Сорокин А.Н. К проблеме финального палеолита Центральной России

Сорокин А.Н. К проблеме финального палеолита Центральной России // РА, № 4. 20066. С. 134-141.

СОСТОЯНИЕ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ ИСТОЧНИКОВ

Эпоха финального палеолита на территории Центральной России относится к числу наименее изученных. Между тем это обстоятельство определяется не столько отсутствием самих памятников, сколько некритическим отношением к тем немногочисленным естественно-научным датам, которые имеются, и состоянием самих археологических источников. Первая проблема излагалась ранее 1, а сейчас попробуем детальнее разобраться с состоянием источниковедческой базы названного времени.

В пределах рассматриваемой территории до максимума валдайского оледенения известны: Сунгирь, Русаниха и Зарайская стоянка. К югу от нее, в бассейне Десны, к этому времени относятся Хотылево 2, Пушкари, Мезин, в бассейне Дона — Гагарине, Масловка и большинство стоянок Костенковско-Боршевского р-на. Индустрии этих памятников не были культурно однородными (Палеолит СССР, 1984). После 15000 л. н. регион Центральной России перестал быть “ближним приледниковьем” (Динамика…, 2002; Квасов, 1975; Палеогеография…, 1982) и, следовательно, эта территория вновь была потенциально готова к своему освоению. Вторичное заселение региона (после максимума Валдая) было, вполне возможно, потомками обитателей этих мест, живших здесь до максимума оледенения. Следовательно, это могло быть население костенковско-стрелецкой культуры или восточно-граветтское население (тимоновско-пушкаревское и/или хотылевско-гагаринское). Вместе с тем не вызывает сомнения, что аналогичная возможность возникала и у других групп, ранее не обитавших на этой территории, но хорошо адаптированных к условиям Приледниковья. Последовательно освобождавшиеся от ледника пространства Восточной Европы были в прямом смысле бескрайними. Они потенциально могли вместить как потомков тех, кто здесь жил до ледникового максимума, так и новое население, не связанное родовыми корнями с этими местами. Все это вполне возможно, особенно если рассматривать данное пространство в сравнении с вероятным количеством потенциальных насельников, которые могли реально включиться в процесс вторичного заселения региона.

В литературе бытует мнение о “восточно-граветтском эпизоде” (Восточный граветт, 1998). Лишь Х.А. Амирханов в последние годы не просто говорит о “длинной хронологии” восточно-граветтской традиции и ее существовании в позднее ледниковье, но и продляет эту цепочку, по-видимому, до начала голоцена (1998; 2002). Он полагает, что зарайская индустрия находит свое дальнейшее развитие в материалах позднеплейстоценовых стоянок Трегубово 2 и Колтово 7, которые, в свою очередь, нашли продолжение в материалах раннего этапа иеневской культуры (Умрышенки 3) (2004).

Л.В. Кольцов еще в 1970-1980-е годы писал об участии “палеолита Десны в сложении волго-окского мезолита” (1977; 1989; Крайнов, Кольцов, 1979,1983). В.В. Сидоров уже с конца 1980-х годов высказывал идею о финальноплейстоценовом возрасте некоторых иеневских материалов, однако, в отличие от Х.А. Амирханова он считает, что иеневское население было потомком выходцев с Алтая (2002). М.Г. Жилин полагает наличие в финальном палеолите региона не менее чем четырех традиций: эпиграветтской, постлингбийской, золоторучьинской и свидерской (2004). Проблему верхнепалеолитического наследия в финальнопалеолитическое время активно затрагивает в своих работах С.Н. Лисицын (2002). Автором высказана идея о развитии хотылевско-гагаринской (восточно-граветсткой) традиции населением рессетинской культуры (Сорокин, 1987; 1989; 2002; 2004а, б; Sorokin, 1999). Эта же проблема рассматривалась и другими исследователями. При всем многообразии мнений их все объединяет устойчивая тенденция поиска связей среди населения разных эпох. Ясно также, что дискуссионность вопроса определяется главным образом скудостью имеющихся источников. Постараемся точнее опреде¬литься с теми материалами, которые в настоящее время имеются.

Анализ данных показывает, что в литературе упоминается не так много памятников, которые относятся к финальному палеолиту, среди них можно назвать: Алтыново, Золоторучье 1, Авсерьгово 1, Скнятино, Федюково 1, Заозерье 1 и 2, Елин Бор (н.с.), Усть-Тудовку 1, Подол 3, Баранову Гору, Теплый Ручей, Троицкое 3, Суконцево 9 и 8, Тарусу 1, Шильцеву Заводь 5, Ладыжино 3, Акулово 1, Исток 1 (н.с.), Гремячее 1, Умрышенки 3, Колтово 7, Вышетравино 1-3, Трегубово 2, Рыбаки. Нерское озеро 1, 2, Брикет 7, Тростенскую 7 и 10 2. К сожалению, полноценных коллекций среди них единицы. В Алтыново, Авсерьгово, Скнятино и Федюково 1 материалов фактически нет (Формозов, 1977; Мезолит СССР, 1989). Полагаю, если бы в этих коллекциях содержались выразительные орудия, они были бы опубликованы, и не было бы нужды тиражировать недостоверные данные (Кольцов, 1989; Крайнов, Кольцов, 1979; 1983; Кольцов, Жилин, 1999; Жилин, 2004). В самом деле, в Алтыново нет никаких острий типа федер-мессер, а присутствует лишь случайный предмет с нерегулярной ретушью (Сорокин, 2001; Кравцов, 1998). Что касается Золоторучья 1 (Крайнов, 1965), то, даже признав, что эта коллекция до настоящего времени сохранила целостность и существует в том же виде, как была раскопана, в орудийном отношении она крайне невыразительна и выводить из нее, как это делает М.Г. Жилин (2004), бутовскую культуру нет никаких оснований.

Стоянки Вышетравино 1-3, Колтово 7 и Трегубово 2 относятся еще к поздней поре верхнего палеолита, но состав коллекций недостаточен для их полноценной характеристики, хотя “зарайская традиция” здесь, несомненно, ощущается.

Коллекции Заозерье 1 и 2 — это главным образом подъемный материал. Четкого деления на скопления нет, материал сортировался по степени латинизации кремня. Естественно-научные даты отсутствуют (Фролов, 1987). Конечно, разделение на комплексы по сырью — операция вполне возможная, тем не менее не ясно, какое отношение оба они имеют к некогда реально бытовавшим. Даже если сама процедура “культурного межевания” проведена А.С. Фроловым верно, фактическое подтверждение этому получить невозможно, ибо в настоящее время памятники уничтожены.

Материал Елина Бора попросту фальсифицирован. Из 18 орудий, приписываемых так называемому нижнему слою стоянки (Кольцов, 1966; 1989), ни одно, судя по описи, не происходит из него, а за наконечник выдано случайное изделие, происходящее из подъемного материала (Сорокин, 2001). Колонка, якобы взятая М.Г. Жилиным на этом памятнике и датирующая так называемый “нижний слой” молодым дриасом (Кольцов, Жилин, 1999), на самом деле происходит неизвестно откуда, так как данные о шурфе в отчете М.Г. Жилина отсутствуют, что также свидетельствует об ее фальсификации.

Комплексы стоянок Гремячее 1 (Воеводский, 1941) и нижнего слоя Исток 1 (Сорокин, 1988) малочисленны. Первая представляет собой охотничий лагерь аренсбургской культуры; охотничье вооружение второй коллекции, за исключением единственного наконечника, сильно фрагментировано, что не позволяет уверенно говорить об ее неневской или аренсбургской атрибуции. Естественно-научных дат у обоих памятников нет.

Стоянки Теплый Ручей, Троицкое 3 (Кольцов, 1994; Ланцев, Мирецкий, 1996), Аносово 1 и 4 (Лисицын, 2002) также не датированы. Есть мнение об их принадлежности к подольской культуре, выделяемой Г.В. Синицыной (2000). Эпонимная стоянка Подол 3 датирована по пыльце поздним ледниковьем (скопление 1 — молодым дриасом Dr 3, скопление 2 — аллередом) (Синицына, 1996; 2000; Синицына, Кильдюшевский, 1996). Примерно к этому же времени относится и Баранова Гора. Все эти памятники принадлежат к лингбийской тради-ции (Синицына, 1996).
Усть-Тудовка 1 по пыльце отнесена к молодому дриасу (Жилин, Кравцов, 1991), в культурном отношении это один из ранних иеневских памятников (Сорокин, 1991).

Геологический возраст Тарусы 1 и Суконцево 9 определен концом плейстоцена. Оба этих памятника наряду с весьма выразительными материалами Суконцево 8 относятся к рессетинской культуре.

Для Умрышенки 3, Колтово 7 (Сидоров, 2002; Амирханов, 2002; 2004), Ростиславля, Трегубово 2 (Трусов, 2004а; б), Нерского озера 1, 2, Брикета 7, Тростенской 7 и 10 естественно-научных дат нет 3.

Среди других памятников можно назвать Шиль-цеву Заводь 5 (Dr 3 — Во 1, пыльца), Ладыжино 3 (РЬ) (Фролов, Жилин 1978; 1981; Кравцов, Коннов, 2002), Акулово 1 (14С, 9990 ± 70) (Сидоров, 1996. С. 76), Дальний Остров (Во) (Кравцов, Леонова, 1992), Митино 5 (Во 2), Еловка (РЬ), Брагино (РЬ), Коприно (Sb), Беливо 6В (РЬ), но большая часть этих колонок не привязана к археологическому материалу (Кравцов, 1998), и их достоверность вызывает серьезные сомнения.

В случаях, когда материал достаточен для атрибуции, выделяются стоянки культур Лингби (подольская культура — по Г.В. Синицыной), аренсбургской, иеневской и рессетинской. Возможно, было и население культуры федермессер, но этот вопрос далек от своего разрешения. Есть и некото¬рое число своеобразных памятников, о культур¬ной принадлежности которых судить рано (Акулово 1). Таким образом, основной вывод из анализа источников состоит в том, что в пределах рассматриваемой территории не было единства материалов, и здесь существовало население разных археологических культур.

“Культурная пестрота”, которая прослеживается по имеющимся материалам, хорошо объяснима из экологии заключительной фазы плейстоцена. Исчезновение мамонтовой фауны и наступление “века северного оленя” (Clark, 1975; 1980) неизбежно должно было привести к тому, что часть обитавшего здесь населения должна была перейти к специализированной охоте и постоянно вести кочевой образ жизни. Сезонно-подвижный образ жизни, характерный для населения эпохи финального палеолита и мезолита, определялся экологией основных объектов охоты. Маршруты кочевий животных были стабильными, и влиять на них могли лишь глобальные климатические изменения. Поэтому люди, охотившиеся на северного оленя и знающие его повадки, приходили из года в год на одни и те же места, например у переправ через водные преграды, где успех охоты был гарантирован. Это и создает археологическую иллюзию значительных площадей памятников и массовости коллекций, чего реально не было.

Однако маршруты передвижений человека определялись не только маршрутами кочевий животных, но и традицией. В этом отношении радикальная экологическая перестройка рубежа плейстоцена — голоцена не могла не вызвать активизации процессов адаптации, смены кочевий и “смещения ареалов миграций”. Поскольку природные изменения шли в сторону потепления климата, к ним, вероятно, приспосабливаться было легче, чем к “холодовому” стрессу. Нет сомнения в том, что адаптивная способность к пребыванию в рассматриваемом регионе была выработана у человека не в голоцене, а еще в ледниковое время, когда положительные колебания климата были менее длительны и резче сменялись фазами похолоданий, в силу чего были более чувствительны. Протяженность финального палеолита составляет примерно 3200 лет — от 13500 до 10300 л.н. (Палеогеография Европы…, 1982; Динамика…, 2002). Мезолит укладывается в отрезок 10300-7200 л.н., или 3100 лет (Хотинский, 1977), т.е. они приблизительно равны по длительности. А по своему экологическому “содержанию”? Первый из них, более суровый, с полным правом называется поздним ледниковьем, второй, более теплый, — ранним голоценом. Если для первого радикальность изменений касалась “мамонтового фаунистического комплекса” и почти не было зональной изменчивости флоры, то во втором случае происходила еще и радикальная перестройка растительного покрова. Европейское население, выросшее в суровых ледниковых условиях, было, несомненно, хорошо адаптировано к ним. Глобальное потепление возвращало его в забытое “первобытное состояние”, однако и оно было таким, к которому вид исторически уже был готов. Ибо род человеческий, как известно, происходит из Африки.

Когда говорят о кочевьях групп первобытного населения, надо учитывать одно немаловажное обстоятельство: физические возможности человека для передвижения существенно меньше возможностей северного оленя, поэтому и амплитуда кочевий человека не представляла собой копию первых. Экологическая емкость ландшафта могла обеспечить и “непересекаемость” ареалов кочевий разных групп населения. Этнографические данные показывают, что эта емкость существенно превышает потребности людей, живущих в районах Крайнего Севера, хотя, безусловно, не исключает экстремальных ситуаций и исчезновения каких-либо популяций.

Смещение ландшафтных зон, расширение ойкумены неизбежно приводили и к изменению ареалов кочевий. Общий вектор этого перемещения был в сторону тающего скандинавского ледника. При этом из-за бескрайности просторов один “этнос” не теснил другой, а перемещался, вероятно, “параллельным курсом” и оказывался на свободной, никем ранее не занятой территории. Нет со¬мнения, что все, кто занимал экологическую нишу Приледниковья, были хорошо адаптированы к этим суровым условиям. Не было, вероятно, и стычек, так как вновь открываемые территории существенно превосходили возможности своих потенциальных насельников. Не было и постоянной нужды в заимствованиях, ибо у каждой группы был свой родовой опыт, свои жесткие традиции, как выживать в этой среде, и свои средства избав¬ления от чуждого, инородного влияния.

Формы адаптации, как и типы инвентаря, сознательно не выбирали, тем более, вопреки выражению Л.B. Кольцова, “не отбрасывали” (Кольцов, 2002. С. 46). Они складывались путем естественного отбора, путем проб, ошибок и выработки опыта с его последующим наследованием. А унаследованный опыт это и есть форма экологической адаптации вида. Результат этого процесса мы и фиксируем археологически, различая культуры по их разному орудийному и технологическому набору — федермессер, Гамбург, лингби, аренсбург, свидер, рессета и т.д. Следует ли при этом удивляться тому, что для всех них характерны одни и те же категории каменного инвентаря? Ведь этот набор определялся тем минимумом, который был необходим для выполнения стандартных производственно-бытовых операций эпохи каменного века, обработки одних и тех же видов сырья и продуктов питания, которые были нужны для поддержания жизнедеятельности в определенной экологической нише Приледниковья. Да, форма части из них, особенно охотничьего вооружения, была разной. Но должны же хоть в чем-то проявляться попытки разных групп древних людей выжить отнюдь не в тепличных условиях Приледниковья и должны же хоть в чем-то проявляться традиции конкретных групп населения, обитавших здесь?!

Анализ экосистем охотников на северного оленя позволяет с полным правом утверждать, что нет локальных археологических культур, а есть лакуны наших знаний о них. Территория конкретной археологической культуры не может локализоваться устьем Камы, средним течением Вычегды, Верхним Поднепровем или площадью одного речного бассейна, как бы велик он ни был, ибо такова экология человека как биологического вида. Вместе с тем она не может быть и бесконечно большой, скажем, охватывать территорию Европы или Азии. Поэтому устанавливать “территориальные рамки” археологической культуры следует не только по сходству каменного инвентаря, но и с помощью моделирования изменений окружающей среды, растительного и животного мира, образа жизни и физических возможностей самого человека.

Насколько можно судить, в основе “территориального единства археологической культуры” лежит сезонно-подвижный образ жизни первобытного населения, поэтому для финального палеолита — эпохи северного оленя — минимальный диаметр ареала должен составлять приблизительно 1000 км. Можно задаться вопросом, насколько физически реальны подобные перемещения? Проведем несложный расчет. Если принять стандартный день пути пешехода за 30 км, то расстояние в 900 км (приблизительно столько разделяет верхневолжские рессетинские стоянки и Пулли в Эстонии) (Сорокин, 20046) он преодолеет за 30 дней. По времени, учитывая скорость пешего хода 5 км/ч, отрезок в “день пути” преодолевается всего за 6 часов. Таким образом, еще 18 часов в сутки остается для сна, отдыха и трудовой деятельности. В таком случае для передвижения на расстояние в 1500 км, а это протяженность среднего сезонного маршрута кочевий северного оленя, требуется 50 суток. Эти данные не только хорошо вписыва¬ются в амплитуду ежегодных миграций северного оленя, но и перемещений этнографических охот¬ников на него (Дзенискевич, 1987; Сыроечков- ский, 1986; Симченко, 1976). безусловно, конкретная практика не обязательно совпадала с нормой передвижения, и определялась совокупностью обстоятельств, которые могли ускорять или, напротив, замедлять скорость в каждом отдельном случае. Важнее другое: расчет показывает физическую возможность человека для таких перемещений. В археологическом отношении эти вычисления объективно позволяют уточнить ареал археологических культур конца плейстоцена, когда Европа оставалась приледниковьем и экологической нитттей северного оленя.

Совокупность названных обстоятельств определила не только амплитуду сезонных миграций населения и их возвратно-поступательный харак¬тер, но и археологические маркёры — разбросан¬ные по всей приледниковой Европе артефакты, по которым реконструируются ареалы археологических культур (Сорокин, 2002; 20046). Сокращение ледника с общим вектором в сторону Скандинавии неизбежно должно было сопровождаться как зна-чительным широтным охватом кочевий северных оленей, так и постепенным превращением осво-бождавшихся территорий в ойкумену, увеличени¬ем и изменением амплитуды передвижения “пре-следователей оленьих стад”. На Великих Европей-ских зандровых равнинах не было непреодолимых географических границ, поэтому не могло быть естественных границ и у мест обитания древнего населения. Ареалы разных групп очерчивались не столько географией, сколько самой численностью населения. Деление Европы на Восточную и За-падную произошло позднее, уже в голоцене, но от-нюдь не раннем. Это и показывает присутствие сходных материалов на Великих Европейских зан-дровых равнинах от Британии до Урала. Тем не менее для детализации культурных процессов эпо¬хи финального палеолита имеющихся данных явно недостаточно, и это задача отдаленной перспекти¬вы. Пока эта картина вырисовывается лить в са¬мых общих чертах. Так, можно выделить по мень¬шей мере две традиции: восточно-граветтскую, которая от Хотылево 2 — Гагарино связывает фи-нальноплейстоценовую рессетинскую культуру с голоценовыми пуллийской и бутовской (Sorokin, 1999; Сорокин, 2002; 20046); и лингбийскую тради-цию, которая объединяет аренсбургскую, иенев- скую, песочноровскую, гренскую и усть-камскую культуры, а также культуры Фосна и Комса (Зал1зняк, 1999; Сорокин, 2002). Нет сомнения, что сходство, которое наблюдается в инвентаре этих последних, как и в случае с восточно-граветтской традицией, могло возникнуть только в определен¬ной экологической нипте приледниковой Европы на территориях, не занятых ледником, т.е. на тех участках суши, которые в финальном плейстоцене служили ареалом северного оленя. По мере осво-бождения от ледникового покрова Прибалтики и Северной Европы в зону кочевий этого населения попадают территория Литвы и скандинавское по-бережье. В Скандинавии это население известно по материалам культур Фосна и Комса. Часть па-мятников усть-камской культуры (Сюкеевский Взвоз, Тетюшская 3) имеют геологические даты, “укладывающиеся” в конец плейстоцена (Бутаков и др., 1999; Галимова, 1999). Молодым дриасом датированы иеневские стоянки Усть-Тудовка 1 и, ве-роятно, Шильцева Заводь 5, тогда как один из наиболее ранних памятников культуры Фосна — Тос- кёр А, который ничем не отличается по своему набору от иеневско-гренско-песочноровских кол¬лекций, датируется по радиокарбону уже началом пребореального времени (Taute, 1968; J. & S. Ko-zlovsky, 1975).

Исходя из того, что было сказано ранее о палинологическом и радиокарбоновом датировании, а также о состоянии слоев финальноплейстоценовых и раннеголоценовых стоянок, голоценовые даты рессетинской и иеневской культур следует признать неверными, а их появление объяснять феноменом естественного омоложения палиноло¬гических спектров и радиоуглеродных образцов. Таким образом, на основании типологии, палео-географической и хозяйственно-культурной ре-конструкции рессетинская и иеневская культуры должны быть удревнены и признаны, наряду с усгь-камской, гренской и песочноровской, финаль-нопалеолитическими. Скорее всего население лингбийской традиции оставляет пределы Цен-тральной России, Украины и Белоруссии до нача¬ла пребореального времени, где в это время начи¬нают господствовать лесные формации, и уходит вслед за северным оленем на Скандинавский полу¬остров. Их дальнейшая судьба связана с населени¬ем культур Фосна и Комса. В то же время восточ- но-граветтское население продолжает осваивать центральные области и северо-восток Европы Вологодскую и Архангельскую области и терри¬торию Республики Коми (Археология Республики Коми, 1997).

Понятия “восточный вариант культуры федер- мессер”, “восточный федермессер” и “восточный аренсбург”, которые предлагаются отдельными исследователями (Кольцов, 1977; Zhilin, 1995; Koltsov, Zhilin, 1999, Жилин, 2004), неизбежно предполагают, что есть еще “западный”, а возмож¬но, “северный” и “южный” варианты этих культур. На самом деле ничего подобного в литературе нет, а есть лишь неразбериха с тем, что понимать под археологической культурой. Если исходить из по¬нимания этого термина, как “гносеологической категории пространственно-временной связи ис¬копаемых объектов”, а за ареалом археологиче¬ских культур каменного века видеть “размах про¬странственных колебаний популяций в пределах кормовых территорий” (Сорокин, 2002; 20046), то памятники с остриями типа федермессер — это и есть культура федермессер, а стоянки с лингбий- скими наконечниками — это и есть памятники культуры лингби, где бы они ни встречались. При этом все рассуждения про “восточные” варианты не имеют реального содержания, ибо совершенно не учитывают экономическую основу обществ эпохи финального палеолита, экологию основно¬го промыслового животного этого времени — северного оленя и образ жизни первобытного населения.

Территория археологической культуры в ка-менном веке — это абстракция, гносеологическая категория, как и само понятие “археологическая культура” (Захарук, 1976), а не ареал с жесткими контролируемыми границами. Ее нужно воспри-нимать лишь как географическое пространство, среду обитания, в пределах которой популяция жи¬ла по сезонному циклу. Население региона в рас-сматриваемое время было столь малочисленно,
что весьма правдоподобна ситуация, когда некая группа мезолитического населения обитала на летней стоянке, зимнего стойбища не было, и на¬оборот. Фактически это “временная последова¬тельность разных форм пространственной орга¬низации производственного коллектива”. Из-за малочисленности групп охотников-собирателей контролю подчинялось лишь видимое простран¬ство и не более того. Ни о каком контроле над тер¬риторией речи не могло быть в принципе.

Границы археологических культур финального палеолита и мезолита, следовательно, фактически совпадают с ареалом годичных, хозяйственных циклов, который мог перекрываться ареалом дру¬гой популяции, но в целом никак не мог контроли-роваться и обороняться. Этого просто некому бы¬ло делать. Из-за того, что у охотников на северно¬го оленя он был одним, у охотников на мамонта другим, а у охотников на лося третьим, разными были и площади, которые были способны прокор¬мить адаптированное к этим видам население. Картина, которая фиксируется археологически, это результат суммирования и наложения друг на друга изменявшихся во времени маршрутов коче¬вого населения. Фактически это спрессованная по-следовательность разновременных событий, а не отражение одновременной заселенности террито¬рии, одновременно бытовавших групп населения и параллельно существовавших базовых и времен¬ных стоянок, охотничьих и рыбацких лагерей, мест забоя и разделки животных и т.д. Это спро¬ецированная на карту история реальных событий, происходивших с людьми в течение всего времени существования конкретных популяций. Этим, по- видимому, и объясняется наложение ареалов син¬хронных культур, но у нас чрезвычайно мало дан¬ных для их строгого соотнесения.

Сказанное отнюдь не означает полную нивели-ровку коллекций всех памятников в пределах каж¬дой из культур. Различия остаются, но разница в мерных признаках и особенности в стилистике об¬работки изделий на разных стоянках одной и той же культуры, разделенных многими сотнями кило¬метров друг от друга, не являются доказатель¬ством их разной культурной принадлежности. Бо¬лее того, они легко объяснимы. Как это показал канадский археолог и этнолог Брайен Гордон, дол¬гое время живший среди индейцев-охотников на карибу, все эти показатели связаны с разной сезон¬ностью памятников и их неодинаковой удаленно¬стью от источников сырья (Gordon, 1997). Сюда же можно, по-видимому, добавить временные показа¬тели и индивидуальные особенности производите¬лей. Но главными все же являются два первых признака. Вот почему нет необходимости выделять отдельную подольскую (Синицына, 2000) или красносельскую культуры (Зал1зняк, 1999) и свя¬зывать их происхождение с Бромме-Лингби. Ибо это и есть одно и то же “лингбийское” население, которое кочевало вслед за северным оленем по бес-крайним просторам приледниковой зоны Европы в экологической нише финального плейстоцена.

Заселение новых территорий, освобождавших¬ся от ледника, не было случайным актом, а было процессом их хозяйственного освоения, являлось своего рода “вживанием населения в территорию”. Этот процесс осуществлялся людьми, хорошо адаптированными к условиям северных широт. Он происходил перманентно по мере освобождения от ледникового покрова приледниковых земель, го¬воря иначе, расширения географической емкости ландшафта. Однако справедливо и то, что “запол-нение ландшафта” осуществлялось не сразу, а лишь когда для этого созревали необходимые предпосылки. На сезонные передвижения людей этого времени нужно смотреть в контексте образа жизни первобытного населения и хозяйственно-культурного типа охотников тундровой и зарож-давшейся лесной зон, рассматривая этот процесс не как однонаправленное движение к Северу, а как возвратно-поступательные, челночные передви-жения, подчиненные годовому природному циклу и экологии северного оленя. Система хозяйства, при которой в орбиту хозяйственной деятельности были вовлечены удаленные на значительное рас¬стояние друг от друга участки территории Европы и были жизненно необходимы длительные сезонные миграции, могла возникнуть и существовать лишь при охоте на северного оленя. Для конкрет¬ной рассматриваемой территории — это конец плейстоцена, время финального палеолита. Ибо северный олень — это единственное животное Средней полосы, для которого длительные сезон¬ные кочевья являются стереотипом поведения (Сырочковский, 1986; Сейбутис, 1974; 1980; Круп-ные хищники…, 1978; Палеография Европы…, 1982). И если есть люди, способные на него охо¬титься, археологически может возникнуть “общ¬ность территорий”, значительно удаленных друг от друга. Ибо охотники на северного оленя неиз¬бежно будут совершать кочевья на значительные расстояния вслед за стадами северного оленя (Дзе- нискевич, 1987; Симченко, 1976; Сыроечковский, 1986) и неминуемо, следовательно, оставлять ма¬териальные признаки своего присутствия там.

В этой связи хочу обратить внимание на следую-щее. В археологической литературе, как правило, схемы миграций населения традиционно обозна-чаются стрелками, идущими в одном направле¬нии. Например, заселение Прибалтики аренсбург- ским населением отмечается как однонаправлен¬ное передвижение с запада на восток: с Северо- Германской низменности — в Понеманье. А вектор свидерского населения ориентирован с юго-запада на северо-восток, из Польской и Полесской низ-менностей в Верхнее и Среднее Поднепровье. Тем самым не только определяется направление “ми-грационных потоков” в момент заселения конкретной территории, но и подспудно понимается, что эта территория постоянно или длительное вре¬мя была заселена носителями конкретной архео-логической культуры. Если реконструкция хозяй-ственно-культурного типа этого времени верна, условия хозяйства охотников на северного оленя могли реализовываться литттъ в виде “челночных” возвратно-поступательных миграций. И никак иначе. Следовательно, однонаправленное графи¬ческое изображение передвижений первобытного населения идет вразрез с историзмом и формирует неточную картину миграций в каменном веке. Ибо эти миграции не были ни массовыми, ни тем более потоками. Напротив, они были малочисленными, сезонными и, как уже сказано, возвратно-поступа-тельными, т.е. шли в обоих направлениях. Конеч¬но, переселение людей на новые земли происходи¬ло и в финальном палеолите, и в мезолите, но не эти единичные переселения определяли суть ми¬граций этих эпох, ибо для них было больше прису¬ще не переселение людей на новые территории, а поэтапное расширение ойкумены путем сезонных, возвратно-поступательных миграций. При этом глобальные, положительные изменения природ¬ной среды в конце плейстоцена — начале голоцена неизбежно вели к расширению ареала и создавали благоприятные возможности для его освоения. Это не значит, что такие возможности постоянно реализовывались, это означает только, что возни¬кала сама возможность их реализации.

В ряде случаев крайние точки ареала, фиксиру-емого памятниками археологии, — это и есть раз¬мах пространственных перемещений населения в пределах кормовых территорий северных оленей. Малочисленность первобытных коллективов, жи-вущих на краю ойкумены, и особенность хозяй-ственного цикла охотников на северного оленя определяли и образ их жизни. Из этого следует: когда северный олень был в теплое время года в тундре на пастбищах, это были северные, прилед- никовые территории, и все население было, веро¬ятно, именно там. А в холодное время вслед за се¬верным оленем группы населения откочевывали южнее, в том числе на возвышенности Централь¬ной России, где проще было перезимовать и оле¬ням, и людям.

И только эволюция климата и палеосреды, рез¬ко изменившие картину мира, к которым впослед¬ствии прибавились особенности политической ис¬тории, возведшие межгосударственные границы, привели к тому, что археологическая мозаика ни¬как не хочет складываться в четкую и логически связную картину. А все так и остается абстракцией в виде отдельных “территориально обособленных мазков”, плохо связанных друг с другом, изучен¬ность которых зависит от количества и финансо¬вых возможностей исследователей.

Таким образом, источниковедческая база мезо¬лита Центральной России включает не пять (Сорокин, 20046), а всего три культуры — бутовскую, пургасовскую и култинскую. Стоянки рессетин¬ской и иеневской культур, ранее относимые к ме¬золиту, следует считать финальнопалеолитиче¬скими, что не просто позволяет снять с повестки сам вопрос об облике материалов эпохи финаль¬ного палеолита в пределах изучаемого региона, но и дает методическое основание для дальнейшей детальной разработки проблемы.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Амирханов Х.А. Восточный граветт или граветтоид- ные индустрии Центральной и Восточной Евро¬пы? // Восточный граветт. М., 1998.
Амирханов Х.А. Восточнограветтские технологиче¬ские элементы в материалах поздней поры верхнего палеолита Поочья // Верхний палеолит — верхний плейстоцен: динамика природных событий и перио¬дизация археологических культур. СПб., 2002. Амирханов Х.А. Восточнограветтские элементы в культурном субстрате волго-окского мезолита // Проблемы каменного века Русской равнины. М., 2004.
Археология Республики Коми. М., 1997.
Бутаков Г.П., Галимова М.Ш., Мозжерин В.И. Геоло- го-геоморфологические условия и палеогеография палеолитических памятников правобережья Сред¬ней Волги // Памятники первобытной эпохи в Вол- го-Камье. Казань, 1999.
Воеводский М.В. Стоянка Гремячее // МИА. № 2. М., 1941.
Восточный граветт. М., 1998.
Галимова М.Ш. Памятники позднего палеолита и ме¬золита в устье Камы. М.; Казань, 2001.
Дзенискевич Г.И. Атапаски Аляски. Д., 1987. Динамика ландшафтных компонентов и внутренних морских бассейнов Северной Евразии за последние 130000 лет. Атлас-монография. Под ред. А.А. Ве¬личко. М., 2002.
Жилин М.Г. Мезолит Волго-Окского междуречья: не¬которые итоги изучения за последние годы // Про¬блемы каменного века Русской равнины. М., 2004. Жилин М.Г., Кравцов А.Е. Ранний комплекс стоянки Усть-Тудовка 1 // Археология Верхнего Поволжья. Н. Новгород, 1991.
Зал1зняк JIJI. Фшальний палеол1т швшчного заходу CxiflHoi €вропи (культурний подш i перюдизащя). КИ1В, 1999.
Захарук Ю.Н. Археологическая культура: категория онтологическая или гносеологическая? // Восточ¬ная Европа в эпоху камня и бронзы. М., 1976. Квасов Д.Д. Приледниковые озера и внутренние моря Восточной Европы. Д., 1975.
Кольцов Л.В. Новые раскопки стоянки Елин Бор // МИА. Вып. 126. М.; Д., 1966.
Кольцов Л.В. Финальный палеолит и мезолит Южной и Восточной Прибалтики. М. 1977.
Кольцов Л.В. Мезолит Волго-Окского междуречья // Мезолит СССР. Археология СССР. М., 1989. Кольцов Л.В. О первоначальном заселении Тверского Поволжья //ТАС. Вып. 1. Тверь, 1994.
Кольцов Л.В. Формирование мезолитических культур Северной Европы // ТАС. Вып. 5. Тверь, 2002.
Кольцов Л.В., Жилин М.Г. Мезолит Волго-Окского междуречья (памятники бутовской культуры). М., 1999.
Кравцов А.Е. К вопросу о генезисе иеневской культу¬ры //ТАС. Вып. 3. Тверь, 1998.
Кравцов А.Е., Коннов С.Б. Стоянка Ладыжино 3 (предварительные результаты исследований 1999 и 2000 гг.) // ТАС. Вып. 5. Тверь, 2002.
Кравцов А.Е., Леонова Е.В. Новые исследования сто¬янки Дальний Остров в Подмосковье // Археологи¬ческие памятники Среднего Поочья. Рязань, 1992.
Крайнов Д.А. Некоторые спорные вопросы древней¬шей истории Волго-Окского междуречья // КСИА. 1964. Вып. 97.
Крайнов Д.А., Кольцов Л.В. Проблемы первобытной археологии Волго-Окского междуречья (по резуль¬татам работ Верхневолжской экспедиции ИА АН СССР) // Советская археология в X пятилетке. Все- союз. конф. Тез. пленарных докл. Д., 1979.
Крайнов Д.А., Кольцов Л.В. 25 лет (1959-1983) Верх-неволжской экспедиции Института археологии Академии наук СССР // С А. 1983. № 4.
Крупные хищники и копытные звери. М., 1978.
Ланцев А.П., Мирецкий А.В. Стоянка Троицкое 3 — один из древнейших памятников Тверского Пово- жья // ТАС. Вып. 2. Тверь, 1996.
Лисицын С.Н. Технология расщепления кремня на фи-нальнопалеолитической стоянке-мастерской Ано- сово 1 //ТАС. Вып. 5. Тверь, 2002.
Мезолит СССР. Археология СССР. М., 1989.
Палеогеография Европы за последние 100 тысяч лет. Атлас-монография. М., 1982.
Палеолит СССР. Археология СССР. М., 1984.
Сейбутис А.А. Палеогеография, топонимика и этно¬генез // Известия АН СССР. Сер. географическая. №6. М., 1974.
Сейбутис А.А. Проблема этногенеза балтов и славян в свете палеогеографии // Природа. № 11. М., 1980.
Сидоров В.В. Мезолит бассейна р. Съежи // ТАС. Вып. 2. Тверь, 1996.
Сидоров В.В. Археологические памятники окрестно¬стей Каширы // Каширский край. Вып. 1. Археоло¬гия. Кашира, 2002.
Симченко Ю.Б. Культура охотников на оленей Север¬ной Евразии. М., 1976.
Синицына Г.В. Исследование финальнопалеолитиче¬ских памятников в Тверской и Смоленской обла¬стях. СПб., 1996.
Синицына Г.В. Финальный палеолит и ранний мезо¬лит — этапы развития материальной культуры на Верхней Волге // ТАС. Вып. 4. Т. 1. Тверь, 2000.
Синицына Г.В., Кильдюшевский В.И. Хронологиче¬ские комплексы археологического памятника По¬дол 3 //ТАС. Вып. 2. Тверь, 1996.
Сорокин А.Н. Рессетинская культура // Социально- экономическое развитие древних обществ и архео¬логия. М., 1987.
Сорокин А.Н. Коллекция нижнего слоя стоянки Ис¬ток 1 (к вопросу о памятниках с асимметричными наконечниками в Мещере) // Памятники каменного века бассейна р. Оки. М., 1988.
Сорокин А.Н. Рессетинская культура (к проблеме изу¬чения памятников рубежа плейстоцен-голоцен в центре Русской равнины) // Вопросы археологии и истории Верхнего Поочья. Калуга, 1989.
РОССИЙСКАЯ АРХЕОЛОГИЯ № 4 2006

94
СОРОКИН
Сорокин А.Н. Новые данные по мезолиту бассейна р. ОКИ // Кравцов А.Е., Сорокин А.Н. Актуальные вопросы Волго-Окского мезолита. М., 1991.
Сорокин А.Н. Рец.: JI.B. Кольцов, М.Г. Жилин. Мезо¬лит Волго-Окского междуречья (памятники бутов¬ской культуры). М., 1999 // РА. 2001. № 3.
Сорокин А.Н. Мезолит Жиздринского полесья. Про¬блема источниковедения мезолита Восточной Ев¬ропы. М., 2002.
Сорокин А.Н. Диалог о генезисе культуры кунда // РА. 2004а. № 3.
Сорокин А.Н. Мезолит Волго-Окского бассейна // Проблемы каменного века Русской равнины. М., 20046.
Сыроечковский Е.Е. Северный олень. М., 1986.
Трусов А.В. Финально-палеолитическая стоянка Ро- стиславль (предварительное сообщение) // Архео¬логия Подмосковья. Матер, научного семинара. М., 2004а.
Трусов А.В. Трегубово 2 — палеолитичекая мастерская по первичной обработке кремневого сырья // Про¬блемы каменного века Русской равнины. М., 20046.
Формозов А.А. Проблемы этнокультурной истории каменного века на территории Европейской части СССР. М., 1977.
Фролов А.С. Позднемезолитическая стоянка Заозерье 2 на юге Подмосковья // СА. 1987. № 2.
Фролов А.С., Жилин М.Г. Новый памятник мезолита на Верхней Оке // СА. 1978. № 1.
Фролов А.С., Жилин М.Г. Мезолитическая стоянка Ладыжино 3 // СА. 1981. № 2.
Хотинский Н.А. Голоцен Северной Евразии. М., 1977.
Clark G.D. The earliar Stone Age of Scandinavia. Cam¬bridge, 1975.
Clark G.D. The Mesolithic Prelude. The paleolithic-Neolith- ic Transition in Old World Prehistory. Edinburg, 1980.
Gordon B. The Enigma of the Far Northeast European Me-solithic: Reindeer Herd Followers or Semi-sedentary Hunters? Toronto, 1997.
Kozlowski J.K., Kozlowski S.K. Pradzieje Europy od XL do IV tysiaclecia p.n.e. Warsawa, 1975.
Koltsov L.V., Zhilin M.G. Tanged points cultures in the upper Volga Basin // Tanged Points cultures in Europe. Lublin, 1999.
Sorokin A.N. On the problem of influence of Volga-Oka Me-solithic to the origine of Kunda culture // L’Europe des demiers chasseurs: epipaleolithigue et mesolithique. Actes du 5-e colloque international UISPP. Paris, 1999.
Taute W. Die Stielspitzen-Gruppen in Nordlichen Mitteleu- ropa. Koln, 1968.
Zhilin M.G. The Western Part of Russiain the Late Palae¬olithic — early Mesolithic // Earliest Settlement of Scandi¬navia. Acta Archaeologies Lundensia. 1995. V. 80. № 24.

Back to the problem of the final Palaeolithic stage in Central Russia

A. N. Sorokin

Summary

Sources on the Final Palaeolith of Central Russia, which are mentioned in literature, are in general inexpressive and scanty. However, the problem consists in a mistaken determination of their age and an incorrect theoretical method of its resolution rather than in this fact.
The revision of natural-science datings shows that for mineral excavations the methods of palynological, radio¬carbon and geological dating of monuments relating to the end of the Pleistocene — the beginning of the Ho- locene require a serious correction. Palynology tuned out to be the less reliable as it reflects as a rule the age of overlying sediments and not the time of living on a monument. It inevitably results in a rejuvenation of arte¬facts, which are in sediments. A geological dating is seldom used for the age determination of objects of a con¬cerned time and permits at best to judge global events i. e. attribution of sediments to the Pleistocene or to the Holocene. The change of a sedimentation character and the cessation of forest formation resulted in the sedi¬mentation deceleration and it adversely affected the rate of culture stratum formation and safety of samples used for the radiocarbon dating. A typological analysis and some natural-science data permit to estimate the age of jenevskaya and ressetinskaya cultures as more ancient and consider them as relating to the Final Palaeolith. In this case the total quantity of monuments abruptly increases and their image becomes material. Therefore, one can not only give a positive answer to the question about the presence of sites of this period on the Central Rus¬sian territory but also concretize its contents by no less than the two cultural traditions — East-Gravettian and Lingby traditions which includes both aforementioned cultures.
РОССИЙСКАЯ АРХЕОЛОГИЯ № 4 2006

Notes:

  1. См. мою статью “К проблеме финального палеолита Центральной России” // РА. № 2. 2006.
  2. Верхнепалеолитический возраст памятников, в которых есть мамонтовая фауна, таких как Шатрищи или Карачарово, сомнения не вызывает.
  3. Речь идет об отсутствии геологических заключений о возрасте этих памятников, хотя залегание материалов большинства из них в покровных суглинках и предполагает их плейстоценовый возраст.

В этот день:

Дни смерти
1870 Умер Поль-Эмиль Ботта — французский дипломат, археолог, натуралист, путешественник, один из первых исследователей Ниневии, Вавилона.
1970 Умер Валерий Николаевич Чернецов - — советский этнограф и археолог, специалист по угорским народам.
2001 Умер Хельге Маркус Ингстад — норвежский путешественник, археолог и писатель. Известен открытием в 1960-х годах поселения викингов в Л'Анс-о-Медоузе, в Ньюфаундленде, датированного XI веком, что доказывало посещение европейцами Америки за четыре века до Христофора Колумба.

Рубрики

Свежие записи

Обновлено: 27.12.2017 — 03:52

Счетчики

Яндекс.Метрика

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Археология © 2014