые, отражая общие закономерности изменчивости изобразительных приемов первобытности от реализма и динамики к схематизации и статике, все же сохраняют какие-то свои особенности. Репертуар антропоморфных образов различен. Репертуар образов животных связан с их природным ареалом: лося не было в Средней Азии, а бык и медведь были и там и здесь. Известные на сегодняшний день материалы по ранним этапам первобытного искусства не позволяют говорить о каких-либо ощутимых контактах между этими двумя очагами первобытного искусства. Однако в последующие эпохи положение изменится.

Notes:

  1. Многочисленные изображения больших и малых лодок с людьми, как правило сочетающиеся с изображениями лосей в ангарском стиле, исключают сомнения в наличии такого средства транспорта у древних жителей Енисея и Ангары.
  2. Автор глубоко признателен А. И. Мартынову за любезно предоставленную возможность ознакомиться с Томской писаницей во время поездки в Кемерово зимой 1976 г.

В этот день:

Дни смерти
1980 Умер Константин Федорович Смирнов — один из ведущих специалистов в области скифо-сарматской археологии, доктор исторических наук, старший научный сотрудник Института археологии АН СССР.

Рубрики

Свежие записи

Счетчики

Яндекс.Метрика

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Археология © 2014