Тихонов С.С. История изучения памятников эпохи поздней бронзы Верхнего Приобья

Тихонов С.С. История изучения памятников эпохи поздней бронзы Верхнего Приобья // Рыцарь сибирской археологии. — Омск : Изд-во ОмГУ, 2007. — С .168-206

Данная работа посвящена истории изучения памятников эпохи поздней бронзы с конца XIX до начала 90-х гг. XX века. Основным критерием выделения этапов было существование оригинальных концепций генезисов памятника этого времени. Именно поэтому в первую очередь были рассмотрены концепции, гипотезы и умозаключения ученых, а не процесс накопления ими фактического материала в ходе раскопок. Эти данные легко найти в изданиях справочного характера типа «Археологические открытия», в археологических картах Кемеровской, Новосибирской и Томской области, материалах к своду археологических памятников Новосибирской области и Алтайского края. Можно обратиться к обобщающим работам В.В. Боброва, В.А. Заха, Ю.Ф. Кирюшина, М.Ф. Косарева, А.В. Матвеева, В.И. Матющенко, В.И. Молодина и других археологов, занимающихся изучением памятников эпохи поздней бронзы. Объем обзора велик, поэтому, к сожалению, здесь приведен сокращенный текст. Полный вариант работы вместе со списком литературы будет приведен в монографии, подготавливаемой автором к публикации.

1. Археологические работы в конце XIX — начале XX веков. Безусловно, археологи в это время не писали о памятниках еловской, быстровской, корчажкинской и ирменской культур. Они и не подозревали о их существовании. Первые сибирские археологи, входящие в число членов Общества естествоиспытателей и врачей при Императорском Томском университете, Западно-Сибирского отдела Императорского русского географического общества (ЗСОИРГО) в Омске, Тобольского губернского и Минусинского Мартьяновского музеев и другие вели работы по выявлению и исследованию археологических объектов преимущественно в южных районах Западной Сибири (Притоболье, Бараба, Притомье). Они, практически не имея данных для обобщений, в самых общих чертах наметили этапы развития древних народов Сибири. Бесспорно, что их концепции, датировки и типологии в дальнейшем были существенно переработаны, многие представляют интерес только для историографов. Однако первые материалы, относящиеся к эпохе поздней бронзы, были получены именно этими исследователями в это время.

В 1866 г. академик В.В. Радлов исследовал курганы тюркского времени близ Убинского озера. Затем, в этом же году, он копал курганы и городище в районе д. Осинцево на Оми. В раскопе были найдены материалы эпохи бронзы и средневековья [Молодин В.И. 1985. С. 11]. Керамика бронзового времени — первая находка посуды, которую потом назовут ирменской, а д. Осинцево станет одним из пунктов, который послужил основой для выделения ирменской культуры.

В 1880 г. канцелярия генерал-губернатора Западной Сибири разослала предписание окружным начальникам собрать сведения о курганах. В 1883 г. требуемые материалы были доставлены в Томск в канцелярию генерал-губернатора и обработаны. Затем дело, содержащее 133 листа, было передано в Томское общее губернаторское правление, где его и обнаружил В.М. Флоринский. Дело содержало материалы о памятниках в Барабе, а также в Барнаульском и Томском округах Томской губернии. В нем содержались и данные о наличии курганов близ деревень, где были впоследствии найдены материалы еловского и ирменского облика: Батурино, Могильницкий выселок (ныне Могильники) Уртамской волости, Менгеры Николаевское волости [Флоринский В.М. 1888. С. 83-86]. Подобный метод получения информации — рассылка запросов — широко использовался в царской России. Его применяли в статистическом комитете Тобольской губернии, использовали в ЗСОИРГО. На основе данных, собранных таким способом, были составлены археологические карты почти двух десятков губерний европейской части России. Такой же метод применяли западноевропейские ученые при составлении сводов древностей, а также записи легенд и преданий о них в Великобритании, Норвегии, Финляндии и других европейский странах. К сожалению, мне неизвестно, сохранилось ли дело о древностях Томской губернии. Современные исследователи о нем не упоминают.

Действительный статский советник, попечитель Западно-Сибирского учебного округа, врач и писатель В.М. Флоринский впервые познакомился с сибирскими древностями 1880 г. и никогда не переставал ими заниматься. По его инициативе при Императорском Томском университете в 1888 г. было создано Томское общество естествоиспытателей и врачей. Согласно § 2 п. 3 Устава Общества оно занимается и «изучением населяющих Сибирь племен, преимущественно инородцев», и живших в доисторические времена племен по археологическим памятникам. Археологию естествоиспытатели связывали как с антропологией, так и с историей распространения культурных растений и домашних животных, добычей металлов и минералов [Труды Томского общества естествоиспытателей и врачей… С. 3].

Членами-учредителями общества стали В.М. Флоринский, А.С. Догель, А.М. Зайцев, С.И. Залесский, С.И. Коржинский, Э.А. Леман, Н.М. Малиев. Было предложено избрать в действительные члены общества Н.Ф. Кащенко, С.К. Кузнецова. С.М. Чугунова, И.П. Кузнецова, И.Я. Словцова, Б.А. Аминова. Известно, что все избранные исследователи были связаны с археологией [Труды Томского общества естествоиспытателей и врачей… С. 11, 19].

С деятельностью членов этого общества связаны раскопки на реках Обь, Томь, Яя и в Барабе. Летом 1891 г. С.М. Чугунов и С.К. Кузнецов копали курганы близ устья реки Катамы, что находится выше с. Шегарского [Чугунов С.М. 1891. С. 148, 176]. В 1895 и 1896 гг. по поручению Археологической комиссии С.М. Чугунов проводит раскопки в Барабе, в 1897 г. — в Томске. В 1889 г. С.К. Кузнецов проводит расследования в окрестностях Томска, в 1891-1892 гг. в урочище Лысая гора на Яе, затем копает могильник близ Архиерейской заимки. Примерно в это же время А.В. Адрианов и С.К. Кузнецов раскапывают Томский могильник [Дульзон А.П. 1956. С. 90].

В 1895 г. архивариус главного архива Барнаульского округа Н.С. Гуляев в урочище Ближние Елбаны собрал подъемный материал, а в 1912 г. проводил раскопки могильника. Но материал был разрознен и сейчас хранится в Барнауле, Горно-Алтайске, Москве, Санкт-Петербурге, а отчетов о полевых работах нет. В 1915 г. на Ближних Елбанах проводит сборы и раскопки студент Томского университета В.П. Михаилов [Грязнов М.П. 1956а. С. 5—6].

Довольно интенсивные археологические работы продолжаются до начала Первой Мировой войны. Среди них работы В.М. Флоринского в окрестностях Томска, С.М. Чугунова на трассе канала Обь-Енисей, А.М. Молотилова и Г.О. Оссовского в Барабе.

Дореволюционные археологи не пытались, да и не могли обобщать материал эпохи бронзы. Но для нас важно то, что до революции были уже известны памятники, названные потом еловскими и ирменскими: Ближние Елбаны, Осинцево, Томский могильник.

2. Накопление материалов эпохи поздней бронзы в 1920-1950 гг. В эти годы археологи Сибири обследовали неизученные территории таежной и лесостепной зон и раскопали большое количество памятников, среди которых были находки эпохи поздней бронзы. В конце этапа появляются первые обобщающие работы, сделана попытка координации археологических работ.

2.1. Формирование корпуса археологических источников. После 1917 г. в Приобье работали сотрудники историко-филологического факультета ТГУ и ТОКМ И.М. Мягков, А.К. Иванов, М.П. Грязнов. В 1925 г. М.П. Грязнов обследовал берега Оби от Бийска до Барнаула. А.К. Иванов при обследовании Томи близ г. Кузнецка нашел серию фрагментов карасукского времени, близкую по облику керамике томских памятников [Грязнов М.П. 1956а. С. 4].

В конце 1920-х гг. в таежных районах Приобья работал И.М. Мягков. Он описал памятники от устья Томи до г. Нарыма, в том числе Нагорный Иштан, культовое место на р. Чая, гору Кулайку, пос. Шеломок [Дульзон А.П., 1956. С. 90, 107].

В 1927 г. А. Кузнецова проводила разведку по реке Иня [Мартынов А.И. 1966. С. 295], где затем А.И. Мартынов раскопал ирменские курганы. В 1926-1927 гг. были обнаружены материалы ирменского времени на горе Изых в Хакасии и на Омской стоянке [Членова Н.Л. 1955. С. 57]. В 1930-х гг. по Томи до Кузнецка провел разведку П.И. Кутафьев, затем он обследует Кеть, Кенгу, Васюган, Тым. В это же время на Чулыме работал Н.А. Чернышев [Дульзон А.П. 1956. С. 91]. В Верхнем Приобье археологические исследования проводил сотрудник Бийского музея С.М. Сергеев [Грязнов М.П. 1956а. С. 4]. На Иртыше П.Л. Драверт обследует памятник близ д. Исаковка (Омская обл.), где были найдены материалы ирменского времени [Членова Н.Л. 1955. С. 57].

По инициативе А.П. Дульзона группа томских археологов, куда входят К.Э. Гриневич, Г.В. Трухин, Р.А. Ураев и студенты B.C. Синяев и Е.М. Пеняев, разработали комплексную программу изучения аборигенов Сибири. Одной из ее задач были поиски и изучение памятников. Первые работы были проведены в 1944-1946 гг. на комплексе памятников в урочище Басандайка, находящемся на останце, в 7 км от Томска. Это были, пожалуй, самые первые крупномасштабное работы [Басандайка. 1947. С. 7—49]. В результате был получен материал, относящийся к неолиту, бронзовому и раннему железному векам [Басандайка. 1947. С. 141-147. Табл. 15, 2; 16, 2-5, 8-9; 17, 3; 18, 3; 20, 3, 5-6; 23, 3-4; 25]. Материалы бронзового времени авторы сборника определили как карасукские.

В 1946 г. Г.В. Трухин обследовал поселение Шеломок, основной комплекс которого он датировал татарским временем, а небольшую группу керамики отнес к карасукскому времени.

В этом же году впервые было проведено сплошное обследование территории. Работы проводились под руководством
B. C. Синяева в низовьях Чулыма и были продолжены в 1947 г. Всего обнаружено более 70 археологических памятников [Синяев B. C. 1950. С. 331], среди которых было и поселение Десятово, ставшее одним из памятников, на основании материалов которых была выделена еловская культура.

В 1946-1949 гг. в Верхнем Приобье проводила работы Северо-Алтайская экспедиция ГЭ и ИИМК под руководством М.П. Грязнова. В итоге был исследован комплекс археологических памятников Ближние Елбаны и получены материалы от начала бронзового века до позднего средневековья [Грязнов М.П. 1956а. С. 5].

В 1950 гг. исследование археологических памятников становится более интенсивным и крупномасштабным. Сплошное обследование таежных рек провели археологи ТГПИ: в 1950—1951 гг. обследован Чулым, в 1952 г. — Кеть, в 1953 г. — Тым. Сотрудник ТОКМ P.P. Ураев в 1953 г. работал на Среднем Чулыме. В 1954 г. В.И. Матющенко обследовал берега Томи к югу от Томска, где были обнаружены ирменские памятники [Дульзон A.П. 1956. С. 92].

В 1952-1954 гг. экспедиция ИИМК АН СССР провела работы в зоне строительства Новосибирской ГЭС. Только в 1952 г. открыто 27 новых памятников по рекам Ирмень, Шарап, Орда [Грязнов М.П., 1956б. С. 27-28]. Всего же за время работ экспедиции было исследовано несколько десятков памятников, в их числе и Ирмень I, ставший базовым для выделения ирменской культуры [Грязнов М.П., 1952; Грязнов М.П., 1953; Грязнов М.П., 1954].

В 1953-1954 гг. В.И. Матющенко проводит исследования памятников Самусь II и III, а в 1954—1955, 1957 гг. раскапывает поселение Самусь IV. На первом из них было вскрыто 40 м2, на последнем — 768 м2. Получен материал сеймино-турбинского времени (основном комплекс) и эпохи поздней бронзы [Матющенко B. И., 1959а. С. 154-155, 165].

Начиная с 1955 г. экспедиция Кемеровского областного краеведческого музея под руководством А.И. Мартынова обследует берега рек Иня, Кия, Яя, Урюп, Золотой Китат, Серта и среднее течение Томи [Мартынов А.И. 1961а. С. 47]. Уточняя данные разведки А. Кузнецовой 1927 г. по реке Ине и ее притокам, он открыл 50 курганных групп и 2 поселения. Часть материалов А.И. Мартынов отнес к эпохе бронзы [Мартынов А.И. 1961б. C. 295] II—I тыс. до н. э. и отождествил их с материалами, найденными в 1930 гг. на Долгой Гриве С.М. Сергеевым и на Ближних Елбанах М.П. Грязновым.

В 1959 г. В.И. Матющенко проводит разведку по Оби на юге Томской области и находит такие известные памятники, как Еловка, Могильники и ряд других (Екимово, Уртам и т. д.).

2.2. Первые обобщающие работы. С середины 1950 гг. в печати стали появляться работы обобщающего характера, касающиеся культур эпохи бронзы в Западной Сибири в целом и в Приобье в частности. Первой с широкими обобщениями выступила в печати Н.Л. Членова, выделившая на территории лесостепи Западной Сибири ирменскую культуру, тянущуюся, по её мнению, с запада на восток от Омска до Кузнецка и Абакана, а с севера — на юг от Басандайки до р. Ирмень. Всего на этой огромной территории Н.Л. Членова к новой культуре отнесла 12 памятников, которые были исследованы небольшими раскопками лишь частично. В их числе Ирмень, Басандайка, Самусь, Большой Лог, Осинцева.

Часть материалов была известна по сборам или по раскопкам, о которых не сохранилось сведений. В целом же анализируемый комплекс был невелик, но своеобразное сочетание жемчужин и резного орнамента позволило Н.Л. Членовой на столь незначительном материале выделить новую культуру и найти родственные ей культуры в Центральном (бегазы-дандыбаевская) и Восточном Казахстане (Малокрасноярка, Канай), на Алтае (Ближние Елбаны IV) и Оби. По мнению Н.Л. Членовой, выделенная ею культура сложилась на основе андроновских комплексов при участии лесного населения под сильным воздействием карасукской. Новую культуру она датировала VIII веком до н. э. [Членова Н.Л., 1955, с.44, 49, 56].

Строго говоря, не совсем понятны обстоятельства выделения этой культуры. Почему это сделала сотрудница экспедиции М.П. Грязнова, студентка, а ко времени выхода статьи — аспирантка, а не он сам, в полевых отчетах постоянно подчеркивающий своеобразие ирменской керамики? Почему М.П. Грязнов в последующих работах никогда не называл памятники ирменскими, относя их к какому-либо варианту карасукской культуры?

В 1956 г. вышла большая монография М.П. Грязнова «Древняя история племен Верхней Оби», в которой ученый подвел итог работам на Алтае и в Новосибирском Приобье, обобщил и опубликовал большой фактический материал.

М.П. Грязнов считал, что исследованные им памятники являются вариантами карасукской культуры и могут быть датированы IX-VIII вв. до н. э. Эти памятники сложились на основе андроновской культуры, поскольку прослеживалась преемственность в погребальном обряде, орнаменте и украшениях. Исследователь выделил следующие вариант карасукской культуры — минусинский, томский, новосибирский, верхнеобский, восточно-казахстанский и центрально-казахстанский [Грязнов М.П. 1956а. С. 26, 36, 40].

В вышедшей в этом же году статье «К вопросу о культурах эпохи поздней бронзы…» [1956] М.П. Грязнов выделил 10 районов карасукской культуры и объединил их в группы. Первая группа — памятники лесостепи Оби и Томи, которые М.П. Грязнов считал особыми. Он также предполагал возможность распространения этих вариантов на район Барабы, поскольку еще в 1866 г. В.В. Раддов у д. Осинцевой на Оми нашел керамику, сходную с посудой, обнаруженной позже в Томской и Новосибирской областях. В эту группу входили Томский, Новосибирский и Верхнеобский варианты. Вторая группа памятников объединяла памятники Центрального и Восточного Казахстана, третья группа — Северный Казахстан, Челябинскую (до устья Тобола) и Кустанайскую области [Грязнов М.П., 19566. С. 37].

Еще раньше, в 1953 г., М.П. Грязнов писал, что керамика, идентичная посуде поселения Ирмень, найдена в 6 пунктах от Новосибирска до Барнаула. К северу от Ирмени до Томи в 6 пунктах найдена керамика, очень близкая ирменской (т. е. к поселению Ирмень I), но отличная от нее. Он считал, что в долине Оби от Новосибирска до Томи существлвало ирменское племя, рядом проживали родственные ему племена, относящиеся по ряду этнических признаков, из которых наиболее отчетливо выражено орнаментальное искусство, представленное в керамике [Грязнов М.П. 1953. С. 10-11].

К 1959 г. В.И. Матющенко, исследовавший памятники в нижнем течении Томи, подготовил несколько статей и диссертационное сочинение. Его цель — «в какой-то мере восполнить существенней пробел в истории одного из районов Западной Сибири на ранних этапах ее развития [Матющенко В.И. 1959. С. 1]. Речь шла о Томском Приобье, где в конце 1940-1950 гг. томскими археологами были проведены широкие работы.

В.И. Матющенко считал, что материальная культура ряда памятников — Самусь IV, Самусь III, Томского могильника и некоторых других — была настолько своеобразна и близка между собой, что их нужно было объединить в томскую культуру середины II тысячелетия до н. э. Ее основными чертами были высокий уровень бронзолитейного производства и своеобразная керамика, украшенная отступающей палочкой и гребенкой, печатным штампом. Имелись сосуды с антропо- и зооморфными фигурами, спиралями и кругами на дне. Анализируя материалы Самусь III и IV, B. И. Матющенко пришел к выводу, что их керамика сходна с посудой Томского могильника, Старого мусульманского кладбища, Самусьского могильника. Найденные им бронзовые изделия и литейные формы он считал аналогичными изделиям из Сеймино, Турбино. В.И. Матющенко считал, что оседлое население, основное занятие которого — охота и рыболовство, было современниками андроновцев Южной Сибири, но резко от них отличалось. Генезис томской культуры был связан с памятниками эпохи неолита [Матющенко В.И. 1959а. С. 154-165; В.И. Матющенко. 1961. C. 285-292].

В автореферате диссертации на соискание звания кандидата исторических наук В.И Матющенко писал о двух этапах бронзового века. Первый — томская культура, сложившаяся на основе местного неолита. Второй этап представлен памятниками Аникин камень, Алаево, Стрелковый бор, Шеломок, Басандайка, Лагерный сад, Каштак, Старое мусульманское кладбище, которые были более сходны с карасукскими комплексами, не связаны с томской культурой и отличались от нее по керамике [Матющенко В.И., 1959в].

Работы М.П. Грязнова, В.И. Матющенко, Н.Л. Членовой как бы подводят итог многолетним исследованиям, намечают ареалы культур эпохи поздней бронзы, ставят задачу углубления и расширения исследований.

2.3. Координация действий сибирских археологов. В конце 1950-х гг. была предпринята попытка координации деятельности ученых Западной Сибири. В июне 1958 г. новосибирский отдел ВГО созвал конференцию (в организации и проведении конференции велика роль Т.Н. Троицкой), на которой предполагалось скоординировать усилия и выработать перспективный план по созданию древней истории Западной Сибири. В работе конференции приняли участие ученые из Томска, Новосибирска, Кемерова, Сталинска, Прокопьевска, Бийска, Красноярска (Некоторые вопросы древней истории Западной Сибири. Томск, 1959).

На этом научном мероприятии с программным докладом «Об очередных задачах комплексного изучения древней истории народов Западной Сибири» выступил А.П. Дульзон [1959. С. 4—7]. Он отметил, что основные вопросы истории можно решать только комплексно, но для этого еще недостаточно материала: не исследованы бассейны рек Кеть, Тым, Вах, Иган, Васюган. Имеющиеся памятники неравномерно распределены по эпохам, в некоторых регионах (Горный Алтай, Минуса, Верхнее и Нижнее Приобье) выделены и описаны этапы, но нет этнической привязки памятников. Поэтому перед учеными стоят задачи:

— учет и регистрация археологических памятников;
— проведение разведок в неизученных районах;
— исследование микрорайонов в Среднем и Нижнем Приобье.

Этим заканчивается этап сбора материала и первых обобщающих работ. Перед исследователями встали новые, более сложные задачи. Следующий этап охватывает 1960-1970 гг. и связан с работами сибирских, по большей части томских, археологов.

3. Изучение еловско-ирменских памятников в конце 1950-х-1970-х годах. В эти годы проблемам исследования позднебронзовых памятников бассейна Оби уделялось огромное внимание. В данном регионе проводятся широкомасштабные археологические работы на памятниках эпохи бронзы. Полученные материалы легли в основу многих диссертационных работ. Ученые на многочисленных конференциях излагали различные точки зрения на характер, происхождение и развитие еловско-ирменских памятников.

В предыдущем разделе речь шла об обобщающих работах М.П. Грязнова, В.И. Матющенко, Н.Л. Членовой, отнесенных автором ко второму этапу исследования памятников эпохи поздней бронзы Приобья. Естественно, что хронологические рамки этапов достаточно условны и эти работы находятся на их стыке. Но я решил поместить их на втором этапе: во-первых, потому, что эти работы являются как бы продолжением работ и развитием концепции С.А.Теплоухова, во-вторых, они опираются на материалы, полученные во время работ 1920—1950 гг.

На стыке этапов находится и диссертационная работа М.Ф. Косарева «Бронзовый век Среднего Обь-Иртышья» [1962], защищенная в 1964 г. Но в данном случае, хотя археологическая основа этой работы — памятники Десятово и Еловка — известны с 1950-х гг. и археологическая часть построена по традицонной схеме, в исследовании присутствуют новые элементы, развитие которых происходит в последующие годы. Речь идет об изучении М.Ф. Косаревым природно-географического фона.

3.1. Археологические работы. В 1957 г. начала работать экспедиция Общества охраны памятников под руководством Т.Н. Троицкой. Ею исследованы еловские и ирменские памятники в Новосибирском Приобье. Исследовательница отнесла их к кругу культур карасукского типа.

В 1959 г. В.И. Матющенко нашел и затем исследовал Еловское поселение и Еловский I могильник. В 1961 г. был обнаружен Еловский II могильник. В 1962-1963 гг. обнаружены и раскопаны памятники у д. Могильники [Белокобыльский Ю.Г., Матющенко В.И. 1969. С. 7—17]. С тех пор памятники этого микрорайона В.И. Матющенко раскапывает каждый год до конца 1960-х гг.

В 1964 г. коллектив археологов ТГУ начал работы по обследованию северных районов Томской области. В августе-сентябре 1966 г. В.Д. Славнин прошел с разведкой по реке Ларьеган. В 1968 г. Л.А. Чиндина исследует окрестности пос. Рабочий на Васюгане. В 1969 г. Ю.Ф. Кирюшин прошел 300 км от устья Васюгана до р. Варен-Игай, обследовав реку и притоки, открыв 9 памятников. В том же году В.А. Посредников во время работ на Вахе открыл памятники Большой Ларьяк II и III, материал которых сыграл свою роль в дискуссии о еловской культуре.

В целом исследованиями был охвачены район Оби на участке Колпашево — Александрово, реки Шуделька, Ларьеган, Кеть, Вах, Васюган [Из истории Сибири. Вып. 2. 1969].

В 1970-е гт. Т.Н. Троицкая проводит разведки и раскопки памятников Новосибирского Приобья, а Б.Х. Кадиков и А.П. Уманский — Алтайского Приобья. С 1972 г. работы по изучению Новосибирского Приобья начал В.И. Молодин.

Получен огромный материал. Но внимание археологов привлекают яркие комплексы Еловки, а также новые памятники тайги, имеющие некоторое сходство с частью еловского материала. Именно поэтому в центре дискуссии находилась проблема соотношения северных (лесных) и южных (лесостепных) памятников.

С 1970 г. стали регулярными археологические конференции, на которых ученые демонстрировали новые материалы и излагали свои позиции по ряду вопросов. Они были посвящены проблемам хронологии и культурной принадлежности, этногенезу народов Сибири, экономике и социальному строю: «Некоторые вопросы истории Сибири и Дальнего Востока» (Новосибирск, 1961); «Проблемы хронологии и культурной принадлежности археологических памятников Западной Сибири» (Томск, 1970); «Происхождение аборигенов Сибири и их языков» (Томск, 1969, 1973); «Проблемы этногенеза народов Сибири и Дальнего Востока» (Новосибирск, 1973); «Экономика и социальный строй древнего населения Западной Сибири» (Томск, 1976).

Появление новых больших комплексов археологических находок и регулярный обмен мнениями позволил ученым сформировать и четко изложить позиции по различным вопросам изучаемой нами культуры.

3.2. Концепция северного происхождения еловской культуры. Первым с целостной концепцией происхождения и развития еловско-ирменских памятников выступил М.Ф. Косарев. По его мнению, в последней четверти II тысячелетия до н. э. население Среднего Прииртышья смещается в таежные районы Приобья, сменяя там население, оставившее памятники типа Самусь IV и Томский могильник.

Памятники Прииртышья и Приобья, такие, как Евгащино, Еловка, Десятово, Красный Яр, Камень, имевшие керамику, аналогичную еловско-десятовской, датированы исследователем XII-X вв. до н. э. [Косарев М.Ф., 1964. С. 171]. На основании этих памятников формируется ирменская культура IX-VIII вв. до н. э. занимавшая Приобье до р. Ирмень на юге [Косарев М.Ф. 1962. С. 115; Косарев М.Ф. 1964. С, 159].

М.Ф. Косарев считал, что процесс развития в тайге и лесостепи шел под воздействием разных соседских кулыур. В северных районах Обь-Иртышья складывается культура, сочетавшая еловско-десятовские и северные черты, а в Нижнем Притомье и Новосибирском Приобье на основе еловско-десятовских памятников под сильным воздействием карасукской складывается ирменская культура [Косарев М.Ф. 1969. С. 173].

Предельно широкие взгляды на формирование культур поздней бронзы следует, как мне представляется, объяснять малым количеством археологического материала: было известно около 30 памятников, причем широкой площадью исследовано только 4 — Еловское поселение и могильники, Самусь IV и Десятово [Косарев М.Ф. 1974. С. 96]).

С появлением новых материалов М.Ф. Косарев видоизменял и дополнял свою точку зрения. Он стал считать, что еловская к ирменская культуры имеют разное происхождение и генетически не связаны.

Процесс развития М.Ф. Косарев представлял так: ближе к последней четверти II тысячелетия до н. э. прекращает существовать самусьская культура. Её место занимает зауральское (восточно-уральское) население [Косарев М.Ф. 1973. С. 67, 71; Косарев М.Ф. 1974. С. 96]. Внутреннюю периодизацию культуры М.Ф. Косарев проследил по развитию керамики. Группы посуды были им выделены по орнаменту и форме сосудов, и по мнению М.Ф. Косарева были генетически преемственны.

В первую группу посуды входили открытые банки с плоским дном, украшенными оттисками гребенчатого штампа. Эта ранняя группа в большом количестве имелась на поселениях Самусь IV, Десятово, встречалась на Еловском поселении и Томском могильнике. Единичные находки посуды этого типа были обнаружены и на более поздних памятниках: Остяцкая гора и Шайтанка [Косарев М.Ф. 1974. С. 98-99. Рис. 26, 27, 28,1,2].

Считая еловскую культуру ветвью тоболо-иртышской линии развития, М.Ф. Косарев допускал, что в её сложении приняли участие группы населения томско-окуневской (канайско-окуневской) общности [Косарев М.Ф. 1974. С. 100].

Вторая группа керамики была генетически связана с первой, встречена на всех памятниках кроме поселения Самусь IV. В эту группу входили горшки с очень плавной профилировкой стенок, орнаментированные по всей поверхности оттисками ребра пластины, реже — гребенчатым штампом [Косарев М.Ф. 1974. С. 100— 101. Рис. 29, 5, 10, 11, 13; 30, 3, 5, 6, 9, 11, 12]. Для этой группы посуды, как и для первой, были характерны ёлочный орнамент и деление орнаментального поля рядами ямок.

Сходство некоторых элементов орнамента посуды с сузгунскими (штрихованные ленты, деление орнаментального поля ямочками, ряды насечек в придонной части) являлось, по мнению М.Ф. Косарева, одним из подтверждений точки зрения о западном происхождении еловской культуры [Косарев М.Ф. 1974. С. 100. Рис. 29, 30].

Третья группа посуды чаще всего встречалась на памятниках у д. Еловка. Это была посуда с четко выраженным переходом от шейки к плечикам, украшенная резным геометрическим орнаментом. Керамика генетически восходила ко второй группе посуды, а в конце своего существования испытывает сильное влияние андроновского населения.

Границы еловской культуры М.Ф. Косарев проводит так: на севере это поселение Малгет и Шайтанская I стоянка, на западе — водораздел Иртыша и Оби, на востоке — верховья Кети и Чулыма, на юге — район Бийска, куда еловцы пришли в начале I тысячеле¬тия до н. э. Появление памятников в южных районах Приобья М.Ф. Косарев связывал с перераспределением ареалов и нивелировкой андроновского и еловского населения [Косарев М.Ф. 1974. С. 102-104, 111—112, 118]. Исследователь предупреждал, что его классификация создана для керамики Томско-Чулымского региона, а первая группа керамики названа еловской условно, поскольку подобная посуда широко распространена [Косарев М.Ф. 1974. С. 103-104].

В докторской диссертации М.Ф. Косарева [1976], а затем в изданной по материалам диссертации монографии [Косарев М.Ф. 1981] позиция ученого изложена практически без изменений. Только типология керамики стала несколько иной.

Для еловской культуры была типична посуда пяти групп.

I группа — высокие сосуды со слабо выраженной шейкой, украшенные по всей поверхности гребенчатым штампом [Косарев М.Ф. 1981. С. 147. Рис. 51,7,3].
II группа — по форме была похожа на сосуды первой группы, но более приземиста. Орнамент нанесен гладким штампом. В материалах южных памятников увеличивается удельный вес геометризмов [Косарев М.Ф. 1981. С. 146].

III группа включала в себя посуду с развитым геометризмом. М.Ф. Косарев разделил ее на две подгруппы. Южная подгруппа встречена на памятниках Осинники, Еловское поселение и ряда других. По форме это горшки с плавным переходом от шейки к плечикам. Орнамент был выполнен резной техникой, покрывал всю боковую поверхность за исключением придонной части [Косарев М.Ф. 1981. С. 149-150. Рис. 54, 4-8\ Рис .56]. Типологически эта группа является предшественницей ирменской посуды.

Северная подгруппа представлена слабопрофилированными банками, орнаментированными по всей поверхности оттисками гребенки. Типологически эта группа предвосхищала керамику молчановского типа [Косарев М.Ф. 1981. С. 149].

IV группа посуды была характерна для погребений на Еловском II могильнике, а на поселениях встречалась редко. Группу составляли горшки с мягким переходом от шейки к тулову, орнаментированные гребенчатым штампом и иногда желобками.

Эта группа синхронна I группе и отчасти II М.Ф. Косарев предполагал ритуальное назначение этого типа керамики [Косарев М.Ф. 1981. С. 150. Рис. 57, 2-7, 10, 12, 15, 17-15].

V группа посуды была характерна для поздних еловских погребений и вызывала карасукские ассоциации. Она была представлена горшками небольшого размера, среди которых встречались круглодонные. Эта посуда синхронна керамике третьей и отчасти второй групп [Косарев М.Ф. 1981. С.153. Рис. 58, 1-9, 11-15].

В целом еловскую керамику М.Ф. Косарев датировал XII—IX вв. до н. э. [Косарев М.Ф. 1981. С. 162].

Как мы видим, в основе типологии лежала уже апробированная схема деления еловской посуды на три сменяющие друг друга группы, осложненная выделением двух подгрупп в поздней (третьей) группе и включением в схему ранее неизвестных материалов Еловского II могильника, сосуществующих с поселенческой посудой.

Не изменилась существенно точка зрения ученого и на происхождение ирменской культуры. Основываясь на материалах более 50 поселений и городищ и более 10 могильников, М.Ф. Косарев описал керамический комплекс, инвентарь и некоторые черты ирменской культуры. Посуду Нижнего Притомья М.Ф. Косарев разделил на группы. Одна из них включала в себя крупные горшки с прямой или слегка отогнутой шейкой и резким переходом от шейки к плечикам. Орнамент состоял из треугольников, сеток, ромбов и т. д. [Косарев М.Ф. 1981. С. 174. Рис. 68]. Вторая группа посуды состояла из небольших сосудов, известных преимущественно в погребальных комплексах. Скорее всего, это была «ритуальная» посуда, причем очень близкая карасукской [Косарев М.Ф. 1981. С. 174, 177. Рис. 69]. М.Ф. Косарев допускал существование и третьей группы, представленной кувшинами [Косарев М.Ф. 1981. С. 174]. Дата ирменской культурны — IX—VIII вв. до н. э. [Косарев М.Ф. 1981. С. 180].

Хозяйство еловского населения М.Ф. Косарев характеризовал как комплексное, со значительной долей скотоводства и земледелия. О скотоводстве свидетельствовал найденный на Еловском поселении псалий, а о земледелии — обломки зернотерок с Десятово, фрагмент литейной формы серпа из Еловского поселения и форма для отливки лопаты из Самусь IV. Происхождение производящего хозяйства М.Ф. Косарев связал не с развитием предшественников еловцев в Томско-Нарымском Приобье, а с миграцией населения Зауральского региона. Значительное место в хозяйстве занимало рыболовство, базирующееся на добыче язя, карася, щуки и осетровых. Была развита и охота.

Важное место в хозяйстве занимало высокоразвитое бронзолитейное производство, реконструирующееся по материалам Десятовского поселения. Аналоги еловским бронзам М.Ф. Косарев искал не в самусьской металлургии, а в памятниках андроновского и карасукского времени [Косарев М.Ф. 1974. С. 112-116]. Следует отметить, что хозяйство и процесс развития культур М.Ф. Косарев изучал на фоне природно-географической ситуации.

До середины 1970-х гг. М.Ф. Косарев занимался изучением бронзового века Западной Сибири в целом и хозяйства этого населения. Выделив ареалы разных форм хозяйства, ученый довольно детально описывает их. Ареал памятников еловского типа включен в круг культур андроновского типа вместе с черкаскульской и сузгунской культурами.

Население этой зоны (северная лесостепь и южная тайга) вело многоотраслевое хозяйство, сочетавшее производящие и присваивающее отрасли. Что касается еловского населения, то его хозяйство дано в сравнении с занятиями родственных культур.

Скотоводство еловского населения, судя по раскопанному частично Еловскому поселению, основано на разведении крупного рогатого (41 особь — 50,6 %) и мелкого рогатого скота (22 особи — 27,2 %), лошади (11 особей — 13,6 %), свиньи (1 особь — 1,2 %). У еловского населения были и собаки (6 особей — 7,4 %).

По поводу существования земледелия у изучаемого населения М.Ф. Косарев был вынужден вступить в полемику с В.А. Посредниковым, не согласившимся с позицией М.Ф. Косарева по поводу интерпретации ряда находок (см. табл.).

Кроме того, М.Ф. Косарев был склонен для доказательства существования земледелия расширить круг источников за счет находок крюкастых серпов срубного типа, мотыг с несомкнутой втулкой на памятниках черкаскульской культуры. Кроме того, М.Ф. Косарев привел данные о существовании земледелия у татар в конце XVI века на уровне 59 параллели [Косарев М.Ф. 1981. С. 221-222].

О занятиях древнего населения охотой свидетельствовали кости диких животных, найденные в смешанном еловско- ирменском слое на Еловском поселении: бобр (18 особей), лось (14 особей), соболь (2 особи). М.Ф. Косарев определил охоту как индивидуальную на крупных копытных с большой долей пушного промысла [Косарев М.Ф., 1981, с. 223].

О рыболовстве говорили находки глиняных и каменных грузил и наличие костей и чешуи рыб. Основываясь на определениях и заключениях А.Н. Гундризера [1966. С. 123], М.Ф. Косарев сделал вывод о ловле крупного частика (осетра, стерляди, нельмы, щуки, язя, карася, окуня) ловушками типа котцов и снастью с крупными крючками [Косарев М.Ф. 1981. С. 223].

В ирменское время хозяйство древних жителей существенно не изменилось. Лишь в лесостепи снизилась доля охоты в структуре хозяйства [Косарев М.Ф. 1981. С. 226—229].

Что касается социального устройства еловского населения, то М.Ф. Косарев считал, что поскольку в культурном отношении они стояли на одном уровне с андроновцами, то же можно говорить и об уровне их социальной организации. Это подходило для южных групп еловского населения, где зафиксированы большие жилища, прочная оседлость, значительное развитие скотоводства и земледелия, тяготение населения к речным поймам.

В северной части андроновского массива следует ожидать понижения плотности населения в связи с преобладанием присваивающих видов хозяйства и приближения уровня социального развития к уровню общественного устройства северных таежных аборигенов [Косарев М.Ф. 1981. С. 233].

3.3. Гребенчато-ямочный компонент в генезисе еловской культуры. В.А. Посредников в целом поддерживал точку зрения М.Ф. Косарева о северном происхождении еловской культуры, но на материалах других, более северных памятников, найденных им во время разведки в 1969 г. [Посредников В.А. 1969. С. 76—85]. Материалы этих поселений сыграли ключевую роль в формировании концепции этого ученого. Речь идет о поселениях с гребенчато-ямочной керамикой Большой Ларьяк II и III.

В 1970 г. В.А. Посредников провел на памятнике Большой Ларьяк II раскопки. Поселение расположено на левом берегу р. Вах близ д. Большой Ларьяк. Культурный слой сохранился на протяжении 50 м вдоль берега и на 20—30 м вглубь от берега. Средняя мощность культурного слоя — около 50 см. На северо-восточной периферии памятника был заложен раскоп площадью 4×20 м. Частично исследованы 3 жилища. На памятнике была обнаружена керамика двух групп:

I — плоскодонные банки с прямым, слегка вогнутым или отогнутым венчиком. Орнамент покрывал весь сосуд и состоял из ямочек и оттисков гребенчатого штампа.

II — эта керамика напоминала керамику еловско-десятовских памятников (но без андроноидности), выделенных М.Ф. Косаревым [Посредников В.А. 19736. С. 65-93].

Основываясь на этих исходных данных, В.А. Посредников попытался расчленить ранее считавшийся единый комплекс Самусьского IV поселения. Первый комплекс Самусь IV был, по его мнению, аналогичен ранней гребенчато-ямочной керамике Большого Ларьяка II. Подобная керамика имелась на памятниках Чехломеевка-1, Малгет-I, Могильный мыс на р.Чая и Урез (Новосибирская область). Второй комплекс был похож на керамику памятников самусьской культуры — второго этапа томской культуры (по принятой тогда терминологии) [Посредников В.А. 19706. С. 101-115, 1973в. С. 95-107]. Самусьская керамика составила 67,4%±0,5%, а гребенчато-ямочная — 32,6 %±0,5 %.

Были проведены технологические испытания 65 образцов гребенчато-ямочной и 67 образцов самусьской керамики. «Стандарт» для гребенчато-ямочной керамики — 8,8±2,3 кг/см при статическом изгибе и 12,9%±1,8% водопоглощаемости. У самусьской керамики аналогичные показатели — 17,2±4,6 кг/см и 10,2+1,4%.

Технологические различия не могли быть объяснены из-за разного хозяйственного назначения, так как были взяты образцы от сосудов примерно равного объема. Поскольку керамика происходила с одного памятника, то не могло идти речи и о разных сырьевых источниках [Посредников В.А. 1970а. С. 28-42].

На основании различия технологических показателей керамики с гребенчато-ямочной и отступающей орнаментацией В.А. Посредников сделал вывод о наличии различных групп населения, обладавших разной технологией изготовления посуды. Одна из них была связана с районами Среднего Приобья (памятники с керамикой типа Большого Ларьяка II (средний комплекс), Большого Ларьяка III, Молодежное (Васюган), Польту, Шаманский мыс и т.д). Эту керамику он назвал раннееловской. Её носители вытеснили самусьцев и с участием андроновцев сформировали еловскую культуру. В генезисе культуры приняли участие и другие группы населения: карасукцы из Минусы, таежные группы севера Западной Сибири и, вероятно, восточно-казахстанцы.

К 1970 г. были открыты памятники, содержащие керамику с ямочно-гребенчатой орнаментацией в Новосибирском и Барнаульском Приобье: поселения Урез, Енисейское и могильник Кытманово [Посредников В.А. 1970а. С. 33]. Это дало возможность объединить памятники от устья Томи до Барнаула в одну культуру с ямочно-гребенчатой и андроновской основой [Посредников В.А. 1973в; Посредников В.А. 1973г. С. 191. Посредников В.А. 1975. С. 3].

В.А. Посредников выделил несколько районов концентрации еловских памятников: бийский, новосибирский, еловский, томский, обь-чулымский, парабельско-чаинский, васюганский, кетский. Каждый из названных районов был территорией проживания отдельной группы еловцев, находящихся в её владении. Площадь обитания группы — 100—150 кв. км [Посредников В.А., 1973 г. С. 123-124].

Довольно подробно исследователь характеризует хозяйство изучаемого им населения. К началу 1970 гг. было известно около 50 еловских памятников, но полнее всех было исследовано Еловское поселение, материалы которого послужили основой реконструкции хозяйства. Население, безусловно, занималось скотоводством, которое преобладало над охотой. С Еловского поселения происходили 1631 кость домашних (81 особь), 491 кость диких (44 особи) животных и 44 кости птицы. В стаде преобладал крупный рогатый скот (41 особь — 57 %), затем мелкий рогатый скот (22 особи — 28 %) и лошади (11 особей — 15 %). На поселении Ирмень крупного рогатого скота было 53 %, мелкого рогатого — 20 %, лошадей — 27 %.

В.А. Посредников, в принципе, допускал существование земледелия у еловцев, но аргументация М.Ф. Косарева казалась ему недостаточной, а этнографические материалы, которые он приводил, свидетельствовали о невозможности занятия земледелием аборигенов тайги (по крайней мере, на широте Ваха). Археологических доказательств земледелия В.А. Посредников не нашел. Никаких свидетельств не было и о собирательстве. Но на основании изучения записок васюганского лесничего Рубчевского в изложении М.Ф. Елизарова он допускает, что собирательство существовало и давало значительное количество продуктов.

Что касается рыболовства, то В.А. Посредников, как и М.Ф. Косарев, использовал данные А.Н. Гундризера и материалы еловских памятников. На основе последних изучены охота и домашние промыслы [Посредников В.А. 1975. С. 3—28].

Что касается социального устройства, то, судя по наличию в каждом жилище очагов, посуды и кухонных остатков, можно было предполагать посемейное распределение и потребление продуктов. Семейный характер проявлялся и при сооружении курганов Еловского I могильника, причем семьи различались в имущественном плане. Так, в кургане 13 EK-I было обнаружено 9 могил с 11 умершими, на каждую из которых приходилось 1,7 вещи. Бронзовых изделий было найдено 5. В кургане 14 на 6 умерших приходилось 7 вещей на каждого. Всего найдено более 30 бронзовых изделий [Посредников В.А. 1973г. С. 127]. Отношения между общинами были мирными, поскольку нет свидетельств о воинственности еловцев [Посредников В.А., 1973г, с. 131].

Неодинаковая степень участия андроновцев в формировании еловской культуры и разная направленность культурных связей таежного и лесостепного населения привели к разделению линии развития культурного процесса. В Нарымском Приобье формируется молчановская культура, на Васюгане сохраняются еловские традиции, в лесостепи идет процесс сложения ирменской культуры [Посредников В.А. 1973а. С. 217-220].

В.А. Посредников датировал изучаемые им памятники XIII — XII—VIII вв. до н. э. [Посредников В.А. 1973г. С. 68-69].

3.4. Васюганские материалы. Ю.Ф. Кирюшин придерживался позиции о северном происхождении еловской культуры. Основой для построения такой концепции послужили материалы памятников, исследованные этим ученым в бассейне р. Васюган, а также поселения на Парабели и Чае [Кирюшин Ю.Ф. 1969. С. 72- 75; Матющенко В.И., Кирюшин Ю.Ф., Плетнева Л.М., Посредников В.А., Чиндина Л.А. 1974. С. 149-164].

Свою позицию Ю.Ф. Кирюшин опубликовал в 1973 г. [Кирюшин Ю.Ф. 1973а. С. 108-116]. Изучив материалы поселений Малгет, Кенга, Степановка I и ряда других, из которых наиболее полно был исследован Малгет, Ю.Ф. Кирюшин создал типологию посуды.

К первой группе он отнес посуду, орнаментированную гребенчатой сеткой по венчику, ямками, оттисками косо поставленного гребенчатого штампа, сеткой по шейке и Г-образными фигурами, лентами, ромбами, меандрами по тулову. Форма сосудов приближалась к баночной, диаметр венчика был от 5 до 15-23 см и превышал диаметр дна в 2,5—3 раза. Эта посуда найдена на 4 штыке. Подобную керамику Ю.Ф. Кирюшин отнес к первой подгруппе [Кирюшин Ю.Ф., 1973а, с. 108-110]. Во вторую подгруппу первой группы входили сосуды, найденные на 3 и 4 штыках, по форме близкие к керамике I подгруппы. Орнамент составляли оттиски мелкозубой гребенки, образующие ёлочку и ряды ямок [Кирюшин Ю.Ф. 1973а. С. 110].

Вторая группа посуды была представлена плоскодонными горшками, приближающимися по форме к открытым банкам. Диаметр устья был меньше или равен высоте и был в 2 раза больше диаметра дна. Посуда орнаментирована крупнозубым гребенчатом штампом, образующим вертикальную елочку, чередующиеся ряды ямок и гребенчатого штампа. Встречались треугольники и ромбы [Кирюшин Ю.Ф. 1973а. С. 110].

Сопоставив посуду Малгета и других памятников Среднего Приобья с керамикой Еловки, Десятово, Ю.Ф. Кирюшин построил схему развития культур эпохи бронзы в изучаемом им районе.

I группа посуды — наиболее древняя и сопоставима с частью посуды Еловского микрорайона. Происхождение последней связано с сильным влиянием северных культур. В начале I тыс. до н. э. еловку вытесняют ирменцы, поэтому она развивается в тайге и представлена второй группой посуды [Кирюшин Ю.Ф. 1973а. С. 111-113].

Более конкретно эта схема была изложена Ю.Ф. Кирюшиным на конференции в Новосибирске в 1973 г. В середине II тыс. до н. э. на Васюгане существовало население, отличное от самусьцев, оставившее памятники Тух-Сигат I и IV, Тух-Эмтор IV, Молодежное и др. Эта раннееловская группа двигается на юг, и в конце II тыс. до н. э. она и андроновцы образуют еловскую культуру. В южных районах преобладают андроновские традиции, а в северных — раннееловские.

В начале I тыс. до н. э. в Томское Приобье проникают ирменцы и вытесняют еловцев на север. Особенно интенсивно шел этот процесс на правобережье Томи, где появляются ирменские материалы на Басандайке, Шеломке, Кижирово, Каштаке, Большекиргизке и других поселениях. Еловские традиции в начале I тыс. до н. э. сохранились на Васюгане, а на Чулыме с участием еловцев, карасукцев, самусьцев формируются молчановские памятники [Кирюшин Ю.Ф., 19736. С. 62—63].

В 1976 г. Ю.Ф. Кирюшин обобщил свои материалы в диссертации [Кирюшин Ю.Ф. 1976], совместно с А.М. Малолетко в 1979 г. написал монографию [Кирюшин Ю.Ф., Малолетко А.М., 1979].

Задачу, стоящую перед ним, Ю.Ф. Кирюшин определил следующим образом: систематизация, анализ и обобщение материала памятников эпохи бронзы Васюгана, интерпретация археологического материала как исторического источника в целях реконструкции основных этапов истории древнего населения, его культурной принадлежности, экономики и идеологии [Кирюшин Ю.Ф. 1976. С. 7].

Исследователь располагал материалами шести памятников в Чаинско-Парабельском районе и пяти — в бассейне Васюгана, относящихся к эпохе раннего металла. Позднебронзовые памятники были представлены семью памятниками на Чае и Парабели и четырнадцатью на Васюгане [Кирюшин Ю.Ф. 1976].

Схему культурного развития Ю.Ф. Кирюшин реконструирует так: в XV — начале XIV вв. до н. э. раннееловцы (носители гребенчато-ямочной керамики) проникают на юг в район д. Еловка. Еловская культура формируется в таежном и лесостепном Обь-Иртышье, а Васюган — один из центров формирования этой культуры. В последней четверти II тыс. до н. э., в Чаинско-Парабельском районе фиксируется увеличение андроноидности в посуде, в верховьях Васюгана эти же узоры выполнены резной техникой. В первом случае аналогии можно найти в керамике еловских памятников Новосибирско-Томского Приобья, во втором — в памятниках Прииртышья и Тоболо-Иртышья. В конце II или начале I тыс. до н. э. еловцы были вытеснены ирменцами на Васюган и формируются два варианта культуры: Парабельско-Чаинский и Васюганский [Кирюшин Ю.Ф., Малолетко А.М. 1979. С. 159—162].

Ю.Ф. Кирюшин считал, что решающую роль в хозяйстве еловцев играло рыболовство, дающее надежный источник питания. По аналогии со способами ловли рыбы хантами и месторасположению древних поселений Ю.Ф. Кирюшин предполагает наличие запорного рыболовства в летний период. Состав охотничьей добычи и инвентаря свидетельствует об охоте на копытных и пушных животных в зимнее время и период межсезонья. Объектами охоты были и птицы. На охоте использовали собак. Скотоводство было развито слабее, чем в лесостепи. Еловцы тайги разводили низкорослую лошадь, используемую как транспорт и иногда забиваемую на мясо. Ю.Ф. Кирюшин получил материалы, указывающие на развитое собирательство: в могиле 4 Степановского могильника обнаружены жженные кедровые орехи, а в пятне I у жилища 5 поселения Тух-Эмтор IV — косточки малины. В эпоху поздней бронзы роль коневодства падает и увеличивается роль рыболовства [Кирюшин Ю.Ф., Малолетко А.М. 1979. С. 126-152].

Большое внимание уделено домашним производствам: гончарному, бронзолитейному, прядению, обработке дерева, кости и камня [Кирюшин Ю.Ф., Малолетко А.М. 1979. С. 126-152].

Базовым памятником для реконструкции хозяйства стало поселение Тух-Эмтор IV.

Остановился Ю.Ф. Кирюшин и на некоторых особенностях социальных отношений древнего населения. Жители Васюгана в древности сооружали летние и зимние поселения, отличающиеся типами жилищ, мощностью культурного слоя, месторасположением по отношению к воде, наличием или отсутствием очага в жилище. В зимнем жилище площадью до 45 кв. м могло проживать от 6—8 до 10 человек. Поскольку основой их питания была рыба, то Ю.Ф. Кирюшин подсчитал, что оз. Тух-Эмтор могло прокормить рыбой не более 4—5 семей или 40—50 человек, каждая семья могла осваивать одну из впадающих в озеро рек. Зимой семьи собирались на зимнем поселении с общим местом рыбалки на р. Тух-Сигат.

3.5. Концепция еловско-ирменской культуры. В первой половине 1970 гг. проблема изучения еловских и ирменских памятников была одной из центральных, и естественен был интерес археологов к комплексам, исследуем В.И. Матющенко близ д. Еловка. Безусловно, ученые видели практически все находки, происходящие оттуда, но материал не был опубликован, что ограничивало его использование.

Как известно, раскопки памятников с посудой еловского и ирменского типов наиболее интенсивно проводил В.И. Матющенко, работавший с 1960 гг. на юге Томской области. Им были раскопаны богатые и яркие комплексы памятников у д. Еловка, Могильники, Иринский Борик т. д. Но публикации материалов были предварительными и более чем краткими [Белокобыльский Ю.Г., Матющенко В.И. 1969. С. 7-17; Матющенко В.И. 1969. С. 55-71; Матющенко В.И., Кирюшин Ю.Ф., Плетнева Л.М., Посредников В.А, Чиндина Л.А. 1974. С. 149-164].

Подробное изложение взглядов В.И. Матющенко и практически полную публикацию материалов можно найти в известной монографии «Древняя истории населения лесного и лесостепного Приобья», вышедшую в четырех выпусках в 1973-74 гг. В это издание вошли работы, выпущенные В.И. Матющенко ранее, поэтому его точка зрения представлена в монографии полностью.

Поставив своей задачей изучение социально-экономической истории Западной Сибири в бронзовое время, выявление датирующих комплексов, изучение групп расселения аборигенов [Матющенко В.И., 1973а, с. 197], исследователь приступил к её выполнению. По представлениям В.И. Матющенко, еловские и ирменские памятники представляли два этапа развития единой еловско-ирменской культуры, распространенной от южнотаежной зоны до Алтая.

Основания для подобных заключений были такие:

— в течение всего периода бытовали одни и те же формы сосудов и групп орнамента;
— существовали одни и те же формы бронзовых и костяных изделий (в еловское время более андроноидых, а в ирменское — карасукоидных);
— изменения в хозяйстве населения на позднем этапе по сравнению с ранним непринципиальны;
— отсутствуют материалы, указывающие на смену населения, в лучшем случае можно говорить об усилении контактов;
— погребальный обряд еловцев и ирменцев существенно не отличается;
— на всех широко изученных поселениях есть и еловская и ирменская керамика;
— ареалы еловских и ирменских памятников совпадают [Матющенко В.И. 1974. С. 4-5].

Как и другие археологи, В.И. Матющенко уделял большое внимание изучению керамики. Имеющийся комплекс он разделил на 7 типов — от слабопрофилированных горшков до кувшинов, орнаментированных гребенчатыми и резными геометрическими и негеометрическими узорами. Автор монографии указал, что существует связь между формой сосуда и орнаментом и что доля гребенчатых орнаментов уменьшается к ирменскому времени [Матющенко В.И. 1974. С. 32-40].

В.И. Матющенко, разрабатывая свою концепцию, уделял большое внимание памятникам лесостепи, поэтому его отношение к решающей роли населения тайги в генезисе еловской культуры было скептическим [Матющенко В.И. 19736. С. 79; Матющенко В.И., Чиндина Л.А. 1976. С. 271-276].

В.И. Матющенко разделил памятники еловско-ирменской культуры на несколько локальных вариантов: Бийский, Барнаульский, Ирменско-Ордынский, Красноярский, Инской, Еловско-Могильницкий, Нижнетомский, Чулымско-Молчановский, Чаинско-Парабельский [Матющенко В.И. 1974. С. 85-99]. Говоря о территориальном распространении памятников культуры, ученый отмечал, что несмотря на большое количество памятников, широко исследовано только около полутора десятка: Ирмень I, Ордынское, Красный Яр, Еловка, Десятово, Пачанга и др. На остальных памятниках проведены только разведочные работы [Матющенко В.И. 1974. С. 83].

Тем не менее исследователь создал периодизацию памятников. К первой, наиболее ранней, группе он отнес памятники, на которых найдены слабопрофилированные сосуды, в орнаменте которых нет геометризмов. Несколько позднее существовала группа памятников, в посуде которых преобладали слабопрофилированные горшки и банки. Поздняя группа памятников характеризуется отсутствием сосудов слабопрофилированных форм.

В.И. Матющенко предполагал, что это отражает этапы развития культуры [Матющенко В.И. 1974. С. 78-79].

Нижнюю дату культуры В.И. Матющенко определил XII веком до н. э., основываясь на данных С14, полученных по материалам могил 14 и 112 Еловского II могильника и дате по каллогену из Самусь IV. Верхняя дата еловско-ирменской культуры не поднималась выше VIII—VII вв. до н. э. и определялась находками копья, ножа, зеркала в Еловке, кельта в Усть-Киргизке, меча на Томском поселении. В.И. Матющенко обращал внимание на наличие закрытых комплексов в Еловке и других памятниках и возможности их использования. Всего в материалах бронзового века Западной Сибири он насчитывал около 100 закрытых комплексов: Ростовка, Черноозерье, Еловка, Кытматово, Осинники и др. [Матющенко В.И. 1973а. С. 197; Матющенко В.И. 1974. С. 75-76].

Говоря о хозяйстве еловско-ирменского населения, В.И. Матющенко отмечает увеличение роли скотоводства и земледелия в ирменское время [Матющенко В.И. 1974. С. 5]. Что же касается реконструкции системы хозяйства, то исследователь считал, что у еловце-ирменцев преобладало скотоводство; возможно, было земледелие. Население занималось охотой, рыболовством и бронзолитейным производством. В данном случае его описание хозяйства очень похоже на подобную работу В.А. Посредникова и М.Ф. Косарева, что не удивительно, поскольку эти авторы использовали одни и те же источники [Матющенко В.И. 1974. С. 91-106].

Говоря об особенностях расселения еловце-ирменцев, В.И. Матющенко считал, что памятники расположены гнездами. В доказательство приводится тот факт, что во время разведок по маршругу Уртам — Иринский борик — Молчаново и Самусь — Молчаново, проведенных B.C. Синяевым в 1947 г. и Г.В. Трухиным в 1955 г., памятников этого времени не обнаружено, тогда как в крайних точках маршрута они есть. Такое же наблюдение он сделал во время разведки по маршруту Еловка — Батурино в 1961 г. В.И. Матющенко высказал предположение, что каждая группа памятников отражает какую-то общность [Матющенко В.И. 1974. С. 113].

По мнению В.И. Матющенко, в генезисе еловско-ирменской культуры основная роль принадлежит самусьцам и андроновцам. Но это население было связано с карасукцами и с окуневцами. Естественно, что в разных районах влияние двух последних культур было не одинаково [Матющенко В.И. 1974. С. 128-151].

3.6. Лесостепные комплексы еловской и ирменской культур. Наибольшее внимание проблемам еловки и ирмени уделяли, как известно, Ю.Ф. Кирюшин, М.Ф. Косарев. В.И. Матющенко, В.А. Посредников. Но эти вопросы занимали умы и других исследователей, которые захотели высказать свою точку зрения по этим проблемам.

Проводя разведки и раскопки в конце 1950 — начале 1960-х гг. в Новосибирской области, Т.Н. Троицкая обнаружила и исследовала раскопками некоторые памятники, содержащие материалы эпохи поздней бронзы. Это известные поселения Ордынское, Красный Яр, Умна и др. Т.Н. Троицкая обобщила эти данные в статье, подготовленной к печати в 1967 г., но в свет она вышла только в 1974 г. Поэтому работа к моменту выхода несколько устарела.

По мнению Т.Н. Троицкой, найденные ею памятники могут быть объединены в локальный вариант карасукской культуры на основании некоторых специфических черт орнамента: резная техника, геометризм по венчику и лентам на тулове. Эта посуда сходна с керамикой обского варианта карасука и имеет сходство с памятниками инского варианта.

На основании наличия некоторых орнаментальных мотивов (ёлочки и ямочки, горизонтальные ёлочки, ряды наклонных линий), имеющихся в керамике поселения Умна I, Т.Н. Троицкая связывает подобную керамику с лесом и, как и Н.Л. Членова, считает, что ирмень формируется на основе андроновского населения при участии групп лесного населения.

Еловская керамика синхронна ирменской, одновременна ей и больше связана с лесом. Нижняя дата существования памятников — послеандроновское время XII-X вв. до н. э., верхняя — VIII— VII вв. до н. э.

Население, оставившее памятники новосибирского варианта карасукской культуры, занималось скотоводством с содержанием скота в жилищах зимой [Троицкая Т.Н. 1974, С. 32—46].

А.И. Мартынов в 1955—59 гг. провел разведки и раскопки памятников эпохи поздней бронзы в районе бассейна р. Иня [Мартынов А.И. 1961а. С. 46-49; Мартынов А.И. 19616. С. 293- 299]. К ирменскому времени он отнес памятники Пьяново, Тарасово и Иваново-Родионово [Мартынов А.И. 1964. С. 122-133; Мартынов А.И. 1966. С. 164-183]. На основании найденной керамики, сочетающей черты андроновской и карасукской, имеющихся изделий из бронзы, особенностей погребального обряда А.И. Мартынов объединил исследованные им памятники в инской
локальный вариант. Инской вариант локализован в бассейне Ини и ограничен на западе лесами и болотами близ Тогучина, на севере — Иней и её правыми притоками, на юге и на юго-востоке — Сатиром. На востоке существовал другой вариант карасука, представленный материалами городищ Маяк и Басандайка [Мартынов А.И. 1966. С. 182].

Материал был похож на находки на поселении Долгая Грива, Ближние Елбаны и сходен с комплексами Приобья, что исследователь объяснил одними источниками получения сырья для изготовления бронзы [Мартынов А.И. 19616. С. 295; Мартынов А.И. 1966. С. 182].

Н.Л. Членова обращалась чаще всего к материалам лесостепных памятников ирменского времени, уделяя большее внимание Барнаульскому Приобью. В 1970 г. Н.Л. Членова располагала материалами почти 60 ирменских памятников, из них более 10 дали датирующие вещи. Проведя их анализ, она установила, что памятники Алтая Суртайка, Камышенка, Долгая Грива, Плотинная датируется в целом VII—VI вв. до н. э. и моложе памятников лесостепи: Еловского поселения и могильников, которые, как она считала, датируются VIII—VII вв. до н. э. [Членова Н.Л. 1970. С. 137, 144].

По ее мнению, памятники в верховьях Оби, по Бие, Катуни и Кулунде можно объединить в алтайский вариант ирменской культуры с датировкой VII-VI вв. до н. э. [Членова Н.Л. 1972. С. 27]. В 1973 г. Н.Л. Членова дала подробное описание памятников этого варианта. По её данным, к этому времени было известно 95 памятников эпохи поздней бронзы, из них раскопано 29 поселений и 18 могильников. Что касается посуды, то было выделено 8 типов, из которых преобладали 3 — округлые сосуды с округлым или плоским дном, крупные горшки-корчаги, узкогорлые сосуды с раздутым туловом и плоским дном. В инвентаре прослеживается сильнее карасукское влияние. Памятники верхнеобского варианта были родственны памятникам малокрасноярского и бегазы-дандыбаевского облика в степи и молчановским в тайге.

Памятники Алтая она датировала VIII—VII вв. до н. э. [Членова Н.Л. 1973. С. 207-209].

К середине—концу 1970-х гг. все точки зрения были высказаны и возможности накопленного материала исчерпаны. Как справедливо отметили О.Н. Бадер, Л.Р. Кызласов и Е.Н. Черных, для разработки другой точки зрения нужны дополнительные раскопки [Бадер О.Н., Кызласов Л.Р., Черных Е.Н. 1976. С. 239]. Сказали это они по поводу книги В.И. Матющенко, но суждение справедливо и для других ученых.

4. Изучение позднебронзовых памятников в 1980 гг. Во второй половине 1970-х гг. археологи проводили большие работы по изучению памятников эпохи поздней бронзы. Особенно интенсивно над этими проблемами работали археологи Барнаула, Новосибирска. В конце 1970 — начале 1980-х гг. возобновил раскопки близ д. Еловка В.И. Матющенко. На смену широким культурным сопоставлениям приходит детальное изучение локальных вариантов памятников конца II — начала I тыс. до н. э., приуроченных к пойме Оби. Задача ученых — построение схемы развития культур в близком им регионе, а уже потом выход за пределы этой территории.

4.1. «Южная» Еловка или корчажкинская культура. Интенсивные работы на позднебронзовых могильниках и поселениях в Алтайском крае начались после переезда из Томска в Барнаул Ю.Ф. Кирюшина. За короткое время он провел широкомасштабные работы, получив интересные материалы позднебронзового времени. Именно он первым выступил в печати с новой точкой зрения.

Изучив керамический комплекс поселений Коровья пристань III, Ляпустин Мыс и могильника Турина гора, Ю.Ф. Кирюшин установил, что четко прослеживается взаимодействие местной и андроновской орнаментации. Подобную посуду ученый предложил считать алтайским вариантом еловской культуры. В конце II — начале I тыс. до н. э. в Алтайское Приобье проникают группы населения из Восточного Казахстана, носители валиковой и воротниковой керамики. Они взаимодействуют с Еловкой и вытесняют её на север [Кирюшин Ю.Ф. 1981. С. 53-54].

В 1985 г., обобщив материал, полученный с памятников на оз. Иткуль — Быково I, II, III и других, а также данные, происходящие из Новосибирского Приобья, исследованные новосибирцами (Черное озеро II, Дубровинский борик 7, Крохалевка 7, Ордынское 12, Милованово и т. д.), Ю.Ф. Кирюшин поставил вопрос о существовании в Барнаульско-Новосибирском Приобье самостоятельной археологической культуры.

Основным типом хозяйства этой культуры было скотоводство (крупный и мелкий рогатый скот и лошадь). Население было знакомо с земледелием, о чем говорят находки мотыг и обломков серпов. Охота и рыболовство не были основными отраслями. Вероятно, с возникновением торговых (меновых) отношений с соседними группами населения развивается охота на пушных животных. Разумеется, керамика имела свою специфику.

Граница между еловской и вновь выделенной культурой проходит севернее Новосибирска в районе памятников Крохалевка, Дубровинский борик, Черное озеро II.

В начале I тыс. до н. э. в лесостепном Алтае появляются носители воротничковой и валиковой керамики из Восточного Казахстана и ощущается сильное карасукское влияние. В конце бронзового века на Алтае появляются и расселяются группы ирменского населения [Кирюшин Ю.Ф. 1985. С. 51—53].

В 1987 г. Ю.Ф. Кирюшин и А.Б. Шамшин написали совместную статью, где дали подробную характеристику новой культуре, которую они назвали корчажкинской. Основанием для выделения новой археологической культуры была своеобразная керамика. Памятники с такой посудой приурочены к Оби и устью её притоков, а также системе озера Иткуль. Авторы оперировали материалами почти 40 памятников, большую часть которых составляли поселения.

Исследователи выделили два этапа культуры: о первом этапе дают представления памятники Фирсово XVII, по которому он назван, а также Костенкова избушка. Посуда отдельными чертами восходит к андроновскому времени, а некоторые черты встречались еще в Елунино. Его датировка — XII—XI—X вв. до н. э.

Следующий этап — иткульский. Посуда этого времени имеет общие черты с керамикой еловской культуры и быстровского этапа ирменской культуры. Датируется этап X — первой половиной VIII вв. до н. э. [Кирюшин Ю.Ф., Шамшин А.Б. 1987. С. 137-158].

В 1988 г. А.Б. Шамшин защитил кандидатскую диссертацию, посвященную памятникам XII—VI вв. до н. э. в Барнаульском Приобье. Характеристика корчажкинской культуры дана им более подробно. Но она является расширенным вариантом его более ранней совместной работы. Поэтому часть диссертации, посвященную корчажкинской культуре, целесообразно опустить.

Что касается ирменской культуры, то А.Б. Шамшин считает, что она формируется на основе андроновской культуры с участием бегазы-дандыбаевцев и, вероятно, валиковцев.

Ирмень Алтая отличается отсутствием быстровского материала, наличием грунтовых ирменских могильников и вторичных захоронений, отсутствием крупных ирменских поселений и мощных зольников. В целом, ирменские памятники Алтая можно объединить в локальный вариант [Шамшин А.Б. 1988. С. 165-173].

4.2. Ордынские, быстровские и ирменские памятники Новосибирского Приобья и Барабы. В.И. Молодин исследовал памятники юга Новосибирской области и Барабинской лесостепи. По его мнению, процессы культурного развития в пойме Оби во многом объясняется наличием ленточных боров, по которым еловцы мигрировали на юг, а ирменцы — на север. Этим и объясняется наличие ирменских черт в поздних еловских памятниках. Еловские памятники отсутствуют в Барабе и, вероятно, в Обь-Чулымье. На поздних этапах еловкская и ирменская культуры сосуществуют. Ирменская культура занимает район Барабы, Приобья и Прииртышья. Её западная граница фиксируется на Иртыше, северная — в районе д. Еловка, восточная — на границе Ачинско-Мариинской лесостепи, южная — в предгорьях Алтая. В состав ирменской группы населения вошли как основной комплекс андроновцы и поздние кротовцы. Прослеживается карасукское влияние. Имеется связь с бегазы-дандыбаевскими памятниками. Датировка ирменской культуры — IX-VIII вв. до и.э. [Молодин В.И. 1985. С. 138-143].

В 1985 г. А.В. Матвеев и Е.А. Сидоров впервые дали подробную характеристику поселений ирменской культуры Новосибирского Приобья [Матвеев А.В., Сидоров Е.А. 1985. С. 29-54]. Они обобщили материалы более 60 памятников, из которых раскопкам подверглось 15. Все поселения они разделили на большие, площадью 10-25 тыс. кв. м, средние — 6—7 тыс. кв. м, маленькие — до 1 тыс. кв. м и городища, площадь которых колебалась в пределах 2 тыс. кв. м.

На поселениях они обратили внимание на конструкцию жилищ. Это каркасно-столбовые сооружения, в большей или меньшей степени полуземлянки, площадью около 200 кв. м. Крышу накрывали слоем земли или дерна толщиной 25-30 см. В центре жилища находились 1-2 очага, и эта часть была жилой. В боковой части жилища содержали скот. Вероятно, скот содержали и в срубных жилищах площадью около 100 кв. м, глубиной до 1,5 м. Жилище при условии его ремонта могло стоять от 30 до 50 лет. На периферии поселения из мусора формировались зольники: как в оврагах, так и на ровном месте [Матвеев А.В., Сидоров Е.А. 1985. С. 30-31, 43—46, 48].

В 1985 г. А.В. Матвеев написал кандидатскую диссертацию, в которой использовал материалы около сотни поселений, из которых более четверти было раскопано. Дополняя характеристику поселений, данную им к своей работе с Е.А. Сидоровым, он показал, что ирменские поселения приурочены к высокому берегу Оби и притоков. Имеются и поселения, располагающиеся в урочищах и на дюнах в поймах рек.

Хозяйство поселения он реконструирует как скотоводческое. Кости домашних животных составляют 91,6—99,% остеологического материала или 75—84 % особей. На памятниках Батурино I, Быстровка IV, Ирмень I, Красный Яр I, Ясашный луг поселение разводило крупный рогатый и мелкий рогатый скот, составлявший 50—70 % стада, лошадь составляла 9-25 %, в незначительном количестве присутствовали козы. Крупный рогатый скот преобладал на памятниках Красный Яр I, Ирмень I, Ясашный луг и Еловка, а мелкий рогатый скот — на поселениях Речкуновка III, Батурино I, Быстровка IV. Существовала мясная и пушная охота. Рыболовство большой роли не играло [Матвеев А.В. 1985. С. 9- 13].

Что касается схемы культурного развитая, то она, по мнению А.В Матвеева, была следующей. В конце XIII — начале XII вв. до н. э. существовала постандроновская керамика ордынского типа с небольшим удельным весом гребенчато-ямочных орнаментов и богатыми геометризмами. Это переходный этап между андроновской и ирменской культурой. В XII—XI вв. до н. э. эта посуда сменяется керамикой быстровского этапа ирменской культуры. Из форм сосудов присутствуют кухонные и столовые горшки, орнаментированные резной сеткой и елочкой, «жемчугом», желобками и валиками. В XI—IX вв. до н. э. наступает ирменский этап ирменской культуры. Еловские группы южнотаежной зоны ассимилированы ирменскими. В первой половине VIII века до н. э. эта посуда сменяется позднеирменской [Матвеев А.В., 1985, с. 15—19].

Как считает А.В. Матвеев, во второй половине II — первой трети I тыс. до н. э. в Новосибирском Приобье шло развитие одной группы населения. Основными этапами ее эволюции были андроновский, ордынский, быстровский, ирменский и позднеирменский. Вероятно, на быстровском этапе в состав этого населения входили еловцы и северо-казахстанцы, на ирменском — поздние еловцы и молчановцы.

В связи с миграциями носителей посуды завьяловского типа и из-за разобщенности некогда единая общность развивается разными путями: на Северном Алтае формируются большереченские памятники, в Барабе — саргатские, в Обь-Чулымье — тагарские [Матвеев А.В. 1986. С. 66-68].

Е.А. Сидоров несколько лет вел раскопки на поселении Милованово III. Ранний этап существования этого памятника он связывал с керамикой, украшенной валиками, воротничками, «жемчужинами» и другими элементами. Территориально эта посуда распространена на север до Красного Яра в Колывановском районе. Посуда эта отличается от еловской рядом черт и близка посуде малокрасноярского этапа Восточного Казахстана [Сидоров Е.А. 1985. С. 63—70]. Несколько позже Е.А. Сидоров составил следующую схему развития керамики Миловановского поселения. Самый ранний комплекс генетически связан с андроновской керамикой Новосибирского Приобья и Барабы. Этот тип близок к посуде I типа Еловского поселения и датируется рубежом II и I тыс. до н. э. Далее развитие посуды пошло по линии от валиковой посуды к воротничковой, а от нее к гладкостенной. Большую роль играют связи с Восточным Казахстаном, тогда как влияние карасука незначительно [Сидоров Е.А. 1983. С. 17—20].

Детально останавливался Е.А. Сидоров на изучении хозяйства населения Приобья. На поселении Милованово III он на керамике нашел отпечатки растений, некоторые были определены как голозерная гексаплоидная пшеница и, предварительно, как просо. На этом же памятнике он нашел каменную мотыгу для вторичной обработки земли и орудия для уборки урожая. На основании комплекса находок и аналогов с других археологических культур Е.А. Сидоров счел возможным предполагать наличие пашенного земледелия в ирменское время [Сидоров Е.А. 1986. С. 54-63]. Интересные наблюдения были сделаны Е.А. Сидоровым над материалами по обработке кож в древности [Сидоров Е.А. 19896. С. 41—45], по бронзолитейному производству [Сидоров Е.А. 1988] и по скотоводству [Сидоров Е.А. 1989в. С. 141-153].

Е.А. Сидоров для эпохи поздней бронзы считал возможным существование луков двух типов (маленький и большой) и самострелов. Эти выводы ему позволили сделать тщательные исследования наконечников стрел. Соотношение костей диких и домашних животных позволило говорить о роли охоты в разных районах Приобья. Рыболовство населения еловской культуры было сетевым и ориентировано на добычу рыбы в Оби. В основном добывались ценные породы рыб [Сидоров Е.А. 1989а. С. 16—41 ].

Но трагическая смерть помешала Е.А. Сидорову довести свои работы до логического завершения. Его научный руководитель Т.Н. Троицкая подготовила к печати незавершенные разделы его диссертационной работы.

Во время работы в Новосибирске в 1970 — начале 1980 гг.

В.А. Зах раскапывал памятники в бассейне Ини и на Оби. Получен большой и интересный материал по пред- и ирменским памятникам. В целом, В.А. Зах придерживается концепции А.В. Матвеева об ордынском, ирменском и позднеирменском этапах с такой же датировкой их существования [Зах В.А. 1990. С. 95—97].

Его диссертация интереснее в плане наблюдения над природными условиями в древности и методами их реконструкции. Но что касается изучения ирменской культуры, то В.А. Зах обогатил науку введением в оборот нового материала, в том числе и могильника Заречное I, исследованного на широкой площади [Зах В А. 1990. С. 124. Табл. 29. С. 132].

4.3. Конец дискуссий? В 1980-х гг. ученые сделали гигантский вклад в изучение памятников позднебронзового времени. К сожалению, объем работы не позволяет детально изложить все точки зрения ученых. Однако, как мне кажется к концу 1980 — началу 1990 гг. интерес к анализу позднебронзовых комплексов начал ослабевать. Безусловно, работы на памятниках этого времени проводились, но новых оригинальных концепций не появлялось.

В результате многолетних работ в районе д. Журавлево было собрано огромное количество материала корчажкинской и ирменской культур. В печати появились пока предварительные публикации, подготовленные В.В. Бобровым и его учениками [Бобров В.В. 1989. С. 49-53; Бобров В.В., Гоголина Н.В. 1991. С. 24- 25; Бобров В.В., Окунева И.В. 1989; Косастикова Л.Ю. 1991. С. 22-24].

Судя по этим публикациям, позиция В.В. Боброва по вопросам культурогенеза близка к точке зрения А.В. Матвеева. Что же касается интерпретации материала, то представляется, что В.В. Бобров большое внимание уделяет социологическим аспектам его изучения.

К сожалению, огромный фактический материал, полученный В.И. Матющенко при раскопках близ д. Еловка, долго не был опубликован. Сам же автор раскопок хранил молчание, готовя уже несколько лет публикацию монографического характера.

В 1984 г. вышла книга М.Ф. Косарева, посвященная изучению природной ситуации, экономики, экологии, миграциям и верованиям древних насельников Сибири. В конце упоминается и еловская культура [Косарев М.Ф. 1984. С. 115-116. 157-158], но только лишь упоминается.

К 1987 г. М.Ф. Косарев подготовил и выпустил в свет один из томов многотомного издания «Археология СССР», посвященный эпохе бронзы. В нем несколько страниц отведено еловской и ирменской культурам. Но по сравнению с докторской диссертацией и выпущенной в 1981 г. по её материалам монографией в книге ничего нового не содержится [Косарев М.Ф. 1987. С. 284—287, 292-295].

На этом краткий обзор изучения памятников поздней бронзы Верхнего Приобья завершается. Объем работы не позволяет сделать его более подробным. Не рассмотрены новые работы Ю.Ф. Кирюшина и его коллег. Значительная часть собранного материала осталась за пределами этой публикации.