Сорокин B.С. Новые археологические данные к вопросу о развитии древней семьи

К содержанию журнала «Советская археология» (1959, №4)

¹Трудно переоценить то влияние, которое оказала и продолжает оказывать на изучение советской наукой истории первобытного общества книга Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», семидесятипятилетний юбилей которой мы отмечаем в текущем 1959 г. Пожалуй, невозможно найти ни одного советского исторического исследования, касающегося истории доклассового общества, в котором в той или иной мере не отразились бы идеи Энгельса, изложенные в этом классическом произведении марксистской теоретической мысли. Особенно это относится ко всем исследованиям, трактующим о развитии семейных форм и общественных отношений в эпоху до образования классов и в период перехода от доклассового к классовому обществу. Идеи Ф. Энгельса, касающиеся исторически последовательных форм семьи, изменяющейся в связи с развитием общества, являются незыблемой основой всех советских исследований в области первобытной истории потому, что они возникли из научного анализа явлений жизни и опираются на гранитный фундамент материалистического и диалектического мировоззрения.

Одним из важнейших вопросов древней истории, постоянно привлекающим к себе внимание, является вопрос о времени и формах перехода от бесклассового общества к классовому применительно к конкретной истории различных народов. Решение этого вопроса становится исключительно трудным, когда в руках исследователя оказываются только археологические факты. Понятны поэтому те попытки «прочтения» этих безмолвных исторических источников, которые настойчиво предпринимаются археологами. Советские археологи, исходящие из материалистического понимания истории, имеют немало достижений на этом трудном, но увлекательном поприще.

Одним из значительных достижений советской археологии является интерпретация так называемых парных погребений, нередко встречаемых при исследовании могильников эпохи бронзы. Четверть века тому назад М. И. Артамонов предложил свою схему объяснения совместных погребений взрослых мужчин и женщин в могилах бронзового века, оказавшую значительное влияние на развитие советской науки о первобытности ².

Автор пришел к выводу, что совместные погребения взрослых мужчин и женщин являются свидетельством определенного социального процесса, а именно перехода от матриархального родового строя к патриархальному. М. И. Артамонов считал, что во всех случаях эти погребения были одновременными и поэтому насильственное умерщвление одного из погребенных (женщины) у него не вызывало сомнений. Однако это явление могло иметь значительное распространение лишь в период перехода к патриархату, когда в связи с изменением хозяйственной роли мужчины внутри родовой общины появилась тенденция к замене матрилокального брака патрилокальным, что вызвало практику похищения женщин. С установлением же господства патрилокального брака похищение заменилось соглашением рода мужчины с родом женщины; поэтому насильственное умерщвление жены и погребение ее вместе с мужем стало невозможным и сохранялось только для рабынь-наложниц наиболее богатых и могущественных мужчин, что и отразилось на относительном уменьшении количества совместных погребений в соответствующих археологических памятниках, в частности на территории, где проводились исследования М. И. Артамоновым, в памятниках срубной культуры ³.

Точка зрения М. И. Артамонова получила довольно широкое признание в советской археологической литературе и рядом исследователей принималась в качестве непреложной истины, справедливой во всех случаях и избавляющей их от хлопотливой и подчас неблагодарной обязанности кропотливо и пристрастно исследовать факты. Она нередко без должной осмотрительности распространялась на те территории и культуры, которых М. И. Артамонов в своем исследовании не касался.

Широкие археологические исследования привели к выявлению новых фактов, которые не могли уложиться в схему М. И. Артамонова и, не отменяя ее, значительно ее дополняли и расширяли. Одним из таких фактов явилось открытие на Ангаре в памятниках так называемой глазковской энеолитической культуры особых погребений, которые исследовавший их А. П. Окладников назвал (не совсем, как нам кажется, удачно) «парными соседскими». Речь идет о погребении мужчины и женщины в двух расположенных рядом и нередко покрытых одной каменной кладкой могилах. Особенностью этих погребений, по мнению А. П. Окладникова, является то, что они совершались не одновременно, т. е. вне зависимости от смерти одного члена супружеской пары, а в последовательности естественной смерти каждого. Это, как считает А. П. Окладников, является свидетельством существования в глазковском обществе свободных жен (наряду с рабынями-наложницами), указанием на возникновение прочной связи мужа и жены, чего не могло быть при матриархальном строе и что могло возникнуть только при возникновении патриархального уклада с главенством мужа в семейном хозяйстве, а следовательно, и в семье ⁴.

Связывая переход к патриархальному родовому строю в специфических условиях таежного Прибайкалья с развитым рыболовством как главной хозяйственной отраслью местных племен, целиком находящейся в руках мужчины, А. П. Окладников, по нашему мнению, правильно угадал развитие семейных форм в этот период. К сожалению, он не сумел привести археологических доказательств в пользу своего мнения о неодновременности «парных соседских погребений», а несомненный факт насильственного умерщвления женщины из одного подобного погребения (Буреть, III, погр. № 1), в тазовой кости которой оказался пробивший ее каменный наконечник стрелы, скорее говорит против его предположения, чем в его пользу ⁵.

Тем не менее, наука обязана А. П. Окладникову плодотворной гипотезой, получившей в недавнее время подтверждение в археологическом материале с других территорий.

Опираясь на эти новые материалы, в частности на наличие двухкамерных могил в андроновских могильниках Центрального Казахстана, М. П. Грязнов в 1957 г. высказал аналогичное суждение в отношении общества развитой бронзовой эпохи лесостепной и степной полосы Южного Приуралья, Казахстана и прилегающих районов Южной Сибири. Связывая возникновение андроновской культуры со сложением патриархального рода и считая, что в связи с этим возник обычай похищения женщин и насильственного погребения жены вместе с мужем в случае его смерти, М. П. Грязнов признал последнее возможным, однако только для федоровского этапа андроновской культуры, для более позднего же, алакульского этапа, он считал характерным замену обычая насильственного умерщвления жены обычаем погребения ее в могиле мужа после ее естественной смерти ⁶.

Приведенными точками зрения по сути дела и исчерпывается то новое, что высказано в специальной советской литературе в связи с совместными погребениями мужчин и женщин в одной могиле в бронзовом веке. Следует упомянуть еще работу М. А. Итиной, рассмотревшей интересующую нас проблему на этнографическом материале, но коснувшейся и археологических данных. Считая парные разнополые захоронения характерными для общества в состоянии перехода от матриархата к патриархату, М. А. Итина утверждает, что обычай насильственного умерщвления и погребения женщины в могиле мужчины применялся исключительно в среде привилегированной родовой верхушки и касался не жен, а рабынь-наложниц ⁷. Не разбирая подробно эту точку зрения, укажу лишь, что отнесение обычая совместного погребения мужчины и женщины только к родовой верхушке опровергается археологическими фактами, а именно весьма значительным процентом совместных погребений мужчин и женщин в могильниках эпохи бронзы (чему прекрасный пример дает исследованный самой М. А. Итиной могильник Кокча 3), а также рядовым, ничем не выделяющимся характером этих погребений.

Могильник Кокча 3 заключал в себе целый ряд могил с двумя погребенными, мужчиной и женщиной, причем по расположению костей бесспорно устанавливается неодновременность их погребения. К сожалению, материалы могильника еще не опубликованы, и мы вынуждены ограничиться лишь констатацией указанного выше факта, сославшись на очень краткое упоминание о нем в печати ⁸.

Бесспорные факты неодновременности погребения мужчины и женщины в одной могиле (наряду с одновременными погребениями) установлены нами во время раскопок могильника андроновской культуры Тасты-Бутак I на севере Актюбинской области Казахской ССР. Не имея возможности привести здесь подробное описание этих погребений, назовем лишь те признаки, по которым была установлена неодновременность парных захоронений. В двух могилах (каменные кольца №№ 4 и 30), наряду со скелетом, лежавшим в анатомическом порядке (там, где его не коснулась лопата грабителя), обнаружены сложенные перед ним кучкой разрозненные кости другого скелета, принадлежавшего субъекту другого пола. Причем в одном случае (каменное кольцо № 30) под стопами скелета, сохранившего свое первоначальное положение, оказались берцовые кости второго скелета, остальные кости которого были в могиле перемещены.

История этих погребений восстанавливается следующим образом. Сначала в могиле погребался один умерший, затем по прошествии некоторого времени ⁹, в ней хоронили второго, для чего яма снова разрывалась, причем вместе с землей из нее удалялись и кости первого погребенного. Затем совершалось погребение нового покойника, перед телом которого кучкой складывали более или менее полно собранные кости предшествующего. Очень важно отметить, что в первом случае (кольцо № 4) сначала была похоронена женщина, а затем мужчина зрелого возраста, во втором случае (кольцо № 30) пол первого погребенного, к сожалению, не мог быть установлен, второй же скелет принадлежал женщине зрелого возраста. Учитывая, что в парных погребениях андроновской культуры ни разу не встречены совместные погребения взрослых женщин, следует считать, что в кольце № 30 первым погребенным был мужчина.

Нужны, очевидно, особые условия, чтобы неодновременность парного погребения удалось заметить, и, вероятно, этим объясняется то, что до сих пор при археологических раскопках подобные погребения не обнаруживались. Но совершенно ясно, что в этом отрицательную роль сыграло и предвзятое мнение исследователей; иначе невозможно объяснить, почему до сего времени никто не обратил внимания на возраст совместно погребенных мужчин и женщин.

Так, в могиле № 6 могильника Урал-Сай вместе со взрослым мужчиной была погребена женщина 50—60 лет, слишком старая для наложницы. Точно так же никто не обратил до сих пор внимания, что в могиле № 9 того же могильника взрослая женщина была похоронена вместе с маленьким ребенком в могиле, где перед этим был похоронен взрослый мужчина, кости которого (совершенно так же, как в списанных выше погребениях могильника Тасты-Бутак 1) были при этом временно удалены из могилы, а затем уложены обратно, правда, на этот раз в головах женщины, что, может быть, объясняется необходимостью поместить в могилу еще и тело ребенка ¹⁰.

Несомненно, что, будь исследователи в свое время более взыскательны и фиксируй они результаты раскопок более тщательно, количество подобных фактов могло бы быть большим. Несомненно и то, что в будущем количество их возрастет. Для нас же важно сейчас констатировать бесспорно и неоднократно установленное наличие неодновременных парных погребений мужчин и женщин на территории Казахстана и в Приаралье в бронзовом веке. Этот факт имеет важнейшее значение, так как он не может быть объяснен с точки зрения рабского положения женщины при властелине — мужчине и несомненно является свидетельством каких-то определенных семейных отношений и общественных институтов.

Что же представляют собой эти разновременные парные разнополые погребения бронзового века в плане историческом, какие явления и процессы общественного развития отразились в них?

Ответить на эти вопросы мы сможем, лишь привлекая данные этнографии и опираясь на возможность сравнения племен и народов, относящихся к одному и тому же хозяйственно-культурному типу. Под «хозяйственно-культурными типами» понимаются «исторически сложившиеся комплексы особенностей хозяйства и культуры, характерные для народов, обитающих в определенных естественно-географических условиях, при определенном уровне их социально-экономического развития» ¹¹. При этом не имеет значения вопрос о расовой или этнической принадлежности входящих в данный хозяйственно-культурный тип народов, «и их территориальное размещение.

Поскольку разновременные парные погребения мужчин и женщин представляются в настоящее время наиболее характерными для племен андроновской культуры, мы будем сравнивать носителей этой культуры с современными народами одного с ними хозяйственно-культурного типа. К таким народам относятся южноафриканские банту, какими они были до прихода европейцев.

Андроновское общество мы представляем себе оседлым пастушеско-земледельческим с более или менее развитыми патриархально-родовыми отношениями. Андроновцы жили большими семьями в обширных полуземлянках и пасли свои, вероятно, не очень многочисленные стада (главным образом крупного рогатого скота) в непосредственной близости от мест своего обитания. Они занимались также и земледелием, которое, однако, не играло в хозяйстве ведущей роли. Пищей андроновцам служили молочные и растительные продукты; мясо употреблялось, но не входило в повседневный рацион. Свои орудия труда, оружие и большую часть украшений андроновцы изготовляли из бронзы, в связи с чем в некоторых районах, занятых их племенами, значительное развитие получили горное дело и металлургическое производство. Можно предполагать, наличие некоторого обмена как с соседними народами, так и внутри андроновских племен, что в свою очередь предполагает довольно развитое общественное производство; однако вряд ли обмен был сколько-нибудь значительным. Вероятно существование некоторого имущественного неравенства, но родовые отношения еще не были изжиты и классов еще не было. Конечно, на обширной территории, занятой андроновскими племенами, существовали различные варианты не только в характере хозяйства и формах быта, но и в уровне развития, однако это не меняет общей картины.

Племена банту в XVII—XVIII вв. жили еще родовым строем, но род уже перестал играть роль хозяйственного организма. Экономической ячейкой общества банту была большая патриархальная семья. Члены больших патриархальных семей жили, как правило, в отдельных поселениях — краалях. Главным их занятием было разведение крупного рогатого скота, который они пасли на ближних лугах, на ночь загоняя в круглые дворы краалей. Мотыжное земледелие играло заметную, но не главную роль в хозяйстве. Пищевой рацион состоял главным образом из молочных и растительных продуктов; мясо употреблялось в пищу сравнительно редко, главным образом в зимние месяцы. Орудия труда и оружие изготовлялись из железа, которое выплавлялось в примитивных печах-ямах, из меди же делались главным образом украшения. Употребление племенами банту железа не должно нас смущать, так как в Африке вообще не было эпохи бронзы и подавляющее большинство африканских народов перешло к употреблению железа прямо из каменного века. В данном случае важно, что банту уже были хорошо знакомы с металлом, так как это позволяет сравнивать их с андроновскими племенами и по этой линии.

Можно было бы продолжить наше сравнение и указать на ряд сходств по другим моментам (например, на незнакомство и банту и андроновцев с гончарным кругом), но в этом нет необходимости, поскольку и так ясна принадлежность обеих сравниваемых групп племен — этнографической и археологической — к одному культурно-хозяйственному типу и их одинаковое социально-экономическое состояние.

Установив это, мы можем предположить, что у андроновцев формы собственности, имущественные отношения и связанные с ними брачно-правовые нормы были сходны с тем, что можно наблюдать в этом отношении у банту, и таким образом подойти к объяснению отмеченных выше археологических материалов.

Основными объектами владения у южноафриканских племен банту были земля и скот и существовавшие формы собственности на них были различны (если не сказать — противоположны). Земля являлась собственностью племени. Вождь племени распоряжался землей, но не являлся ее собственником. В личных интересах вождь мог пользоваться только теми участками, которые закреплялись за ним и за его семьей на более или менее тех же основаниях, что и за любым другим членом племени. Каждый глава семьи имел право свободно занимать любой участок в пределах района, контролируемого его ближайшим племенным вождем (если при этом он не нарушал прав других членов племени), или требовать от вождя выделения ему участка, и вождь обязан был удовлетворить его просьбу. Внутри крааля его глава наделял участками всех зависящих от него людей, ведущих самостоятельное хозяйство, и переданный, таким образом, в пользование участок оставался в одних руках до тех пор, пока его владелец жил в данной местности. Получив такой участок земли, его владелец не мог ни продать, ни заложить, ни подарить его. Кроме участков, выделенных для жен главы крааля и семейных мужчин, в краале имелось общее поле, обрабатываемое сообща всеми жителями крааля и в интересах крааля как целого ¹². К сказанному остается только добавить, что обработка земли, кроме подъема целины, и вообще все земледельческие работы были сферой приложения женского труда и, хотя земля была распределена между семьями, нередко практиковались общинные формы работ. Ясно, что женский труд был связан с древней, племенной, по тому времени уже отсталой формой собственности.

Совсем другой была форма собственности на скот. Скот принадлежал не племени, а отдельным группам лиц или отдельным лицам. Каждый крааль имел свой собственный скот. Как представитель всего населения крааля, его глава являлся распорядителем общего стада, но он, как и другие семьи, имел и свой, лично ему принадлежавший скот. Во владении скотом не было равенства. Каждая семья (малая), состоявшая из мужчины, его жен и детей, владела своим стадом, причем часть этого стада принадлежала главе семьи, а другая делилась между домами, т. е. между женами и их детьми. На скот, находящийся во владении дома, никто посторонний не имел никаких прав, в том числе и глава семьи. Но, мало этого, и внутри дома скот был поделен между отдельными лицами. Скот могли покупать, продавать, дарить, передавать и получать по наследству. Скот, приобретенный на личные средства, являлся частной собственностью данного лица. Следует отметить, что некоторая часть скота не распределялась и оставалась во владении крааля как целого. Эта часть предназначалась для обмена на женщин, а также использовалась в общественных церемониях и обрядах. Только эта часть стада не являлась частной собственностью в полной мере ¹³.

Таким образом, можно констатировать у банту сложение частнособственнических отношений на почве развития скотоводства, что полностью совпадает с мнением Ф. Энгельса о возникновении частной собственности ¹⁴. Этот вывод очень важен, так как проведенная выше параллель между племенами банту и андроновскими позволяет нам распространить его и на андроновские племена. В связи с этим существенное значение имеют и те отношения, которые у банту лежат в основе наследственного права, так как и у андроновцев (поскольку хозяйство и общественные отношения представляются у них и у банту близкими) можно предполагать нечто подобное.

У банту в основе наследственного права лежат два принципа: принцип первородства по мужской линии и принцип, согласно которому мужчина может считать детей своими, только передав семье своей жены некоторое количество ценностей, как правило, в виде скота (так называемая «лобола»). Последнее требование нашло свое выражение в поговорке «не люди, а скот рождает детей», которая означает, что, по понятиям банту, женщина, за которую отдают скот («лобола»), т. е. замужняя, не может родить ребенка, который не был бы ребенком ее мужа ¹⁵.

Относительно существа обычая, носящего название «лобола», имеются различные мнения, рассмотрением которых здесь нет надобности заниматься ¹⁶. Наиболее правильной представляется точка зрения Жюно-младшего, который считает, что лобола — это определенное вознаграждение, за которое род женщины отчуждает ее способность к деторождению роду мужчины. Этот исследователь пишет: «Женщина не продается и не отдается как личность. Она сохраняет свое родовое имя shivongo. Но ее чрево — mbeleko, т. е. ее способность дать новую жизнь, теперь принадлежит клану ее мужа» ¹⁷. Здесь неприемлемо только мнение, что в сделке участвуют кланы, роды; на самом деле брачный договор у банту заключают большие патриархальные семьи, а способность женщины к деторождению, ее «mbeleko» передается персонально ее мужу, на чем и основано все наследственное право банту. Как бы то ни было, очень важно подчеркнуть, что, хотя обычай лоболы и имеет много аспектов, важнейший среди них заключается в том, что понятия «лоболы» и «брака» являются для банту равнозначными и брак без лоболы для него просто немыслим ¹⁸. Здесь важно то, что детьми мужчины считаются исключительно дети, рожденные женщиной, с которой он состоит в браке. Это правило является настолько абсолютным, что фактическое отцовство не имеет значения или, во всяком случае, не принимается во внимание. В связи с этим правилом в среде банту бытуют немало на первый взгляд странных и даже нелепых обычаев, смысл которых, однако, всегда один: вступая в брак, т. е. передав за женщину лобола, мужчина становится отцом всех детей, которых женщина родит, безразлично, от него или от кого-либо другого, в продолжении его жизни или много лет спустя после его смерти.

Откуда могло возникнуть такое правило — вот вопрос, неизбежно встающий перед нами.

В советской исторической науке в соответствии с классическими положениями Ф. Энгельса считается доказанным, что переход от матриархального родового строя к патриархальному, вызванный экономическими причинами, потребовал прежде всего замены счета происхождения по материнской линии счетом происхождения по отцу. Ф. Энгельс считал, что это являлось одной из самых радикальных пережитых человечеством революций ¹⁹. По мнению Энгельса, совершить эту революцию было совсем нетрудно. «Достаточно было простого решения,— писал он,— что на будущее время потомство мужских членов рода должно оставаться в нем, тогда как потомство женщин должно быть исключено из него и перейти в род своего отца. Этим отменялось определение происхождения по женской линии и наследование по материнскому праву и вводилось определение происхождения по мужской линии и право наследования по отцу» ²⁰. К. Маркс также считал этот переход естественным. Однако столь общее представление классиков марксизма по данному вопросу, обусловленное уровнем этнографических знаний того времени, разумеется, не являлось окончательным. Ф. Энгельс, обрисовав в своей книге развитие семьи до возникновения моногамии, был вынужден с целью объяснения ее дальнейшей истории оставить Америку, эту, по его собственному выражению, «классическую почву парной семьи», так как в Америке не было никаких признаков появления более высокой формы семьи в порядке ее естественного развития. Вследствие отсутствия другого материала, ему пришлось сразу же обратиться не к переходным формам семьи, а непосредственно к развитой патриархальной семье пастушеских народов — арийцев в индийском Пятиречье и в области Ганга, в степях бассейна Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи и семитов по Евфрату и Тигру ²¹. В то время этнографическое изучение Южной Африки еще только начиналось, и Ф. Энгельс в силу этого не мог изучить на африканском материале те формы, в которых совершался переход к моногамной семье, отразившийся, в частности, в своеобразных нормах обычного права банту. Именно это обстоятельство объясняет нам, почему вопрос о переходе от материнского права к отцовскому был решен Ф. Энгельсом в самом общем виде. Опираясь на общие закономерности развития семьи, блестяще аргументированные Ф. Энгельсом, и привлекая новые факты, накопленные этнографией после Маркса и Энгельса, советские историки обязаны перейти от общих положений к установлению тех конкретных форм, в которых совершался переход от материнского права к отцовскому.

Нетрудно себе представить, что в сознании человека эпохи родового строя счет родства по материнской линии представлялся чем-то естественным, очевидным, не требующим никакой санкции, так как постоянно находил себе наглядное обоснование в достаточно часто наблюдаемом физиологическом акте рождения. С другой стороны, родство по отцу всегда может быть подвергнуто сомнению и, во всяком случае, никогда не располагает объективным критерием для своего доказательства. Поэтому с формированием патриархальных отношений старые взгляды на женщину-мать как на источник родственной связи не могли быть просто перенесены на мужчину. Счет родства по отцу не мог получить физиологического обоснования, и поэтому новый порядок потребовал общественной санкции. Нужно было, чтобы общество признало данных детей происходящими от данного отца, нужна была юридическая фикция взамен очевидного факта. Мужчина признавался отцом данных детей совсем не потому, что он был их фактическим отцом (этого все равно нельзя было доказать), а потому, что общество признавало его таковым. Женщина, как и прежде, оставалась матерью своих детей, но ее брак с мужчиной, обставленный определенными условиями и совершавшийся в соответствии с установленными правилами, служил основанием для признания ее детей детьми ее мужа. Выходя замуж, она как бы отчуждала свою способность к деторождению в пользу мужа. Конечно, всем было ясно, что это отчуждение носит формальный, чисто юридический характер, но ведь только это и требовалось.

Именно такой порядок мог послужить основанием брака как юридического института, в противоположность ранее существовавшему «браку» как естественной связи; и породить его могло только стремление сохранить первоначально в роде, а затем и в семье принадлежащее мужчине богатство. В основе вновь возникших брачных норм лежали новые экономические отношения.

К сожалению, нам не удалось обнаружить в этнографической литературе никаких указаний на то, как обрисованные выше брачные нормы отразились в их погребальных обрядах, что лишает нас возможности продолжить прямые параллели между банту и андроновскими племенами. Однако весьма возможно, что в обычае погребения членов супружеской пары в одной могиле в последовательности их естественной смерти, в обычае, существование которого в андроновской обществе теперь установлено, отразились именно те экономические отношения и порожденные ими представления и юридические нормы, которые мы наблюдаем у банту.

Известно, что в представлении первобытного человека смерть не является прекращением физического существования. При всей пестроте представлений разных народов о загробном мире весьма распространенным являлся взгляд, что умерший переселяется в другой мир, столь же материальный, как и этот, и продолжает там существовать в условиях, сходных с теми, в которых он находился при жизни. Несомненно, что и люди андроновской культуры в своих взглядах на потусторонний мир разделяли эту «концепцию продолжения».
Приведенные выше археологические факты, касающиеся парных разновременных погребений, становятся понятны в свете изложенных соображений.

В самом деле, если мужчина становится отцом своих детей только посредством брака с женщиной и если дети, рожденные только этой женщиной, единственно признаются его детьми, наследниками принадлежащего ему имущества, и если, далее, после своей смерти он будет существовать в загребном мире на тех же бытовых, хозяйственных, экономических и правовых основаниях, что и в действительной жизни, то, само собой разумеется, что женщина, бывшая его женой при жизни, должна оставаться таковой и после его или своей смерти, иначе он будет лишен возможности оставить детей, своих наследников, не только на этом, но и на том свете. С другой стороны, по изложенным выше соображениям, умерщвление жены при погребении мужа также не могло иметь места, по крайней мере, если мужчина умирал, не успев приобрести мужских потомков, так как таким путем он лишил бы себя возможности иметь их в будущем.

Таким образом, парные разновременные погребения мужчин и женщин бронзового века могут, очевидно, свидетельствовать о возникновении прочных брачных отношений в эпоху формирования патриархальной семьи, в противоположность непрочной парной семье, характерной для матриархального родового строя.

Ф. Энгельс писал: «Для того чтобы парная семья развилась дальше в прочную моногамию, нужны были другие причины, кроме действовавших до сих пор. Уже в парном сожительстве группа была сведена к своей последней единице, своей двухатомной молекуле,— к одному мужчине и одной женщине. Естественный подбор завершил свое дело путем все дальше проводимых изъятий из брачного общения; в этом направлении для него уже ничего не оставалось делать. И если бы, следовательно, не начали действовать новые, общественные движущие силы, то не было бы причины, в силу которой из парного сожительства должна была бы возникнуть новая форма семьи. Но такие движущие силы вступили в действие» ²².

Приведенные нами выше материалы и соображения дают, как нам кажется, возможность конкретизировать это классическое положение Ф. Энгельса, обрисовав те формы, в которых совершался переход от парной семьи к моногамной, по крайней мере, у некоторых племен бронзового века.

К содержанию журнала «Советская археология» (1959, №4)