Гольмстен В.В., Горюнова Е.И. О мордовском «феодализме»

К содержанию 8-го выпуска Кратких сообщений Института истории материальной культуры

(Доклад на заседания сектора дофеодальной и феодальной Восточной Европы 21 II 1940)

„Европейские ученые … превращают базилевса
в монарха в современном смысле слова» (К. Маркс).

В последнее время среди работающих над историей культуры малых народов Поволжья, в частности мордвы, дебатируется вопрос об общественном строе этих народов в период вхождения их в состав Московского государства. Существует взгляд, что мордва имела некогда свою государственность, своих князей-феодалов и города и что в мордовской среде в XII—XIII вв. сложились феодальные отношения. Сторонники этого мнения основывают свои утверждения, главным образом, на сведениях начальной летописи, которая под 1228—1229 гг. повествует о столкновениях мордвы, возглавлявшейся Пургасом, с русскими князьями; в качестве доказательств иногда фигурируют ошибочно и неправильно используемые данные мордовского фольклора.

[adsense]

Однако изучение мордовской культуры по всем доступным нам источникам не позволяет согласиться с указанным мнением и убеждает, что в течение всего самостоятельного существования мордовских племен они не выходили за пределы первобытнообщинного строя и что внутри мордовской массы общественные отношения не успели оформиться в феодальные. Нигде, ни в каких источниках нельзя найти указаний на наличие в мордовской среде основных признаков феодального строя. Нам могут возразить, что умалчивание исторических источников не может служить доказательством отсутствия того или иного факта. Однако в нашем распоряжении имеются не только данные отрицательного характера, но и положительные указания на дофеодальный характер общественных отношений у мордвы.

Археологические памятники позволяют составить ясное представление о состоянии производительных сил у мордвы XII—XIII вв. Мордва обрабатывала землю, переходя местами от первобытных форм ее возделывания к пашущему орудию, но ремесло еще не отделилось от сельского хозяйства и носило, как и в дальнейшем, еще полностью домашний характер. Об этом свидетельствуют многочисленные археологические данные о способе выплавки и обработки железа, о медном литье — производстве, в котором принимали участие и женщины и дети, о домашнем изготовлении лепной (не гончарной) посуды и т. д. Производственные отношения вполне соответствовали состоянию производительных сил: общественная собственность на средства производства существовала у мордвы не только в XII—XIII вв., но и в значительно более позднее время. Без применения общего труда мордва в данный период не могла бы обеспечить свое хозяйство.

Исключительный консерватизм мордовской культуры выразился, между прочим, в задержке на долгое время становления классовых отношений. Причиной медленности развития общественных отношений была, повидимому, крайняя территориальная замкнутость большей части мордвы, населявшей громадный лесной массив восточного Волго-Окского междуречья, и вместе с тем рассеянность мордовских общин по этой обширной площади. Нельзя не учитывать и тех различных по своим последствиям влияний, которым мордва подвергалась со стороны своих соседей. Восточные раннефеодальные государства — хазарское и болгарское — проводили по отношению мордвы одну и ту же политику выкачивания ценностей (главным образом пушнины), но без захвата ее территории и без насилия над ее культурой.

Даже при татарском завоевании мордва в своих лесах пострадала не в такой мере, как другие племена и народы. Постройка золотоордынского города Мохши в центре мордовской земли также не повлекла за собой утраты мордвой ее племенных особенностей: в ближайших окрестностях этого города открыты и изучены могильники, погребения в которых совершены по мордовскому обряду. Можно думать, что правящие классы Золотой Орды, извлекая экономические выгоды от непосредственного соседства с мордвой, не ставили себе целью навязывать им свою религию, что должно было бы привести мордву к утрате ее древней культуры.

Иной образ действий наблюдается со стороны западных соседей мордвы — русских феодальных княжеств, втягивавших мордву в орбиту своего влияния. Княжества, сложившиеся частично на древнемордовской земле, как, напр., Рязанское, Муромское и Нижегородское, имели с самого начала смешанное мордовско-русское население и в дальнейшем неуклонно проводили политику обрусения и христианизации соседней мордвы.

В результате этих исторически сложившихся взаимоотношений различных частей мордовского населения с его соседями наиболее сохранившей свои племенные особенности и традиции оказалась юго-восточная мордва — мокша и в меньшей степени северо-западная — эрзя.

Самобытной устойчивости мордовской культуры мы обязаны сохранением в народном быту большого количества явлений, иногда имеющих характер пережитков, иногда же совершенно живых и действенных. Они наблюдались и были зафиксированы в XVIII и XIX вв., а в ряде случаев существовали в живом виде до последнего времени и дают богатый материал для суждения о характере общественного строя у мордовских племен прошлого. К такого рода явлениям в жизни мордвы нужно отнести общее владение средствами производства, экзогамию, родовые религиозные праздники, совет старейшин и др.

В общественной жизни мордвы даже недавнего прошлого на первом месте стоит род. В мордовском языке отсутствует слово для обозначения семьи. Единство живущих вместе определяется понятием двор — „куд“, а объединение родственников, род, обозначается словом „тев“. Об устойчивости родовых качал свидетельствуют ярко выраженные пережитки экзогамии. Род жениха никогда не становился для рода невесты „тев», он всегда был чужим и понятие о свойстве было мордве незнакомо. Даже в тех местах, где мордва сильно обрусела, переняла многие русские обычаи и потеряла в языке номенклатуру родства, родня жениха считается ниже родни невесты. Еще в XVIII в. родители жениха не могли показываться на свадьбе, хотя на праздники и семейные моляны родню жениха уже стали приглашать, но ее место за столом было ниже самых отдаленных родственников невесты. Отголоском экзогамии являлся ряд обрядов, связанных со вступлением невесты в семью жениха, как, напр., представление молодой умершим, предкам на родовом кладбище; без выполнения этого обряда женщина считалась чужой и не имела права посещать кладбище даже при похоронах своих детей.

Характерным в жизни мордовских общин является сохранившийся до XIX в. совет старейшин. Несмотря на то, что мордва утратила в своем языке множество слов, она удержала слово, обозначающее совет старейшин — „атят“, что свидетельствует о крепости и устойчивости этого элемента старого общественного строя. Еще в X в. Ибн-Русте сообщал о буртасах-мокше, что у них нет „единого владыки» и что управление осуществляется „старшинами». Это — именно представители совета старейшин, о которых живет память в мордовском фольклоре. Это те „старики», которые идут выбирать вождя, держа в руках священные родовые свечи „штатолы», зажигающиеся перед избранником, это те „сельские старики», которые творят суд и расправу, к которым обращаются с жалобами. „Ой, сельские судьи в край ворот вошли, ой, сельские старики, как осудят», или в песне о парне, который

Отца избил, село оставил,
Мать избил, дом покинул,
Ох, мать ходила к сельским старикам,
К сельским старикам, к судьям.
„Сельские старики, сельские судьи,
Рассудите дитя мое верно“.
и т. д.

Живучесть и действенность этого института родового строя, так же как и разработанная система общеродовых празднеств, указывает на непрерывность существования „старшин» в мордовской массе, не знавшей классовых отношений до тех пор, пока они не были ей навязаны извне.

Чистота родовых отношений исчезла еще задолго до русского завоевания. Каждый род успел разделиться и расселиться на довольно значительные расстояния. На его основе создались более мелкие ячейки — семейные общины, большие семьи, являвшиеся как бы переходной ступенью к соседской, сельской общине. Однако родовая связь между этими общинами надолго оставалась очень крепкой. Где бы они ни находились, они всегда собирались на родовое кладбище для поминальных молян в честь общих предков или для отправления общих родовых культов. Мордва создала много поговорок, сущность которых сводилась к тому, что сколько бы ни ответвлялось отпрысков, единство рода нерушимо: „ветви одного и того же дерева — то же дерево», „много ветвей, а дерево одно».

Семейные общины, которые в виде больших семей дожили до XX в., являлись, таким образом, основной производственной единицей. Совместная обработка земли родом заменилась совместной ее обработкой членами семейной общины, которая сообща владела и всеми средствами производства. В. Майновым был описан один мокшанский многотягловый двор: семья состояла из 51 чел. и выезжала пахать в 21 соху. Главой семьи был дед-родоначальник, которому подчинялись беспрекословно. Старший в семье называется „сирэ“, т. е. старик, и члены семьи в обра¬щении к нему употребляют термин „атя“, то есть „старейшина». Эта сохранившаяся до настоящего времени терминология еще раз свидетельствует о живучести начал родового строя.

[adsense]

Интересные и доказательные данные для решения вопроса об общественном строе мордвы мы получаем из произведений мордовского словесного творчества. Мордовский героический эпос представлен несколькими дошедшими до нас сказаниями и песнями об „инязорах». Обычно в русских переводах слово „инязор» обозначали словом „князь», а иногда даже „царь», отсюда и пошло первоначально неправильное представление о наличии у мордвы своих князей-феодалов. В дословном переводе „инязор» значит „наибольший хозяин». Не придавая большого значения термину, необходимо вскрыть социальную природу его носителя. Это название, как увидим ниже, больше всего соответствует понятию „вождь». Наиболее распространенной темой сказаний об инязорах являются или внутренние неурядицы или разгром мордвы врагами, что заставляет мордву искать себе инязора. Вопрос этот решается на собрании, на сходе, иногда путем бросания жребия, иногда путем посылки стариков на поиски подходящего человека. Поиски вождя, избрание его в сказаниях обычно окутано дымкой чего-то необычного, чудесного, и сам он наделен какими-то сверхъестественными свойствами. Указание на место, где находится избранник, старики получают от какого-то таинственного голоса, к нему их мчат волшебные кони-лебеди, часто намеченного в вожди застают работающим на пашне, причем он пашет тридцатью сохами и боронует сорока боронами, живет он внутри тысячелетнего дуба и т. д. В некоторых произведениях инязор выступает как правитель, чаще же как военачальник, являющийся на защиту мордвы, после чего он иногда исчезает. Это в полном смысле слова народные герои, вышедшие из родовой массы и возглавлявшие ее в борьбе с врагом. Для правильного понимания природы мордовского инязора самым существенным в этих сказаниях является момент выборности его. Это совершенно точно определяет его как племенного вождя, но не как князя-феодала. Временность выполнения функции вождя также противоречит природе феодального владыки. Наиболее популярным из инязоров является „царь Тюштянь», который был избран, как и другие, был заступником мордвы и исчез из ее среды также не совсем обычным путем. Защитники идеи мордовского феодализма не учитывают вышеприведенных соображений о социальной природе мордовских инязоров, в том числе и „Тюштяня», и хотят считать его настоящим мордовским князем-феодалом.

В чем они видят указание на это? В одной из песен, где говорится:

Тюштя сидит в палате,
Тюштя сидит на лавке,
Перед ним дубовый столик,
Под его ногами серебряный стульчик,
Он пишет мордовские бумаги,
У его крыльца часовые,
Под его окнами караул.

Нечего говорить, что на основании слов этой песни делать заключение о существовании у мордвы своей письменности и царя с регулярным войском совершенно не приходится. Это ошибочное заключение? является следствием неумения отделить от истинной исторической основы тех позднейших наслоений, которые всегда покрывают ее.

Яркий образ мордовского выборного вождя запечатлен в предании,, записанном в XVII в. и отражающем события XII в. Мордвин, по имени Абрам, жил со своим родом на месте Нижнего Новгорода; у него было 14 сыновей и 3 дочери, для которых он построил 17 домов. С ним вели переговоры суздальский князь Мстислав, требуя чтобы Абрам уступил занятое им место русским. В своем ответе Абрам совершенно ясно определил свои взаимоотношения с мордовской массой, сказав, что он не прирожденный владыка мордвы, а только выборный их управитель, и не может самолично принимать никаких решений. Попытка Абрама собрать мордву к себе в городок, с целью противостоять захватническим намерениям Мстислава, потерпела неудачу и, несмотря на проявленное мордвой мужество, она была побеждена и сам Абрам погиб в этой борьбе.

Дошедшие до нас исторические сведения о военных столкновениях мордвы с соседями всегда рисуют мордву как обороняющуюся сторону. Она защищает не только свою территорию и хозяйство, но и свою независимость. О нападениях мордвы на ее соседей мы не знаем, но, учитывая общее состояние ее культуры, можно думать, что организованных походов с целью грабежа, получения добычи, мордва не предпринимала. Если бы такие факты имели место, то они неминуемо должны были бы получить отражение как в исторических известиях, так и в археологических памятниках. Между тем, в инвентаре мордовских могильников отсутствуют предметы, которые можно было бы рассматривать как военную добычу, и также отсутствуют погребения, которые могли бы рассматриваться, как погребения высшего военного класса. Входящие в состав могильного инвентаря вещи иноземного происхождения по своему характеру (женские украшения, металлическая посуда и т. п.) являлись объектами меновой торговли мордвы с ее соседями, но не военной добычей.

Единственный случай нападения мордвы, о котором сообщает летопись под 1229 г.,— случай нападения на Нижний — должен рассматриваться не как набег с целью захвата города и добычи, а как выступление ответное на нападение русских князей в предшествовавшем году. Обычно же мордва сама терпела от нападений своих соседей, что отражено не только в русских летописях, но и во многих произведениях мордовского фольклора. Из летописных данных известен лишь один факт удачного отражения мордвой нападения на нее муромского князя Ярослава в 1103 г. В остальных случаях она делалась жертвой набегов и грабежей и, не будучи в силах вести открытую борьбу, должна была скрываться в лесах, где имела укрепления — тверди. Наиболее полную картину такого набега на мордву рисует летопись под 1228 г. „ .. .великий князь Гюрги и Ярослав, и Констянтиновичи Ваеилько, Всеволод идоша на мордву; и муромский князь Гюрги Давыдовичь вшед в землю Мордовскую, Пургасову волость, пожгоша жита и потравиша и скот избиша,. полон послаша назад, а Мордва вбегоша в лесы своя, в тверди; а кто не вбегл, тех избиша наехавшие Гюргеви молодии в 4 день генваря. То видевше молодии Ярославли, и Василькова и Всеволожи, утаившеся,. назаутрие ехаше в лес глубок, а Мордва давше им путь, а сами лесом обидоша их около, избиша и, а иных изимаша; бежаша в тверди, тех тамо избиша и князем нашем не бысть кого воевати». Этот эпизод как нельзя лучше характеризует роль мордвы в столкновениях ее с русскими.

Нельзя не обратить внимания на одну мелкую подробность, служащую косвенным указанием на общественный уклад мордвы этого времени. Заманив в глубину лесов русских воинов, мордва часть из них избила, а других взяла в плен и увела в свои тверди, где их тоже избила. Будь на месте мордвы болгары, татары или русские — народы с более высоким социальным строем, они бы, взяв в плен людей противника, не убили бы их, а использовали как рабочую силу в хозяйстве, или же продали в рабство. Повидимому, такой способ использования пленных был чужд мордовским общинам. Рабы, о существовании которых можно заключить из факта наличия в языке мордвы слова „раб» — »ура“ и „рабыня» — „урень», вероятно, были не из числа военнопленных, а из членов другого рода, вводимых в семью иногда путем усыновления. На связь раба с семьей указывает название жены брата — „уряшь“.

К XIII в. относится и упоминание в летописи Пургаса и Пуреша. Некоторые историки готовы видеть в них именно тех мордовских князей-феодалов, существование которых мы отрицаем. Прежде всего, следует обратить внимание на то, что летопись ни Пургаса, ни Пуреша не титулует князем: „придоша мордва с Пургасом», „победи Пургаса Пурешев сын», „болгарский князь пришел был на Пуреша». В то же время русские князья титулуются так же, как и болгарский князь. Этим летописец как бы подчеркивает социальные различия между русским и болгарским князьями-феодалами и мордовским Пургасом, который в глазах русских соседей не был феодалом, как не был им и в действительности.

Летописные известия не дают возможности относить Пургаса к числу князей-феодалов в правильном понимании этого термина и, напротив, позволяют его рассматривать как племенного вождя небольшой части мордвы. Если мордовское (эрзянское) происхождение Пургаса бесспорно, то этого нельзя сказать про Пуреша. Этническая принадлежность Пуреша не указывается летописью, и лишь сходство имени его с мокшанским именем Пурес позволяет допустить, что он был также мордвином, но мокшанином. В таком случае мы имеем в лице Пургаса и Пуреша двух племенных вождей, враждовавших между собою. То обстоятельство, что летопись называет Пуреша ротником кн. Юрия, т. е. его вассалом, позволяет некоторым настаивать на феодальной природе Пуреша. Однако известно, что союзник, давший клятву верности феодалу, может быть и племенным вождем. Племенной вождь может также заключать союзы и с другими племенными вождями — в разных комбинациях. Пуреш, будучи союзником русского князя, в то же время вступил в союз с половцами для борьбы с другим племенным вождем — Пургасом. Название части мордовской земли „Пургасова волость» или „Пургасова Русь» также не может быть использовано в качестве доказательства для определения Пургаса как феодального владыки, имевшего под своей властью некое мордовское княжество. В этом позволяет усомниться этимология имени Пургаса. Пургине, одно из главнейших лиц мордовской мифологии, — бог грома. Совпадение имени мордовского вождя с именем бога должно пониматься как указание на представление об их родственной связи, так как: „Каждый род ведет свое происхождение от одного из богов, а род главы племени уже от «более благородного» 1 бога.» Таким образом Пургас, глава одного из наиболее сильных родов северо-западной мордвы, самим именем определяет свою социальную сущность как племенного выборного вождя. От имени Пургине и получила название территория, занятая им и называемая русским летописцем „Пургасова волость». Что касается имени „Пургасовой Руси», то в нем следует видеть определение состава населения территории, представляющей угол, образуемый нижним течением Оки и Волги, где издавна в мордовскую среду проникали русские. Число последних было, повидимому, настолько значительно, что определило название „Русь» в соединении с мордовским именем „Пургине» — рода, искони веков обитавшего в данном месте.

В свете высказанных соображений с летописных Пургаса и Пуреша спадает та феодальная оболочка, в которую произвольно заключают их некоторые историки. Становится совершенно ясно, что это персонажи героического периода жизни мордвы, племенные вожди, тесно связанные с остальной родовой массой, вышедшие из ее среды, облеченные временными правами военных вождей, овеянные мистическими представлениями о „божественности» их происхождения и наделенные сверхъестественными свойствами.

Упоминаемые в русских документах мордовские князья-мурзы также не могут быть рассматриваемы как собственно мордовские феодальные князья. Завоевав в числе других областей мордовскую землю, татары не нашли здесь готового аппарата, через который они могли бы установить обложение населения ясаком, и им приходилось, повидимому, действовать через родовые организации. Посредниками в этом, естественно, выступали главы более сильных и более имущественно-обеспеченных родов. Само название „мурзы» указывает на то, что это были золотоордынские ставленники, вызванные к жизни не закономерным развитием общества, а потребностями завоевателей. В дальнейшем некоторые из этих мордовских мурз оказались в числе московских служилых людей и получили дворянство, большинство же осталось в составе мордовского тяглового населения.

К содержанию 8-го выпуска Кратких сообщений Института истории материальной культуры

Notes:

  1. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. I, стр. 85.

В этот день:

Дни смерти
1870 Умер Поль-Эмиль Ботта — французский дипломат, археолог, натуралист, путешественник, один из первых исследователей Ниневии, Вавилона.
1970 Умер Валерий Николаевич Чернецов - — советский этнограф и археолог, специалист по угорским народам.
2001 Умер Хельге Маркус Ингстад — норвежский путешественник, археолог и писатель. Известен открытием в 1960-х годах поселения викингов в Л'Анс-о-Медоузе, в Ньюфаундленде, датированного XI веком, что доказывало посещение европейцами Америки за четыре века до Христофора Колумба.

Рубрики

Свежие записи

Счетчики

Яндекс.Метрика

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Археология © 2014