Худяков Ю.С. К вопросу о коннице, пехоте и характере войска древних тюрок // Российская археология. № 4. — Москва, 2000. С. 100-108.
Древним тюркам принадлежала важная роль в политической, военной, этнокультурной истории кочевых народов степного пояса Евразии и оседлого населения сопредельных регионов в эпоху раннего средневековья. Этим обусловлено постоянное внимание к изучению истории, культуры, языка древних тюрок в мировой и отечественной науке. В последние годы в связи с ростом национального самосознания среди тюркоязычных народов интерес к историческому прошлому, в том числе к истории древних тюрок, значительно возрос. К сожалению, этот вполне закономерный интерес к истории тюркских народов в последнее время отягощен стремлением некоторых ученых, литераторов и публицистов неоправданно расширить пространство и время былого существования древнетюркского этноса и культуры, пересмотреть цивилизационную принадлежность средневекового кочевого общества (Лайпанов К.Т., Мизиев И.М., 1993; Аджиев М., 1997).
Одним из перспективных научных направлений в изучении истории и культуры древних тюрок является исследование их военного дела. В прошлом разработка данной темы сдерживалась в силу ряда причин объективного и субъективного свойства. К настоящему времени по этой проблематике накоплен достаточно обширный фонд информативных источников: письменных, вещественных, изобразительных. Благодаря усилиям многих ученых, историков, востоковедов, синологов, тюркологов собран, переведен на европейские языки, введен в научный оборот широкий круг сведений по военной истории древних тюрок (Бичурин Н.Я., 1950; Кюнер Н.В., 1961; Малов С.Е., 1951), реконструирована последовательность исторических событий, уточнены особенности и характер военной политики различных древнетюркских государственных образований (Кляшторный С.Г., 1964; Гумилев Л.Н., 1967; Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г., 1994). Археологами исследованы погребальные, поминальные и петроглифические памятники, относящиеся к культуре древних тюрок в различных районах Центральной Азии, в которых обнаружены предметы вооружения или изображения древнетюркских воинов. На материалах раскопок древнетюркских погребений с конем и поминальных оградок с каменными изваяниями в Саяно-Алтае, Монголии, на Тянь-Шане разработаны хронология и периодизация, определена этнокультурная принадлежность памятников древнетюркской культуры в центрально-азиатском историко-культурном регионе (Евтюхова Л.А., 1952; Грач А.Д., 1961; Гаврилова А.А., 1965; Вайнштейн С.И., 1966; Шер Я.А., 1966; Могильников В.А., 1981; Савинов Д.Г., 1984; Кубарев В.Д., 1984; Овчинникова Б.Б., 1990; Табалдиев К.Ш., 1996). При анализе предметного комплекса из памятников древнетюркской культуры исследователи уделяли внимание изучению предметов вооружения. Разработка аналитической модели для оружиеведческого исследования комплекса боевых средств кочевых культур Центральной Азии позволила впервые охарактеризовать военное дело древних тюрок, включая вооружение дистанционного, ближнего боя и защиты, структуру военной организации и военное искусство древних тюрок (Худяков Ю.С., 1986). Характеристика военного дела древних тюрок по материалам преимущественно вещественных источников с привлечением данных изобразительных и письменных свидетельств обусловлена характером последних. При обилии упоминаний военных событий в источниках, связанных с историей тюркских каганатов, описания самих сражений в них очень кратки и малоинформативны. По этим сведениям сложно реконструировать состав войска, характер его построения, последовательность вступления в бой отдельных контингентов. Поэтому особенности военного искусства древних тюрок необходимо реконструировать на основе анализа совокупности данных из всех видов источников.
Иной подход к изучению военного дела древних тюрок предложен в статье И.Л. Кызласова (1996). Автор статьи утверждает, что поскольку «поиски специалистов и разыскания дилетантов» (в изучении истории древних тюрок. — Ю.Х.) «охотно ведутся лишь в заранее избранной сфере так называемых кочевнических древностей», поскольку «эти исследования не могут отвечать всем требованиям науки». Свою задачу он видит в том, чтобы «изменить восприятие» и «привычные представления» у ученых «в отношении наиболее существенных черт ранней истории тюркоязычных народов» (Кызласов И.Л., 1996, с. 73).
Каким образом можно «изменить восприятие» исследователей так, чтобы кочевники перестали восприниматься кочевниками? Для этого автору пришлось подвергнуть сомнению достоверность сведений средневековых источников и обоснованность их интерпретации предшественниками. Изменять «привычные представления» он предполагает на примере военного дела древних тюрок. Упомянув о том, что «наиболее ранние свидетельства» о тюрках содержатся в китайских династийных хрониках VII в., он пишет: «Уже в это время стало известно, что тюрки «из оружия имеют роговые луки с свистящими стрелами, латы, копья, сабли и палаши… искусно стреляют из лука с лошади» («Чжоу-шу») (Бичурин Н.Я., 1950, с. 229), что сила тюрок заключается в конной стрельбе из луков» (слова императора Гао-цзу, сказанные между 615 и 617 гг.) (Liu Mautsai, 1958, S. 430). И на страницах всех последующих источников (китайских, арабских, иранских, греческих, славянских и пр.) вооруженные силы тюрок обычно предстают в виде конницы. Поэтому многие полагают, что именно всадники являются исконным родом войск тюркоязычных народов». И.Л. Кызласов считает, что «эти свидетельства не следует распространять за пределы средневековья» и «берется показать», что «первоначальной армией древних тюрков была пехота» (Кызласов И.Л., 1996, с. 74).
Предложенная антитеза не только весьма «непривычна», но и довольно нелогична. С какой стати составители «Чжоу-шу» и других средневековых источников, представителей народов и государств, войска которых встречались с древними тюрками на поле боя, должны были искажать реальное положение дел и вводить в заблуждение позднейших историков? Какую цель мог преследовать император Гао-цзу, утверждая, что «сила тюрок заключается в конной стрельбе из лука», если на самом деле это было не так? И можно ли упрекать специалистов в том, что они действуют «в заранее избранной сфере», если следуют совершенно определенным свидетельствам средневековых источников?
К тому же история конницы как особого рода войск со времени освоения верховой езды и до XX в. отнюдь не свидетельствует о том, что он был характерен только для кочевников, а напротив, с успехом использовался в войнах государствами, относящимися к оседло-земледельческим цивилизациям Евразии и северной Африки в древности, средневековье и новое время. Во многих знаменитых генеральных сражениях между крупнейшими армиями древнего мира именно умелые действия и превосходство в кавалерии решало участь в пользу одной из сторон (Марков М.И., 1886; Дельбрюк Г., 1936; Разин Е.А., 1955). Во многих государствах древности и средневековья конница была аристократическим родом войск, в котором служили представители знатных сословий. В древним Риме «всадниками» называлось одно из высших сословий общества. В средние века рыцарская конница в Европе составляла основу армии. С появлением и развитием огнестрельного оружия в военном искусстве европейских государств произошли существенные изменения, однако конница продолжала оставаться одним из основных родов войск в армиях многих стран Европы вплоть до их перевооружения подвижной бронетехникой — «стальной конницей» (как сказал бы поэт). В войнах между кочевыми и оседлыми государствами именно преимущество в коннице длительное время создавало военное превосходство на стороне номадов. Это хорошо понимали правители оседло-земледельческих государств, которые для успешного противостояния кочевникам пытались повысить боеспособность своей кавалерии или привлечь на свою сторону часть кочевых племен. Поэтому стремление И.Л. Кызласова «показать», что современники и противники древних тюрок заблуждались относительно роли конницы и пехоты в их войске, а ученые лишь следуют «привычным представлениям», противоречит не только «свидетельствам хроник соседних для тюркоязычных народов древних цивилизаций Азии и Европы», но и всему ходу истории военного искусства. Этим «свидетельствам» автор противопостав ляет данные древнетюркского языка (Кызласов И.Л., 1996, с. 74).
Надо отметить, что И.Л. Кызласов далеко не первый пытается противопоставить «объективность» древнетюркской лексики «тенденциозности» древних и средневековых источников. В свое время подобной методикой активно пользовался О.О. Сулейменов, которому благодаря «сплаву публицистики с кропотливым анализом лингвиста” удалось «доказать» тюркоязычность шумеров, скифов, саков и многое другое (Сулейменов О.О., 1975). В наши дни аналогичной методикой «с успехом» пользуются К.Т. Лайпанов, И.М. Мизиев, М. Аджиев и другие «энтузиасты», под пером которых тюркоязычными становятся не только носители культур эпохи бронзы, скифы и сарматы евразийских степей, но и этруски, индейцы и т.д. Впрочем, последний автор предложил и более радикальный метод для «пересмотра стереотипов» и «отхода от наезженных дорог». Для этого не обязательно заглядывать в «Древнетюркский словарь», достаточно посмотреть на себя в зеркало, чтобы убедиться в том, что «антропологически более половины россиян есть тюрки-кипчаки». По его оптимистическим подсчетам, «таких не менее 100 миллионов человек» (Аджиев М., 1997, с. 33, 34). Вероятно, подобную «антропологию» можно назвать даже не «зеркальной», а «зазеркальной».
Спору нет, анализ военной терминологии из древнетюркских рунических надписей нужен и важен для изучения военного дела древних тюрок. Вероятно, он может способствовать уточнению особенностей структуры военной организации, состава и принципов формирования войска и других вопросов, существенных для военной истории. Однако разработкой данной темы, требующей соответствующей филологической, тюркологической и военно-исторической подготовки, должны заниматься специалисты. Может быть, сенсационных открытий будет меньше, но результаты исследований станут надежнее. А когда лингвистическими изысканиями утруждают себя неспециалисты, нет уверенности в самом элементарном. Насколько правомерны предложенные переводы и этимологии древнетюркских слов? До того как они будут прокомментированы специалистами, пользоваться результатами таких изысканий нельзя.
Можно было бы оставить изыскания И.Л. Кызласова на суд филологов, если бы сам факт публикации его статьи в центральном археологическом журнале страны не стал поводом для «изменения привычных представлений» о характере древнетюркского войска у некоторых археологов (Горбунов В.В., 1998, с. 127).
Основными доказательствами того, что древнетюркское войско «изначально» было пехотой, И.Л. Кызласов считает наличие в рунических текстах словосочетаний «отправляться в поход», «ходить войною», «воевать» в буквальном значении «идти, ходить» и слов «война», «сражение» в буквальном значении «пронзать копьем», «колоть и резать» кинжалом или коротким мечом, «бить» булавой, которые он считает пехотным оружием (Кызласов И.Л., 1996, с. 76-78). Вооружением воина-кочевника он считает лук, стрелу, саблю и аркан (Кызласов И.Л., 1996, с. 77). Правда, как он сам отмечает, в древнетюркских рунических текстах выражение «пронзать копьем» практически всегда относится к действиям всадников. В частности, о подвигах Кюль-тегина прямо сказано, что он колол копьями врагов в ходе сражений верхом на своих конях (Кызласов И.Л., 1996, с. 78). Однако, по мнению автора, успешные действия древнетюркской панцирной кавалерии «вряд ли могли привести к формированию лексики общего значения», поскольку тяжеловооруженные всадники «не составляли в тюркоязычных армиях большинства» (Кызласов И.Л., 1996, с. 78). Вопрос о том, к какому периоду относится преобладание в древнетюркском войске пехоты и формирование соответствующей лексики, для И.Л. Кызласова не вполне ясен. По косвенным данным, изображениям пеших воинов на таштыкских рисунках, он вроде бы готов отнести подобное «состояние древнетюркской армии» к таштыкскому времени, но вынужден признать, что на этих рисунках преобладают пешие лучники, что противоречит предложенной выше интерпретации. Поэтому рассмотренная группа слов и история древнетюркской пехоты отнесена к «древнейшему этапу пратюркской истории», раннему железному веку или «гораздо более глубокой первобытности» (Кызласов И.Л., 1996, с. 80). Впрочем, чуть ниже он приводит ряд выражений из древнетюркских и китайских текстов, которые подтверждают существование пехоты у древних тюрок и других тюркоязычных кочевников Центральной Азии и в эпоху раннего средневековья (Кызласов И.Л., 1996, с. 80-82). По ходу рассуждений автор апеллирует и к древнерусской лексике, и к общей периодизации истории вооружения (Кызласов И.Л., 1996, с. 77, 80).
Насколько можно считать обоснованными и доказанными высказанные предположения?
Правомерна ли подобная буквальная трактовка выражений «идти в поход», «ходить войною», «довести до изнеможения свои ноги» в качестве доказательства, что эти войны и походы совершались в пешем строю? В русском языке, на примеры из которого также ссылается И.Л. Кызласов, аналогичные выражения «идти» или «ходить в походы» вовсе не означает совершать их именно пешком. Походы совершают и конные отряды, и подразделения военной техники, и подводные и надводные корабли. Поэтому выражения «идти на вы» или «ходить походами в далекие края» отнюдь не означают, что речь идет именно о пеших походах. Естественно полагать, что и в древнетюркских текстах аналогичные выражения «ходить войной», или «идти в поход», или «утомить ноги» вовсе не означают, что эти подходы были пешими. Могут возразить, что И.Л. Кызласов имеет в виду не реальное употребление этих выражений древними тюрками, а происхождение группы слов, восходящей «к древнейшему этапу пратюркской истории» (Кызласов И.Л., 1996, с. 80). Но ведь он сам указал, что древние тюрки впервые обнаружились на арене истории в VI в. н.э. (Кызласов И.Л., 1996, с. 74). И выражение «довести до изнеможения свои ноги» он трактует как доказательство существования древнетюркской пехоты «еще и в 30-е годы VШ в.» (Кызласов И.Л., 1996, с. 80). В случае доказательства существования пехоты у тюркоязычного племени сеяньто он готов довериться китайским источникам, хотя их сведения о древнетюркской коннице подвергал сомнению, противопоставляя им данные тюркского языка (Кызласов И.Л., 1996, с. 74, 82).
По нашему мнению, многих из этих несуразностей и противоречий можно избежать, если учесть, что в тактическом арсенале кавалерии был комбинированный вид боя, когда отряды всадников в зависимости от необходимости могли сражаться как в конном строю, так и в спешенном положении (Худяков Ю.С., 1985, с. 296). Подобным образом умели воевать не только кочевники от скифов до монголов, но и кавалеристы из армий оседло-земледельческих стран, применявшие комбинированный бой вплоть до XX в. Именно комбинированный бой между сеяньтосским войском во главе с полководцем Даду Ше и союзными войсками тюрок во главе с предводителем Се Вань-че и китайским отрядом во главе с полководцем Ли Цзи на реке Ночжень, к северу от Ордоса в 641 г. описан в Тан-шу, который И.Л. Кызласов, а вслед за ним В.В. Горбунов сочли важным доказательством в пользу существования пехоты у тюркоязычных телесцев. В.В. Горбунов высказал ряд предположений по поводу «преимуществ» использования пехоты против конницы, а для сеяньтосского войска предложил особый термин «ездящая пехота» (Горбунов В.В., 1998, с. 127).
Между тем в описании этого похода определенно говорится о действиях тюркской и сеяньтосской конницы. В составе союзного тюркам китайского войска наряду с «лучшей конницей» была и пехота. Военные действия начались после того, как император Тайцзун провозгласил ханом своего тюркского вассала Иминишу Сылибы- хана Сымо, стремясь ослабить сеяньтосский каганат. Сеяньтосский каган Инань через своего посланника пытался объяснить императору, что тюркам «невозможно верить» и просил дозволения «истребить их» (Бичурин Н.Я., 1950, с. 262). Когда этого не удалось добиться, Инань послал против тюрок двухсоттысячное войско во главе с Даду Ше, в котором «каждому солдату велено иметь четыре лошади». Вероятно, три заводные лошади были нужны для повышения скорости конского перехода. Однако настичь Сымо не удалось, тот успел уйти на юг. На помощь тюркам выступила китайская армия Ли Цзи, который «выбрал отважнейших солдат и с лучшею конницею», перейдя реку Лао-хэ, настиг отступающих сеяньтосцев. Полководец Даду Ше, сын кагана Инаня, имевший титул «малого хана», поняв, «что невозможно избегнуть сражения, перешел через речку Ночжень и поставил войско в боевой порядок. Прежде всего сеяньтосцы в войне с Шаболо и Ашиною Шежи одерживали победы пехотою; почему и теперь, спешив конников, поставили по пяти человек, из которых пятый держал четырех лошадей, а четверо впереди дрались» (Бичурин Н.Я., 1950, с. 340, 341).
Очевидно, Даду Ше счел более выгодным оборонять позицию на противоположном от противника берегу реки, спешив своих «конников», может быть, для того, чтобы не дать им разбежаться при натиске отборного китайского войска. «При открытии сражения тукюеское войско было потеснено. Сйеяньтосцы в восторге преследовали. Цзи подкрепил тукюесцев. Сйеяньтосцы начали стрелять в лошадей и они погибали. Цзи выстроил пехоту в сотенные колонны и ударил в промежутки. Неприятели пришли в замешательство. Тукюеский предводитель Се Вань-че с отборною конницею прежде устремился на держащих лошадей; почему сйеяньтосцы не могли уйти. Они потеряли несколько тысяч убитыми и до 15000 лошадей отбитыми. Даду Ше бежал. Се Вань-че погнался за ним, но не мог догнать. Остальные войска бежали через песчаную степь на север» (Бичурин Н.Я., 1950, с. 341). Из описания очевидно, что в начале сражения тюрки атаковали неудачно, были потеснены и тем самым спровоцировали телесцев на атаку, и те стреляли по лошадям противника. Но когда китайский полководец построил свои отряды в пешие «сотенные колонны» и ударил ими в образовавшиеся промежутки в построении сеяньтосского войска, телесцы пришли в замешательство и бросились бежать, но не смогли уйти, поскольку тюркская конница атаковала тех воинов, кто держал лошадей. В итоге несколько тысяч потеряно убитыми, захвачено 15000 лошадей, остальные, в том числе полководцы, бежали. И.Л. Кызласов прокомментировал результаты этого сражения таким образом: поскольку в прежних войнах с предводителями тюрок сеяньтосцы «одерживали победы пехотою», поэтому и «на этот раз они прибегли ко всегда оправдывавшему себя традиционному виду боя. В результате «при открытии сражения тукюеское войско было потеснено»» (Кызласов И.Л., 1996, с. 82). В результате подобного цитирования сеяньтосские «спешенные конники» превратились в пехотинцев, а их поражение в победу.
Не лучше обстоит дело и с противопоставлением лука и стрел как кавалерийского оружия копью, булаве, кинжалу или короткому мечу в качестве средств, присущих пехотинцам. Сеяньтосцы, спешившись и удерживая оборону по берегу реки, смогли потеснить наступавших тюрок и перейти в атаку, стреляя из луков в лошадей противника. Подобным образом действовали и монголы. Как отмечал Ю.Н. Рерих, монгольские лучники «спешивались и вели огневой бой» (Худяков Ю.С., 1991, с. 162). Приведенные И.Л. Кызласовым в качестве «косвенных свидетельств» существования древнетюркской пехоты таштыкские рисунки изображают пеших воинов с луками в руках, зато тюркские воины успешно колют своих врагов «пехотными» копьями верхом на лошадях (Кызласов И.Л., 1996, с. 78, 80). На деле и лук со стрелами, и копье, и другие упомянутые в статье виды оружия задолго до эпохи раннего средневековья применялись и пехотинцами, и всадниками. Попытка выделить рода войск по характеру применяемого оружия, упомянутого в древнетюркских текстах, оказалась неудачной. Это было бы возможно, если бы в источниках были указаны различия между луками или копьями всадников и пехотинцев.
В истории военного дела древнего населения степной Евразии копье в качестве специализированного боевого оружия действительно первоначально появилось у пеших воинов еще до возникновения боевых колесниц и освоения верховой езды, но это произошло в период развитой бронзы и никак не связано с генезисом древнетюркской культуры, предметный комплекс которой восходит к хуннской среде (Кляшторный С.Г., 1965, с. 279; Худяков Ю.С., 1999, с. 136).
«Результативность» методики выяснения родов войск по данным древнетюркского языка наглядно демонстрирует еще один пример, приведенный в статье И.Л. Кыз- ласова. Он считает весьма существенным аргументом в пользу наличия пехоты в древнетюркском войске отсутствие в рунических текстах термина для обозначения конницы, в то время как в русском языке для этого имеется два специальных наименования (Кызласов И.Л., 1996, с. 76). Неужели на этом основании русских нужно считать в большей степени всадниками и кочевниками, нежели древних тюрок? Отсутствие специального термина в языке рунических надписей может объясняться тем, что для их создателей слово «войско» было практически тождественным понятию «конское войско» или «конница». Подобные уточнения — «пешее войско» и «конное войско» — потребовались древним тюркам, когда им нужно было описать китайскую армию, в составе которой была и конница, и пехота, и именно в данном случае «эти понятия были переданы описательно» (Кызласов И.Л., 1996, с. 76). Наверное, приведенных примеров вполне достаточно, чтобы показать, что затея с обнаружением пехоты в материалах древнетюркского языка оказалась совершенно несостоятельной. Сказанное выше вовсе не означает, что в войсках тюркских каганов не могло быть подразделений пехоты. В ходе военной экспансии древними тюрками были подчинены обширные территории с многочисленным оседло-земледельческим и городским населением. Военные контингенты подвластных племен и народов, в том числе отряды пехоты, принимали участие в боях и походах в составе древнетюркских войск. Их реальная роль и значение в войнах и военной организации древних тюрок нуждаются в специальном изучении. Скорее всего в древнетюркском войске они имели характер вспомогательных сил, что свойственно для подразделений вассальных племен и для армий других кочевых государств подобно военным отрядам кыштымов в составе войск Кыргызского каганата (Худяков Ю.С., 1997, с. 43).
Разумеется, такие пехотные вспомогательные подразделения не могли быть для древних тюрок ни «первоначальной армией», ни «исконным родом войск». Для выделения родов войск в армиях тюркских каганатов недостаточно «данных древнетюркского языка» или даже отдельных упоминаний в источниках. Например, если в описании Гератской битвы указывается, что в древнетюркской армии были слоны, это не означает, что применение боевых слонов было характерной чертой древнетюркского военного искусства (Гумилев Л.Н., 1993, с. 128, 131). Для того чтобы выделение родов войск было обоснованным, необходимо привлекать сведения не только письменных, но и изобразительных и вещественных источников, что поможет реконструкции комплексов боевых средств и тактических возможностей их применения.
Во второй части своей статьи И.Л. Кызласов рассуждает «о характере древнетюркской армии». Согласно его мнению, в древнетюркских текстах нет терминов, подобных русским «воин», «ратник», «боец», а имеются слова «более архаичной природы и более широкого значения» (Кызласов И.Л., 1996, с. 82). К числу таких слов он относит тюркские термины «эр» в значении «мужчина», «муж», «воин» и «оглан» в значении «мальчик», «сын», «воин» (Кызласов И.Л., 1996, с. 83, 84). Им приведены и другие древнетюркские термины для обозначения воинов «эш» и «адаш» в значении «друг», «товарищ» и «кадаш» в значении «сородич», «брат», а также «будун» в значении «люди», «народ», «войско» (Кызласов И.Л., 1996, с. 85, 86). Из анализа данных терминов и их употребления в контексте рунических памятников он делает два вывода: «внутреннее членение древнейшего тюркского войска было двойным и основывалось на различии поколений» аналогично делению древнерусской дружины на «старшую» и «младшую»; древнетюркская терминология, относящаяся к военному делу, очень архаична, она отражает общественное устройство «эпохи малых коллективов, единство которых выражалось представлениями о кровном родстве, а в пережиточном виде сохранилась до средневековья» (Кызласов И.Л., 1996, с. 86, 88).
Первый из предложенных выводов нужно поддержать, оговорившись, что его нельзя считать в полной мере новым. О делении средневековой дружины на «витязей сородичей, витязей огушей, витязей огланов» писал в свое время С.В. Киселев. Он же сравнивал «дружинников огланов — конную молодежь» с древнерусской «дружиной молодшей» (Киселев С.В., 1949, с. 335).
Можно согласиться и с тем, что происхождение такого деления войска, так же как и терминов со значением «мужчина-воин» и «народ-войско», имеет стадиальный характер. К этому следует добавить, что синонимом к слову «мужчина» был не только термин «воин», но и «человек» и «соплеменник», а «народ» означает не просто «войско», а только совокупность мужчин-воинов своего этноса. Многие этнонимы, возникшие в древности, буквально означают «люди» в значении «мужчины-воины- соплеменники». По-видимому, не составляли исключения в этом отношении и древние тюрки. Согласно Махмуду Кашгари, этноним «тюрк» буквально означает «войско» (Бернштам А.Н., 1935, с. 46). Н.Я. Бичурин предложил объяснить название тюрок от монгольского слова «шлем», который напоминает очертания алтайских гор (Бичурин Н.Я., 1950, с. 221). Даже если это «народные этимологии», их содержание вполне симптоматично. Однако происхождение деления войска на отряды по возрастным группам и появление воинских терминов должно относиться не к родовому строю, как можно понять витиеватое выражение И.Л. Кызласова «общинный строй, эпохи малых коллективов, единство которых выражалось представлениями о кровном родстве», а ко времени становления военной организации в кочевом обществе на надплеменной основе. Как отмечал Л.Н. Гумилев, военная организация кочевников из внутрипле- менной структуры неизбежно становится надплеменной, а именно «ордой», принципы формирования которой способны разрушить родоплеменную структуру кочевого общества (Гумилев Л.Н., 1967, с. 60). Само деление войска на отряды по возрастному признаку и сохранение в воинской обиходной лексике обращений «браток», «сынок», «дружище», «земляк» и т.д. вряд ли можно объяснить только «архаизмами» и «пережитками» родового строя, поскольку подобные обращения бытуют в армиях стадиально развитых обществ вплоть до современности. Как известно, в одной из самых совершенных и организованных армий древнего мира — римской, завоевавшей в ходе многочисленных войн все Средиземноморье и пол-Европы, также существовало деление отрядов по возрастным группам: велиты, гастаты, принципы, триарии, различавшимся не только возрастом, но и оружием (Разин Е.А., 1955, с. 272-274). И в армии Наполеона Бонапарта была «молодая» и «старая гвардия». Конечно, в любой армии главным критерием распределения на «младших» и «старших» должен был быть не только возраст солдат сам по себе, но и воинский опыт и умение.
Вопрос о том, по какому критерию или с какого возраста древнетюркские воины делились на «огланов» и «эров», не вполне ясен. В рунических памятниках на этот счет имеются разные указания. Например, о Кули-Чуре говорится, что «к семи годам» он уже принимал какое-то участие в военных событиях «когда карлуки враждовали и сражались в Тезе» (Малов С.Е., 1959, с. 29). О Кюль-тегине известно, что «в десять лет» он получил «имя эра, а шестнадцати лет» принял участие в военных действиях (Кызласов И.Л., 1996, с. 82, 83). Над Могилян «на семнадцатом году» уже возглавлял войско и совершил поход на тангутов (Малов С.Е., 1959, с. 20). Вероятно, не все древнетюркские «акселераты» становились «мужами» уже в 10 лет, а в 16-17 могли командовать войсками. В современной армии с процветающей «дедовщиной» главным критерием является не возраст солдата, а срок его службы. Несвоевременно призванные в армию «молодые», «салаги» могут быть по возрасту старше «дедов», но в их положении это мало что меняет.
В заключение нужно согласиться и с утверждением, что возможности изучения древнетюркской военной лексики далеко не исчерпаны (Кызласов И.Л., 1996, с. 88). Автору стоит продолжить работу над данной темой. Важно только, чтобы лексикологией занимались лексикологи, а археологией — археологи, а в случае необходимости объединяли усилия и проводили совместные исследования, что сделает их результаты более весомыми.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Аджиев М., 1997. Тюркский вклад в европейскую цивилизацию // Евразийское сообщество: экономика, политика, безопасность. № 3.
Бернштам А.Н., 1935. Происхождение турок // Проблемы истории докапиталистических обществ. № 5-6.
Бичурин И.Я., 1950. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Ч. 1. М.; Л.
Вайнштейн С.И., 1966. Некоторые вопросы истории древнетюркской культуры // СЭ. № 3. Гаврилова А.А., 1965. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племен. М.; Л. Горбунов В.В., 1998. Тяжеловооруженная конница древних тюрок (по материалам наскальных
рисунков Горного Алтая) // Снаряжение верхового коня на Алтае в раннем железном веке и средневековье. Барнаул.
Грач А.Д., 1961. Древнетюркские изваяния Тувы. М.
Гумилев Л.Н., 1967. Древние тюрки. М.
Гумилев Л.Н., 1993. Древние тюрки. М.
Дельбрюк Г, 1936. История военного искусства в рамках политической истории. Т. 1 М. ЕвтюховаЛ.А., 1952. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии // МИА. № 24. Киселев С.В., 1949. Древняя история Южной Сибири // МИА. № 9.
Кляшторный С.Г., 1964. Древнетюркские рунические памятники как источник по истории Средней Азии. М.
Кляшторный С.Г, 1965. Проблемы ранней истории племени турк (Ашина) // Новое в советской археологии. МИА. № 130.
Кляшторный С.Г, Савинов Д.Г., 1994. Степные империи Евразии. СПб.
Кубарев ВД., 1984. Древнетюркские изваяния Алтая. Новосибирск.
Кызласов ИЛ., 1996. Материалы к ранней истории тюрков. I. Древнейшие свидетельства об армии//РА. № 3.
Кюнер Н.В., 1961. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. М.
Лайпанов К.Т., Мизиев И.М., 1993. О происхождении тюркских народов. Черкесск.
Малов С.Е., 1951. Памятники древнетюркской письменности. М.; Л.
Малов С.Е., 1959. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии. М.; Л. Марков М.И., 1886. История конницы. Ч. 1,2. Тверь.
Могильников В.А., 1981. Тюрки // Археология СССР. Степи Евразии в эпоху средневековья. М.
Овчинникова Б.Б., 1990. Тюркские древности Саяно-Алтая в У1-Х веках. Свердловск.
Разин Е.А., 1955. История военного искусства. Т. 1. М.
Савинов Д.Г., 1984. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху. Л.
Сулейменов О.О., 1975. Аз и Я. Книга благонамеренного читателя. Алма-Ата.
Табалдиев К.Ш., 1996. Курганы средневековых кочевых племен Тянь-Шаня. Бишкек.
Худяков Ю.С., ¡985. Ю.Н. Рерих о военном искусстве и завоеваниях монголов // Рериховские чтения 1984 года. Новосибирск.
Худяков Ю.С., 1986. Вооружение средневековых кочевников Южной Сибири и Центральной Азии. Новосибирск.
Худяков Ю.С., 1991. Вооружение центрально-азиатских кочевников в эпоху раннего и развитого средневековья. Новосибирск.
Худяков Ю.С., 1997. Вооружение кочевников Южной Сибири и Центральной Азии в эпоху развитого средневековья. Новосибирск.
Худяков Ю.С., ¡999. Проблема генезиса древнетюркской культуры //Altaica. Вып. III.
Шер Я.А., 1966. Каменные изваяния Семиречья. М.; Л.
Liu Maotsai, 1958. Die chinesischen Nachrichten zur Geschichte der Ost-Turken (Tukiie). В. I. Wiesbaden.
Институт археологии и этнографии СО РАН, Новосибирск
Yu.S. KHUDYAKOV. ON CAVALRY, INFANTRY, AND THE CHARACTER OF THE ANCIENT TURKS’ ARMY
Summary
In the article a debatable question of the ancient Turks’ warfare is discussed. Written sources display contrasting points of view on the problem: some of them state that the ancient Turks’ army was based on cavalry, but the linguistic evidences prove that it consisted of infantry. The latter was suggested by I.L. Kyzlasov who proceeded from literal interpretation of separate expressions known from ancient Turkish runic texts, such as «to go camping», «to go to war» etc. It was these words that were put forward as the evidence that ancient Turks’ troops consisted of infantry. In fact these expressions were used to signify moving cavalry, armoured troops, military expedition and as such they cannot prove the existence of ancient Turkish infantry. The thesis of the leading role of Turkish infantry in wars between the Turks and the joint forces of the Teles and Chinese cavalry has appeared due to misunderstanding of Chinese written sources that mentioned combined battle of the Teles cavalry. These passages cannot be interpreted as the testimony of existence of infantry in ancient Turks’ army, since the word signifying cavalry is rarely used in runic texts. In ancient Turkish the term «army» had the same meaning as the word «cavalry». Infantry could have exist in ancient Turks’ military forces, but it was formed of vassal tribes and played only a subsidiary role. Genesis of ancient Turkish terms signifying a warrior and war-like people date from period of formation of the military organisation form known as «horde”. According to the Middle Age scholar M. Kashgari, the very word «Turk» meant «army». Turkish army was divided into detachments according to the warriors’ age, military experience and skills. To reconstruct the ancient Turks’ army we should proceed from combined analysis of different kinds of historical sources, such as material, imagery, written, and linguistic ones.