Заключение

Автор глубоко убежден и надеется, что это отчетливо выражено в очерках, образующих вторую часть книги: изучение этногенеза, входящее сейчас в сферу этнографической науки, на самом деле ввиду сложности и многосторонности процесса, необходимости комплексного к нему подхода представляет собой предмет самостоятельного исследования и должно стать особой дисциплиной, которая аккумулировала бы результаты разных областей знания, сводила их в едином теоретическом синтезе, определила разрешающую силу разных видов исторических источников, разработала методические процедуры их использования. Пока эта самостоятельная область знания только складывается на стыке этнографии, археологии, исторической антропологии, палеолингвистики и исторического источниковедения, складывается в основном в ходе изучения конкретных этногенезов, хотя и выдвинула уже некоторые теоретические положения довольно высокого уровня обобщения конкретных эмпирических данных.

[adsense]

Как будет называться эта область знания? Этногонией? Термин появился в 30—40-х годах, иногда выплывает и сейчас, но употребляется в ином значении и довольно редко, видимо, из-за своей искусственности. Этногенезоологией? Это полностью соответствовало бы предмету исследования — «учение о происхождении народов», но термин при всей своей смысловой точности громоздок и, пожалуй, неуклюж. Однако дело, разумеется, не в термине, хотя и это важно, а в содержательной стороне новой дисциплины, в обогащении методологической и методической базы науки об этногенезе, которая пока еще делает первые шаги.

Народ — структурно сложное, многокомпонентное образование, о чем много и содержательно написано ¹, поэтому уже само выявление его компонентов в синхронном срезе, в какой-то исторический момент существования народа представляет собой задачу достаточно большой сложности. Она тем более усложняется, когда возникает необходимость в диахронном подходе к этнической динамике, в прослеживании генетических истоков выявляемых внутри народа структурных компонентов.

Дополнительная трудность создается разнохарактерностью самих истоков. Что важнее для определения генезиса — непрерывное генетическое родство в ряде поколений, т. е., иными словами, биологическая преемственность, которую автор, пожалуй, переоценивал в своих ранних работах, или языковая принадлежность, культура, самосознание и некоторые иные ценностные ориентации в этнической психологии? Эти и ряд других подобных вопросов еще предстоит решить.

Исключительно важны в связи с этногенетической реконструкцией две проблемы, связанные между собой, но в то же время имеющие и самостоятельное значение,— определение нижней границы хронологической глубины тех или иных данных, используемых в качестве этногенетического источника, и оценка реконструктивных возможностей самих данных, включающая, конечно, и их этногенетическую ретроспективу. Что касается определения хронологической глубины самих данных, то следует иметь в виду, что она пе совпадает или не полностью совпадает с хронологической глубиной этногепетической реконструкции. Археологические и палеоантропологические материалы, например, как уже говорилось выше, иллюстрируют весь исторический процесс в целом, начиная с самых ранних его этапов, но не несут непосредственной этнической информации, она извлекается лишь косвенным путем.

Такой путь, теоретически полностью оправданный, не приводит, однако, к однозначным результатам. Скажем, автор пытался аргументировать наличие этнической дифференциации начиная с эпохи нижнего палеолита, практически с самых первых шагов человечества после выделения из животного мира ². Но его точка зрения стоит скорее особняком, другие исследователи относят начало этнообразования к более поздним эпохам ³. Пока не удалось найти твердые и допускающие проверку критерии, с помощью которых вопрос может быть решен однозначно.

Казалось бы, достаточно полная и объективная информация об этнической дифференциации попадает в наши руки начиная с появления массовых письменных источников, т. е. с III тысячелетия до н. э. Но и они на деле оказываются обманчивыми: обнародовав большое количество этнонимов, они не наполняют их конкретным культурным содержанием и не дают возможности понять, даже при наличии серьезной исторической критики источниковедческой базы, к какому уровню этнической дифференциации или к какой форме этнической общности эти этнонимы могут быть приурочены. В данном случае удовлетворительная и более или менее однозначная историческая реконструкция даже достигается на более близком к современности и хронологически более позднем отрезке времени, чем историческое время, к которому относится само начало информационного потока, вытекающего из изучения тех или иных материалов. Весьма вероятно, что в общей форме справедливым окажется предположение, согласно которому эффективная этногенетическая реконструкция с помощью тех или иных данных приурочивается к более позднему времени, чем хронологическая глубина самих
данных.

Переходя к проблеме сравнительной эффективности разных видов данных, используемых в этногенетических реконструкциях, следует подчеркнуть, что решение этой проблемы зависит от оценки сравнительного значения тех или иных компонентов этноса и его основных признаков. В этнографии, исторической демографии и социолингвистике продолжается дискуссия о том, что является определяющим в выделении народа — язык, самосознание, народная культура и т. д. Не приводя многочисленной литературы, в чем нет в данном контексте необходимости, отмечу лишь, что пока вопрос решается в зависимости от ипостазирования одного из перечисленных или еще и других элементов этнической специфики. Между тем теперь уже совершенно очевидно, что в будущем может быть построена однозначная система специфических особенностей любого народа, в соответствии с иерархией которой последовательно распределяются разные виды исторических источников, позволяющих осуществлять этногенетические реконструкции. Путь к созданию такой системы, по мнению автора, лежит в дальнейшем обогащении нашего понимания конкретных этногенезов, к рассмотрению которых с помощью историко-антропологических материалов мы и переходим.