Стабилизация на новой основе (1934—1941)

Середина и вторая половина тридцатых годов, семилетие, непосредственно предшествовавшее Отечественной войне, должны быть выделены в особый период в развитии советской археологии, хотя внутри него в свою очередь можно наметить два подпериода.

Основная черта этих лет — предельная централизация. Уже не было ни РАНИОН, ни кафедр археологии в университетах, ни сильных центров в провинции, ни краеведческих обществ. Все это было разгромлено и раздавлено. Ученики Городцова А. В. Арциховский, С. В. Киселев и А. П. Смирнов, первыми применившие идеи марксизма в археологии, вынуждены были отказаться от своих разработок ради того, чтобы попасть в состав Московского отделения ГАИМК ¹. Находившийся в экспедиции А. Я. Брюсов поспешил присоединиться к их покаянию, но руководством оно было признано недостаточным ². С тех пор вплоть до войны московская группа была в полном подчинении у Ленинграда.

[adsense]

ГАИМК была отведена роль единственного центра, дающего установки в области древнейшей истории и республиканским научным учреждениям, и музеям, и ВУЗам. Палеоэтнологическое направление было уничтожено. Слово «археология» избегали как чуждое и подозрительное. Предлагалось порвать с вещеведением и развивать марксистскую историю материальной культуры. Важно и то, что тридцатые годы — время наибольшей изоляции советской науки от мировой. Прекратились зарубежные командировки. Рвались личные связи.

Но по сравнению с 1929—1933 годами произошли и существенные изменения. В 1934 году было опубликовано постановление ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР о восстановлении преподавания гражданской истории в школе. Занимающее всего одну страничку журнального текста ³, в значительной мере заполненную перечислением бригад, образованных для написания учебников, это постановление ни в малейшей степени не касалось собственно археологии, но сыграло в ее судьбах немалую роль.

Стало ясно, что происходит смена вех. Идея классовой борьбы отодвинута на второй план, на первый же — выдвигается идея преемственности. Вера в скорую и неизбежную победу мировой революции, владевшая верхами в 1920-х годах, была утрачена. Они поняли, что надо учитывать национальные особенности и традиции доставшейся им страны. Еще недавно вознесенный до небес М. Н. Покровский в 1936 году был развенчан. Соцэкгиз срочно переиздавал университетский курс В. О. Ключевского и даже «Очерки по истории Смутного времени в Московском государстве в XVI—XVII веках» незадолго до того умершего в самарской ссылке «классового врага на историческом фронте» С. Ф. Платонова. В Москву и Ленинград возвращались из мест отдаленных и получали возможность работать в университетах и Академии другие историки. Теоретизирование оказалось не в чести. Вновь говорилось об уважении к фактам. Все это в ГАИМК надо было принять во внимание и претворить в жизнь.

Перемены вызвала и смерть Н. Я. Марра в 1934 году. Исполняющим обязанности председателя Академии был назначен и остался в этой должности до своего ареста Ф. В. Кипарисов.

1934—1936 годы для ГАИМК неизмеримо более плодотворны, чем предшествовавшие три. При этом сочеталось то, что
пропагандировалось и навязывалось в 1929—1933 годах, с возрождением традиций старой дореволюционной археологии. Вместо пустопорожних брошюрок с социологическим пустословием ГАИМК издал серию серьезных сборников статей и публикаций экспедиционных материалов, а также и монографий. Среди первых выделим «Палеолит СССР» (ИГАИМК, 1935, вып. 118), «Из истории родового общества на территории СССР» (1935, вып. 106), «Археологические работы Академии на новостройках» (1935, вып. 109, 110), «Из истории древней металлургии Кавказа» (1935, вып. 120), «Из истории Боспора» (1935, вып. 104), среди вторых — «Трипольскую керамику» Т. С. Пассек (1935, вып. 118) и «Погребение варварского князя в Восточной Европе» Л. А. Мацулевича (1934, вып. 112). Об остальных будет подробнее сказано ниже.

Хотя значение публикации и классификации древних изделий теперь не отрицалось, все же важнейшим было признано изучение социально-экономической проблематики («соцэка», как тогда выражались). Дореволюционные археологи особого интереса к ней не проявляли. Тогда в лучших обобщающих трудах речь шла или о «домашнем быте» наших предков или о происхождении славян и других народов. Теперь полагалось прежде всего выяснить характер хозяйства древних людей, структуру их поселений и погребальных комплексов, чтобы затем восстановить социальный строй тех, кто населял нашу страну в прошлом.

Это, несомненно, было ново и, безусловно, связано с внедрением марксизма в археологию, но отнюдь не обязательно с деятельностью Кипарисова, Быковского и Равдоникаса. Под влиянием работ К. Маркса и Ф. Энгельса писал свои «Очерки первобытной экономической культуры» Н. И. Зибер еще в 1883 году. Нельзя забывать и о том, что социально-экономические проблемы занимали постепенно все большее место в русской исторической науке конца XIX — начала XX века, т. е. задолго до идеологических проработок 1920—1930-х годов. Напомню «Историю государственного откупа в Римской империи» М. И. Ростовцева (СПб., 1899), «Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформы Петра Великого» П. Н. Милюкова (1891), «Русскую фабрику» М. И. Туган-Барановского (СПб., 1898), «Историю русского народного хозяйства» М. В. Довнар-Запольского (Киев, 1911. Ч. 1). Таким образом, социально-экономическое направление в археологии возникло в результате внутреннего развития науки, а не просто было навязано ей извне.

К сожалению, применение реальных достижений марксизма в работах археологов зачастую подменялось манипулированием определенным и очень ограниченным набором цитат и тезисов вне зависимости от того, приложимы они к данному материалу или нет. Усваивался не марксизм как таковой, а лишь одно из его толкований, в силу достаточно случайных причин признанное единственно правоверным у теоретиков ГАИМК. Это сковывало творческие возможности ученых.

Важно и то, что требования в любом случае делать широкие исторические выводы при слабой археологической изученности страны порождало нередко построения чисто спекулятивного толка.

Так или иначе в 1934—1935 годах появился ряд работ, содержащих принципиально новые для археологии выводы и наметки. В области палеолита это книга П. П. Ефименко «Дородовое общество» (ИГАИМК, 1934, вып. 79. Второе издание вышло под названием «Первобытное общество» в 1938 году). Раньше палеолитические стоянки раскапывали почти так же, как палеонтологические местонахождения, с целью извлечь находки из грунта и выяснить их стратиграфическое положение. Теперь был поднят вопрос об изучении стоянок как мест древних поселений. Для этого надо не закладывать на памятниках шурфы и траншеи, а вскрывать широкие площади, стремясь проследить на них остатки жилых конструкций. В противовес теории о бродячих охотниках каменного века П. П. Ефименко говорил об оседлом образе жизни палеолитического человека. Изучив же большие жилища верхнего слоя Костенок I, он предложил рассматривать стоянки как места обитания родовых общин.

Ученик Ефименко П. Н. Третьяков в своем обзоре памятников первобытной эпохи в Верхнем Поволжье, убедительно провел сравнение типов поселений и материальной культуры этого района в неолите и в раннем железном веке, показав изменения хозяйства и социального строя от одного этапа к другому ⁴. Очень удачны и ранние статьи Третьякова о загонной охоте и о подсечном земледелии в древности ⁵.

Для более южных земледельческих культур Европы эпохи неолита и бронзы принципиально важной была статья Е. Ю. Кричевского, демонстративно названная так же, как и статья миграциониста Г. Коссины «Индогерманский вопрос, археологически разрешенный» ⁶. Коссина объяснял смену культур линейно¬ленточной и расписной керамики культурами шнуровой керамики приходом нового населения. Кричевский же сводил все к трансформации хозяйственной базы одного и того же общества, по мере уменьшения роли земледелия и возрастания роли скотоводства. В более поздние годы Е. Ю. Кричевский вместе с Т. С. Пассек начал заниматься анализом глинобитных жилищ и типов поселений трипольской культуры ⁷.

Жилища эпохи бронзы исследовали и в степной зоне (Мокшан и Пустынь в Пензенской области, Алексеевка в Кустанайской, раскопки О. А. Кривцовой-Граковой), но история скотоводов бронзового века прослеживалась по-прежнему в основном по данным о раскопках курганов. Для интерпретации их большое значение имела книга А. П. Круглова и Г. В. Подгаецкого «Родовое общество степей Восточной Европы» (ИГАИМК, 1935, вып. 119). Исследовав обширный материал из раскопок на Украине, в Подонье и на Нижней Волге, они сумели заметить черты поступательного развития хозяйства и общества от III до начала I тысячелетия до н. э. Свой вариант трактовки тех же проблем дал для Нижнего Поволжья П. С. Рыков в книге 1936 года ⁸.

В ГАИМК работала специальная комиссия по истории скотоводства. В нее входили такие видные ученые, как В. В. Гольмстен, М. И. Артамонов, М. П. Грязнов. Некоторые итоги заседаний комиссии подведены в изданном в 1932 году сборнике ⁹. Тогда же М. П. Грязнов ввел термин «ранние кочевники» для степных племен начала железного века, отделяя их от кочевников эпохи средневековья.

Проблемы экономики стали занимать и специалистов по античной археологии. Раскопки некрополей близ древнегреческих городов Северного Причерноморья уступили место исследованиям жилых слоев. Как важное событие было воспринято, например, открытие, рыбозасолочных ванн в маленьком боспорском городке Мирмекии около Керчи в ходе раскопок В. Ф. Гайдукевича.

В развитии славяно-русской археологии заметную роль сыграла статья А. В. Арциховского «О возникновении феодализма в Суздальской и Смоленской землях», где было четко показано, что материалы городищ раннего железного века и курганов начала II тысячелетия н. э. в Центральной России в сопоставлении отражают крупные сдвиги в эволюции хозяйства и социального строя ¹⁰.

Наряду с поселениями большое внимание уделялось орудиям труда. Основываясь на тезисе К. Маркса о значении орудий производства для восстановления социально-экономических формации, А. В. Арциховский, С. В. Киселев и А. Я. Брюсов выдвинули новый «принцип восхождения». Археологи должны прежде всего детально исследовать орудия труда из раскопок и «восходить» от этой отправной точки к более сложным и не сохранившимся реально явлениям — хозяйству и общественной организации ¹¹.

Арциховский привлек в качестве консультанта Исторического музея специалиста по механике В. А. Желиговского, рассчитывавшего коэффициент полезного действия древних топоров, ножей, серпов и т. д. Изучались совместно с М. Е. Фосс и В. П. Левашевой не только железные, но и каменные и бронзовые предметы, преимущественно топоры ¹².

По иному подошел к древним орудиям аспирант ГАИМК С. А. Семенов. С 1934 года он выявлял под микроскопом следы от работы на их лезвиях, положив начало получившему признание во всем мире трасологическому анализу каменных и костяных изделий.

Технике изготовления керамики посвятили свои труды М. В. Воеводский (для первобытной эпохи с учетом этнографических параллелей) и М. В. Фармаковский (для высококачественной посуды железного века).

Как видим, в середине 1930-х годов советские археологи сказали свое новое слово. Это признавали и некоторые их зарубежные коллеги. Палеолитические жилища во Франции и Чехословакии раскапывали в 1940-х годах по методике, выработанной П. П. Ефименко и его сотрудниками в Костенках. В 1946 году В. Г. Чайлд писал, что считает себя учеником советских археологов-марксистов Е. Ю. Кричевского, П. Н. Третьякова, А П. Круглова и Г. В. Подгаецкого ¹³.

Было ли это только минутным увлечением, какое испытали при поверхностном знакомстве с жизнью в СССР Анатоль Франс, Бернард Шоу или Лион Фейхтвангер? Думается, не совсем так. Наши археологи действительно работали интересно, но это лишь в ничтожной степени связано с усвоением ими марксизма в интерпретации Быковского и Равдоникаса. П. П. Ефименко ученик Ф. К. Волкова, А. П. Круглов и Г. В. Подгаецкий — А. А. Миллера, П. Н. Третьяков и С. А. Семенов — П. П. Ефименко, А. В. Арциховский — В. А. Городцова и Ю. В. Готье, М. В. Воеводский — Б. С. Жукова. Все они в той или иной мере продолжали начатое своими учителями. Но, безусловно, обстановка дискуссий в ГАИМК первой половины 1930-х годов, как бы дико они не проходили, в какой-то мере стимулировала поиски новых решений, оригинальность разработок. Устранение старшего поколения ученых расчистило дорогу для молодежи.

[adsense]

В то же время в исследованиях археологов социологического направления было немало одностороннего и уязвимого, что потребовало пересмотра их установок в конце 1930-х, а в основном уже в 1940-х —1950-х годах.

Господствовала идущая от Н. Я. Марра идея стадиальности. Утверждалось, что все общества развиваются на месте, по единой схеме вне зависимости от природных условий и конкретно-исторической ситуации.

Древние культуры всюду и везде выводили непосредственно одну от другой: катакомбную — из ямной, срубную — из катакомбной (как у А. П. Круглова и Г. В. Подгаецкого). И это не культуры, а только стадии эволюции того же самого общества. Поднятый в 1920-х годах вопрос о локальных вариантах палеолита был снят вообще. И здесь предлагалось видеть только единые для всего мира стадии. Такую смену позиций можно усмотреть в творчестве П. П. Ефименко.

Даже А. В. Арциховский в статье о возникновении феодализма выводил славян-вятичей, похороненных в подмосковных курганах, от людей, погребенных в рязанских могильниках, несомненных финнов по происхождению, и от живших на дьяковских городищах, т. е. от финнов или балтов. Это следствие насильственно насаждавшегося «нового учения о языке» Н. Я. Марра, проповедовавшего идею о трансформации языков из одной системы в другую при переходе со стадии на стадию.

В результате навязанных ученым принципов автохтонизма и стадиальности и борьбы с миграционизмом не разрабатывались проблемы развития конкретных древних культур, этнической истории страны. Воцарился схематизм.

После разгрома палеоэтнологии заметно сократилось плодотворное сотрудничество археологов и представителей естественнонаучных дисциплин. Общество зачастую изучали в отрыве от природной среды. Если в 1920-х годах Г. А. Бонч-Осмоловский исследовал палеолитические стоянки в пещерах Крыма комплексно, при участии геологов, палеонтологов, палеоботаников, то П. П. Ефименко таких консультантов в Костенках не имел. Геология района до послевоенного времени оставалась неосмысленной. В написанной до войны, а изданной после нее монографии Ефименко «Костенки I» (М.; Л., 1958) нет даже списка млекопитающих, убитых обитателями поселения.

Традиции комплексного подхода к каменному веку поддерживала только независимая от ГАИМК Комиссия по изучению четвертичного периода Академии наук СССР, где в контакте с геологами Г. Ф. Мирчинком, В. И. Громовым плодотворно трудились Г. А. Бонч-Осмоловский, С. Н. Замятнин, Г. П. Сосновский, М. В. Воеводский, О. Н. Бадер.

Несмотря на малоблагоприятные обстоятельства в 1930-х годах продолжались и полевые исследования советских археологов и опыты их в области классификации и систематизации музейных коллекций. Принятое в 1934 году постановление ВЦИК и СНК СССР, согласно которому все новостройки должны были предоставлять средства на раскопки археологических памятников, обреченных на уничтожение, позволило организовать ряд экспедиций в разные области страны. Удачны были работы экспедиций П. Н. Третьякова в зоне Ярославских гидроэлектростанций (городище Березняки), М. И. Артамонова — по трассе Волго-Дона (поселение срубной культуры Ляпичев хутор, хазарская крепость Саркел), А. В. Шмидта, а после его смерти Н. А. Прокошева — в районе Пермской электростанции. Внимание к национальным окраинам, не пользовавшимся вниманием в дореволюционной России, способствовало проведению раскопок и созданию новых музеев в Закавказье, Казахстане и Средней Азии.

1930-е годы отмечены очень успешными экспедициями С. Н. Замятнина на Кавказ. В Абхазии ему удалось обнаружить первые домустьерские местонахождения на территории СССР, определив и описав характерные особенности свойственных им изделий из камня. Опыт этих исследований помог в дальнейшем найти аналогичные памятники в Прикубанье, Армении, Южной Осетии, на Украине и в Средней Азии. На Черноморском побережье Кавказа Замятнин раскопал пещеры с четким стратиграфическим залеганием мустьерских и верхнепалеолитических
слоев. Им же была предложена сохранившая свое значение до сегодня периодизация верхнего палеолита Закавказья.

Не менее плодотворные исследования развернул в Сибири Г. П. Сосновский, работавший и на Енисее, и на Ангаре, и на Алтае (где он впервые выявил палеолит). Его большая статья «Палеолитические стоянки Северной Азии» показывает, как разносторонне подходил он к делу. Создание относительной хронологии памятников (с принятой и сейчас последовательностью этапа Мальты и этапа Афонтовой горы) не затемняет вопрос о локальных вариантах местной культуры, постановка исторических задач не оттесняет на второй план характеристику природной среды ¹⁴.

В области классификации весьма ценны публикации А. А. Иессена, выпустившего в 1935 году свой известный и до сих пор используемый у нас и за рубежом труд «К истории древнейшей металлургии меди на Кавказе» (ИГАИМК, вып. 120). Там мы найдем и типологию изделий, и химические анализы их состава, и соображения об их хронологии и соотношении с переднеазиатскими прототипами.

Металлу были посвящены и статьи М. П. Грязнова. В одной из ник — о минусинских кельтах, едва ли не впервые в советской археологической литературе, он применил методы вариационной статистики. Это позволило дать убедительную классификацию многочисленных случайных находок бронзовых кельтов, привязать каждую из их разновидностей к определенной археологической культуре из тех, что представлены в Минусинской котловине ¹⁵.

Изменения чувствовались не только в ГАИМК. На возрожденных в 1934 году исторических факультетах МГУ и ЛГУ с 1936 года читали лекции и по археологии, а в 1938 — открыли специальные кафедры. В Москве кафедру возглавил А. В. Арциховский, а в состав ее вошли М. В. Воеводский, С. В. Киселев, В. Д. Блаватский, Б. А. Рыбаков. В Ленинграде на кафедре под руководством В. И. Равдоникаса работали М. И. Артамонов, П. Н. Третьяков, Е. Ю. Кричевский, В. Ф. Гайдукевич. Оба заведующих еще до войны опубликовали свои лекционные курсы ¹⁶. Вернувшиеся в столицу Ю. В. Готье (из ссылки) и В. А. Городцов (после вынужденной службы в Ленинграде), а также Б. Н. Граков и А. А. Мансуров преподавали в Московском институте философии, литературы и истории.

В 1936 году вышел первый выпуск непериодической серии «Советская археология», издававшейся сперва старейшим русским музеем — Музеем антропологии, археологии и этнографии Академии наук СССР. Редактором числился И. И. Мещанинов, а фактически создал серию С. Н. Замятнин. Название, кажущееся сейчас таким естественным, тогда воспринималось как острое, как противопоставление «истории материальной культуры», насаждавшейся на другом берегу Невы, в ГАИМК.

Меж тем события надвигались и все более серьезные. В 1936 году были арестованы, объявлены врагами народа и расстреляны Ф. В. Кипарисов, С. Н. Быковский, А. Г. Пригожин. Исполняющим обязанности председателя ГАИМК назначили египтолога-папиролога О. О. Крюгера, но вскоре арестовали и его, а пост на короткое время занял византинист М. В. Левченко. Издательская деятельность ГАИМК прекратилась. В 1936 году уже не выходил журнал «Проблемы истории докапиталистических обществ», а из «Известий ГАИМК» появился только один том «По трассе первой очереди Московского метрополитена» (ИГАИМК, вып. 132).

В 1937 году ГАИМК был преобразован в Институт истории материальной культуры и влит в состав Академии наук СССР. На первый взгляд это выглядит как потеря позиций всем коллективом археологов: целая Академия превращалась в маленький третьестепенный институт. На деле же это было благом. С митингово-комиссарским стилем ГАИМК было покончено. Профессиональный подлинно научный стиль работы постепенно входил в свои права. Важно было и то, что Институт стал однороднее. В ГАИМК было много искусствоведов, занимавшихся даже XVIII— XIX веками, историков, как-то избежавших репрессии и здесь укрывшихся, людей, пригодных лишь для демагогии и кампаний идеологической борьбы. Отныне ИИМК состоял из одних археологов, и они сами могли легче и спокойнее выработать установки на будущее.

Появились статьи о вредительстве и преодолении его последствий. В «Историке-марксисте» об этом написали А. В. Арциховский, М. В. Воеводский, С. В. Киселев и С. П. Толстов. Они обвиняли во всем ленинградцев с тем, чтобы вернуть независимость, утраченную москвичами в 1931—1932 годах ¹⁷. В Ленинграде в передовице к III тому «Советской археологии» В. И. Равдоникас, отмежевываясь от Кипарисова и Быковского, винил в перенесенных бедах не только их, но и Арциховского с Киселевым и А. П. Смирновым. Ведь это они отказались от идеи «марксистской археологии» ¹⁸.

Первым директором ИИМК назначили И. А. Орбели как академика и ученика Марра. Но за полтора года он не сумел найти должной линии поведения, уволил многих достойных людей (В. Ф. Гайдукевича, Н. Н. Воронина, Н. И. Репникова, А. Н. Карасева и других). Сотрудники взбунтовались и выдвинули своего лидера — М. И. Артамонова. Он начинал как исследователь фресок Старой Ладоги, а затем участвовал в экспедициях А. А. Миллера и обратился к изучению древностей Нижнего Дона, Северного Кавказа и степной полосы Европы от бронзового века до средневековья. С начала 1939 года и до войны он успел сделать очень много полезного для налаживания научной работы как в ИИМК, так и за его пределами ¹⁹.

Были созданы две периодические серии. Одна — «Материалы и исследования по археологии СССР» (МИА) — предназначалась для подробной публикации результатов раскопок и для монографических трудов. Уже вышедшие до войны первые шесть томов МИА, содержавшие статьи о палеолите, античных городах Северного Причерноморья, древностях Кавказа и Приуралья, железном веке Верхнего Поволжья и ранних славянах, получили признание в отечественной и мировой науке и часто используются до сих пор. Вторая серия — «Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях ИИМК АН СССР» — представляла собой бюллетени, быстро освещавшие наиболее интересные открытия и научную жизнь института. В ИИМК было передано и издание «Советской археологии».

К концу 1930-х годов удалось наладить систему отчетности о раскопках, пришедшую в упадок в период господства социологизма. Полевой комитет возглавила В. В. Гольмстен. Выпущенный под ее редакцией сборник «Археологические исследования в РСФСР в 1934—1936 годах» (М.; Л., 1941), насыщенный информацией, планами, чертежами, фотографиями, надолго стал образцом при составлении отчетов о полевых работах для десятков людей, ведших раскопки и разведки в СССР.

Институт приступил к подготовке трех больших обобщающих трудов: «Всемирная история» (т. 1), «История СССР» (т. I—II) и «История культуры древней Руси». Для первого были написаны содержательные разделы о палеолите С. Н. Замятниным и о неолите Е. Ю. Кричевским. К сожалению, из-за войны этот вариант работы не увидел свет. Сводка «История СССР с древнейших времен до образования древнерусского государства» была выпущена в виде макета в двух томах в 1939 году.

По статьям редактора этих книг М. И. Артамонова, определявшим программу издания ²⁰, и по самому тексту видно, насколько далеко авторы смогли отойти от установок ГАИМК начала 1930-х годов. Артамонов говорил о необходимости изучения конкретных древних обществ, признавал роль миграций в истории человечества. Хотя проблемы социально-экономического плана по-прежнему оставались в центре внимания, а идея стадиальности сохранялась, много места уделено и проблемам происхождения и этнического развития народов.

Оживление интереса к этой тематике заметно и в Москве, где маленькая, но высококвалифицированная группа сотрудников Исторического музея сосредоточилась на восстановлении этнической карты неолита и бронзового века на территории СССР. В противовес вполне устраивавшей ортодоксов из ГАИМК теории финского археолога Ю. Айлио о гигантской зоне ямочно-гребенчатой керамики от Прибалтики до Сибири А. Я. Брюсов и М. Е. Фосс показали специфику неолита в Карелии, на Каргополье и Беломорье и поставили вопрос о неолитических культурах. О. А. Гракова уточняла соотношение ямных и катакомбных, ямных, полтавкинских и срубных памятников, наметила периодизацию фатьяновской и андроновской культур.

В Ленинграде в 1940 году прошел пленум ИИМК по этногенезу народов Севера, где А. П. Окладников, В. Н. Чернецов и другие выдвинули свои схемы расселения древних племен в Приуралье, Сибири и на Дальнем Востоке. В Москве тогда же состоялась сессия по этногенезу славян. Этой проблемой целеустремленно занялись М. И. Артамонов и П. Н. Третьяков.

Работа над книгами о культуре древней Руси падает на конец 1930-х годов не случайно. Завершился период «борьбы с великодержавным шовинизмом», отмеченный разрушением замечательных памятников русского зодчества и надругательством над традициями национальной истории, захватившей 1920-е — начало 1930-х годов. Сигналом к переменам послужило выступление «Правды» в 1936 году по поводу спектакля Камерного театра «Богатыри» по пьесе Демьяна Бедного, изобразившего героев наших былин в издевательских тонах ²¹. Годы, когда руководство страны жило идеями интернационализма, отошли в прошлое. В преддверии фашистского нашествия естественно было обратиться к более понятному народу национальному мифу. В Большом театре под наблюдением Сталина была поставлена опера М. И. Глинки «Жизнь за царя», переименованная в «Ивана Сусанина». Высочайшее внимание было проявлено и к фильму С. М. Эйзенштейна «Александр Невский» (1938), консультантом исторической части которого был А. В. Арциховский.

Ученые, воспитанные в духе любви к отечественной культуре, оскорбленные тем, что делалось по отношению к ней после революции, с энтузиазмом взялись за исследование русских древностей.

Уже в 1932 году А. В. Арциховский начал раскопки в Новгороде Великом. С 1938 года возобновил ведшиеся ранее репрессированным украинским археологом Ф. Н. Молчановским раскопки в Киеве М. К. Каргер. Н. Н. Воронин — историк архитектуры по подготовке — после вынужденных занятий селом и деревней Владимирской земли смог вернуться к изучению храмов Владимира, Суздаля, Боголюбова.

Для составления двухтомной «Истории культуры древней Руси», законченной еще до войны, а увидевшей свет в 1948—1951 годах (и получивший продолжение в последующие годы), М. И. Артамонов и Н. Н. Воронин собрали сильный коллектив историков, филологов, искусствоведов и археологов. Главы, написанные А. В. Арциховским, Н. Н. Ворониным, М. К. Каргером, Б. А. Рыбаковым, П. Н. Третьяковым, дали такую широкую картину развития определенных сторон русской культуры, какую мы не найдем в более ранних изданиях. Достаточно напомнить о том, что из отдельных разделов двухтомника выросли такие значительные книги, как «Ремесло древней Руси» Б. А. Рыбакова (М., 1948) и «Люди и нравы Древней Руси» Б. А. Романова (Л., 1947).

Необходимо оговорить, однако, один важный момент. Обращение властей к национальным традициям не означало принятие ими идеи культурного наследия в целом. По-прежнему все главное и лучшее связывалось с периодом после 1917 года. О многих крупнейших явлениях в истории культуры (русская религиозная философия, творчество Достоевского, «Серебряный век») предпочитали умалчивать. Памятники древнерусского искусства предлагалось исследовать в отрыве от породившего их христианского учения. И это обстоятельство отрицательно сказалось на очень ценных и добросовестных работах таких наших ученых, как Д. С. Лихачев, Н. Н. Воронин, М. К. Каргер, П. А. Раппопорт.

С некоторым опозданием заговорили и о наследии древнейших цивилизаций Кавказа и Средней Азии. Вслед за пушкинским юбилеем 1937 года были торжественно отмечены юбилеи Шота Руставели и эпоса «Давид Сасунекий». Встала проблема вклада народов СССР в мировую культуру. Раскопки в Новгороде были расширены и получили другую направленность: вместо изучения феодального торгового города — исследование одного из центров древнерусской культуры. В 1937 году была создана масштабная Хорезмская экспедиция С. П. Толстова. Развернулись раскопки могильников у столицы древней Грузии Мцхета (с 1937 года), городища Кармир-блур под Ереваном (Урартского города Тейшебаини) Б. Б. Пиотровским (с 1939 года), древнеармянского города Двин (с 1937 года). Чрезвычайно успешными были экспедиции Б. А. Куфтина, обосновавшегося после ссылки в 1934 году в Тбилиси и поступившего в Музей Грузии. Он работал на Цалкинском нагорье, в Абхазии, Колхиде, привел в порядок музейные коллекции. Вся проблема энеолита и бронзового века Кавказа выглядела после этого по-новому.

В Средней Азии плодотворно трудились местные археологи: М. Е. Массон в Термезе (1936—1938). В. А. Шишкин — на развалинах дворца бухар-худатов в Варахше (1937—1939). Но по-прежнему основную роль в исследовании Средней Азии играл ленинградский центр во главе с А. Ю. Якубовским. Сам он изучал памятники Узбекистана. Г. В. Григорьев первым выявил домусульманские слои в Тали-барзу и Каунчи-тепе. А. Н. Бернштам в Киргизии и Казахстане занимался кочевым миром, но затрагивал и средневековые города.

В 1938 году в Киеве был создан Институт археологии Академии наук УССР. Возглавил его переехавший из Ленинграда Л. М. Славин, и на первых порах раскопки на Украине вели прежде всего приглашенные им москвичи и ленинградцы: М. В. Воеводский, П. И. Борисковский, Т. С. Пассек, Б. Н. Граков, М. К. Каргер. Но постепенно подрастала и киевская молодежь.

Таким образом, к рубежу 1930-х — 1940-х годов археология в СССР несколько оправилась после страшного разгрома 1929—1933 годов.

Но до идиллии было далеко. Продолжались репрессии. В 1937 году расстреляли Б. Э. Петри, белорусских археологов А. Н. Лявданского, С. А. Дубинского, А. 3. Каваленю, в 1938 — Н. Е. Макаренко, Ф. Н. Молчановского и С. С. Магуру в Киеве. В 1937 году арестовали П. С. Рыкова и Н. К. Арзютова в Саратове, Т. М. Минаеву — в Сталинграде, в 1938 — в Симферополе Н. Л. Эрнста. Вернулась к работе одна Минаева. Побывали под арестом Б. Б. Пиотровский, А. П. Круглов, Г. В. Подгаецкий. Донес на их вольные речи кажется, Е. Ю. Кричевский, а вызволил И. А. Орбели. Страх не прошел, а усугубился.

Господствовала унификация. Самостоятельный подход к познанию прошлого вызывал подозрительность. Догмы начала 1930-х годов не были преодолены. Они только причудливо сочетались с традициями старой дореволюционной археологии и с набиравшими все большую силу националистическими установками.