Археология и история

К оглавлению книги «Методы археологического исследования»

В предыдущих главах археология рассматривалась с точки зрения специфических методов исследования, связанных с особенностями вещественных памятников истории и культуры как материальных объектов. В настоящей главе речь пойдет о конечных целях археологии как исторической науки, поскольку все рассмотренные выше методы полевого, камерального и лабораторного исследования служат единой задаче — изучению истории человечества и ее закономерностей.

Не всегда археология считалась исторической наукой. Ее причисляли то к естественным наукам, то к искусствоведению. Например, в дореволюционной России первобытная археология изучалась в цикле естественных дисциплин. Археологу-первобытнику нужно хорошо знать четвертичную геологию, палеонтологию, антропологию. Античная археология изучалась на отделениях классической филологии, что тоже в какой-то степени понятно. Единый подход к археологии как к исторической науке сложился сравнительно недавно. У нас это произошло в начале 30-х годов, на Западе — несколько позже, сначала в Европе, потом в Америке. Выдающийся английский археолог В. Гордон Чайлд в 1946 г. в книге «Шотландия до шотландцев» писал, что применение советскими коллегами марксизма к археологии позволило многое объяснить на основе внутренних законов развития общества. В 50—60-х годах группа американских археологов, проникнувшись идеями историзма археологии, но плохо зная советскую археологическую литературу, провозгласила новый, по их мнению, подход к изучению древних памятников,
который получил название «новая археология». Однако, по существу, это была та же концепция историзма археологии, но сформулированная с позитивистских позиций.

Еще в середине прошлого века историческое значение древности человечества исчерпывалось библейскими сказаниями, египетскими и античными текстами.

Археологические памятники, полученные в ходе их раскопок предметы, документальный материал и данные лабораторных исследований являются основополагающими в археологии. Благодаря особенности предмета исследования в археологии довольно много в разной степени формализованных понятий и категорий: археологическая культура, общность, ареал распространения предметов какого-то типа и т. д. На первый взгляд кажется, что археология работает сама на себя, на свои внутренние исследовательские проблемы. Однако это не так. Почти все в археологии, что связано с полевой и лабораторной процедурами исследования, в той или иной мере направлено на исторические реконструкции. Другое дело, что уровень и познавательное значение этих материалов и реконструкций будет различным.

Отметим только самое основное. Все, что мы знаем сейчас о первобытной истории, получено в основном по археологическим данным. У науки не было других материалов, кроме археологических для более убедительной реконструкции истории древнекаменного века и неолита, эпохи бронзы на территории СССР. А как можно было бы представить историю Древнего мира без данных археологии, основываясь, скажем, только на письменных источниках клинописных текстов и папирусов? С уверенностью можно сказать, что никакой стройной истории вообще нельзя было воссоздать, если к тому же учесть, что и сами-то тексты были открыты в большинстве своем благодаря археологическим раскопкам. Только благодаря археологии были открыты древняя Троя и Микены, остатки Ниневии и древнего Вавилона, Кносские дворцы и десятки древнегреческих поселений в Причерноморье и многое другое, что позволило воссоздать историю Древнего мира. Особенно показательны в этом отношении регионы так называемой бесписьменной истории. Для нашей страны это зона Сибири, северных просторов, скудно освещенных письменными источниками. Собственные источники относятся здесь к поздним временам. Поэтому археологические материалы приобретают особое историческое значение и становятся чуть ли не единственными для исторических реконструкций. Археология и история настолько смыкаются, что специфичность археологии в источниках, процедуре их накопления и особенностях исследования — в остальном же, это история, так как нет другого массового материала по историческому прошлому этих территорий.

Часто неменьшее значение имеют данные археологии для исторических реконструкций в более поздние периоды, скажем, в эпоху средневековья. Вряд ли была бы восстановлена история формирования, расселения восточных славян без археологических данных; то же самое можно сказать про историю Хазарии, Волжской Болгарии, древних тюрок Южной Сибири, раннегосударственных образований Дальнего Востока. Это, пожалуй, те большие пласты истории, где археология не только наполняет историю конкретным содержанием, но и неразрывно смыкается, так как часто просто нет никаких других возможностей кроме как с помощью археологии изложить основные аспекты исторического развития.

Можно с уверенностью сказать, что без исторических данных по археологии ранних славян мы так и осталйсь бы на уровне бесперспективных для решения гипотез. Только благодаря широким археологическим раскопкам, массе материалов, характеризующих хозяйство, строительство, различные аспекты культуры, была представлена история Волжской Болгарии. Таких примеров достаточно много в науке. Казалось бы история городов известна достаточно: летописные своды, монументальные архитектурные памятники, известные исторические события. А насколько бы обеднена была история древнерусских городов, если бы она не подкреплялась еще и материалами археологических раскопок. В ряде случаев археологические материалы раскрывают такие аспекты городской истории и культуры, которые без археологии невозможно осветить. Так, например, получилось с Новгородом в результате многолетних раскопок культурных слоев в пределах города.

Вместе с тем, есть такие специфические области истории, которые являются объектом изучения, в основном, археологии. Если не обеднять историю и не рассматривать ее только как науку об общественных отношениях, то приходится признать, что без археологии невозможно судить ни о прогрессе техники и технологических приемах, истории горного дела и металлургии, возникновении и развитии керамического производства и многих других, важных в истории человечества производств. Без данных археологии нельзя решить и такого принципиально важного в истории человечества события как переход от присваивающих форм хозяйства к производящей экономике — земледелию и скотоводству.

Многие проблемы истории решаются комплексно, с привлечением данных и методов других наук. Именно так решаются вопросы этногенеза народов, где археологии принадлежит не последнее место, как науке дающей палеоантропологический материал и археологические материалы, которые связаны с этническими различиями, позволяющие решать проблемы хронологии, ареалов распространения, специфики духовной культуры.

Однако несмотря на очевидные успехи археологии, сам процесс осмысления и исторического истолкования археологических материалов пока еще не получил четкого теоретического и методического обобщения. Можно написать точную инструкцию по определению абсолютного возраста куска дерева радиоуглеродным методом или по определению состава древнего бронзового предмета путем спектрального анализа. Соблюдая эту инструкцию, разные лаборатории получат один и тот же результат (в пределах погрешностей метода). Написать же четкую инструкцию о том, как превратить мертвые остатки и следы жизни древних людей в новые факты истории, невозможно. В этой области археологу приходиться во многом полагаться на исследовательский опыт, интуицию и догадки. И это не является каким-то особым недостатком археологии. Аналогичные проблемы возникают в любых, самых «точных» науках.

ФАКТЫ И ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

История состоит из фактов. Эта, казалось бы, тривиальная истина при близком рассмотрении оказывается не столь простой. Историки все чаще спорят о том, что такое исторический факт, и в лучшем случае приходят к выводу о том, что за одним и тем же словом «факт» скрывается несколько его разновидностей: факт-событие, факт — знание о событии, факт-истина, факт-объяснение и т. д.

Откуда берутся факты? Историк собирает факты изучая источники: летописи, хроники, документы. В этом смысле летописи, хроники и т. д. являются источниками фактов. Но известно, что одни и те же исторические документы прочитываются разными историками по-разному, и не только в смысле языковых разночтений, но и в смысле различного толкования (интерпретации). Следовательно, факты не содержатся в источнике в виде неизменного набора исходных данных. Они образуются из исходных данных, когда между ними устанавливаются связи. Связи могут быть разными: пространственными, временными, этническими, экономическими, политическими и т. п. Разные историки обнаруживают разные связи, а следовательно, и разные факты. Таким образом, определенные элементы интерпретации участвуют в исследовании историка уже на уровне первичного сбора фактов.

Археолог изучает археологические памятники и объекты и тоже собирает факты, но не в первозданном, неизменном виде. Поэтому, строго говоря, археологический памятник не является источником фактов для археолога. Он является источником первичных наблюдений, из которых образуются факты путем установления связей между первичными наблюдениями. Иными словами, и здесь с самого начала определенное место занимает интерпретация. В самом деле, методически грамотным раскопкам можно научить и не археолога. Но не зная эпохи, культуры, не зная материала и других, подобных памятников, он не сможет собрать необходимых фактов.

Ни исторический, ни археологический памятник не является механическим вместилищем фактов. Ведя раскопки или изучая вещи, археолог фиксирует свои первичные наблюдения и ищет связи между ними. Описание стратиграфии — это установление временных связей между слоями. Поиски аналогий — это тоже установление связей: временных и пространственных. Этнокультурная атрибуция — результат установления иных связей и т. д.

Итак, памятники, вещи, следы деятельности древних людей — это не источники фактов, а предметы наблюдений и исследований, из результатов которых могут формироваться факты. Для того чтобы наблюдения не оставались субъективными впечатлениями, они протоколируются. Дневниковые записи в ходе раскопок представляют собой нечто вроде протокола эксперимента в естественных науках. Личные наблюдения записываются и дополняются чертежами, рисунками, планами, разрезами, фотографиями, результатами анализов и т. п. Такая запись неизбежна содержит в себе какую-то интерпретацию (хозяйственная яма, очаг, следы перестройки, последовательность наслоений и т. д.). Но это интерпретация первого уровня, которая еще не дает исторического знания.

УРОВНИ ИНТЕРПРЕТАЦИИ

Интерпретацию первого уровня, как правило, трудно отделить от описания первичных наблюдений. Например, уже в ходе раскопок мы фиксируем в полевых записях гончарную и лепную керамику, хотя, строго говоря, сами черепки таких сведений не содержат. Мы видим на стенках сосудов тонкие параллельные линии и объясняем их, т. е. интерпретируем как следы заглаживания при вращении на гончарном круге. Но у специалиста это рассуждение срабатывает где-то в подсознании, для него это очевидный факт. С такой же очевидностью специалисты различают ручки, венчики, ножки амфор различных центров, следы разрушений или пожаров, следы перестроек и т. д.

За первым уровнем интерпретации не последует ни второго, ни третьего, ни какого-либо еще. Сразу отметим, что уровни интерпретации, во-первых, достаточно условны, во-вторых, во многом зависят от степени профессионального мастерства. Специалист сразу отличит скифское каменное изваяние от тюркского, хотя они имеют сходную иконографию, а новичок не всегда отделит лепную керамику от гончарной. В реальной исследовательской работе разные уровни интерпретации тесно переплетаются. Поэтому речь идет не столько об иерархии уровней интерпретации, хотя она тоже может быть полезной, сколько об умении связывать звенья рассуждений, отличать непосредственные выводы от промежуточных и т. д.

Например, при исследовании античных или раннесредневековых поселений либо на раскопках больших могильников как бы сами собой напрашиваются исторические выводы о социальном строе и экономике. Но они не выйдут за рамки тривиальных схем, если не выполнить предварительно комплекс исследований уровня «малой» интерпретации: определение типов вещей, их изменчивости во времени (особенно если памятник многослойный), уровня стандартизации, различий в технологии, связи с мастерскими, прямой импорт или инокультурные влияния и т. д. Все это — необходимое вещеведение, которое становится фактологической базой для конкретно-исторической, а не схематической интерпретации. В этом случае можно судить не только о наличии социальной дифференциации, но и о ее глубине; не только о наличии обмена и торговли, но и об их путях и объемах. «Малая» интерпретация важна и еще в другом плане. Археология при всем своем историзме достаточно специализированная наука со своим аппаратом понятий. Ее специальный язык не всегда понятен историку. В результате «малой» интерпретации происходит перевод с языка археологических понятий на язык исторических фактов.

Общих правил такого перевода пока не существует. В этом не было бы большой беды, если бы имелись некоторые правила сопоставления разных интерпретаций одних и тех же материалов. Но и таких правил пока тоже нет, хотя можно наметить некоторые тенденции к сложению если не правил, то принципов.

Результаты интерпретации во многом зависят от методологических основ. Не от всеобщих, а от конкретно-научных. Диалектико-материалистический метод является фундаментом любой исторической науки, в том числе и археологии. Однако в рамках всякой исторической науки найдутся такие внутренние гносеологические, методические и логические вопросы, на которые призвана отвечать конкретная методология данной науки.

Зависимость исторической интерпретации одних и тех же фактов от исходных концепций можно проиллюстрировать следующими схематическими примерами.

Допустим, что в результате первичной обработки наблюдений установлено сходство между материалами двух памятников, отстоящих один от другого на значительном расстоянии, не исключающем, однако, возможностей взаимных контактов. Исходя из независимого развития культур, к которым принадлежат эти памятники, можно найти такие причины сходства, как, например, близкая экология, климат, природные ресурсы, подобная технология, материалы и т. д. Если допустить возможность контактов, то возникает несколько вариантов объяснения. Памятник А предшествует памятнику Б, и они связаны генетически.

Памятник Б предшествует А и они тоже связаны генетически. При любом виде временных связей A и Б не связаны генетически и т. д. Если они связаны генетически, то связи могут быть прямыми и опосредованными. Если они не связаны генетически, то нельзя исключить каких-либо влияний и заимствований, опять же как прямых, так и косвенных.

В практической работе всегда находятся данные, позволяющие сразу исключить какие-то из всех теоретически возможных направлений интерпретации. Но если с самого начала существует только одна линия исторического объяснения, это должно настораживать. Стала привычной такая схема работы археолога: сначала дается описание материала, затем его систематизация и датировка, потом характеристика хозяйства, культуры, общественного строя. При таком подходе возможны по крайней мере две ошибки: во-первых, археологическое исследование предстает чисто линейной последовательностью перечисленных выше звеньев, следующих строго одно за другим; во-вторых, в такой схеме возникает иллюзия, будто историческая интерпретация археологических данных предопределена ими и следует из них непосредственно.

На самом деле логическая последовательность работы археолога не линейна, а циклична. Рассмотрим схему (рис. 52), которая при всей своей условности должна дать хотя бы приблизительное представление о связях между различными звеньями исследования и о месте интерпретации во всем этом процессе.

Представим себе археолога, который приступает к изучению какого-то памятника или коллекции. Каким бы новым ни был для него этот памятник или материал, исследование начинается не на пустом месте. Предшествующий опыт создает явные или неявные основы для некоторых гипотез. Последние, в свою очередь, определяют предварительный выбор стратегии и тактики исследования, основные методы. Затем на каждом этапе исследования действуют какие-то элементы объяснения, которые могут приниматься или отвергаться и в зависимости от этого либо приводить к определенным выводам, либо менять тактику и методы исследования. Даже тогда, когда все промежуточные гипотезы подтверждаются (что вообще бывает не часто), продуктивная интерпретация приводит не только к новым историческим данным, но и к новым вопросам к исходному материалу, начиная тем самым новый цикл исследований. Если мысленным усилием плоскую схему на рис. 52 представить себе объемной, состоящей из нескольких «этажей», надстраивающихся один над другим, а «лестницей» к каждому следующему этажу считать звено «новые вопросы», мы создадим логическую модель археологического исследования.

Рис. 52. Логическая схема исследования в археологии

Рис. 52. Логическая схема исследования в археологии

Итак, интерпретация присутствует практически на всех уровнях археологического исследования, хотя далеко не всегда выступает в явной форме и в одних и тех же видах.
Иногда достаточно ограничиться описанием вещи или ее назначения либо того, как она была изготовлена. Например, тонкий костяной стержень с небольшим сферическим навершием, найденный на черепе погребенной в кургане женщины скорее всего использовался как головная булавка для закрепления волос или головного убора (функциональное объяснение).

Другие виды объяснения позволяют установить причину наблюдаемого факта. Парные захоронения мужчин и женщин или женщин и младенцев в одной могиле объясняются определенными обычаями, принятыми в данном древнем коллективе. Это причинное объяснение.

Украшение перекрестия и рукоятки меча круглыми «кнопками»— пережиточный признак, перешедший по «наследству» от рукоятки с настоящими заклепками (рис. 27). Это генетическое объяснение.

Все подобные виды интерпретации археологических наблю¬ений и фактов являются в конечном счете историческими, но связаны с разной степенью обобщения.
Обнаружение сети оросительных каналов на большой площади, прилегающей к поселению эпохи бронзы или раннего средневековья, дает основания для характеристики социально-экономического уровня общества. Возможность вычислить трудозатраты на различные виды деятельности — строительство жилищ и других сооружений, обработку полей, разведение скота и т. п. — позволяет весьма подробно реконструировать образ жизни и характер экономики. Необходимым и достаточным условием для подобных реконструкций являются полностью раскопанные поселения хотя бы на уровне одного-двух строительных горизонтов. Пример такого исследования — обобщение и анализ В. М. Массоном результатов раскопок поселений Джейтун и Алтын-Депе в Южной Туркмении (соответственно VI и II тысячелетия до н. э.).

Это уже очень сложный, «верхний» уровень исторического объяснения археологических материалов. По существу, в таких работах представлена реконструкция социально-экономической истории общества, следы жизни и деятельности которого были обнаружены при раскопках. Аналогичные исторические реконструкции создаются при раскопках Новгорода (А. В. Арциховский, Б. А. Колчин, В. Л. Янин), Киева и Изяславля (М. К. Картер), Пенджикента (А. М. Беленицкий, Б. И. Маршак) и многих других памятников. Достоверные результаты исследований такого рода невозможны без тщательного учета всех без исключения «мелочей». Каждая такая «мелочь», взятая в отдельности, может и не представлять особого интереса, но именно из них, связанных в систему, составляется общая картина исторической реконструкциии, причем такой, которая позволяет иногда восстанавливать события жизни конкретных людей. Драматические эпизоды обороны Киева в момент штурма его войсками Батыя восстановлены М. К. Каргером при раскопках Десятинной церкви и прилегающих к ней кварталов. По своей яркости и подробности они сравнимы с сюжетами художественных произведений, но от начала до конца документальны.

Система фактов, построенная на взаимосвязанных «мелочах», позволила Б. Б. Пиотровскому детально восстановить картину ночного штурма скифами урартской крепости Тейшебаини (Кармир-Блур). Например, по цветам найденного в одном жилище обугленного пучка травы удалось установить, что штурм был в конце июля — начале августа.

Еще более сложным видом исторической интерпретации представляется проблема реконструкции миграций, влияний и заимствований по археологическим материалам. Есть некоторые критерии археологического определения миграций. Среди них, например, такие, как цепочка или полоса однородных памятников, расположенных на пути миграции; разность во времени между памятниками начального и конечного пунктов миграции; совпадение антропологического типа в начале и конце и т. д. Как показывают конкретные исследования (Титов, 1982), все эти критерии в основном априорны и в каждом конкретном случае проверка по этим критериям промежуточных гипотез сталкивается с многими трудностями. Миграции были разными: краткими и длительными, разрушительными и относительно спокойными; они могли сопровождаться поглощением местных культур и, наоборот, растворением в местной культуре. Например, Манефон сообщает о насильственной миграции гиксосов в Египет. По археологическим материалам действительно прослеживается появление новой для этого времени культуры, но она не несет с собой следов разрушения, не смешивается с местной культурой и через некоторое время исчезает.

Миграция индо-ариев через степи Евразии, по-видимому, была очень медленной, и сам облик культур, которые можно с ней связать, существенно менялся во времени. Такого рода объяснения уже не могут базироваться только на археологических наблюдениях. Здесь необходим комплексный подход, учитывающий данные антропологии, лингвистики, палеогеографии и т. д.

ФАКТ И ГИПОТЕЗА

В археологической литературе понятия «гипотеза», «рабочая гипотеза» используются довольно часто, но не всегда в одинаковом смысле.

Основное назначение гипотезы в научном исследовании состоит в том, чтобы установить наличие или отсутствие связи между эмпирическими наблюдениями или между фактами, а также восстановить неизвестные факты по известным. Гипотеза формулируется для проверки, после которой она либо принимается, либо отвергается, либо становится ясно, что данных недостаточно ни для отказа от гипотезы, ни для ее принятия.

Из этого, однако, не следует, что гипотетические суждения вообще не должны вводиться в научный оборот без надлежащей проверки. Гипотеза может предсказывать еще неизвестные факты. Иногда проходит не одно десятилетие, прежде чем появятся предсказанные факты или, наоборот, прежде чем другие опровергнут их. Например, еще в начале XX в. М. И. Ростовцев, Г. И. Боровка и Е. Миннз высказали гипотезу о южносибирском происхождении скифского звериного стиля. Потом эта гипотеза отвергалась, а истоки звериного стиля искали на Кавказе, в Ионии, в Иране. Только сейчас стали появляться наиболее весомые факты, подтверждающие эту гипотезу. Исходя из теории диффузии, Гордон Чайлд сформулировал гипотезу о хронологических этапах распространения основных достижений культуры энеолита и бронзового века из области древних цивилизаций в Европу. Затем ее досконально обосновал В. Милойчич. А сейчас, в свете новых данных по абсолютной хронологии, от нее пришлось полностью отказаться.

Многое зависит от того, как археолог умеет «задавать вопросы» своему материалу, т. е. от корректной формулировки гипотезы. Археологические материалы позволяют значительно шире пользоваться методами проверки гипотез, чем исторические документы. Историк почти не может экспериментировать. В историческом исследовании гипотезы, как правило, формулируются ретроспективно, на фактах, полученных часто косвенным путем. В археологии широко используются экспериментальные методы, и не только при изучении древних материалов и технологий. Полевые археологические работы тоже могут быть организованы так, чтобы они хотя бы частично соответствовали требованиям теории эксперимента.

Гипотеза иногда открывает какой-то цикл исследований, а он, в свою очередь, может завершаться новой гипотезой и т. д. Допустим, что между предскифскими и скифскими памятниками Северного Причерноморья существует генетическая связь (начальная гипотеза). Одним из материальных проявлений этой связи должны быть следы преемственности в технологии древней бронзы, поскольку рецепты сплавов передаются мастерами по наследству от поколения к поколению. Для проверки гипотезы сравниваем составы древних бронз предшествующих и последующей культур по результатам спектрального анализа. Сравнение состава сплавов показывает, что между металлообработкой позднего бронзового века и последующих культур — киммерийской и скифской — преемственности нет (начальная гипотеза отвергается). Тогда формулируем следующую гипотезу. Допустим, что правы те исследователи (М. И. Ростовцев, А. И. Тереножкин и др.), которые считали скифскую культуру пришлой с востока. Тогда подобная преемственность должна обнаружиться в металлообработке культур Средней Азии, Западной и Южной Сибири, с одной стороны, и скифов Причерноморья — с другой. Проверка этой гипотезы показывает, что действительно такая преемственность была: например, некоторые наконечники стрел, найденные на Украине, по составу сплава аналогичны наконечникам стрел из Средней Азии. Вторая гипотеза получила подтверждение. Такое исследование можно продолжить на другом уровне, например, перейти к сравнению состава бронз из отдельных памятников, рассмотреть преемственность по другим линиям материальной культуры, скажем, по керамике, оружию, звериному стилю и т. д. Однако логическая структура рассуждений будет такой же: гипотеза — проверка — новые факты или новая гипотеза или то и другое и т. д.

Между археологическими фактами и их историческим объяснением нет строгой предопределенности и причинно-следственной связи. Иначе все было бы намного проще и мы бы не встречались с очень разными объяснениями одних и тех же археологических материалов. А таких случаев в археологической литературе довольно много. Например, Ю. Н. Захарук удачно показал, как одна из хорошо известных неолитических культур Украины — днепро-донецкая — получает у разных исследователей разное историческое объяснение. Согласно одному из этих объяснений, днепро-донецкая культура сложилась на основе памятников волыно-донецкого мезолита, согласно другому — на основе протонеолитической культуры прибалтийско-маглемозского типа. Согласно одному, ареал днепро-донецкой культуры включает Приазовье, согласно другому — исключает. По одному объяснению эта культура состоит из 5 локальных групп, по другому — из 3. Соответственно приводятся следующие датировки: середина V — середина III тысячелетия до н. э. и вторая половина VI — первая половина IV тысячелетия — до н. э. По-разному трактуется и этническая принадлежность: балто-славяне и протоугро-финны.

Обратимся к другому примеру. Около 40 лет тому назад при раскопках городища Старая Ниса близ Ашхабада было найдено более сорока ритонов из слоновой кости. Почти каждый из них имеет в верхней части фриз с резными изображениями. Эти вещи широко известны и многократно публиковались. Объяснения изображений на фризах были разными, но в основном они сводились к тому, что это изображения богов, муз и различных сцен из греческой мифологии. Недавно Бернар доказал, что на одном из этих фризов изображен Гесиод в окружении древнегреческих поэтесс, из которых отождествляются Сапфо, Коринна и др.

Рассмотренные примеры могут подтолкнуть к мысли о том, что просто есть верные и неверные интерпретации. Отчасти это действительно так. Когда, например, фон Деникен считает, что платформу Баальбекского храмового комплекса построили космические пришельцы, это неправильная интерпретация. Она отвергает все факты, известные науке. Интерпретация П. Бернара не отвергает предшествующих объяснений, а углубляет и детализирует их. Интерпретации, подобные тем, что относятся к днепро-донецкой культуре, по-видимому, следует признать дискуссионными, поэтому необходимы новые факты для их дальнейшей проверки. В такой ситуации решающее значение могут иметь количество фактов и их увязка в единую систему.

Логическая структура разработки исторических выводов по археологическим фактам подобна тому, как разрабатываются
версии в криминалистике. Обычно сначала рассматривается несколько версий, а затем из них выбирается самая непротиворечивая. Чем больше взаимосвязанных фактов используется при интерпретации, тем труднее дать им непротиворечивое истолкование. Видимо, это и есть тот фильтр, который позволяет отсеивать такие звенья исторической интерпретации, которые противоречат фактам. В практической работе и в археологической литературе редко приходится наблюдать, чтобы рассматривались неоднозначные варианты исторической интерпретации. Много чаще встречается интерпретация на примерах. Но если пользоваться только примерами, то практически к любой гипотезе можно подобрать подтверждающие ее факты (например, к «гипотезе» о космических пришельцах).

Неоднозначность исторической интерпретации археологических данных, особенно на начальном этапе исследования, свидетельствует скорее о силе, чем о слабости избранного подхода. В противном случае легко потерять объективность. Во многих учебниках и популярных изданиях воспроизводится изображение фрески из Кносского дворца, сюжет которой обычно трактуется как «акробат на разъяренном быке и его ассистенты». Но этому же сюжету можно дать и другое объяснение: ритуальное жертвоприношение быка, при котором один из его участников сам стал жертвой грозного животного, ритуал, пережитки которого сохранились до сих пор в виде современной корриды.

Игнорирование других вариантов объяснения археологических фактов приводит к появлению интерпретационных «штампов». Обнаружение зернотерки в слое древнего поселения почти немедленно влечет за собой вывод о том, что жители этого поселения были земледельцами. Здесь действует простой силлогизм: все земледельческие племена пользовались зернотерками (первая посылка), в слое найдена зернотерка (вторая посылка), следовательно, здесь жили земледельцы (заключение). Однако заключение станет иным, если первую посылку изменить, например, так: иногда охотники или пастухи-скотоводы пользовались зернотерками для измельчения дикорастущих злаков. Так же можно построить рассуждения о находках женских статуэток, якобы свидетельствующих о материнском строе.

ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ

Трудно представить себе пути развития археологии, особенно тех разделов, которые посвящены историческим реконструкциям, если бы археолог не имел возможности обращаться к наблюдениям этнографов, к описаниям жизни и обычаев народов, отставших по тем или иным причинам в своем историческом развитии. Во всяком случае по засвидетельствованным историками фактам можно утверждать, что понимание европейцами таких вещей, как каменные орудия, законсервировалось почти на две тысячи лет. Римский император Сервий Сульпиций Гальба велел выловить сетями из моря «громовые стрелы» после того, как в море ударила молния. Сеть принесла 12 каменных топоров. По-видимому, либо здесь находилось затопленное древнее поселение, либо услужливые подданные заранее подготовили находку, чтобы заслужить похвалу своего владыки или избежать наказания. Такое же представление об орудиях каменного века, находимых людьми то там, то здесь, осталось вплоть до первого знакомства европейцев с африканскими, австралийскими и южноамериканскими народами. Только увидев в действии каменные наконечники стрел, копий, каменные топоры и другие подобные предметы, европейские путешественники поняли их истинное происхождение и назначение.

В археологической литературе постоянно встречаются этнографические сопоставления. Это вполне закономерно, поскрльку основные черты хозяйственной деятельности, отношения собственности, отношения родства, правила бракосочетания и даже некоторые идеологические универсалии, наблюдаемые у австралийцев, африканцев или американских индейцев, когда-то были присущи и другим народам первобытной Европы и Азии. В этом смысле необходимость сопоставления данных археологии и этнографии не вызывает никаких сомнений и может считаться обязательным.

Вместе с тем в этом деле столь же необходимы разумный скептицизм и определенные ограничения. Исключительно редки случаи, когда археолог может сам наблюдать те или иные этнографические факты и сопоставлять их со своими археологическими наблюдениями. Один из основоположников американской «новой» археологии Л. Бинфорд изучал стоянки охотников и собирателей эпохи мустье на Ближнем Востоке. Для проверки своих гипотез он на время поселился в общине эскимосов-нумамиутов на Аляске. Безусловно, эти наблюдения были полезны, но столь же безусловно, что образ жизни современных эскимосов далеко не идентичен образу жизни мустьерских охотников. Даже австралийцы времени колонизации, не знавшие лука и стрел, прошли в своем культурном развитии какие-то этапы. И хотя это развитие шло в значительно более медленном темпе, чем в Евразии, их культура не может быть точной копией верхнепалеолитических или неолитических культур других регионов.

Вряд ли можно указать какие-то четкие правила допустимости или недопустимости сопоставлений археологических и этнографических данных. Наиболее удачным представляется высказывание на эту тему известного французского археолога А. Леруа-Гурана: «Если мы хотим, чтобы палеолитический человек заговорил, не нужно заставлять его говорить на искусственном жаргоне, составленном из слов австралийских, эскимосских и банту, произносимых на европейский лад. Если дать ему выражаться по-своему, он станет гораздо менее болтливым, но зато более понятным и — не нужно удивляться — более разумным».

АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ

Костные остатки первобытных и древних людей позволяют получать такую информацию для конкретно-исторических реконструкций, которую иными путями получить невозможно. Именно поэтому археолог, ведя раскопки, не имеет права пренебрежительно относиться к находкам человеческих костей и особенно черепов. Выдающийся советский антрополог Г. Ф. Дебец, обращаясь к археологам, постоянно напоминал: «Берегите носовые кости». Это самые хрупкие части лицевого скелета, которые быстро высыхают при расчистке и становятся ломкими. Их нужно сразу закрепить полосками пластыря.

При достаточной практике археолог может и сам научиться таким определениям, как пол, возраст, расовый тип. Однако для серьезных суждений и выводов необходимо специальное исследование профессионала-антрополога.

Основные общеисторические проблемы, для решения которых особенно важны антропологические данные, приводятся
В.П. Алексеевым.

Периодизация первобытного общества. Древнейший период истории человечества от олдувайского человека до верхнего палеолита характерен изменениями физического облика, с которыми в свою очередь связано развитие трудовой деятельности, мышления, языка и поведения предков современного человека.

Трудовая и социальная жизнь предков человека. Антропологическое изучение древних гоминид дает основания для прямых выводов об их физических возможностях в изготовлении и использовании тех или иных орудий, о потребностях организма в пище и возможностях ее добывания. Изучение зачатков социального поведения приматов в сопоставлении с этнографическими данными позволяет реконструировать процесс зарождения и развития родовой организации.

Возникновение и развитие мышления и речи. Логическое мышление связано с речью, а речевой аппарат влияет на строение гортани, языка и нижней челюсти. Изучение слепков полости черепной коробки — эндокранов — позволяет наблюдать изменения в макроструктуре мозга на разных этапах эволюции и судить об общих тенденциях развития тех его частей, которые связаны с мышлением и речью.

Палеодемография. Изучение костных остатков, особенно при полных раскопках могильников, позволяет достаточно надежно судить о таких важных сторонах социальной жизни древних коллективов, как их численность, продолжительность жизни отдельных людей, мужчин и женщин, о детской смертности, о состоянии разных возрастных групп. Средние данные, полученные для разных памятников, можно сравнивать между собой и таким образом судить о локальных или хронологических особенностях.

Очаги развития человечества. Антропологические материалы древнейших этапов человеческой истории дают возможность различать биологические и географические группы населения, выделять их адаптивные типы, прослеживать первичные и последующие очаги расообразования и расовой дифференциации.

Соотношение биологических и социальных общностей в истории человечества. Вопрос о моменте перехода эволюции человека с биологических на социальные «рельсы» пока остается спорным, и здесь антропологические данные играют очень важную роль. Антинаучные, расистские концепции пытаются объяснить культурную отсталость того или иного народа его расовой неполноценностью. Историческая антропология демонстрирует полную независимость уровня культурного развития от расовых ареалов.

Автохтонность и миграции в древности. Располагая только археологическими находками, далеко не всегда можно отличать вещи, принесенные на данную территорию переселенцами, от вещей, проникших сюда в результате обмена и торговли, заимствований и подражаний. Палеоантропологические материалы дают более точную информацию для ответа на подобные вопросы. Бывает, что основные особенности материальной культуры за длительный период неоднократно меняются при сохранении генетической преемственности многих поколений одного и того же антропологического типа. И наоборот, появление нового антропологического типа там, где его не было в предыдущие периоды,— явное свидетельство миграции.

Роль антропологических данных в изучении проблем этногенеза древних и современных народов тоже достаточно очевидна.

ДАННЫЕ ЛИНГВИСТИКИ

Выше упоминались попытки связать днепро-донецкую неолитическую культуру с балто-славянами или протоугро-финнами. Подобных примеров много. Ямная культура связывается с протоиндоевролейцами, срубная и андроновская — с индоиранцами, лужицкая —- с праславянами и т. п. Почти все из подобных отождествлений не имеют строгих обоснований. В лучшем случае это косвенные соображения, связывающие определенные элементы материальной и духовной культуры с данными лингвистических реконструкций. Относительно дописьменных культур в основном действует ретроспективный подход, в котором неявно постулируется преемственность от древнейших обитателей данного ареала к известным по историческим источникам. Основным материалом подобных ретроспектив являются древнейшие пласты фольклора. В них в прямом и в трансформированном виде сохраняются следы древнейших ритуальных действий и словесных формул. В ряде случаев они могут быть соотнесены с обнаруживаемыми при раскопках материальными следами аналогичных действий и представлений. Так, отразившееся в ряде индоевропейских диалектов слово «труп» этимологически восходит к индоевропейскому слову, обозначавшему корабль, ладью, на котором душа умершего переправляется в потусторонний мир. Аналогичные формулы сохранились в древнеиндийских текстах и у Гомера. Раскопками, как известно, обнаружены остатки погребальных ладей, в которых кремировали умершего. Росписи трипольских сосудов при желании можно интерпретировать как отражение некоторых древнеславянских языческих ритуалов. Отсюда выводится гипотеза о том, что среди трипольцев были языковые предки славян.

Если такая фольклорно-лингвистическая реконструкция сделана археологом, она бывает уязвимой для профессиональной критики со стороны лингвистов. В тех редких случаях, когда лингвисты анализируют соотнесение археологических памятников и культур с теми или иными языковыми ареалами, обнаруживаются труднопреодолимые противоречия. Аналогичная картина складывается и в обратной ситуации, когда лингвисты некритически используют в своих исследованиях археологические материалы.

Например, в древних текстах встречаются некоторые ритуально-мифологические словесные формулы типа «хозяин (хозяйка) двуногих и четвероногих». Такая формула относится к одному из верховных божеств. В частности, данная формула встречается почти в неизменном виде в древнегреческом, авестийском и ведическом санскрите. Это значит, что она восходит к праязыку. На древних предметах встречаются изображения с близкой семантической структурой: человек или антропоморфное существо держит в двух руках по животному. У археолога возникает вполне естественная ассоциация, и он пытается восстановить на ее основе смысл изображения. Если такое изображение найдено за пределами ареалов трех упомянутых языков и его датировка совпадает с временем общеиндоевропейского единства, казалось бы, появляются основания для соответствующей атрибуции изображения. Однако без консультаций со специалистом такая реконструкция не будет достаточно убедительной.

Более обоснованным представляется обратный путь: историко-археологическая реконструкция, обусловленная реконструкцией лингвистической. В хараппской культуре известны глиняные модели колесных повозок совершенно иной конструкции, чем древнейшие месопотамские. Из этого можно было предположить, что область протоиндских культур была одним из центров изобретения колесного транспорта. Вяч. Вс. Иванов показал, что в хеттских текстах наряду с терминами для колеса и повозки, имеющими индоевропейское происхождение, встречается слово «колесная повозка», имеющее соответствие в общедравидском тексте.

В прилагаемой библиографии указаны работы, которые помогут начинающему археологу глубже вникнуть в сущность типичных задач, возникающих на стыке археологии и лингвистики. Но еще до этого нужно иметь общее представление об основных языковых семьях и их ареалах.

Индоевропейская языковая семья включает в себя славянские, германские, романские, греческий, армянский, индийские и иранские языки. Они находятся в разной степени родства между собой, но все восходят к единому праиндоевропейскому.

Финно-угорская — финский, эстонский, венгерский, карельский, коми, удмуртский, мордовский, манси и др.

Семито-хамитская — древнеегипетский, ассиро-вавилонский, древнееврейский, арабский, эфиопский, берберский и др.

Алтайская — все тюркские языки, монгольский, тунгусо- маньчжурские, бурятский и др.

Кроме этих основных языковых семей существует еще несколько: китайско-тибетские языки, малайско-полинезийские, банту, палеоазиатские, языки индейцев Америки. Некоторые языки не укладываются в данную классификацию: язык басков, японский, корейский и др.

* * *

Как единая историческая наука со своим специфическим набором средств и методов исследования археология сложилась сравнительно недавно. Но и за этот короткий срок ее методический потенциал очень заметно изменился. Объективные процессы научно-технической революции затронули археологию раньше и глубже других исторических наук. Эта тенденция будет продолжаться. Вместе с тем желательно еще раз подчеркнуть, что самые совершенные научно-технические методы, облегчая и усиливая возможности полевых, камеральных и лабораторных исследований, не избавляют археолога oт необходимости развивать в себе главные профессиональные навыки: умение «копаться в земле», наблюдать древние вещи и понимать их место в жизни древнего человека. Способности такого рода всегда будут основными в профессии археолога.

К оглавлению книги «Методы археологического исследования»

В этот день:

Дни смерти
1870 Умер Поль-Эмиль Ботта — французский дипломат, археолог, натуралист, путешественник, один из первых исследователей Ниневии, Вавилона.
1970 Умер Валерий Николаевич Чернецов - — советский этнограф и археолог, специалист по угорским народам.
2001 Умер Хельге Маркус Ингстад — норвежский путешественник, археолог и писатель. Известен открытием в 1960-х годах поселения викингов в Л'Анс-о-Медоузе, в Ньюфаундленде, датированного XI веком, что доказывало посещение европейцами Америки за четыре века до Христофора Колумба.

Рубрики

Свежие записи

Обновлено: 30.08.2014 — 16:33

Счетчики

Яндекс.Метрика
Археология © 2014