Алипов П. А. Историк М. И. Ростовцев: научный успех эмигранта // Новый исторический вестник. 2009. №19.
Михаил Иванович Ростовцев — без сомнения, наиболее известный за пределами России отечественным антиковедом. Его творчество оказало огромное влияние на развитие западной исторической науки: именно ему принадлежит первенство в создании монументальных трудов по социально-экономической истории древнего Рима и эллинистического мира [1]. Крупнейший современный историограф, родоначальник лингвистического поворота в истории Х. Уайт считает Ростовцева «одним из наиболее влиятельных историков античности двадцатого столетия» [2].
Однако мировую славу он вряд ли приобрел бы, если бы в его жизни не произошел в одночасье коренной поворот: в России к власти пришли большевики, и ему, члену кадетской партии, профессору С.-Петербургского университета, пришлось буквально в одну ночь оставить все — квартиру, работу, личный архив — и спешно выехать в Швецию, а затем в Англию, чтобы уже больше никогда не вернуться на родину. Для многих русских людей, оказавшихся в то время в подобном положении, эмиграция оказалась крушением всех надежд, они не смогли найти в себе силы, чтобы оказаться выше внешних обстоятельств жизни. А Ростовцеву удалось, пережив глубокий душевный кризис, не просто сохранить свой авторитет в научной среде, но и занять положение одного из лидеров мировой исторической науки, так что эмиграция поистине стала для него, по метафоричному замечанию Г.М. Бонгард-Левина, «изгнанием в вечность» [3].
Первые пятьдесят лет жизни Ростовцева при всей своей насыщенности представляли собой типичную карьеру университетского профессора. Сын филолога-классика, он родился в 1870 г. Пошел по стопам своего отца. Окончив в 1888 г. киевскую 1-ю гимназию, которую в разное время возглавляли его дед и отец, он поступил в Киевский университет, а через два года перевелся в С.-Петербургский, по окончании которого был оставлен для подготовки к профессорскому званию. В 1892—1899 гг. много путешествовал по Европе и странам Средиземноморья с образовательными и научными целями. Именно тогда он познакомился с крупными учеными, которые впоследствии окажутся столь необходимыми ему в трудных жизненных обстоятельствах. К тому же за время своих длительных командировок он смог воочию увидеть массу археологических памятников, тех вещественных остатков античной цивилизации, без которых, как он вскоре сам докажет, невозможно адекватно представить историю древних цивилизаций. Вернувшись в Россию, он работал над завершением своей магистерской диссертации, которую успешно защитил 21 апреля 1899 г.
Этот труд — «История государственного откупа в Римской империи (от Августа до Диоклетиана)» [4] — стал первым его крупным сочинением. Всего лишь четыре года спустя он вынес на суд коллег-историков результаты нового исследования — «Римские свинцовые тессеры» [5]. Создавая один научный труд за другим, ученый с одинаковым успехом исследовал социально-экономическую историю древнего Рима и эллинизма, а также занимался историей и археологией юга России [6]. Пиком карьеры российского антиковеда на родине стало избрание его в апреле 1917 г. академиком Академии наук. К этому времени он обрел заслуженное признание не только в своем Отечестве, но и за его пределами: в 1914 г. был избран членом-корреспондентом Берлинской Академии наук, в зарубежных изданиях вышло множество его статей, причем некоторые из них и даже целая монография [7] на русском языке не публиковались вовсе.
30 июня 1918 г. Ростовцев с супругой отбыли на пароходе, идущем из Петрограда в Швецию. Еще в 1905 г. он вступил в кадетскую партию, и в первые годы эмиграции, когда он попросту не имел возможности активно заниматься научной деятельностью, он активно занялся публицистикой. В 1918—1922 гг. одна за другой выходили его яркие, талантливые статьи, бичующие недостатки большевистского режима [8]. Аналитический ум петербургского профессора, как скальпель хирурга, вскрывал все изъяны в политике новой власти в сфере науки и культуры. Он писал только о том, в чем был компетентен, и эта его черта как нельзя лучше характеризует его как истинного ученого. Однако Оксфордский университет, где он обосновался после нескольких месяцев работы в Швеции и Норвегии, не смог обеспечить ему возможность заниматься любимым делом — изучать античность. Даже полностью признавая высокий научный авторитет Ростовцева и уже в начале 1919 г. присудив ему почетную степень доктора), руководство университета не пожелало принять русского профессора в штат. Возможно, виноват был его сильный акцент. Так или иначе, все, что ему предоставили, — несколько курсов лекций по экономической истории древности.
Если в Европе талант Ростовцева оказался практически не востребованным, то в США он смог раскрыться в полную силу. Получив приглашение от американского исследователя У.Л. Вестерманна, с которым он познакомился во время работы Парижской мирной конференции, перебраться в Америку, российский антиковед, хотя и не без колебаний, все же согласился. В сентябре 1920 г. он прибыл в Мэдисон и приступил к преподаванию в Висконсинском университете. С 1925 г. и до конца своих дней он оставался профессором Йельского университета.
Годы работы в США стали наиболее важными в его жизни. Именно здесь им были написаны труды, принесшие ему мировую известность: «Социально-экономическая история Римской империи» [9] и «Социально-экономическая история эллинистического мира» [10]. В течение многих лет он участвовал, а затем и возглавлял археологическую экспедицию в Дура-Европос (1928—1937 гг.). Исследование находок и публикация его результатов стали третьим направлением научной деятельности Ростовцева, во многом заменившим навсегда потерянную для него возможность заниматься древней историей юга России. Вершиной признания русского ученого научным сообществом США стало избрание его президентом Американской исторической ассоциации в 1935 г.
Умер Ростовцев в 1952 г. в Нью-Хейвене в 1952 г. после тяжелой болезни, из-за которой он в последние годы своей жизни уже не мог заниматься наукой [11].
Идеи Ростовцева получили общемировую известность только после его эмиграции из России. Крупный итальянский специалист по историографии античной истории А. Момильяно в связи с этим даже заявил, что «изгнание сделало Ростовцева тем великим человеком, каковым он являлся» [12]. Однако вряд ли можно согласиться с этим утверждением. Изучение работ ученого, написанных им на родине, дает основание утверждать, что его научная концепция складывалась постепенно. С течением времени она детализировалась, конкретизировалась, наполнялась богатейшим фактическим содержанием. Но она отнюдь не была им рождена в Америке.
Надо учитывать, что русский язык никогда не являлся языком антиковедов. Ростовцев, прекрасно отдавая себе в этом отчет, до 1917 г. в качестве языка международного общения использовал немецкий: в различных европейских изданиях той поры регулярно появлялись его статьи и монографии именно на этом языке (напомним, что германская научная школа антиковедения являлась в ту пору ведущей). Однако основная масса его работ публиковалась на русском. Эмиграция в США попросту вынудила его сделать главным языком своих исследований английский [13]. Соответственно, современные западные историографы, в большинстве своем не владеющие русским языком, подвергают пристальному анализу только те работы, которые написаны им на доступных для них языках, оставляя за рамками своих исследований опыт, накопленный Ростовцевым до его отъезда за границу.
Такое положение дел с неизбежностью ведет к рождению отдельных историографических мифов. Об одном мы уже рассказали: Ростовцев достиг своей интеллектуальной зрелости только в период эмиграции. Второй содержится в работах некоторых исследователей, утверждающих, будто бы решающее влияние на формирование его концепции оказали трагические события в России 1917—1918 гг., свидетелем и жертвой которых он являлся. Согласно их предположениям, Ростовцев изобразил крушение экономической системы античности и упадок античной цивилизации в целом идентично падению Российской империи, тем самым крайне модернизировав древнюю историю человечества [14].
Рассмотрение же трудов российского антиковеда в их комплексе позволяет выстроить взгляды Ростовцева в единую, удивительно стройную систему. С другой стороны — развеять стереотипы, сложившиеся в западной историографии (в советской историографии никаких стереотипов вообще сложиться не могло, так как об историке-белоэмигранте распространяться нельзя было в принципе).
Вопросы социально-экономической истории древнего мира интересовали Ростовцева с самого начала его научного пути. Еще до защиты своей магистерской диссертации он со всей страстью молодого ученого включился в бушевавший тогда спор двух крупнейших германских специалистов в области экономической истории античности — К. Бюхера и Эд. Мейера. Первый полагал, что человечество развивалось поступательно, постепенно проходя стадии домового (натурального) хозяйства без обмена, городского хозяйства (период прямого обмена), государственного хозяйства и, наконец, хозяйства мирового (или народного), то есть развитой экономики с использованием меновых знаков. При этом всю эпоху древности он относил к фазе домового хозяйства. А Эд. Мейер считал, что уже в ту пору капитал играл чрезвычайно важную роль в экономике, а само экономическое развитие древности шло не по восходящей линии, а циклически [15]. В статье «Капитализм и народное хозяйство в древнем мире» Ростовцев предпринял попытку анализа разнообразных экономических тенденций, имевших место в греко-римском мире, и пришел к выводу о наличии развитого капитализма в эллинистический период и в эпоху ранней Римской империи, «бесплодного, спекулятивного капитализма» в эпоху Римской республики и о трансформации капитализма снова в домовое хозяйство к концу поздней Римской империи [16]. То есть совершенно очевидно, что он встал на позиции мейеровской циклической теории экономического развития человечества, а античность в его интеллектуальной конструкции представлялась единым завершенным этапом.
Особый вопрос — правомерность использования Ростовцевым термина «капитализм», вообще понятийный аппарат его трудов. Русский ученый, во-первых, шел в ногу со временем и был далеко не единственным, кто использовал подобного рода терминологию применительно к периоду древности. А во-вторых, как полагает омский исследователь С.Б. Крих, скорее всего он употреблял это и сходные этому понятия как «средство оживления повествования и пояснения отдельных аспектов через сравнение с современностью» [17].
Так, уже в молодости став горячим сторонником теории циклов, Ростовцев разработал схему развития античности, естественным образом включавшую в себя как период восходящего развития цивилизации, так и эпоху ее кризиса и последующего упадка. Дальше он только выбирал в качестве объекта исследования то одну, то другую составляющую цикла.
Приступив в 1899 г. к преподаванию одновременно в двух высших учебных заведениях — Петербургском университете и на Высших женских курсах — Ростовцев прочитал курс лекций по истории древнего Рима. Он поставил своей целью рассмотрение ее сразу с трех точек зрения: всемирно-исторической, всемирно-культурной и экономической. Последняя подразумевала выяснение того, как в древнем мире шло превращение домового хозяйства в хозяйство народное, а затем деградация последнего снова до уровня домового хозяйства. Однако замысел этот ему осуществить не удалось: лекции были им доведены лишь до времени начала борьбы Юлия Цезаря за власть, а потому эпоха экономического упадка древнего Рима осталась за рамками курса.
Ранее Ростовцев признавался: «Явление этого падения экономической жизни Римской империи столь сложно, что разбирать его здесь завело бы нас слишком далеко, да и современная наука не уразумела его еще вполне; может быть… понимание это суждено лишь нашим потомкам» [18]. И действительно, к изучению нисходящего сегмента цикла античной истории он до отъезда из России так и не подошел.
За решение этой проблемы Ростовцев взялся, уже будучи за границей. В 20-е гг. он опубликовал серию статей, а затем и капитальную монографию «Социально-экономическая история Римской империи», где изложил свое видение причин кризиса и последующего упадка экономической жизни в этом древнем государстве. Концепция Ростовцева сразу же вызвала дискуссию, диапазон отзывов на его книгу колебался от хвалебных до разгромных. Споры вокруг этого сочинения не затихали в течение нескольких десятилетий. Фактологическая база работы и выводы, к которым он пришел, были для того этапа развития антиковедческой мысли поистине ошеломляющими. Впервые в истории науки органично вплетя археологические данные в исторические построения, Ростовцев представил упадок Рима как результат борьбы городской буржуазии и крестьянства, составлявшего основную силу римской армии. Оставаясь, по сути, вне высокой культуры, но, имея поддержку императоров, они восстали против ненавистных им городов, бывших основой экономической мощи державы, и тем уничтожили эту основу, подписав смертный приговор величайшей цивилизации древности [19].
Впоследствии Ростовцев под влиянием критики смягчил свою позицию, но в историю антиковедения он вошел именно с этой теорией.
Таким образом, эта концепция Ростовцева родилась не в одночасье. Историк вынашивал и разрабатывал ее всю жизнь. И если восходящую часть античного цикла истории он смог продумать еще до 1917 г., в России, то для понимания его нисходящей части ему нужен был внешний импульс. В этом смысле революция в России 1917 г. и последующая эмиграция послужили для Ростовцева именно таким импульсом. Не даром он писал: «Думаю, что всякому мыслящему человеку интересно и нужно, психологически важно, переживая настоящее, углубиться и в прошлое… Политических рецептов прошлое не дает, но сознательно переживает настоящее только тот, кто научился понимать прошлое» [20].
Примечания
[1] Андро Ж. Влияние М.И. Ростовцева на развитие западноевропейской и североамериканской науки // Вестник древней истории. 1991. № 3. С. 166—176; Dow S. The Social and Economic History of the Roman Empire: Rostovtseff’s Classic After Thirty-Three Years // The American Historical Review. 1960. Vol. LXV. № 3. P. 546.
[2] Крих С.Б. Упадок древнего мира в творчестве М.И. Ростовцева. Омск, 2006. С. 139—140.
[3] Бонгард-Левин Г.М. Изгнание в вечность: Великий русский историк М.И. Ростовцев в США. Нью-Йорк, 1999.
[4] Ростовцев М.И. История государственного откупа в Римской империи (от Августа до Диоклетиана). СПб., 1899.
[5] Ростовцев М.И. Римские свинцовые тессеры. СПб., 1903.
[6] Фролов Э.Д. Русская наука об античности: Историографические очерки. 2-е изд. СПб., 2006. С. 407.
[7] Rostovtzeff M. Studien zur Geschichte des römischen Kolonates. Leipzig, 1910.
[8] Ныне они изданы отдельными сборниками: Ростовцев М.И. Избранные публицистические статьи, 1906—1923. М., 2002; Он же. Политические статьи. СПб., 2002.
[9] Rostovtseff M. The Social and Economic History of the Roman Empire. Oxford, 1926; Ростовцев М.И. Общество и хозяйство в Римской империи. Т. I—II. СПб., 2000—2001.
[10] Rostovtseff M. The Social and Economic History of the Hellenistic World. Oxford, 1941.
[11] Подробнее см.: Зуев В.Ю. М.И. Ростовцев. Годы в России. Биографическая хроника // Скифский роман. М., 1997. С. 50–83; Бонгард-Левин Г.М. Скифский роман, или Жизнь Михаила Ивановича Ростовцева // Российская научная эмиграция: Двадцать портретов. М., 2001. С. 293—313.
[12] Momigliano A.D. M.I. Rostovtzeff // Momigliano A.D. Studies in Historiography. L., 1966. P. 92.
[13] См.: Shaw B.D. Under Russian Eyes // The Journal of Roman Studies. 1992. Vol. LXXXII. P. 217—218.
[14] Momigliano A.D. M.I. Rostovtzeff… P. 100; Dow S. The Social and Economic History… P. 549—550; Wes M.A. Michael Rostovtzeff, Historian in Exile: Russian Roots in an American Context. Stuttgart, 1990. P. VIII, 26.
[15] Немировский А.И. Историография античности конца XIX—начала XX века (1890—1917): Начало кризиса буржуазной исторической мысли // Историография античной истории. М., 1980. С. 144—145.
[16] Ростовцев М.И. Капитализм и народное хозяйство в древнем мире // Русская мысль. 1900. Кн. III. С. 217.
[17] Крих С.Б. Упадок древнего мира… С. 46—47.
[18] Ростовцев М.И. Капитализм и народное хозяйство… С. 216.
[19] Momigliano A.D. M.I. Rostovtzeff… P. 100.
[20] Ростовцев М.И. Рождение Римской империи. М., 2003. С. 7.