К содержанию книги «Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси» | К следующей главе
Оба памятника — «Повесть временных лет» и «Хеймскрингла» — лежат в основании национальных литератур, и оба они оказываются за пределами общесредневековой европейской традиции, основанной на латинской книжности. Те специфические черты, которые предопределили исключительно национальную и в то же время общечеловеческую значимость воплощения средневековых духовных ценностей на своем языке, на собственном культурном материале, не омертвленном церковно-феодальными канонами, те черты, которые обусловили всемирно-историческое значение русской литературы Нового времени и близкой ей по духу скандинавской литературы конца XIX — начала XX вв., корням и уходят в мощную подоснову многовековых русско-скандинавских связей, и корни эти непосредственно соприкасаются с наследием эллинистической культуры, сохраненным раннесредневековой Византией.
Эпоха образования Древнерусского государства — для Киевской Руси так же, как эпоха викингов для скандинавских стран, — стала временем не только оформления классового общества и феодальной государственности. В результате социально-экономических и политических процессов, проходивших в условиях тесного двустороннего взаимодействия, и Русь, и Скандинавия вошли в состав нового для них культурного единства. Условно, выделяя преемственную связь с античным культурным и политическим наследием, это единство можно назвать «романским» (имея в виду не только западную, римскую, но и восточную, «ромейскую», его ипостась).
[adsense]
«Романский мир» Европы, в котором Русь обретала многие исходные формы своей средневековой культуры, был плотной и обширной культурной тканью, охватившей огромное европейское пространство за многие столетия до его разделения на Запад и Восток. Христианская каменная архитектура, развивавшая позднеантичные нормы, навыки и традиции, так же, как развивали их религия, письменность, государственность, единым культурным комплексом распространялась в переживающей социальную революцию «варварской» среде. «Романская культура» VII—XII вв. — это не только и не столько зодчество. Это — особое отношение к письменности, стремящейся приспособиться к языку народа: в высшей степени «романской» (не «латинской»!) была деятельность Кирилла и Мефодия, и кириллица — одно из проявлений «романики» (так же, как готский перевод библии Ульфилы). Романика — это земляные замки франкских и саксонских графов, бурги Альфреда Великого, так же, как городища славянских волостелей и борги — скандинавских конунгов, древо-земляные укрепления городов (даже — возникавших у развалин каменных римских крепостей); определенный тип вооружения — и лишь с появлением в Европе «готического доспеха» (как и готического храма) различия между Западом и Востоком становятся ощутимы. Неправомерно проводившееся маститым русским историком С. М. Соловьевым противопоставление горного, каменного Запада с гнездами замков и городов — деревянной, равнинной Руси (Соловьев 1959-1960, VII, 13, 46). То и другое — еще единый мир, и различия от области к области его неуловимы и несущественны по сравнению с теми, что сформируются пять столетий спустя.
Основой романского единства в Европе ІХ-ХІІ вв. было цветущее, богатое, древнее Средиземноморье, римско-византийская цивилизация, с великолепными супергородами, блистательной властью кесарей, авторитетом церкви, иерархической государственностью, семью свободными искусствами, с богатством и силой античной традиции.
Русь и Константинополь, Рим и Запад — вот четырехчленная структура романского мира. Норманны, варяги, были наиболее подвижным и относительно самостоятельным его элементом. В поисках внешних ресурсов для строительства средневековой цивилизации, на которые их решительно обрекала скудость и суровость местных условий, создававших лишь некий исходный минимум для социального развития, они устремлялись с Запада в Рим, из Рима в Константинополь и на Русь, либо наоборот — по любой из летописных ветвей Пути из Варяг в Греки. Оборотной стороной этого движения было встречное, куда менее заметное по внешним формам, но неизмеримо более глубокое по существу. Византийские мастера, участвовавшие в строительстве Киевской, Новгородской, Полоцкой Софии (Булкин, Рождественская 1984), несли навстречу северным варварам, «Из Грек в Варяги», новую систему ценностей, открывая путь к строительству общечеловеческой цивилизации. Этот же путь между северным варварством и эллинской духовностью, исторический свой путь, вершила Русь.
Общность исторического пути при переходе от финальной первобытности к феодальному Средневековью — вот подлинное содержание «варяжского вопроса», как тенденциозно и неверно обозначили проблему исторических связей Руси и Скандинавии ученые XIX в. И норманизм, и антинорманизм как течения исторической науки уходят в историографическое прошлое (Шаскольский 1965:96-181; 1983:35-51; Хлевов 1997: 88-91). Методология исторического реализма позволяет исследовать «варяжский вопрос» как процесс русско-скандинавских отношений, развивавшихся с 750 по 1222 г. на протяжении всего домонгольского периода Руси, в аксонометрическом объеме, осваивая этап за этапом различные уровни и сферы, от экономической до социально-политической и культурно¬идеологической. Весь комплекс данных, относящихся к сфере этих отношений, свидетельствует, что вопреки давним тенденциозным представлениям определяющие импульсы шли с Востока — на Север, из Руси — в Скандинавию.
Русь обеспечила во многом северные страны ресурсами, необходимыми как для начала строительства феодального общества (не менее 4-5 млн марок серебра; при этом ничтожную долю, не более 0,25% от «восточного импорта» серебра на Русь, составлял государственный откуп 882-1054 гг., не превысивший 12-13 тыс. марок), так и для завершения его (комплекс политических идей, вдохновлявших королей-миссионеров). В обмен она использовала военные, отчасти — культурные ресурсы, образовавшиеся в виде своего рода «перепроизводства надстроечных элементов», порожденных социальным движением викингов. Итогом этого обмена стало длительное творческое сотрудничество, которое предопределило развитие международных отношений на севере европейского континента на многие столетия вперед.
Переход от этого сотрудничества к военной конфронтации феодальных государств в 1164 г. открывает эпоху многовековой борьбы России со Швецией за речные выходы побережья Балтики. Крестовые походы шведов в Финляндию, Ингрию и Карелию 1155-1348 гг., Ореховецкий мир 1323 г., впервые стабилизировавший русско-шведское пограничье и нарушенный в «Смутное время» 1605-1612 гг., Столбовский мир 1617 г., отторгнувший от России прибалтийские земли и крепости у выходов в Балтийское море на 83 года, до начала Северной войны 1700-1721 гг., завершили это многовековое противоборство, по существу, в 1703 г. после основания российской крепости Санкт-Питер-Бурх в устье Невы.
Основанная после взятия шведского Ниеншанца на Охте в мае 1703 г. дерево-земляная крепость «Санкт-Питер-Бурх», позднее — Петропавловская, играла традиционную для допетровской Руси роль города, под прикрытием укреплений которого на ближайшей «Городовой стороне» рос посад из матросских, гребецких, гончарных, дворянских и проч. улиц и слобод. Эта «эмбриональная фаза» развития Санкт-Петербурга, казалось бы полностью направляемая царственной волей основателя, опиралась на архетип классического средневекового города, воспроизводя у выхода к морю традиционные для России нормы урбанизма.
Идеальным воплощением воли Петра Великого следует считать градостроительные проекты, разработанные к 1716 г. Ж.-Б. Леблоном и предполагавшие, в строгом соответствии с теоретическими нормами Просвещения и классицизма, создание центральных кварталов города в кольце укреплений на Васильевском острове.
Однако реальное развитие Санкт-Петербурга осуществилось практически уже в послепетровское время на континентальной, Московской стороне по левому берегу Невы. К 1730-м гг. определилась структурная основа петербургского урбанизма, знаменитое «трехлучье» главных магистралей. Непосредственно продолжая сухопутные дороги, связывавшие новую столицу с Москвой, Новгородом и глубинными областями России, отвоеванными у шведов землями Прибалтики, эти «першпективы» сходились к Адмиралтейству на берегу Невы.
Основанная в 1704 г. как судостроительная верфь, а одновременно — речная крепость (парная Петропавловской), «цитадель» Адмиралтейства буквально воплощала выход России — на Батику, раскрывая в новых исторических условиях культурно-коммуникативный потенциал летописного Пути из Варяг в Греки.
Этот речной восточноевропейский путь выступает важным градообразующим фактором практически на каждом этапе тысячелетнего развития урбанизма Восточной и Северной Европы, лежащей за пределами ареала античной цивилизации Средиземноморья. Генезис городских центров «архаического типа» VIII—IX вв. обеспечивал взаимодействие пришлых элементов Скандобалтийской цивилизации раннего Средневековья с наиболее активными компонентами местных (аграрных) обществ. Сформированная в результате этого взаимодействия великокняжеская власть на рубеже IX-X вв. обеспечивает общегосударственный контроль над магистралью, и служившие средством этого контроля «градки ПВГ’» создают условия для перехода к «классическому типу» средневекового города Х-ХІІ вв., воплощенному в урбанизме княжеской Ладоги, республиканского Господина Великого Новгорода, его «младшего брата» Пскова, великокняжеского Киева, Владимира, Москвы, равно как современных им «королевских городов» Скандинавии.
Цивилизационный потенциал русско-скандобалтийского урбанизма обеспечивал растущее взаимодействие со средиземноморскими первоисточниками, и распространение христианства в этом пространстве, от Корсуня до Нидароса, завершая его адаптацию в формирующуюся феодально-христианскую Европу, нашло адекватное выражение в новых универсальных урбанистических формах европейского градостроительства Средневековья, преемственно связанных с урбанизмом Европы Ренессанса и Нового времени.
Потенциал русско-скандобалтийского урбанизма во взаимодействии с трансконтинентальной системой коммуникаций оказался достаточно высок для того, чтобы в начале Нового времени обеспечить формирование новых урбанистических эталонов на «петербургском этапе» русской истории. Урбанизм Петербурга органично соединил и синтезировал, создавая новое качество градостроительных образцов, урбанистические архетипы Древней Руси, Европы Просвещения и регенерированные основания урбанизма Скандобалтики, наиболее действенные именно на восстановленном в своем общенациональном и государственном значении после победы в Северной войне, возвращенном России, исконном Пути из Варяг в Греки.
«Петербургский синтез», определивший структуру и облик российского культурного пространства в европейской цивилизации XVIII-XX вв., при этом преемственно и органично связывал новую Столицу Российской Империи с предшествующим тысячеkетним периодом русской истории; в архитектурно-урбанистическом выражении, этот приморский и столичный город можно назвать «последним аргументом», наиболее веским и неотразимым, в защиту «норманской теории», если иметь в виду подлинное значение скандо-славянских связей эпохи викингов для генезиса Руси. И не случайно в движении к адекватному самосознанию именно в Санкт-Петербурге с XVIII по XXI век историческая наука России делает и свои первые, и наиболее решительные шаги в освоении первоначальных и ключевых горизонтов отечественной истории. Именно поэтому в высшей степени символично и справедливо, что 2003 год, в общероссийском, европейском и мировом масштабе ставший Юбилейным годом 300-летия основания Санкт-Петербурга, одновременно отмечается и как Юбилей 1250-летия Старой Ладоги, его прямой предшественницы, заметного и весьма значимого центра на магистральных путях эпохи викингов в Северной Европе.
К содержанию книги «Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси» | К следующей главе