Типы наших ученых и ситуации

Какие же типы людей, занятых изучением древностей, встречаем мы на протяжении трехсотлетнего развития русской археологии?

Самый распространенный тип — человек, взявшийся за раскопки курганов или городищ просто потому, что это ему любопытно. Само по себе такое отношение к делу не предосудительно. Любопытство, незаинтересованное знание всегда были в числе страстей, двигавших человечество и различные области науки по пути прогресса. В нашем случае плохо то, что многие любители полевой археологии оставили после себя руины небрежно раскопанных памятников, горы перепутанных коллекций и лишь наспех написанные информации, для коллег почти бесполезные. У этих людей нет чувства ответственности, самоконтроля. Археология для них, по выражению Б. Н. Гракова, не более, чем «собирание марок за казенный счет».

[adsense]

В XVIII—XIX веках к этому типу принадлежали дворяне-дилетанты, но тогда археология делала первые шаги, а те, кто наряду с чем-то еще интересовались ею, обладали такой широтой кругозора, какая сейчас мало кому доступна. Эта плеяда, способная «по прихоти своей скитаться здесь и там, дивясь божественным природы красотам и пред созданьями искусств и вдохновенья трепеща радостно в восторгах умиленья», ушла в прошлое вместе со всей дворянской культурой. Я счастлив, что застал последних представителей эстетического направления в истории: Н. Н. Воронина, Д. С. Лихачева, В. Н. Лазарева, В. Д. Блаватского.

Нынешние любители раскопок образованием не блещут, но мнят себя профессионалами, состоят в штате солидных учреждений, получают ученые степени, хотя действуют без понимания требований строгой науки. Оправданием для них служат «хорошие находки». За это большинство готово все простить. Но хороших находок и так полным-полно в наших музеях. Любование расписными вазами или бронзовыми фибулами — пройденный этап в развитии нашей науки. Сегодня нам нужны не находки, а методы их осмысления — типологические и хронологические классификации древних вещей, стратиграфические наблюдения. Нужны исследования, мысль, а этого-то и не видно.

Точно так же, как сошел со сцены тип дворянина-дилетанта, исчез и другой, некогда распространенный и плодотворно действовавший тип — разночинца, просветителя, позитивиста. После кризиса позитивизма в начале XX века этот тип возродился в период революции, не без успеха реализовал себя в двадцатые и тридцатые годы, а затем постепенно был вытеснен иными.

Сейчас помимо любителей господствуют два типа: узкие специалисты и дельцы. Кастовые ученые, знатоки определенного района, некой эпохи, какой-то группы древних вещей были всегда. В наши дни завоевать такую репутацию мечтают многие. Уже студенты и аспиранты пытаются отыскать «свою экологическую нишу» и прочно обосноваться в ней.

Если речь идет о подлинных знатоках своего дела, то эту тенденцию нельзя не приветствовать. Защитники ее, может быть, сумеют восполнить те бреши, что образовались в результате «борьбы с вещеведением», оживят заглохшую работу по систематизации и классификации древностей. К сожалению, отхватить для себя уютную нишку стремятся и явные халтурщики, собирающиеся жить там в свое удовольствие, без помех и контроля извне.

Но и в лучших кастовых специалистах чувствуется известная ущербность, отрыв от традиций гражданственности, общественности, издавна свойственных русской науке. Нет у этих людей глубоких связей с жизнью народа, страны, эпохи. Даже наши академики XVIII века из немцев имели перед ними преимущество, поскольку были энциклопедистами, тогда как нынешние профессионалы не видят ничего дальше маленькой группы кремней, амфорных ножек или бронзовых пряжек.

За последние тридцать лет на первый план все упорнее стал выдвигаться тип ученого-дельца, мастера саморекламы, охотника за чинами, званиями, деньгами. Я уже говорил об одном из таких деятелей — А. П. Окладникове. В следующем поколении подобных умельцев стало еще больше. По тому же пути пошли
В. М. Массон, А. М. Лесков, А. И. Мартынов, Я. А. Шер, А. Д. Пряхин и т. д. Да, они хорошие организаторы. Но беспокоит их вовсе не научная истина, а личный успех, ради чего они готовы на все и потому порой весьма опасны для науки.

В советский период успех обеспечивало обслуживание лозунгов, брошенных с высоких трибун. Задумаемся теперь над этим аспектом проблемы. Идеологический пресс со страшной силой давил и давит на людей нашего времени. Ежеминутно помнишь: этого нельзя, хотя это чуть ли не самое главное, а вот то надо всюду притягивать за уши, сколь бы ни было противно и не нужно для дела. Как тут быть? Я наблюдал разные линии поведения. В схеме их шесть.

Первая — уйти, бежать. Минский археолог С. С. Шутов при разгроме белорусской культуры в «год великого перелома» бросил любимые занятия, получил медицинское образование и превратился в практикующего врача. В 1953 году я встретился с ним на раскопках в Костенках. Увлечение юных лет не прошло, и Сергей Сергеевич ради него жертвовал своим отпуском.

Любопытен М. Я. Сюзюмов — ученик знаменитого византиниста А. А. Васильева. Перед революцией он напечатал ряд интересных очерков и был приглашен на кафедру в Юрьевский университет. Октябрьский переворот все перечеркнул. До пятидесяти лет Сюзюмов учительствовал в захолустной Златоусте и только в 1943 году начал преподавать в Уральском университете. Долголетие позволило ему еще немало сделать, в частности в изучении средневекового Херсонеса 1.

«Отойди от зла и сотвори благо» — путь вроде бы оправданный, но не есть ли это зарывание в землю своего таланта? Да и возможно ли в наши дни избежать какого-либо соприкосновения с враждебными тебе явлениями? Ведь на раскопки Шутов ездил с П. И. Борисковским — активным участником погромов начала 1930-х годов. А. Сюзюмов, директорствуя в школе, разве мог уклониться от славословий Сталину? И, вернувшись в науку, не заверял ли он всех, что ныне усвоил учение Маркса? Нет, тут что-то мне не по душе.

Творческие люди не могут не работать. После избиений, пыток, приговора к расстрелу бывший белорусский академик, а потом многолетний заключенный Г. И. Горецкий год за годом вел серьезные геологические и археологические исследования на Беломорканале и Волге—Доне 2.

Итак, все же работать. Но как? Один путь — замкнуться в узком круге специальных тем, подальше от того поля, где идет борьба не на жизнь, а на смерть. «При любом строе честный доцент может честно заниматься стихосложением Хемницера», — говаривал пушкинист В. Э. Вацуро. Так думают многие. Займемся разбором архивов, археологических коллекций, составлением каталогов, комментариями к текстам классиков. Будем делать это на высоком профессиональном уровне, но не участвуя в общественной борьбе. Эту позицию я понимаю, уважаю, и все же мне она кажется несколько ущербной.

Две другие позиции примыкают к ней, но и отличаются в весьма существенных моментах. Один вариант: на службе — обычная рутинная работа в своей частной области, а по вечерам тайком что-то делается для себя без оглядки на цензуру. Монументальный «Петр Великий» М. М. Богословского готовился после революции без надежды на публикацию, и все же увидел свет в конце 1930-х годов. В 1960-х — большое впечатление на читателей произвели посмертно изданные труды С. Б. Веселовского об Иване Грозном, созданные в 1930—1940-х годах. Такие примеры, безусловно, вызывают желание подражать. Но куда чаще написанное в стол со временем устаревает, проходит незамеченным, не став из факта биографии автора фактом истории науки. Археологические изыскания устаревают особенно быстро.

Гораздо ближе мне другой вариант: работая с полной отдачей в избранной сфере, скрепя сердце приняв какие-то апробированные догмы, исподволь при всяком удобном случае проводить в печати или на лекциях идеи, идущие вразрез с официальными установками. Иногда это удается в очень скромных масштабах, иногда — в довольно значительных, иногда сразу пресекается и кончается плохо. Это путь деятельных людей, в основе порядочных, но идущих на компромиссы, чтобы не зарыть свой талант в землю, чтобы твоя область знания как-то двигалась вперед, не отрываясь от достижений мировой науки. Примеров много. Тут и биологи (П. М. Жуковский), и философы (А. Ф. Лосев), и филологи (Ю. М. Лотман) и историки (И. М. Дьяконов, А. И. Неусыхин) и т. д.

Следующие две линии поведения — это переход на официальные позиции и участие в разгроме тех направлений, что им не соответствуют. В одном случае серьезный специалист неплохо работает в своей сфере, но губит тех, кто думает иначе. М. Н. Покровский был интересный, хотя и крайне односторонний исследователь, но он нанес огромный вред нашей науке, отправив за решетку более ста своих коллег — «дворянских к буржуазных историков».

Во втором случае человек ни к какой науке не способен, но успешно делает карьеру около нее, организуя травлю подлинных ученых как идеалистов, космополитов, морганистов и т. д. и т. п. Такой публики несть числа и прощения ей нет. В биологии это И. И. Презент, в физике — А. К. Тимирязев, в археологии — С. Н. Быковский…

Итак, предпочтительнее для меня скромные труженики, не марающиеся в грязи, и активные натуры, все понимающие, но ради дела готовые пойти на те или иные компромиссы. Поймут ли подлинную расстановку сил наши потомки? Вот ведь Запад не слишком разбирается, что к чему. То делил россиян всего на две группы — героических диссидентов и жалких конформистов, то охотно общается с официальными лицами из погромщиков. Как же иначе: именно они могут пригласить, организовать какие-то совместные исследования.

А картина иная. Основной массив составляют рядовые интеллигенты. Они спасли от гибели наши библиотеки, музеи, архивы, памятники старины. Они продолжают линию преемственности в развитии определенных областей знания, в преподавании. Были среди них истинные герои, шедшие на великие жертвы, чтобы защитить наше культурное наследие. Преобладали же незаметные труженики, давно забытые, но совершившие совсем немало. Нередко им приходилось идти на уступки властям, выглядящие сейчас весьма неприятно.

К чему же я призываю: к «двурушничеству», по терминологии тридцатых годов, к «двоемыслию» — по выражению шестидесятых? Нет, я говорю о реальном взгляде на вещи. На последнем съезде конституционно-демократической партии в 1918 году А. А. Кизеветтер признал, что тактика бойкота новой власти провалилась. Коммунисты спокойно обходятся без интеллигенции, а культура гибнет. Надо соглашаться на сотрудничество, стараясь, несмотря ни на что, проводить свою линию 3. Кто был прав — А. Н. Бенуа, звавший работников музеев к бойкоту, или историки и искусствоведы, вместе с комиссарами вывозившие из разграбляемых монастырей и усадеб иконы, картины, книги, коллекции? Для меня ответ ясен.

[adsense]

Вся наша жизнь стоит на компромиссах: с родителями, любимыми, но принадлежащими к другому поколению и плохо нас понимающими, с коллегами, очень разными по устремлениям и нравственным качествам. Нельзя превращать жизнь в вечную гражданскую войну. Но нельзя и капитулировать при малейших сложностях, приспосабливаясь к любому произволу и преступлению. Борьба и противостояние неизбежны. Решить же, где пролегает грань допустимых уступок, которую нельзя перейти, дело совести каждого. Тут единых рецептов нет.

В 1925 году великий ученый В. И. Вернадский, отвечая на письмо старого соратника по конституционно-демократической партии И. И. Петрункевича, не соглашался с его упреками С. Ф. Ольденбургу и А. Е. Ферсману, пошедшим на сотрудничество с большевиками. Дело не в отдельных уступках нажиму верхов, а в главной задаче, стоящей перед деятелями науки, — спасти русскую культуру. Вернадский напоминал о рассказе Абюля Ремюза про китайского сановника, ставшего ближайшим советником Чингисхана. «Благодаря ему, а не его моральным противникам Китай не постигла судьба Средней Азии, где все было уничтожено. И этот мандарин был моральной прав», — подчеркивал Вернадский 4.

Мысль: «существование «конформистов» — условие стабильности общества в экстремальных условиях» разделяют и современные представители естественных наук 5.

Для понимания поведения ученых, живших в СССР, полезно вспомнить о типичном явлении наших дней — о заложниках.

Когда террористы захватывают самолет или автобус с пассажирами, мы не удивляемся: что же они не сопротивляются? Ведь их больше, чем бандитов. Правда, те вооружены и кого-то даже убьют, но одолеть-то их можно. — Нет, те, кто пытается спасти людей, говорят им: проявляйте выдержку, постарайтесь начать диалог с террористами, терпеливо ждите помощи извне. То же и с интеллигенцией в СССР.

Сопротивление было немыслимо. Жертвы и так исчислялись тысячами. То тут, то там приходилось приспосабливаться к требованиям овладевшей властью группы. Речь шла не просто о выживании, а о сохранении культурного потенциала России. Эту позицию разделяла значительная часть нашей интеллигенции.

Была и другая часть. У террористов оказываются порой пособники из тех же заложников, готовые ради выгоды предать своих товарищей по несчастью. То же происходило в масштабах всей страны.

Этими соображениями определяется некая противоречивость моих очерков. Тон их меняется, местами он очень снисходителен, а где-то становится крайне нетерпимым. Нельзя путать жертвы и пособников палачей. Ни на минуту нельзя забывать о трагизме общей ситуации для нескольких поколений русских ученых.

Меня не раз упрекали и, вероятно, будут упрекать читатели этой книги за резкие оценки тех или иных поступков наших предшественников. Ведь есть латинское изречение: «О мертвых или хорошо или ничего». Есть и христианская заповедь: «Не судите, да не судимы будете». Так ли это бесспорно? Разве возможно движение вперед науки, да и жизни в целом, если мы не будем оценивать уже отошедшие в прошлое дела и события.

Лев Толстой писал: «О мертвых говори доброе или ничего». Как это несправедливо! Напротив, надо бы сказать: «О живых говори доброе или ничего». От скольких страданий это избавило бы людей… О мертвых же почему не говорить худого? В нашем мире, напротив, установилось вследствие обычая некрологов и юбилеев говорить о мертвых одни преувеличенные похвалы и, следовательно, только ложь. А такие лживые похвалы вредны потому, что сглаживают в понятиях людей различие между добром и злом» 6.

Мне близка такая позиция. Не нужно только расставлять отметки по двубальной шкале: хорошее — плохое, черное — белое.

И люди не одномерны, и ситуации, в какие им доводилось попадать в нашу эпоху, безмерно сложны. Вот несколько эпизодов из истории отечественной археологии.

В брошюре «Феномен советской археологии» Л. С. Клейн огромное значение придавал тому, кто из коллег цитировал «классиков марксизма», а кто нет. Мне это не кажется существенным. Цитаты порой прикрывали идеи, считавшиеся неортодоксальными и не пропускавшиеся в печать, порой были всего лишь «выплатой идеологической пени» (по выражению И. Ильфа и Е. Петрова), своего рода «галочкой». Не это было главным в безумно тяжелой ситуации.

В числе людей, принципиально умалчивавших о марксизме, А. С. Клейн назвал М. П. Грязнова 7. Это верно, но как быть с другими фактами?

В 1930 году в Русском музее развернулась «Критическая проработка Руденковщины». На заседании Этнографического отдела под надзором М. Г. Худякова, А. Н. Бернштама и Е. Ю. Кричевского с докладами пришлось выступить С. А. Теплоухову и Грязнову. Вынужденные отмежеваться от репрессированного Руденко, они спорили с ним по чисто научным вопросам, но «уклонились от разбора социальных корней руденковщины, методологии и классовой сущности его работ». Не придали они значения и тому, что одна из ранних статей Руденко издана в приложении к монографии М. И. Ростовцева о сарматских курганах Оренбургской губернии (1918), что следовало расценить как связь Руденко с белоэмигрантом и антисоветчиком.

Мог ли Грязнов избежать этого выступления? Пожалуй, мог бы. Ф. А. Фиельструп участвовать в «борьбе с руденковщиной» отказался 8.

Прошло два года, и по «Делу Русского музея» были арестованы как Фиельструп, так и Теплоухов с Грязновым. В архиве Грязнова сохранилась сделанная десятилетия спустя запись двенадцати допросов во время следствия. Из нее видно, что на восьмом допросе обвиняемый принужден был дать какие-то показания против Теплоухова, а на одиннадцатом — против Руденко 9. Теплоухов и Фиельструп покончили с собою в тюрьме.

В 1960-х годах Грязнов сделал в ЛОИА доклад о Теплоухове, чьи заслуги замалчивали почти тридцать лет. По рассказам присутствовавших, закончив свою речь, Михаил Петрович помолчал, а потом произнес еще фразу: «И вот такого человека я погубил» и заплакал.

Вправе ли кто-либо осуждать Грязнова за то, на что он пошел в тяжелейших обстоятельствах? На мой взгляд, ни в коей мере. Он действовал не по собственному почину, а, по выражению А. Камю, был «впутан» 10 во что-то ему органически чуждое. Ситуация с Худяковым, Кричевским, Бернштамом принципиально другая. Они добровольно стали пособниками палачей.

В 2001 году Г. П. Григорьев напечатал очерк о П. И. Борисковском, где содержится скрытая полемика с моей оценкой общественной позиции этого ученого. По уверению Григорьева, Борисовский с юных лет и до старости был гоним, сперва как выходец из буржуазии, затем как еврей, потом как маррист, и т. д. «Жизнь его была несладкой» 11. Вероятно, так повествовал о своей жизни сам Борисковский в разговорах с Григорьевым. Люди старшего поколения знают, что все обстояло куда сложнее. Выходцы из «бывших» нередко рьяно выслуживались перед новой властью. Ближайший друг Борисковского Кричевский — сын состоятельного петербургского ювелира — стал доносчиком и проработчиком. Власть умело использовала таких людей. Проработчиком был в начале 1930-х годов и Борисковский.

В годы «борьбы с космополитизмом» вовсе не преследовали всех евреев без разбора. Была выделена группа «хороших евреев», и их демонстративно выдвигали и награждали. Так в 1949 году — в пик «борьбы с космополитизмом» — Сталинской премией был отмечен С. Я. Маршак за переводы сонетов Шекспира.

Борисковский старался попасть в число «хороших евреев», даже борцов с космополитизмом. Он изобличал в этом страшном грехе В. И. Равдоникаса, чью панегирическую биографию только что напечатал. В своей книге «Начальный этап первобытного общества» (Л., 1950) не назвал ни одного иностранного ученого, перечисляя самые незначительные заметки отечественных авторов.

Все это было замечено наверху. В 1952 году еврей и недавний маррист Борисковский благополучно получил докторскую степень, в 1961 — возглавил сектор палеолита ИА.

Конечно, и Борисковскому пришлось пережить трудные минуты. Когда расстреляли его руководителя по аспирантуре
С. Н. Быковского, когда развернулась антисемитская кампания, Павел Иосифович очень боялся. Но в целом он всегда был на плаву. Он был старательный, полезный ученый, в зрелые годы достаточно терпимый во взаимоотношениях с коллегами, но это совсем иной тип, чем Грязнов, прежде всего приспособленец.

Постараемся быть объективными, говоря о наших предшественниках, попытаемся понять логику их поведения. Но все понять не значит все простить.

Были люди, сделавшие карьеру, присвоив достижения археологов, ставших жертвами репрессий. Систему «клеров» земледельческих участков у Херсонеса открыл в 1920-х годах Л. А. Моисеев. Он был арестован. Его работа о клерах куда-то исчезла. Тему перехватил С. Ф. Стржелецкий 12. Антиковеды, видя, что речь идет о важном открытии, предложили ему защищать работу о клерах как докторскую диссертацию, а в качестве кандидатской подать что-нибудь другое. Стржелецкий представил как кандидатскую диссертацию описание поселения кизил-кобинской культуры у Балаклавы. Открыл и раскопал его А. К. Тахтай, отправленный в концлагерь по доносу именно Стржелецкого 13. Моисеев и Тахтай вышли из заключения, но по-настоящему уже не работали.

Точно также Д. А. Крайнов уже в 1960-х годах приписывал себе открытие многослойного неолитического поселения Сахтыш, найденного в действительности репрессированным В. И. Смирновым, равно как и периодизацию древностей Волго-Окского бассейна, созданную погибшим Б. С. Жуковым. Е. И. Крупнов рабски воспроизвел периодизацию древностей Кабарды, разработанную А. А. Миллером, не называя его и делая вид, будто это его собственное достижение. Оправдать действия Стржелецкого, Крайнова и Крупнова я не могу.

Но вот ситуация несколько другая. В 1932 году киевский археолог С. С. Магура начал широкомасштабные раскопки трипольского поселения Коломийщина. Помогал ему другой киевлянин К. Е. Коршак. В 1934 году в экспедицию были приглашены сотрудники ГАИМК Т. С. Пассек и Е. Ю. Кричевский. В 1937 году Магура и Коршак были арестованы и расстреляны. Отчет о раскопках был издан в 1940 году в сборнике «Трипольская культура» Т. С. Пассек. Магура и Коршак здесь не упомянуты. В книге дано подробное описание восьми глинобитных площадок — остатков трипольских жилищ, расчищенных Пассек и Кричевским. А всего на поселении было изучено 39 площадок. О большей части из них, видимо, исследованных Магурой и Коршаком, приведены лишь краткие справки. Или полевые материалы, хранившиеся у этих археологов, были изъяты и уничтожены НКВД, или они все же были доступны Пассек, но она не могла назвать имена репрессированных. Винить ее за такой характер публикации никак нельзя. Скорее надо благодарить за то, что ценные материалы были введены в научный оборот, а не погибли, как погибли после ареста исследователей важные данные о раскопках в зоне строительства Днепрогэса. Все же нужна и оговорка. После XX съезда КПСС Пассек не решилась рассказать в печати о том, кто изучал Коломийщину, что с ними стало и при каких обстоятельствах она готовила публикацию. Таких коллизий в жизни археологов советской эпохи было много и, хотя легче всего следовать совету «Не судите», совесть протестует против подобного подхода к поистине трагическим событиям.

Notes:

  1. Поляковская М. А. М. Я. Сюзюмов — парадоксы жизни и творчества // Известия Уральского университета. Екатеринбург, 1995. №4. С. 56—58.
  2. Анциферов Н. П. Из дум о былом. М., 1932. С. 377, 386, 393—397./ref]. А другой зек — искусствовед А. Н. Греч — в Соловецком лагере писал бисерным почерком в «амбарной книге» свой «Венок усадьбам» 14Злочевский Г. Д. «Со вкусом и горячей любовью к истинно культурным ценностям». Алексей Николаевич Греч // Краеведы Москвы. М., 1995. С. 256.
  3. Красная книга ВЧК. М., 1989. Ч. 1. С. 74—77.
  4. «Я верю в силу свободной мысли…» Письма В. И. Вернадского И. И. Петрункевичу // Новый мир. 1989. № 12. С. 217.
  5. Шноль С. 9. Существование «конформистов» — условие стабильности общества в экстремальных условиях // Русский химический журнал. 1999. Т. XLIII. № 6.
  6. Толстой Л. Н. Путь жизни // Полн. собр. соч.: В 50 т. М., 1956. Т. 45. С. 356.
  7. Клейн Л. С. Феномен советской археологии. СПб., 1993. С. 33.
  8. Худяков М. Г. Критическая проработка руденковщины // СЭ. 1931. № 1—2. С. 168.
  9. Из архива М. П. Грязнова // Степи Евразии в древности и средневековье. СПб., 2002. С. 86—90.
  10. Камю А. Диалог с глухими!? // Слово. 1991. № 3. С. 83.
  11. Григорьев Г. П. П. И. Борисковский на фоне социальной психологии первой половины XX века // Каменный век Старого света. СПб., 2001. С. 33—38.
  12. Щеглов А. Н„ Тункина И. В. Из истории изучения античного культурного ландшафта в Крыму (конец XVIII — первая половина XX в.) // Традиции российской археологии. СПб., 1996. С. 32.
  13. Формозов А. А. Новые книги об отечественных археологах // РА. 1993. №4. С. 250, 251.

В этот день:

Дни смерти
1870 Умер Поль-Эмиль Ботта — французский дипломат, археолог, натуралист, путешественник, один из первых исследователей Ниневии, Вавилона.
1970 Умер Валерий Николаевич Чернецов - — советский этнограф и археолог, специалист по угорским народам.
2001 Умер Хельге Маркус Ингстад — норвежский путешественник, археолог и писатель. Известен открытием в 1960-х годах поселения викингов в Л'Анс-о-Медоузе, в Ньюфаундленде, датированного XI веком, что доказывало посещение европейцами Америки за четыре века до Христофора Колумба.

Рубрики

Свежие записи

Счетчики

Яндекс.Метрика

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Археология © 2014