Истоки

Монография М. К. Каргера «Древний Киев» открывается главой «Никон Печерский (XI век) — первый историк и археолог древнего Киева» 1. А. П. Окладников в 1960 году прочел, а потом напечатал доклад «Триста лет сибирской археологии» 2. Действительно, в «Повести временных лет» упомянут ряд памятников старины, а в конце XVII столетия в Сибири производились раскопки курганов (правда, с кладоискательскими целями), поиски заброшенных горных разработок — чудских копей, появились сообщения о росписях и гравировках на скалах. Просмотр источников XI—XVII веков показывает, что их авторы знали про курганы и городища, клады и наскальные изображения, надмогильные изваяния и старинные рудники, каменные выкладки — лабиринты и находки кремневых наконечников стрел 3. Все это можно принять за отправную точку в истории русской археологии, но это еще не наука в полном смысле слова, а самые дальние подступы к ней.

[adsense]

Нужно различать эмпирические и научные знания. В каком-нибудь глухом углу Вы встретите порой неграмотного старика, помнящего названия всех местных растений. Заезжий молодой биолог может не знать все эти виды, ошибиться при определении одного из них, но это не доказывает, что старик более эрудированный ботаник, чем еще неопытный специалист. Первый унаследовал от отцов и дедов только некоторый запас сведений о травах, растущих возле родной деревни. Второму доступны не единичные факты, а целая система их, умение рассматривать любой из них в сложном контексте.

То же и с археологией. Народ иногда вернее понимал характер памятников старины, чем первые русские археологи. В начале XIX века они расценивали городища как древние святилища, а курганы — как насыпи, служившие для сторожевых постов. Крестьяне же не сомневались, что в одном случае это остатки запустелых поселков, а в другом — могильные холмы. И все же только ученые смогли создать целостное представление о развитии культуры на территории нашей страны.

В мифопоэтическом сознании прошлое и, в частности, его вещественные памятники, занимало большее место, чем в представлениях современного человека. Происхождение тех или иных древностей объясняли достаточно произвольно. Все же один момент, характерный для начальных этапов истории, был выражен уже четко. Это противопоставление своего и чужого. Чудские копи и могилы, городище Чудаки и другие наименования такого рода в Сибири, Приуралье и на Европейском Севере связаны с легендами о дорусском, языческом, чужом населении этих мест.

Ранние письменные источники отражают по сути дела такое же восприятие памятников старины, как и предания, услышанные фольклористами от крестьян в XIX веке. Нечто иное найдем мы в ряде документов XVI—XVII столетий. Если раньше в костях мамонта, обнаруженных в оврагах и при земляных работах, видели останки мифических великанов — волотов, то теперь возобладала версия о слонах Александра Македонского. Это уже не народное, но еще и не научное объяснение, а типичная книжная легенда. Те же книжные истоки — у пометки на карте С. У. Ремезова относительно китайского храма в устье Амура: «до сего места царь Александр Македонский доходил и ружье спрятал и колокол оставил» 4. Так же надо расценивать рассказы о Киеве — древней Трое с могилами Гектора и Ахилла в Печорских пещерах, о гробнице Овидия в южно-русских степях, даже сейчас фигурирующие в провинциальных изданиях как «образцы устного народного творчества» 5.

На грани XVI и XVII веков московские и датские послы вели спор о правах на Лапландию. Датчане ссылались при этом на сведения хрониста XII века Саксона Грамматика, а русские на повествования летописей о «новгородском державце Валите» — победителе «норвежских немцев», который «на славу собе» соорудил по берегам Белого моря несколько «вавилонов» — лабиринтов 6.

Книжных легенд об археологических памятниках не так уж много, и в развитии археологии большой роли они не сыграли. Зато исторических мифов в XVI—XVII веках сочинили немало, а влияние их на истолкование судеб русского народа сказывается вплоть до самого последнего времени.

В период Ренессанса книжники из Северной и Восточной Европы стремились доказать, что предки германцев или славян обладали не менее высокой культурой, чем древние греки и римляне, и активно действовали в ту же эпоху, что и они. Было придумано отождествление поляков с сарматами, скифов — с русскими. Из страны в страну кочевали легенды о золотой грамоте, данной Александром Македонским славянам, о русском царе Одонацере (Одоакр), правившем Римом тринадцать лет и т. д. 7

Все это свойственно не только Московской Руси, пожалуй, даже ей в меньшей степени, чем другим странам. Профессор Упсальского университета Олаф Рудбек в конце XVII века пытался убедить читателей, что культура древних скандинавов была выше античной, и именно от них греки заимствовали алфавит, религию, астрономию, что к Северу приурочены Атлантида, гиперборейцы, сады гесперид, острова Фортуны, елисейские поля. Оттуда же люди заселили Европу и Азию 8.

В Россию разные псевдоученые построения проникали через Польшу, Литву, Белоруссию. Но у нас, в отличие от Запада, они удержались особенно долго. Прославлявший Одонацера «Синопсис», составленный в Киеве в 1674 году, переиздавался до 30 раз, печатался в типографии Академии наук. Именно он послужил одним из главных источников для «Краткого Российского летописца» Ломоносова.

Заменить книжные мифы о древнейшем прошлом Русской земли более реальной картиной суждено было критике источников и археологии. Но и та, и другая до сего дня сталкиваются с удивительной живучестью этих мифов. Не далее как в 1985 году писатель Ю. А. Никитин опубликовал повесть об осаде Трои при участии россов (они же тавроскифы) во главе с Ахиллом 9. При желании от этого факта можно отмахнуться, причислив произведение молодого прозаика к научно-фантастической литературе. Но вот в альманахе «Памятники Отечества», в редколлегию которого входят известные историки, напечатана статья инженера И. Е. Саратова, где говорится и о славянском царе Рима Одонацоре, и о том, что запорожские казаки хорошо о нем помнили 10.

Итак, к началу XVIII века на Руси существовали, с одной стороны, народные представления об археологических памятниках, а с другой — книжные легенды о далеком прошлом. Третье важное для нас явление — собирание древностей.

Обычай хранения реликвий восходит к первобытным временам («чуринги»). На Руси, как и во всем мире, старинные вещи, ставшие почему-либо объектами поклонения, сначала сберегали в церквах. Позже возникла царская сокровищница — Оружейная палата, упоминающаяся в источниках с 1508 года. Это зачатки музеев, но не музеи в современном понимании, предназначенные не для реликвий и святынь, а для научных материалов.

[adsense]

Недолговременные частные собрания всяческих раритетов появились, видимо, тоже довольно рано. В Сибири коллекции курганного золота были уже в XVII веке.

Все это подступы к сложению археологии как науки, но еще весьма далекие. Только на грани XVII—XVIII веков были составлены грамоты о фиксации двух археологических находок — костей мамонта в Воронежском крае и наскальных рисунков над рекой Ирбит в Зауралье — распоряжения, преследовавшие не практические, а познавательные цели («а откопав, кости измерить, какова которая кость мерою в длину и в толщину и написать на роспись и на чертеже начертить». «Гору, на которых каменьях написаны слова… осмотреть и описать, сколь велика и высока и в котором месте на камени писаны слова и сколь высоко… от воды… написать на чертеж тое гору и подписать слова слово в слово, ничем не разно и во всем сходно») 11.

Подлинно научный подход к древностям утвердился в России в начале XVIII века и связан с реформами Петра I. В 1714 году им был создан музей западноевропейского образца — Кунсткамера, где собирали уже не реликвии — предметы культа, а раритеты, т. е. объекты, интересные для ученых. В 1721 году в Сибирь была отправлена экспедиция во главе с приглашенным из Данцига доктором Даниилом Мессершмидтом. В 1725 году основана императорская Академия наук, вскоре же организовавшая серию «ученых путешествий по разным провинциям Российской империи».

Немалую долю экспонатов Кунсткамеры составляли археологические находки, присылавшиеся в новую столицу по специальному указу Петра. Большое число сведений о разного рода памятниках прошлого содержится в книгах, написанных академиками по возвращении из экспедиций. Особенно много древностей было изучено в Сибири как Мессершмидтом, так и экспедициями И. Г. Гмелина и Г. Ф. Миллера 1733—1743 годов, и П. С. Палласа 1768—1774. Здесь уже копали курганы не в погоне за драгоценностями, а решая научные вопросы, снимали копии с наскальных рисунков, делали наблюдения чисто исследовательского плана. Но и вне Сибири — в Поволжье, Приуралье, на Кавказе и Европейском Севере, а затем и в Северном Причерноморье — был собран большой и ценный материал о древнейших обитателях нашей страны 12.

В академических «Очерках истории исторической науки в СССР» этот важный этап в развитии нашей археологии выпал совершенно. Возможно, это случилось потому, что первый том издания готовился в период, отмеченный шовинистическими тенденциями. Под влиянием духа времени авторы предпочитали называть только русские имена, даже если их носители реально ничего не совершили (как А. М. Аргамаков), и опускать немецкие, даже когда они принадлежали крупнейшим ученым 13.

Это, конечно, несправедливо. Мессершмидт, Гмелин, Миллер, Паллас и ряд других петербургских академиков немецкого происхождения добросовестно описывали и коллекционировали материалы по археологии России, научили делать это своих русских помощников И. И. Лепехина, Н. П. Рычкова, В. Ф. Зуева, Н. Я. Озерецковского и прочих.

Но у антинаучного восприятия истории отечественной культуры, выраженного в изданиях 1950-х годов, были глубокие корни и даже некий резон. Имею в виду отчужденность от русской жизни большинства ученых, прибывших в Россию с запада по контракту с императорским правительством. Петербургская академия немногим моложе остальных (сравним: Лондон — 1660, Париж — 1666, Берлин — 1700, Болонья — 1704, Данциг — 1743 и т. д.) 14. Но там у академий были предшественники двух типов — кружки гуманистов (у нас параллелью к этому мог бы считаться лишь кружок, собиравшийся в Москве в доме Максима Грека, как-никак чужеземеца) и университеты с их учеными диспутами.

В России Академия оказалась искусственной прививкой к местной жизни, чем-то чужеродным. Приезжим пришлось нелегко. Не говорю уже о трудностях при путешествиях в глухие углы морозной Сибири. Тяжелее были взаимоотношения со встречавшимися на пути и командовавшими из Петербурга людьми. Самуил Готлиб Гмелин (раскапывавший кладбище мамонтов в Костенках) был захвачен в Дагестане ханом Усмеем и умер в заточении. Академик-астроном Георг Ловиц попался в руки Пугачева, велевшего повесить странного человека поближе к звездам. Исследователя Камчатки Георга Стеллера, отличавшегося и самоотверженностью и трудолюбием, при возвращении из многолетней экспедиции, задержали уже в Приуралье и отправили назад — в Иркутск для разбора якобы совершенных им «дерзостей». Оправдавшись и опять повернув на запад, он умер в захолустной Таре. Ученик К. Линнея Иоганн Фальк, первым описавший подмосковные древности и положивший начало раскопкам в Нижнем Поволжье, чувствовал себя на чужбине столь неуютно, что покончил с собой. Иоганн Георг Гмелин, пробыв в России двадцать лет, после успешных работ в Сибири расторг контракт с правительством и возвратился в Тюбинген. Сочинения его были признаны «сумнительными». Герард Фридрих Миллер также был обвинен в политических ошибках, понижен в чине (из академиков в адъюнкты) и переведен из Петербурга в Москву. Дома у него произвели обыск с изъятием бумаг, в чем участвовали М. В. Ломоносов и В. К. Тредиаковский. Не прижился на брегах Невы и историк Август Людвиг Шлецер.

Все было непонятно в чужой стране иноземным профессорам. А коренные русаки смотрели на них с подозрением. Не забылись ни бироновщина, ни царствование Петра III с его поклонением Фридриху II. Двор был набит иностранцами и людьми, рабски копировавшими все заграничное. Отсюда проистекали трагические для нашей культуры конфликты.

Шлецер, приехав в Россию, был поражен богатством исторического наследия у народа, почитавшегося варварским. Он хотел изучить русские хроники, вооружившись выработанными на Западе на примере Библии методами исторической критики. Он никак не мог уразуметь, почему, обладая ценнейшими летописями, русские довольствуются нелепицей, написанной сто лет назад в «Синопсисе» И. Гизеля, вновь и вновь ее перепечатывая 15.

А великий Ломоносов горой стоял за «Синопсис», о Шлецере же отзывался недвусмысленно: «каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная к ним скотина» 16.

Для Ломоносова характерна старая донаучная манера составления истории. Он провозглашал, что «древность самого народа даже до баснословных еллинских времен простирается и от троянской войны известна. Енеты, венеты или венды — народ славянского поколения, — с королем своим Пилименом бывший в Трое для ее от греков защищения, лишившись сего государя и для чего соединившись с Антенором, отъехали во внутренний конец Адриатического моря и, поселясь по берегам, где ныне Веницейские владения, далече распространились» 17.

Когда Миллер, опираясь на критику источников, выражал сомнение в этих выводах, Ломоносов апеллировал к властям: «отдаю на рассуждение знающим политику, не предосудительно ли славе российского народа будет, ежели его происхождение и имя положить столь поздно, а откинуть старинное, в чем другие народы себе чести и славы ищут?» 18 Ответ ясен: Конечно, это опасно, а потому сочинения Миллера «никоим образом в свет выпустить не надлежит» 19.

Вот здесь и пролегла грань. Немцы несли в Россию строгую науку, не задумываясь, как она тут будет воспринята. Ломоносов ратовал за тесную связь любых экспериментов и изысканий с жизнью родной страны, но понимал эту связь прямолинейно и архаично. История для него не одна из областей познания реального мира, а разновидность риторики, обслуживающая заранее заданные тезисы о величии и древности предков русского народа (как рассказ о Валите, сочиненный в XVI веке для обоснования прав Московского царства на Лапландию).

Некогда Петр I купил за рубежом коллекции античных монет и светильников. Нужны ли были нищей, неграмотной стране эти раритеты? Немцы-академики исследовали памятники прошлого уже на территории самой России, но, как бы серьезны ни были описания курганов, городищ, писаниц и чудских рудников в отчетах о путешествиях, с тем, что творилось вокруг, все это не было соотнесено. Ломоносов чувствовал это, но готов был превратить историческую науку в служанку государства, не сознавая, видимо, что в таком случае о науке как таковой говорить не приходится.

Так в XVIII веке наметилось два типа ученых: кастовые специалисты и дипломированные функционеры. Хотя Ломоносов был по уровню выше своих противников, его линия все же не возобладала. Крашенинников, Зуев, Лепехин работали в стиле своих немецких учителей и, подобно им, оставались оторванными от повседневной жизни России.

Notes:

  1. Каргер М. К. Древний Киев. Л., 1958. Т. 1. С. 11—23.
  2. Окладников А. П. 300 лет сибирской археологии // Вопросы истории Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 1961. С. 15-22.
  3. Формозов А. А. Страницы истории русской археологии. М., 1986. С. 7—16.
  4. Формозов А. А. Страницы истории… С. 34.
  5. Богач Г. Ф. Пушкин и молдавский фольклор. Кишинев, 1967. С. 92, 103.
  6. Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1924. Т. XI. С. 43, 44, прим. с. 21. Формозов А. А. Страницы истории русской археологии С 9-10
  7. Формозов А. А. Классики русской литературы и историческая наука. М., 1995. С. 8—15. Мыльников А. С. Картина славянского мира. СПб., 1996.
  8. Видаль-Накэ П. Черный охотник. М., 2001. С. 379-391.
  9. Никитин Ю. А. Ахилл // Он же. Далекий светлый терем. М., 1985. С. 95—113.
  10. Саратов И. Е. Следы наших предков // Памятники Отечества. 1985. №2. С. 28.
  11. Формозов А. А. Страницы истории русской археологии. С. 14.
  12. Формозов А. А. Страницы истории… С. 17-34; Гнучева В. Ф. Материалы для истории экспедиций Академии наук в XVIII-XIX вв. М., Л., 1940.
  13. Очерки истории исторической науки. СССР. М., 1955. Т. 1. С 525-526.
  14. Котилевич Ю. X. Возникновение научных академий. Л., 1974.
  15. Общественная и частная жизнь А. Л. Шлецера, им самим описанная. СПб., 1875. С. 50, 51.
  16. Ломоносов М. В. Отзыв о «Русской граматике» А. Л. Шлецера // Полн. собр. соч.: В 10 т. М., 1955. Т. 9. С. 427.
  17. Ломоносов М. В. Краткий российский летописец // Полн. собр. соч. 1952. Т. 6. С. 293, 294.
  18. Ломоносов М. В. Замечания на диссертацию Г. Ф. Миллера «Происхождение имени и народа российского» // Полн. собр. соч. Т. 6. С. 41.
  19. Там же. С. 80.

В этот день:

Дни смерти
1870 Умер Поль-Эмиль Ботта — французский дипломат, археолог, натуралист, путешественник, один из первых исследователей Ниневии, Вавилона.
1970 Умер Валерий Николаевич Чернецов - — советский этнограф и археолог, специалист по угорским народам.
2001 Умер Хельге Маркус Ингстад — норвежский путешественник, археолог и писатель. Известен открытием в 1960-х годах поселения викингов в Л'Анс-о-Медоузе, в Ньюфаундленде, датированного XI веком, что доказывало посещение европейцами Америки за четыре века до Христофора Колумба.

Рубрики

Свежие записи

Счетчики

Яндекс.Метрика

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Археология © 2014