История изучения памятников андроновской культурной общности

Кузьмина Е. Е. Откуда пришли индоарии. М., 1994. С. 13-34.

Андроновские памятники простираются на 3 тыс. км в зоне степи и лесо­степи от западных склонов Уральских гор и левого берега р. Урал через весь Казахстан и Западную Сибирь до Енисея; на севере они достигают границы таежной зоны, а на юге поднимаются в высокогорные области Тянь-Шаня и Памира и заходят в пустыни и оазисы Средней Азии вплоть до правого берега Амударьи.

В развитии андроноведения можно выделить четыре этапа: первый — доре­волюционный, включающий начало 20-х годов — период создания источниковой базы; второй — 20-е годы — 1947 г.; третий — 1947 г. — конец 60-х — начало 70-х годов; четвертый — современный.

[adsense]

Первый этап — период накопления фактического материала и робких попы­ток их вещеведческого анализа, когда в связи с ростом исторического сознания в обществе пробудился интерес к коллекционированию случайных находок и начались бессистемные раскопки отдельных могил с целью обнаружения древ­них предметов, исследование которых не шло дальше первичной классифика­ции. Вскрытие отдельных погребений, позже отнесенных к андроновской культуре, было начато в Казахстане в 1825 г. С.Б. Броневским, на Урале — в 50-х годах А.Н. Зыряновым, в 1862 г. первые научные раскопки у Каркаралинска провел В.В. Радлов [1896, с. 12-15; Radlov, 1893], в конце XIX — начале XX в. исследовались андроновские могилы в Западной Сибири, Казахстане и на Урале (особо надо отметить работы Н.К. Минко, В.Я. Толмачева, Ю.П. Аргентовского). С конца XIX в. составлялись коллекции металлических изделий, в том числе — большое собрание Белослюдовых.

Второй этап — 20-е годы — 1947 г. В докладе С.А. Теплоухова в 1923 г. в Русском музее андроновская культура была выделена как особая культура Ми­нусинского края и названа по имени исследованного в 1914 г. А.Я. Тугариновым Андроновского могильника у Ачинска [Теплоухов, 1929а, с. 43-44, 58, 19296]. В 1927 г. С.Н. Дурылин [1927а; 19276] показал связь погребений бронзового века у Челябинска с андроновскими минусинскими. Тогда же М.П. Грязнов [1927, с. 194-214] впервые очертил хронологические и территориальные гра­ницы андроновской культуры, отнеся к ней, кроме западносибирских, исследо­ванные им могильники под Орском и ранее раскопанные памятники Приуралья и Казахстана, а также металлические изделия из случайных находок, синхронизированные им со срубными и сейминскими.

Этот период характеризуется утверждением марксистской методологии в археологии, что обусловило поиск исторических закономерностей и обоснова­ние примата производства в истории дописьменного периода и диктовало задачи анализа производительных сил и изучения культуры бесписьменных народов СССР, не имевших до революции своей истории. Это привело к организации поисковых маршрутов в ранее не изученных районах: Западном и Центральном Казахстане, в Сибири, на Тянь-Шане, в Средней Азии и небольших по масш­табам, но целенаправленных раскопок памятников — прежде всего — поселений, жилищ и производственных комплексов, значение которых для изучения истории производства было оценено впервые и стало важнейшим вкладом со­ветских ученых в развитие теоретической археологии. В то же время проходив­шая острейшая борьба за утверждение идей примата производства и в особен­ности — критика теории миграций, которая в эти годы в трудах школы Коссины приобрела нацистский, фашистский характер, отодвинула на второй план изу­чение вопросов этногенеза. Учение Н.Л. Марра способствовало закреплению идей автохтонизма и надолго приостановило развитие этого направления в со­ветской археологии.

В 30—40-е годы на Урале и в Западном Казахстане раскопки андроновских памятников проводились С.Н. Дурылиным, М.П. Грязновым, Б.Н. Граковым, Г.В. Подгаецким, К.В. Сальниковым, О.А. Кривцовой-Граковой, в Центральном Казахстане — П.С. Рыковым и С.В. Киселевым, в Северном и Восточном Казах­стане С.С. Черниковым, в Западной Сибири — С.А. Теплоуховым, М.П. Грязно­вым, С.В. Киселевым, Г.П. Сосновским, В.П. Левашовой. О.А. Кривцова-Гракова провела раскопки на Тоболе Алексеевского поселения, могильника и жертвен­ного места. Это исследование целого комплекса взаимосвязанных памятников, позволившее с небывалой полнотой воссоздать картину хозяйства, быта и иде­ологии древнего коллектива, было новым словом в археологии и на многие годы предвосхищало комплексный подход, утвердившийся как в отечественных, так и в зарубежных работах лишь в последние десятилетия. Большое значение имели также исследования С.С. Черниковым [1939] древних горных выработок и поселений металлургов в Северном и Восточном Казахстане, впервые позво­лившие поставить вопросы об организации производства, размерах добычи, торговле металлом, технологии и т.д.

Начало третьего этапа — 1947 г. — I Уральское археологическое совещание и последовавшие затем публикации в 1948 г. книги О.А. Кривцовой-Граковой «Алексеевское поселение и могильник» и цикла работ С.С. Черникова [1948; 1949] по истории горного дела, были посвящены исследованиям древних про­изводств. Событием в андроноведении стала работа С.В. Киселева «Древняя история Южной Сибири» [1949, с. 49-62], подводившая итог довоенным исс­ледованиям андроновской культуры, которая впервые была рассмотрена на ши­роком фоне синхронных культур Старого Света. Глубокий историзм исследо­вания С.В. Киселева позволил ему поставить вопросы происхождения, культур­ных связей, исторических судеб, специфики хозяйства, роли земледелия, соци­альной дифференциации общества. Были опубликованы также обобщающие труды С.П. Толстова [1948] и А.Н. Бернштама [1949; 1950; 1952], показывавшие многовековое развитие культуры в ранее не исследовавшихся регионах и включавшие их во всемирно-исторический процесс. Эти пионерские работы, в кото­рых археологический материал впервые использовался для широких историче­ских реконструкций, на многие годы предвосхищали исследования зарубежных ученых и были по достоинству оценены главой европейской археологии Г. Чайлдом, который пропагандировал достижения советских археологов и способст­вовал утверждению исторического, социально-экономического подхода к анали­зу археологических фактов — подхода, характеризующего английскую школу новой археологии 60—70-х годов, и современную — функциональной археоло­гии.

В конце 40-х годов на первое место встали задачи систематизации памятни­ков, сформулированные на I Уральском археологическом совещании. Начало классификации и выявлению региональных и хронологических различий андроновских памятников было положено еще в 30-е годы. М.П. Грязнов [1927, с. 199-201] отметил, что для Западной Сибири характерны сосуды с округлым плечом, сплошь покрытые орнаментом, в том числе — косыми треугольниками, в то время как для Орского района типичны сосуды с уступом на плече и незаполненной орнаментом зоной на шейке. Эти признаки М.П. Грязнов рас­сматривал как локальные особенности. С.Н. Дурылин [1927а; 19276] классифи­цировал челябинские могильники и выделил по погребальному обряду два типа: I — трупоположение, который он считал исходным, и II — трупосожжение — более поздний, принесенный извне и не вполне усвоенный обряд. С.Н. Дурылин отметил также, что сложность и развитость форм меандрового орнамента на части андроновской керамики указывает на ее относительно поздний возраст. На основании этих наблюдений он пришел к заключению, что андроновское население на Урале было смешанным и разновременным.

Накопление в предвоенные годы большого материала позволило после вой­ны обратиться к его дальнейшей систематизации. На I Уральском археологиче­ском совещании К.В. Сальников предложил свою периодизацию андроновской культуры Зауралья. На основании раскопок могильников челябинской группы Федоровского и Алакульского, давших чистые комплексы, он выделил две ста­дии: I — федоровскую, характеризующуюся погребениями с трупосожжением и горшками с округлым плечом с богатым орнаментом, включающим косые треугольники зубчатого штампа; II — алакульскую, характеризующуюся погребе­ниями с трупоположением и горшками с уступчиком на плече с орнаментом по преимуществу гладкого штампа, включающим равнобедренные треугольники и отсутствующим в зоне шейки. На основании стратиграфии Кипельского селища, где, по его заключению, алакульские землянки были впущены в более древний федоровский культурный слой, федоровская стадия была признана древней, а алакульская — более поздней, причем между ними предполагалось генетическое родство, а в некоторых случаях не исключалась возможность того, что «федо­ровская керамика продолжала существовать вместе с алакульской». Керамика же орских могильников со слабо выраженным уступом признавалась переход­ной от федоровской к алакульской [Сальников, 19486, с. 25]. На основе же позднеандроновской культуры сформировалась культура скифо-савроматских племен. «Процесс изменения формы и орнамента керамики андроновских по­селений Зауралья представляется как последовательное появление на каждой стадии новых типов с сохранением типов предыдущих стадий» [Сальников, 19516, с. 117]. Обе стадии были отнесены ко второй половине II тыс. до н.э., федоровская — к XV-ХII, алакульская — к XI—IX в. до н.э. В качестве третьей — заключительной стадии на основании раскопок Замараевского сели­ща выделялась замараевская стадия, для которой характерна керамика с налепным валиком. Поскольку в Замараеве жилище с валиковой керамикой было впущено в южную часть более древнего жилища с федоровской и алакульской посудой и древние очажные ямы с андроновскими черепками были перекрыты замараевским слоем, замараевская стадия была признана наиболее поздней и датирована VIII—VII в. до н.э. Предполагалось, что замараевская керамика развивалась на базе и федоровского, и алакульского типов, причем федоровская и алакульская керамика, возможно, сосуществовали с замараевской [Сальников, 19486, с. 46; 1951а, с. 115, 117]. Более подробно эти положения были изложены в его работе «Бронзовый век Южного Зауралья> [Сальников, 19516].

Против схемы К.В. Сальникова на I Уральском археологическом совещании выступил в докладе «По этапам древнейшей истории Приобья» и в прениях В.Н. Чернецов. Крупнейший знаток фольклора и этнографии финно-угорских народов и специалист по лесным культурам Урала и Западной Сибири, В.Н. Чернецов на основании близкого сходства андроновского орнамента с угор­ским декором, истоки которого восходят к неолитической керамике, предпола­гал генетическую связь угорского населения Зауралья с носителями андроновской культуры, которых считал потомками местного неолитического населения, родственного кельтеминарскому [Чернецов, 1951; 1953, с. 49—62; 1963, с. 405—411]. «На протяжении неолита и бронзы лесные районы Зауралья и Приобья показывают совершенно несомненную культурную и, насколько можно судить по орнаментации керамики, этническую общность с более южными лесостеп­ными и степными областями, влияние которых сказывается все сильнее, осо­бенно в эпоху бронзы…»; кельтеминарская культура Приуралья имеет «на се­вере, в лесной полосе, исключительно близкие ей аналоги», что позволяет «с достаточной уверенностью говорить о наличии на всей этой обширной терри­тории в эпоху позднего неолита и ранней бронзы… глубокой культурно-этни­ческой общности. Позднее в пределах этой общности появляются черты уже близкие к андроновским, а вслед за тем… мы видим… на этой же территории расцвет андроновской культуры»; андроноидная орнаментация послужила «ос­новой для развития орнаментальной системы манси и хантов, что можно объ­яснить лишь глубокими этническими связями» [Чернецов, 1953, с. 58-61]. Предполагая угорскую принадлежность андроновских племен, В.Н. Чернецов [1963, с. 411] позже настаивал на разделении андроновской общности на две генетически не связанные культуры: федоровскую, родственную лесным куль­турам Зауралья, и алакульскую, связанную с южными степными областями и со срубной культурой Поволжья.

Особую позицию в споре заняла О.А. Кривцова-Гракова [1948, с. 149-153, 161]. Исходя из хорошо разработанной периодизации срубной культуры, она выделила в развитии андроновской культуры два этапа. Поздний этап — алексеевский, характеризуется погребениями с трупоположением и керамикой с уступом на плечике, которую она предполагала одновременной с представлен­ной на поселении кухонной посудой с налепным валиком ¹, аналогичной хвалынской, и на этом основании синхронизировала алексеевский комплекс с хвалынским этапом срубной культуры, датируемым концом II — началом I тыс. до н.э. Ранний этап — кожумбердинский — характеризуется горшками без уступа или со слабо выраженным уступом и простыми банками, иногда сплошь орнаментированными и сохраняющими традиции энеолитической керамики, что ука­зывает на относительную древность комплекса. На основании орнаментирован­ных банок и горшков без уступа предполагалась синхронность памятников кожумбердинского типа Западного Казахстана с челябинскими трупосожжениями и сибирскими погребениями и допускалось, что последние могут даже несколь­ко предшествовать кожумбердинским. По мнению О.А. Кривцовой-Граковой [1948, с. 150—151], в древнейший период андроновские сосуды с округлыми плечами были однотипны от Енисея до Урала, в последней четверти II тыс. до н.э. «в восточных пределах культуры нормальный ход развития керамики был нарушен появлением извне карасукской… посуды», в то же время на западе продолжался «естественный ход развития андроновской культуры и получил распространение появившийся уже на кожумбердинском этапе уступ на плечике и подчеркнутое зональное расположение орнамента».

Таким образом, в 1948 г. были сформулированы три разные точки зрения на хронологию и исторические судьбы андроновской культуры. Все исследова­тели, в дальнейшем занимавшиеся андроновской проблематикой, так или иначе присоединялись к ранее выдвинутым гипотезам. Периодизация К.В. Сальникова была принята ленинградскими учеными М.П. Грязновым, М.Н. Комаровой, В.С. Сорокиным, Г.А. Максименковым, отчасти С.С. Черниковым и распростра­нена ими и учениками М.П. Грязнова казахскими археологами К.А. Акишевым, А.М. Оразбаевым и А.Г. Максимовой на памятники Казахстана, Сибири и Сред­ней Азии. Наоборот в Москве в секторе Неолита и Бронзы ИА АН СССР в 50—60-е годы продолжались оживленные дискуссии по поводу хронологии андроновских памятников, в которых участвовали С.В. Киселев, О.А. Кривцова-Гракова, В.Н. Чернецов, В.И. Мошинская, А.А. Формозов, Н.Я. Мерперт, А.В. Збруева, Б.Г. Тихонов, А.Я. Брюсов, а позднее — С.В. Зотова, Н.Л. Членова, П.М. Кожин, Е.Е. Кузьмина, Э.А. Федорова-Давыдова и В.С. Стоколос.

Учитывая неоднородность андроновских памятников, А.А. Формозов [19516] ввел понятие «андроновская культурная общность», что было важным вкладом в понимание этого сложного исторического явления в культуре евразийских степей.

50—60-е годы ознаменовались бурным развитием исследований андронов­ской культуры. Коллектив андроноведов пополнился молодыми специалистами, развернулись работы больших многоотрядных экспедиций: Южно-Уральской (К.В.Сальников), с 1956 г. — Оренбургской (К.Ф. Смирнов при участии Э.А. Федоровой-Давыдовой и Е.Е. Кузьминой), с 1946 г. — Центрально-Казах­станской (А.Х. Маргулан при участии А.М. Оразбаева и А.К. Акишева), Северо-Казахстанской (К.А. Акишев, А.М. Оразбаев), Восточно-Казахстанской (С.С. Черников при участии А.Г. Максимовой) и др. Накопление большого фак­тического материала позволило перейти к характеристике его по отдельным локальным вариантам. В 1952 г. М.П. Грязнов по материалам кургана Дандыбай II выделил в особую группу памятники эпохи поздней бронзы Центрального Казахстана, отнеся их к карасукской культуре. В 1953 г. К.А. Акишев выявил Центрально-казахстанский вариант андроновской культуры, а А.М. Оразбаев в 1958 г. — северо-казахстанский. Памятники обоих вариантов были классифицированы и отнесены к федоровскому или алакульскому типам, которые вслед за К.В. Сальниковым рассматривались как последовательные хронологические этапы. Памятники эпохи поздней бронзы Центрального Казахстана были отне­сены к особой дандыбаевской культуре, синхронной карасукской, но отличной от нее [Акишев, 1953], а Северного Казахстана выделены в замараевскую куль­туру [Оразбаев, 1958, с. 270, 279]. В 1966 г. центрально-казахстанские этапы были переименованы: федоровский — в нуринский, алакульский — в атасуский, а памятники эпохи поздней бронзы названы бегазы-дандыбаевской культурой, чтобы подчеркнуть их своеобразие и специфику [Маргулан и др., 1966, с. 46, 59, 61, 63, 68; Маргулан, 1979]. В коллективной работе 1966 г. подводились итоги работ Центрально-Казахстанской экспедиции, особое внимание было уде­лено характеристике поселений и хозяйства. Для решения проблем эпохи поздней бронзы большое значение имела монография А.Х. Маргулана [1979], в которой собран и систематизирован обширный материал поселений и могиль­ников бегазы-дандыбаевской культуры. Автор считает эту культуру генетически связанной с андроновской и датирует ее XII—IX в. до н.э. Большое внимание в работе уделено истории хозяйства, горнодобывающему промыслу, ремеслу.

Андроновская культура Восточного Казахстана была изучена А.Г. Максимо­вой [1959, с. 91, 104], выявившей здесь федоровский и позднебронзовый этапы. Совершенно иначе те же памятники были распределены С.С. Черниковым [1960, с. 94—104; 1970, с. 30—38], наметившим четыре хронологических этапа: I — устьбукольский, где керамика имеет некоторые афанасьевские и окуневские черты; II — канайский (XVI—XII в. до н.э.), где господствует керамика федо­ровского типа и металлические орудия общеандроновских форм; III — мало­красноярский (XII—IX в. до н.э.), в котором оказались объединены материалы могильников с федоровской керамикой и поселений с федоровской керамикой в комплексе с посудой с налепным валиком, а также металлические орудия восточно-казахстанских форм и карасукские, IV — трушниковский (IX—VIII в. до н.э.), характеризующийся поселениями с керамикой с налепными валиками вместе с дандыбаевской и ирменской посудой. Схема С.С. Черникова встретила возражения [Грязнов, 1960; Комарова, 1962; Сорокин, 1962в] и большинство исследователей вслед за А.Г. Максимовой признали правомерность выделения федоровского этапа, представленного могильниками, и позднебронзового, объ­единяющего все поселения с валиковой посудой.

В 1962 г. вышла работа М.Н. Комаровой «Относительная хронология памят­ников андроновской культуры», подводившая итог исследованиям по выделе­нию локальных вариантов и хронологических этапов андроновской культуры. Следуя за схемой К.В. Сальникова, М.Н. Комарова разделила андроновские па­мятники на федоровский и алакульский типы и, рассмотрев форму и орнамен­тацию керамики, охарактеризовала специфические особенности обоих типов в выделенных локальных вариантах: челябинском, северо-, центрально- и восточ­но-казахстанском; она отметила также, что в Западной Сибири — в верхнеоб­ском и енисейском вариантах — представлена только керамика федоровского типа, а в западно-казахстанском и кустанайском — только алакульского ². Эти выводы были подкреплены данными о распространении типов погребального обряда и украшений. Что касается эпохи поздней бронзы, то М.Н. Комарова признала справедливость обособления замараевской культуры. Эта работа не утратила своего значения до сих пор, поскольку она остается единственным исследованием, посвященным культуре в целом, и со всей наглядностью демон­стрирует взаимную тесную связь вариантов андроновской общности и невоз­можность расчленения ее на локальные культуры.

Большое значение для решения проблем хронологии и периодизации андро­новской культуры имели труды С.В. Киселева [1960; 1962] и Н.Я. Мерперта [1962] по пересмотру хронологии и удревнению культур бронзового века степей Евразии на основании широкого круга аналогий — от Китая до Западной Ев­ропы. Утверждение длинной хронологии потребовало корректировки и андроновских хронологических схем. К.В. Сальников [1959а, с. 44] на основании стра­тиграфии стоянки Береговское I, где абашевский культурный слой был пере­крыт смешанным срубно-алакульским, пересмотрел ранее предложенную им дату алакульского этапа, отнеся его к XIV-XI в. до н.э. Утверждению длинной хронологии алакульских памятников способствовали новые находки металли­ческих изделий в закрытых погребальных комплексах. В 1957 г. в могильнике Близнецы Оренбургской области были найдены архаический двулезвийный нож со слабо выраженным перекрестием, копье сейминского типа и два сосуда: один алакульский с уступом на плечике, другой — с округлым плечом, едва намечен­ным уступом и орнаментом на шейке, что сближает его с федоровскими [Фе­дорова-Давыдова, 1960, с. 56—58, рис. 1, 2]; это дало основания передатировать алакульские памятники, отнеся их к XV-XII в. до н.э. В 1958 г. в Актюбинской области в могильнике Эмба было вскрыто алакульское погребение, содержав­шее медное тесло, аналогичное теслам привольненского этапа Прикубанья или покровского этапа срубной культуры, что подтверждало датировку алакульского комплекса XV—XIII в. до н.э. [Кузьмина, 19616, с. 90-93, рис. 32, 4, 6, 10; 1963а, с. 136].

Исходя из совместной находки в Близнецах алакульского сосуда с сосудом, типологически близким федоровским, Э.А. Федорова-Давыдова приняла гипо­тезу В.Н. Чернецова и поставила вопрос: «Не являются ли так называемые федоровский и алакульский этапы андроновской культуры ее локальными ва­риантами или отдельными культурами, принадлежавшими различным группам племен, живших на соседних территориях?» [Федорова-Давыдова, 1960, с. 59]. Позже она ответила на этот вопрос положительно, исходя из смешанных алакульско-срубных материалов могильника Белогорка, подтверждавших синхрон­ность алакульских и срубных комплексов Приуралья, и наличия в Приуралье единичных трупосожжений, а в Федоровском могильнике — каменных колец, что она рассматривала как свидетельство взаимовлияния двух разных групп населения — федоровского и алакульского, существовавших одновременно на разных территориях, и заключала, что федоровская и алакульская группы на­селения «имели настолько большие различия, что с большим основанием можно говорить о смене населения, нежели о постепенном переходе федоровского этапа… в алакульский» [Федорова-Давыдова, 1964, с. 92].

Эти идеи были поддержаны М.Ф. Косаревым [1965, с. 243]. Он подчеркнул беспочвенность надежд найти федоровские памятники в Западном Казахстане и алакульские в Сибири и пришел к выводу, что единой андроновской культуры не существует, «смена федоровских памятников алакульскими в лесостепном Зауралье есть не что иное, как смена местного федоровского населения при­шлым алакульским», которое вытеснило федоровцев на восток. На основании находок четырехугольных сосудов Федоровский могильник на Урале был син­хронизирован с памятниками окуневской и самусьской культур в Сибири, а сибирские федоровские памятники датированы временем с XIII в. до н.э. В поддержку Э.А. Федоровой-Давыдовой выступили также К.Ф. Смирнов и М.Х. Мошкова.

Тот же комплекс из Близнецов, который послужил Э.А. Федоровой-Давыдо­вой основанием для разделения андроновской культуры на две, Е.Е.Кузьмина [1963, с. 133—138] интерпретировала иначе, признав его типичным памятником выделенного О.А. Кривцовой-Граковой кожумбердинского этапа (что позже бы­ло принято самой Э.А. Федоровой-Давыдовой [1968, с. 16, 17]. В.С. Стоколос же [1972, с. 121, 122] вообще отказался признать федоровские черты на сосуде из Близнецов, сочтя памятник «исключительно срубно-алакульским», «сложив­шимся без участия андроновских (федоровских) племен». Пересмотр абсолют­ной хронологии алакульских и кожумбердинских памятников оживил дискус­сии по поводу периодизации андроновской культуры.

Важную работу по систематизации андроновских материалов проводила в 50-60-е годы С.В. Зотова. К сожалению, увидела свет лишь незначительная часть ее изысканий [1965, с. 177—181] — статья «Ковровые орнаменты андроновской керамики». Исходя из принципов классификации орнамента, разрабо­танных этнографами, прежде всего — С.В. Ивановым [1963], С.В.Зотова выде­лила в андроновской керамической орнаментике две различных традиции: алакульскую, основанную на прямоугольной сетке с вертикальной осью симмет­рии, и федоровскую, основанную на косоугольной ромбической сетке. Исходя из идей В.Г. Мошковой о связи голя (орнамента центральной части ковра) с родовой тамгой туркмен и В.Н. Чернецова о сохранении и усложнении раппорта родового орнамента у угров, С.В. Зотова видела в ковровом андроновском ор­наменте родовые знаки и считала, что «усложнения их могут отражать различ­ные формы деления расселяющихся андроновских групп» [Зотова, 1965, с. 181], являясь хронологическим индикатором. Последнее утверждение не под­твердилось проверкой на большом материале: сложные орнаменты представле­ны в центральных больших курганах могильников, простые схемы — в бедных периферийных и детских курганах [Кузьмина, 1975а; Федорова-Давыдова, 1968, с. 18].

Классификации андроновской керамики было уделено большое внимание и в работе В.С. Сорокина [19626]. Заслугой его было полное исследование мо­гильника орского варианта Тасты-Бутак и связанного с ним поселения, что позволило поставить вопросы демографии и домашнего производства. Однако предпринятая им классификация андроновской керамики [Сорокин, 19626, с. 66—89, рис. 9] оказалась слишком дробной, недостатком же классификации орнамента являлось то, что он был проведен совместно для баночных и горшковидных сосудов и только по элементам, без учета зонального распределения мотивов. К тому же, выборочно рассматривались материалы могильников раз­ных локальных вариантов, а различия между ними априорно принимались за хронологические. В результате В.С. Сорокин пришел к ошибочному заключению о полном единообразии керамики всех могильников орской группы [19626, с. 75, 76]. Остался также недостаточно обоснован полученный на основании час­тотного распределения элементов орнамента вывод о хронологической после­довательности могильников Боровое (федоровский), затем орские и Тасты-Бутак, далее Алексеевский и Алакульский, относящийся уже к замараевской ста­дии [19626, с. 87—88]. Эта схема не подтвердилась дальнейшими исследовани­ями.

Иной подход к установлению хронологии андроновской культуры был пред­ложен мною. Поскольку все выдвигавшиеся схемы оставались спорными, была поставлена задача изучения Еленовского микрорайона орского варианта с целью создать шкалу памятников, различия между которыми в пределах мик­рорайона, естественно, могут быть только хронологическими. Впервые приме­нив при классификации андроновской керамики статистические методы и вы­явив динамику формы и орнаментации сосудов, удалось выделить три типа поселений и относящихся к ним могильников и перенести еленовский эталон на другие памятники орского варианта, выявив три типа: I ушкаттинский (кожумбердинский); II — переходный байтинский (киргильдинский); III — шанда-шингкий (новоаккермановский). Подчеркивалось, что, если объективность вы­деления этапов и их генетическая связь сомнений не вызывают и надежно подкрепляются статистикой керамики, то относительная хронология, не под­твержденная прямой стратиграфией, может быть обоснована только косвенно. К.В. Сальников принял выделение памятников кожумбердинского типа, считая их локальным вариантом алакульских [1967, с. 294, 296]. Э.А. Федорова-Давыдова [1958, с. 16, 17] признала отнесение Близнецов и Герасимовки к кожумбердинскому типу, который она также датировала XVI—XV в. до н.э. по металлу и полтавкинским чертам в керамике Герасимовки, но не приняла еленовскую схему, ссылаясь на материалы детских погребений в могильнике Хабарное. Однако бедность керамики в детских могилах не может служить контраргумен­том против схемы, так как включение детских захоронений в комплекс при статистических подсчетах считается методически неверным, поскольку общеиз­вестно их отличие от материалов взрослых могил. В.С. Стоколос [1972, с. 125] принял схему, но счел Ушкатты I самой поздней хронологической группой в микрорайоне, а Близнецы исключил из кожумбердинских памятников.

Кожумбердинский этап Е.Е. Кузьмина, солидаризируясь с О.А. Кривцовой-Граковой, признала древнейшим в орском варианте, но опустила его дату ниже середины II тыс. до н.э. на основании находок металлических изделий, анало­гичных раннесрубным (покровским). Байтинский и шандашинский этапы она датировала XV—XIII в. до н.э. и синхронизировала с развитым этапом срубной культуры по находкам общих типов металлических изделий и пастовых бус, отметив усиление срубных влияний [Кузьмина, 1962а; 19636; 1963г, с. 133-138; 1965а]. Комплексное изучение памятников микрорайона с применением новейших методов исследования: аэрофотосъемки, дендрохронологии, спектрального анализа металла, структурного анализа керамики и обследования близлежащих медных рудников позволило также рассмотреть некоторые вопросы андроновской демографии, ремесла, выяснить архитектуру жилища.

Важное значение для изучения андроновской металлургии имели работы Е.Н. Черныха [1970], выделившего среди металла евразийских степей еленовско-ушкаттинскую группу. Существенные заключения об особенностях андроновского скотоводства по еленовским материалам были сделаны В.И. Цалкиным [19726].

[adsense]

Большое внимание андроновской культуре было уделено К.В. Сальниковым в работе «Очерки древней истории южного Урала» [1967], подводившей итог его многолетним плодотворным исследованиям на Урале. К.В. Сальников осве­тил историю взаимоотношений носителей абашевской, срубной, андроновской, черкаскульской и курмантауской культур, рассмотрев также вопросы хозяйства и культурных связей. Признав выделение кожумбердинского типа памятников [Сальников, 1967, с. 294, 296] и удревнение как кожумбердинских, так и алакульских памятников, К.В. Сальников, однако, продолжал отстаивать свою схе­му периодизации, переместив федоровский этап в XVIII—XVI в. до н.э., алакульский — в XV—XII в. до н.э., замараевский — в XII — начало VIII в. до н.э. [1967, с. 315—325]. На основании находок однослойных алакульских поселений и стратиграфии Кипели, Ново-Бурина и Алексеевки, он отказался oт гипотезы о переживании керамики раннего федоровского типа на алакульском и замараевском этапах, признал смешанность слоя на ряде селищ результатом неодно­кратного заселения и отметил двуслойность Алексеевского поселения, отнеся могильник к алакульскому этапу, а верхний слой поселения — к замараевскому [Сальников, 1967, с. 286-296].

С резкой критикой схемы К.В. Сальникова выступил В.С. Стоколос [1967, 1972]. Он предпринял пересмотр его материалов с Кипели и Замараева и при­шел к выводу, что алакульские памятники являются более древними, «федо­ровские комплексы необходимо значительно омолодить и относить только их к кругу андроновских»; замараевская же керамика была объявлена идентичной черкаскульской, и на этом основании черкаскульская культура аннулирована, а также признано, что Замараевское поселение однослойно и все три типа керамики: замараевская, алакульская и федоровская на нем синхронны [Стоколос, 1967, с. 9—11]. Были рассмотрены материалы могильников Черняки I, II, Степное, давших смешанные срубно-алакульские и срубно-абашевские комп­лексы, и последние датированы относительно поздним временем, поскольку предполагалось позднее распространение абашевской культуры на Урале [Стоколос, 1967, с. 8, 14]. Могильники Алакуль и Черняки I были отнесены к алакульскому этапу, часть алакульских могильников, в том числе Черняки II, Тасты-Бутак и Алексеевский — к замараевскому этапу и датированы XIII—XII в. до н.э., и позже. При классификации могильников выборочно рассматрива­лись памятники, принадлежащие разным локальным вариантам, и различия между ними априорно признавались хронологическими; подсчеты элементов орнамента велись без учета зонального распределения [Стоколос, 1972, с. 105, рис. 40]. На этих спорных основаниях были выделены три самостоятельные, имеющие разный генезис зауральские культуры: две местные — алакульская и замараевская и позднее пришедшая федоровская, причем только она признава­лась андроновской. Позже некоторые положения были уточнены: алакульский этап признан ранним, замараевский — поздним (начиная с XIII—XII в. до н.э.) и синхронным появлению в Зауралье пришлого абашевского и федоровского населения. Решенным вопросом считался «поздний, не раньше появления валиковой керамики в Зауралье, возраст федоровской посуды, ее краткий хроно­логический диапазон», но в то же время предполагалось сосуществование алакульской и федоровской керамики на замараевском этапе [Стоколос, 1972, с. 5, 101, 105, 113]. В целом периодизация оказалась противоречивой.

Работа В.С. Стоколоса подверглась критике со стороны многих археологов, особенно ленинградских. Однако позже его концепция получила широкое при­знание, особенно на периферии в среде археологов, испытывавших потребность в ломке прокрустова ложа сальниковой схемы, но не знакомых ни со всей массой андроновского материала, ни с историей вопроса, ни с тонкостями ар­гументации и смешивавших отнюдь не одинаковые концепции и аргументацию В.С. Стоколоса и Э.А. Федоровой-Давыдовой (имя В.Н. Чернецова при этом бы­ло забыто).

Как может быть оценена схема В.С. Стоколоса в свете новых археологиче­ских открытий? По-видимому, выдержала испытание временем ранняя дата в пределах алакульского этапа могильников Спасское I и Черняки I: она может быть подкреплена как некоторыми аналогиями в могильнике Синташта, так и типами металлических изделии. Правильно было подмечено наличие некоторых федоровских черт в алакульских могильниках Спасское I, II и Черняки I [Сто­колос, 1972, с. 115, 116], но этот факт не получил должной интерпретации. Осталось недоказанным омоложение памятников кожумбердинского типа, ран­няя дата которых, начиная с XVI—XV в. до н.э. аргументировалась Э.А. Федо-\ровой-Давыдовой и Е.Е. Кузьминой на основании находок металла и полтавкинских черт в керамике. Ликвидация черкаскульской культуры и двух ее этапов в результате дальнейших исследований в Зауралье не подтвердилась [Потем­кина, 1975; Обыденнов, 1986]. Утверждение о позднем возрасте уральской абашевской культуры опровергнуто многочисленными находками датирующих ве­щей в закрытых комплексах [Горбунов, 1976; 1990]. Неточна локализация фе­доровских и алакульских памятников. Опровергнута признаваемая В.С. Стоколосом [1972, с. 14] однослойность Алексеевского поселения [Евдокимов, 1971; 1975а; 1980а; 1984, Потемкина, 1975; 1979]. Спорно отнесение Алексеевского могильника к замараевскому типу [Потемкина, 1975].

Сложнее обстоит дело со стратиграфией Кипельского поселения. Строя свою периодизацию, К.В. Сальников исходил прежде всего из находки в закрытом комплексе на очаге стратиграфически раннего жилища сосудов, которые он признавал федоровскими, что и определяло раннюю датировку Федорова. В.С. Стоколос же, признав федоровскую принадлежность трех горшков с ков­ровым орнаментом, три другие сосуда — открытые банки со скромной елочной орнаментацией — принял за алакульские, хотя и отметил, что они изготовлены из той же глины, как и федоровские, и вообще «не полностью аналогичны эталонной алакульской посуде» [Стоколос, 1972, с. 97, 98, рис. 25, 2, 4, 6]. На этом шатком основании схема К.В. Сальникова была отвергнута.

В действительности же три бедно орнаментированные банки с очага Кипели отнюдь не выпадают из федоровского комплекса — это кухонная посуда, весьма обычная для однослойных федоровских поселений, да и для бедных, особенно детских могил (см., например [Грязнов, 1956а, табл. III; Рахимов, 1966, с. 7; Комарова, 1961, табл. IX, 5, 2, 3, XII, 1, 7, 8, XIV, 1; Максименков, 1978, табл. XLIII, 4, XLVII, 1, 3, LI, 4, 8, 16). Та же неточность повторена им при клас­сификации посуды с межземляночного пространства, что приводит к ошибке при статистических подсчетах. Таким образом, работа В.С. Стоколоса ставит схему К.В. Сальникова под сомнение, но отнюдь не решает окончательно вопрос о периодизации андроновской культуры, а тем более о разделении ее на две разноэтничные культуры.

Разработке андроновской хронологии была посвящена статья Т.М. Потемки­ной [1975], пересмотревшей керамику Алексеевского поселения и расчленив­шей ее на две группы: I — собственно алакульскую и II — позднебронзовую, включавшую посуду с налепным валиком. Произведя подсчеты типов, Т.М. По­темкина пришла к выводу, что Алексеевское поселение заселялось дважды, и могильник и жертвенное место относятся к алакульскому этапу, что подтвер­дило высказывавшееся М.Н. Комаровой [1962] и К.В. Сальниковым [1967, с. 290, 294] мнение о двуслойности Алексеевского поселения. В.В. Евдокимов [1971, с. 65-67] осуществил на Алексеевском поселении новые раскопки двух жилищ и установил двуслойность памятника планиграфически, выделив чистый комплекс эпохи поздней бронзы с валиковой посудой. Им [19756, с. 109—114; 1980а; 1984; 1937] были открыты на Тоболе и другие поселения (Перелески II, Загарино) с чистым позднебронзовым слоем. Т.М. Потемкина выявила анало­гичные комплексы статистически на поселениях Язево и Камышное и разделила керамику Зауралья эпохи поздней бронзы на две синхронные группы: степ­ную — алексеевскую, характеризующуюся бедной резной орнаментацией и налепными валиками, и лесную замараевскую — более богато орнаментированную и родственную межовско-березовской [Потемкина, 1979, с. 19-23; 1985]. Вслед за А.М. Оразбаевым и М.Н. Комаровой признавая обособление от андроновской культуры эпохи поздней бронзы, Т.М. Потемкина предлагает название «замараевская культура» закрепить только за памятниками лесной зоны, памятники же степной зоны Притоболья, Северного и Центрального Казахстана и Приуралья отнести к алексеевской культуре. Выделение алексеевской культуры признает В.В. Евдокимов [1984; 1987], но он настаивает на ее генетической связи с ала­кульской.

Были сделаны некоторые шаги и в решении федоровской проблемы. Мною [Кузьмина, 1970, с. 45—47] было показано, что андроновские могильники Се­миречья, отнесенные П.Н. Кожемяко [1960, с. 102] к федоровскому этапу по обряду трупосожжения, форме горшков с округлым плечиком и серег с растру­бом, должны датироваться не раннеандроновским временем, а эпохой поздней бронзы на основании находок в закрытых комплексах керамики с налепным валиком, однолезвийного ножа, зеркала с петелкой. Анализ материалов заураль­ского федоровского могильника Туктубаево, давшего керамику смешанного федоровско-черкаскульского типа, и сосуд, близкий бегазинским, позволил сде­лать вывод о доживании части федоровского населения до эпохи поздней брон­зы [Кузьмина, 1973а, с. 164]. То же заключение было сделано Ф.Х. Арслановой на основании раскопок могильника Зевакино в Восточно-Казахстанской обла­сти, где вместе с федоровской керамикой с ковровым орнаментом были найдены типологически поздние кинжалы и двулезвийный нож с четко оформленным перекрестием и продольным ребром, которые могут датироваться концом II тыс. до н.э. [Арсланова, 1973, с. 165—166].

Вместе с тем, становилось ясно, что, вопреки В.С. Стоколосу, время бытова­ния федоровских памятников не ограничивается коротким диапазоном в пре­делах эпохи поздней бронзы. Э.А. Федорова-Давыдова [1973а] собрала все слу­чаи трупосожжения в алакульских и срубных могильниках Оренбуржья, рас­сматривая их как доказательство синхронности двух групп населения. По на­ходкам металлических изделий эти смешанные комплексы датируются XVI—XV в. до н.э., что опровергает вывод В.С. Стоколоса о позднем появлении федоровцев на Урале и позднем возрасте кожумбердинских памятников. То же сочета­ние федоровских и алакульских элементов было установлено Т.М. Потемкиной [1973] в алакульском могильнике Субботино: наряду с трупоположениями, со­провождающимися типично алакульской посудой с уступом, ножом с выделен­ным перекрестием и очковидными подвесками, здесь были открыты погребения по обряду трупосожжения с типично федоровскими сосудами и выявлено пе­рекрытие единой насыпью алакульских и федоровских могил. Сочетание федо­ровской и алакульской посуды выявлено и в федоровском Кинзерском могиль­нике Челябинской области, давшем типичные федоровские погребения по об­ряду трупосожжения и федоровскую керамику с ковровым орнаментом, соче­тавшуюся с алакульскими сосудами [Кузьмина, 1975а], что заставляет признать сосуществование на Урале федоровской и алакульской керамических традиций.

Таким образом, большой материал, накопленный к 70-м годам, позволял считать обоснованными ряд выводов: 1. Время бытования алакульских памят­ников — третья четверть II тыс. до н.э., они синхронны развитому этапу срубной культуры. 2. Время бытования алексеевских памятников в степной зоне и одновременных им замараевских в лесной — конец II — начало I тыс. до н э., они синхронны позднему этапу срубной культуры. 3. Время появления федо­ровских памятников не ясно, по-видимому, они сосуществуют с алакульскими, а некоторые из них на окраине андроновского ареала доживают до эпохи поз­дней бронзы. Эти положения наиболее соответствовали всей сумме фактов, но отнюдь не были общепринятыми; в результате дискуссий 60-х годов единой концепции андроновской культуры не сложилось.

Четвертый этап не может быть четко отделен от предыдущего. В конце 60-70-х годов интерес к изучению андроновской культуры в Москве и Ленин­граде угас: С.В. Киселев, О.А. Кривцова-Гракова, К.В. Сальников, В.Н. Чернецов, С.С. Черников, В.С. Сорокин умерли, другие исследователи обратились к иной тематике. В то же время набирали силу работы на периферии, где возникли большие молодежные экспедиции, задающие сегодня тон в изучении андроновской проблемы. Велись исследования в Центральном Казахстане [Кадырбаев, 1969; 1972; 1974; 1983] и начались работы в Карагандинской области (Евдоки­мов); продолжали раскопки Т.М. Потемкина [1985] и В.В. Евдокимов [1980а; 19806] на Тоболе; интенсивно проводились исследования отрядов экспедиции Свердловского университета [Стефанов и др., 1983; Корочкова, 1984; 1987; Корочкова и др., 1983; Корочкова, Стефанов, 1983; Корякова и др., 1991]; под руководством В.В. Евдокимова начались работы в Карагандинской обл., ежегод­но приводящие к открытию новых ключевых памятников [Евдокимов, 1980а; 19806; 1982; Евдокимов, Ломан, 1982; Варфоломеев, 1982; 1987; 1988; 1991; Ткачев, 1987; 1989; 1991; Усманова, 1987]. Начиная с 1967 г. развернулись работы Северо-Казахстанской экспедиции, руководимой Г.Б. Здановичем. Им было тщательно и планомерно исследовано большое число памятников в районе Петропавловска. Заслугой экспедиции явилось вскрытие культурного слоя по­селений большими площадями, что позволило проследить изменения планиров­ки жилищ и, главное, впервые при изучении андроновской культуры надежно установить вертикальную стратиграфию.

Массовый керамический материал был подвергнут статистическому анализу по методу В.Ф. Генинга. Это дало возможность Г.Б. Здановичу создать периоди­зацию андроновских памятников Петропавловского Приишимья [Зданович, 1975], выделив для развитой бронзы на основании большого керамического материала поселений и могильников пять типов посуды: I — петровский; II — алакульский; III — федоровский; IV — амангельдинский ³ (алакульский, но с богатым декором, близким федоровскому); V — бишкульский (представленный только на поселениях — федоровский, но с большим процентом — 43% — ке­рамики, бедно орнаментированной гладким штампом). Для эпохи поздней брон­зы выделено три типа керамики: замараевская, черкаскульская, ильинская. На основании стратиграфии поселений установлена последовательность этапов: I — петровский; II — алакульский; III — федоровский, амангельдинский, биш­кульский, а для поздней бронзы: IV — замараевский, черкаскульский и V — ильинский [Зданович, 1975, с. 15—21]. Петровский этап по типам бронзовых изделий датирован около середины II тыс. до н.э. и на основании переходных форм предполагаются его связь с алакульским и местный генезис, но при на­личии западных влияний со стороны срубного и абашевского населения и юж­ных со стороны Средней Азии; алакульский этап отнесен к XIV—XIII в. до н.э.; в XII—XI в. до н.э. предполагается проникновение в Петропавловское При­ишимье пришлых федоровских племен и сложение в результате взаимодействия алакульского и федоровского населения смешанных комплексов — амангель-динского и бишкульского, на основе которых в X-IX в. до н.э. складывается замараевский этап, на протяжении которого в Приишимье проникает черкаскульское население с Урала. В IX—VII в. до н.э. (ильинский этап) происходит резкая смена традиций и распространяется культура валиковой керамики.

Представления о памятниках поздней бронзы Приишимья были уточнены С.Я. Зданович [19746; 1979], выделившей их в особую саргаринскую культуру. Схема Г.Б.Здановича, основанная на большом, тщательно проанализированном
материале и стратиграфических наблюдениях, стала очень важным вкладом в изучение андроновской культуры. Главным достижением его работы следует признать выделение памятников петровского типа. Твердо установленной на основании стратиграфии многослойных поселений Новоникольское и Петровка II можно считать хронологическую последовательность петровского, алакульского и ильинского типов. Однако не все положения схемы Г.Б. и С.Я. Здановичей представлялись бесспорными. Это прежде всего касается абсолютной хронологии, которая для эпохи развитой бронзы требовала удревления по край­ней мере на столетие, а для эпохи поздней бронзы нуждалась в коренном пересмотре. Отнесение алексеевского (ильинского) комплекса к IX—VII в. до н.э. находится в противоречии с суммой имеющихся материалов: VIII—VII в. до н.э. — это уже эпоха раннесакская; керамика с налепным валиком по всему огромному ареалу ее распространения от Малой Азии и Подунавья до юга Средней Азии и Ирана надежно датируется XII—IX в. до н.э., металлические изделия в самом саргаринском комплексе принадлежат к широко распростра­ненным типам, относящимся к XII—IX в. до н.э. (Аванесова, 1979; Кожомбердыев, Кузьмина, 1980]. Спорно утверждение о пришлом характере носителей культуры валиковой керамики и отрицание их местного генезиса: во всем «валиковом» ареале смена культурных традиций — это результат внутреннего развития, перехода к кочевому скотоводству и металлургии железа, а не отражение массовой миграции; валиковая орнаментация появляется на сосудах местных форм как определенная мода. Вызывало сомнение выделение самостоятельного бишкульского типа — по мнению некоторых исследователей, это бытовая кера­мика типичная для федоровских поселений. Наконец, и схема Г.Б. Здановича не дает ответа на мучительный вопрос о происхождении и хронологии федоровцев, которые и в Приишимье оказываются пришлыми.

Если генезис федоровских памятников остается неясным, то в решении алакульской проблемы в последние годы произошел существенный сдвиг. Это­му способствовали прежде всего выделение Г.Б. Здановичем памятников петровского типа и установление стратиграфически их раннего возраста; во-вторых, одновременное открытие в 1973 г. ранних погребальных комплексов в кургане № 25 могильника Новый Кумак под Орском К.Ф. Смирновым [АО. 1973, с. 175-176] и в могильнике Синташта в Челябинской области Л.И. Аншихминой в составе экспедиции В.Ф. Генинга [АО. 1973, с. 132-133; Ашихмина, Генинг, 1975, с. 144—147; Генинг, 1975а, с. 94; 1977]. Рассмотрение материалов Новокумакского могильника на широком сравнительно-историческом фоне дало ос­нование выделить предсейминский ковокумакский этап (включив в него памят­ники петровского типа) в истории андроновских племен обширного региона Приуралья, Зауралья, Западного и Северного Казахстана и датировать этот этап на основании находок металлических изделий и прежде всего — костяных дисковидных псалиев, имеющих аналогии на Украине, в Подунавье и Греции, не позднее XVI в. до н.э. [Смирнов, Кузьмина, 1977]. Было подмечено сходство новокумакского комплекса с культурами абашевской и многоваликовой кера­мики, что позволило поставить вопрос о западном импульсе, приведшем к фор­мированию андроновской культуры, и на этом основании пересмотреть проблему происхождения индоиранских народов и этнической принадлежности носи­телей андроновской культуры [Смирнов, Кузьмина, 1976; Кузьмина, 1981а]. Сопоставление новокумакских материалов с алакульскими на широком матери­але подтвердило вывод Г.Б. Здановича о генетической связи новокумакского и алакульского комплексов.

К тому же заключению пришел В.Ф. Генинг [1976], изучая могильник Синташта. Последний по ряду признаков близок к петровско-новокумакским ком­плексам, но он включает и компоненты, отсутствующие в других памятниках и очень важные для понимания андроновской проблематики.

Н.А. Аванесова [1979] предложила периодизацию андроновской культуры, разработанную на основании типологии металлических изделий. Она пришла к выводу о единстве андроновской культуры и неправомерности разделения ее на самостоятельные федоровскую и алакульскую культуры. В ее развитии вы­деляются следующие этапы: предалакульский — XVII-XVI в. до н.э. (Петров­ка, Новый Кумак); алакульский — XV-XIV в. до н.э.; кожумбердинский — XIV в. до н.э.; федоровский — конец XIV—XIII в. до н.э.; замараево-бегазинская культура — XII—IX в. до н.э., в которую объединены памятники типа Алексеевки, Замараева, Саргары, Бегазы, Дандыбая. В схеме Н.А. Аванесовой, осно­ванной на большом материале с привлечением широкого круга аналогий, не вызывает сомнения отнесение петровских памятников к XVII—XVI в. до н.э., алакульских — к XV-XIV в. до н.э., позднебронзовых — к XII—IX в. до н.э. Однако представляется, что металлические изделия не могут быть положены в основу классификации материалов без их предварительной комплексной систе­матизации на основании корреляций погребального обряда и керамики. Отсут­ствие такого предварительного исследования привело к неправомерному, на наш взгляд, включению в андроновскую культуру памятников самостоятельной тазабагьябской культуры Средней Азии и могильника Черноозерье в Сибири, резко отличающихся от андроновских по типу хозяйства, погребальному обряду и керамике, выделение замараево-бегазинской единой культуры представляется искусственным и затушевывающим участие разных по генезису групп населения в сложении культуры эпохи поздней бронзы; спорно объединение кожумбердинских памятников с амангельдинскими, имеющими локальное своеобразие, и отнесение их к XIV в. до н.э., чему противоречат их разнообразие и вероятная разновременность, архаический облик металла из Близнецов, наконец, выделеяие федоровских памятников в особый этап и их дата основаны на находках металлических орудий, происходящих из незначительного числа памятников, расположенных только на периферии андроновского ареала (Черноозерье I, Еловка II), и не учитывают того, что огромное большинство классических фе­доровских могильников металла не содержит (за исключением незначительного числа украшений). На близкие хронологические позиции перешел Г.Б. Зданович [1984а; 19846, с. 3-23, рис. 4], выделяя в развитии единой андроновской об­щности несколько культур, генетически связанных переходными этапами: пет­ровскую XVII—XVI в. до н.э. — кулевчинский этап — алакульскую XV—XIV в. до н э. — кожумбердинский этап — федоровскую XIV—XIII в. до н.э — этап валиковой керамики (XII—IX в до н э). Принципиально иначе оценивает хронологическую позицию федоровских комплексов Сибири Н.Л. Членова [1972, с. 34, 35, 60; 19766; 19836], отстаивающая очень позднюю их дату (вплоть до VIII в. до н.э.). Выступившая сначала в поддержку идей В.С. Стоколоса, хотя и отметившая в его работе ряд серьезных методических ошибок, Н.Л. Членова [1975] в своих последних работах на основании анализа топонимики обосно­вывает правомерность иранской или индоиранской атрибуции федоровских па­мятников Сибири [Членова, 1981; 1983а; 1984; 1989].

В решении федоровской проблемы все большую важность приобретают ма­териалы Сибири. Исследования экспедиции М.П. Грязнова [1956а] на Оби про­должены работами новостроечных экспедиций в другах районах Сибири и были обобщены в книге «Южная Сибирь» [Gryaznov, 1969]. В 1978 г. вышла работа Г.А. Максименкова «Андроновская культура на Енисее», в которой собраны материалы этого региона. Полемизируя с В.С. Стоколосом, Г.А. Макскменков продолжает настаивать на единстве андроновской культуры и ранней дате фе­доровских памятников и высказывает важное соображение о возможности их внутреннего хронологического членения и приходе андроновских племен с За­пада. Памятников андроновского типа касался А.И. Мартынов [1964а; 19646], в частности, в разделе коллективного труда «История Сибири» (Л., 1968). Он полагает, что формирование андроновской культуры происходило на широкой территории в результате внедрения в хозяйстве существенных инноваций. Важ­ные открытия, заставившие во многом по-новому взглянуть на древнюю исто­рию Сибири, связаны с исследованиями В.И. Матющенко [1961; 1969а; 19696, 1970; 1973а; 19736; 1975; 1978; Матющенко, Ложникова, 1969; Матющенко, Синицына, 1988]. Им открыты два ярких культурных комплекса: поселение Самусь и могильник Ростовка, давшие самобытную керамику и богатейшие наборы металлических изделий сейминско-турбинского времени, имеющие аналогии в андроновской культуре и ставящие вопрос о контактах с южными соседями и их воздействии на развитие культур в предтаежной зоне. Большое значение имеют многолетние раскопки могильника Еловка, принадлежащего андроновской культуре, но отражающего сильное влияние аборигенной культу­ры и отчетливо демонстрирующего процессы интеграции, шедшие в этих рай­онах в эпоху бронзы [Матющенко, 1969а; 19696]. Эти исследования нашли отражение в монографии В.И. Матющенко [1973а] «Андроновская культура на Верхней Оби», в которой показано, что пришлые андроновские племена сме­нили в XIV—XII в. до н.э. самусьское население и в результате длительного взаимодействия с аборигенными племенами — носителями томской культуры, утратили свое своеобразие, что привело к формированию синкретической еловской культуры XI—VIII в. до н.э.

Те же проблемы культурного взаимодействия охотничье-рыболовческих та­ежных племен с южными пастушескими находятся в центре внимания М.Ф. Ко­сарева [1965; 1970; 1974; 1981; 1983], который прослеживает андроновские влияния на материалах лесной зоны. Выступив первоначально в поддержку гипотезы В.Н. Чернецова и отстаивая выделение двух независимых культур — алакульской и федоровской — и принимая угорскую принадлежность последней, М.Ф. Косарев [1965], однако, в отличие от В.С. Стоколоса предполагал раннее формирование федоровского комплекса на Урале уже в окуневскую эпоху, поздний приход федоровских племен в Сибирь лишь в XIII в. до н.э. и генетическую связь с носителями черкаскульской и сузгунской культур, для которых предлагалась угорская этническая атрибуция. В своих последних ра­ботах М.Ф. Косарев не настаивает на угорской принадлежности федоровцев, подчеркивая, что «допущение об этнической общности федоровцев и еловцев далеко не бесспорно» [Косарев, 1970, с. 72], но предполагает их большое вли­яние на формирование лесостепного и лесного населения Сибири эпохи поздней бронзы и раннего железа, в качестве третьего компонента выдвигая носителей местной самусьской культуры, развивавшейся, по М.Ф.Косареву, не раньше, но параллельно с андроновской и принадлежавшей кетам. Эволюция взглядов М.Ф. Косарева на развитие культур таежной и притаежной зоны Сибири нашла отражение в его монографиях «Древние культуры Томско-Нарымского Приобья» [1974] и «Бронзовый век Западной Сибири» [1981].

Важнейшее значение для решения вопросов хронологического соотношения и взаимодействия культур, а следовательно, и проблем этногенеза народов Юж­ной Сибири, имеет многолетнее систематическое исследование двух сложных комплексов: Преображенка III и Сопка 2,- осуществляемое В.И. Молодиным [1973; 1974; 1975; 1977; 1979; 1981; 1983а; 19836; 1985]. Роль этих памятников, давших большой самобытный материал, включающий многочисленные сейминско-турбинские металлические и уникальные костяные изделия, состоит в том, что выяснена стратиграфия, позволяющая установить хронологическую пози­цию федоровских комплексов, которые частично следуют, а частично сосуще­ствуют с кротовскими и перекрыты ирменскими. Что касается андроновских памятников, то В.И. Молодин [1985а, с. 88-116] признает правомерность вы­деления их в особую федоровскую культуру и предполагает ее чужеродный характер в Сибири, считая, что носители ее приходят с юга и запада в XIII в. до н.э., вступая во взаимодействие с носителями синхронных аборигенных куль­тур: окуневской, кротовской, самусьской и, вопреки Г.Б. Здановичу [1975, с. 21] и М.Ф. Косареву [1981, с.110, 111], также вишневской [Молодин, 1985, с. 76]. В IX в. до н.э. федоровское население вытесняется генетически с ним не свя­занным привносим. Кротовские комплексы В.И. Молодин в основном относит к сейминско-турбинскому времени, но подчеркивает, что кротовское население здесь частично сосуществовало с федоровским, что обусловило появление сме­шанного антропологического типа, выявленного В.А. Дремовым. Контакты с фе­доровскими племенами определяют верхнюю дату кротовской культуры XIV—XIII в. до н.э. [Молодин, 1985, с. 87-88]. Большой интерес представляет комплекс металлических изделий кротовских памятников Барабы. Значитель­ная часть из них имеет аналогии в федоровском могильнике Еловка II. Наряду с общеандроновскими типами, встречены кинжал с ребром и кольцевым навершием, браслеты с коническими рожками, височные кольца, подвеска [Молодин, 1985, рис.29, 31, 1—8, 32, 34, 21], известные в Центральном Казахстане на смешанных; памятниках атасуского типа и преимущественно — на федоровских памятниках в Восточном Казахстане, где алакульских нет. Федоровские фраг­менты керамики найдены в Преображенке III и Самусе. Нельзя ли предположить, что металлургия в Барабе, как и в Самусе и Ростовке, обязана своим происхождением федоровским металлургам Алтая? В настоящее время здесь выявлены памятники федоровского типа и культуры валиковой керамики, от­крыты следы развитого металлургического производства и установлены связи с земледельцами юга Средней Азии [Умакский, 1967; Могильников, 1976; 1980; Кирюшин, 1980; 1983]. По мнению Ю.Ф. Кирюшина [1983, с. 21-28], федоров­ские племена формируются в Южном Зауралье, под влиянием миграции с запада алакульцев движутся на восток и сосуществуют и взаимодействуют на Алтае с аборигенным населением, в результате чего формируется еловская культура. В самих же федоровцах Ю.Ф. Кирюшин видит древнейших индоиранцев. Итак, сибиреведами, исследования которых выгодно отличаются историз­мом, широким диахроническим подходом и постановкой этногенетических за­дач, единогласно признается пришлый характер федоровских племен в Сибири и поглощение их культуры местными племенами, испытавшими мощное андроновское воздействие. Разногласия касаются датировки федоровских комплексов и их культурной и этнической принадлежности.

Особое значение для разработки андроновской проблематики имеют иссле­дования, посвященные изучению контактов андроновцев с соседними племена­ми. М.А. Итиной в Приаралье установлено стратиграфическое положение федоровской керамики, которая перекрывает тазабагьябский культурный слой и может датироваться примерно концом третьей четверти II тыс. до н.э. [Итина, 1977, с. 105, сл.]. Памятники, сочетающие андроновскую керамику и металл с посудой вахшекого типа и земледельческой гончарной керамикой, выявлены в Бактрии [АО. 1977; Виноградова, 1979; 1980; Виноградова, Кузьмина, 1986; Виноградова, Пьянкова, 1990; Пьянкова, 1986; Аванесова, 1987; Исаков, По­темкина, 1988].

Погребения по обряду трупосожжения с сосудами с некоторыми андроновскими элементами в форме и орнаментации известны в Поволжье, где они надежно синхронизируются с развитым этапом срубной культуры по совмест­ному нахождению в могилах типично срубной посуды и по данным стратигра­фии курганов, но вызывают различную интерпретацию специалистов [Васильев, Пятых, 1976; Пестрикова, 1978; Зудина, 1981; Багаутдинов, 1984]. Трупосож­жения и сосуды с андроновскими мотивами орнамента открыты также в Подонье, Северском Донце и в Поднепровье, где они, как правило, сопровождаются типично срубной керамикой раннего и развитого этапа [Отрощенко, 1976; Волкобой, 1979; 1980; Гершкович, 1978; Березанская, Гершкович, 1983], что позво­лило В.В. Отрощенко [1976, с. 187] сделать вывод, что федоровский обряд трупосожжения, «проникнув и внедрившись в срубную среду на самом раннем этапе развития культуры в XVI в. до н.э…. распространился на большой территории и достиг в XV-XIV в. до н.э. Поднепровья». К тем же выводам о раннем установлении федоровско-срубных контактов привел и предпринятый нами анализ [Кузьмина, 19876].

Таким образом, данные о взаимодействии андроновских племен с соседними могут содействовать выяснению проблем, не находящих разрешения на собст­венно андроновском материале, в частности, помочь установлению нижней даты федоровского комплекса. Итак, в современном андроноведении противоборст­вуют три гипотезы: I — сосуществование двух культур; II — хронологическая последовательность этапов одной культуры; III — сосуществование типов па­мятников единой культурной общности.

Гипотеза Iа — часть исследователей, вслед за В.Н. Чернецовым, настаивает на ликвидации понятия «андроновская культура», разделяя ее на две разноэтничных культуры: иранскую, алакульскую, и угорскую, федоровскую; Iб — Э.А. Федорова-Давыдова принимает выделение двух синхронных культур, но считает их создателей этнически близко родственными;

II — остальные ученые безусловно признают культурное единство памятни­ков андроновской общности всего ареала и принимают иранскую или индои­ранскую их атрибуцию, но расходятся в установлении их хронологии;

IIа — одни придерживаются традиционной последовательности этапов: фе­доровский — алакульский — комплексы эпохи поздней бронзы;

IIб — другие — противоположной: этапы петровский — алакульский — фе­доровский — комплекс эпохи поздней бронзы; при этом Г.Б. Зданович [1984а; 19846], принимая критерии выделения археологических культур В.Ф. Генинга, рассматривает каждый этап как самостоятельную археологическую культуру, генетически связанную с предшествующей и отражающей развитие единого этноса. Суть хронологических расхождений сводится к установлению нижней даты памятников федоровского типа и их генезиса; интерпретация же проблемы в целом связана, как нам представляется, во-первых, с неразработанностью единой системы классификации памятников; и во-вторых, с отсутствием теоре­тической оценки базовых понятий «тип памятников» — «хронологический этап» — «культура», «культурная общность», что приводит к их некорректному произвольному использованию. Причины нынешнего состояния андроноведения: 1. Отсутствие единой многолетней программы скоординированных исследований; 2. Отрыв от теоретической археологии; 3. Утвердившийся еще в 50-е годы узко региональный подход к проблеме. Прогрессивное для своего времени стремление провести первичную классификацию материалов, выявив их ло­кальную специфику, сейчас изжило себя, а отсутствие единых классификаци­онных признаков после отказа от схемы К.В. Сальникова приводит к тому, что даже однотипные памятники одного региона получают принципиально различ­ную интерпретацию (ср. взаимоисключающие схемы периодизации материалов Притоболья В.С. Стоколоса [1983], Т.М. Потемкиной [1982; 1983а; 19836; 1985], В.В. Евдокимова [1980а; 1983; 1984], О.Н. Корочковой 1987]). Это диктует за­дачу монографического анализа памятников всего ареала и создания единого банка классификационных признаков. Другой задачей представляется исследо­вание этнических проблем.

Гипотеза иранской (или индоиранской) атрибуции андроновской культуры (общности), выдвинутая И.М. Дьяконовым [1956] и М.М. Дьяконовым [1961] и сразу же принятая археологами, никогда комплексно не обосновывалась и не верифицировалась. Гипотеза угорской атрибуции федоровских племен, выдви­нутая В.Н. Чернецовым в 1947 г., никем дополнительно не аргументировалась, хотя и была принята венгерским ученым П. Верешем [1978]. Сейчас необходимо оценить финно-угорскую гипотезу с точки зрения современных требований источниковедческой базы, методики анализа и аргументации, так как исходные предпосылки возникновения этой гипотезы у разных авторов различные, давно забыты, и она некритически воспринимается ее сторонниками. В.Н. Чернецов, установив родство андроновского федоровского орнамента с орнаментом угорских народов Зауралья, выделял две культуры: более северную федоровскую, связанную с уграми, на основании чего признавал федоровцев протоуграми, и более южную алакульскую, родственную срубной, носителей которой он считал иранцами. Основные посылки В.Н. Чернецова в настоящее время не могут быть приняты: 1 — федоровские комплексы открыты далеко на юге — на Тянь-Шане, в Среднеазиатском междуречье и в Южном Таджикистане [Виноградова, Кузьмина, 1986; Аванесова, 1985]; 2 — С.В.Ивановым [1963, с. 154-158, рис. 10; 1964] установлено, что элементы федоровского орнаментального комплекса пережиточно сохранились не только у угров, но и у народов других языковых семей: кетов, тюркоязычных казахов, киргизов и якутов, ираноязычных таджиков и — добавлю от себя — народов Индостана. Таким образом, федоровский орнаментальный комплекс не может быть признан надежным этническим индикатором; 3 — погребальные обряды угров не связаны с федоровской традицией; 4 — на федоровской территории Сибири выявлены иранские и, возможно, индоиранские топонимы [Членова, 1984; 1989; Малолетко, 1986], тогда как в Средней Азии угорской топонимики нет.

Э.А. Федорова-Давыдова [1960, с. 56-59; 1968; 1973] не ставила вопроса о биэтничности андроновцев, считая их близко родственными племенами, одновременно проживавшими на южном Урале. М.Ф. Косарев [1965; 1974; с. 157,
158] выдвигал предположение о сосуществовании двух культур в качестве лишь рабочей гипотезы. Относительно угорской этнической принадлежности федоровцев он позже высказывался с большой осторожностью. Гипотеза В.С. Стоколоса [1967, с. 8-11, 14; 1972, с. 5, 97-101, 105, 113, рис. 25], предполагавшего формирование федоровцев в Сибири и их позднюю миграцию на Урал лишь в XIII в. до н.э., и сосуществование здесь с абашевцами и замараевцами, не нашла подтверждения при дальнейших исследованиях: 1. Разделение В.С. Стоколосом
сосудов с очага Кипели, признававшихся К.В. Сальниковым федоровскими, на федоровские горшки и алакульские банки оспорено [Максименков, 1978, с. 91; Корочкова, Стефанов, 1983, с. 148,149]; 2. Вывод о происхождении федоровцев в Сибири единогласно отвергнут сибиреведами; 3. Дата абашевской культуры на Урале — XVI-XIV в. до н.э. — установлена В.С.Горбуновым [1976]; 4. Н.Л.Членовой [1975, с. 286] показана ошибочность абсолютной хронологии В.С. Стоколоса, некритически основывающегося на мнениях авторов, придерживающихся различных хронологических систем; 5. Как показано ею, существенным недостатком работы В.С. Стоколоса является и то, что он не дал определения археологической культуры, не поставил вопроса о критериях ее выделения и не провел сопоставления федоровских и алакульских памятников. Угорская принадлежность федоровцев им не аргументировалась.

Предпринятая Т.М. Потемкиной [1982, с. 15, 16; 1985, с. 148-158] попытка выделения особой алакульской культуры, основанная на экстраполяции данных, полученных в периферийном районе Притоболья, на всю гигантскую андроновскую территорию, уже была критически рассмотрена [Зданович, 1983, с.64, 65; Кузьмина, 1985а; 19866; 19876]. Здесь важно только подчеркнуть неправомерность использования Т.М. Потемкиной термина «андроновская культурная общность», поскольку допущение угорской принадлежности федоровцев и иранской принадлежности алакульцев исключает возможность объединения в одну общность двух культур, принадлежащих не только к двум различным языкам, но даже к двум языковым семьям, что лишает понятие «общность» исторического содержания. Таким образом, гипотеза двух разноэтничных культур строго не аргументирована. Угорская принадлежность федоровцев не доказана.

Итак, к 80-м годам несколькими поколениями андроноведов бил накоплен поистине огромный материал, составляющий значительную часть мирового фонда исторических источников, но эти источники не были собраны, классифицированы на основе единых принципов и монографически обобщены. Это диктовало задачи (1) создания единого банка данных и (2) систематизации всего андроновского материала.