Величие былого Ирана

Если спросить перса, кто построил старинную мечеть или какое-нибудь другое мусульманское сооружение, он, скорее всего, ответит, что строителем был сефевидский властитель шах Аббас, украсивший зданиями Исфахан. Если же памятник явно доисламский, то последует другой ответ: его построил Хосров Аноширван, «Хосров с бессмертной душой», сасанидский вариант шаха Аббаса. Имя Хосров (в арабской передаче Кисра), как и имя Цезарь, стало для арабов обозначением сасанидских царей и одновременно синонимом великолепия и славы. Но Хосров правил Ираном меньше чем за сто лет до арабского на¬шествия, и, как это нередко бывает, первые признаки упадка можно заметить уже в его правление, время наибольшего могущества сасанидской державы.

При преемниках Шапура I позиции Ирана заметно пошатнулись. При Варахране II римляне возвратили себе утраченные ранее земли в Северной Месопотамии и контроль над Арменией. При Нарсе дела шли не лучше, и ему пришлось сделать императору Галерию новые уступки. После этого, казалось, римляне снова заняли то господствующее положение, которое было у них во времена Парфянского царства. При Шапуре II, правление которого было необычайно продолжительным (он сидел на престоле 70 лет), Сасаниды перешли к наступательным действиям не только на западе, но и на востоке, где Кушанское царство и другие области, видимо, отложились от Ирана, пока Шапур был малолетним. В целом внешняя политика Шапура II оказалась успешной; он возвратил персам и потерянные земли, и утраченный престиж. Он следовал примеру Шапура I и селил пленных римлян в различных провинциях державы, как об этом сообщает Аммиан Марцеллин (XX, 6, 7) — важный источник по истории правления Шапура II и его войн с Римом.

После Шапура II его нерешительные преемники вынуждены были пойти на уступки знати, увеличившей свою силу и влияние. Интересно отметить (хотя прямую связь здесь, быть может, трудно усмотреть), что как только происходит усиление феодальных владетелей за счет ослабления царской власти, создаются или получают популярность героические (эпические) сказания о царях — известны, например, сказания о Варахране V, или Бахраме Гуре (421—439), прославленном охотой на онагров ¹. Можно подозревать, что именно в правления слабых сасанидских монархов возникают пышные и многочисленные звания и чины. Новому усилению власти аристократии сопутствовали столкновения между враждующими группами феодальных владетелей, в результате которых царский трон переходил от одного представителя династии к другому. Так было, в частности, с коронацией Варахрана V (421 г.) и Перозз (459 г.).

В V в. на северо-востоке Ирана появился новый грозный противник, выступивший в роли преемника кушан. Это были эфталиты, новая волна выходцев из Средней Азии. Их миграция связана с изменением обстановки в центральноазиатских и среднеазиатских степях, которое правильнее всего определить как усиление роли народов, говоривших на алтайских языках, или движение гуннов. Если I тысячелетие до н. э. рассматривалось античными авторами как период скифского преобладания в степях Средней Азии, то первая половина I тысячелетия н. э. была временем гуннов, а вторая половина и более позднее время — периодом господства тюрок и монголов. Конечно, название «скифы» продолжало употребляться античными авторами для обозначения различных степных народов и после начала нашей эры, точно так же, как некоторые византийские авторы называли гуннами турок-османов. Названия «скифы», «гунны» и «тюрки» служили главными обозначениями обитателей степей в западных источниках, включая и ближневосточные; китайцы пользовались другими названиями. Совершенно очевидно, что далеко не все народы, обитавшие в Центральной и Средней Азии или пришедшие из этих областей на Ближний Восток и в Восточную Европу, были гуннами. Когда западные и ближневосточные источники называют какое-то племя гуннским, то на самом деле это означает лишь, что оно пришло откуда-то с обширных просторов центральноазиатских степей. Слово «гунн» доставило ученым немало забот, как, впрочем, и остальные проблемы истории гуннов, но здесь не место разбирать такие вопросы, как, например, проблема отождествления сюнну китайских источников с гуннами и хуннами, упоминаемыми в западных, ближневосточных и индийских источниках ².

Упоминание гуннов встречается, по-видимому, уже в «Географии» Птолемея (III, 5, 10), где гуннами названо некое племя в Южной России. Однако не удается найти никаких других сведений о гуннах на Ближнем Востоке и в Южной России вплоть до IV в. н. э. Прибавление этнонима «гунн» к названию кидаритов у Приска Понтийского может служить, видимо, примером употребления термина, ставшего общеизвестным в V в., в рассказе о более ранних событиях. Никаких доказательств того, что кидариты говорили на языке алтайской группы, не существует. Вероятно, слово Кидара было именем царя, так как оно встречается на монетах; но не мажет быть подтверждено никакими свидетельствами утверждение, что Кидара был предводителем новой центральноазиатской кочевой орды, завоевавшей Кушанское царство. Было сделано несколько попыток установить дату правления Кидары, но все они кажутся неубедительными; можно лишь предполагать, что Кидара царствовал в IV в.

Другой восточноиранский или среднеазиатский этноним указывает, очевидно, на переселение или завоевание с севера. В античных источниках эти пришельцы именуются хионитами. Под 359 г. царь хионитов Грумбат упомянут Аммианом Марцеллином (XIX, 1, 10) как союзник Шапура II, войско которого было под стенами Амиды. Принято считать, что хиониты (на монетах это название выступает в написании OIONO = хион = хун) ³ были завоевателями Восточного Ирана, пришедшими из Средней Азии и связанными с хунами индийских источников, а также с более поздними эфталитами. К сожалению, мы не располагаем источниками по истории Восточного Ирана для этого периода; многочисленные и разнообразные монеты еще не были должным образом классифицированы, и задача эта чрезвычайно сложная.

По монетам некоторых кушано-сасанидских наместников можно заключить, что персы по меньшей мере были правителями части кушанских владений на протяжении почти всего царствования Шапура II. Видимо, в конце IV или в начале V в. Кидара выступает в качестве независимого владетеля в южной части кушанских земель ⁴. Хиониты, вероятно, переместились в северные кушанские владения (к северу от Амударьи) за несколько лет до появления Кидары, могущество которого опиралось на области к югу от Гиндукуша — его монеты снабжены легендами на брахми. Такое разделение областей на северные и южные, с границей по горному хребту, имело важное значение. Хиониты заняли кушанские владения, так что хионитские правители появились в Бамиане, Забулистане и в других районах; монеты этих правителей плохо поддаются классификации ⁵. Источники не проводят четких различий между кидаритами, хионитами и эфталитами, что, возможно, отражает действительное смешение народов и правителей. Следует все же иметь в виду, что хиониты выступили на сцену раньше, чем эфталиты.

Трудно определить этнический состав хионитов и эфталитов, но нет никаких сведений о том, что хиониты отличались по этносу от эфталитов. Скорее есть данные, что эфталиты так же соотносились с хионитами, как кушаны с юечжами; иными словами, эфталиты могли быть ведущим племенем или родом среди хионитов. Можно предполагать присутствие алтайского, то есть гуннского, элемента среди хионитов и эфталитов, но больше оснований считать их иранцами. Не исключено, что первые их правители были гуннами, но в Средней Азии в этот период обитало много иранских народов, а население Восточного Ирана, в котором осели эфталиты, также было иранским. Мы вправе поэтому рассматривать эфталитскую державу Восточного Ирана и Северо-Западной Индии как преимущественно иранскую. Зороастрийские и манихейские миссионеры в Средней Азии должны были распространять среди местного населения элементы западноиранской культуры. Ко времени арабского завоевания в среде эфталитов возросло значение тюрок, но это произошло после того, как сами тюрки появились на Ближнем Востоке ⁶. Можно, конечно, опираясь на гипотетические этимологии одного или двух слов, пытаться реконструировать этническую и политическую историю целых народов, однако отсутствие не только данных письменных источников, но и достоверной традиции о прошлом Средней Азии и Восточного Ирана делает любую реконструкцию такого рода чисто умозрительной.

Во второй половине V в. эфталиты нанесли персам несколько поражений; царь Пероз в 484 г. погиб в битве с эфталитами. После его смерти знать вновь усилилась, что нашло отражение и в быстрой смене царей. Кавад I сумел удержаться на престоле только с помощью эфталитов. Это было время упадка державы, когда восточные соседи оказывали влияние даже на внутренние дела государства.

О маздакитском движении мы уже упоминали. Теперь нам предстоит рассмотреть грандиозные перемены, наступившие в Иране при Хосрове I, который, по представлениям персов, был величайшим из доисламских правителей Ирана.
Налоговая реформа Хосрова, коренным образом изменившая существовавшую в Иране практику взимания податей, была предметом многих исследований. Ф. Альтхейм убедительно показал, что образцом для новой налоговой системы, введенной при Хосрове, послужила система, действовавшая в Восточной Римской империи и созданная, в свою очередь, реформами Диоклетиана ⁷. Хосров не мог не учитывать изменений, которые произошли в результате маздакитского движения. Необходимо было установить новые принципы налогового обложения. Трудно, однако, судить, какова была старая система, действовавшая до реформы Хосрова, — все, что сообщается позднейшими авторами о сасанидской эпохе, относится ко времени после Хосрова. Можно предполагать, что Хосров стремился к устойчивости податной системы, а потому при взимании налога, прежде всего земельного, были установлены твердые ставки в денежном выражении. Такая система имела явные преимущества перед действовавшей ранее, при которой налог взимался в виде доли урожая и общая сумма поступлений в казну каждый год колебалась в зависимости от урожайности и других факторов. Был проведен обмер земель и составлены кадастровые списки, причем учитывались не только земельные фонды, но и количество финиковых пальм и оливковых деревьев. Земельный налог в позднеримской империи основывался на земельной единице iugum (площадь одновременной вспашки парной запряжкой), но размер обложения определялся с помощью indictio — налоговых «ставок», различавшихся в зависимости от категории земли. Эти принципы налогообложения нашли отражение в новой податной системе сасанидского Ирана, хотя существовали и некоторые различия, которые мы не имеем возможности рассматривать в данной книге. Взимание подушной подати, подобной capitatio у римлян, при Хосрове производилось по податной шкале, в зависимости от категории налогоплательщика. Как и в Римской империи, в Иране от подушной подати были освобождены лица, находившиеся на государственной службе; в Иране, кроме того, подушная подать не взималась с жрецов, воинов и высшей знати. Некоторые детали налоговой реформы вызывают споры среди исследователей, но в основных чертах, она ясна: Хосров добивался устойчивости и твердых поступлений в государственную казну.

Из Талмуда известно, что некоторые особенности старой практики взимания налогов еще сохранялись при Хосрове. Если кто-нибудь не мог уплатить земельный налог, обрабатываемый им участок переходил к тому, кто вносил установленную сумму налога. Уплатив земельный налог за того, кто не мог платить сам, можно было приобрести этого должника в качестве зависимого или раба. Согласно одному источнику («Nedarim», 62b), если иудей объявлял себя зороастрийцем, он мог избежать подушной подати. Речь идет, по-видимому, об особом налоге (или более тяжелой подушной подати), которым облагались иудеи, христиане и другие религиозные меньшинства. Христианский епископ и главы иудейских общин собирали налоги со своей паствы; эта практика сохраняется и во времена ислама. Сасанидская система обложения стала основой хорошо известной (в некоторых отношениях иной и более сложной) налоговой системы халифата — хараджа и джизьи.

Наряду с налоговой и финансовой реформами, при Хосрове произошли серьезные перемены в структуре общества и государственного аппарата, но и здесь многие детали ускользают от нас или могут быть истолкованы по-разному. Некоторые из этих нововведений могли быть делом и предшественников Хосрова, но именно после него они становятся характерными особенностями сасанидского Ирана. Пожалуй, самая важная из этих черт — рост мелкой аристократии, или дихканства (дихкан, буквально «владетель селения»), как называли арабы этот костяк персидской областной и местной администрации. Дихканство к концу сасанидской державы действительно владело и правило страной. Таким своим положением мелкая аристократия, по всей видимости, была обязана царю, и она служила хорошим противовесом крупным родам знати, постепенно терявшим свое значение. Стремясь к созданию устойчивой структуры общества, Хосров мог найти опору в освященном религией делении общества на четыре сословия или касты, которое возникло еще на заре иранской истории, но именно ко времени Хосрова полностью оформилось.

В мусульманских сочинениях, таких, как «Китаб ал-тадж» Джахиза, содержатся, наряду с ценными и достоверными данными, бесчисленные анекдоты о деятельности Хосрова I. Источники совпадают в своей оценке сасанидской державы после Хосрова — прочное здание, лестница иерархии и над всеми — царь царей. Государственный корабль был хорошо оснащен, книги с описаниями церемониала, наставления принцам и другие сочинения определяли обязанности царя по отношению к своим подданным и подданных по отношению к царю. На это время должна приходиться активная разработка и фиксация правил поведения, прав и обязанностей разных сословий. Звания мобедан мобед (глава духовенства), дабиран дабир (глава писцов) и другие, образованные в подражание титулу «царь царей», — свидетельствуют об устройстве общества по царским и религиозным предначертаниям. Привлекательная на первый взгляд картина жизни позднесасанидского государства имеет и оборотную сторону. В обществе, которое, казалось бы, достигло социальной и духовной стабильности в религии, сословной структуре и общей культуре, уже вызревали зерна упадка, порожденного застоем.

Правление Хосрова было и временем завоеваний. В 540 г. персам удалось сравнительно легко захватить Антиохию на Оронте. На востоке могущество эфталитов было сокрушено совместными ударами персов и тюрок около 558 г., когда Западный Тюркский каганат и Иран, покончив с владычеством эфталитов, заменили его (во всяком случае, номинально) господством тюрок к северу от Амударьи и установлением власти Сасанидов над многочисленными мелкими княжествами эфталитов к югу от этой реки. Хосров, так же как и Шапур I и Шапур II, систематически поселял в различных частях Ирана военнопленных; этой испытанной практике следовали в более близкое к нам время шах Аббас и Реза-шах. При Хосрове был предпринят и неожиданный на первый взгляд, но очень важный для Сасанидов захват Йемена (отзвук этого события можно найти в Коране). Рубежи державы при Хосрове защищались сетью пограничных крепостей — в Сирийской пустыне, в районе Дербента на Кавказе и на восточном побережье Каспийского моря, в степях Гургана. Введение института четырех спахбадов (полководцев), соответственно четырем странам света, также приписывается Хосрову. Одновременно в этот поздний период сасанидской истории растет и значение марзбанов, «хранителей границ». Уже упоминалось о новых городах, построенных при Хосрове. Один из городов, возведенный с помощью пленных византийцев близ Ктесифона, назывался буквально «Лучшая Антиохия Хосрова», подобно «Лучшей Антиохии Шапура» (Гундешапур). Дикий вепрь на печати Хосрова был очень распространенным символом в сасанидском искусстве (рис. 109, 111). Новая организация административного управления при Хосрове, ознаменовавшаяся созданием системы диванов, многими мусульманскими авторами рассматривается как прообраз диванов при ‘Аббасидах, хотя прямую преемственность в этой области доказать трудно.

О Хосрове Аноширване написано так много, что можно, не останавливаясь на спорных вопросах, отослать читателя к исследованиям, посвященным его правлению ⁸. Налоговая и административная реформа Хосрова имела большее значение, чем расширение границ державы. Главным результатом этих реформ был упадок могущества высшей знати и владетельных князей и усиление чиновничества. Реорганизации подверглась также армия, которая отныне была теснее связана с центральной властью, чем с местными военачальниками и князьями. Хосрову приписывают проведение и многих других реформ, однако для нас представляют интерес детали, значение которых не всегда в достаточной мере оценивается.

Известно, что имена героев иранского эпоса в конце V и в начале VI в. становятся популярными среди членов царского рода, а также, вероятно, среди знати, хотя о последней до нас дошло немного сведений ⁹. Об усилившемся интересе к старине свидетельствует и появление на монетах Пероза и Кавада древнего титула в его среднеперсидской форме kay (пишется kdy) ¹⁰. Можно полагать, что сказания и легенды древнего Ирана при Хосрове I были собраны воедино и что иранский героический эпос, как мы его знаем по «Шах-наме» Фирдоуси, имел в это время почти такой же вид, как и позднее. Не исключены (хотя и не могут быть доказаны) значительные переделки эпоса в этот период, например, включение в сказание о Кей-Хосрове событий из жизни Хосрова Аноширвана. Некоторые исследователи склонны относить ко времени Хосрова учреждение многих высших должностей и званий державы, в том числе должности мобедан мобеда; однако приписывание всех нововведений такого рода одному только Хосрову вряд ли справедливо. Утверждают, что Хосров установил новую иерархию храмов огня и ввел огонь Гушнаспа, связанный с коронацией Хосрова в Шизе (Ганзаке); это возможно, но не доказано ¹¹.

С именем Хосрова связано также возрождение науки, сопровождавшееся греческим и индийским влиянием. У Агафия (II, 30) есть известный отрывок, повествующий о греческих философах (видимо, неоплатониках), прибывших ко двору царя царей в 539 г., после закрытия академии в Афинах, и хорошо принятых персами. Вопрос о развитии науки при Сасанидах не разработан в деталях. Некоторые исследователи приписывают персидское происхождение многому из того, что составляет достояние позднейшей мусульманской науки; другие, напротив, отрицают существование сколько-нибудь значительной пехлевийской научной литературы. Мы знаем о Бурзое, знаменитом лекаре Хосрова, который, согласно принятой версии, был послан царем царей в Индию и привез оттуда шахматы и много санскритских книг, таких, как басни Бидпая и труды по медицине, которые Бурзой перевел на среднеперсидский язык. Другие персидские ученые известны только по позднейшим ссылкам. Многие арабские и новоперсидские труды по астрономии, в том числе таблицы звезд (особенно «Зидж-и шахрияр»), указывают на сасанидские прототипы. Можно подозревать, что большая среднеперсидская светская литература оказалась уничтоженной из-за того, что мобеды не заботились о ее сохранении, а мужей науки и литературы больше устраивал арабский язык, чем среднеперсидский с его трудной системой письма.

Несомненно, однако, что многие и различные по своему характеру научные труды были переведены с греческого на пехлеви, а позднее с пехлеви на арабский, что свидетельствует о научной жизни при Сасанидах ¹². Эта ученость была, скорее, компилятивной, чем творческой; литературное возрождение во времена Хосрова проявилось не столько в создании нового, сколько в записи и канонизации легенд и сказаний, входящих в иранский эпос. К этому периоду исследователи относят письмо Тансара (или Тосара), который упоминался уже выше, «Книгу деяний Ардашира» и другие произведения пехлевийской литературы ¹³. Некоторые утверждают также, что авестийский алфавит был создан только при Хосрове. Позднейшие редакции как эпической, так и религиозной литературы затрудняют определение первоначальной записи, но нельзя отрицать активную литературную деятельность при Хосрове.

Сасанидское искусство по праву характеризуют как вершину тысячелетнего развития искусства Ирана. В позднесасанидском искусстве можно видеть греческие и римские элементы, древневосточные архаичные мотивы и чисто иранские темы, например сцены инвеституры царя, сидящего на коне. Непродолжительное оживление греческого влияния при Шапуре I вряд ли нарушило преемственность развития иранского искусства — от парфянской эпохи и Ардашира до Хосрова. Резьба по штуку и алебастру в сасанидском искусстве, как и в позднегандхарском, достигла очень высокой выразительности. Широкое распространение монограмм, символов и сложных узоров характерно для позднесасанидского искусства, как и для раннемусульманского (рис. 113—117). В раннесасавидском искусстве можно заметить стремление к реалистичности изображения, тогда как в самом конце сасанидской эпохи побеждают стилизация и геометрическая изобразительность. Антропоморфные изображения Ахура Мазды, являвшиеся, возможно, пережитком «мессианского этапа» в религиях Ближнего Востока, не встречаются в искусстве последнего периода сасанидской державы. Древние мотивы — сцены охоты, инвеституры царя или битвы всадников — представлены на скальных рельефах и на замечательных серебряных блюдах, причем черты сасанидского искусства в них легко распознаются и не могут быть спутаны ни с чем другим. Этот сасанидский стереотип в искусстве можно считать еще одним свидетельством «замораживания» культуры и общества. Дошедшие до нас памятники архитектуры, скульптуры, торевтики, гончарного и шелкоткацкого ремесла сасанидской эпохи — убедительные доказательства величия и богатства иранской культуры.

Сасанидская держава в конце правления Хосрова казалась сильнее, чем когда-либо, но, несмотря на изменения и реформы, этот век был не только временем нововведений. Скорее, этот период может быть охарактеризован как время подведения итогов, собирания и письменной фиксации — прошлое становилось важным оправданием для действий государства и церкви. Это прошлое, возрождавшееся в эпических сказаниях, традициях и обычаях, было, однако, героическим прошлым знатных родов и княжеских дружин, но не централизованного бюрократического государства, которое стремился создать Хосров. Не напоминали ли его преемники Дон Кихота, когда они заботились о традициях прошлого в то время, как народ был готов уже принять новое пророчество Мухаммада? Знатные роды сохраняли героические традиции Ирана; эти традиции пережили атаки ислама, когда сасанидская держава оказалась повергнутой. Местный сепаратизм и неистовый индивидуализм были и несчастьем, и славой Ирана на протяжении всей его истории. Пройдя через победы и поражения, культура и весь уклад жизни сплотили население страны больше, чем политические институты или даже религия, хотя и они тоже оказались включенными в наследие Персии.