В.В. Бобров — Бегазы-дандыбаевские памятники и андроноидные культуры Западной Сибири

Прошло 50 лет со времени открытия бегазы-дандыбаевской культуры в Центральном Ка­захстане (Кызласов Л.Р., Маргулан А.Х., 1950, с. 126-136; Грязнов М.П., 1952, с. 129-162). От­метим, что М.П. Грязнов относил памятники этой культуры к карасукскому этапу Михаил Пет­рович довольно часто употреблял понятие «карасукский этап» или «вариант карасукской эпо­хи». В историографической литературе специалисты, анализируя его наследие, трактуют эти понятия по-разному, но единодушны в критике концепции культурной принадлежности памят­ников поздней бронзы. На мой взгляд, карасукский этап, в понимании М.П. Грязнова, — стадия, синхронная существованию карасукской культуры, а вариант — образование в составе культур­но-исторической общности (понятие современной археологии). В его работах группировка па­мятников происходила как вариант эпохи, а не культуры (Грязнов М.П., 1956).

За этот период значительно увеличилось количество источников, как и проблем, связан­ных с этой культурой. Наиболее актуальной среди них является проблема культурного и хроно­логического соотношения бегазинских и саргаринско-алексеевских комплексов. Ее решение на­шло отражение в разных точках зрения. Не менее дискуссионна проблема ареала культуры, в частности восточной и северной границы распространения памятников, и ее взаимодействие с культурами сопредельных территорий. Именно последняя часть проблемы явилась темой дан­ной работы. Но в ней рассматриваются материалы только погребальных памятников, которые сопоставимы друг с другом, так как их объединяет погребальная практика, ритуал, ранжиро­ванная культура и, вероятно, назначение.
Историография эпохи бронзы Западной Сибири позволяет заключить, что бегазы-данды- баевская проблема возникла в связи с исследованием материалов погребений еловской культу­ры (Матющенко В. И., 1974; Кузьмина Е.Е., 1974, с. 19). В последние годы вновь заметен повы­шенный научный интерес к бегазы-дандыбаевским древностям, прежде всего, среди сибир­ских археологов. Он связан с открытием памятников этой культуры в Кулундинской степи и исследованием погребений андроноидных культур на юге Западной Сибири (Молодин В.И., 1981; Удодов В.С., 1991, с. 84-90; Удодов В.С., 1994; Молодин В.И., Нескоров А.В., 1992, с. 93-97, 244-246 ил.; Молодин В.И., 1985; Иванов Г.Е., 1993, с. 132-146; Ситников С.М., 1999, с. 120-123; Варфоломеев В.В., 1987, с. 87-89; Кирюшин Ю.Ф., Шамшин А.Б., 1992, с. 46-53; Шам­шин А.Б. и др., 1999, с. 36-37). Стали известны и вошли в научный оборот находки бегазы- дандыбаевской керамики с территории западного Китая — провинция Синьцзян (Молодин В.И., 1998, с. 286-289; Debaine-Francfort C., 2001, с. 59).

Историографический анализ позволяет сделать вывод о том, что основной проблемой, вызвавшей интерес к бегазы-дандыбаевским древностям, явилось определение культурной при­надлежности некоторых памятников (поселений и погребений) в степных и лесостепных рай­онах Западной Сибири. Материалы этих археологических памятников не «вписывались» в сло­жившуюся периодизацию культур эпохи бронзы регионов. Одним из решений этой проблемы было то, что исследователи видели в них сходство с посудой из некрополей бегазы-дандыбаев- ской культуры. Так, В.И. Молодин выделяет несколько сосудов с бегазы-дандыбаевскими чертами среди посуды из погребальных памятников ирменской культуры Барабы (погр. 1, кург. 95 — Преображенка-3; кург. 14, 16 — Абрамово-4; Гандичевский совхоз; Молодин В.И., 1985, с. 140-142). По характеристике они действительно отличались от ирменской керамики. Доста­точно назвать такой признак, как гребенчатая техника нанесения орнамента. Он назвал еще два сосуда, найденных в районе с. Ордынского на р. Оби (Молодин В.И., 1985, с. 142). Приведен­ная в работе аргументация подкреплена точкой зрения В.И. Матющенко (1974, с. 163) о сход­стве некоторых черт посуды Второго Еловского могильника с бегазы-дандыбаевской керамикой и М.Ф. Косарева (1981, с. 28) о связях бегазинцев с населением таежных районов Западной Сибири. Более определенно В.И. Молодин высказал мнение о бегазы-дандыбаевском компо­ненте в культурогенезе эпохи поздней бронзы Барабы по результатам исследования материалов могильника Старый Сад. Как участник этого исследования, А.В. Нескоров также принял эту точку зрения (Молодин В.А., Нескоров А.В., 1992, с. 93-97, 244-246 ил.). Дополнительными аргумен­тами послужили: 1) прямоугольная форма планировки кургана (ров позднебронзовых курганов Барабы и каменная ограда курганов Казахстана); 2) по предварительному определению
В.П. Алексеева, антропологическое отличие от андроновского и ирменского населения. Это подтверждают некоторые антропологические материалы могильника Преображенка-3 по дан­ным исследования Т. А. Чикишевой. Что же касается керамики могильника Старый Сад, то по форме она близка андроновской, ирменской и карасукской, а по орнаментации она в целом андро- ноидная (очень верное наблюдение. — Прим. В.Б ). Но такие черты, как неорнаментированный венчик и уступчик или валик, между венчиком и туловом сосуда, по мнению В.И. Молодина и
А.В. Нескорова (1992, с. 95), близки бегазы-дандыбаевской керамике.

В опубликованных тезисах доклада В.В. Варфоломеев (1987, с. 88) без какой-либо аргу­ментации указывает, что самыми северными памятниками, на которых найдена бегазы-данды- баевская керамика, являются поселение Прорва и второй Потчевашский могильник на р. Ирты­ше. Вне сомнения, речь идет о ритуальной посуде андроноидного типа с геометрическим деко — ром в зоне плечико — тулова и в некоторых случаях неорнаментированным венчиком. В.И. Ма­тющенко (1991, с. 63) в своих более поздних работах также допускает мысль о проникновении бегазы-дандыбаевского населения далеко на север, в лесостепные районы Обь-Иртышья.

Благодаря исследованиям археологов барнаульской научной школы открытие памятников эпохи поздней бронзы в Кулундинской степи стало значительным событием в западносибир­ской археологии. В контексте рассматриваемой проблемы интерес представляют памятники так называемого бурлинского типа, выделенные В.С. Удодовым (1994, с. 11-13). Тип определя­ют, по его мнению, сосуществование и взаимодействие традиции бегазы-дандыбаевской стан­ковой керамики среднеазиатских земледельческих культур (Удодов В.С., 1994, с. 11). К сожале­нию, качественный анализ бегазинских керамических комплексов так и не получил должного освещения в публикациях. Автор исследования выделяет четыре группы сосудов, не приводя их морфологических особенностей, и считает, что первая и третья группы являются классичес­кими бегазы-дандыбаевскими (Там же). Вероятно это та, которая в большей степени свойственна посуде погребальных памятников этой культуры.

Настораживает одно обстоятельство. За всю историю изучения бегазы-дандыбаевской культуры в степях Казахстана не открыто ни одного поселения с такой или с таким количеством керамики ритуального облика, тогда как на поселениях степного Алтая Бурла-3 и Кайгородка-3 она составляет около 40 и 50% соответственно. В ареале андроноидных культур Западной Си­бири ее соотношение с кухонной посудой на поселениях менее 30%, а на андроновских поселе­ниях — в пределах 5%. Исключение составляют такие памятники сузгунской культуры, как Суз- гун-II и Чудская гора. Их семантика, как территориальных культовых мест, не вызывает сомне­ния у специалистов (Потемкина Т.М., Корочкова О.Н., Стефанов В.И., 1995, с. 98-99). Феномен указанных памятников степного Алтая требует корректного объяснения. Знакомство с материа­лами убеждает в том, что не все керамические материалы можно определять как бегазы-данды- баевские. Это же касается и некоторых материалов поселения Курейка-3, которые Г.Е. Иванов (1993, с. 138) также считает бегазинскими. В аспекте решения проблемы о культурной принад­лежности памятников северо-западных районов Алтая можно отметить следующее. Во-пер­вых, территория, о которой идет речь, в эпоху поздней бронзы (возможно, в более широких временных границах) являлась контактной, историко-культурной зоной обществ открытых про­странств Казахстана и лесостепных районов бассейна Верхней Оби. Во-вторых, учитывая пер­вое обстоятельство, необходима критика археологических источников на качественно новом методическом и теоретическом уровнях. В-третьих, требуется качественное обоснование осо­бенностей бегазы-дандыбаевского керамического комплекса, что до сих пор не было сделано. В специальной литературе ссылки даются на монографию А.Х. Маргулана (1979), но в ней анализ керамики дан по каждому сосуду отдельно. Соответственно, непонятно, на что указыва­ется ссылка: на индивидуальный сосуд или на общее (стилистическое) восприятие? Последнее скорее отражает стадиальные особенности развития (стиль периода или эпохи), а не культур­ную специфику комплекса.

Выделить характерные особенности бегазы-дындыбаевской керамики очень трудно, как и погребальной посуды любой андроноидной культуры. Для нее также свойственно разнообра­зие форм и индивидуальность в орнаментальной композиции. Все же в коллекции преоблада­ют плоскодонные и круглодонные горшки, диаметр венчика (горловины) которых равен или больше высоты сосуда (последних в этой типологической группе больше). Свободная от орна­мента зона венчика не является правилом, почти треть сосудов в этой группе имеет декориро­ванный венчик (11 из 32). Не менее существенным показателем является соотношение высоты венчика к высоте сосуда. В коллекции из памятников Центрального Казахстана преобладают сосуды с пропорциональным соотношением в пределах от 1:3 до 1:4. Наибольший диаметр при­ходится на середину высоты сосуда, но чаще ниже ее (22 экз.). Это придает посуде приземис­тый вид или форму. Следует также отметить, что венчик на бегазы-дандыбаевской посуде, ко — торую обычно сопоставляют с позднебронзовой керамикой Западной Сибири, поставлен пря­мо, обрез его прямой, округлый, реже приостренный. Особый колорит керамическому комплек­су придает посуда других форм, среди которых известны также единичные (вазы, горшки «вы­сокой» формы, банки закрытого типа и т.д.). Особо отметим сосуды на высоком поддоне, кото­рые традиционно связывают с бегазы-дандыбаевской культурой. Е.Е. Кузьмина достаточно ар­гументированно показала их широкое распространение в культурах Евразии и происхождение этого типа связала с южными районами Азии. Эта же мысль, но высказанная несколько ранее, нашла отражение в работе Н.Л. Членовой. Что касается орнамента, то по технике исполнения и орнаментальным мотивам выделить свойственные только бегазы-дандыбаевскому декору прак­тически невозможно. Вероятно, к типичным чертам относится орнаментация почти всей поверх­ности сосуда однотонным декором или помещение в зоне плечико -тулова только одного орнамен­тального пояса (последний признак предположительный и требует аргументации). Характерными мотивами, надо полагать, являлись сосцевидные налепы (6 случаев), шахматное или елочное (вер­тикальное) расположение заштрихованных параллелограммов, оттиски в виде половины круга и «галочки». На полиморфизм керамики и шахматный орнаментальный мотив, как характерных черт бегазы-дандыбаевской посуды, указывал А.Х. Маргулан (1979, с. 142). Орнаментальная компо­зиция посуды этой культуры более простая, чем на керамике андроноидных культур верхнеобс­кого бассейна и ирменской культуры. Лестничный мотив, комбинация которого формирует ме- андровый элемент андроновского декора в зоне тулова сосуда, встречен только на 4 горшках из могильника Сангру-I, а также треугольный мотив на одном сосуде формирует цепочку, обрам­ляющую гладкий треугольник (Маргулан А.Х.,1979, рис. 87.-2; 96.-1, 2; 97.-2; 97.-1). Культурная специфика бегазы-дандыбаевского декора в большей степени определяется на сравнительно­типологическом уровне по отсутствию тех или иных орнаментальных мотивов.

Достаточно очевидны в керамике и орнаментации этой культуры стадиальные черты: гор­шковидная посуда плоскодонной и круглодонной формы (последний признак в значительной степени объединяет ее с керамикой карасукской и ирменской культур), пропорциональное соот­ношение высоты и диаметра горловины сосуда, неорнаментированный венчик, геометричес­кий орнаментальный стиль, индивидуальность орнаментальной композиции (этот признак нередко приводит к ошибочным выводам). Сходство стадиальных признаков в наибольшей сте­пени прослеживается с материалами памятников Среднего Енисея и лесостепного Обь-Иртышья, чем Зауралья, Южного Урала и Приаралья. По мнению специалистов, бегазы-дандыбаевская про­блема для Зауралья и лесостепного Тоболо-Иртышья не стоит остро, а черты этой культуры на посу­де пахомовского и сузгунского типов они, вслед за М.Ф. Косаревым, склонны объяснять общей тенденцией трансформации андроновской (федоровской) керамической традиции (Потемкина Т.М., Корочкова О.Н., Стефанов В.И., 1995, с. 128-129). Вероятно, целесообразнее поставить про­блему о влиянии «северной» андроноидной традиции на культуру Центрального Казахстана.
Морфологические отличия посуды андроноидных культур бассейна Верхней Оби (елов- ская и корчажкинская) от бегазинской в том, что у нее только плоское дно (исключения крайне редкие), соотношение высоты венчика к высоте сосуда от 1:5 и более, наибольший диаметр приходится на середину сосуда и выше. Венчик на андроноидных сосудах, как правило, постав­лен наклонно (наружу) и не имеет прямого обреза. Орнамент разнообразный и сложный, с четким зональным подчинением. Его определяет геометрический стиль. Среди орнаменталь­ных мотивов ведущими являются: заштрихованный треугольник, лестничный (заштрихованная полоса), ромб, сетка. Разнообразие комбинаций демонстрируют треугольник и лестничный мотив. Нередко они находятся в сочетании. Часто использовали прием усиления негативного изображения. Так, при декоре из треугольников, соединенных вершинами (позитив), между ними образовывался гладкий ромб (негатив). На ромб наносили дополнительные фигуры (пе­рекрещенные линии, циркульный орнамент и др.), что придавало орнаментальной фигуре са­мостоятельный вид, как и у позитивного изображения. Заштрихованные треугольники часто выступали как основным, формирующим композицию мотивом, так и для обрамления (усиления) этой основы. В последнем случае они напоминают андроновскую манеру завершения орнамен­тального поля на некоторых сосудах геометрического и меандрово-геометрического стиля. Нередко на андроноидных сосудах культур Верхней Оби орнамент наносили в нижней части зоны венчика. И чаще всего это были ряды заштрихованных треугольников. Лестничный мотив в силу своей про­стоты формировал более сложные композиции и использовался исключительно для декора плечи­ко -тулова. Его использовали для украшения в виде параллельных линий зигзага или перекрещива­ющихся, в виде вписанных треугольников, Г-образных фигур (иногда переплетающихся), клас­сического и упрощенного меандра, в виде взаимопроникающих прямоугольников.

Приведенная краткая характеристика погребальных керамических комплексов андроноидных культур Верхней Оби (здесь раздельно особенности еловской и корчажкинской культур не учитываются) подчеркивает специфику бегазы-дандыбаевской керамической традиции. В соответствии с этим обозначим следующее.

1. По культуродиагностирующим, а не стадиальным, типолого-морфологическим призна­кам формы и декора керамика памятников лесостепной Барабы (Абрамово-4, Преображенка-3, Гандичевский совхоз и особенно Старый сад) имеет близость к идентичным комплексам андроноидных культур Верхнеобского бассейна. Они также ближе к материалам Прорвы, Второго Потчевашского могильника и погребений на городище Потчеваш (Евдокимов В .В., Стефанов В .И., 1980; с. 41-51; Стефанов В.И., 1979, с. 82-90; Федорова Н.В., 1974). В.И. Молодин (1985, с. 142) также обращает внимание на это обстоятельство. Что же касается прямоугольной формы орга­низации пространства кургана, то она известна в погребальной практике корчажкинской культу­ры Кузнецкой котловины (Бобров В.В., 1995, с. 75-78). Если вывести барабинские памятники из состояния, синхронного ирменской культуре, что более соответствовало реальности, то они могут быть отнесены к андроноидной культуре (не исключено, что самостоятельной) Барабы.

2. Было бы ошибочным полностью отрицать наличие бегазы-дандыбаевских комплексов на памятниках северо-западных районов Алтая. Это доказано достаточно аргументированно. Пастушеско-скотоводческий уклад хозяйства бегазы-дандыбаевцев определил подвижный об­раз жизни, они передвигались, вплоть до Синьцзяна. Обратим внимание, что археологически движение отмечено в широтном направлении по степям. Вопрос о том, насколько корректным явилось определение культурной принадлежности всех материалов алтайских памятников (без учета комплексов КВК, саргаринско-алексеевской и станковой), остается открытым. Проблема осложняется тем, что на территории алтайской части ареала корчажкинской культуры пока не известны могильники и соответственно культура погребений. Напомним, что степной Алтай — контактная культурно-историческая зона.

3. В бегазы-дандыбаевском комплексе обращает на себя внимание культурный компонент, связанный с переднеазиатской традицией и нашедший отражение в кубках на высоком поддоне (их орнаментация требует отдельного анализа) и сосудах с высокой шейкой. Несомненно, дру­гим компонентом в культуре был андроновский, который не мог не вызвать появления морфо­логических и декортивно-типологических черт, свойственных всему постандроновскому миру.

4. В лесостепи Западной Сибири сформировалась свита андроноидных культур, хозяй­ственно-экономический уклад населения которых, с одной стороны, приводил к стационарно­му образу жизни, с другой — вызывал демографические изменения (рост численности населе­ния). Нетрудно заметить, что первоначальным их очагом была периферия андроновского мира, а затем происходило освоение территории метрополии. В результате этого процесса должно было произойти их взаимодействие с населением бегазы-дандыбаевской культуры. В специ­альной литературе неоднократно упоминались факты, свидетельствующие о карасукском или ирменском влиянии на культуру поздней бронзы казахстанских степей. Собрать их и обозна­чить решение проблемы о связях культур в постандроновское время — одна из актуальных задач современного изучения эпохи поздней бронзы в зоне контакта Северной и Центральной Азии.